Минувший год для Вики сложился неожиданно трудно. Всегда считавшая себя везучей, как никто другой, она и в самых печальных размышлениях, иногда тревоживших ее воображение, не могла предположить, что столкнется с такими трагическими потерями. Однако же случилось. После неожиданно оглушительного скандала уплелся к тайной любовнице разоблаченный гражданский муж, которому было отдано целых семь лет, самых-самых, из тех, когда человек молод, здоров и успешен. Тревожные сигналы измены Вика впервые ощутила около года назад. Поначалу мимо головы пролетело, а вот сердце учуяло неладное, словно реле щелкнуло – а что происходит? Отметила: муж стал чаще задерживаться на работе под разными, порою нелепыми предлогами, телефон отключал – такого прежде не наблюдалось. Он, ее гражданский муж, преподавал информатику в колледже (бывший техникум связи), старался жить проще, в начальники, как Вика, не стремился, ездил на общественном транспорте, тогда как Вика управлялась с мощным внедорожником. В быту тоже был весьма неприхотлив, сам себе рубашки стирал и гладил, килограммами поедал магазинный холодец, уверял, что для суставов весьма полезно, и почему-то еще не умер от подозрительного продукта. Вика привыкла к странностям мужа. Куда он мог уйти, этот рохля, с его-то холодцом и субботними стирками? Такого на помойку выбрось, не подберут: мороки будет больше, чем пользы. Деток у них тоже не было, а когда этим хлопотным делом заниматься? В двадцать пять Вика возглавила отдел крупной фирмы, доверили, допустили. Стало быть, она не пустышка с симпатичным личиком, каких пруд пруди, а годится для настоящего, серьезного дела. Вика сознавала, что получила тот самый выигрыш, какого иные ждут целую жизнь. Однако не загордилась, с коллегами оставалась ровной и в меру отзывчивой. Понятно, что целиком погрузилась в работу. Не то, что утонула, но занырнула так глубоко, что порою у самой дух захватывало. А что дом, муж? Хватит сил и для мужа, успокоено думала Вика, когда главное будет сделано, карьера сложится, возьмусь за семью — быть может, ребеночка родим, пока одного, чтоб сильно от дел не отвлекаться, дальше – видно будет. А затем дом построим свой, собственный за городом, чтоб ребенок — сынишка или дочка? — на травке резвился, чтоб воздухом дышал чистым, непременно с запахом сосновой хвои. Так Вика представляла будущее, торопя свои мысли, а одумалась, когда однажды чуть-чуть щипнуло сердце. Было отчего – на пиджаке мужа Вика обнаружила чужой женский волос, учуяла исходящий от воротника рубашки запах неизвестного парфюма, какого отродясь в их доме не водилось… Дождалась! Однако Вика, даже дома помня о своем начальственном статусе, держалась на высоте, не опустилась до ревности и пошлых упреков. Успокаивала себя так: побалуется малость муженек, чего с него возьмешь, все они на одну колодку деланы, кобелиное племя, однако в новую жизнь не тронется – очень уж ее гражданский муж опасался перемен. Не то что сменить жену, Вике пришлось целых два года уговаривать его начать ремонт квартиры. Потом еще год с небольшим пластались с этим ремонтом. Устали, конечно, измучились оба, зато устроили маленький удобный мир для себя. Еще отвели уголок для собаки Найды, общей любимицы, которую щенком подобрали на улице и выходили. Найда стала второй потерей для Вики – собаку муж тоже увел в новую семью. Вика упрашивала оставить ей хотя бы собаку, но муж был неумолим. Он раскричался, покраснел от напряжения, неприятно брызгал слюной в сторону Вики, доказывая, что она заморит собаку, что ей на всех наплевать, кроме своей карьеры, а животному будет лучше в новой семье, где уже подрастает сынок, зачатый в тайной связи… Так вся вроде бы налаженная жизнь Вики и покатилась под горочку.
Оставшись без мужа и собаки, Вика по-прежнему ездила на работу, что-то делала, кого-то распекала за нерадивость, с кем-то решала проблемы, а вечером, дома, уединившись в кухне, тихонько плакала. Она закрывала лицо полотенцем, чтобы ее всхлипы не услышала больная мать, лежавшая пластом в соседней комнате после внезапного инсульта. Вику душила обида оттого, что человек, которого на считала близким, так запросто предал ее. Проще говоря, плюнул в душу. И как после случившегося предательства его называть? А разве она была плохой женой, если вернувшись с работы, зачастую расстроенная, нервная, не отгораживалась непроницаемой стенкой от мужа, семейных забот, от ухода за матерью, наоборот, Вика впрягалась в работу с каким-то отчаянным остервенением — она готовила, жарила, парила, чтоб накормить и мужа, и больную мать. А разве это не она лечила мужа от всегдашней весенне-осенней простуды, когда он чихал, кашлял и стонал настолько непритворно, что Вике порою становилось стыдно за свое здоровье. Или Вика не снимала с его пиджака чужих волос? Ведь ни одного попрека! Ну не родила ребенка, замоталась с фирмой, так муж особо и не настаивал, лишь однажды обмолвился, дескать, семья неполная. Вика, помнится, обещала подумать. Муж больше на эту тему не заговаривал, возможно, желание улетучилось, а может, уже на другую женщину обратил свой взор, кто его знает, а Вика о том, как позже выяснилось, важном намеке просто забыла в суете фирменных и домашних забот.
