Так я попала с нашими женщинами из Нойфельда и Хуссенбаха в одну трудармейскую колонну, которую направили на Урал на лесозаготовки. Мне в первое время повезло, попала не в тайгу, а в сельское подсобное хозяйство ГУЛАГа. Нас разместили в бывшем лагере, из которого заключённых забрали на фронт. Мы заменили их и стали работать в том подсобном хозяйстве. Кормили быков, лошадей, свиней и коров. Я работала на конеферме. Нам дали одну старую клячу и двух необъезженных полудиких коней. Мне и ещё двум женщинам предстояло их обучить и вывозить на них дрова из леса. Эти кони наотрез оказались тащить гружёные сани, брыкались до тех пор пока вдребезги не раздолбили все сани. В зону мы вернулись не с тремя, а с одной подводой. Нам выдали новые сани, но история повторилась. Худо-бедно, но нам всё же удалось их как-то приручить. Как только они стали послушными, их тут же забрали у нас и отправили на фронт. Вместо них нам дали волов. Такие твердолобые попались волы, столько с ними было возни, они всегда норовили куда-нибудь от нас скрыться. При погрузке одна из нас всегда стояла перед быком, чтобы тот вместе с санями не удрал в тайгу.
Был на ферме среди нас один мужчина из заключённых. Его звали Юсуп. Мы не имели никакого представления о жизни в неволе и он старался нас вразумить и умерить наш рабочий энтузиазм. То, что в трудармии можно умереть от голода до нашего сознания как-то не доходило. Однажды на сеновале я случайно наткнулась мешок овса. Он лежал под охапкой соломы. Я спросила у бригадира куда девать этот мешок и утащила его в конюшню. Юсуп был вне себя от возмущения: «Дуры! Ненормальные! Кони с голоду не подохнут, а вас тут заморят. Я же специально для вас этот мешок запрятал.» Юсуп поведал мне, в каких местах лежат ещё мешки и строго наказал мне никому об этом не говорить. Через время Юсупа забрали к подконвойным, они недалеко от нашего лагеря чего-то строили. Меня чуть ли не сразу после этого направили на перевозку досок к той стройке. Юсуп попросил охранника встретиться со мной, сказал, что я его подруга. Во время встречи он попросил меня провозить на их охраняемую стройку тот овёс, который он припрятал. В его зоне появились доходяги и людей надо было выручать. Перед погрузкой я бросала в сани полмешка овса и прикрывала его соломой. Плахи ложили наверх, у охраны это не вызвало никаких подозрений и я смогла таким образом несколько раз провезти на стройку овёс для голодающих зэков. Потом тех строителей перевели в другое место и я Юсупа больше не видела.
Зимой 1944 года я поехала в тайгу на болота за сеном вместе с одним местным мужиком. Сено на тех болотах не стоговалось а развешивалось на вешалах, чтоб не сгнило. Практично, но зимой снимать их было трудно, тем более так далеко. До болот было 35 км и ехать до болот пришлось весь день. У нас было по три подводы, они шли гуськом друг за другом. Поесть у нас было всего лишь один кусок хлеба, который по дороге промёрз насквозь. Мне предстояло нагрузить шесть подвод, а старик сено на подводах раскладывал и затягивал всю поклажу верёвками и бастриком, толстой жердью, которая ложилась на сено посередине. Мы одеты были в овчинные полушубки, в них работать вилами неудобно и мы сняли их. Несмотря на жуткий мороз я вся вспотела. Мы всё погрузили, одели свои полушубки и поехали рысью домой. Домой вернулись ночью, и кони, и мы оба с дедом покрылись инеем. Вывозили мы это сено до самого марта. Я доработалась до того, что от меня остались одна кожа да кости.
Весной пришла комиссия из двух человек: врач и начальник колонны. Проверка была предельно простой. Врач щупал бицепсы и если там хоть что-то прощупывалось, то женщину отправляли на лесоповал. Когда очередь дошла до меня, начальник колонны воскликнул: «Таких мне не надо, таких у меня своих полным-полно!» Но мне не хотелось с сестрой Лизой и кузиной Аней расставаться, они уже были в списке и я настояла, чтобы и меня туда же записали. Так я попала в Сабурово в колонну №7.
Так я стала лесорубом. Каждой группе выделили деляну, её называли почему-то пасекой. Пасека была шириной около 50 метров, и простиралась во всю длину всей узкоколейной железной дороги. Лес вывозили лошадьми, запряжёнными в вагонетки, на пилораму, а оттуда пиломатериал шёл на стройки и на фронт. Я с сёстрами работала на одной пасеке до самого лета. Силы были на исходе, я поняла, что долго мне не протянуть и скоро распрощаюсь с этим белым светом. Тут меня переправили в лазарет для подкрепления. Вскоре туда же попала и моя кузина Аня. Мы там хорошо поправились и стали походить на людей. Кузину отправили водовозом в кухню. Работа нелёгкая, но всё же легче, чем на лесоповале. И всё же ей не повезло, она где-то подцепила дизентерию и целое лето пролежала в лазарете. Меня отправили через месяц обратно в лес.
