Преодоление

(Короткая повесть)

1.
Первый раз в жизни я был поднят над толпой и внесён несколькими сильными молодыми руками своих друзей в ворота стадиона, где был наш призывной пункт. Дальше я был опущен ими на грешную землю и шёл своими ногами, так как путь на дружеских руках мне был преграждён службой охраны. А за спиной в этот довольно-таки холодный ноябрьский день 1975 года во всю наяривали две гитары и гармошка. И трудно было понять: грустно или весело им было от этого.
Потом у призывников, явившихся на стадион, была краткая медкомиссия, кое кого завернувшая назад - товарищ действительно лыка не вязал, хорош был. Затем состоялась наша погрузка в автобус и минутное удовольствие лицезрения через его окно знакомых и родных физиономий, когда мы выезжали со стадиона.
Через какое-то время мы были на месте - на городском сборном пункте. В тот день мы «ждали у моря погоды». Ни пить, ни есть не хотелось, только спать - так мы были сыты после наших проводов. Ждали вечера. Знакомились между собой. Занимались своими делами.  Когда же стемнело за окнами, и можно было протянуть ноги, поняли, что сегодня ничего уже не будет. И всё отложили до завтрашнего дня.
Второй день на сборном пункте для нас ничем выдающимся не был отмечен. Мы проснулись, умылись, привели себя в порядок и позавтракали - чем бог послал, вернее, что положили в наши рюкзаки дома.
Кому-то там же, на сборном пункте, предлагали стрижку машинкой наподобие стрижки овец - естественно, за деньги. Находились среди нас и такие, ещё не стриженные. И ложились на пол ещё вчера модные патлы, а вставал с кресла не узнанный никем, стриженный под ноль молодой человек.
Потом ещё раз мы прошли медкомиссию и ждали до вечера своего «покупателя». Не дождались и устроились на ночлег - а кто-то вообще рванул домой - никому пока ненужные. Знакомились между собой незнакомые ребята. И до полуночи не затихали разговоры.
На третий день нашёлся и на нас «покупатель» - офицер и два сержанта, приехавшие за нами с самой Литвы. Нас обрадовали на сборном пункте, чтобы мы готовились к службе в учебном подразделении в Литве.
Далёкий край, ничего не скажешь! И, главное, не свой, чужой! В этот день мы поехали на Белорусский вокзал. Там нашли свой поезд и, заняв места в нём, раскрыли свои явно полегчавшие рюкзаки.
И перекус с перепоем кое у кого продолжился под стук колёс. Так мы тронулись в путь-дорогу дальнюю. Шло время. Смотреть в окно надоело, трепаться со знакомыми и незнакомыми тоже, оставалось только спать. Что мы и сделали.
От мерного стука колёс я уснул и проснулся на боковом месте, когда начинало светать. Лёжа на полке, смотрел ещё долго, как мне показалось, в окно на проносящиеся мимо утренние пейзажи: то облетевший почерневший лес, то какое-нибудь распаханное поле, то речка с мостом или безымянный полустанок.
Была в окне поезда уже не наша земля: то ли ещё Белоруссия, то ли уже Литва - о чём нас предупреждали знающие люди. Ни одной вывески по-русски - всё на литовском языке, который мы, естественно, не знали.
Ехали ещё примерно до полудня, после чего медленно пристали к вильнюсскому вокзалу и остановились. Вышли мы из поезда, и, как нам сказали наши провожатые, пошли на электричку до Каунаса - два этих литовских города стоят совсем рядом друг с другом.
Вскоре мы были в гостеприимном городе Каунасе, на его привокзальной площади. Всё было не так, как у нас - чужое, инородное, не наше. До самого вечера простояли мы на площади. Слава богу, потеплело или край такой - теплее нашего!
Так уж получилось, что каждому из нас, стоявших на этой каунасской площади, повезло побывать - и не один раз - в привокзальном литовском магазине, где, не читая ни одной вывески, без ошибок выбирать и покупать нужные продукты - в основном, алкоголь. И нам, не литовцам, продали без проблем всё, что бы мы ни попросили! 
Не помню, что мы там пили, но довольно крепкое. Потому, что вечером, когда за нами прибыли машины, и мы расселись в них, кому-то пришло в голову запеть. Все дружно подхватили, и так с песнями мы ехали до самой части и въехали в неё уже в темноте.
