Возлюбившие мертвых
Стремление отделить чувствующее от бесчувственного, живое, как я его понимаю, от мертвого было свойственно философам, ученым и натуралистам всех времен. Это стремление не всегда было осознанным, но, очевидно, всегда достаточно властным. В прошлом оно порождало разные варианты анимизма и антропоморфизма. В настоящее время наблюдается ярко выраженная тенденция к «роботоморфизму». Эта тенденция выросла на почве физикализма /а более широко — позивитивизма/, оформилась главным образом в лоне бихейворизма и необычайно усилилась в связи с появлением кибернетики и превращением генетики в точную науку. Любопытной иллюстрацией роботоморфизма может служить так называемая социобиология — течение, широко распространенное среди современных этологов и психологов /его, впрочем, можно рассматривать и как разновидность информационной магии/. Это очередная попытка изгнать из наук о жизни понятия: мотив, чувство, желание, т.е. попытка лишить жизни атрибутов психики, всего, что невозможно пощупать руками.
Лишив статуса субъекта поведения последовательно вид, популяцию особь, общество и человека, социобиологи наделили этим статусом абстракцию, которую они именуют «вкладом особи в генный фонд ближайшего и последующих поколений» /Д.Дьюсбери/. Поведение животного / и человека!/ подчинено, по мнению социобиологов, одной цели: повысить представительство в генофонде популяции собственных генов, а также таких, которые не отличаются от собственных и в той или иной степени представлены в генотипе родичей животного. Отсюда якобы вытекают все формы «альтруистического» поведения. При этом родительская жертвенность не считается проявлением даже такого мнимого альтруизма, так как в генотипе потомка содержится наибольшая доля генов каждого родителя /половина/. Таким образом, инстинкты продолжения рода и самосохранения заменяются неким «инстинктом» - его, правда, благоразумно не называют этим словом - сохранения генотипа. Эта концепция, безусловно, справедливая по отношению к роботам, становится совершенно абсурдной, когда с её помощью пытаются объяснить поведение животных и людей, притом не какое-нибудь, а именно альтруистическое. Робот, который ничего не ощущает, естественно, не может быть субъектом поведения — само это понятие к нему не приложимо. Все его действия обусловлены единственным движителем: программой. Программа закодирована в генотипе, а конкуренция генотипов является одной из необходимых предпосылок естественного отбора и соответственно эволюции квази-жизни. Характерно, что наиболее впечатляющие иллюстрации своих воззрений и, собственно, саму концепцию социобиологи почерпнули из наблюдений над «поведением» насекомых, т.е. роботов. Но как перевести столь абстрактную конкуренцию генотипов на язык жизни - язык системы "С—---"Н (СТРАДАНИЕ И НАСЛАЖДЕНИЕ)? Какие желания и чувства могут соответствовать «альтруистическому» поведению?
Когда самка паука или богомола пожирает самца в процессе совокупления, то там все понятно. Эту акцию можно назвать «формой альтруистического поведения», как делают социобиологи, или «марсианским фестивалем» - и то и другое название одинаково проясняет дело. Суть же его в том, что пожирание самца благоприятствует размножению некоторых насекомых и потому запланировано генетической программой . Данная акция не должна ассоциироваться с размножением живых существ, Слова «пожирание» и «совокупление» употреблены только для удобства; этологи пользуются, и на этот раз справедливо, другими терминами: декапутация и коапуляция. Размножение биоробота несравнимо ближе к «размножению» кристаллов, чем животных. Ничего не ощущая, роботы не нуждаются в мотиве; все их действия - это всего-навсего более или менее сложные тропизмы. С нашей человеческой колокольни они обусловлены непосредственно «абстракцией», т.е. причиной, содержащейся в таких объяснительных схемах науки, которые не нуждаются в понятии мотивация. Конкуренция генотипов как раз и есть такая абстракция, вполне пригодная для описания декапутации богомола. Поскольку ни самец, ни самка не способны что-либо ощутить, ничто не мешает реализации генетической программы, направленной, в частности, на увеличение доли собственных генов в генофонде потомства. В результате условия размножения насекомых остаются неизменными и , вероятно, оптимальными.
