Я хочу рассказать о своей жизни и о жизни других людей из заброшенного уголка России.
надеюсь, что рассказ о прошлом может быть интересен читателям, ибо река времени столь быстротечна, что, былое, которое я видел своими глазами, и частью которого был, во многом забыто. Ну, а если забывается прошлое, то вместо него вырастает ложь.
Тем более, что для ныне живущих, события того не такого уж далёкого времени, почти так же далеки, как походы Александра Македонского или покорение Америки конкистадорами. Прошлое зачастую приукрашивается, и потому многие ныне живущие уверены в том, что хуже настоящего быть не может. Но облагораживание и напрасное поругание вчерашнего оскорбительно для памяти о тех, кого давно среди нас уже нет, и которые ничего не могут сказать в свою защиту.
Мне пришлось жить среди людей, по судьбам которых прошла страшная война, но они выжили в ней.
1. После войны
Война разломала время на двое. На страшные военные годы, и время перед войной. И то и другое в воспоминаниях взрослых было черным или серым. И это было время Когда моим родителям в ту страшную пору пришла пора любить. Однако им судьба распорядилась ради будущего жертвовать им собой.
Дням войны не было счёта, но они ушли. Ушли потому, что все желали только одного – победы. И она случилась - народ победил. Война унесла свои жертвы, и наступил - мир.
Впрочем, и после войны ещё многое напоминало о ней: взрывы снарядов (сапёры подрывали разбросанные в округе смертоносное немецкое добро - оставшиеся после войны патроны и снаряды, которые были нам вместо игрушек, трофейный немецкий вагончик - «Матрисса». По утром она возила рабочих на работу, и мы в ней ехали с отцом стоя – он на работу в свой карьер, а я в школу в первый класс. Рядом с нами были рабочие в грязной промасленной одежде. У некоторых в ту пору другой одежды, наверно, и не было.
Жить было трудно, но люди дождались долгожданного мир. Он был желанной, а для многих и единственной наградой за пережитые испытания. В моей детской памяти эта пора сохранилась, как один большой ясный день с высоким голубым небом над головой. А для переживших войну, мы, никогда её не видавшие пацаны, были подобны траве, пробивающейся под весенним солнцем на пепелище. Для нас наступивший покой был обыденным. Он был, как воздух, которого не замечаем. И то, что нашему поколению безумно повезло, я начал понимать гораздо позже.
Однако те, кто вернулись с войны, никогда о ней не забывали. Эта война вырвала миллионы людей из привычных родных мест и их перемешала. В наших местах тоже несколько месяцев хозяйничали немцы. До того не все кубанские жители смогли уйти на восток. Так семья моего деда Якова эвакуировалась на Кубань из-под Ленинграда. Но и здесь их нашла война. Захватив Кубань, фашисты гнали на ближайшую к нам станцию Кавказская эшелоны с боеприпасами. А разгружались вагоны неподалеку от нашего посёлка, в карьерском тупике.
2. Наш посёлок
За время войны многие дома были разрушены, а людям, оставшимся без жилья, возвращаться было некуда. Родственники у многих за время войны погибли или затерялись, а пережившие войну остались в тех местах, где оказались случайно. До войны рядом с Карьером находилась небольшая немецкая колония. Однако после войны в «Колонке», как называли этот хуторок, уже ни одного немца не было. В хатах, выселенных в Казахстан немцев, поселились колхозники и приезжие из других мест. "Колонку" же переименовали в Красносельск, и сделали четвёртым отделением колхоза.
После выселения немцев жилья всё равно было мало. И возле Вишневского, где на квартире жила семья моего деда, желающие начали занимать участки вдоль железной дороги. Таким образом появилась наша улица. Она тянулась на несколько километров и вначале её назвали Железнодорожной. Потом она стала Дорожной, а затем её переименовали в Юбилейную. С первых лет своей жизни я помню, как каждое утро и потом днём за бугром пыхтели и с шумом выпускали пар паровозы. Сначала паравоз без больших усилий толкал пустые вагоны в траншею, а потом тащил наверх груженный балластом состав.
3. Вишневский
Наша улица относилась к Карьеру, но от центра посёлка мы жили далеко. Зато хутор Вишневский был рядом, через дорогу. Нужно сказать - посёлок Карьер застраивался стихийно. Вначале там хаты строили на ровных местах, потом стали занимать бугры и некоторые карьерские улицы получились узкими горбатыми и кривыми. Напротив, небольшой хутор Вишневский строился на ровном месте и по уму. В Вишневском были две широкие немощеные улицы обсаженные вишнями, абрикосами и тутовыми деревьями. Посредине хутора находился единственный глубокий колодец, там же – магазин и клуб. Прежде в хуторе была ещё конюшня, и какое-то время небольшая школа. Рядом с хутором протекала заросшая тростником и камышами речка Синюга. На берегу пруда находился маленький молокозавод. Всё лето мы купались в пруду либо ловили удочками пескарей.
