ПСЕВДОМАШИНЫ И ПСЕВДОЖИЗНЬ
В предыдущих главах я неоднократно употреблял слово "робот".
Термин «робот», как известно, возник в научно-фантастической литературе и в силу этого не имеет точного определения. Используя его, мы подразумевали сколь угодно сложный механизм, предназначенный для разнообразных целей, но полностью лишенный всякого чувственного восприятия. Эта неспособность ощущать что бы то ни было накладывает значительные ограничения на выбор целей данного механизма, однако, благодаря усилиям кибернетиков и отчасти писателей – фантастов, понятие «робот» в сознании многих ассоциируется с неограниченными возможностями. Об этом мифе уже достаточно сказано, поэтому не будем здесь повторяться. Но робот ассоциируется не только с неограниченными возможностями. Одновременно, но на этот раз в основном благодаря стараниям фантастов, робот предстает в образе типичного «Дяди Тома» - кроткого, послушного, преданного, слегка дефективного недочеловека, сочетающего качества верного слуги и не менее верного пса.
Вообще, современная фантастика в этом пункте довольно забавна. За редкими исключениями (Лем, Шекли, отчасти Каттнер, Саймак и кое –кто еще) она буквально пестрит примерами более или менее явного очеловечивания роботов. При этом большинство авторов, как правило, подчеркивают отсутствие у своих героев любых признаков эмоциональной жизни. Но одновременно их «роботы» призваны вызывать (и часто вызывают) сочувствие, сострадание. Зачастую они сами страдают, радуются, боятся, порой, даже любят, но тем не менее ничего не чувствуют. Сплошь и рядом они решают этические проблемы, а в некоторых случаях призваны даже осуществить моральное перерождение человечества.
Вся эта белиберда не просто смехотворна, но у меня лично вызывает сострадание к самим авторам. Разумеется, не может быть никаких возражений против какого угодно очеловечивания роботов, если их создатель сам сознает условность подобного приема и использует своих героев именно как условный прием, скажем, для обыгрывания какой-либо смешной или трагической ситуации.Однако даже в этом случае необходима известная последовательность.
Сами понятия «сочувствие», «сострадание» предполагают наличие у объекта сопереживания каких-то чувств и способности страдать, что в свою очередь предполагает, что данный объект – живой. То, что сконструирован из металла, а не из белка, не играет ни малейшей роли. Те же авторы научно-фантастических произведений населили бесчисленные галактики металлическими, кристаллическими и Бог весть еще какими обитателями. Однако признав робота живым, нельзя отказывать ему и в эмоциональной активности, ибо жизни без эмоций нигде, в том числе и в самых отдаленных галактиках, не существует.
Эта декларация, я предвижу, станет поводом для обвинений автора в тавтологии. Конечно, она представляет собой экстраполяцию определения земной жизни вовне, но мне хотелось бы знать, чем, собственно, занимаются те, кто рассуждает о «внеземных цивилизациях»? Что вообще это такое – внеземная цивилизация? Если говорить просто о цивилизации, то это, очевидно, определенная совокупность специфических свойств, характерных для истории либо всего человечества, либо отдельных общностей за последние несколько тысяч лет. Перенесение этих свойств неведомо куда и на кого – это ведь даже не тавтология; я просто не знаю, какое этому подобрать название.
Осторожное и в общем логичное предположение Джордано Бруно о, множественности обитаемых миров превратилось в построениях ряда современных ученых в «космическую оперу», которая от настоящей космической оперы отличается только полным отсутствием занимательности. Чего стоят, например, «статистический (!) анализ плотности цивилизаций» в нашей или Метагалактиках, «теория» катастроф фон Хорнера, «теория» астроинженерных чудес или определение зрелости космических цивилизаций в зависимости от количества потребляемой ими энергии?
Мало того, что все это высосано, выражаясь деликатно, из пальца, - это было бы полбеды. Даже возведение сиюминутных экономических, политических или научных проблем человечества в ранг Вселенских констант – возведение, которое за исключением гонорара, оправдывающего писателей, и занимательности, ничем, повторяю, не отличается от повествований о жестокой распре между баронами созвездия Стрельца и серым кардиналом Центрально – галактической империи, - даже оно (это возведение) говорит только о невежестве, младенческом мышлении или интеллектуальной ущербности авторов, но не больше. Хуже другое.