Все это, разумеется, элементарно. Казалось бы не труднее понять, почему, например, обезьяна лангур кричит при виде тигра. Во всяком случае легко заметить, что крик лангура и поедание богомола порождены разными причинами. Но у социобиологов на этот счет есть свое мнение. И мнение весьма любопытное.
Крик обезьяны интерпретируется как сигнал, извещающий популяцию об опасности. Сигнал повышает вероятность гибели животного — тигр может заметить крикунью и начать свой обед с нее. Сигнал продиктован, как вы уже догадались, исключительно заботой о сохранении максимального количества собственных генов в популяции , т.е. таких же как у крикуньи. Однако суммарное количество этих генов, «рассредоточенных» по генотипам родичей обезьяны, превышает их число в ее собственном генотипе. Поэтому чтобы сохранить большее ценой меньшего, некоторое число генов ценой своей жизни, обезьяна, хочет она того или нет — ничего ей другого не остается. Заслышав крик, родичи бегут и таким образом спасают драгоценные гены, «рассредоточенные» по их генотипам.
Видите, какой тонкий расчет, какая мудрая предусмотрительность! Предусмотрительность генов , конечно. Ибо обезьяна, как это старательно подчеркивается, даже не осознает значения своего крика. Вопрос о её чувствах, понятное дело, не всплывает даже в подсознании — если бы всплыл , сразу стало бы ясно, что несчастный лангур кричал просто от страха.
Замечу, что так рассуждают люди, которые самый тяжкий из смертных грехов обозначают словом «телеология». Они говорят о стратегии: родителей, потомков, о стратегии выбора полового партнера, и поначалу может показаться, что речь идет о стратегии поведения животного. Но нет, животное для них не субъект, а объект поведения . Субъектом являются только гены. Выводы социобиологов с предельной ясностью изложил один из пророков этого вероучения некто Доукинс, я цитирую: организмы — это машины для выживания, изобретенные и управляемые генами в их борьбе за сохранение и представительство в генофонде». / Д.Дьюзбери «Поведение животных»/ Как видно из цитаты, телеология здесь действительно не причем — гены просто вершат свою провиденциальную Миссию, и только одно мне не понятно: то ли эта Миссия возложена на них непосредственно Богом, то ли сами они и есть Господь?
И все-таки применительно к роботам, которых нельзя квалифицировать ни как субъектов поведения, ни как субъектов вообще, концепция социобиологов вполне справедлива, исключая крайности типа высказываний Доукинса. Но по отношению к живых существам она абсолютно неприемлима. Поведение людей и животных подчиняется в конечном счете отношению , а непосредственно - ими же избранным желаниям /мотиву/. Каждое существо является субъектом всех своих желаний и, стало быть, субъектом поведения. Ограничения, которые мир, психика или система "С—---"Н накладывает на свободу выбора мотива и соответственно на выбор тех или иных форм поведения, ничего не меняют в сказанном. Никого ведь не смущает наша неспособность к левитации или наша зависимость от органов чувств. Слепые и глухие лишены многих чувств и желаний и вынуждены строить свое поведение с учетом ограниченности восприятия, но и глухие и слепые, и кто бы то ни было, повинуясь законам этого мира и отношению "С—---"Н", остаются субъектами своего поведения; все их поступки за исключением чисто рефлекторных актов продиктованы собственными желаниями и чувствами.
Но что тогда означает «инстинкт» сохранения генотипа, постулированный социобиологами? Какие чувства сопровождают его «реализацию» у животных? Ответ очевиден: никакие. Или, что то же самое, любые. Именно поэтому так старательно замалчивался вопрос о чувствах крикуна-лангура.
