Любовь Лихоманова (Грязовец)
ЛОПАТА
На примере рассказа Л. Лихомановой «Лопата» имеет смысл рассмотреть общие ошибки начинающих авторов.
Одна из ошибок – неудачные вступление и окончание произведения. В данном случае автор пишет короткий пролог и, соответственно, завершает рассказ эпилогом. Попытка изложить идею рассказа уже в прологе – авторская ошибка. Не надо объяснять ничего – читатель сам уловит идею.
Если в прологе слово «любовь», дважды сказанное, напрягает, то в эпилоге, не единожды повторённое, вызывает отторжение.
Ребёнок в рассказе совершил подвиг из любви к бабушке, и любовь настолько очевидна, что педалирование в прологе, и, особенно, в эпилоге выглядит излишним и грубым.
Текст рассказа фактически начинается со слов: «Так сложилось, что Серёжа с детства...». И заканчивается: «Весной купили новую лопату»... – и до конца абзаца. Пролог и эпилог, очень пафосные, выглядят инородными на фоне бытового повествования, написанного усреднённым разговорным языком.
Количество устойчивых словосочетаний, своеобразных «клише», в этом тексте просто зашкаливает. Примеров очень много: «набегавшись вдоволь»; «уплетал за обе щеки»; «непоседливого ребёнка»; «прихлёбывая душистый чай»; «по вихрастой голове»; «мурлыкал от удовольствия»; «на дворе стояла», «домашние хлопоты» и так далее, и так далее... Привычные в разговорной речи, они недопустимы в художественном тексте. Из таких готовых «кубиков» легко построить типовой текст, это под силу любому грамотному человеку. Творчество – это умение находить нестандартные выражения, это работа над собственным авторским языком. Ошибка начинающих – писать «похоже» на много раз слышанное и читанное.
Ещё замечание: «канцеляризмы» – особый, «офисный» сленг, допустимый только в протоколе или ином официальном документе. «Серьёзные провинности»; «атрибутом»; «уступая место»; «своих аналогов»; «в ожидании страды»; «свои изыскания»; «результата не было»; «несмотря на запреты»; «исправно исполняет»...
Недостаток рассказа – отсутствие портретов. И бабушка, и внук – стандартные, как те пятиэтажки, в которых они живут. У бабушки – «поседевшая голова», у внука – «вихрастая голова». Всё. Чем она отличается от других любящих бабушек? У внука есть некоторые поведенческие характеристики, но он неотличим от миллионов мальчишек. Конечно, есть повод о нём рассказать: он нетипично себя повёл, пытаясь утешить бабушку, он – герой, несомненно. Но поближе узнать, полюбить и его, и бабушку у читателя не было возможности.
В рассказе отсутствуют описания. Единственное исключение – описание лопаты, которая, выходит, и является главным действующим лицом... Избегая описаний, автор выдаёт готовые характеристики. И получается репортаж. Отстранённый, «протокольный» стиль выдаёт равнодушие автора к героям – они только тема для рассказа, хотя событие описывается нерядовое.
Анастасия Вишневская (Ярославль)
ОКНА
Считала и считаю, что писать о том, что нравится, гораздо труднее, чем когда не нравится. Легко объяснить, по пунктам, что в тексте неправильно и не так, как надо. А попробуй объяснить обаяние литературного произведения, исходящие от него флюиды... Пример из текста: «Пахнет и впрямь хорошо. Редкий, тактильно-отполированный деревянный запах. Жилой и уютный». Мне так – так изысканно-точно – не сказать, поэтому я восхищаюсь.
Начала читать «Окна» и решила, что писалось очень-очень юным существом, которое не заморачивается припоминать нужное слово, а вставляет своё, только что изобретённое, часто случайное и нелепое: «несосчитываемых окон», «в этом всебытии», «на тусклообойной стене», «приобоченной машины», «маршрутковым столпотворением», «мимолётишь вдоль дома»... Как практикующий редактор, не считаю нужным вычёркивать эти «самостийные» новообразования: они имеют характер и отражают личность автора. Они настолько индивидуальны и сиюминутны, что вряд ли закрепятся даже в разговорном, тем более, в литературном языке. Но вполне приемлемы здесь и сейчас, так как рисуют яркую картинку.