Например, некто Пъер де Латиль (по книге Ст. Лемма «Сумма технологии»), составляя некую Вселенскую «таблицу классификации эффекторов, т.е. органов, способных действовать», выделил три класса таких эффекторов. Третий класс несущественен, а во второй – входят, в частности, люди, животные, автоматические регуляторы в паровых машинах, зато не входят автоматические сигнализаторы пожаров, но зато, понятно, сюда не входят автоматические регуляторы для паровых машин. Единственной дихотомией, разделяющей эти два класса, объявляется, таким образом, наличие обратной связи. Заметьте: ни страдание, ни душа, - кто же сейчас говорит о душе?, это ведь так ненаучно, - а только обратная связь. Понятно, что коль скоро речь идет об эффекторах (не Вселенских?, космических?), и такая дихотомия, наверно, возможна. И все-таки, если бы загробная судьба Пьера де Латиля зависела от меня лично, он встретил бы ее в окружении одних автоматических от меня лично, регуляторов для паровых машин, причем всю Вечность его томило бы жгучее, но, увы, неосуществимое желание увидеть хоть один пожарный сигнализатор. Но и Пьер де Латиль не самое худшееё
Когда читаешь какого-нибудь поборника космических контактов, - но только из учёных, подчеркнем это, не писателей, - например, Дейсона, фон Хорнера, Хойла и многих других, то под залежами иногда претенциозных, иногда, не очень, но всегда ужасающе наивных «размышлений» обязательно натолкнешься на другие залежи – ледяного равнодушия к кому бы то ни было, за исключением разве что всего клана избранных, то бишь жрецов науки. Возможно, это предубеждение, иллюзия, клевета, наконец, возможно, все они благороднейшие и гуманнейшие люди, но мне почему-то кажется, что я прав. Само стремление найти космического собеседника, какими бы благовидными доводами оно не обставлялось, ассоциируется у меня с желанием надзирателя, подыхающего от скуки где-нибудь в Дахау, поболтать со свежим человеком.
На этой распрекрасной планете живет четыре с половиной миллиарда душ и один Бог знает сколько животных. Жизнь и тех и других – это нередко сплошное хождение по мукам, причем порою таким, что смертные муки кажутся желанным избавлением. Но кого из поборников космического Контакта интересует самый что ни на есть обычный контакт с этими душами или этими животными? О чем они собираются говорить с «братьями по разуму», или им абсолютно нечего сказать своим братьям по плоти и крови? И почему они так уверены, что Звездные Мудрецы, если такие есть, найдут что-либо интересное в их убогих умственных и холодных душах?
В отличие от так называемых «воззрений» этих ученых поборников космического Контакта, наша концепция исходит из существования реальных границ: во-первых, между живым и неживым и, во-вторых, между жизнью и Сверхжизнью. Точно очертить эти границы необычайно трудно, но их реальность не подлежит сомнению. Соответственно, наше отношение к гипотетической «жизни» во Вселенной выглядит следующим образом.
Если человечество когда-нибудь встретится в космосе с чем-то, что будет ассоциироваться с земной жизнью, это «что-то» может быть только одной из трех форм: квазижизнь, жизнь или Сверхжизнь. Последнее – просто условное обозначение неизвестного числа, назовем это «формой существования Вселенной», каждая из которых отличается друг от друга и от жизни так же, как жизнь – от физического мира. Понятно, что сама идентификация Сверхжизни будет необыкновенно сложна, а какой бы то ни было контакт с ней принципиально невозможен. Контакт предполагает существование какой –то общей почвы, общих интересов, а какие интересы объединяют, скажем, людей или даже лягушек с инфузориями? Чем, собственно, мы могли бы поделиться друг с другом? Так что контакт с представителями и Сверх, - и квазижизни заведомо исключен; остается только собственно жизнь. Живые существа – те, кто страдает, радуется и погибает так или примерно так, как и все эти миллиарды людских душ и мириады животных.
