Интеграция и христианство. содержание и знак

Олег Локшин
 
    Темой этой главы будет индивидуальность страдания и наслаждения, а также связь или отсутствие связи между индивидуальностью, знаком чувства и интенсивностью переживания. Поскольку в следующих главах    речь пойдет о знаковых системах, о семиотике, ниже во избежание путаницы я везде буду изображать знак чувства -/определитель, показывающий, приятно оно или нет/, так: «знак/ +-/ », а говоря о знаке в более широком смысле, как правило, буду сопровождать его эпитетом «семиотический».
    Индивидуальную специфику страдания и наслаждения, собственное и неповторимое обличье того и другого я назову «содержанием» чувства. Если содержание имеет собственное имя в каком-либо естественном языке, оно обязательно служит объектом обозначения чувства со стороны данного языка. Поэтому назвать содержание любой эмоции можно только в форме тавтологии, прибегая к оборотам типа: содержание чувства радости есть радость, содержание голода – голод или содержание любви суть любовь.
     Таким образом, содержание характеризует индивидуальную специфику чувства, его отличие от иных удовольствий или страданий и, будучи названным, дает ему имя. Характеристика охватывает не только то общее, что применительно к людям ассоциируется с названием чувства на одном из языков, но и порой непередаваемые нюансы, которые человек когда-либо испытывал или испытывает и соответственно личные ассоциации, связанные с названием данной эмоции. С другой стороны, одно и то же  содержание характеризует  /»наполняет»/ обычно не одно, а сразу несколько чувств, имеющих разные названия в естественном языке. Испуг, тревога, страх, паника, ужас, - каждый, я думаю, понимает, что всё это разные имена похожих страданий, т.е. разные названия где-то одной и той же эмоции. То общее, что объединяет перечисленные чувства, составляет инвариант содержания или, как я буду называть его ниже, главное содержание этой одной «большой» эмоции. Главное содержание не зависит  от других показателей чувства; оно не меняется  с изменением  интенсивности переживания и может иметь немало названий в естественном языке.
    Однако наряду с инвариантом существует, естественно, и варианты. В отличии от главного содержания они зависят как от интенсивности, так и от «контекста» переживаемой эмоции. Отчасти контекст задается  самой многоплановостью переживания, всякого рода сопутствующими чувствами и  желаниями.  Но «главной составляющей» контекста  безусловно является предмет, в котором объективировано переживаемое  чувство, повод, благодаря которому оно испытывается. /Подробнее об этом в следующей главе/. Первая зависимость является парадигматическим отношением, так как при любых обстоятельствах каждому значению интенсивности переживания любого чувства соответствуют одни и те же отклонения /варианты/ от его главного содержания. Вторая зависимость является синтогматическим отношением. Соответственно, те варианты  или оттенки главного содержания, которые обусловлены колебаниями интенсивности, я буду ниже называть «парадигматическим содержанием», а те, которые зависят от контекста — синтогматическим.
      Необходимо подчеркнуть, что в процессе переживания главное содержание каждого чувства всегда совпадает с одним  из своих синтогматических вариантов и одновременно с одним из своих  парадигматических вариантов. Поэтому субъект  всегда испытывает чувство  с каким-то одним содержанием — одним, но являющимся одновременно и синтогматическим  /присущим только данному предметному чувству/, и парадигматическим /присущим некоторой группе чувств с одинаковой интенсивностью/, и главным, свойственным некоторому пакету  предметных чувств, испытываемых с разной интенсивностью.