К концу войны питание улучшилось. Из Америки стала приходить помощь и в рационе появился горох, сухое молоко и яичный порошок. Пара килограммов на огромный лагерный котёл большой погоды не сделали, но помощь была ощутимой, люди уже не так сильно ослабевали.
В лесу я попала на пару с молодым профессионалом. Парня звали Теодор Вайган.
Он работал как бешенный, валил деревья лучковой пилой, а я еле успевала обрубать сучья и скидывать их в кучу. Зимой эти кучи потом сжигались. Летом костры разводить было запрещено. Осенью 1944 года к нам пришли мужчины из Чернушки. Там был лагерь труда и отдыха для обессиленных доходяг. Когда мужики немного пришли в себя их привезли к нам и направили на погрузку. На погрузке они свой «жир» быстро согнали. Среди тех мужчин был и Борис Тиссен.
В 1945 году наша бригадирша Ольга Фогель заболела и на её место поставили Тиссена. Так я познакомилась со своим будущим мужем. Сначала мы просто дружили. Он мне помогал стаскивать сучья и освобождать просеку, по которой стаскивали конём к узкоколейки раскряжёванные брёвна. Ольга выздоровела и вернулась обратно в бригаду, а Бориса перевели бухгалтером в контору.
Однажды со мной произошёл несчастный случай. Лесина, которую спилил Вайган, повалилась прямо на меня. Когда я увидела, что на меня летит, то тут же упала наземь и затиснулась между спиленными брёвнами. Удара сильного не было, но меня заклинило между стволами. Теодор меня выпиливал из под сучьев и ругался. Тут пришёл мастер и перевёл с соседней пасеки девчонок на другое место. Мы стали с Теодором работать на двух пасеках одновременно и очень сильно перевыполнили норму. В зоне за первое место в соцсоревновании полагался приз – килограмм хлеба или торт. Для тех, кто выдерживал лидерство, это было большим подспорьем к ежедневной пайке в 700 граммов. Для лесоруба этого мало. Хоть мы и работали как лошади, но кормили нас так, что чувство голода было постоянным. В таком состоянии выполнить норму было непросто. Успехи зависели также и от многого другого. Кому-то досталась хорошая пасека с высокими стройными стволами, а кому то с толстыми и низкими. Кубатура меньше, а пилить и рубить приходится больше. Так же многое зависит от инструментов, пилы и топоры точили специалисты, но за их состоянием должен следить сам лесоруб. Нам повезло, мы долгое время были в передовиках и смогли даже забыть про голод.
Когда Ане стало лучше, её отправили из лазарета в пекарню. Там она немного поправилась и её отправили обратно к нам на лесоповал. Она работала с Лизой на одной пиле. Тут вдруг мой напарник заболел и я осталась одна. Мне разрешили присоединиться к сёстрам и мы втроём, вместе, проработали до августа 1946 года.
Война кончилась, но нас домой не отпустили. Не только домой, но и в Аю, туда, куда всю мою семью сослали, то есть, даже в место нашей первой ссылки нас не отпустили. Больше всего страдала Лиза. В Ае остались её малолетние дети: Лида, Яша и Фридрих. Они до 1947 года жили у деда круглыми сиротами.
Нам, холостым, было легче. После войны в лагере основали красный уголок, где дозволялось устраивать танцы под музыку. Нашлись где-то гармошки и гитары, нашлись гармонисты и гитаристы и жить стало веселей. Там я и подружилась с Борисом Тиссеном. Он вёл себя со мной очень уважительно, старался показать себя с хорошей стороны. Показывал мне свои письма и прилагал все усилия, чтобы завоевать мою любовь к нему. Так настал тот момент когда он заговорил о женитьбе. Мне этот разговор показался преждевременным. Где жить? Как создавать семью? В бараке? Когда нас отпустят домой? Никогда? Борис написал письмо своим и моим родителям, просил благословления на брак со мной. Они ничего не могли сказать, мы ведь все были несвободны и находились под комендатурским надзором.
