ПОСЛЕДНЯЯ ВЕСТОЧКА
Мария услышала, как залаяла собака во дворе её дома, и поспешила выглянуть в окно. К дому приближалась тётя Глаша, деревенский почтальон. Первое время, как забрали сына на фронт, Маша ждала её, как ангела с небес, но чем больше проходило времени, тем страшнее стало ожидание. Шёл 1942 год, наша армия несла потери и отступала. И самым страшным человеком в деревне стала тётя Глаша – почтальон. Её и ждали и боялись. Ведь кроме редких писем, чаще всего она приносила в дом похоронки. И деревня оглашалась криком и плачем очередной семьи погибшего солдата. Вот и теперь, увидев в окно женщину с сумкой, Мария застыла у окна. Она боялась выйти. Как забрали Костика, так и ни разу не было от него весточки, и вдруг почтальон идёт к её дому. С какой вестью? Чего ожидать – радости или слёз материнских?
– Мария, выходи, не боись, письмо тебе, выходи! – подойдя к калитке, закричала тётя Глаша.
Накинув на плечи шерстяной платок, купленный покойным мужем много лет назад, Маша вышла на крыльцо.
– Здравствуй, Глафира! Неужто письмо? Не обманываешь?
– Да окстись, родимая! Что я? Ненормальная? Зачем мне тебя обманывать? Говорю, как есть – письмо тебе от сына твово Костика. Да иди же, чай, не одна ты, другие тоже ждут весточки!
Маша спустилась с крыльца и подошла к почтальонше. Глафира протянула ей треугольник. Женщина повертела его в руках. Найдя адрес, убедилась, что письмо писал Костя.
– Спасибо, Глаша! Может, зайдёшь? Чайку выпьем?
– Позже зайду, вот разнесу почту и загляну к тебе. Интересно ж узнать, что там, да как на фронте деится.
– Ну, буду ждать тебя, заходи, как освободишься.
– Хорошо, Маша, пошла я, ещё на край деревни шагать, туда плохие новости несу.
– Кому ж?
– Да, Ермиловым, похоронку …вот такие дела… такая вот работа у меня теперь, и радость нести, и горе.
– Господи, когда ж кончится война проклятая?
– Да, кто ж её знает, когда? Никто не знает, вот так. Ладно, пойду.
– Ну, с Богом, Глаша!
– Да, был бы он, Бог-то, разве ж допустил бы антихриста?
– Не нам судить, Глаша. Там, наверху, видней, может, так надо.
– Да, кому? Кому надо-то? Мне? Или, вон, тебе? Или Ермиловым?
– Значит, согрешили мы против него, вот и испытывает Он нас, – ответила тихо Мария. Она с детства была набожной, так родители воспитали.
– Что ж, всем миром, что ль, согрешили? – рассердилась почтальонша и, повернувшись, пошла от дома.
– Да, вам, татарам, не понять нас, православных, у вас свой Бог – Аллах, а у нас свой, мы и думаем иначе, – сказала вслед удалявшейся Глафире женщина. И вдруг, вспомнив, что у неё в руках письмо, заспешила в дом. Зайдя, села у окна и ещё долго не могла решиться вскрыть конверт-треугольник. Наконец, встала, налила воды в кружку и, снова сев, развернула лист. Внутри оказался не один листок, а два мелко исписанных листа. Отхлебнув воды, Мария принялась читать, с трудом разбирая мелкий почерк. Костик писал:
«Здравствуй, милая моя мама! Пишет тебе с фронта сын твой Константин Николаевич Зуев. Наконец-то выдался удачный момент, чтобы написать письмо. Как забрали нас тогда из деревни, посадили в районе на поезд и повезли. Ехали мы несколько дней, сначала я считал, а потом перепутал день с ночью и считать перестал. И сейчас мы не знаем, где находимся, в какой области. Командиры говорят, что это военная тайна, чтоб вражеские разведчики не смогли нас раскрыть. Сегодня нас вывели из вагонов и провели митинг. Приезжал какой-то генерал, я не запомнил фамилию, и с ним была молодая девушка. Так вот, он рассказал, что вчера она переплыла через реку, чтобы спастись. А потом мы узнали из её рассказа, что немцы взрывают дома вместе с людьми, загоняют в подвалы жителей и бросают туда гранаты. Они привезли в крытый рынок сотни людей, обречённых на смерть, и закидали их гранатами. Девушке повезло, на неё упали убитые люди, и она осталась жива. Ночью выбралась из- под трупов и переплыла на другую сторону, где её и нашли наши солдаты. Вот такая страшная история.