    Например, мы всегда испытываем радость /или тоску/ с какой-то определенной интенсивностью и по какому-то поводу, хотя субъективно повод  может быть не ясен. Однако независимо от перемены  интенсивности или повода радость и тоска все равно остаются  радостью или тоской, т, е, чувствами с неизменным главным содержанием. При этом мы будем испытывать не 3 и не 6, а только одну эмоцию, точнее один определенный нюанс этой эмоции: либо радости, либо тоски. Другие нюансы тех же чувств, обусловленные иным поводом или другой глубиной переживания, могут сильно отличаться от предыдущих, но субъект и тогда  будет ощущать только один нюанс радости/а не скуки/ или тоски /а не голода/. И этот один нюанс, это одно содержание, образуется в результате одновременного совпадения главного содержания  чувства с каким-то из своих парадигматических и синтогматических вариантов.
     Чувства, разнящиеся парадигматическим содержанием /т.е. парадигматическими вариантами главного содержания/, имеют либо собственные  имена в естественных языках, либо обозначаются с помощью усилительных или уменьшительных, но обычно несложных прилагательных и других частей речи, а также с использованием нужных суффиксов, приставок и т.п. /имеется в виду русский язык/. Помимо перечисленных выше названий  можно составить  несколько цепочек имен, обозначающих чувства с разным парадигматическим, но одинаковым главным, содержанием. Например, в русском языке  по восходящей: неприязнь-злоба-ненависть, грусть-печаль-уныние-тоска, радость-восторг-блаженство, замешательство-смущение-стыд, уважение-восхищение-благоговение. Правда, некоторые члены цепочек употребляются порой как синонимы, другие — разнятся не только парадигматическим, но и главным содержанием. Это объясняется несколькими  причинами, и в частности многозначностью имен чувств даже в тех редких случаях, когда имя обозначает содержание и только содержание эмоций.
    Чувства с разным синтогматическим содержанием  как правило не имеют собственных имен  /существительных в русском языке/. Обычно средством обозначения  служат прилагательные , иногда весьма экстравагантные, разного рода метафоры, а также более  или менее сложные словосочетания. Чтобы представить, насколько они могут быть  сложны и многочисленны, достаточно вспомнить, что искусство всех времен до сих  пор не исчерпало и, вероятно, никогда не исчерпает «списка» синтогматических вариантов одного-единственного чувства -  любви. То же самое, хотя и в меньшей степени, можно сказать о таких чувствах, как гордость, радость, чувство вины, стыд или раскаянье.
     Значительное число эмоций с разным главным  содержанием и огромное количество синтогматических и парадигматических вариантов внутри каждой   из них объясняет, почему из всех характеристик эмоции только содержание избрано в качестве объекта обозначения чувства со стороны естественного языка. Знаков /+-/ только два, и они , естественно, отпадают. Интенсивность никак не раскрывает  специфику страдания или удовольствия. Вообще, это понятие приложимо только к переживанию , но не к объекту переживания. Между тем именно чувство  в значении объект   переживания  является  носителем определенной  программы индивидуализации  положительного или отрицательного абсолюта, программы, позволяющей субъекту помнить свои прошлые чувства и вновь  испытывать их и в настоящем и будущем. У всех людей программы такого рода  более  или  менее одинаковы; соответственно, содержание их чувств также одинаково  или похоже. Поэтому назвав содержание, я тем самым называю чувства, известные другим людям, и могу надеяться, что мои собственные переживания и поведение будут понятны окружающим.
    Поскольку содержание характеризует  индивидуальную специфику  эмоции, оно всегда уникально, всегда присуще только одному/данному/ чувству. Содержание голода это во всех случаях содержание  исключительно голода  - а не обиды, жажды или стыда. Уникально, вообще говоря, не только главное, но также любое парадигматическое  и синтогматическое  содержание любого чувства. Однако грань, отделяющая друг от друга разные парадигматические и разные синтогматические  варианты, бывает настолько неуловимой, что заметить их уникальность удается не часто. К тому же бесчисленные оттенки  главного содержания в подавляющем большинстве не имеют собственных имен в естественных языках.  Разница между легким испугом , например, и просто испугом чисто словесная, эфемерная. Каждый человек  вынужден воссоздавать эти состояния, исходя из собственного , тоже уникального, опыта, что приводит к ошибкам, неверным суждениям, конфликтам и т.п. В то же время различия между страхом и радостью, радостью и печалью, печалью и гордостью, гордостью и зудом, отличия, разделяющие обиду, нежность, отчаянье, жажду, ревность, тоску, раскаянье, боль, гнев и любовь, не просто заметны — они очевидны. Конечно, и здесь возможны всякого рода  ошибки и недоразумения, но они встречаются несравненно реже. Поэтому в качестве  основного критерия выделения чувства /среди других чувств/ я буду использовать различие их главного содержания. Вместе с тем вслед за естественными языками  я буду использовать  с той же целью различие синтогматических или парадигматических вариантов главного содержания, если эти варианты достаточно далеко отстоят друг от  друга и имеют собственные имена в русском  языке.