Разместили нас в каком-то спортзале. Спали мы на каких-то спортивных матах - тоже не сахар, но всё-таки не на голом полу. Проснулись: голова болит - неизвестно, что пили, в рюкзаках почти пусто - не думали, что ждёт впереди, и никуда не сходишь, не купишь, не похмелишься - уже не свободный, да и в кошельках наших - тоже не густо.
Поклевали, у кого что ещё оставалось, и пошли за своим сержантом. Шли, а навстречу несколько старослужащих. Увидали нас и давай зубоскалить-шутить:
- Ох, ребята, и поимеют вас!
- Вы ещё на ревун-горе не были!
- Будете там на карачках ползать!
- Там же вас должно быть и кончат!
- Я б на вашем месте повесился!
И всё в таком роде, в таком стиле.
Ничего мы им не сказали в ответ на их чёрный юмор, а молча прошли мимо. Как оказалось в последствие, правы они наполовину были. Садизм и дедовщина ещё ждали нас, не могли дождаться.
Пришли мы в баню. Свои наиболее ценные, носильные и личные вещи можно было отослать домой, завернув их в наволочку и написав на ней почтовый адрес. Что большинство из нас и сделало. Остальные вещи пошли прямо при нас под топор.
Так мы на два года расстались с гражданской одеждой. Потому, что после бани одевались и подгоняли под себя уже солдатскую одежду - образца 1975 года. Были там сапоги с портянками, но что с ними делать, как их мотать, никто на показывал, а сами мы не знали.
 Это много позже мы оценили их гениальность с точки зрения гигиены. Слава богу, ещё не было на нас галифе. Тогда совсем «красавцами» были бы! Когда все были готовы, одеты и обуты, нас, новоявленных солдат учебки, построили на плацу. Офицер со списками стал оглашать, кто оказался в какой роте.
Через некоторое время мы шагали вслед за своим сержантом. Придя в роту, он указал нам расположение нашего взвода, чтобы мы выбрали себе кровать и тумбочку. Мимолётно глянув на себя в зеркало и увидав в нём незнакомого солдата, стриженного и немного испуганного, я понял, что служба моя началась, и чтоб я был готов ко всему, что преподнесёт мне судьба. 

Май 2018 г.
Литва - Россия
Гайжюнай - Москва

2.
Всё началось с того, что сержант Ушаков построил курсантов, в числе первых прибывших в расположение роты, а потому, после принятия присяги, имеющих возможность заступать в караул. У некоторых болела ещё с похмелья голова, но надо было службу нести. 
Вот и устроил им сержант своеобразную поверку, познакомился, правда поверхностно, с каждым из них. Но и этого, видно, для первого раза ему показалось мало. Он с еле заметной издевкой в голосе спросил, прохаживаясь перед строем вытянувшихся перед ним в струнку курсантов - будущих операторов-наводчиков:
- А теперь те, кто успел жениться перед армией, можете только поднять руку?
Таких изо всего взвода набралось всего один курсант - по фамилии Теплов.
Послышались голоса из строя:
- Ну и дурак!
- Поторопился, парень!
- Что без этого жить нельзя?!
- Разговорчики! - оборвал их Ушаков и обратился к тому, кто поднял руку.
- Откуда сам?
- С Урала.
- А конкретнее?
- Городок есть такой - Лысьва, что под Пермью.
- Скажи откровенно, тебя заставили или сам женился?
- Сам.
- Кто такая: старше или моложе тебя?
- Одноклассница, вместе в школе за одной партой сидели.
- Всё, вопросов к тебе больше не имеется.
Зато они появились у курсантов, когда те обратили на своего товарища внимание:  кто он такой?! А он, не выделяясь среди них ростом, будучи не ахти какого телосложения, как говорится, «не гигант мысли» и что-то там выдающееся, был самый обыкновенный, только  чернявый, с большими удивлёнными глазами и оттопыренными ушами, начинавшим уже брить свой подбородок и над верхней губой.
А остальное было у него таким же, как у других курсантов учебки. Учебки такой, про которую говорят, что «пусть всё в ней безобразно, зато однообразно», где ты не курсант, а курок, где тебя спрашивают на полном серьёзе: ты курсант или человек, где тоже много чего нецензурного. Но на то она и армия, а, не Дом отдыха.
