В послевоенные разрушенные годы всем жилось в России очень тяжело. Люди скитались по стране в поисках куска хлеба, пропавших детей и жен, работы, хоть за кусок хлеба, жилища хотя бы временного. Люди не знали, как дальше жить, что их ждёт на сожженной и загубленной земле. Может поэтому многие из них завербовались осваивать немецкую территорию присоединенной к СССР Калининградской области. Эта территория когда-то была в составе Российской империи, и её вернули по контрибуции победителям. Но если бы можно было оценить эту победу!
На вокзалах Калининграда люди высаживались с узелками, в которых даже не было корочки хлеба для изголодавшихся, измождённых детишек в лохмотьях, нечесаных по нескольку дней, порой, вшивых, но с горящей в глазах надеждой на тепло и ласку.
Люди ехали по железной дороге в теплушках, как будто на войну. Станций на территории, по которой прошла война, почти не было, были только разрушенные дома, полустанки с воронками вместо домика стрелочника, да голые поля, не знавшие плуга целых четыре года.
Завербованным полагалось на каждой большой станции скудное пропитание, которое делили детям в первую очередь. Это были обычно какие-то лепёшки и похлёбка, но всё равно главы семейств очень этим дорожили и выстаивали целые часы в очередях с военными котелками. Они так берегли «подъемные» деньги, выданные при вербовке, что готовы были не есть эту похлёбку с лепёшкой неделями сами, чтобы только довезти живыми своих детей.
Да и кто им мог тогда что-то обещать? А вдруг там, куда они едут, вообще не будет ни пищи, ни крова, на что тогда возвращаться?
Маленькая девочка, обнимая своего отца в шинели без погон, тихо спрашивала.
- Папа, а почему все станции одинаково называются?
- Что ты, доченька, ласково поглаживая дочку по голове, отвечал отец,- мы только что проехали Смоленск, а раньше была станция Липяги.
- Нет, папа – стояла дочка на своём - когда поезд стоит, везде написано «кипяток».
-Гляди-ка, маленькая ты какая, а читать разумеешь!
- Так меня Васятка обучал буковкам, когда мы одни ночевали.
У отца наворачиваются слёзы на глаза, но он их прячет от дочери.
И, пробуя рукой остывающий котелок с кипятком, за которым он на каждой стоянке поезда бегает на перрон, отец грустно объясняет своей малышке, что это не название станции, а просто их вагон всегда идёт в хвосте состава и останавливается напротив бойлера с кипятком, потому, что в теплушках нет даже воды.
Дитя плохо понимает, почему так, и отец начинает рассказывать.
- Знаешь, дочечка, как мы будем жить хорошо, когда устроимся на новом месте? Всё у нас будет в доме: и кипяченая вода, и кровать своя у каждого, чтобы вы с Васяткой больше не спали «валетом» на общем топчане, а, может, даже и туалет у нас будет кафельный, сверкающий белизной, какие я видел за границей.
Сам отец уже начинает верить, что именно так и будет, но он не знает, что только в конце своей жизни он увидит в квартире этот сияющий белизной туалет.
- Папа, а ты купишь мне куклу с закрывающимися глазками? Не унимается дочка. Я видела такую куклу у одной девочки на станции.
И отец обещает всё это дочери, сам плохо представляя, как они будут жить на новом месте. Но отцу фронтовику, раненому, с орденами, выходившему не раз из окружения, постаревшему раньше времени всего-то тридцать семь лет. Ушел на войну он из своей маленькой деревеньки, где и в помине не было никаких кафельных туалетов.
Мальчишки, те постарше дочки, они не задают отцу никаких вопросов, но тоже с интересом выглядывают в окна и с любопытством замечают всё самое неожиданное и новое для себя.
- Глянь-ка Вась, а здесь как будто и не бомбили?
- Дурак ты, Петька, здесь же неметчина, что ж они сами себя будут бомбить?
- А наши? – не унимается братишка - что ж не бомбили?
- Так берегли для себя – со знанием дела серьёзно замечает брат. Как будто и вправду мог знать, что победа будет за нами и территория эта отойдёт к Советскому Союзу.
А колёса всё стучат и стучат по стыкам кое-как собранных несколько раз за войну рельсам, и под их стук приходит ночь, обитатели теплушек забываются коротким, тревожным сном до первых лучей восходящего солнца. Во сне и отцу и детям снятся бомбёжки, холод, голод. А потом вдруг – цветущий сад и много- много сладких яблок в бабушкином саду до войны.
Утром они станут рассказывать друг другу эти свои сны, чтобы скоротать длинную и трудную дорогу. Будут вспоминать всех, кто не дожил до этого дня, да и не мог дожить, потому что отдавал последний кусочек хлеба детям, чтобы они дождались своего отца с войны. И они его дождались.
Матери у троих детей не было, она умерла, не дождавшись, от болезни, которую никто не определил, потому что некому было. Просто ходила на завод вместе со всеми, зачахла и умерла. А паёк свой рабочий она передавала с соседом, своим троим детям, которые обходились дома без неё неделями. Никто даже точно не мог сказать, ела ли она каждый день сама.
Мать капитана оставалась под немцем, не хотела эвакуироваться вместе со снохой и детьми. Тоже хотела сохранить для сына после войны усадьбу и сад. Ничего не сумела, расстреляли прямо в саду под яблоней. Отец капитана умер ещё раньше от разрыва сердца, очень боялся работать на железной дороге под началом фрица.
Была ещё сестра младшая, да угнали в неметчину на работы и капитан не знал, жива ли.