    Поведение живых существ в конечном счете определяется Отношением "С --–"Н (СТРАДАНИЕи НАСЛАЖДЕНИЕ); поэтому человек  как правило склонен делиться своими страданиями с целью облегчить их, найти утешение, словом испытать положительные эмоции, которые дарят общение и сочувствие. Это естественное стремление обусловливает относительно богатую номенклатуру названий отрицательных чувств по  сравнению с положительными. Но беда в том, что сегодня невозможно выделить формальный  критерий, который позволил бы однозначно отличить главное содержание эмоции от синтогматического или парадигматического, т.е, позволил бы четко разграничивать чувства. Отсутствие  критерия в сочетании  с отсутствием общепринятого определения чувства открывает широкий простор интроспекции, всякого рода субъективным толкованиям и разграничениям эмоций. В результате среди некоторых названий , призванных по видимости обозначить специфику страданий и удовольствий субъекта, порой очень трудно  выделить названия собственно чувств, особенно положительных. К примеру, что означает слово «радость»? Или, еще лучше, сравним радость и горе.
   Относительно горя  можно с достаточной уверенностью сказать, что это имя обозначает не одно чувство, а сразу несколько, т.е. довольно сложное эмоциональное  состояние. Оно слагается из более или менее единовременного  переживания тоски, отчаянья, печали, а также угрызения совести, страха перед одиночеством и некоторых других чувств. С радостью  всё обстоит сложнее, тем более , что в нерусских языках  имя не имеет  точного эквивалента. Понятно, что «радость» обозначает чувство, точнее, содержание чувств. Но каких чувств: с одинаковым главным содержанием или различным? Иными словами, радость это одна эмоция или несколько?  По-видимому, однозначно ответить нельзя. Иногда имя «радость» / обычно »радости»/ носит  очень обобщенный характер, и тогда оно смыкается    по смыслу с такими именами, как удовольствие, приятно, наслаждение. Однако чаще оно имеет более узкий смысл, означая лишь какую-то часть удовольствий. Но является ли данная  часть одним чувством или несколькими -  на этот вопрос каждый вправе ответить так, как ему подсказывает собственная интуиция, собственный языковый и чувственный  опыт.
        Лично я, исходя из своего опыта, нахожу, что в русском языке имя «радость»  чаще всего обозначает одно чувство, что радости, обусловленные разными причинами, суть одна эмоция, обладающая единым, общим для всех /радостей/ главным  содержанием. Так бывает, повторяю, чаще всего, но отнюдь не всегда. Временами, особенно при сопоставлении «радостей» и «горестей»  или  /бедствий, печалей/ радость означает всё же разные чувства, т.е. служит обозначением неизвестного числа безымянных положительных эмоций с разным главным содержанием.