А весной по всему хутору зацветали деревья, и позже летом они начинали плодоносить. Абрикос, вишен, тютины и алычи во дворах и на улицах было столько, что все эти несметные дары природы, по большей части пропадали, ибо съесть их было невозможно, ни людям, ни свиньям, которые подбирали с земли спелые абрикосы, оставляя косточки. Приезжавшие погостить в наши места анемичные северяне, поражались щедрому изобилию Кубанской земли.
4. Как они жили?
Карьерцы - жители Карьера, по большей части, в карьере и работали. А вишневцы-хуторяне копались в земле и почти все были колхозниками. Кроме того, все карьерцы, независимо от того, откуда и когда они в этих местах появились, разговаривали всегда по-русски. А вишневцы, хотя и жили в России, бог знает с каких пор, упрямо балакали по-своему, по-украински. Нужно сказать, что хуторяне только в первые после войны годы были колхозниками. Потом, когда это стало возможным, почти все они из своего хозяйства разбежались. В колхозе остались работать только несколько механизаторов, и ещё дама-агроном. Помню она, долго ещё колесила на запряженной лошадью бидарке (двухколёсной тележке) по грязным дорогам, осматривая поля.
Вишневцы, как я уже сказал были украинцами. Но, как и откуда они появились в наших местах, я тогда в детстве так ни у кого и не спросил. Говорили, что перебрались они в хутор не из Украины, а откуда-то с Кавказа. Вероятно там по соседству с черкесами жить им было не безопасно.
Так вот, карьерцам на производстве хоть небольшие деньги, но два раза в месяц платили. А вишневцам в колхозе, нужно было ждать конца года, да и то, выдавали по трудодням не деньгами, а зерном или сахаром. И деньги выдавать стали позже, при Хрущёве. А до этого хуторяне гнули свои спины почти задаром.
Как же они жили? Конечно, огородами. Но с десяти-пятнадцати сотых, что возле хат, семье не прожить. Даже притом, что в каждом дворе были куры, часто утки или гуси, а у кого-то были коровы да свиньи. Однако, чтобы прокормить хотя бы одну свинью, огорода мало. Корм для неё, конечно, можно купить на рынке. Но почём он там? Если посчитать, то выгоднее сразу мяса купить. Но и на мясо деньги тоже нужны. А у колхозников, откуда они? Вот так натуральным хозяйством, почти без денег первые годы вишневцы (да что вишневцы, все крестьяне нашей страны) и обходились. Можно догадываться, чем они питались, в чём ходили, на чём спали и что было у них в мазаных глиной и выбеленных извёсткой саманных хатах под камышевыми крышами.
5. Как без самогона?
Больше всего такая аскетическая жизнь не нравилась молодым. И потому после окончания школы работать в родной колхоз никто из них не пошел. Ну, а старики, те, что ещё могли ноги таскать со временем, уже в шестидесятые, как будто зажили. И сахара некоторые из них столько мешков зарабатывали, что за зиму всего не съесть, сколько ложек в чай ни клади. Хотя, много сахара - это как раз не беда. Сахар на самогонку годился. Но если даже весь сахар переварить на самогон, то и самогона столько не выпить. Так что колхозникам приходилось продавать лишние мешки карьерцам. Не пропадать же соседям без самогона? Вообще, как известно, самогон можно варить из чего угодно. Годятся любые червивые фрукты, виноград, тютина, любая падалица, но сахарку, «чтоб лучше играло» всегда добавляли. В те годы самогон для себя варили, чуть ли не все. Может быть, только пожилой одинокой учительнице Полине Васильевне он был ни к чему. А остальным? Случались же праздники, свадьбы, похороны, поминки, приходили гости, да и самим иногда. А многие без поллитровой алюминиевой кружки самогона не могли и обедать. Самогон варили, несмотря на то, что за это дело могли и посадить. Но всё по-большей части обходилось. Главное чтобы змеевик на глаза не попадался. Его нужно было куда-нибудь подальше в дрова припрятать. Были, конечно, и такие, кто самогон варили на продажу. Но этим занимались разве что несчастные иногда многодетные женщины, для которых тюрьма, возможно, была бы слаще, чем та жизнь, которая выпала на их долю. Да и продавали они поллитровки заткнутые пробками из свёрнутой газеты своим, тем, кого знали и кому без этого дела никак. Самогон у самогонщиц был разным – у одной он был с запахом керосина, у другой – отдавал дровами, но особого выбора не было. Если очень надо, брали, какой есть.