Молодёжный сленг, разбавленный собственным «новоязом» – язык прозы Анастасии Вишневской. Он звучен, и создаёт настроение, и передаёт авторское ощущение бытия. Как пример: «От же ж я слабокислое существо процессное»... Вырванная из контекста, фраза звучит нелепо и претенциозно, а в процессе жизни, описываемой автором, она не то, что уместна, но не вызывает отторжения. Эта фраза произнесена единожды, она нигде не повторяется, что свидетельствует о ситуационном словотворчестве, о находчивости рассказчика, не лезущего «за словом в карман», о гибкости его языка.
Большей же частью язык этих эссе роскошен – он поэтичен и насыщен образами. Взять хотя бы «Пролог», целиком, – так говорить может только поэт. Начиная с «Пролога» и до последней страницы восхищает мастерство авторских описаний, лаконичных, часто односложных, почти графических, однако точно передающих форму, цвет, запах, даже вкус... чего бы то ни было: «Не из детства запах, не жидкий с отдушкой хлорной тряпки, не из садиков-школ-лагерей, а горячий, сладкий, все легкие заполняющий...». Игрушка: «...то ли кролик, то ли олень – какое-то плюшевое недоразумение, которое каждый раз привораживает своей неопределённостью (а при ближайшем рассмотрении оказывается ослом). Освещение комнаты: «Всего одна лампочка, но очень правильная. Уютная. Сказочная. Игрушечная. Жёлтая, наверное». Портрет: «Кто-то андрогинный, сухощавый, с битловской прической, в очках».
По жанру я определила бы «Окна», как «венок эссе», по аналогии с «венком сонетов» – так же закольцован и так же романтичен. По сути же – это личный дневник, к которому обращаются не ежедневно, а ежемесячно, описывая самое яркое впечатление, связанное с реальными окнами реальных домов, точнее, с заоконной жизнью, которую обожает подглядывать автор. Обычная, рядовая жизнь заурядных людей наполняется страстями, интригами, загадками, любовными переживаниями – благодаря не любопытствующему, а заинтересованному, сочувствующему, человеколюбивому взгляду и феерическому воображению автора.
Маргарита Лейдина (Москва)
ЛЕТАРГИЯ
Рассказ Маргариты Лейдиной «Летаргия» имеет сильное психологическое воздействие. История умирающего холодной и голодной смертью одинокого старика, похоронившего жену и дочь, отпевшего, будучи священником, весь свой приход. Жизнь, как и железная дорога, находится «за пять деревень», не на краю же света... «Впервые ему стало страшно без людей» – почему он не ищет спасения у людей, а теряет силы в борьбе с бесконечной зимой? Уверовал, что «на земле наступил конец света. Нестрашный, одинаковый для всех. Холодный».
К языку рассказа есть замечания. Автор бесконечно использует причастия и деепричастия, а также причастные и деепричастные обороты. Как пример: «Оставшись единственным сторожем забытой всеми деревеньки и небольшой, построенной еще при несохранившемся монастыре церкви, он уже много лет привык принимать все происходящее с ним как должное». Слышны одни шипящие – это, во-первых. Во-вторых, мысль теряется за сложно выстроенной конструкцией фразы.
Автор избегает говорить в простоте. «Вход в лес стал лёгок» – «входа» в лес, как такового, не существует, поэтому фраза звучит претенциозно. «...Искал ранние посылки появления первых грибов» – ничем не оправданное усложнение речи. «...Тускловато поблескивающие ягнячьим руном головок рыжие сморчки» – стремление донести все подробности описываемого предмета «убивает» художественность. Стоит исключить уточнение «головок», как фраза заиграет: «Тускловато поблескивающие ягнячьим руном рыжие сморчки».
Есть замечание к композиции: летняя картинка с рекой и дочерью в образе русалки – болезненное ли видение старика, или отрадное воспоминание, непонятно. «Что-то он пропустил» – эти слова сбивают с толку.
В целом, если проделать редакторскую работу над текстом, получится замечательное произведение. Психологическая проза о последнем человеке на земле, хочется надеяться, что не пророческая.
