Ну, здравствуй, Павлик. Уже год, как ты ушёл, а я по-прежнему плачу за тобой. И чего я такая глупая у тебя? Вот достала наши фотографии, смотрю, глажу твоё лицо, будто хочу прикоснуться, а слёзы капают прямо на них. И я ничего с собой поделать не могу. В глазах плывёт, нужны очки. Одеваю твои. Помнишь, они у нас были общие? Купили для тебя, но я тоже ими пользовалась. Ты сказал зачем, мол, ещё и тебе очки, хватит нам одних, нечего деньги зря тратить. Я-то что? Раз ты решил, пускай так и будет. Ты – хозяин. Я ведь всегда тебя слушалась. Теперь вот мне остались. Да только не помогает – всё равно плохо вижу. Что в них, что без них. Слепая совсем стала.
Фотографий у нас мало, и всё больше из молодости. Ты тогда парень-рубаха был. Задиристый, горячий, курчавый. Приехали к нам в село на практику холостыми ребятами. Петухами дрались на танцах с местными, сватались к нашим девчатам. Ко мне лихо подкатил, что я аж обомлела. Я девчонка сельская из многодетной семьи. Что мы, дети войны, видели кроме каждодневной крестьянской работы? Скромная, тихая, перепуганная. А тут ты, Паша. Такой большой, сильный. Моя, говоришь, и всё тут. Я особо не сопротивлялась. Надо, так надо. Наверное, судьба. Поехала за тобой послушно в другую область.
А это мы в общежитии. Одно название, и только. На самом деле маленькое двухэтажное здание с несколькими комнатками. Одну нам выделили от твоей работы. Кухня с печным отоплением на две семьи. Удобства во дворе. Хоть и бедно было, но жили дружно и весело. С соседями часто за одним столом собирались. Смеялись, шутили. Вот как раз на этой фотографии вместе Новый год встречаем. Какие мы все тут молодые! У тебя, Пашенька, ещё густая шевелюра на голове. На столе две-три тарелки. По тем временам особо не разгонишься. Это потом в еде начнём прирастать, только она нас почему-то уже не радовала. А вот та картошка «в мундирах» и кусок обычной селёдки, что в начале нашей жизни, казались самыми вкусными, чем деликатесы наших последних дней. Тогда мы могли праздник с куском чёрного хлеба устроить и чувствовали себя счастливыми. Как мало нам для счастья нужно было!
А это ты на работе в кругу своих коллег. Уже солидный, с заметным животиком и намечающейся лысиной. Только горячность твоя с годами нисколько не убавилась, а только переросла в какую-то скандальность. И тот не такой, и этот поганец, и та стервозная. Трудно тебе на работе было с твоим тяжёлым характером. Редко с кем ты мог ужиться в коллективе. Часто возвращался домой злым и на кого-то обиженным. За любой безобидной шуткой почему-то мерещился тебе очередной подвох или издёвка. Замечаний и критики ты в свой адрес не терпел. Только чтобы всё по-твоему, и только, как ты сказал. И всё на нервах, на нервах. Я-то что – слушала твои возмущения и успокаивала, как могла. Понимала, что это сказывается твоё детдомовское воспитание и кавказская эмоциональность. А ты мне в ответ: «Вот ты глупая баба! Ничего не понимаешь!». Ладно, думаю, лучше лишний раз промолчу.
Потом нам квартиру двухкомнатную дали. Всё же дождались своей очереди. Хоть и маленькая, и с проходной комнатой, и на последнем этаже, но отдельная и своя. Вот наша доченька родилась. Счастье наше ненаглядное. Ты, правда, Павлик, не очень её вниманием баловал. Она всё больше со мной, с мамой. А у тебя то работа, то командировки дальние и слишком частые. Некогда тебе было семьёй заниматься. Бывало, и обо мне надолго забывал. Я терялась в догадках. Сердцем своим женским чувствовала, переживала. Оттого и язва у меня случилась, оттого и вырезали мне две трети желудка. И слёзы мои тогда капали не меньше этих. Но виду не подавала. Терпела. Всё же у нас семья, ребёнок. А у тебя кровь горячая. Побалуешься, но всё равно домой вернёшься. Разве у меня одной такое, многие так живут, и ничего. Как-то ведь живут.