      Отсутствие формального  критерия, о котором я упомянул выше, заметно усложняет дифференциацию  чувств. Вместе с тем даже неформальное членение содержания эмоций/ т,е, специфики страданий и удовольствий субъекта/ на главное , синтогматическое и парадигматическое, - даже такое разграничение представляет, мне кажется, определенную ценность. Оно позволяет лучше понять процессы формирования чувств, их развитие, взаимосвязь между эмоциями и желаниями, а также роль чувств как  средства  оценки разнородных объектов внешнего мира, как инструмент  созидания «ценностей». Наконец, это же неформальное разграничение поднимает вопрос о дифференциации эмоций по  существенным, не зависящим от позиции исследователя признаку и тем самым противостоит столь модной во  все времена тенденции к волюнтаристской, основанной на интроспекции,  градации чувств. Примеры подобной градации неисчислимы, но особенно выделяются на этом поприще англоязычные авторы:Дарвин, Джемс, Томкинс, Маурер, Изард и сотни других.
      Все чувства, выделенные по признаку уникального содержания, всегда имеют один и тот же, не зависящий от любых обстоятельств знак /+ -/. Страх или боль всегда отрицательные эмоции, радость и нежность — положительные. Даже у мазохиста знак /+ -/, «Физическая» боль остается болью, страданием, чувством с отрицательным знаком. Но переживание этого чувства служит пусковым механизмом переживания других, положительных эмоций. Так  как последние более интенсивны, а временной интервал между переживаниями  минимален, субъективно разграничить эти  состояния  невозможно. Отсюда иллюзия, будто боль, страдание может быть одновременно и наслаждением.
       Сходным образом, читая в уютной обстановке «страшный» детектив и испытывая временами легкий страх, читатель вместе с тем получает массу удовольствия. Страх сопровождается положительными эмоциями, связанными с собственной безопасностью, уютом или предвкушением счастливой развязки. Интенсивность этих чувств  значительно выше интенсивности страха, который таким образом оказывается совершенно ничтожной платой  за столь многие и сильные удовольствия. Тем не менее он остается  самым настоящим  страхом — чувством с отрицательным знаком /+-/ и тем же главным содержанием , как и у самой дикой паники.
       Хоть это, вероятно, излишне, напомню все-таки, что чувство в моем понимании это либо страдание, либо удовольствие, причем специфика / содержание/ каких бы  то ни было страданий и удовольствий  не может быть одинаковой. Поэтому перемена знака /+-/ всегда означает изменение содержания, т.е. замену одного чувства другим. Однако в данном пункте  обычная  языковая  практика  исходит из противоположного, и следуя ей читатель может возразить, что грусть, уважение, жалость, гордость, смирение, вера, любовь или раскаянье могут иметь   любой знак /+-/ , а некоторые «эмоции», например любопытство, вообще нейтральны, лишены знаковой характеристики. Ни с тем, ни с другим я не могу согласиться.
     Начну с того, что ряд имен в естественных языках, в том числе  русском, служит обозначением и чувств и желаний. К их числу относятся , в частности, любопытство и любознательность. Оба слова  чаще всего используются  в смысле  желания — желания что-то узнать. Желания и чувства разделяет многое, и здесь целесообразно упомянуть только три  различия. Первое — к желанию /»чистому»  желанию/ неприложимо понятие знака/+-/, хотя невозможность удовлетворить свое желание всегда порождает малоприятные чувства. Второе отличие - желания лишены собственной индивидуальности, и третье — предмет желания /его «цель»/ всегда вынесен в будущее. Даже когда мы хотим, чтобы все осталось  как было, мы хотим этого применительно к будущему. Т.о., отсутствие знака /+-/ , нейтральность любопытства, а равно  других псевдоэмоций, объясняется  тем, что словом «любопытство» называют не  чувства, а желания.
        Что же касается грусти, любви, уважения, гордости  или раскаянья, то их многозначность объясняется тем, что в числе  денотатов этих имен встречаются  смешанные чувства. Так, в подавляющем большинстве случаев денотатами «грусти» и «печали» являются отрицательные эмоции. Но иногда говорят о «сладкой» грусти. Обычно это грусть юности, смешанная с предвкушением радостей зрелого возраста. Грусть здесь  испытывается  одновременно с радостью, с надеждой прожить счастливую жизнь, и приятна не грусть, а сопровождающая ее радость.