А потом выступал генерал, он говорил нам:
“Дорог не только каждый час, дорога – минута! Вспомним страшный рассказ этой девушки. На час, на минуту раньше ворвемся в город – и сотни, тысячи наших братьев и сестёр останутся на земле для жизни, для счастья, для радости. Скорее, скорее, на выручку! За нашу Советскую Родину, за нашу свободу и счастливую жизнь – вперёд, на разгром врага!”
Я смотрел на суровые лица наших солдат, на горящие от гнева глаза и думал: “Перед нами фашисты не устоят, мы обязательно победим!”
Все мы в тот момент были охвачены невиданным наступательным порывом. А потом мы пошли. Мы шли лесом, чтобы нас не было видно, когда над землёй пролетали вражеские самолёты. И вот, когда мы ворвались в село, мы и сами увидели, что фашисты сожгли его дотла. Когда мы дошли до центра, то вдруг увидели трупы, лежат старики и женщины. И вдруг из груды трупов выбирается окровавленный мальчик. Маленький такой, не больше пяти лет.
– Дяденьки, спасите! – жалобно закричал он.
Этот крик и сейчас в моих ушах звучит. Мы взяли его с собой, а пройдя дальше, увидели, как из-под убитых женщин выбирались другие дети. Им повезло, они уцелели, потому что матери, умирая, закрыли их своим телом.
И тогда я поклялся, что буду без пощады истреблять фашистских гадов!
А завтра нас ждёт бой. Я ещё ни разу не принимал участие в бою, и завтра будет моё боевое крещение. Благословите и молитесь за меня! Дай Бог, выйти живым. Мне теперь, ох, как хочется жить. Я решил, что, как только война закончится, то буду учиться. А то, что мы победим, мама, я ни на минуту не сомневаюсь, и ты верь! Наша армия непобедима!
На этом письмо своё заканчиваю. Передавай привет всем нашим родным: Зуевым дяде Коле и тёте Тамаре, их детям – моим братьям Васе и Никитке, нашим соседям Ивановым – Михаилу Ивановичу и жене его тёте Люде. И всем остальным, кто знает меня и помнит. Надеюсь, что скоро увидимся. Обнимаю всех, а тебя, мамочка, обнимаю и целую. Твой сын Костик. 1942 год».
Мария перечитала письмо ещё несколько раз. Слёзы катились по щекам женщины. Как он, где сейчас её сынок, жив ли? В дверь постучали.
– Открыто! – крикнула Маша.
В дом вошли женщины во главе с Глафирой.
– Уж, извини нас, что вот так без приглашения мы к тебе, – скромно сказали хором.
– Да, Бог с вами, какие приглашения, проходите, чайник сейчас поставлю, – ответила Мария, вытирая слёзы платком.
Общее горе объединило женщин. У каждой кто-нибудь был на фронте, некоторым уже пришли похоронки. От почтальона все знали, кому пришла весточка, и собирались в этом доме, чтобы поплакать или порадоваться вместе. Женщины пришли не с пустыми руками. Каждая захватила, что смогла, одна лепёшек напёкла, кто-то баночку варенья прихватил. Накрыли стол, налили чай и приготовились слушать письмо.
Мария, вздохнув, развернула листы и начала читать. Пока читала, несколько раз прерывалась, слёзы душили женщину. Плакали и все присутствующие.
– Вот и всё, и не знаю, жив ли мой Костик, – сказала, закончив.
– Прочитай, ещё раз, – попросили гости.
Мария, отпив из чашки остывший чай, прочла ещё раз.
– Надо же, что фашисты с людьми творят! Вот нехристи!
– Где же это они так? Какое село? Ничего не написал!
– Да, он и сам не знал, где они. Им командиры не говорили, чтоб враг не узнал!
Женщины разговорились, стали вспоминать своих сыновей и мужей, ушедших на фронт. И кто-то затянул песню…
Долго ещё женщины сидели у Марии, пили чай. Вспоминали мирную жизнь, мечтали, как будут жить, когда война закончится. Разошлись за полночь. А Мария ещё долго не спала, всё думала и молилась за сына. И не знала она в эту ночь, что нет уже на свете сыночка, Костика её. Не знала она, что первый его бой стал для него последним. И что сынок её бросился со связкой гранат под танк и погиб, разлетелся на кусочки, и только душа его, вылетев прозрачным небесным ангелом, покружила над подбитым танком и улетела ввысь…