Глава восьмая
В «Призраке»
Разговор с «дядей Мишей» был очень важен для меня - благодаря ему я увидел войну на Донбассе глазами военных врачей. Я узнал, как они работали, что чувствовали, как лечили раненых ополченцев, какие травмы получают на современной войне. Несмотря на то, что за моими плечами было десять лет я работы в больнице, я всё равно не мог представить себе в полной мере того, как трудятся военные врачи, хотя три года отработал в военном госпитале. Да, там мне приходилось лечить бойцов, пострадавших в Чеченской военной кампании, но одно дело военный госпиталь в мирное время, и совсем другое дело - в военное. И пусть я узнал от «дяди Миши» не всё, но это была уже хотя бы какая-то информация, благодаря которой я начал вкатываться в тему конфликта на Юго-Востоке Украины.
Встреча с военными врачами была лишь частью моего плана. Съездить на Донбасс и не поговорить с ополченцами было бы для меня большим промахом, потому что Донбасс и ополченцы – понятия, которые неотделимы друг от друга. Донбасс сегодня - это большое поле битвы: за свободу, за право говорить на родном языке, за свою землю, веру, дома и семьи. Поэтому ополченцами здесь являются все, другой разговор, что одни ополченцы - по факту, другие – по духу. Одни воюют в окопах на линии разграничения, другие – в тылу.
Оглядываясь назад, я могу сказать, что, в определённом смысле, мне повезло – судьба свела меня с двумя ополченцами с позывными «Рысь» и «Апрель». Учитывая ту обстановку и тот информационный вакуум, который мне устроил «ПГ», встреча с Рысью и Апрелем была для меня просто большой выручкой - без них я мог бы считать свою командировку на Донбасс просто бесполезной, ведь война - это, прежде всего, бойцы. Что они чувствуют? Как воюют? О чём думают во время боя? Во имя чего взяли в руки оружие? Я хотел знать всё, поэтому для меня была важна любая информация.
Рысь и Апреля судьба привела на Донбасс каждого своей дорогой. Рысь - киевлянин. Ушёл на войну в 19 лет, как говорится, по зову сердца. С тех пор и воюет. Однажды он дал себе слово идти до победного конца – говорит, что пути назад уже нет: «Или мы их, или они нас».
Апрель - коренной москвич, высокий, большой, белобрысый и очень добрый. На войну пошёл больше от отчаяния: устроиться на работу в столице даже коренному москвичу под тридцатник оказалось не под силу – на работу берут одних гастарбайтеров, которым платят в несколько раз меньше. Теперь «Апрель» практически живёт на Донбассе, изредка вырываясь в короткие отпуска в Москву. У себя в части шьёт фирменные разгрузки, по достоинству оцененные ополченцами, ковыряется в моторах и лечит раздолбанные в хлам «бэтеры».
Мы встретились поздно вечером на пороге офиса. На саха была почти полночь. До дома дошли быстро, с шутками-прибаутками. Всю дорогу Рысь рассказывал о каких-то приключениях в Москве, по которой он шастал с Апрелем в камуфляже с каской, притараненной к вещмешку. Поначалу Рысь показался мне каким-то несерьёзным парнем, но вскоре я понял, что за его приколами и шуточками скрывается очень непростой человек.
Вскоре мы были дома. Через какое-то время пришёл Апрель. Вечер получился замечательный. Пацаны быстро сварганили нехитрый ужин, врубили фонарик, поскольку света на кухне не было, и начался разговор двух хохлов и двух москалей «за жизнь». За окном слышались далёкие звуки взрывов, работающей «зушки» и пулемётной стрельбы, на столе дымилась горячая лапша, лежали кучкой хлеб, сало и варёные яйца. Вдобавок ко всему пацаны поставили на стол козырный «пузырь» пива. Я, как хронический трезвенник, вежливо отказался, зато включил диктофон – мне нужно было ловить каждое слово Апреля и Рыси. Для них рассказы о войне были делом привычным и уже обыденным, а для меня полным эксклюзивом.