6. Вишневцы
Вишневцы-колхозники были организованными. Ещё раньше сообща они вырыли единственный в центре хутора колодец. Кроме того от дедов им достался обычай хаты строить всем миром. Точно также, я думаю, их праотцы помогали друг другу строить жилища и тысячу лет тому назад. Хаты строили из необожженных глиняных блоков – самана. Глину для блоков возили тачками из-под бугра. К ней обязательно добавляли солому и лошадиный помёт. После этого в тёплый день в воскресенье всё это перемешивали, заливали водой и хозяева вместе с соседями босыми ногами либо при помощи лошадей долго растаптывали эту грязь, а потом из неё формовали саман для новой хаты. После этого блоки долго сушили на солнце, и возводили возводили стены. Позже хату сообща обмазывали глиной. Но при этом мужчины только размешивали и таскали глину, а стены мазали женщины. После нескольких таких воскресников, крышу накрывали камышом, который жали серпами на речке Синюге в мелком месте. Перед этим для стропил и балок в колхозной посадке рубили подходящей толщины деревья. После чего оставалось поставить окна и двери, да ещё выложить печь с трубой. Печь мог сложить любой. Но для того чтобы она не дымила, нужен был мастер. Он клал печь на глиняном растворе.
7. Мёд из тростника и варенье
Однажды, как бы не в пятьдесят пятом году, вишневцы, совсем, как мачетерос, что ходят под кубинским солнцем в широких самбреро, взяли да засадили свои небольшие огороды сахарным тростником. В сентябре длинные сладкие, похожие на кукурузные стебли топориками срубили и из тростниковых палок на конном прессе выдавили прозрачный сок. Из него все хуторяне по очереди в одном большом котле сварили густой тростниковый мёд. В ту зиму все вишневцы пили чай со своим тягучим коричневым тростниковым медом, который они наливали из алюминиевых бидонов в большие суповые тарелки.
Карьерцы же, как всегда, пили чай с обыкновенным сахаром, либо с очень кислым алычевым или абрикосовым вареньем. Всё варенье было обязательно кислым, потому, как сахар экономили. Зимой варенье хранилось в эмалированных вёдрах. В Вишневском, однако, на следующий год от тростника отказались. Хуторяне решили, что разумней, как и прежде, с одного и того же участка убирать кукурузу, фасоль и тыкву и кормить кур да уток, чем засевать весь участок тростником.
8. После воскресника
После коллективного трудового дня хозяева во дворе под абрикосами накрывали столы, и усталые соседи усаживались на деревянные скамейки. Мутный самогон из трёхлитровых баллонов разливали в гранёные стаканы. Все чёкались и пили. Вскоре некоторые из мужчин не выдерживали и падали под стол. За такими приходили родственники и под руки уводили домой. Оставшиеся за столом, в основном женщины, пели до самой полуночи. Пение их было слышно во всём хуторе. Все их песни были только украинские - про зэлэный гай, про Галю, которая боялась выходить замуж, про крыныцю, про казаченька. И не было конца этим песням, которые когда-то спивалы их праотцы на далэкой ридной Украине? Быть может, то же самое другие люди пели их и сто, и четыреста, и тысячу лет назад. И жизнь тех людей была проста и понятна, да, вот, пришло новое время, которое всё перемешало, но люди, живущие и поющие, остались такими же, как их далекие пращуры, что пели когда-то о том же.
Странно было то, что в этих местах долгое время варили и пили самогон? А ведь это было на Кубани. А Кубань, известно – это виноградный край. Виноград на Кубанской земле вызревает прекрасный, и вино получается замечательным. Причина самогоноварения была в том, что Карьер и его окрестности заселил народ приезжий, с севера, из тех мест, где виноград не растёт. Со временем и в этих местах научились выращивать виноград и делать вино. «Изабелла», «Лидия» и другие сорта дают хорошие урожаи, не требуют большого ухода, а производство вина гораздо проще самогоноварения. Да и можно ли сравнивать самогон с домашним вином?
9. Фронтовики
От войны досталось всем. Большинство, вернувшихся с фронта мужиков, были либо ранеными, либо контужеными. Да и тех, кого не задели пули и осколки, тоже были искалечены войной. Многие бывшие фронтовики были алкоголиками. Нужно сказать, что пьянство, в те годы особенно пороком и не считалось. Пьяница, конечно, мог отравить жизнь жене и детям. Но пьяные дебоши мужа были внутрисемейным делом. Да и что взять с этих бывших фронтовиков? Они ведь страну спасли от фашизма. И потому, пьянство в те годы было повальное. Выпивка мужикам заменяла все: театр, кино, любые зрелища и развлечения. Хотя какие развлечения могли быть после войны в сельской местности? Разве, что журнал «Крокодил» в библиотеке, шахматы да бильярд. Пили ветераны, тем не менее, по-разному. Уважали тихих пьяниц: выпил и ни к кому не приставай, не буянь, не лезь в душу, не выворачивай её наизнанку. Ложись и спи молча.
10. Жизнь становилась лучше
И верно, пусть не совсем так, как писали в газетах, но жизнь год от года становилась чуточку, но лучше. Уже и про то, что хлеба нельзя было купить в магазине, забывать стали. Его с городского хлебозавода привозили. Но колхозникам заводской хлеб не нравился. Ему они предпочитали другой. Сами хлеб они уже не пекли, и даже русские печки в хатах разломали. А за хлебом они ездили в соседний посёлок Красносельский. Там была пекарня. Два раза в неделю у них принимали муку, а на следующий день нужно было ехать на велосипеде за самим хлебом. Но зато, какой это был хлеб! И сейчас такого не найдёшь. Правда, года через два эту пекарню закрыли.