Думаю, я хозяйкой неплохой была. На этот счёт от тебя жалоб не было. Мои сельские корни помогали нам по жизни. Еда вкусная всегда в доме, и прибрано, и постирано. Продукты в магазине и на рынке покупал только ты. Я как-то попробовала, но ты раскритиковал: то не такое купила, то слишком много, то деньги лишние потратила. Ты – хозяин, муж, тебе виднее. Пускай будет по-твоему, Пашенька.
Как время быстро пролетело. Вот свадебные нашей доченьки. Какая она тут красивая, в фате, с цветами. Зятя ты недолюбливал, но уважал, потому что деньги у него всегда водились и немалые, а чем он занимался, мы толком и не знали. Нас он особо не величал, но главное – дочери с ним спокойно, и в квартире у них достаток. И на том спасибо и слава богу. Опять же сваты наши обеспеченные и зажиточные. Шуточное ли дело: сваха – заведующая гастрономом. Их холодильник в любое время полон всякой всячиной, и в доме изобилие. Было чему позавидовать.
А это внучёк наш, Димка. С рождения вертлявый непоседа. Ни поговорить спокойно, ни уговорить. Всё в штыки воспринимал. Думали, перерастёт, пройдет. Но маленькие дети – маленькие проблемы, большие дети – большие проблемы. И в кого он удался? Наверное, в тебя, Пашенька?! Такой же задиристый и с горячей кровью. Помнишь, сколько раз мы его выручали, в техникум взятки носили, чтобы его приняли, а после – чтобы не отчислили за плохое поведение и неуспеваемость?
Потом беда на нашу семью навалилась со всех сторон. Вначале зятя нашего сурового блатные дружки за карточные долги повесили прямо в его квартире. Тут уж мы Димку ещё больше стали баловать. Ведь без отца остался мальчик. А через некоторое время и его увезли в реанимацию с множественными ножевыми ранениями. Где-то куда-то он встрял по неосторожности, кому-то нахамил, грубо ответил, вспылил, подрался….
Ой, не могу такое вспоминать. Уж сколько мы в реанимацию пробегали, сколько денег вынесли, сколько ночей недоспали! Но всё напрасно. Пока деньги носили, врачи держали его на аппарате. Надежду нашу поддерживали. А как только деньги закончились, отключили аппарат. Нате, мол, забирайте, уже не дышит ваш внучёк.
Эти две смерти очень больно по нам ударили, а дочку вообще подкосили. Курить и выпивать начала. Бывало с работы прямиком к нам. То заночует, а то и на несколько дней останется. Не хотелось ей в свою пустую квартиру идти. Ты, конечно, Павлик, по своему обыкновению всё бурчал: “Чего она тут зависает?! Пускай к себе идёт и личную жизнь устраивает. Хватит хныкать и на нашей шее сидеть!». Только ж к кому ей за помощью обратиться, как не к папе и маме?! Паша! Она ведь дочь наша единственная, и не осталось у неё больше никого кроме нас. Но невозможно тебя было переубедить. Разрывалась я между вами двумя, как меж двух огней.
Это после, когда она приболела, ты немного угомонился и разрешил у нас ночевать. Пыталась она несколько раз свою жизнь обустроить, но почему-то не везло ей. Да и как, когда с утра до вечера на рынке за прилавком стояла? Тут уж не до свиданий. Сватался к ней какой-то парень. Вроде бы хороший, покладистый. Но тебе не понравился. Потому что из простых работяг. По сравнению с покойным зятем он для тебя вообще был никакой. Затем нашла она мясника с рынка, жила с ним в гражданском браке. Этот был ближе к твоим вкусам. Но весь в наколках и с блатными замашками. Зато, как ты сказал, всегда сытый и с деньгами, потому что на мясе сидит.
Пожила наша доченька с ним, но не срослось у них. Он как уйдёт в запой на несколько дней, так хоть прячься. Она пашет с утра до ночи, а он дома среди пустых бутылок. Да ещё вечером требует у неё на опохмел с того, что она за день заработает. А если не давала, то сразу хрустальной пепельницей в глаз. Вот и ходила она месяцами с синяком на половину лица. Помнишь, когда мы пришли к ним на смотрины, он напился и чуть нас топором на куски не порубал? Вот тебе и мясник. Даже ты, Пашенька, испугался и дал задний ход.