В тот вечер мы проговорили до самой ночи. После разговора с Рысью я как-то по-другому взглянул на «конфликт» на Донбассе. За этим официальным термином скрывалась огромная трагедия народа, не то судьбой, не то просто злыми людьми разделённого на «сепаров» и «укропов». Самое страшное было в том, что и у тех, и у других была своя правда и свои аргументы. Как бы ужасно это ни звучало. А всё СМИ, будь они неладны. Когда-то все дружно смеялись над понятием «информационная война» - подумаешь, кто-то там что-то написал и наговорил, а теперь «инфовойна» - реальность, внутри которой все мы живём уже не один год.
Через день Рысь предложил мне поехать с ним и Апрелем в Краснодон в бригаду "Призрак":
- Давай с нами. Спросят, кто ты такой, скажем, что ты наш знакомый журналист. Тебе для репортажа будет информация, а нам с тобой будет повеселее.
Согласился я сразу, несмотря на то, что на руках не было аккредитации и официального командировочного от «Свободного Донбасса». Евгений пообещал позвонить в «Призрак» и сообщить, что я свой, так что особого мандража не было. Мысль о том, что через несколько часов я окажусь в легендарном "Призраке", не давала покоя. Хотелось поскорее выехать, но поездку пришлось отложить на сутки - на вокзале не оказалось билетов на нужный рейс.
Следующего дня я дождался с большим трудом. Встав с пацанами в 6.40, мы двинули на вокзал. Взяли билеты до Луганска, по ходу поговорив с ополченцем с позывным Одесса - небритым худощавым малым лет сорока в тельнике с медальоном на груди. Покурили, помолчали, перекинулись несколькими фразами и по коням. Автобус не новый, ещё советского образца, но ехать можно. Впереди - три пересадки и восемь часов езды через ДНР и ЛНР.
Первая остановка - в Енакиево. Стоянка - девять минут. Вокруг - разрушенные дома и расстрелянные стены. Местные жители что-то убирают и подкрашивают. Проехали Дебальцево, которое ополченцы называют Дебалем и вторым Сталинградом. В Дебале разрушено практически всё, настолько ожесточённые были здесь бои. Но даже тут местные мужики пытаются восстанавливать дома из того, что есть под рукой, хотя в Республике есть специальная программа по восстановлению жилья, но под неё подпадают только те дома, которые не удаётся отремонтировать собственными усилиями. Обычно в таких домах нет крыши или стены.
Сразу за Дебальцево - таможня. На часах - 10.20. За окнами автобуса появились парни с автоматами. Вид у служивых явно неуставной - кто в чём. Чистые дервиши. Один из таможенников посмотрел у водилы документы и проверил у пассажиров паспорта, внимательно осмотрев салон и сумки. Взяв мой паспорт, автоматчик внимательно посмотрел на меня. Внутри что-то предательски скрипнуло и оборвалось - не дай Бог прикопается. Таможенник долго рассматривал паспорт и, наконец, молча вернул документ, потеряв ко мне всякий интерес.
Минут через пять автобус поехал дальше.
Миновав Перевальск, Алчевск и Стаханов, после обеда мы прибыли в Краснодон. От автобусного вокзала до «Призрака» около получаса ходу. В 14.20 мы стояли у ворот бригады. Сумка, которую я взял с собой, не пожелав оставлять её в Донецке, отмотала мне руки до мозолей, но лучше так, чем остаться без вещей вдалеке от своей родины.
На воротах нас встретил часовой:
- Кто такие?
Рысь с Апрелем достали документы и протянули их часовому.
- На службу, значит. Понятно. А это кто? - спросил часовой, взглядом указывая на меня.
- Это с нами - журналист. К комбригу приехал.
После коротких переговоров с кем-то по рации, часовой скомандовал:
- Проходите.
Пока проверили наши документы, пока узнали по своим каналам, кто я такой, прошло два часа. За это время я успел осмотреться.
Штаб "Призрака" - обычное двухэтажное здание с железной оградой и часовым у "калитки". Во дворе - несколько тополей, умывальник, пара скамеек. В принципе, чистый плац, а вот туалет... Даже спустя год после поездки в "Призрак" впечатления не стёрлись. Дверь - без шпингалета, на полу - от "мин" ногу поставить некуда. Запахан - не описать. Но ходить куда-то нужно, поэтому все ходят именно сюда.