11. О нашей жизни в газетах
Иногда за две или за три копейки я покупал газеты. Их два раза в неделю приносил к школе в своей толстой потёртой сумке полуглухой почтальон. Чаще всего я покупал «Пионерскую правду». Тогда это была единственная газета, название которой было отпечатано красным цветом. Но в Пионерке читать почти было ничего. Какие-нибудь любопытные фотографии, необыкновенные сюжеты были в других газетах. Некоторые снимки – портреты артистов, выступления циркачей, виды кораблей и самолётов их газет вырезались и приклеивались к стенам.
Кажется в шестом классе, в газете «Известия», мне попался снимок с подписью: «Очередь безработных на Нью-Йоркской бирже труда». Как все пионеры, я сочувствовал несчастным американским рабочим, особенно неграм. Газету с фотографией я показал отцу.
– Посмотри, как тяжело людям у них, при капитализме, - сказал я. Отец, однако, не стал жалеть американских трудящихся.
– Видишь, – показал он, ¬ они безработные, но, все одеты прилично. – Все в чистых плащах, в галстуках и в шляпах. Мы же, по-твоему, живём хорошо, но посмотри, в чём ходят люди? Кроме стёганых ватников им на себя одеть нечего. Чтобы корову доить или чистить навоз они одевают ватники, а когда в магазин идут – опять же ватник одевают, только почище.
Мужики наши, хоть и пили самогон, но соображали, что фашисты, которых они не добили на войне, живут лучше них, победителей. Простить этого им, и тем, кто их до этого довёл, они не могли. Чтобы там не писали в газетах, им было ясно, что шансов изменить свою жизнь к лучшему, у них нет.
Детство моё пришлось на то время, когда на первых страницах газет печатали портреты вождей - сначала товарищей Сталина, потом Булганина, Маленкова и Хрущева. А по радио ежедневно с шести утра рассказывали о том, какие фантастические урожаи собирают на полях и как нам всем хорошо живется. Каждый год отмечались новые достижения, а потом и вовсе объявили, что скоро грядёт коммунизм. В те годы многие обитатели захолустных хуторов и посёлков ожидали прихода новой жизни. А для того, чтобы в этом убедить всех, в райцентрах устраивали выставки. В Гулькевичах - в нашем райцентре на площади, где колхозные мужики с машин прежде продавали картошку, привели из хозяйств самых больших кабанов и быков. Там же в центре, как в Москве на ВДНХ, соорудили крашеные фанерные павильоны. На стендах для зевак разложили огромные, из тех, что по распоряжению райкома, нашли на полях тыквы, початки кукурузы, кочаны капусты.
12. Быть может дети?
Быть может, и пили фронтовики, потому что понимали – жизнь их, как партия шахмат в сельском клубе, проиграна вдрызг. И ничего уже им с этим не поделать, но есть же ещё дети. Вон, малой уже вытянулся, как оглобля. А вдруг он чего-нибудь добьется и наградит отца? О, сколько карьерцев тешило себя такими карамельными надеждами. Да и мой отец, определенно, в мечтах видел меня в блестящих пагонах и в парадной офицерской форме. Может быть, именно потому, при экзекуциях ремнём мне доставалось больше положенного. Но что взять с него, моего простодушного и необразованного родителя. Он из лучших побуждений старался вразумить меня и выбить из меня дурь, ибо, как все молодые и неопытные родители, считал меня своей копией. Он надеялся, что со временем я стану офицером, о чём он сам до войны мечтал. Чтобы пробудить во мне интерес к военной карьере, он время от времени в доме заводил военные порядки, а именно отдавал команды, как это делают на службе. Со временем ему пришлось распрощаться с пустыми иллюзиями, ибо стало понятно, что я совершенно лишен тех талантов, которыми наградила природа его. Идя по улице, он всегда смотрел, куда наступает, и потому носил свои туфли аккуратно, по нескольку лет. Я же, наоборот, при ходьбе по карьерским шпалам и галечным тропам ни одного камня не пропускал. В конце концов, отец мой был вынужден признать жестокую силу фактов, а именно то, что я уродился не в него, а, как он считал в мать. Эту аксиому он принял, как несправедливое и незаслуженное проклятье, свалившееся ему на голову в дополнение к тому, что ему самому пришлось пережить.
Но не один мой родитель тешил себя такого рода иллюзиями. Время от времени, в Карьере в красивой флотской форме, в бескозырке с ленточками появлялся какой-нибудь курсантик. Наблюдательные карьерцы узнавали в нем того самого шалопая Серегу, от проделок которого они сами иногда страдали. Но горделивый отец юного морячка, прощал ему все его прежние шалости и приводил свою надежду в буфет, где работяги вечерами попивали пенное пиво. – Да, говорил вкусивший долгожданного счастья старик, – «Кто был никем, тот станет всем». Именно в этот момент до обывателей должен был дойти истинный смысл революционной песни. Однако через несколько месяцев нерадивого сынка из училища отчисляли, и папаша потом долго обходил буфет, и не появлялся в клубе, чтобы не слышать за спиной насмешливое, – Кто был никем, тот и останется никем.
