Запись первая
Я не понимаю мужчин, а они не понимают меня. Вернее, по всеобщему согласию принято, что никто никого не понимает, но старательно в этом обвиняют противоположный пол. У меня же все иначе.
Меня не понимают не только, как женщину, но и как человека. Идеи и принятые мной решения не находят ни одобрения, ни сожаления. Их просто не понимают. Позвольте, вы наверное, решили, что я очередная жизненная идиотка, которая обвиняет всех кроме себя, а малой душонкой лелеет собственное ничтожное существование и на вербное воскресение ставит свечку за здравие себя любимой. Нет. Я пыталась и билась о сознание окружающих, но они предпочитают избегать общения. Так я отогнала ото всех себя.
Единственные, кого я воспринимаю воспаленным сознанием это врачи или мужчины при чинах и в форме. Первые, потому что их профессия обязывает забывать об их гендерной принадлежности, да и для самих пациентов, так проще раздеваться под пристальным взглядом медкомиссии. А раз забывается на время кто есть кто, то в общую корзину памяти для меня отправляются и стереотипы относительно их пола. С ними можно легко общаться, с этими улитками в халатах. А вторые, впрочем, я не такая патриотка, чтобы любить защитников нашей Родины. Они мне глубоко безразличны, собственно поэтому я не вижу в них ничего кроме оболочки мужчины или будь то мелкий вояка в юбке, их мысли просты и не хаотичны, легко поддаются анализу, поэтому их легче всего одурить и понять. А все почему? Как не понять, что они мыслят тактически и разборчиво подбирают информацию для твоих ушей. Зная это, ты как в шахматной партии видишь ход противника.
Вернемся к тому, что меня не понимают. Меня не понимают до такой степени, что решили оградить меня от всего мира.
Теперь меня, как собачку Павлова кормят по расписанию с ложечки, так что у меня желудок по часам сворачивается, и любят выводить меня на прогулки с этим подозрительным типом, который держит меня все время за руку. Они не понимают, что их белые рубашки и хлопковые синие штаны в полосочку осточертели и мне хочется поскорее оказаться в своем шкафу среди шифоновых платьев. Нет, они даже мне ручку и тетрадь выдавали с опаской - боятся, что я себе глаз проткну. Нелюди! Я даже и не собиралась калечить своё превосходное лицо, в отличие от их крысиных морд.
Зеркала у меня нет давно, но я все равно уверена, что прекрасна. Год назад, но помню как вчера, на меня смотрело отражение юной девушки, двадцатилетней, с большими голубыми глазами, маленьким носом и аккуратным ротиком, всегда подкрашенным фиолетовой помадой. Мои ярко розовые волосы с синими прядями были завиты в небрежные локоны. Чтобы не повредить прическу, я откидывала капюшон своей черной вязанной кофты даже в самые ветреные дни. Тогда по вихрю моя разноцветная копна захватила в объятия северный ветер, а на работу я уже приходила с чем-то диким на голове. Да, я красавица, ничуть в этом не сомневаюсь.
Меня подстригали здесь раз в три месяца, рукой я чувствовала ёжик у себя на голове, но думаю, что мне идет и так.
Знаете, мне посоветовали вести дневник, чтобы помочь мне разобраться в себе. Глупцы эти докторишки! Никто кроме самой Хелен Тричет не знает как лучше для нее самой. Я говорила вам, что меня никто не понимает. Вот даже сейчас меня отрывают от письма, чтобы вести на клумбы - считается, что живая природа наводит умиротворение, черта с два! На психов, что в соседней палате и расколотый унитаз действует, как проповедь в церкви. Но только не на меня.
Запись вторая
Сегодня у меня хорошее настроение. Приходила моя мать, меня даже ответили в кабинет к доктору посмотреть на нее. Я чувствовала, что в зоопарке - на меня смотрят через решетку, а поближе подойти боятся - палец откушу.
Да, моя мать всегда говорила, что мне палец в рот класть не надо, откушу вместе с кистью. Я тогда это считала за честь и комплимент. Мы с ней никогда особо не ладили, да и не спорили. Почти не общались. Но за последний год прикипела, что не отодрать. Каждую неделю приезжает сюда и лезет обниматься, но доктор Нерверстон её останавливает, говорит, что я буйная. Мать боится и лишь смотрит на меня. Сегодня даже заговорила:
- Хелен, милая, как ты себя чувствуешь?
Я только кивнула и кисло улыбнулась. Мне не очень-то хотелось с ней говорить.
- Тебе что-нибудь нужно?
Я ответила, что хочу шоколадку. Из сладкого здесь только орешки в сахарной глазури.
- Конечно, завтра получишь. Это можно устроить, доктор Нерверстон?
Он уверяет, что можно. Докторишки частных клиник делают всё, лишь бы пациенты не жаловались - это их рабочий слоган. Прекрасно знаю.
- Что-нибудь беспокоит?
Я ответила матери, что мне нужна моя косметичка. Но Нерверстон в который раз повторяет, что это запрещено по технике безопасности. Мать ерзает на стуле.
- Детка, не положено. Но может еще что-то надо?
В ответ на её улыбку я лишь бурчу под нос про новые журналы.
- Доктор, а журналы можно?
Нерверстон сдержанно кивает и объявляет, что ему пора идти.
Мать обнимает меня и целует в лоб, я сухо отвечаю ей тем же. Нет, я все таки довольна собой, что так холодно её встретила.
После того, что за двадцать лет я пережила, то доброго отношения она не заслужила. Сейчас я немного испачкала пальцы в шоколаде, которого мне передали целую коробку. Пойду помою руки. Мне же еще читать журналы.