На мой вопрос, почему туалет никто не приведёт в должное состояние, ведь этот всё-таки штаб, а не притон, нервный молодой ополченец с автоматом, сидевший на скамейке в тени тополя, рявкнет:
- Не нравится - ссы в кусты! У нас не гостиница. На передовой мы вообще в банки консервные срём.
Рысь, услышав наш разговор, закурил, но ничего не сказал. Да и что говорить, если я был прав. Бардак и в Африке бардак. Другое дело - передовая, где кто как может, так и решает свои мелкие жизненные проблемы большого и малого формата...
Вскоре, заняв у меня пятьсот рублей, Рысь ушёл, пообещав отдать долг в Донецке, а через некоторое время позвали и меня. Бородатый комбриг, дядька могучего телосложения, больше напоминающий не то штангиста, не то борца супертяжа, имя которого я не называю по понятным причинам, принял хорошо. После короткой беседы в стиле «кто такой и откуда» комбриг отдал приказ накормить меня и отвести в расположение - в казарму, которая в мирное время была спортивным клубом. Договорились встретиться для интервью на следующий день в штабе:
- Завтра жду вас в 12 часов. Поговорим без спешки, возможно, ребята свозят вас на линию разграничения. Там видно будет, а пока отдыхайте.
Пока я шёл до казармы с ополченцем в казачьей папахе, в голове всё время звучали слова комбрига, которому я имел сказал о том, что хочу написать «правдивую книгу» о Донбассе:
- Не советую вам этого делать. Правда дорого стоит. За правду сегодня убивают и вас могут убить. Кто? Да кто угодно. Если не эти, значит те.
Как говорится, намёк понял, но от идеи книги не отказался. По крайней мере, уже какая-то ясность появилась.
К моменту моего прихода в казарме было несколько человек. Кто-то лежал на кровати, кто-то ел, кто-то играл в настольный теннис и в стрелялки на компьютере. По внешнему виду ополченцев делаю быстрый вывод о том, что с дисциплиной тут не очень. Чуть позже я узнаю, что отбой тут, который, вроде как есть, на деле во сколько хочешь, как и подъём. До обеда тут, конечно, не спят, но и просыпаются не с первыми петухами. Главное, на разводе вовремя появиться, а дальше делай, что хочешь. Не в прямом смысле, но примерно так.
Я понимал, что это лишь первое впечатление, возможно, не самое верное, что невозможно требовать от людей, оказавшихся в тяжёлой исторической реальности, пропахшей смертью и кровью, с безденежьем и не пойми каким историческим будущим идеального армейского порядка. Я чувствовал, что за оболочкой робингудовщины скрывается настоящий армейский дух, что эти парни по первому зову "подорвутся" со своих коек и с оружием в руках рванут на передовую в бой. Просто это война - для кого-то необъявленная, для кого-то гражданская, но всё-таки война, а у неё свои правила, в том числе и в отношении к людям с оружием, для которых "робингудовщина" с её невинным расслабоном в перерывах между разводами, отбоями и подъёмами, пожалуй, единственное средство не сойти с ума.
Просто представление о классической армии и военной дисциплине, полученное где из советских книг и кино, где из личного опыта, резко диссонировало с тем, что я увидел в "Призраке", который я представлял несколько иначе. Во всяком случае, внешне...
Дежурный представил меня личному составу и тут же усадил за стол обедать. "Призрак" будет единственным местом, которое удивит меня в плане кормёжки. Первый раз в жизни я распишусь в журнале за съеденные первое и второе с компотом. Но тут такой порядок, установленный для всех, в том числе и гостей.
После обеда ко мне подойдут несколько человек:
- Как зовут:
- Откуда?
- Кем работаешь?
- Как там в России?
Быстро знакомлюсь, на ходу отвечая на вопросы, больше похожие на короткие автоматные очереди. Но тут из комнаты выходит командир. Позже я выясню, что он из России. В Донецк Паша поехал по собственному желанию. Позже мы весь вечер проговорим с ним в его кубрике. По словам Паши, от прежнего "Призрака" остался только призрак.