13. Забытые люди
В 1961 году, в год полёта в космос Юрия Гагарина в соседнем селе Новоукраинском устроили праздник - «День села». Развлекать селян приехали московские и краснодарские артисты. На фанерных стендах изобразили, каким будет колхозное село через двадцать лет. Рядом с двухэтажной школой должны были появиться такие же, как в городе пятиэтажки и, напоминающий античный амфитеатр стадион. Многие, наверно, поверили, что новая совсем иная жизнь наступит скоро.
И в то же самое время в кубанских сёлах жили и доживали свой век люди из прошлого. Чего им только в жизни не досталось - войны, кому-то плен, голод, тиф, оспа, контузии, ранения. Каждый из них, мог бы погибнуть на войне, но пережил её лишь благодаря счастливому случаю, можно сказать чуду. И эти зачастую опустившиеся люди, у которых впереди не было ничего, на взгляд их детей, были неудачниками. А этого своим родителям дети простить не могли. Подростки мечтали скорее вырваться из убогого мира и начать другую жизнь.
14. Иллюзии и жизнь
Передо мною были две картины. Одна, которую я мог наблюдать сам, и другая, о которой писали в газетах и рассказывали по радио. В моей детской голове эти две разные картины – не совмещались. Факты реальной жизни день ото дня множились, но и радио и газетам я не мог не доверять. Не было же выдумкой то, что где-то люди километровыми плотинами перекрывают великие реки, запускают в космос спутники и под музыку из «Лебединого озера» балерины наворачивают по тридцать два фуэте, а затем на сильных руках партнеров парят над сценой Большого театра. В конце концов, я решил, что вся страна живёт так, как пишут в газетах, а здесь у нас по какому-то недоразумению образовалась и вопреки логике и здравому смыслу существует некая зловредная карьерско-вишневская аномалия, где почему-то все наоборот: начальники самодуры, работяги вороватые алкаши, а женщины? Ну, разве можно назвать эти жалкие существа в таких же, как у мужчин керзовых сапогах, и в старых платках женщинами?
15. Женщины
В послевоенные годы женщине найти работу было очень трудно. Продавцом в магазин не устроишься, ибо не было тогда почти никакой торговли. В каждом селе обычно был один магазин, где продавалось всё: водка, сигареты, конфеты, пряники, чай да хлеб, лопаты и вилы. Но хлеб – это позже. Магазинов больше и не требовалось, потому что и эти товары покупать было не за что. Нескольким карьерским дамам повезло - они устроились работать в контору либо в бухгалтерию. В школе, конечно, были учительницы. Ещё все знали Феню банщицу. На путях дежурили стрелочницы, а в конторе убирала уборщица. Однако большинство замужних женщин сидели дома с детьми. Правда, это считалось так. У всех были огороды, птица, так что дома нужно было работать с утра и до темна. Другое дело, если женщина была незамужней. В этом случае ей приходилось соглашаться на любой труд. Как вариант она могла записаться в колхоз. Но работа в сельском хозяйстве сезонная и тяжелая. Летом на поле жарило солнце, а платили в то время мало, и нужно было трудиться весь световой день. При этом мать ещё должна была думать о детях. Впрочем, была ещё одна возможность - устроиться на железную дорогу в путейную бригаду. Путейцами, а точнее путейками командовал мастер, мужик. А в его бригаде были одни тётки. В промасленных грязных ватниках по команде начальника «Ать-два, взяли!» дамы железными клещами поднимали рельсу и тащили её на положенное место. Потом железнодорожницы брали кувалды и заколачивали ими стальные костыли в деревянные шпалы. Специальной линейкой мастер замерял расстояние между рельсами, и потом они шли дальше.
Женщины, это я теперь пишу женщины, а тогда на многих из них смотрели, как на жалкие существа. Одну из них, что жила в хуторе, называли Хозя. Конечно, это не имя, а прозвище. Эта пожилая женщина, с лицом перепаханным морщинами, с шеей, перекрученной, как саксаул была полуглухая. Была ли у нее родня? Кого это интересовало? И зимой и летом она ходила в калошах, выходила, наверно, только к магазину за хлебом, и все. И вот позже я вспомнил ее. Всплыла она передо мной. И мне стало жутко. Боже мой, что-то стрельнуло во мне, ведь она была женщиной. Она была рождена для того, чтобы кавалеры влюблялись в нее, бились из-за нее на кулаках, дарили сначала фиалки, потом тюльпаны, потом розы, целовали руки и ноги и на коленях у ног ее молили о любви. А вместо этого? Быть может, тот, что обещал носить ее в белом платье, истек кровью от осколков на Германской. Либо, кто знает, может, пылкие ее женихи изрубили друг друга шашками, как дети царя Додона, на Гражданской. И вот она всеми брошенная и никому не нужная превратилась в бесполое существо.