Светлана Чернышёва-Чиркова (Вологда)
ВЧЕРА
Рассказ Светланы Чернышёвой обращён к той самой «деревенской» теме, которая сейчас оказалась в загоне. Именно поэтому рассказ очень выделяется на общем фоне обсуждаемых произведений. Тема, что называется, неблагодарная. Тем не менее, автору удалось, описывая обыденную картину деревенской жизни, ушедшей в историю вместе с колхозами – удалось затронуть настоящее время и заглянуть в будущее. Получилась ретроспектива, когда читатель, заодно с автором, обращает взгляд в прошлое. А взгляд героев обращён в будущее, то есть, в нашу реальность, таким образом, получается «композиционное кольцо», что свидетельствует об авторском мастерстве.
Действительно, на коротком пространстве рассказа – целая история семьи, с её корнями: «Он точил косУ и поглядывал на светлеющее небо. Оно было рядом, чуть выше крыши старого отцовского дома». Двумя фразами сказано о потомственном крестьянском труде. Главная же удача рассказа – язык, не сымитированный, не стилизованный, а истинный народный язык, который автор знает в совершенстве. Не только «диалектизмы», но и грамматический строй языка свидетельствуют об этом. А характеры героев – их всего двое, Иван да Марья – они не придуманные, а из реальности, из жизни конкретного исторического периода.
Великолепно выстроены диалоги, и авторский текст на их фоне не выглядит чужеродным, автор вообще нигде не выпячен – он говорит и мыслит категориями героя – и это тоже авторская удача. Идея рассказа возносится к высоким нравственным категориям – вере, надежде и любви, хотя не упоминаются ни «любовь», ни «Бог»... Они подразумеваются, как естественный фон жизни, когда женщина не готова избавиться от будущего ребёнка, а мужчина готов нести ответственность за семью, хотя социальные условия жизни невыносимы, «благодаря» государству, обворовывающему своих кормильцев.
Юлия Линде (Москва)
БРОНЯ КРЕПКА
Текст похож на отрывок из историко-биографической повести, написанной без художественных изысков, зато достоверно, в стиле публицистики. Многие, неизвестные большинству, реальные факты использования в военных операциях животных вызывают читательский интерес, но отношения к биографии героя по имени дядя Боря не имеют, это авторский приём – завлекательное вступление.
Почему это публицистика в чистом виде? Если посмотреть определение публицистики в словарях – «род произведений, посвящённых актуальным проблемам и явлениям жизни общества; играет... роль как средство выражения плюрализма»...
Действительно, автор поднимает тему забытых героев, которые на самом-то деле были обычными людьми, им пришлось воевать, потому что: «Воевали все. От верблюдов, которые дошли до Берлина, до противотанковых мышей и голубей-истребителей». И остались такими же безымянными, как «мыши и голуби».
Бесфамильный дядя Боря, тогда ещё «Борька, двадцатилетний танкист», оставшись без ног, не захотел обременять своей инвалидностью мать и жену, что было геройством (хотя и спорным!), и сразу после госпиталя очутился на социальном дне.
Социальная проблема и личное отношение автора, выраженное в сравнении с «воевавшими» бессловесными животными (что является авторской находкой) – все признаки публицистики налицо. Как статья – замечательно, потому что в сжатой форме представлена история человека. Как вступление к биографии реального лица – хорошо, потому что изложена предыстория, позволяющая понять, почему его дальнейшая жизнь сложилась именно так, а не иначе. Возможно, это вступление к пьесе, позволяющее понять характер главного героя, обстоятельства места и времени.
К художественной прозе это повествование отношения не имеет, потому что автор излагает «голую» информацию, не прибегая к художественным средствам. Нет описаний, нет портретов – нет «картинки». «У проклятой деревни, название которой сейчас почти никто не помнит, завязался чудовищный бой». – Автор выдаёт здесь обыденные определения: «проклятая», «чудовищный», вместо определений художественных, то есть, эпитетов. Писатель – тот же художник, он обязан найти такие слова, в таких выражениях, чтобы читатель испытал ужас или, хотя бы, тень его от «чудовищного» боя возле «проклятой» деревни. Нужны образы, отличающие эту деревню от всех других, и бой должен быть так описан, чтобы читатель «увидел» и понял его чудовищность.
Публицистика допускает «голые» факты, а проза допускает художественный вымысел, не искажающий правду жизни, но добавляющий красок.
Татьяна Разумова (Рыбинск)
СЕРДЦЕЕДКА ПЕРВАЯ И СЕРДЦЕЕДКА ВТОРАЯ
Произведение Татьяны Разумовой – стилизация под рыцарский роман. Точнее, это краткий пересказ средневекового труда под названием «Жизнеописания древних и наиславнейших провансальских пиитов, во времена графов провансских процветших», изданного в 1575 году в Лионе. Автором труда является Жан де Нострдам, родной брат знаменитого астролога Мишеля Нострадамуса.