- Как Мозгового убрали, тут сразу бардак начался. Поначалу ребята были действительно огонь - настоящие патриоты и воины, которые воевали не за медальки и пайку, а за свою землю, за идею. Тогда и дисциплина была, и подчинение. А сейчас понабрали...
Было видно, что Паша с трудом подбирает слова.
- Когда основные боевые действия закончились, первый состав парней разъехался по домам. Остались некоторые ребята для поддержки штанов, но сколько они тут пробудут, никто не знает. У многих семьи, дети фактически без отцов растут, жёны своих мужей месяцами не видят. Что это за жизнь! А замениться некем. Они хотя бы как-то новый состав бойцов в должном состоянии поддерживают. Приходят-то, в основном, пацаны. Тех, кто в реальных боях участвовал, кто уже не первую войну проходит, здесь почти не осталось. Работы нет, вот сюда местные и идут служить за зарплату. Деньги небольшие, но жить можно, это уже какая-то видимость стабильности. Тут у людей денег вообще нет. Живут огородами, да тем, что Бог пошлёт. Если выплата довольствия задерживается, они тут же уходят. Такая вот у меня в подчинении "армия". Но толковые ребята всё равно остались, немного, конечно, но они хотя бы дух армейский стараются поддерживать. Повезло - комбриг у нас хороший. Если бы не он, хана бы "Призраку". Всё в кулаке держит.
Телефонный звонок оборвёт наш разговор - на проводе будет дочь Паши. После недолгой беседы он засмеётся:
- Медаль тебе Сутулова за то, что картошку посадила.
Но это будет вечером, а пока я осматривался.
Моё внимание сразу привлекла необычная ополченка - маленькая пухленькая симпатичная девчушка ростом не выше 150-ти сантиметров с короткой стрижкой, вокруг которой, как пчёлы вокруг мёда, кружили молодые бойцы. Это Юлька - местная реликвия. Позывной - Фраер. Юлька дослуживала последнюю неделю - надоело ей быть солдатом. Дома всё лучше, а тут сидишь днями в казарме, не зная, чем себя занять. Только успевай от мужиков отбояриваться. Единственное развлечение - компьютер и настольный теннис. Выезд на линию разграничения тут считается своеобразным подарком судьбы. Реальных боёв нет - так, временные перестрелки, но зато это и не сидение на пятой точке в казарме, где от скуки одни качают железо, другие ходят в "сочи" к подружкам, а третьи втихаря бухают. Передовая по-любому лучше. По крайней мере, иногда пострелять можно. Пусть и такая, но всё-таки служба.
Пока всё шло хорошо. Встреча с ополченцами, начавшаяся, казалось бы, очень успешно, обещала много интересного. Один из молодых бойцов даже попросил меня вечерком взять у него интервью насчёт "дел в "Призраке"". Но "вечерок" внёс свои неожиданные коррективы в мои наполеоновские планы. После ужина я, вдруг, заметил, что ополченцы стали как-то по-особенному поглядывать на меня - не то с недоверием, не то с опаской. Не почувствовать охлаждения к себе я не мог - природная интуиция, доставшаяся от родственников-цыган, не подвела и в этот раз.
Пока я гадал, что происходит, ко мне подошёл выпивший седой ополченец лет пятидесяти, местный конферансье, делавший всякие фокусы, хохотун и приколист, за шуточками которого скрывался очень необычный человек с явными способностями аналитика и разведчика:
- Пойдём, поговорим.
- Пошли.
Мы вышли на пустую лестницу. Свет, пробивавшийся сквозь стеклянную дверь казармы, немного разгонял полумрак, падая на бетонный пол светлой полосой. Я залез на подоконник. Ополченец подошёл ко мне и достал пачку сигарет.
- Будешь?
- Спасибо - не курю.
- Ну, как хочешь.
Огонёк вспыхнувшей спички на мгновение осветил лицо ополченца, выхватив его из темноты. Это было лицо очень уставшего, но волевого человека в годах. Обычно такие гнутся, но не ломаются.