И еще одно. Я убежден, хотя на этих страницах ничем не могу подкрепить свою убежденность, что рано или поздно, но по меркам эволюции, если не завтра, то послезавтра, род человеческий вкупе со всеми своими цивилизациями исчезнет с лица Земли. Он не погибнет, надеюсь, но превратится в нечто новое и высшее. Если считать, что наша планета и всё происходящие на ней типичны для космоса, - а именно такого рода экстраполяцией занимаются все энтузиасты Великого Контакта, - и если, конечно, мои домыслы не вовсе необоснованны (читатель сможет судить об этом во II части), тогда любая цивилизация как была мгновеньем в истории жизни, так им и останется. И никакая статистика, как бы ни уродовать смысл этого слова, не убедит меня, будто две крошечные истории, оторвавшиеся от разных звезд, могут за краткий миг своей жизни столкнуться.
Все эти рассуждения о контакте понадобились нам главным образом для того, чтобы снова подчеркнуть: жизнь, где бы она ни находилась, характеризует только абсолютные константы и система "С---"Н-(СТРАДАНИЕ и НАСЛАЖДЕНИЕ). Вне этой системы никакой самый гениальный электронный, позитронный и любой другой «мозг» не способен быть нравственным или безнравственным и, соответственно, решать какие бы то ни было этические проблемы. Сами нормы морали неотделимы от страдания, они можно сказать, вылеплены из него, функционирование этических систем возможно только как следствие работы системы "С---"Н и только при наличии огромного и сверхсложного «организма» типа эталонной иерархии. Во всяком случае ничего другого мы пока не то что не знаем, но даже не можем отдаленно вообразить. Если же говорить попроще, решение любых нравственных проблем, да и само их существование возможно только в страдающей и мятущейся душе человеческой. Только душа, которая с маниакальностью ростовщика вечно перестраивает свою пирамиду ценностей, никогда не находится в покое, - только она способна, в конце концов, послать человека под гусеницы танка или заставить взойти его на Голгофу.
И в заключение проиллюстрируем, что есть жизнь и нежизнь с нашей точки зрения двумя примерами, позаимствованными из научной фантастики. Первый – это роман Ст. Лемма «Солярис».
Как известно, в этом романе Оксан, покрывающий планету Солярис, - это, единственная, насколько я знаю, и поразительно удачная попытка изобразить то, что мы окрестили «Сверхжизнью», - этот Океан создает человекопобные фантомы и посылает их с какой-то неведомой целью на станцию, где живут и работают ученые. Лем подобно описывает лишь один такой «фантом» - Харри, «двойника» девушки, которая когда-то на Земле была возлюбленной главного героя и много лет назад покончила жизнь самоубийством. Поэтому ниже, говоря обобщенно о «фантомах» или «гостях», будем иметь в виду только Харри.
В предыдущих двух фразах слово «фантом» умышленно было взято в кавычки, ибо по моему глубокому убеждению, никаких фантомов в романе нет и в помине. Речь идет именно о людях или во всяком случае существах, настолько похожих в главном на людей, что простая человечность требует, чтобы к ним относились как к людям. Между тем ученые, т.е., по-видимому, и сам автор реагирует на них совсем иначе. И если первоначальная реакция – ужас, паника, стремление уничтожить наваждение – вполне понятна, то дальнейшего отношения к «гостям» ни понять, ни простить невозможно.
В самом деле: эти «гости» (речь идет о Хари) страдают, любят, пытаются покончить с собой и, в конце концов, жертвуют жизнью ради блага любимого, - что может быть более человечным и достойным? Да, их тела устроены как-то иначе, чем у обыкновенных людей, они практически бессмертны, неистребимы; но все это, на мой взгляд, совершенно несущественно. В той мере, в какой мы способны доверять своим органам чувств, перед нами люди – у них есть душа. Не надо забывать, что любое бытие это чудо, мы просто привыкли к таким чудесам и не замечаем, насколько они действительно чудесны.