    Денотат «раскаянья» в принципе тот же, что и у «чувства вины», т.е. это безусловно отрицательная  эмоция. Однако в литературе можно встретить упоминание о сладком раскаянье. Это либо раскаянье верующего /комплекс безымянных религиозных чувств/, либо раскаянье, смешанное с радостью и другими положительными  эмоциями, которые дарит раскаявшемуся признание своей вины.
      Жалость тоже отрицательная  эмоция. Она порождена нашей способностью сострадать — это наше собственное, вполне определенное и однотипное страдание, которое мы испытываем при виде разнообразных чужих страданий. Вместе с тем к жалости  временами примешивается  умиление, нежность, самоуважение и некоторые другие  положительные эмоции. Но не менее редко жалость испытывается  вместе с чувством вины, тоской, отчаяньем. Как и переживание многих других чувств, переживание  жалости многоплановое; и знак /+ -/  переживания зависит от преобладания  в нем положительных или  отрицательных эмоций. Иногда сразу  вслед за жалостью мы ощущаем какую-то  запретную радость. Мы стыдимся ее, но  в то же время  расцениваем как облегчение, т.е. как прекращение  или  уменьшение страдания. Это облегчение также подтверждает, что чистая, беспримесная жалость всегда отрицательное чувство.
    Словом «смирение» чаще всего обозначают  не чувство, а какие-то действия, стереотип поведения. Действия, естественно, могут сопровождаться  и приятными и неприятными  эмоциями. Но если под смирением понимать все-же чувство, скажем, чувство верующего, то оно будет иметь положительный  знак/+ -/. Гордость и уважение тоже положительные эмоции. Уважение неприятно лишь постольку, поскольку к нему примешивается зависть, ревность, чувство вины. Оскорбленная /неприятная / гордость это попросту стыд. Однако имя «гордость», как и «смирение», обозначает не только чувство, но и определенный стереотип поведения, причем нарушения стереотипа порождают отрицательные  эмоции: досаду, злость, стыд, гнев, отвращение к самому себе и пр.
     Любовь и влюбленность это, безусловно, положительные эмоции, а неприятными они кажутся главным образом  потому, что ряд желаний, подсказанных ими, не  удается реализовать в поведении. По сравнению с большинством «обыденных»  переживаний интенсивность любви /и влюбленности/, как правило очень высока. Соответственно желания влюбленного тоже очень остры и важны,  а    невозможность удовлетворить их порождает весьма болезненные  ощущения. К тому же любовь это стойкое, относительно долгое и где-то внезапное чувство; сплошь и рядом оно расценивается любящим как  наваждение. Внезапность и сила любви резко сокращают свободу выбора, подавляют или затрудняют реализацию каких-то иных «обычных»  желаний и порой даже модифицируют иерархию ценностей влюбленного. Уменьшение свободы выбора, невозможность реализовать любовные и некоторые иные желания, вынужденное бездействие, обусловленное тем, что все мысли и мечты  постоянно заняты предметом любви, - все это , естественно, сопровождается малоприятными чувствами. Именно они заставляют  влюбленного / и не только его/ расценивать любовь, эту бесспорно положительную эмоцию, как чувство многозначное, меняющее свой знак /+-/ в зависимости от превратностей судьбы.