- Я тут в «сочи» сходил, - улыбаясь у усы, пропел мой неожиданный собеседник, при этом, внимательно глядя на меня сквозь толстые стёкла очков, за которыми его глаза казались маленькими и смешными.
- Хор-ро-шо-о!
Ополченец засмеялся.
- Тут нельзя бухать, но если немножко, то можно. Надоело ждать. Ждёшь-ждёшь-ждёшь. Только мысли о детях и жене спасают. Ради них и ждём. По нам лупят, а нам отвечать нельзя - договорняк минский. А у нас всё равно отвечают. Не ответишь - совсем оборзеют. Задавить бы их, и дело с концом.
На какое-то время на площадке наступила тишина, которую неожиданно нарушила фраза ополченца:
- А комбриг-то тебе не поверил. Завтра тебя тестировать будут - готовься. Такие, брат, дела.
Слова ополченца ударили по сознанию словно бита по голове.
- Не понял.
- А чё тут понимать - не поверили тебе в штабе, парень. Нет, с документами у тебя всё в порядке, просто не поверили. Вот пожми мне руку?
- Зачем?
- Ну, пожми! Ссышь, что ли?
Ополченец протянул крепкую мозолистую руку, которую я сжал по-мужски, как мог.
- О-о!
- Чего «о»?
- Да то, что ты руку не как журналист жмёшь.
- А как кто?
- Как солдат.
От смеха меня тряхнуло.
- Чё ржёшь?
- Как солдат? А как я должен жать? Может, научишь?
- Да ты не кипятись, Макс. Моё дело, сказать. Просто это сразу в глаза бросается. Журналисты маленько другие, не такие как ты. И ходишь ты как-то по-особенному. То ли спортсмен, то ли ать-два. Короче, я тебе по-дружески сказал. Только обо мне - никому. Ладно? Просто я вижу, что ты нормальный мужик, поэтому и решил предупредить.
- Да нужен ты мне, говорить о тебе! Ну, ты хоть скажи тогда, как тестировать будут, раз заикнулся?
- Да ты не бзди! Всё нормально пройдёт. Отведут к командиру, поговоришь с некоторыми людьми. Тебя маленько поспрашивают, ты ответишь. Только говори честно - там люди подготовленные, фальшивку сразу учуят. Бить не будут. Главное, веди себя спокойно и говори как есть.
- Ну, ты обрадовал, друг! Ты сам-то думаешь, что говоришь? Чего меня тестировать! Я весь как на ладони. Залезьте в интернет и там обо мне на десятках сайтов - литератор, журналист, фотограф, в прошлом - медик. Так вы всех распугаете. Сам прикинь, если бы я был шпионом, поехал бы я к вам, зная, что тут меня как орех расколоть смогут?
- Макс, да я-то всё понимаю. Командир не поверил. Ладно, я пошёл, а то башка гудит.
«Седой», как я мысленно прозвал ополченца, ушёл, оставив меня наедине с невесёлыми думками. Впервые за несколько дней с начала командировки мне стало не по себе. Шутки шутками, а если реально куда-нибудь увезут? Тут это запросто. Полтора кэмэ до линии разграничения - это не центр Донецка.
В это время на площадку вышел другой ополченец, назвавшийся Серёгой. На вид Серёге было лет сорок. Среднего роста, плотный, в брюках от камуфляжа и свитере, Серёга сразу показался мне человеком, которому можно было доверять.
Серёга закурил. В молчании прошло несколько минут.
- Надолго к нам? - наконец, спросил Серёга, делая длинную затяжку.
- Да как получится.
- Говорят, ты журналист?
- Журналист.
- К нам-то зачем приехал?
- Книгу хочу написать о войне на Донбассе, чтобы люди правду узнали. Хотел в Донецке пару творческих вечеров провести, со студентами встретиться - лекции по журналистике почитать.
- Хорошее дело. Сам приехал или от какой-то газеты?
