В мае 1953 года у Бориса произошёл конфликт на работе. Его, как экспедитора атомной стройки, хотели вынудить подписать ложный акт приёма железнодорожной цистерны спирта, в котором занижена крепость. Это пахло расхищением государственной собственности, за такое преступление могли Борису снести голову. Он опечатал все цистерны и вызвал комиссию. Крепость была такой, какой Борис её потребителю сдавал, а не той, которую потребитель хотел иметь в бумагах. Вымогатели были заодно со всем начальством, их не отдали под суд, а Бориса как опасного свидетеля, уволили со стройки. Это означало, что мы автоматически теряем свою квартиру, которую сами же своими руками построили. Борис устроился на работу монтажником на металлургический комбинат и нам пришла повестка, чтобы мы съехали с квартиры. На комбинате жилья для нас не было, и мы не торопились покидать своё жилище. 11 мая пришла милиция и выставила все наши вещи на улицу. Леночка спала ещё в своей кроватке, кроватку тоже выставили во двор и закрыли нашу квартиру на замок. Я позвонила Борису на работу и сказала, что сижу вместе с детьми во дворе на чемоданах. Начальник цеха отпустил Бориса с работы, дал ему машину и сказал: «Жилья у меня нет и в этом году не будет. Вези их сюда ко мне в кабинет.» Была там одна землянка, но в неё заползать мы не хотели и переселились в кабинет начальника цеха. Три месяца мы жили в его рабочем кабинете прямо на металлургическом комбинате. Комнатушка маленькая, для плиты места не было, но рядом с этой бытовкой находилась заводская столовая, мы с детьми туда ходили на обед. Для нашей козы никакой полянки на заводе не нашлось, лишь вдоль путей кое-где росла трава. Там я её и привязала. Мимо нас провозили в литейный цех вагонетки, паровоз каждый раз надрывно свистел, и коза не выдержала этого шума и пала.
Мы послали родителям на Алтай письмо, в котором расписали наше трудное положение. Отец написал заявление коменданту на воссоединение семьи, и мы получили разрешение вернуться к родителям под надзор местной комендатуры.