Наварила я себе однажды целую кастрюльку овсяной каши, от души в тарелочку бахнула. На молоке, с изюмом, мелко нарезанной курагой и янтарной капелькой мёда – всё, как полагается, квинтэссенция кулинарной мысли. Чуть ли не с придыханием отнесла к себе в комнату – ишь, какая знатная получилась! Такую кашу полагается вкушать исключительно изящной серебряной ложечкой, увенчанной эмалированным медальоном. Страшно представить, какого века ложечка – едва заметное дуновение ветра времён, привет от давно умерших через призму столетий.
Приступила к трапезе и через пару минут всё же поняла, что с размером порции переусердствовала. Окинула оценивающим взглядом: сколько ещё осталось? Оставалось много.
Тяжело вздохнув, принялась вдвойне быстрее орудовать ложкой. Куда же её деть?! Не отправлять же, остывающую, в кастрюлю вместе с остатками недоеденных сухофруктов?
Чтобы дело пошло быстрее, принялась считать ложки. Потом как в детстве: за маму, за папу, за кота, за мир во всём мире. Овсянки оставалось по-прежнему бесконечно много, и мой желудок уже настойчиво заявлял о своём нежелании эти самые остатки принять.
В бой пошли запрещённые приёмы, чтобы отвлечься от мучительных мыслей: планшет, электронная книга. Хотя читать за едой – святотатство; что-то может пойти не в то горло или не так усвоиться. Тем не менее мне удалось впихнуть в себя ещё несколько ложек.
Именно в этот момент в моей душе начало зарождаться что-то ещё не сформировавшееся, но вполне ощущаемое, то, что настойчивей пыталось заявить о себе. Я ещё не понимала, что это, но уже инстинктивно пыталась бороться с этим всем существом. Скорлупа лопнула, и миру явился тот самый первородный грех во всём его великолепии, пронзивший меня до кончиков пальцев электрическими иголочками. Ведь если я не хочу, кашу можно вообще НЕ ДОЕДАТЬ.
Сначала эта дикая мысль за долю секунды прошла во мне все известные в мировой психиатрии стадии: отрицание, осмысление, гнев, принятие. Потом, однако, в мятущейся душе робко зародился вполне осмысленный отклик: я не хочу доедать эту кашу. И не буду. Точка.
Посидела, немного подумала. Отставив тарелку, твёрдой рукой вытряхнула остывшие комья в мусорное ведро. Замерла в позе вопросительного знака, словно ожидая тычка в спину, которого, разумеется, так и не последовало. Облегчённо выдохнула и закрыла дверцу под раковиной.
Чувствовала я себя при этом клятвопреступницей и одновременно хозяйкой жизни – и землетрясения не произошло, и не началась война. Я наконец сделала так, как сама решила, и ничего плохого не случилось.
Из раза в раз такая история, между прочим.