Ну, а что было с выжившими мужиками? Пузиков, например, вернулся с войны без ноги. Он жил в Вишневском, и был колхозником. Пенсии инвалидам платили очень небольшие. Кажется, доплачивали по десятке. А у него были дети – девочка и мальчик, да очень худая, одни глаза, крикливая жена. Это только в песне поётся: «Мы тебе в колхозе дом построим». А он, как и все вишневцы жил в своей убогой под камышем хате. И ему, как и другим безногим и безруким, нужно было где-то работать. Работу ему нашли. Он работал в бригаде водовозом. Женщины в поле пололи свёклу, а он следом за ними на кобыле возил бочку с водой. Хоть какое-то дело, за которое ему двадцать рублей платили.
16. Староста
Когда немцы в сорок втором году пришли в Вишневский, они, из местных назначили старосту. Их выбор пал на Ивана Абрамовича. Через несколько месяцев, однако, немцы ушли, а их староста остался. Моя мама говорила, что Иван Абрамович был хорошим старостой и никого не обижал. Это понятно, был бы он плохим, его посадили бы, если не хуже. Я помню его уже пожилым и, не вполне здоровым человеком. При мне он в колхозе не работал. По какой причине? Быть может, сами колхозники не желали работать с немецким пособником, но скорее всего он был убеждённым противником колхоза, единоличником. Да и как бы он в его годы, лазал с тяпкой по свекловичному полю? Как бы то ни было, но я не совсем понимал, каким образом он существовал? Отчасти, конечно, он кормился со своих пятнадцати сотых. Как у всех, у него были куры. И, кроме того, иногда на базаре в Кропоткине он приторговывал дичками вишен из своего сада. Продавал он их как Владимировку или Шпанку. Потом, однако, его разоблачили, и свой бизнес ему пришлось ликвидировать. Появляться на рынке он опасался. Живя в хуторе, Иван Абрамович из своего двора выходил чрезвычайно редко. Жены у него не было, но у него был мальчик. Этот мальчишка был младше меня, года на три. Я даже не знал, кто он ему – сын или внук? Иногда этот всегда молчавший мальчик выходил на улицу. Но как только кто-то из пацанов появлялся с ним рядом, Иван Абрамович звал его во двор. Мальчик этот ни с кем не играл, мы не знали, как его зовут. Он даже в школу не ходил. Ребёнок этот был таким же затворником как Иван Абрамович. В селе бурлила жизнь, люди отмечали праздники, ходили на похороны, а эти двое отгородились от всех, и жили, как, на необитаемом острове.
17. Захарович
Захарович - пожилой карьерский фельдшер. Он был старым большевиком, высланным по какому-то делу из Ленинграда. До войны многих ленинградских зиновьевцев расстреляли. И то, что Захарович со своей женой тихо прижился в нашем Карьере было для него удачей. И всё же Захарович был нашей знаменитостью. Два раза в год в костюме и в галстуке выступал он на школьных торжественных собраниях с воспоминаниями о встречах с Лениным. Один раз он видел вождя на броневике у Финского вокзала, а другой раз, какая-то девочка на улице узнала дедушку Ленина и вручила ему букет цветов. Позже, при Хрущеве, с фельдшера опалу сняли, и он вернулся в Ленинград.
18 Неудачники и не только
Наверно читатель подумает, что я специально пишу о неудачниках. Таких, скажут мне, всегда было немало. Конечно, были и другие люди, которые на свою жизнь не жаловались. Но судьба любого человека в то время, в любой день могла измениться. Рядом с нашим колхозом находился знаменитый совхоз «Кубань». Кубанцами руководил директор, орденоносец и герой труда. На какой-то Сессии этот заслуженный товарищ сообщил, как много зерна и сахара получили работники совхоза на свои трудодни. Его речь транслировали по радио, из которой его земляки узнали, что их директор факты приукрасил. Подозреваю, что у него другого выхода и не было, ему пришлось так сказать. Но простые труженики совхоза обмана директору не простили. На него пожаловались. В то время на жалобы чаще всего внимания не обращали. Но в этом случае письму дали ход. В партии с директором разобрались, с должности его сняли и отправили работать простым извозчиком. Как верный сын партии этот очень тучный пожилой человек летом в жару возил на лошадях мешки с зерном на мельницу. Он сидел сверху на мешках и ехал по пыльной дороге мимо хуторов, испытывая унижение, так как на него показывали пальцами. Прежде никто из вишневцев его даже не видел. О нём знали только из газет. И вот он стал посмещищем и олицетворением свершившегося правосудия. Через год этот явно больной человек умер.