Тогда, в семьдесят пятом году, это была территория Советского Союза. Но в Прибалтике, в частности, в Литве, под Ионавой, где они служили, их не отпускали в увольнение. Рассуждали так, что в стране, где тебя считают оккупантом, всё может быть. Ещё живы были в памяти волнения местной литовской молодёжи.
И поэтому, курсантам предстояла ссылка на полгода, где у тебя перед глазами всё это время были только военный городок и стрельбище. Да и то стрельбы по мишеням были - хорошо, если раз в неделю. Основную службу - боевая учёба или дежурства по части - курсанты несли в военном городке.
В шесть часов утра дневальный на тумбочке кричит: «Подъём!» и до восьми - час на добросовестную зарядку - пробежку вокруг части и занятия на спортгородке - и столько же на умывание, уборку помещений и подготовку к завтраку. Но как часто взмыленные курсанты прибегали со своей зарядки уже в восьмом часу и в ускоренном темпе умывались и делали всё остальное. Потом с песней шли на завтрак, а после него, для профилактики, делали ещё пару кругов по плацу, и потом уже заворачивали к себе в казарму, чтобы там, в курилке, успеть ещё покурить.
Теплова откровенно не любили в роте, особенно в его родном первом взводе. Некурящий - раз, бросил курить, а потому не общительный с другими курсантами. Далёкий от армии - два, даже мотать портянки по тревоге не умел. А ведь при беге они сбивались в ногах, натирали их, и вечером, при таком влажном климате на тех местах уже были мозоли.
Женатый человек - три. Хоть и ровесник, он, Теплов, был чересчур серьёзным и держался таким со всеми. Почти ни с кем не разговаривал, а, если уж говорил, то по необходимости. Так, или примерно так, считали курсанты. Поэтому, у него не было друзей. Так, или примерно так, считал он.
После завтрака наступало самое трудное для них время: час политзанятий, когда в прихожей роты вешалась большая карта Союза, а курсанты брали свои табуретки и  рассаживались на них ровными рядами. И всё это время замполит, как заведённый, рассказывал им решения съезда партии и дорогого генсека и просил повторить сказанное.
А ты попробуй усиди на месте, когда толком не отдохнул за ночь, и подняли тебя раньше времени, и после сытного завтрака в сон клонит, а рядом ещё кто-то бубнит про «народное счастье», и в казарме относительно тепло и светло, а за окном валит снег - белый, рассыпчатый, и мороз всё круче ярится, а зима всё смелее входит в свои права.
Вот и успел заметить старший лейтенант, что один из курсантов в третьем ряду явно закрыл свои глаза и, уронив голову, уснул во время его лекции — непорядок! И самое удивительное, что этим курсантом был Теплов. Уж ему, женатику, и спать!
- Товарищ сержант, - обратился замполит к сержанту Ушакову, сидящему с другими сержантами в первом ряду, - разберитесь со своим курсантом, что спит на моих политзанятиях. А я пока объявляю перерыв на политзанятиях.
- Первый взвод! Подъём, твою мать! Выходи на улицу строиться! - вскричал Ушаков.
И загремели тяжёлые солдатские сапоги по ступеням лестницы. Улица их встретила крепким ядрёным декабрьским морозом, и скрежетом лопат у солдат, чистивших плац.
Через минуту-другую к ним, курсантам первого взвода, построившимся во мгновение ока, обратился их сержант. И тяжёлый мат повис над окрестностями подъезда:
- Вас нужно разбудить, едрёныть! Что ж, я не против. Трёх километров вам хватит. Пробежите вокруг части в полную силу, ети вашу мать! А с тем, кто уснул, и благодаря кому вы бегаете, на ходу разберётесь сами, мать вашу ети! Нале-во! Бегом марш!
И курсанты устремились вперёд, но уже без своего сержанта: он, покуривая у подъезда казармы, наблюдал за ними. Теплов бежал где-то в середине взвода. Особой усталости он не чувствовал, как вдруг ощутил откуда-то сзади удар кулаком про меж лопаток. От неожиданности он охнул и тут же почувствовал новый, ещё более сильный, удар - опять сзади, кулаком, уже по почкам.
На снежной утоптанной дороге, по которой бежали курсанты, было довольно скользко - на ней ещё не убирались солдаты. Теплов от удара потерял равновесие и упал. Но, быстро, хотя и с напрягом, поднялся и, на ходу приложив руку к болезненному от удара месту, побежал догонять убежавших вперёд курсантов.