Детерминированность поведения, видимо, ни у кого не вызывает особых сомнений. Поведение людей и животных детерминировано их желаниями. Желания производны от чувств, и не будь последних, не было бы и первых. Вообще роль чувств в мотивации огромна, но непосредственным мотивом /причиной/ поведенческих актов служат желания субъекта, точнее одно желание, которое он более или менее произвольно выбирает в ущерб другим. Что же касается чувств, то я хотел бы процитировать несколько строк из главы «Мотивация»: «Переживания чувств можно квалифицировать как мотив /причину/ поведения только тогда и постольку, поскольку они сопровождаются непроизвольными /рефлекторными/ реакциями, т.е. когда действия субъекта не свободны. Там же, где имеется некоторая свобода выбора, где реакции в принципе произвольны, чувства только очерчивают границы и диапазон возможных действий, в то же время как само действие обусловлено избранным желанием и служит средством для его реализации».
Так вот, чтобы упростить дальнейшую полемику, допустим , что все действия животных не свободны, что они не знают желаний и полностью лишены свободы выбора. Предположим далее, что их поведение сводится исключительно к непроизвольным /рефлекторным/ проявлениям собственных чувств, а мотивом поведения служит переживание этих чувств. Таких животных, конечно, не существует в природе, но даже эти монстры не вписываются в социобиологические схемы.
Итак, поведение живых существ обусловлено их чувствами, а «поведение» роботов, напротив, не может быть обусловлено чувствами, т.к. их то роботы лишены. Таким образом, либо чувство, либо что угодно, только не чувство — третьего не дано. Но если чувства, они должны быть предметными и иметь какое-то содержание . Либо первое, либо второе служит обектом обозначения эмоции со стороны естественного языка.Содержание чувств животных, исключая "биологические" чаще всего нам неизвестно.Но предмет объективации любых их чувств ,если, конечно,мы уверены,что видим проявления чувства,предмет объективации известен практически всегда. Следовательно, чувства животных всегда могут и должны быть как-то названы.
Теперь допустим на минуту, что в случае с лангуром предначертания генов были все таки переведены на s-язык и преломились в чувствах. Как можно их назвать? Ответ подсказывает сама терминология социобиологов: альтруистическими. Но если так, тогда какие же лангуры обеэьяны? Это христиане. Неважно, что всю эту хитрую затею организвали гены. Важно то, что в минуту смертельной опасности лангур испытывает не страх за собственную шкуру, а любовь к ближнему, притом, как и положено христианину, недифференцированную любовь. Своими «несвободными» рефлекторными действиями крикунья спасает всех, кого может, всю стаю, а не одних только родичей.
Это, понятно, карикатура. Но альтруистическое поведение, если это действительно поведение и действительно альтруистическое, может быть тем не менее обусловлено только альтруистическими чувствами. Ничего другого подобрать просто невозможно. Конечно, в криках козодоев или лангуров никакого альтруизма нет и в помине. Они обусловлены спецификой s-языка и системой сигнализации у представителей данных видов. Но я полагаю, что иногда поведение некоторых животных можно обоснованно квалифицировать как альтруистическое. Наиболее ярким и скорее всего единственным примером такого поведения служит родительская жертвенность. Весьма показательно, что ее формы разнообразней, если родители — высшие животные, представители высших ТФС (Тип Физиологических Систем). Только у высших животных, возможно лишь спорадически, появляется Я-уникальное, эта необходимая предпосылка существования каких-либо социальных, в том числе альтруистических чувств.
Попытки спасти потомство ценой своей жизни , во всяком случае если они достаточно разнообразны у представителей одного вида, это, на мой взгляд, самое настоящее альтруистическое поведение. Следовательно, оно подчиняется желаниям, подсказанным альтруистическими чувствами. Но какими именно? Что, собственно, ассоциируется у людей с жертвенностью, с подлинным альтруизмом: - солидарность? - привязанность? — сочувствие ? У меня лично, и думаю не только у меня , родительская жертвенность ассоциируется с родительской же любовью. Неосознанной, конечно, / точнее , не названной/ , наверно в чем-то отличной от людской, мимолетной, словом, какой угодно, но имеющей такое же главное содержание, как и родительская любовь человека. Жизнь за жизнь — таков от века смысл всякой жертвенности. Конечно, животные не в состоянии оценить вероятность собственной гибели. Но так ли уж много людей могут сделать это , защищая близких? Животное не хочет, «не собирается» умирать, но ведь и люди обычно не жаждут смерти.