- Сам... Понимаешь, Серега, хочется как-то помочь людям, хотя я понимаю, что нифига я никому не помогу. Считай, год смотрел на то, как вас тут «укропы» квасили. Детей с матерями жалко, стариков. Эти вообще не при делах. В России все всё понимают правильно, да сделать ничего не могут. Ну, что могут обычные люди? Комменты в соцсетях оставить да друг с другом поговорить. Это люди повыше нас рангом должны решать. Вся заваруха из-за журналистов. Вот я сам журналист, а некоторых своих коллег терпеть не могу.
Серёга удивлённо посмотрел на меня, сделав ещё одну длинную затяжку.
- А ты думал, что у нас рука руку моет? Знаешь, корпоративность заканчивается там, где начинается подлость, когда ради дешёвых рейтингов люди идут на предательство. Наврут с три короба, людей лбами посшибают, а потом радуются - типа, мы пятая власть.
- Да.., - вздохнул Серёга. - Хорошее дело ты задумал. А хочешь, я тебе о себе и за войну расскажу?
- Ну, это как ты сам решишь.
Серёга посмотрел куда-то вдаль и начал свой рассказ.
- Когда всё началось, я сразу понял, что это война и отсидеться тут не получится. Одно дело - поматериться, кулаками воздух посотрясать, лозунги покричать, а другое дело, когда выстрелы пошли, когда людей начали убивать. Мы с мужиками сразу собрались и пошли в ополчение. Не ждать же, пока «укропы» всех перестреляют! Сначала ополчения, как такового-то, и не было. Просто собирались мужики, сколачивали некое подобие бригад, повытаскивали оружие у кого какое было. Военных было много, «афганцев», тех, у кого был боевой опыт. Потом командиры появились. Поначалу с оружием были большие проблемы. Понятно, что одними винтарями не навоюешь, когда против тебя танки с «Градами», и миномёты с самолётами. Тогда тяжко было - зима, ни продовольствия, как такового, ни обмундирования, ни боеприпасов... Но всё равно потихоньку всё это у нас появилось. Спасибо добрым людям - не оставили нас. Местные волонтёры постоянно нам еду привозили, одежду, медикаменты, из России посылки шли. Оружие мы сами отбивали. Но не в этом дело. Знаешь, за что обидно? Вот когда мы самые первые за оружие взялись, когда буквально ногтями окопы рыли, когда в реальных боях участвовали и осколки минные из себя выковыривали и нам за это стали давать медальки наравне с теми, кто в штабах сидел, вот тут у нас многие сломались. Война не подломила, а медальки на кителях штабников оказались сильнее осколков. Несправедливо это, понимаешь. Не по-человечески как-то, не по-военному. Так просто нельзя. Как будто это значок октябрятский, а не боевая награда, которую надо кровью заслужить. Вешают на кого ни попадя... У нас тогда многие эту медаль с себя сняли, и я в том числе. Не то что это какой-то протест был - нет. А может и протест? Хрен его знает. Но мы с тех пор эту награду не носим, потому что она смысл свой потеряла.
Я слушал Серёгу, не перебивая. Иногда «синдром попутчика» - единственная возможность выговориться кому-то, с кем ты видишься первый и последний раз в жизни. Я был для Серёги именно такой счастливой возможностью.
- Когда мы в Дебаль зашли, я потом долго спать не мог. Это чисто второй Сталинград. Там камня на камне не осталось - всё в руинах, ни одного целого дома. Помню, въехали в Дебаль на «броне» - привезли местным жителям еду. Выходят из погребов, как тени - худые, видно, что запуганные - не евшие, не пившие. И, знаешь, некоторые дети даже не плакали, а это ещё хуже. Лучше бы ревели, а то замкнулись в себе и смотрят на мир глазюками с тарелку величиной... Подходит к нашему бэтэру женщина с сынишкой, ну, я ей хлеб протягиваю, консервы какие-то, и тут пацанёнок на маму смотрит, потом на хлеб, потом снова на маму и опять на хлеб и говорит: «Мама, а у нас что, хлебушек сегодня будет?» - И тут у меня всё внутри перевернулось. У самого - дети. Вот тебе и 21-й счастливый век. Я бы этих «правосеков» с вэсэушниками передавил как тараканов, без всякого сожаления.