Всё это было проведено без слов, в молчании, но и так было ясно и понятно, кто прав и виноват. Минут через пятнадцать первый взвод, окончательно проснувшийся после зимней пробежки, занимал свои места на табуретках возле карты Союза.
Только сержант Ушаков на ходу спросил Теплова, сделав удивлённые глаза:
- Ещё живой, курсант Теплов?!
- Как видите! - недовольно ответил курсант.
- Как отвечаете, курсант?!
- Живой, товарищ сержант! - вытянулся перед ним Теплов.
- Вот так! - сказал Ушаков.
Через две недели у курсантов отзывались болью все мышцы на лестнице при спуске и подъёме на свой этаж. Так с ними занимались на физзарядке, и они адаптировались к новому для них образу жизни - ко всему привыкают.

3.
Когда же объявлялись стрельбы и всё сдвигалось по времени: отменялась ненавистная утренняя зарядка с пробежкой вокруг части и завтракали раньше времени - шли ротой на стрельбище. Туда ещё полбеды, если, конечно, не достанется какая-нибудь мишень из фанеры размером два на два при большом ветре. Там, на стрельбище, полдня предстоит мёрзнуть, дожидаясь своей очереди, чтобы в очередной раз промазать, - так или примерно так считал курсант Теплов и готовился к самому худшему.
На обратном пути в знак наказания сорока килограммовый ящик с патронами нёс, конечно же, один курсант Теплов за свои промахи. Стрелял он очень плохо из любого вида оружия: то ли его зрение тут виновато, то ли ещё что-то. Отбывал, то есть, нёс - в прямом смысле - своё наказание он терпеливо, без каких-то ни было громких слов и надежды на помощь со стороны других курсантов. Хотя кряхтений и выражений по определённому адресу, охов и ахов  с его стороны хватало на все шесть километров до части.
Новый, семьдесят шестой год, встречали в своей казарме, без грамма спиртного - по крайней мере, для курсантов - но с устроенным скромным угощением. Развлекали собравшихся собственными силами, но таланты были жидковаты и чрезвычайно редки. И тут, на удивление всех, выручил курсант Теплов, рассказавший, как встречают Новый Год разные народы. Забылись, хоть на время, невзгоды и недопонимания между курсантами. И Теплов мог ещё долго говорить, что знал - а, знал он, оказывается, немало - но через час прозвучала команда: «Отбой!» И все дружно пошли - не побежали, а, может быть, впервые, если не считать дня принятия присяги! - пошли спать.
А в январе месяце, посреди ночи, шедший в туалет курсант Бочаров на обратном пути неожиданно увидел свет в ленкомнате и заглянул туда. А там, примостившись за одним из столов, сидел неодетый  курсант Теплов и беглым почерком писал кому-то письмо.
- Ты чего не спишь или время для писем не хватает? - спросил он его вполголоса, подойдя поближе. Тот дописал до конца предложения и уж потом повернулся  к подошедшему:
- Если бы не смеялись надо мной, я бы вечером среди других курсантов писал.
- Я не смеялся: что я, не понимаю, что ли, - оправдывался Бочаров.
- Ладно, верю тебе.
- Так кому ты пишешь?
- Своей второй половине.
- А мне, кроме матери, некому писать, да и много ей не напишешь.
- Тут совсем по-другому. Ничего не придумываю, а пишу так, как есть в армии.
- Неужели?!
- Становится неудобно перед женой Олей за себя, и это мне помогает.
- Неудобно за то, что мажешь на стрельбище и засыпаешь там, где не следовало?
- Прибавь сюда ещё пару ударов сзади, - признался Теплов.
- Ну, хоть не по морде? - уточнил Бочаров.
- И на том спасибо.
- Пожалуйста.
- Эй, вы, курки, «кушать подано - садитесь жрать, пожалуйста!», - дежурный по роте, сержант Матвеев, заулыбался, цитируя известный фильм, - Если не хотите жрать до блеска в туалете на двоих, чтоб через минуту оба лежали в своих кроватях!
Совершая очередной обход помещений роты, он увидел не положенный ночью свет и распорядился по-своему. Оба курсанта, застуканных там в одних подштанниках, быстро погасив свет в ленкомнате, повыскакивали оттуда и вскоре тихо лежали на своих местах.