Обвинять автора в плагиате не собираюсь, да это и невозможно. Автор нашёл средневековый куртуазный сюжет, настолько забавный, что вполне соответствует духу современности, веку двадцать первому. Но язык оригинала устарел на целых пятьсот лет, и автор адаптировала его, пересказав современным, но стилизованным под историческую эпоху языком. Имена героев сохранены: Пейре Гирон (Пейре Видаль в первоисточнике), Эн Раймон, На Маргарита...
Осилит ли и этот, адаптированный язык, современный читатель, привыкший к быстро-чтению?.. Но, если сумеет одолеть, получит несравненное удовольствие, не сравнимое с современными детективами.
Ксения Жукова (Москва)
ПРО СОСЕДЕЙ И ПРОЧЕЕ
Для начала надо бы понять, детские это рассказы, или взрослые...
«Софочка радовалась прогулке при любой погоде. В дождь, радостно агукающую, можно было лицезреть топающую в босоножках в середине лужи». Это язык взрослого, хотя и небрежный. Слово «лицезреть» выдаёт с головой. Героиня-детсадовка так не говорит, и, если ей прочесть – не поймёт. Значит, рассказы о детях, но предназначены взрослым. Но тогда они должны нести какую-то идею: с какой целью взрослым рассказывают о детях? В этих рассказах нет ничего умилительного, размягчающего «заскорузлые» взрослые сердца аналогиями с собственным детством. Возникает догадка: не для детей и не для родителей о детях, а собственная авторская рефлексия – отрывочные воспоминания о раннем детстве. И в нём, детстве, нет радости – так и жизнь такая...
Рассказы трагичны. «Радостно агукающая» Софочка оказывается сорокавосьмилетней дебилкой, ставшей таковой после детского менингита. Софочка бросает через забор «камень побольше». «Качели останавливаются не сразу...» – камень убил мальчика Диму? В доме он больше не живёт.
У девочки без имени скандалят родители, а потом разводятся, и девочка с мамой из престижного дома переезжают в дом на окраине, с двадцать второго этажа – на первый, в квартиру, где всегда темно, и «свет зажигать надо даже днём». Единственное «чудо», оставшееся от прежней жизни – «белая ленточка в красный горох», но при переезде и она теряется.
«А девочка Зет просто гуляла» и забрела в чужой двор. Где и получила в переносицу от местной девочки Яны, а вдобавок прозвище: «Зет». Но и «Зет» в долгу не осталась и пообещала обидчице, что в третий класс она никогда не пойдёт. Так и случилось: Яна умерла от рака кожи, полученного на вожделенном море, которое случайной прохожей девочке и не снилось...
Самый отрадный рассказ – про детского стоматолога Зайцева, который постоянно подкладывал в квартиры, где жили дети, разные недорогие гостинцы, вроде леденцов, о которые так легко сломать зубы... Затем и подсовывал сладости, чтобы зубы портились, и стоматологу без работы не остаться – общее детское мнение, видимо, с подачи взрослых. А потом выяснилось – всё было бескорыстно, потому только, что доктор Зайцев когда-то был ребёнком, недополучившим радости в виде леденцов... Вот и радовал соседских детей, которые не особо и радовались, а видели в щедрости своекорыстие.
Предисловие: «Дом как дом. Пять этажей. Четыре подъезда. Все друг друга знают. Если во двор забредёт кто чужой, тетя Катя сразу оповестит об этом дядю Колю по телефону». – Больше нигде ни тётя Катя, ни дядя Коля не появятся. Но и другие герои исчезают друг за другом: мальчик Дима, немолодая Софочка и её старая мама, хулиганка Яна, девочка «Зет», зубной доктор Зайцев...
Или это выдуманные Варей «невидимые человечки» заманивают тех, «которые случайно идут мимо, и те остаются с ними навсегда»?
Пожелание для автора – если это способ выговориться и скинуть негативные детские воспоминания, пусть рассказ так и останется в рукописи. Для публикации же надо бы добавить позитива, и тогда жизненная правда, оттенённая тёплым чувством, станет пронзительней.