Серёга нервно сплюнул на пол.
- Вот берёшь их в плен, они все такие тихие, мирные, несчастные, забитые, все такие ни при делах, типа их «заставили» в АТО пойти, кого ни возьми - повара да водилы, а начинаешь раздевать их, одни свастики на руках. Телефоны начинаешь смотреть, там почище «Пятницы 13-го» - режут, стреляют, вешают, насилуют, бьют, пытают всяко... Это даже не фашисты, Макс. И даже не звери. У фашистов хотя бы какая-то этика воинская была, а звери никогда не сделают так, как эти. Я тебе рассказываю, а сам стараюсь это скорее забыть, а забыть не получается. Это ужас, Макс. Нам же потом приказ дали «укропов» в плен брать, чтобы их не бить, права их соблюдать... А как соблюдать, когда перед тобой сука конченая стоит! Иногда насмотришься в их телефонах кошмаров и хочется только одного - рожок в башку выпустить. У нас некоторые парни не выдерживали - сунут какого-нибудь «повара» в сгоревший танк или в подвал и гранатами закидают. Я сам бывший военный, и я знаю, что такое солдатская честь, знаю, что врага надо уважать, но это ведь даже не враги. Это звери, Макс. Просто звери. У них чё-то в башке повернулось, потому что даже на войне надо оставаться человеком, а эти мать родную на куски будут рвать ради своей нацидеи.
Вскоре Серёга уйдёт, а я ещё долго буду сидеть на подоконнике, вспоминая рассказ ополченца. Даже я, абсолютно не военный человек, прекрасно понимал, что никакие Минские и прочие соглашения не помогут остановить войну, пока перемирие не настанет в головах людей, искалеченных идеологической пропагандой, пока из их сознания не выйдет яд нацизма. Я не судил Серёгу просто потому, что не имел на это права. У войны свои законы, это скажет вам любой, кто хоть когда-то воевал. Невозможно наставлять на путь истинный зверя. Человеческое отношение заканчивается там, где начинается нечеловеческая жестокость...
Ночь прошла спокойно. Утром я поел и сел за компьютер, благо, парни разрешили посмотреть электронку. Время шло, а меня никто никуда не звал. Прождав часа полтора, я пошёл погулять, прихватив "Соньку". Побывать в Краснодоне и не сделать там хотя бы с десяток снимков я просто не мог.
Выйдя за ворота казармы, я двинулся к площади с памятником Кирову, попавшим в объектив моей фотокамеры первым. Потом я поснимал местные ели с красными шишечками и пошёл вдоль площади. Незаметно я оказался у небольшого здания с флагом, рядом с которым мужики распиливали огромный старый тополь. Сделав несколько снимков тюльпанов на клумбе рядом со зданием, я завёл разговор с мужиками. Пока мы мирно беседовали, к нам незаметно подошла женщина.
- Молодой человек, можно ваши документы? - обратилась она ко мне.
- В принципе, можно, а вы кто?
- Неважно.
- Ну, как неважно? Вы просите у меня документы и даже не хотите представиться... Так не пойдёт.
- Не будете показывать?
- Не буду.
- Ну, хорошо.
Женщина развернулась и ушла, оставив меня в растрёпанных чувствах. Кто она, я ещё не знал, но почувствовал, что её появление не сулит ничего хорошего. Бежать, сломя голову, я не мог - это было не в моих правилах, тем более, что ничего противозаконного я не сделал.
Вскоре из здания вышли уже три женщины, направившиеся в мою сторону. Подойдя ко мне, одна из них голосом, не терпящим возражений, сказала:
- Покажите ваши документы.
- Простите, но я не знаю, кто вы.
- А вы в курсе, рядом с каким учреждением вы находитесь?
- Нет, а что?
- Ничего, кроме того, что это прокуратура. Кто вы такой и по какому праву снимаете здесь?
И тут до меня дошло - я влип, причём конкретно.
- Извините, я не знал. Я журналист из России.
Мои удостоверения и паспорт немного остудили пыл работниц прокуратуры, но допрос продолжился.
- Зачем вы снимали здание?