Через какое-то время, к концу первого месяца года, рота, как обычно, заступила в наряд по части. Курсанты Бочаров и Теплов попали в караул, на самый дальний пост - склад боеприпасов в сосновом лесу. Мало того, что стоял сильный мороз, им ещё шагать туда предстояло в тёплых валенках, которые на три размера были больше и заранее надевались ими в караулке.
А, чтоб не спали на посту, когда проходили мимо одного заброшенного барака,  разводящий, сержант Иванов, всякий раз пугал часовых излишними подробностями из его истории, полезной для них.
Это когда-то, в начале пятидесятых годов, там вырезали караул «лесные братья». В живых остался только один военнослужащий, сидевший недалеко в кустах с острой нуждой в животе. Он-то и поведал о том, что там тогда произошло. И потому решили оставить этот барак для истории - пусть стоит, хлеба не просит, только пугает своей заброшенностью.
Склад делился на две равные части, и охраняли его двое часовых, которые при заступлении на пост менялись верхней одеждой - овчинными тулупами, длинными до пят.
«В таком не замёрзнешь, - отмечал про себя Теплов, - хоть на снег ложись и спи!»
Но эта тёплая одежда сослужила ему глубокой ночью недобрую службу. В первый час он два раза обошёл вверенный ему пост между рядами с колючей проволокой. Видел соседнего часового, но говорить с ним не хотелось. Постоял, послушал, как шумят тёмные сосны в лесу, шагнул к складу с закрытой на амбарный замок дверью и затих. 
Перед складом стояла цистерна с горючим, где к отверстию в ней наверху снизу вела лестница в два марша. Вот на неё-то и залез Теплов: сначала прислонился, потом присел, обнял своё оружие и почти мгновенно провалился в сон. Фамилия что ли такая у него была?! Но было ему тепло, удобно и хорошо там! Только тусклые лампы светили над головой.
И вот, когда пришёл разводящий, чтобы поменять караул на обоих постах, то, не видя часового, он несколько раз позвал его. Сквозь сон всё-таки услыхал свою фамилию Теплов и, пробудившись ото сна, поспешил им навстречу, загремев этой треклятой лестницей, спускаясь с неё. И пока он обменивался тулупом с пришедшим часовым, разводящий допрашивал его:
- Значит, говоришь, не спал на посту?
- Никак нет, товарищ сержант!
- А кто ж тогда лестницей гремел?
- Не знаю: может быть, ветер?!
- Это какой такой ветер может быть?!
- Вам виднее какой, товарищ сержант!
- Ладно, хрен с тобой, ветер так ветер!
Теплов не возражал в ответ, только пожал плечами.
- На посту ничего не случилось?
- Никак нет, товарищ сержант!
- Слава богу - ещё с таким часовым!
После этого они втроём зашли к Бочарову, сменили его и направились в караулку. Знавший, почему загремела лестница на соседнем посту, Бочаров об этом молчал. Смолчал он об этом и в караулке, ночью. А днём, когда сошлись вместе двое часовых - там, где сходятся два поста за колючей проволокой, один из них не выдержал и заговорил:
- Никто нас здесь не слышит, и вот что я хочу сказать.
- Слушаю тебя внимательно, - ответил Теплов, чувствуя подвох.
- Выспался ты ночью на своём посту? - с насмешкой спросил Бочаров.
- Ты это разводящему скажи, - хмуро отозвался курсант.
- Смотрю я на тебя и удивляюсь: то ли армия так на тебя действует, то ли ты такой и до армии был? Прикидываешься или на самом деле такой дурной?
- Может, и не дурной, но я и в школе был не лучше, хотя много читал и знал. Про таких говорят - «ботаник» без очков.
- Так как ты жениться смог или тебя на себе женили?!
- Да я и сам удивляюсь, что во мне такого нашли, чтобы замуж за меня пойти.
- Но ведь говорят, что любят не за что, а вопреки, или вы - два сапога пара?
- Может, ты и прав, но за три месяца, что мы в армии, я только лучше становлюсь - преодолеваю себя.
- Лучше?!
- Лучше!
- Преодоление?!
- Преодоление: на политзанятиях уже больше не сплю, на стрельбах стреляю, как все: ящик с патронами больше один не таскаю за промахи, научился быстро мотать портянки, на зарядке бегу не последним и на турнике в сапогах делаю норматив: три раза подъём переворотом.