А красавица была первая на деревне. Росточка небольшого, но стройная, кудрявая крупной волной прическа, а взгляд, как у орлицы. До войны весёлая была, много парней к ней сваталось, а замуж так и не успела выйти. Бывало, соберутся парни и девчата за околицей, заведут хороводы, начнут потом отплясывать кадриль, так звонкий голосок сестрицы далеко был слышен.
- Ещё успею – со смехом отвечала родителям, – какие мои годы!
Ан не успела, помешала война, теперь никто не знал, где она, в чужой ли стороне, в могиле ли сырой, или сгорела в огне войны без следа.
А колёса всё стучат и стучат на стыках и под их стук пассажиры этого грустного поезда мечтают о новой жизни. О счастье своём они мало думают, всё о детском будущем. Взрослым сейчас кажется, что их жизнь осталась где- то позади, за годами войны, разрухи и потерь. А вот дети, они должны прожить свою счастливую жизнь и за себя и за родителей своих и за бабушек с дедушками, которые завоевали для них мирное небо над головой.
Мальчишки Васятка и старший Петя давно уже не ходили в школу, в эвакуации немного учились, а как мать умерла, так пошел на завод старший. Маленькому Васе так и не пришлось далее первого класса учиться, надо было за сестричкой смотреть, пока Петя на заводе за маминым станком точил гильзы для снарядов.
А, когда с войны вернулся отец, то сестрёнка его и не узнала.
- Братка, братка, к нам солдат приехал, он за занавеской спит, на мамкиной кровати.
- Что ж ты его в дом пустила? – Я ж наказывал никого не впускать, а ты…
- Так он сказал, что он наш отец, лег на мамкину кровать и уснул сразу.
Отец тоже не узнал своих сыновей, выросли, похудели, и стали какими-то взрослыми мужичками, а не детьми, которых он оставлял в деревне, уходя на войну.
Оплакивать умерших жён после войны победителю было некогда, да и ребятишки уже пережили горе потери матери. Зачем было бередить их ещё не окрепшие сердечки новыми воспоминаниями о горе. Отец сходил на кладбище, помянул свою жену один, как на фронте, военными ста граммами, утерся рукавом, да вернулся домой к детям. Уснул, не дождавшись старшого с завода.
Петя и не знал, что отец вернулся с войны живой. Пришел домой помыться да немного поспать. На крылечке брата поджидал меньшой, Васятка. Маленький, да не очень, вспоминал отца. Уж больно не похож был солдат, который спал на мамкиной кровати, на того весёлого и красивого отца, который высоко подкидывал Васятку, уходя на фронт, а потом ловил его сильными молодыми руками и целовал в обе щёки, пока не тронулся эшелон.
Сидел на крылечке Васятка да думал о том, что придет с работы Петя и принесёт им с сестренкой сухарей с завода. А уж кипяток Васятка приготовит и сам. Не такой уж он маленький, воды натаскал бидончиком. В этом бидончике до войны мама приносила им парное молоко с дойки. И было это молоко в деревне такое сытное и вкусное, что Васятка даже боялся об этом вспомнить, как хотелось кушать.
- Ты что на улице сидишь? – Не жарко теперь, простудишься.
Петя подошел так неслышно, что Васятка от неожиданности вздрогнул и не сразу понял, о чем его спрашивает брат.
- Так гость у нас, Петя, на мамкиной кровати спит.
- Какой гость? –Я же тебе наказывал, посторонним не открывать, а ты в дом пустил, сестру плохо смотрел, да сам на дворе…
- Братка, он сказал, что он наш папка, да уж больно старый, я и не признал, что это он.
- Как? Что ж ты мне сразу не сообщил, я бы давно пришел…
В это время из дома вышел отец, и братья оба сразу оказались у него в руках. Дети молча обнимали солдата, ничего не говоря. Да и что было сказать, когда и так всё было на виду: и нужда, и голод, и холод, и горе горькое сиротское.
В этот вечер и решили не возвращаться в разрушенную войной деревню, где уже никого из близких родственников не осталось, а поехать на новые земли строить новую жизнь.
Теперь в теплушке, уже на новой земле, вблизи от цели их движения всем им казалось, что обязательно будет лучше, чем там, откуда они ехали.
А за окнами товарного вагона уже мелькали хутора с черепичными крышами, утопающие в алых пионах, разрушенная церковь, покосившиеся сараи, из которых наспех убегали прежние обыватели. Никакой жалости к прежним поселенцам этих мест победители не испытывали. Спасибо, что не у каждого русского, кто приехал на новое место жительства, было чувство ненависти к «бывшим». Хотя, наверное, тот, кто ненавидел, мог и преданно любить свою страну. Ведь не мы начали эту бойню.
А в Европе до сих пор не зависимо от страны многие произносят фразу: « двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года Советский Союз вступил во вторую мировую войну». Есть ли большая несправедливость на свете, чем эта фраза? Если учесть, что любая война сама и есть огромная несправедливость по отношению к народу любой страны, то фраза – это просто фраза.
Капитан укрыл шинелью спящую дочку, посмотрел на пацанов, которые, сидя в углу на мешках с соломой о чем-то шептались, и прикрыл глаза, чтобы в который уже раз обдумать, обмозговать дальнейшее своё житьё бытье.
Наконец поезд медленно подтянулся к конечной станции переселенцев, где нерусскими буквами было написано KYONIGSBERG.
Пожитков было один солдатский мешок да котелок, в который на каждой станции набирали кипяток, а один раз в день приносили детям похлёбку.
Т. Осипова, 2017г.