Алексей Муратов (Вологда)
ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ
По идее и по композиции рассказ великолепный. По языку это, скорее, документалистика, чем художественное произведение. Тот самый, публицистический, стиль. Автор не скрывает, что рассказывает о реальных событиях – как может догадаться читатель, о начале военных действий в Донбассе. Не называя настоящего имени-фамилии своего героя, не конкретизируя место действия (только мелкие детали, узнаваемые участниками событий), автор утверждает: так было. Война (экстрим) неизбежно порождает героев. Героями становятся обычные люди, у которых есть стержень ответственности.
Последовательность действий героя и перечисление предметов его заботы – из области логики, а не воображения, поэтому и описания минималистические. Но это напряжённое предчувствие событий мобилизует читателя, заставляет напрячься, потому что, непонятно – что дальше. Кажется, героя вот-вот убьют, ранят, искалечат - выведут из строя. Последние строки рассказа читаются, поэтому, с удовлетворением. Да, герой, да, профессионал и да, честный человек.
Наверное, такой лексический минимализм необходим для изображения войны и опасности, но какие-то портреты или описания (вроде розовой окраски винегрета) – штришками – нужны, чтобы раскрасить довольно сухой текст, голый, как остов, на котором хотелось бы нарастить «мяска» художественности.
Мария Багирова (Вологда)
ВЕТЕР НАД ПШЕНИЧНЫМ ПОЛЕМ
Мини-повесть Марии Багировой интересна по замыслу. Автор повествует о находке девушки-поисковика в солдатской могиле – капсулы с именем собственного прадеда, который, оказывается, остался живым, хотя и был ранен. Текст состоит из трёх отдельных рассказов, могУщих существовать совершенно самостоятельно. Первый – о тех самых добровольцах-поисковиках, перепахивающих щУпами места прежних боёв. Второй рассказ – о мирной жизни бывшего солдата на новообретённой родине, в Карелии. Третий – описание боя, в котором погибал, но не погиб двадцатилетний солдат, потерявший капсулу со своим именем, найденную правнучкой через семьдесят лет в чужой могиле.
Возможно, каждый из рассказов, существуя отдельно, только выиграл бы... Так как каждый имеет собственный стиль, темп и даже язык. Происходит это оттого, что автор находится в постоянном поиске собственного стиля, и его язык очень неустойчив и зависим от всего... Например, от характера воспоминаний или переживаний – своих, личных, или чьих-то, извне. Там, где автор рассказывает о своём, знакомом – являются яркие описания, многие живописные детали, портреты, картины природы... Это, конечно же, второй рассказ, бытописующий историю семьи. Здесь замечательные речевые характеристики, обилие диалектизмов и «упруго-пружинистый» авторский язык, позволяющий на коротком пространстве рассказа уместить всю мирную жизнь героя, со всей его роднёй.
Первый же рассказ, о поисковиках, взят из других источников, не из собственного опыта, и язык автора становится напряжённо-осторожным, с фальшивыми нотками. Есть лексические и стилистические ошибки, происходящие от незнания «полевой работы». Рассказ начинается со слов про «скошенную стерню» – стерня на самом деле представляет собой колкую «щетину», оставшуюся после уборки хлебов, там уже нечего косить. «На пегом фоне земли – такая же пегая цепочка фигур в камуфляже» – это взгляд со стороны, на фото или на экран. Участник события рассказывал бы по-другому, у него иной взгляд – изнутри, из гущи. Здесь, скорее, пересказ, потому что в диалогах язык становится другим – естественным, разговорным. Как замечательно говорит старший товарищ героини, перешедший с «учительского» – на простонародный язык!..
Простые, незамысловатые фразы в тексте точно передают мысли и чувства. Но длинные, «сложносочинённые» предложения автору не удаются: они настолько замысловаты, что становятся бессмысленными: «...кто-то смотрит – сзади и справа, примерно в то место, где при каждом ударе щупа в заполщенную никшими травами землю лопатки сходятся под пропотевшей толстовкой». Затруднительно понять: «кто-то смотрит» – «в заполщенную никшими травами землю» или туда, где «лопатки сходятся под пропотевшей толстовкой»?