«Жизнь за жизнь» - таков от века смысл всякой жертвенности.Конечно, животное не в состоянии оценить вероятность собственной гибели.Но так ли уж много людей могут сделать это, защищая близких? Животное не хочет,не "собирается" умирать, но ведьи люди обычно не жаждет смерти."Жизнь за Жизнь" это формула истинного альтруизма , и говоря об альтруистическом поведении, следует помнить о ней. Но отдать свою жизнь, свое бытие за жизнь другого может тот и только тот, кто повинуется чувству, похожему на любовь,- а если Уилсону, Де Воору, Доукинсу и иже с ними это не нравится, они могут пойти и повеситься.
Но вернемся ненадолго к их смертельной схватке с телеологией. Я утверждаю, что интерпретация крика обезьяны как проявления альтруистического поведения /мнимо альтруистического, конечно/ означает идеализацию эволюции. Интерпретатор исходит из предпосылки об обязательной функциональности любых поведенческих актов, причем функциональности изначальной, единообразной и тотальной: поведение всех на свете , от простейших до человека, объясняется «дипломатией генов». В этой концепции явственно проглядывает представление об эволюции как о совершенстве. Обезьяны, козодои, другие птицы и звери кричат… и погибают — с чего бы это? Этот недоуменный вопрос слышен в подтексте всех построений социобиологов, а его решение , так же, впрочем, как и сам вопрос, наглядно демонстрирует подлинную цену их враждебности к телеологии. Ибо если быть последовательными в ее отрицании, нужно признать, что не все в этом мире функционально , а тем более так функционально — на уровне генной дипломатии.
Вообще для людей, напуганных чудовищем телеологии, казалось бы более приемлемыми должны быть другие объяснения, например, такое. Поведение животных в популяции и популяции как целого зависит от форм проявления чувств, характерных для ее членов. Эти проявления, т.е. конкретные особенности системы общественной сигнализации /СОС/, обусловлены спецификой s-языка, который у всех животных популяции по необходимости однотипен, т.к. морфологическая и физиологическая организация особей тоже однотипны. /См. о принципе одностороннего соответствия/. Различия в физиологии и соответственно в s-языке и СОС между разными видами объясняются их разной эволюционной судьбой. Обезьяна видит тигра и кричит, потому что в силу специфики s-языка лангуров чувство страха определенной интенсивности вынуждает их кричать, т.е. служит мотивом такого поведения. /Напомню, что в угоду социобиологов я «отобрал» у животных желания и лишил их свободы выбора/. Для популяции крик обезьяны является элементом СОС, или сигналом тревоги, и услышав его, стая спасается бегством. Т. о., функциональным оказывается поведение не отдельной особи, а всей популяции, которая сложилась и функционирует как целое благодаря единообразному проявлению чувств, составляющих ее членов.
При всей своей фрагментарности это объяснение представляется непротиворечивым и достаточно правдоподобным. Оно не претендует на глобальность и не пытается свести все проявления доброты в мире к «жажде представительства» генов. Как и везде, я исхожу из принципиального отличия биороботов от живых существ. Первые суть физические системы , чьи действия обусловлены непосредственно «абстракцией», т.е. причиной, которая содержится в объяснительных схемах, не нуждающихся в понятии мотивации. Но животные, как и люди, не могут повиноваться абстракции; ими движет чувство, желание, мотив, а не таинственные предначертания генов. Видеть в таком простом поведенческом акте, как крик обезьяны, сложный расчет, проявления прямо-таки сверхразумной предусмотрительности — разве это не верх телеологии?
Конечно, и постулированная выше тенденция к интеграции сложных систем тоже абстракция. Но она, с одной стороны, хорошо согласуется с фундаментальными физическими законами, прежде всего с вторым Началом термодинамики. С другой стороны, применительно к живому она безусловно нуждается в понятии «мотив». Ведь я вовсе не принуждаю животных и людей повиноваться непосредственно этой абстракции. Ее перевод на s-язык не составляет труда. Тенденция к интеграции реализуется ,в частности, в поведении, направленном на продолжение рода; и чувства, которым подчиняется такое поведение, можно представить без чрезмерного напряжения душевных сил.