- Вы видели, что я снимал здание? Хорошо, тогда давайте посмотрим снимки.
Я спокойно показал снимки, на которых красовались памятник Кирову, красные шишечки ели и тюльпаны на клумбе.
- Может быть, вы и журналист, но я вам не доверяю. Можно любые документы подделать. Сейчас вы снимаете, а через полчаса полетят мины. Может, вы наводчик.
- Вы хотите сказать, что по фотографии тюльпана можно навести мины на здание?
- Я не хочу с вами разговаривать. Удаляйте снимки!
Меня начало подтряхивать, но в такой ситуации давать повод для дальнейших подозрений я не имел права.
- Ничего я не буду удалять! Не верите мне, сходите в «Призрак» - комбриг подтвердит, что я из России. Чего вы от меня хотите?
- Мы хотим, чтобы вы ушли отсюда и поскорее, пока мы не вызвали милицию.
Вдаваться в дальнейшие переговоры с женщинами не имело смысла. Я извинился за причинённые неудобства и быстро вернулся в казарму. Это было единственное место, где я мог быть в относительной безопасности. Увидев меня взвинченного, простывший дежурный спросил:
- Чё случилось?
- Да я возле прокуратуры снимал, а тамошние работницы увидели. Прибежали, давай милицией пугать, мол, я могу быть наводчиком...
- Дела-а-а... Но ты не обижайся на них. Пойми, люди тут напуганы. Уже тени собственной боятся. Они же не знают, кто ты такой. Может, ты действительно наводчик?
- Я-а! - взвился я от негодования.
- Да это я так, к примеру! У нас уже все знают, что ты из России - пробили тебя, пока ты спал. У нас тут не так давно случай был. Приехал к нам фотограф из России - решил фоторепортаж сделать. Засветился больше положенного - там поснимал, там, естественно, без разрешения, без документов. Ну, его менты и взяли под белы ручки. Увезли на подвал. Кто, мол, такой, чего тут снимаешь? А тот, слышь, подтвердить-то не смог, что он из России - у него тут никаких знакомых не было. Короче, помяли его маленько. Всё думали, что он засланный казачок, а потом выпустили без зубов и без техники. Извинились, мол, это их работа. Так что, тебе крупно повезло. Тут сегодня весь день луганские менты ездят - патрулируют. Всех подозрительных с собой забирают, так что, посиди-ка ты пока в казарме.
Поблагодарив дежурного и подарив ему вьетнамскую «Звёздочку» от простуды, я поднялся на второй этаж, включив «котелок» на полную катушку. Я не знал, чем мог закончиться для меня неожиданный разговор с работницами прокуратуры, но понимал, что пора в Донецк. Впрочем, без последнего «прости» я не мог уехать, тем более, что в двенадцать часов меня ждал у себя для интервью комбриг.
В полдень я уже стоял у ворот штаба с Апрелем, с которым договорился сходить к комбригу: с ополченцем ушёл, с ополченцем пришёл. На моё удивление, часовой, доложивший комбригу о моём появлении, ответил отказом:
- Пока ничего не говорят.
- Так когда примут-то?
- Ничего не говорят. Ждите.
Прождав у ворот час, сделав три честных попытки прорваться к комбригу и получив три отказа, я понял, что здесь меня уже не желают видеть. Почему? На этот вопрос я так и не смог себе ответить ни в Москве, ни в Чите. Одно я понял точно - меня хорошо «пробили» по всем сайтам, базам и «чёрным спискам». Было ясно, что во мне так и не увидели шпиона, что уже было большим плюсом, но не увидели и союзника, что было большим минусом. Скорее всего, комбрига снова напугала моя принадлежность к журналистской профессии. Как это могло отразиться на моём дальнейшем пребывании в ДНР, я мог только гадать.
Разговор с Седым, скорее всего, был просто попыткой штабных прощупать меня и взять на слабо - если я «засланный казачок», обязательно подниму якорь уже ночью, если чистый - останусь. Я остался, поэтому особых причин тестировать меня у штабных не было и это был тоже неплохой результат. Зубы и деньги были на месте, "Сонька" с костями целые. Можно жить дальше.