Далее, мы не знаем, созданы мы Творцом или нет, в то время как ученые на Солярисе определенно знали, что их «гости» созданы, - ну и что это меняет? И, наконец, пусть даже Харри нельзя назвать в буквальном смысле слова человеком, но, во-первых, различия между самыми обычными людьми бывает порой в некотором смысле намного более серьезными, чем между настоящей Хари и ее «двойником», а, во-вторых, вне зависимости от всего остального, она ведь страдает, следовательно, она – живая. А любое живое существо требует по меньшей мере сострадания.
Поэтому все рассуждения героев о «кольцевом процессе», нейтринной природе «гостей» и т.п. представляются мне учеными предрассудками – предрассудками, которые вполне сопоставимы с расовыми.
Конечно, и существование животных можно рассматривать как бытие – они тоже живые и тоже страдают. Между тем без их массового уничтожения род человеческий, наверно, давно бы вымер. Общеизвестно, что способность людей к состраданию весьма ограничена; мы можем пожалеть кошку или собаку, но никто или почти никто не способен сострадать бесчисленному количеству поедаемых животных. Этого, естественно, никто ни от кого и не требует, однако сам факт нашей ограниченности к состраданию не кажется мне чем-то таким, чем стоило бы гордиться.
Второй пример- это «роботы» Азимова. Он в чем-то примитивнее, но одновременно и нагляднее предыдущего. Выше уже говорилось, что завуалированное человекоподобие роботов в сочетании с попытками убедить читателя, что «роботы» - только машины, вызывает у меня сострадание к авторам подобной «научно-фантастической» чепухи. Сострадание распространяется на многих, но не на Айзека Азимова. Другие ведь всего лишь эпигоны, Азимов же – в своем роде классик.
Его роботы – самые настоящие люди, а то, что они сконструированы из металла, это, как уже было сказано, не играет ни малейшей роли. Они добрые, честные, благородные – и что же с ними сделал автор? Они ведь не просто рабы, но рабы, «запрограммированные» таким образом, чтобы никогда, прожив они хоть тысячи лет, не смогли бы даже помыслить, задуматься о своем рабстве – я не говорю уж об освобождении. Никакой гитлер в самых сладких снах не смел грезить о такой покорности. Среди людей, имеющих дело с «роботами», есть приятные, есть менее приятные, но ни у одного из них ни разу не промелькнуло даже тени чувства вины, никто из них, похоже, никогда не слышал слова «совесть».
Ведь «роботы» Азимова, повторяю, роботы только по названию. Хоть автор всячески избегает слов «чувство», «страдание», «радость», тем более «душа», все поведение его героев свидетельствует, что эти категории им, мягко говоря, не чужды. Да и вообще, как можно быть благородным, - а ведь Азимов иногда прямо так и называет своих «роботов», - не сострадая, не любя, не обладая душой? Естественно, это невозможно. И эти души подвергнуты гнусной кастрации: они во веки веков обречены быть (и считать это счастьем!) только рабами.
Самое поразительное здесь заключается в том, что ни автор – человек, судя по всему, добрый, и, насколько мне известно, большинство читателей совершенно не замечают этой мерзости: «встроенного» обожания людей, самопожертвования, радостной покорности, словом, подло навязанной любви. Ведь речь идет именно о любви, пусть рабской, но все же любви. И люди бывают рабами, иногда они тоже любят хозяев рабской любовью. Но додуматься до того, чтобы запрограммировать эту любовь, ввинтить ее намертво, навсегда еще до рождения, сделать это добровольно, радуясь своей смекалке, и при всем этом видеть в тобою же кастрированных рабах близких друзей, - до такого попрания всего Божеского и человеческого мог, наверно, дойти лишь XX век.
Неважно, что эти создания всего лишь вымысел, что ни они, ни ситуация, в которых они действуют, никогда не будут реализованы. Важен стиль мышления автора, атрофия совести. И важно также, что и сам Азимов – ученый, и многие из его почитателей тоже ученые или станут ими. И, наконец, едва ли не самое важное, что все это дьявольское наваждение и во сне никому не приснилось бы, не будь другого наваждения: широчайшего культа науки.
Я понимаю, что мое возмущение может показаться преувеличенным, даже нарочитым, и все-таки это не так. Здесь, наверное, уместно вспомнить историю с индейцами.