После всего этого нашу доченьку совсем болезнь разбила. Онкологию у неё обнаружили. Последние деньги на лечение ушли. Умирала у нас в квартире. Вот кошмар начался. Тут тебе и стоны от боли, и пелёнки, и бессонные ночи, и уколы. Но всё без толку, всё напрасно. Не до фотографий нам стало, а сплошные слёзы и мучения. У меня на руках единственный ребёнок умирал, а я от бессилия ничем не могла помочь.
Мне, Павлик, хотелось самой из жизни уйти, чем пережить похороны дочки. Вот прямо упала бы рядом с ней, и конец всем мучениям. Даже слёз не было. Они все вытекли, и глаза высохли, когда она умирала. Помнишь, последний раз подозвала нас к себе, вздохнула глубоко и всё….
Эти три смерти за последние годы так вымучили нас, что уже ничего не хотелось. Казалось, что всё было: и дочь, и зять, и внук. И квартиры отдельные, и в квартирах полная чаша. Но всё почему-то рухнуло. Сваты с нами после смерти зятя и внука почти перестали общаться. А после нашей доченьки вообще к нам дорогу забыли. Мы для них низший уровень. У них теперь в личной собственности магазин продуктовый и мебельный. Им некогда, им деньги нужно зарабатывать. И остались мы с тобой одни одинёшеньки среди вещей дочки и внука. Что со всем этим делать ума не могли приложить. Квартиру дочкину продали. На вырученные деньги поставили им всем памятники. И себе место рядом с ними прикупили. На остаток решили немного пожить для себя. Только ж разве это жизнью можно было назвать? Одно существование.
Ничто бесследно не проходит, а тем более смерть близких. Вот и ты, Пашенька, такой, казалось бы сильный и большой, начал хандрить. То давление, то сахар, то сердце. За себя я молчу, мне ни болеть, ни жаловаться нельзя было. Если бы ещё и я слегла, то кто бы тебя тогда обхаживал? Ты с болячками оказался, как маленький ребёнок. То не так, это не так. Врачиха плохая, медсестра глупая, соседи по больничной палате ненормальные, лекарство не помогает… И всякий раз, когда из больниц домой возвращался, всё на мне отыгрывался. Но это видно моя судьба – тебе ворчать, а мне молчать.
В квартирке нашей маленькой стало как в лазарете. Лекарства, таблетки, капельницы, шприцы, тонометры, глюкометры, растирки, мази, компрессы…. Для твоей незаживающей ноги, от слишком большого сахара, от высокого давления, бессонницы, нервов, головных болей. А у меня одна проблема – как твои болячки вылечить или хотя бы уменьшить. Обе наши пенсии стали уходить на лекарства. О выздоровлении речь не шла, потому как ничего не помогало. Хотя бы чуть полегчало, хоть чуточку. И на том спасибо. И всё для тебя, Пашенька, для тебя, родной. Свои недомогания и головокружения я старалась не показывать.
Думала, что перед смертью поживём по-человечески. Ведь мы, Пашенька, за всю жизнь с тобой ни разу ни в кино, ни в театр, ни в парк. Про какое-нибудь кафе я вообще молчу. В ботаническом саду, что от нас всего в трёх остановках, и то никогда не были. По молодости не получилось, а сейчас, после всех трагедий и навалившихся проблем, и подавно. Как говорится, даже и не мечтай. Жизнь наша превратилась в сплошную пытку без сна, с мучениями, болями и подорванной психикой.
С тобой, Павлик, со здоровым не сладко было, а с больным и подавно. Один плюс – теперь за продуктами и в аптеку я стала ходить. Выйду из душной квартирки во двор, остановлюсь на минутку, а у самой голова кругом, и всё плывёт перед глазами. А тут звонок от тебя, мол, где так долго ходишь-бродишь. Бегом с пакетами на наш последний этаж. Как же ты без меня? Ещё чего натворишь неладное. Ты же у меня всю жизнь какой-то невезучий, и всегда с тобой что-то случается.