В августе 1946 года лагерь Сабурово закрыли. Напоследок нам предстояло вывезти последнюю партию леса. Выгнали на работу не только нас, но и всю контору. Среди конторских был и мой друг Борис. Он захотел передо мной повыделываться и заявил мастеру, что сможет один работать с пятью подсобными работницами. В подсобники он выбрал меня, мою сестру Лизу и моих двоюродных сестёр: Аню, Катю и Кристину. Нам дали две пасеки. Я и Катя валили лес, Борис рубил сучья, Аня стаскивала сучья в кучу. Вечером мастер смерил нашу продукцию. 65 стволов свалили, 85 условных погонных метров. Это была самая большая кубатура во всей колонне, пересчитанная на одного лесоруба. У Бориса руки покрылись мозолями и волдырями и он на другой день не смог даже держать карандаш в руках, а у нас с Катей не переставала кружиться от перенапряжения голова. Стоит лишь закрыть глаза, как тут же мерещились падающие на землю деревья. Оно и не удивительно, после того как мы весь день работали как бешеные и лишь к вечеру разогнули свои спины.
В августе мы помолвились. Лиза была при этом для меня за маму. Она достала для праздничного стола деликатесы: пару картофелин и три небольшие рыбины. Всё это она поставила нам на порог и сказала: «Это вам на свадьбу!» Ложек и вилок не было и мы выстрогали себе деревянные палочки, их нам хватило, чтоб торжественно оформить свою трапезу. Нам выделили комнату два метра длиной и два метра шириной. Вместо кровати нары из двух досок, вместо постели мешок, набитый соломой. В этой конуре мы прожили всего лишь месяц, после того как лагерь Сабурово-7 закрыли, наш медовый месяц кончился.
После закрытия лагеря началось распределение на новое место. Нас с Борисом чуть не разлучили, но он, к счастью, работал в конторе и имел доступ к спискам. Нас записали в разные колонны. 700 человек направляли в Челябинск, среди них он с Лизой, а меня с Аней направляли в другое место. Он написал заявление и принёс его ко мне. Я должна была с ночным товарняком ехать в Туринск и там отдать заявление. Я сделала всё как он предложил и мы все попали в Челябинск, а Аню так и отправили в Туринку.
В Челябинске жилым вообще даже и не пахло. Недоведённая до конца стройка походила на руины, запах стоял повсюду. Новые запахи не шли ни в какое сравнение с запахом тайги.
Нормальных бараков не было, одни лишь огромные землянки, глянешь издалека – будто крот всю землю изрыл. Антисанитария была ещё более ужасной, чем в таёжном бараке. Клопы, мокрицы, блохи и тараканы повсюду. Утром нары краснели от крови.
Беспорядок был ужасный. Никто нас толком не встретил, люди две недели не получали никаких пайков. Хорошо, что рядом было картофельное поле, мы питались этим подножным кормом и до голода дело не дошло.
Тут пришло известие, что всех мужчин направляют на Кыштым на атомную стройку, а женщин отправят в колхоз на уборку урожая. Мы с Борисом не хотели разлучаться, но и в Кыштым ехать тоже никто не хотел. Что делать? Тут пришла в голову идея. Когда ночью подошёл транспорт для отправки женщин, мы завели Бориса в женский туалет и нарядили его в женскую одежду. Эмма Вайсхейм хотела своего друга тоже также переодеть, но она была мала ростом и её одежда ему не подошла. Когда шофёр зашёл в контору мы все сели в автобус. Шофёр вышел из конторы со списком и спросил фамилии тех, кто подсел дополнительно. Мы присвоили мужикам женские имена, шофёр дополнил список вновь прибывшими и мы тронулись в путь.
На следующей станции шофера сменились, но список остался. Нас пересчитали и привезли в колхоз. Там два мужика пришлись весьма кстати. Урожай ушёл под снег и нам пришлось выкашивать пшеницу из-под снега. Кормили нас прилично. Нас пятерых расквартировали в доме одной одинокой женщины. Две комнаты, русская печь и полати прямо над дверью. Мы спали на полатях, Лиза на печи, хозяйка дома в спальне, а её мать под нами в кровати.
На полатях было тесно и Конрад воскликнул: «Вот это медовый месяц!»
После колхоза всех направили на атомную стройку в Кыштым. Стройка эта носила название Челябинск-40. 15 человек направили на базу ГЧК, которая находилась не в самом Кыштыме, а в пригороде Челябинска. Мы попали в то число. Жилья на базе не было и нас расселили в гараже автобазы. Немецкие военнопленные переоборудовали гараж под барак, чтобы похоже было на сносное жильё. Борису поручили сопровождать пленных под расписку на работу и обратно.
В гараже расселили 50 человек. На зиму поставили буржуйку. Пока она топилась в гараже было тепло, но к утру одеяла покрывались инеем. Кроме нас были ещё две семьи, которые ждали ребёнка. Мы отделились в углу картонными перегородками и отапливали свой уголок электроплиткой.