19. Александр Васильевич
Мне нравился наш учитель истории Александр Васильевич. До сих пор помню, как он рассказывал нам о великом Перикле, о Демосфене. Он так объяснял тему, будто сам был творцом истории. Сам Александр Васильевич во время войны был майором и интересно рассказывал нам о Сталинградской битве и о Курской дуге. Слушая его, мы были уверены в том, что он сам эти операции в генеральном штабе разрабатывал. Как глубоко порядочный человек, он древних деспотов судил очень строго. Некоторых из них он называл подлецами. Учитель истории, хоть и был фронтовиком, но пил в меру. Тем не менее на каком-то застолье он показал директору нашей школы, с которым был дружен, трофейный пистолет. С директором они позже из-за чего-то поссорились, а тот о пистолете сообщил куда надо. Александра Васильевича из школы попросили. К счастью, его не арестовали, и работа для него нашлась в карьере. Там он до самой пенсии проработал мастером в бетонном цехе. До сих пор вспоминаю его улыбающимся в майке с лопатой возле бетономешалки. Когда я учился в шестом классе, Александр Васильевич собрал школьников, у кого были велосипеды, и поехал с ними в десятидневный велосипедный поход, вокруг Кубанского водохранилища.
20. Извозчик и шофёры
Легковых машин в те годы в нашей округе почти не было. Разве в колхозе у председателя была служебная «Волга». Да и то, появилась она не сразу. А народ тогда перемещался, кто как мог. В ближайшие посёлки ходили пешком или голосовали на попутки, грузовые, конечно. В карьере тоже были лошади – старые Васька и Машка, резвый жеребец Мальчик, и ещё кобыла какая-то. Следил за лошадьми пожилой калмык Баюр. У него на родине были какие-то проблемы с родственниками. И Баюр, на старости лет оставил свой дом, и доживал среди чужих людей возле лошадей. Смотреть за лошадьми, это, наверно, всё, что он умел. Потом лошадей сдали на мясо. А в карьере появились две грузовые машины. На них возили не только грузы, но и людей. На планёрке решали, кто утром поедет в Крапоткин, механик или главный инженер? Ну, а по пути всем, кто хотел в город, позволялось забраться в кузов. Автобус из Кропоткина в Карьер тоже стал ходить, но ходил он не часто.
Водителями карьерских грузовиков марки «Газ» работали два брата Иван и Тимофей. Старший Иван был человеком добродушным. Войну он провёл за баранкой. Песня «Мы вели машины, объезжая мины, но баранку не бросал шофёр» - это о нём. Если, что было надо привезти, уголь на зиму или дрова, он всегда соглашался и за свою услугу ничего особенного не требовал. Достаточно было пригласить его за стол, налить самогона, подать закуску и поговорить по душам. Младший брат Тимофей тоже не отказывал что-нибудь подвезти. Но у него был большой недостаток. Он не пил, и за стол, если его приглашали, не садился. Почему? Может быть потому, что у Тимофея была обида на начальника карьера. Квартира этого нового начальника находилась в Крапоткине, в семи километрах от места работы. А карьер, которым он руководил – был не простым карьером. Предприятие это находилось чуть ли не в самом очаровательном месте всей округи – в самом Палашкином дворянском гнёздышке. И вот этот начальник и действительно предприимчивый человек, решил немного улучшить и свои условия. Лошадей, как я говорил, он распорядился сдать на мясо, а на месте старой Палашкиной конюшни начальнику сложили небольшой летний домик, куда он с семьёй и переехал на жительство. Многие бы захотели жить – в очаровательном Палашкином саду возле Палашкиного пруда. Но Тимофей хотел справедливости. Он написал письмо в газету «Советская Кубань». Написал он про начальникову дачу и ещё про то, что знал, ибо сам же на карьерской машине начальнику материалы и возил. Разбираться с письмом приехал кореспондент – полковник запаса. Гостя из краевого центра встретили по-хорошему, накормили, напоили и он изложенных в письме нарушений не заметил. Увольняться нужно было не начальнику, а Тимофею. А в это время, карьерцы начали осваивать новый бизнес. Они ставили теплицы и всю зиму в них возились с огурцами. Потом огурцы они везли продавать на Север. На огурцах можно было заработать больше, чем в карьере. И Тимофей тоже заработал и построил кирпичный дом.
21. Грешники
Неправильно жили мужики наши. Да что там говорить, были они грешниками. Те, что работали скотниками на фермах, не досыпали корма в корыта колхозным свиньям, а заныканное втихую оклунками по ночам тащили в свои дворы. Другие же у заезжих шоферов покупали краденый комбикорм. Ещё пили они из алюминиевых кружек свой вонючий самогон и закусывали его солёными огурцами из бочек, что стояли в погребах, да солёным салом с чесноком. А еще гоняли своих жен по огородам, когда те, уж очень сильно их об этом просили.
Шло время, менялась власть, и на чей-то взгляд нелепое название поселка Карьер начальству не понравилось. Его заменили на другое, ласкающее слух – Красносельский. В центре Красносельского, там, где физрук наш Павел Яковлевич побуждал нас вместе с девчонками делать наклоны и приседания, и где мы до упада гоняли в «знамя», построили двухэтажное школьное здание. Непонятно, однако, где теперь бегать детям?