Ты знаешь, Павлуша, я ведь не ради денег на пенсию не шла, а всё работала и работала до последнего. Просто это для меня хоть какая-то отдушина была. Я там от дома отдыхала. Странно конечно звучит: работала, чтобы отдыхать. А дома ты всё бурчал и бурчал, ненавидя мои отчёты и сверхурочную работу по выходным, на которую в нашем женском коллективе никто не соглашался кроме меня. А я с радостью бежала. Прости меня, родной, что так получилось. Но ведь ты сам радовался, что работа у меня была хорошая и выгодная. Несколько раз в году могла путёвку со скидкой на море достать или в какой престижный санаторий. Всё для тебя, для тебя. Мы вместе толком и не отдыхали. Нет, вру, вспомнила. Один раз в начале нашей жизни поехали. Но ты до того ревнивый и капризный, что тот отдых превратился в сплошное испытание нервов на прочность. С тех пор у тебя на работе отпуск почему-то стали давать не тогда, когда у меня. И ты уже отдыхал на морях сам. А я всегда в село ехала своим помочь посадить, а после – урожай убрать. Для меня это тоже был отдых. Так и жили-проживали.
Но всему приходит конец. Вот и тебе даже пригубить рюмку врачи запретили. Проведывали нас редкие знакомые, а ты злился на них, на меня, на врачей. Мы по чуть-чуть за столом, чисто символически, а тебе нельзя. Потому и бурчал на меня, слова сказать не давал, рот затыкал. А сам забывался и по нескольку раз одно и то же повторял. Я понимала и молчала. Отпил, отгулял своё, Павлик – давление, сахар, сердце, простатит…. И откуда только эти болезни на нашу голову берутся?! Может это божье наказание за какие-то наши грехи?
В последнее время, когда ты еле говорил, даже по телефону с бывшими сослуживцами отказался общаться. Не хотел, чтобы они узнали про твою немощь и начали радоваться. А ведь они, Павлуша, без каких-либо задних мыслей, чисто по-человечески к тебе, а ты по-прежнему в людях только плохое почему-то видел, и моих советов слышать не хотел.
А ровно год назад ты уже совсем лежачий вдруг сильно схватил меня за руку и прохрипел: «Я тебя убью». Я испугалась, но виду не подала. Только и ответила: «Что ты, Павлик! А кто же тогда будет за тобой ухаживать? Лечить тебя, кормить, убирать за тобой?». Лечащий врач пришёл, я ему рассказала, а он послушал тебя и говорит, что одно лёгкое уже не работает, а второе на исходе. А что угрожал мне – не удивительно. Так всегда в последние свои дни агрессивно ведут те, кто очень себя любили, и не хотят первыми уходить в мир иной. Сказал, как в воду глянул – в ту ночь ты ушёл.
Невыносимо горько и пусто без тебя. Не могу ни спать, ни есть, ни дышать. Да и жить без тебя не могу. Разве ж это жизнью назовёшь? Одни слёзы. Всё капают и капают на твою фотографию. Уж лучше бы я первой умерла. Только как же ты тогда был бы без меня, Павлик?
Сегодня отмечали годовщину твоего ухода. Собрала остатки сил, организовала. Всё прошло чинно и благородно. Позвала соседей, с которыми ты всю жизнь не разрешал общаться. Ты знаешь, Паша, они оказались даже очень хорошими, отзывчивыми людьми. Это ведь они меня в первые дни поддержали, не бросили в беде, помогли организовать твои похороны. Не представляю, как бы я без них справилась. Приходили твои бывшие коллеги по работе, с которыми ты тридцать пять лет бок о бок проработал, но почему-то не любил. Хорошо о тебе отзывались, меня подбадривали. Все добрые, интеллигентные люди.
А когда поминки к концу подходили, и уже многие разошлись, подсела ко мне одна женщина. Стала меня успокаивать, чтобы не убивалась за тобой сильно. О покойниках принято говорить или хорошо, или ничего, а она, видимо приняв лишнего, нарушила традицию. Откровенно сказала, что ты моего мизинца не стоишь. Я опешила. Как же так, говорю, это же мой Павлик. А она мне стала рассказывать про твои похождения с женщинами и на работе, и вне работы. И как ты в другие города к любовницам ездил под видом командировок, и как деньги на них тратил, и как по ресторанам водил, и подарками одаривал, и бросался на каждую встречную. И как однажды, совсем потеряв голову от очередного увлечения, даже подумывал со мной развестись. Свои выходки оправдывал тем, что у тебя жена всегда больная и ничего такого в жизни не хочет.
И вот я вытираю свои слёзы с твоей фотографии, а в голове только одна мысль – за что ты так со мной, любимый?! За что?! Неужели я ничего лучшего не заслужила у тебя? Эх ты, Павлик, Паша, Пашенька….
30 октября 2017 г.