Или ещё: «Если верить всем зачитанным мною, перед первой Вахтой моей, бессонными ночами на ноуте рассказам бывалых поисковиков, не раз доводя разбуженного моего муженька до белого каления и отказывавшегося выделять в моё пользование отныне чудо техники, – ткнула я щупом не в бровь да в глаз»: Можно выделить простое предложение: «Ткнула я щупом не в бровь да в глаз», всё остальное – ничем не оправданные навороты, запутавшие читателя вконец.
Третий рассказ ещё более утверждает на мысли, что автору не удаётся материал, «самолично» не пережитОй. Военные события не являются его личным опытом, поэтому картина боя взята из кино. Детали мелькают, словно на экране, отсюда отрывистость авторского языка.
«Танки ушли вперёд. К горевшему селу. К линии вражеских окопов. Десантники с брони в траншеи уже попрыгали. Перемололи уже, братУшки, фрицев – либо они их. Уже всё. Бой откатывался» – рубленые фразы не передают динамики боя. По поводу «десантников»: во время ВОВ существовал только воздушный десант, десантников-парашютистов забрасывали во вражеский тыл с самолёта. Могли ли, таким образом, в описываемом автором бою участвовать десантники, или это современный телеобраз, приписанный другому историческому времени?
«Ветер... доносил степной пал от села – ошибка, так как «степной пал» – это пожар в степи, а не в селе. Звучит красиво, но бессмысленно.
«Это 97-я танковая бригада горела южнее Козельска. Горела, но наступала. Это был её контрудар по 2-й танковой армии. А это было – его поле: поле, где он останется». Трижды фразы начинаются с «Это», лексический повтор призван усилить впечатление, но не получается, потому что, речь идёт о разном: «Это... танковая бригада»; «Это был её контрудар»; «А это было – его поле». Резкий переход от «её» – от танковой армии – к «нему» вызывает недоумение – о ком идёт речь? Текста много, а информации нет, или она путаная: «контрудар по 2-й танковой армии»... Не по своей же танковой армии?
Бой кончается, и авторский язык меняется, появляются образы, и эта часть, из довоенной жизни героя, довольно удачна по языку, исключая единственное, путаное (опять!) сложноподчинённое предложение: «Его вой, услышанный, на его счастье, мужиками...». Ну, не владеет автор искусством их выстраивать!..
Видения умирающего не слишком удачно заканчиваются авторским монологом о будущности солдата. Эти слова «от автора» уместнее бы выделить из повествования, вынести их в послесловие.
В итоге – речь идёт о трёх отдельных рассказах, а не главах одной повести – все они, повторяюсь, различны по языку. Там, где автор вкладывает свою, Марии Багировой, душу в тело произведения, получается узнаваемый (собственным стилем) и довольно живописный авторский язык. Там, где автору чужды описываемые события, и язык становится фальшивым.
Александр Чеблоков (Вологда)
ЛУНОЕЖКИ
(Сказка для взрослых детей и детей этих взрослых)
Хочется видеть эту книгу ярко иллюстрированной, но на кого будут похожи описанные автором существа? Художник должен быть с космической фантазией и прочными знаниями по физике и астрономии. И картинки должны быть не ми-ми-шными, чтобы не оттолкнуть старших школьников, уже знакомых с астрономией и физикой. Эта будущая книжка – «всешная», то есть, для всех возрастов, от +5 до +95, потому что она, на самом деле, о семейной жизни, с распределением внутрисемейных ролей, от дедушки и бабушки до внуков, с домашней кошкой и собакой, которую не взяли в дом.
Единственное моё замечание относится к необходимости корректорской правки – поправить кое-где знаки препинания. И здравое предложение – переместить последнюю главу «Вертолёт» на предпоследнее место, а завершающей сделать главу «Лунное затмение», это будет и логично, и очень поэтично. Не оговариваюсь – язык этих фантастических сказок очень поэтичен, метафоричен и образен.
Анна Ельцина (Никольск)
КАК ИВАНУШКА-ДУРАЧОК ЗА ЦВЕТКОМ ХОДИЛ
Сказка Анны Ельциной отличается от народных сказок про «Иванушку-дурачка» нюансами в сюжете, но авторской её не назвать. Это фантазия на тему народной сказки с собственными сюжетными ходами. Сюжетных «наворотов» так много, что читатель не успевает их «переварить». Кроме традиционных сказочных героев используются православные образы: «светлый ангел» с небес, с трубным голосом, церковная колокольня, дверь в загробный мир, люди в белых одеждах, покойные родители...