22. Хутор без истории. Вишневского не стало
Работающих колхозников в Вишневском осталось совсем мало. И тогда кто-то посчитал, что для оставшихся хуторян выгоднее будет построить в другом месте две пятиэтажки. Саманные развалюхи бывших колхозников к тому времени уже ничего не стоили. И хутор снесли. Срыли и тутовник за ним, саму речку Синюгу, срыли и все земли вокруг. В том месте, где был хутор стал балластный карьер. А после того, как балласт вывезли на месте моей родины остался огромный заброшенный котлован. Пощадили лишь небольшое деревенское кладбище, но и к нему добираться очень непросто. Поселок Красносельский слился с соседними хуторами. Со всех сторон этого поселения зияют несколько обширных выработанных карьеров. А от моего детства, кроме этих моих строк, не осталось ничего, даже названий. Ну, может быть кладбищенские могилы вишневцев и карьерцев. Но они молчат.
23. Наследники гениралисимуса
Когда я учился в первом классе, страну постигло великое горе – умер товарищ Сталин. Велик и могуч был созданный под его руководством Советский Союз. Но все держалось на страхе. В семилетнем возрасте на чердаке я нашел старый учебник истории. Книжка в дорогом переплёте была отпечатана на дешевой бумаге. В ней был невероятно красивый портрет Сталина. Генералисимус был в белом кителе с маршальскими погонами, с четырьмя звездами Героя на груди. В книжке были портреты других военачальников - Ворошилова и Василевского. Многие строки в книге были зачёркнуты чернилами. Куски других страниц были отрезаны ножницами, а вместо них были вклейки с другим текстом. Время от времени я доставал её и с восхищением рассматривал репродукцию с портретом до недавнего времени главного человека страны. С некоторой опаской, я всё же показал свою находку родителям. Но они, вместо того, чтобы вместе со мной любоваться маршалами, книжку отобрали и бросили в печь. Линия партии всё время менялась и за хранение книги, в которой могло быть что-то зачеркнуто не так, можно было пострадать.
24. Пострадавшие
В вишневском пострадал Манжугин. В молодости мой дед воевал у Буденного, а потом совершенно случайно встретил его в Вишневском. Этот дедов сослуживец был колхозником. Как-то уже после Сталина, он взял на ток радиоприемник. Там вместе с ним работали ещё двое. Манжугин включил передачу запрещённой радиостанции. После этого один из слушавших вместе с ним, донёс об этом. Другой колхозник факт прослушивания подтвердил, и Манжугина посадили. Выпустили его через несколько лет. Это был грузный на вид и очень больной человек, который вообще ни с кем, ни о чем не разговаривал. По всему было видно, что в тюрьме он подорвал своё здоровье. Через год после выхода из тюрьмы Манжугин умер.
25. А что они могли?
Да, не были праведниками мои земляки. И здесь не о чем спорить, они были грешниками. Не подставляли они другую щеку, для нового удара. Они, изменяли женам, таскали в мешках зерно с колхозных полей. И вообще, думали ли они о заповедях Христовы? С коммунистическими заповедями у них тоже были проблемы. Хотя и в этих новых заповедях тоже было много хорошего: интернационализм, защита Родины, человек человеку друг, товарищ и брат. Жизнь, однако, была устроена так, что для того чтобы прокормить семью приходилось воровать. Осуждать, однако, своих односельчан за их грехи сегодня я не могу. Что для них библейский ад? Сама их жизнь для них была уже карой. Разве не было адом, то, что Митроша трижды горел в танке, потом трижды терпел после стакана самогона, когда ему ножовкой пилили ногу, и потом без ноги доживал в своей глухомани?
Со временем, при Хрущеве, людям полегчало. В колхозах стали платить деньги, в магазинах продавали не только хлеб. В округе открывались новые производства, на которых можно было устроиться на работу, да и вообще, кто хотел, мог уехать куда угодно. По радио объявили, что совсем скоро станет еще лучше, так как вот-вот мы построим коммунизм. Однако, несмотря на это, авторитет власти был очень низок. В коммунизм, а точнее в скорую халяву, никто не верил. Прожившие непростую жизнь мужики понимали, что надуть их, объегорить или развести, это могут. Но вот чтобы так сразу ни за что всем раздавать стали все что захочу, нет. Такого никогда не было, да и не будет.
Где-то Товарищ Хрущев обмолвился о том, что частное единоличное хозяйство в нашей стране неэффективно. Так это и было. Корова, если ее содержал частник, требовала огромных затрат времени и труда. Коммунизм был уже на пороге, а люди пасли своих бурёнок, косили для них корма, копались в навозе. Частникам решили помочь, и коров «порекомендовали» сдать. За счет этого колхозы план по мясу перевыполнили, а бывшим хозяевам буренок вечерами стали привозить по литру на человека молока с колхозной фермы. Возили молоко год, возили два, а потом прекратили.