     Надо сказать, что чувство и желание, подсказанное этим чувством, вообще очень часто обозначается в языке одни словом. В предыдущем примере таким словом была любовь, но можно назвать  и другие имена, скажем, голод или жажда. В зависимости от того, удовлетворяются или не удовлетворяются и насколько быстро и полно удовлетворяются желания, возбужденные голодом, последний расценивается либо как положительное, либо как отрицательное ощущение, либо как  «здоровый аппетит», либо как  страдание. Но реализация желаний инициирует чувства, которые уже нельзя назвать  ни голодом, ни жаждой. Эти чувства вполне безымянны, если речь идет о жажде, и фактически тоже безымянны, когда речь идет о голоде, т.к. слово «насыщение» обозначает не только и не                столько содержание эмоции,сколько действие субъекта.                Особое место занимает вера,надежда и удивление,Среди денотатов "веры,безусловно есть чувства и  в большинстве случаев её допустимо квалифицировать как объект переживания. Горячая, беззаветная вера близка по содержанию  преданности, благоговению, любви, т.е. это положительная эмоция. Надежду труднее назвать чувством, но в целом и вера и надежда — довольно сложные эмоциональные состояния.
    Предмет надежды, как и предмет желаний, всегда «вынесен» в будущее, и надежда представляет собой позитивную оценку возможности реализовать в будущем свои желания. Соответственно безнадежность является негативной оценкой той же возможности. Надежда обусловлена определенной уверенностью  субъекта в благоприятном будущем. Уверенность подсказана опытом /или неопытностью/ индивида, его прошлыми и сиюминутными оценками и чувствами, но сама надежда это не чувство, а только «предчувствие»: ожидание или будущих радостей, или избавления  от сегодняшних бедствий. Уверенность в  том или ином  будущем означает, что и надежда, и безнадежность  содержат некоторый элемент умозаключения, рассудочности, который мешает квалифицировать их как чувства. Вместе с тем надежда это не просто ожидание, но радостное ожидание; она всегда сопровождается радостью. Однако слово «надежда», как и «безнадежность» , фактически не раскрывают специфику страданий  и удовольствий субъекта. Специфика /содержание / страданий обозначается именами уныние, тоска, отчаянье, а специфика удовольствия — именем радость. Именно эти радость, уныние, тоска, отчаянье суть чувства, объекты переживания, а сложные эмоциональные состояния, именуемые надеждой или безнадежностью, - нет.
    Вера, точнее некоторые ее разновидности, также содержит элемент умозаключения. Об этом свидетельствует хотя бы сходство слов: уверенность, вера, убежденность, убеждение. Но вера, если это слово не употребляется  как синоним надежды, не связано с оценкой вероятности реализации желаний. Веру нельзя также назвать ожиданием будущего /»предчувствия»/. Оттенок умозаключения вера содержит только  тогда, когда речь идет о научных или псевдонаучных представлениях. Вера в Бога, или даже в идолов, кумиров, обожествленных людей, лишена этого оттенка. Слово «вера» служит наиболее употребимым  именем неизвестного числа  религиозных чувств, но именем обобщенным и потому довольно смутным. Оно практически не передает специфику переживания верующего. Понятно только, что его чувства по большей части  положительные  эмоции; всё остальное менее  ясно. И, наконец, имя «вера»  нередко  сопровождается эпитетами  горячая, преданная, беззаветная. Среди денотатов подобных словосочетаний преобладают такие  состояния, как преданность, верность, жертвенность, т.е. чувства нежности или благоговения, смешанные  с готовностью к самопожертвованию, с радостной покорностью, словом, с какой-то радостью. С другой стороны, среди денотатов «беззаветной веры», по-видимому, встречаются и  не смешанные, беспримесные чувства — просто уважение, нежность, благоговение, иногда любовь. Т.о. вера довольно часто  может быть названа чувством, точнее несколькими чувствами, но чувства эти либо безымянные, либо «смутные», трудно представляемыми, либо смешанные, либо наряду с «верой» они  имеют более адекватное имя.
     Поскольку всякая эмоция является  либо страданием, либо наслаждением, она обязательно характеризуется  положительным или отрицательным знаком /+-/. Это обстоятельство, как ни странно, исключает из числа чувств удивление. Можно конечно быть и приятно и неприятно удивлённым; можно быть и поражённым, потрясённым  или ошеломленным. На первый взгляд к удивлению вполне приложимы понятие знак  /+-/, интенсивность и содержание, и оно является таким же чувством, как и любое другое. И все же «чистое» удивление подобно «чистому» желанию  всегда нейтрально. Быть приятно удивлённым значит испытать какую-то неожиданную радость. А неприятное удивление означает непредвиденное, нечаянное переживание каких-то отрицательных эмоций: огорчения, растерянности, досады, разочарования, обиды или  тоски.