Повествование распадается на части: если сказочные персонажи, все до одного, «гнобят» Иванушку-дурачка (в завязке), то небесные силы всячески ему помогают (в кульминации), и в развязке он попадает в некий «рай земной», где готовы «стол и дом». Одновременно меняется и язык: стилизованный под сказку (в завязке) становится затем обыденно-бытовым, со слов: «Уже сгущались сумерки. Иван загасил костёр и пошёл от берега реки всё прямо»... – и далее, до последней точки.
И, что интересно, влюблённый Иван не собирается жить в царском дворце, а хочет привести невесту-царевну в свой дом. Он претерпевает мытарства во имя любви и вырастает из гончара в художника. В доме же «девушки-цветка» он только спит и ест, причём эта райская жизнь описана очень смачно: «Картошка с мясом из печки, грибы да солёные огурчики, хлебный квас в большой кружке... Всё вкусное, свежее». Да ещё красавица рядом! Иван-то – не дурак оказался! Пошёл в примаки, а о любви и думать забыл.
Вряд ли, желая счастья герою, автор задумывается о его нравственном перерождении. Но вышло-то именно так... Если бы автор создал анти-сказку, было бы здорово! Но, если вначале есть намёк на ироничность текста, то затем автор переходит на прозу жизни, и идея сказки смазывается.
Инна Белозёрова (Вологда)
СВЕТ В ДАЛЁКОМ ОКНЕ
Читая рассказ, невольно обращаешься памятью к фильму по сценарию Аркадия Инина «Одиноким предоставляется общежитие». Чего стоят характеры и портреты героев в сценарии и фильме! Понятно, что конкурировать с писателем подобного уровня невозможно, будучи автором начинающим.
Думается, Инна Белозёрова описала собственный опыт работы воспитателем общежития, тема ей знакома, но вот художественные средства для описания довольно бедные. Во-первых, очень банальный язык, перенасыщенный канцеляризмами: «Работа Виолетты заключалась в организации досуга трудящихся. Так было написано в её должностной инструкции». Эти фразы могла бы восприняться с юмором – сначала показалось, что так они автором и подавались. Но дальнейшее: «Профиль работы был непривычный; Осматривалась внимательно, привыкая к новой обстановке. Не слушала злые сплетни. От советов вахтёров и коменданта в резкой форме отказалась» – и дальше больше: «упорно искала себе объекты для воспитания»; «хорошие были девчонки, вежливые, воспитанные»; «им помогу личную жизнь устроить», «начальство было ею довольно»... Эта стилистика «служебной инструкции» убивает художественность текста.
Есть претензии к построению некоторых фраз:
«Мягкая и ранимая по натуре, как-то вечером, сопровождаемая ароматом жареной картошки, решилась пройти по комнатам для знакомства с контингентом».
"Мягкая и ранимая по натуре..." – психологическая характеристика героини;
"...сопровождаемая ароматом жареной картошки..." – элемент, добавляющий комичности характеристике героини; сама по себе фраза выглядит насмешкой, так как «аромат» обычно сочетается с духами или цветами, предметами возвышенными и романтичными, но не с прозой жизни, каковой является жареная картошка;
"...как-то вечером... решилась пройти по комнатам для знакомства с контингентом". «Контингент» – лексика «официоза», но имеет бытовой иронический подтекст.
Как результат, из всех лексических составляющих, противоречащих по значению друг другу, получилась комическая, по сути, конструкция. Но она не поддерживается общим стилем произведения, комичность которого неочевидна самому автору.
Автору хорошо удаётся прямая речь героев. Речевые характеристики заменяют отсутствующие портреты. Единственный, скорее, схематичный портрет принадлежит писателю, приглашённому в общежитие на литературную встречу. Эта встреча стала апофеозом рассказа, так как деятельность героини наиболее проявилась именно в подготовке встречи и сплотила, наконец, неподатливый «контингент». Недостойное, по тексту, поведение писателя, намекнувшего на оплату его лекторских услуг, неочевидно. В советские годы такие встречи с трудящимися, в общежитиях, не только литераторов, но музыкантов, артистов, врачей действительно оплачивались Профкомами предприятий, и злосчастный писатель остался без гонорара, потраченного на общее застолье с борщом и пирогами.
Комичная, по сути, сцена описана на полном серьёзе, без тени юмора, но видеть смешное – это особый дар.