2
Надо сказать, что Максим Мармеладович, бывший начальник Шуберта, не так давно проводил генеральную уборку во всех кабинетах на работе и случайно нашёл в одном из шкафов завалявшуюся тетрадку Шуберта. В перерывах между «служебными обязанностями», которые заключались в ношении печенья начальнику, Шуберт писал стихи, но никому не показывал их. Может быть, эти стихи он хотел показать позже, когда заполнится вся тетрадка, но не успел. И вот, когда Максим Мармеладович нашёл тетрадку среди завалов, он позвонил Артёму, а Артём вспомнил, что скоро викин день рождения, и попросил Максима Мармеладовича прийти к ней и подарить ей стихи погибшего супруга.
– Максим Мармеладович?! – воскликнула Вика, вскакивая с места, как молодая девушка. – Шуберт столько рассказывал о вас, а я вас так никогда и не видела!
– Надеюсь, хорошее рассказывал? – с тревожной улыбкой спросил гость.
– Только хорошее! А что, разве он мог про вас что-то плохое говорить?
– Ну... однажды я проявил небольшую бестактность, но не будем об этом. Шуберт был очень добрым человеком, он ни на кого не держал зла... – вздохнул Максим Мармеладович. – Дорогая Виктория Александровна, я недавно убирался в моей конторке и нашёл стихи вашего прекрасного супруга. Я хочу подарить вам эту тетрадочку на день рождения. А ещё примите это, – и он протянул Вике мешок печенья. – И примите искренние поздравления и пожелания долгих лет, здоровья, радости! И пусть вас всегда радует ваша очаровательная дочка!
– Спасибо вам, Максим Мармеладович! – в страшном волнении ответила Вика. – Я почитаю стихи Шуберточика.
И она стала читать дрожащим и срывающимся голосом:
– Нас было двое – ты и я,
И я принадлежал всецело
Тебе, как жизнь тебя любя,
С тобою рядом сердце пело.
И я не думал никогда,
Что в нашей жизни вдруг зажжётся
Олеся, новая звезда,
Олеся, ласковое солнце.
Олеся, девочка моя,
Когда тебя я вновь качаю,
Пою я песню для тебя,
Тебе всей радости желая.
Возможно, я немного пьян,
Как будто я – француз-повеса,
Но ты прости мне мой изъян,
Моя прекрасная принцесса.
Я пьян от счастья – разве в том
Моя вина, моя причуда?
Упала звёздочкой ты в дом,
Моя принцесса, свет и чудо.
Тебе дарю я сердце вновь,
Как в дни, когда нас было двое,
Моя счастливая любовь,
Но нас теперь, Викуля, трое!
– О-о-о! – воскликнул Артём. – Однажды Шуберт, который доверял мне все свои сердечные тайны, признался мне, что считал себя неспособным иметь детей! Тогда я стал рассказывать ему, какую радость приносят чада, хотя я и сам не знал об этом, пока моя чернокрылая голубица не подарила мне этих ангелов, которые сидят сейчас за этим самым столом и едят салат! И я предложил Шуберту сходить к доктору, тем более мы с моей чернокрылой голубицей и отроками каждый год проходим в обязательном порядке диспансеризацию! Это моя чернокрылая голубица ввела такую традицию, за что я ей бесконечно благодарен! В здоровом теле – здоровый дух! О-о-о! Но когда я предложил моему юному лирику посетить доктора, мой юный лирик только отмахнулся! О-о-о! Напрасно, напрасно он тогда отмахнулся! Ведь доктор сказал бы ему, что он абсолютно здоров!
– Помолчи, – сказала Маша, подтолкнув Шашкина локтём.
Вика сглотнула всё сказанное Артёмом и продолжила чтение:
– Возник ты вдруг в моей судьбе,
Мой дорогой сынок!
Я жил, не зная о тебе, –
Ну как же так я мог?
Ну как я мог не знать о том,
Кто дорог очень?
Ты называл своим отцом
Того, кто отчим.
Но не могло иначе быть –
И мы с тобой нашлись.
Прости, что мог я раньше жить,
Свою не зная жизнь.
Вдали чужая сторона,
Тебя скрывала тень.
Прости, что жил ты без меня,
Мой тёплый летний день.
Прости, что я тебе не пел,
С тобою не гулял.
Я замер вдруг, оцепенел,
Когда тебя узнал.
И я не мог уже молчать,
Что есть я у тебя.
Мне помогли тебя узнать
И сердце, и судьба.
***
Быть может, я в том виноват:
Она жила в чужой долине,
И ей пришлось, увы, страдать,
А я не знал о нашем сыне.
Простит ли это мне она?
Простит ли прежние все встречи,
Когда сияла нам луна,
Пусть даже пасмурным был вечер?
Простит ли мне она тот день,
Когда мы с нею повстречались?
И я ходил за ней, как тень,
И находил в ней свет и радость.
Простит ли мне она, что сил
Найти не смог я, чтоб не сдаться,
Когда её я полюбил,
Когда нашёл в ней боль и счастье?
Простит ли мне, что не дыша
Теперь любуюсь милой Викой,
Что в ней теперь – моя душа,
И свет луны, и солнца блики?
Вика не могла дальше читать. Она отложила тетрадку и залилась слезами. Влад выбежал из комнаты, потому что сам заплакал и постеснялся своих слёз. Он побежал на кухню и увидел там Олесю, которая сидела на табуретке и тоже плакала. Влад посадил на колени сестру и прижал к себе, а Олеся обняла его за шею. А Артём тем временем взял тетрадку, ища, нет ли стихов про него, про Шашкина, и, найдя наконец, громко и по-актёрски надрывно прочитал:
– На свете было бы печально
Без друга жить мне. Я – поэт.
Поэту нужен берег дальний
И золотистый дружбы свет.
Ты темпераментом – кавказец,
Огонь заката южных гор.
Как много пылкости во фразах
Во всех твоих, мой друг актёр!
А я – поэт, любовь и лира
Со мною будут до конца.
Как хорошо, что в этом мире
Созвучны наши, друг, сердца!
Пускай гремят в оркестре трубы,
Ты любишь музыку, актёр!
Как дорога мне наша дружба,
И за неё я пью кагор!
На этот раз рыдал Шашкин. Он заламывал руки и восклицал:
– Каким он был прекрасным другом! Я всегда помню о тебе, о мой юный лирик! Ты всегда в моём сердце! Я всегда незримо чувствую твоё присутствие! Не верю, что ты нас покинул! Ты всё равно с нами, о прекраснейший из людей, о величайший из поэтов, о нежнейший из влюблённых, о вернейший из друзей!
Когда Влад и Олеся вернулись в комнату, Артём прочитал ещё раз стихотворение, и все решили, что надо будет устроить в театре вечер памяти Шуберта.