    Всякое чувство служит средством оценки /обозначения/ предметов в широком смысле слова, т.е. инструментом познания мира. Время от времени выясняется , что предыдущая оценка была неверной. Если это выясняется неожиданно, новая оценка / переживания другого «нового» чувства/ сопровождается некоторым замешательством, которое вскоре сменяется радостью, досадой или чем-то другим. Неожиданными в определенной ситуации могут оказаться   и объекты оценки, а также их последовательность или свойства. Но всякий предмет, как и все его характеристики, всегда являются  составной частью некоторого класса вещей, т.е. частью какого-то более общего понятия, элементом определенной ситуации. Оценивая «неожиданные» предметы, мы тем самым переоцениваем уже известный /оцененный  некогда/  класс. Выражение «меня здесь уже  ничто не удивит» означает, что впредь я не буду переоценивать   некоторый класс предметов, не буду испытывать по отношению к нему иные — необычные, неожиданные — чувства. Таким образом, удивление это всегда следствие переоценки предмета, а «сила» удивления характеризует степень неожиданности переживания, его внезапность и необычность. Внезапность как правило интенсифицирует переживание, но неожиданность и необычность чувства нельзя, естественно, назвать чувством.
    Чаще всего удивление понимается / и описывается/ как  сочетание мимолетного замешательства и неожиданного переживания досады, радости, разочарования  и т.п.  Замешательство вероятно можно квалифицировать как чувство — обычно это малоприятное состояние. Замешательство можно трактовать и как некий «эмоциональный» ступор, временное отсутствие эмоций. Но все это  не дает никаких оснований видеть в удивлении чувство. Способность удивляться  в определенной мере характеризует гносеологические возможности субъекта; в свою очередь само удивление допустимо рассматривать как показатель временной неспособности субъекта, объяснить какую-то загадку, правильно оценить явление. И наконец, выражение типа «удивляюсь тебе, друг» служит просто удобным эвфимизмом, скрывающим точную и отнюдь не новую оценку, хорошо знакомые малоприятные чувства.
     Так или иначе, но к удивлению / «чистому» удивлению/ неприложима знаковая  характеристика. Быть удивленным — значит неожиданно испытать какие-то положительные или  отрицательные эмоции, причем слово «удивление» не обозначает содержания ни этих чувств, ни каких-либо иных. Следовательно, удивление не самостоятельный объект  переживания, а только характеристика других объектов, других положительных или отрицательных  эмоций.
   В заключении я хотел бы вернуться к цепочкам имен с разным парадигматическим содержанием . По крайней мере две цепочки выглядят сомнительно : замешательство-смущение-стыд и грусть-печаль-уныние-тоска. Действительно ли, слабый стыд и замешательство одно и то же? Правда ли, что острая грусть есть тоска, а слабая тоска означает грусть или  печаль? Я думаю, не всегда. Для наглядности добавлю и такую, казалось бы вполне естественную цепочку: досада-злость-возмущение-гнев. Можно ли острую досаду назвать гневом или возмущением? Ответ будет тот же: в большинстве случаев нельзя. Досада иногда перерастает в гнев, т.е.  сменяется этим чувством, но главное содержание гнева и досады различное. Так же и замешательство может смениться стыдом, а печаль — тоской,  но главное содержание сменяющихся чувств, по-видимому не одинаково. Тем не менее перечисленные  имена — замешательство и легкий стыд, острая досада и злость, грусть и слабая тоска — часто употребляются  в качестве синонимов. Такое словоупотребление, как и безымянность большинства чувств, объясняется особенностями созревания живых существ, в т.ч. людей. Теме созревания будет посвящена отдельная глава. А сейчас я отмечу следующее.