- Вот когда греметь лестницей не будешь в карауле, тогда, может, я и сам тебя похвалю.
- Так за это время, за три месяца, мы другими не станем, но изменимся в лучшую или в худшую сторону.
- Сейчас ты точно изменишься в лучшую сторону - наша смена идёт! - Бочаров не стал ждать от Теплова ответа и пошёл к своим деревянным воротам на посту.

4.
Это случилось через месяц после их откровенного разговора, на исходе зимы, там же - на посту, в сосновом лесу. Курсантам Бочарову и Теплову снова повезло быть вместе в карауле - охранять в одно и то же время знакомые склады боеприпасов. Сержантские часы показывали без малого полночь, когда разводящий, сержант Лосев с фонариком в руке и двое часовых подходили по лесу к нужному посту. Тропинка, освещаемая тусклым светом фонарей, вилась между стволами сосен. Не было ни ветерка и ни души, если не считать встреченного часового у ворот!
Доложив разводящему о состоянии поста и передав тулуп новому часовому, курсант пошёл за сослуживцами, чтобы то же самое повторилось и на соседнем посту. И вскоре военнослужащие отправились в караулку, а мёртвая тишина опустилась на склады и окрестности. Теплов вышагивал вдоль каждого склада, проверяя амбарные замки на нём и прислушиваясь к опустившейся на строения тишине.
Была уже глухая ночь. От тепла в одетом тулупе он почувствовал, как ему захотелось спать, но это было обманчиво. Теплов знал, что стоит только присесть или прислониться к чему-нибудь, как он тут же провалится в сон, крепкий и сладкий настолько, что он сквозь него уже не будет ничего видеть и слышать. Какой он после этого часовой?! На соседнем посту, за колючей проволокой, тоже не спит часовой, хотя и стоит на месте. Теплов негромко свистнул в его сторону. Тот обернулся и подошёл поближе, чтобы можно было говорить.
- Что свистишь? Случилось чего?
- Нет, тебя увидел и захотелось поговорить.
- Ну, как оно, - спросил Бочаров и ухмыльнулся, - очко играет?!
- Как обычно, - отозвался Теплов, - всего хватает.
- Спать на посту не будешь?
- Нет!
- Смотри!
Он повернулся, поднял воротник тулупа и не спеша пошёл вдоль складов на своём посту и скоро пропал из глаз. А Теплов постоял у колючей проволоки и двинулся в очередной раз у себя, останавливаясь возле каждого склада. Над ними чернело небо, усыпанное мигающими,  крупными и мелкими,  разноцветными звёздами. Можно долго смотреть на них, составляя  созвездия, но не надо забывать, кто ты и зачем здесь. И Теплов подолгу не задерживался там.
Наверное, прошёл уже час, оставалось по времени самое сложное - пошёл второй час ночи. Так он, Теплов, дошёл до соседнего поста и вскоре невдалеке увидел фигуру часового в тулупе. Он не стал опять окликать Бочарова - что-то удержало его. Да и стоял он, повернувшись в противоположную  сторону.
И тут какая-то большая тень пронеслась над ним. Теплов инстинктивно отпрянул в сторону и прикрылся руками. Этим или другим действием он отпугнул её. Какая-то огромная белая птица, бесшумно пролетая над обеими постами, села на плечи сзади Бочарову и вцепилась своими когтями в его белый овчинный тулуп.
Надо было слышать тот крик, которым огласил окрестности своего поста часовой, наверное, всё-таки от страха, чтобы воочию представить его. Вслед за этим криком - поднявшийся Теплов это видел и слышал - Бочаров упал навзничь на снег, сорвал с плеча свой карабин и, повернувшись, произвёл из него навстречу непонятной опасности несколько выстрелов. Одним из них он, скорее всего, ранил улетевшую в лес птицу. Больно неуклюже она скакала потом, пытаясь взлететь. Ищи теперь пятна крови на снегу!
Теплов побежал к тому месту, где сходятся два поста, и со своего места попытался успокоить часового, что, мол, напрасны все его переживания, что это всего-навсего птица, хоть и большая. Он видел, что это была белая полярная сова с двухметровым размахом крыльев, неведомо, как очутившаяся здесь. Но часового аж трясло, так его напугала неожиданность и бесшумность прикосновения к нему сзади. Но он всё-таки нажал на тревожную кнопку.