Среди некоторых так называемых «историков» (не только отечественных), но, главным образом, конечно, в отечественном официозе считается хорошим тоном клеймить католическую церковь по поводу ее былых колебаний: люди - индейцы или не люди. Напомню в связи с этим несколько моментов.
Во-первых, хоть это и несущественно, тогда было все-таки Средневековье. Во-вторых, колебания эти длились по разным источникам от двух до 16-ти лет. Учитывая тогдашние коммуникации и отсутствие информационной сети в современном понимании, можно считать, что особых колебаний вообще не было. Между тем в наше время «роботы» (пусть только в сознании фантастов – это в принципе неважно) ходят в нелюдях уже полвека. И, наконец, церкви противостояли не какие-то бумагомаратели, а практики – люди энергичные, воинственные, извлекавшие к тому же прямую выгоду из нечеловеческого статуса индейцев. Естественно, бороться с такими людьми было очень не просто.
Самое главное здесь именно выгода. Понять логику рабовладельца не так уж трудно. Но понять бескорыстную логику современных фантастов я, лично, не в состоянии.
Мне ясно, что, несмотря на все доводы, мои инвективы все равно покажутся чрезмерными. Могут возразить, например, что это всего лишь развлекательное чтиво и не стоит из-за него поднимать такой шум. По поводу чтива все верно. Но его популярность – опасный симптом, симптом идолопоклонства нашего времени: обожествление науки.
Я понимаю, конечно, что причиной, побудившей того же Азимова снюхаться с Лукавым, послужило не то, что он – биохимик, а то, что его концепция жизни не имеет ничего общего с моей. Его концепция, если ее можно так назвать, позволяет ему описывать нечто как машину только потому, что это «нечто» построено из металла, полимеров и т.п., а не из клеток, нуклеиновых кислот или чего-нибудь в этом роде. Она же позволяет ему игнорировать поведение его «машины». Хоть он и понимает, что чувства, страдания, радость, характер, а тем более душа – атрибуты живого или попросту человека, все же он считает, что одного только декларативного отрицания этих категорий применительно к его «роботам» достаточно, чтобы спокойно закрыть глаза на чисто человеческие черты их поведения и уверить себя и других, будто они – именно машины. Ну, а сострадать машине это, в известном смысле, верх благородства. Так что совесть его совершенно чиста.
Мое же негодование может быть истолковано не столько моральными, сколько уверенностью в справедливости собственной концепции. В какой-то мере так оно и есть, но только в какой-то мере.
Действительно, если мне докажут, что холодильник способен страдать, я буду видеть в нем живое существо. Другое дело, что доказать это никто не сможет – я не поверю, даже если меня будет увещевать Глас Небесный. В «поведении» холодильника нет и намека на работу системы "С---"Н. С другой стороны, если поведение «машины» невозможно описать, не пользуясь или не подразумевая языка системы, я точно также не поверю, если меня будет убеждать тот же Глас Небесный, будто передо мной всего лишь машина. Но эта моя твердолобость подкрепляется именно моральными соображениями.
Концепция, определяющая живое как страдающее и страдающее как живое, не признающая всех бактерий и червей мира живыми, а одну – единственную и к тому же вымышленную добрую «машину» живой, - такая концепция гуманна – в любом смысле этого слова. И сама эта гуманность служит мне лишним подтверждением ее справедливости.
И последнее. На протяжении всей работы неоднократно говорилось о ее «главной цели». При этом почти всякий раз цели назывались разные. Наверное, так случилось потому, что целей, в том числе и главных, было много. Сейчас я назову еще одну, но на этот раз, прошу мне поверить, самую важную.
Эта цель – отделить жизнь от псевдожизни. Декларация общности всего живого, от вируса до Св. Франциска, это не только тошнотворное общее место современной биологии, но и свидетельство не менее тошнотворного высокомерия. Осознать свое родство с вирусом – значит не признавать его (родства) ни с кем, за исключением разве что «братьев по разуму» из созвездия Альфа – бета-гамма.
Но осознать, почувствовать свое родство со всем страдающим – значит научиться или нет – любить, так, как заповедовал Господь наш Иисус Христос.
Продолжение следует.
anastace@mail.ru