    Новорожденный  ребенок обладает очень бедным набором чувств. Голод, боль, безымянные положительные эмоции, связанные с избавлением  от боли и голода, чувства, обусловленные движениями  и позами младенца, какие-то безымянные вкусовые, зрительные, тактильные и слуховые ощущения, возможно страх, жажда, и это практически все. С годами  количество чувств с разным главным содержанием стремительно растет. Происходит это благодаря всё возрастающему числу объектов оценки со  стороны ребенка, т.е. благодаря познанию окружающего мира. В число объектов оценки входят и разного рода элементы естественного языка, этого мощного инструмента  познания. Одновременно расширяется диапазон предельных значений интенсивности переживаний. В результате  рождаются все новые синтагматические и парадигматические варианты главного содержания уже имевшихся  чувств, причем дистанция между ними постоянно увеличивается. Страдания и удовольствия ребенка становятся все более разнообразными, все менее похожими друг на друга. В специфике его страданий и удовольствий все  труднее обнаружить  общие черты, а это означает появление чувств с новым, неизвестным прежде  главным содержанием. Таким образом, новые чувства рождаются как бы на периферии старых, как следствие «расползания», удаления друг от друга непрерывно нарастающего числа новоявленных синтагматических и парадигматических вариантов уже знакомых ребенку ощущений.
    Именно эта ситуация, как мне кажется, затрудняет в дальнейшем дифференциацию чувств с разным главным содержанием, а также дифференциацию имен, обозначающих эти чувства. Именно сюда,  по-моему, восходит иллюзия, будто острая досада есть злость, или гнев, или ненависть; будто слабый стыд, то же самое, что замешательство или растерянность; будто грусть — синонимы «легкой» тоски, а острая тоска  равнозначна отчаянью. Я думаю, что перечисленные имена, как правило, обозначают разные чувства — чувства с разным главным содержанием, а упомянутая иллюзия всего лишь наследие нашего младенчества. Однако в общем и целом я ориентируюсь на обыденную речь, на обычное словоупотребление; и потому не отрицаю, что в контексте  некоторых высказываний  острая тоска  действительно означает отчаянье, легкий стыд — замешательство и т.д.
    Новые чувства рождаются  в соответствии с правилами индивидуализации  С"---"Н,(СТРАДАНИЯ И НАСЛАЖДЕНИЯ) правилами одинаковыми для всех людей и животных /речь идет разумеется о животных, взрослые особи которых обладают более богатым набором эмоций, чем новорожденный человек/. Одинаковость правил обусловливает идентичность главного содержания всех чувств. Я убежден, например, что ревность для Отелло и любого ничем не прославленного ревнивца означает одно и то же, что специфика их страданий в главном одинакова. Конечно, они могут иметь разную интенсивность и проявляться по-разному, но главное содержание ревности, равно любви, гордости, страха, нежности,   голода, ненависти, восхищения, тоски или отчаянья, - главное содержание всех чувств, повторяю, идентично. Вместе с тем условия созревания у каждого имеют свои особенности. Это ведет к разнообразию  чувственного опыта различных людей, к большому или меньшему богатству  эмоциональной жизни, к бесконечной  вариабельности парадигматического и особенно  синтагматического  содержания  чувств.
     Труд младенца, познающего, а по сути, созидающего мир, по-видимому, не имеет каких-либо аналогий. Из мизерного ассортимента страданий и удовольствий и из скудного поначалу ручейка так называемой «сенсорной» информации он творит Вселенную. Его труд не мог не оставить глубокие следы в языке, философии, религии, науке; и печать этого титанического труда оттиснута на стремлениях, мыслях, чувствах, на поведении, морали, судьбе наконец, всех без исключения людей — на самой истории  человечества, его прошлом и будущем.
     Продолжение следует.
 anastace@mail.ru