В свое время, интегрируя биороботов, эволюция квазижизни «изобрела» конкуренцию генотипов. Эволюция жизни, по-видимому, унаследовала это «изобретение», как она унаследовала обмен веществ или необходимость в солнечном тепле. Но сводить поведение всего живого к конкуренции генотипов так же разумно и правомерно, как сводить его непосредственно к солнечной радиации. И то и другое, прежде чем стать причиной поведения, должно быть переведено на s-язык и преломиться в чувствах и желаниях. Т.о., изумительные абстракции социобиологов справедливы /если справедливы/ только в отношении роботов. Но в глобальном масштабе, применительно и к роботам, и к животным, и людям, они несостоятельны. Поразительная слепота творцов этой концепции объясняется их не менее поразительной логикой. Чтобы проиллюстрировать ее, достаточно одного примера: и упомянутый Доукинс, и , насколько мне известно, большинство остальных социобиологов сочетают свои генетические верования с категорическим отрицанием возможности врожденного поведения — понимайте это как хотите.
Здесь, правда, мне могут возразить , что врожденное поведение отрицается только как часть дихотомии «врожденное -приобретенное» или « наследственность- научение /среда/», Но ведь это абсолютно ничего не меняет. Я не буду повторяться по поводу истинного характера «научения роботов»- сейчас дело в другом. Разве гены чему-нибудь учатся?; например своей «жажде представительства» в генофонде? А ведь именно они , согласно социобиологам, являются субъектом поведения. Вспомните Доукинса: «организм это машины, изобретенные и управляемые генами»...» Так что названная дихотомия здесь ни причем. Да и в любом случае врожденность «поведения» роботов не предмет для дискуссии; ее реальность совершенна очевидна. Но и очевидное при желании можно затемнить. С этим успешно справляются этологи, стоящие на позициях физикализма вообще и социобиологии в частности.
В своих трудах они постоянно /и намеренно!/ перемежают описание поведенческих актов животных и людей с описанием всякого рода тропизмов, причем и к тем и другим подходят с абсолютно одинаковыми мерками, используя одну и ту же терминологию, методологию и методику. В этих условиях граница между поведением и тропизмами стирается, и реальность врожденного «поведения» биороботов становится не так уж очевидной. Но главное, сами эти бесконечные ряды: простейшие и птицы, пауки и приматы, муравьи и утконосы, кольчатые черви и кошки — все они описываются как объекты , которые ничем принципиально не отличаются друг от друга. А поскольку мы живем в век Разума, в эпоху, когда антропоморфизм наших темных пращуров предан снисходительному забвению, появилась уникальная возможность свести все тайны бытия к реакциям инфузории.
Справедливости ради замечу, что добросовестные этологи бихейвористского толка не интересуются тайнами бытия и избегают редукций подобного рода. Но они пытаются увидеть жизнь, увидеть ее многообразие и самое существо, глазами роботов. Понятно, что они не способны заметить желание или чувство — роботы тоже не способны. Усилия наших этологов можно было бы сравнить с попытками евнухов постигнуть тайны эротики или глухого насладиться красотой музыки, но даже такие аналогии несостоятельны. Ведь скопцы что-то да понимают в эротике, а у слепых и глухих есть какие-то эквиваленты зрительных и слуховых образов. Так что социобиология это нечто другое — это попытка «изгнать» из жизни все атрибуты духа, безнадежная попытка мертвых увидеть Жизнь.
Как я уже говорил, ученые и натуралисты прошлого нередко грешили антропоморфизмом. Современная же этология, как и бихейвористская психология, страдает ярко выраженным «роботоморфизмом». Конечно, и то и другое в равной степени заблуждение, но мне лично гораздо ближе старые авторы — в них меньше от Лукавого. Я далек от мистики, но есть все же нечто знаменательное в том значении , какое для генетики и связанных с нею дисциплин приобрела дрозофила — муха, как-никак!
Продолжение следует
anastace@mail.ru