Через несколько минут прибежала из караулки тревожная группа. Они к тому же слышали произведённые выстрелы из карабина часового и теперь разбирались: почему они были произведены, так или не так, но было нападение на пост или на часового.
Всё это время Теплов, как свидетель нападения, и Бочаров, как пострадавший, делали разные признания: один говорил, что это была напавшая на часового большая птица, полярная сова. Другой, не в силах успокоиться, доказывал, показывая свой разодранный тулуп и пятна крови на снегу, что было нападение на часового.
Так и подошло время смены караула. Сменившись, они вместе с тревожной группой направились в караулку. Там никто не спал, и только гадали «на кофейной гуще» - что это было. Теплов и Бочаров повторили старшему лейтенанту Лунину, начальнику караула, сказанное ими на посту. Офицером был составлен и подан соответствующий рапорт командиру части.
Но это отнюдь не успокоило курсантов. И до конца караула курсант Бочаров больше не появился на своём посту. Решили не рисковать, и его подменяли из состава караула. А самого курсанта в тот же день направили в медсанбат, чтобы его проверил врач. Не каждому дано пережить такое!

5.
А вскоре отпустили морозы, а с ними ветра и снега. И наступила долгожданная весна, природная и календарная. В дорожных колеях было много талой воды, а в полях и на лугах осевший почерневший снег обернулся весенней распутицей. На деревьях от этого дневного тепла на пригреве напряглись бугорками почки. Не сегодня-завтра они лопнут, и появится на свет первая, светло зелёная,  листва.
Утром курсанты с трудом натягивали на ноги непросохшие за ночь даже в сушке сапоги, быстро завтракали и снова уходили на стрельбище. Приходили или, вернее сказать, приплывали, они уже вечером к себе в часть - по колено в воде, перемешанной с грязью.
Было горячее время - учебных стрельб и упражнений на тренажёрах с перерывом на дежурства по части. Время, по итогам которого выносится решение, достоин ли курсант профессии оператора-наводчика и звания ефрейтор. Что стрельба - дело серьёзное, считали по тренажёрам: промахивались на них и отжимались, как говорится, по полной программе.
А потом был, так называемый, полевой выход. Когда неделю жили в этих самых полях, в брезентовых палатках, по несколько человек, по взводам, недалеко от учебки. Разминались на зарядке по утрам и умывались, бегая за два-три километра на ближайшую речку, разбивая там, у берега, наросший за ночь лёд. Было холодно, особенно ночью, но никто не простудился и не заболел. Наверное, каждый был в это время на взводе.
После завтрака в условиях полевой кухни была теория и стрельбы из БМД, по итогам которых выносилось то или иное решение - сначала взводным, а потом и командиром роты. Ну и физика, конечно. Хоть и пугали курсантов этим выходом, но завершился он вполне благополучно.
А вслед за ним, через неделю нахлынувшего тепла сошёл снег, подсохла земля. И стало лучше ходить на стрельбище, а в части и так хватало асфальта. А, когда распустились и зацвели деревья, всё, казалось, стало по-другому.
Курсанту Теплову служилось даже легче, чем прежде. И письма его своей второй половине становились короче. Он всё меньше писал молодой жене о службе, но всё больше - о любви. Чувствовал он, что не разлюбил Олю и писал ей о своих чувствах — как никак, а именно она и помогла ему в самый непростой период службы, её начало.
А теперь он бывалый солдат, хоть и курсант ещё. Его, как молодого перспективного воина, взял к себе посыльным командир взвода лейтенант Новиков. И Теплов снова закурил - сначала лейтенантские, а потом и свои сигареты. В тот день он старался больше не курить.
Когда по тревоге он прибегал к дому, где жил лейтенант, поднимал его и, пока тот собирался, от нечего делать курил. Потом угощал его командир взвода, когда они вдвоём шли к месту сбора. И на учениях Теплов стрелял метко, хотя и не лучше других, но и не хуже.
Так и прошёл ещё месяц. И курсанты уже считали дни до окончания учебки, кому-то ненавистной, кому-то необходимой, но оставившей свой заметный след в судьбах тех, кто попал и прошёл через неё.


Октябрь - ноябрь 2017 г.
Гайжюнай - Москва
Литва - Россия