Месяца четыре ушло у Вики на зализывание ран, она медленно, тяжело вживалась в новую реальность, где не было мужа и собаки. К Вике впервые пришло осознание того, что одиночество – это не только темная беспросветная ночь за окном, холодные стекающие струи дождя по стеклу и не к кому обратиться со словами: «И когда только погода установится?» — но пустота внутренняя, угнетающая, когда понимаешь, что дальше уже ничего не произойдет важного, от жизни ждать нечего, кроме череды серых мглистых дней. И бывшего мужа с их общей собакой следовало поскорее забыть, вычеркнуть, удалить из памяти, как зараженный файл. Удалить без возможности восстановления! Иначе не выжить. Не вытянуть дальнейшую череду одинаковых дней. И она старалась следовать собственной установке. С переменным успехом. Но плакать стала реже.
В доме, вечерами, они оставались вдвоем – Вика и ее мама, которая не разговаривала после перенесенного инсульта , а единственным средством коммуникации между ними оставались едва живые пальцы матери. Вика держала мать за руку, что-то говорила ей, а та в ответ еле заметно отвечала подрагиванием иссохших пальцев. Так и общались. Можно предположить, что мать догадывалась о черной полосе в жизни дочери, кто же еще-то лучше других знает своих детей, только сказать ничего не могла. Вике до слез было жаль маму, которой она ничем не могла помочь, кроме сочувствия и бережного ухода. Глядя на беспомощную мать, Вика представляла и свою жизнь, расколотую на две половинки, – с мужем и без него, а дальше никакого просвета, темный непролазный лес, никакой надежды, что дальше станет легче, проще. В такой внутренней неопределенности она работала, ухаживала за матерью, не зная, что же сулит ей завтрашний день.
А потом случилась самая страшная утрата – ушла из жизни мама, угасла также тихо, как жила, безотказная, милая, добрая мама — в один из ветреных весенних вечеров она в последний раз закрыла глаза. Когда Вика зашла к матери, на ее лице замерли покой и умиротворение, и только две крохотные слезинки сохранились на восковых щеках. Вика ладошкой вытерла материнские слезы и расплакалась сама. Ей было жаль маму, которая ушла навсегда, жаль свою незадавшуюся личную жизнь, жаль изменившего мужа, уведенную из дома собаку. Теперь впору было самой встать у окна и выть на полную луну, как повредившийся умом человек…
Ранним утром Вика позвонила в деревню тетке, сестре матери, сообщила о случившемся. Легкая на подъем тетка примчалась вечером. Звали ее Клава, была она высокого роста, широкая в кости, с ярко накрашенными губами и огрубевшими от тяжелой крестьянской работы руками, очень шумная, беспокойная, дотошная и непоседливая. Вика диву давалась, наблюдая со стороны за теткой то с восхищением, то с испугом, как Клава умудряется делать одновременно несколько работ: подметать пол, толкать мощной ногой мешающие проходу шкафы и двери, отдавать распоряжения захандрившей Вике. Между делом решительная тетка поведала племяннице о своей извилистой деревенской жизни, где всего было в достатке: и радости, и горя. Второго, конечно, побольше. Так, Вика узнала, что тетка трижды выходила замуж. Двое мужей померли, царство им небесное, хлипкие здоровьем оказались, не предназначенными для суровой сельской жизни: один грыжу заработал на сенокосе, не поостерегся, долго к врачам не обращался, а когда привезли на носилках в больницу – было поздно, ущемление, отмирание тканей, заражение; второй мужчина под трактор угодил в пьяном виде – тут уж вовсе гордиться нечем. А третьего сожителя Клава выпроводила сама, после того, как поймала с бригадиршей в копне прошлогодней сопревшей соломы. Надела той бессовестной бабенке со среднетехническим образованием ее же трусы на голову, а сожителя, такого-сякого, нагрузила мешком с приданым, где были рубашки и кальсоны на пуговках, да и вырулила на большак – ступай, мил человек, и не оглядывайся, заход солнца в той стороне… Такая решительная женщина была Клава. Вика понимала, как вовремя появилась тетка в ее жизни, как помогла выдержать, не сломаться, не шагнуть в отчаянии с балкона вниз, как ей советовал маленький кривоватый человечек с умильной рожицей, являвшийся каждый раз, когда она оставалась одна, – бес, наверное. С появлением Клавы рожица перестала кривляться, вероятно, делая уборку, тетка нечаянно пришибла того смутьяна. У Клавы на такой случай рука была твердая.
На работе – беда не приходит одна – тоже накатила полоса неприятностей. Подвел сотрудник юридического отдела Андрей. Улыбчивый блондин, считавший себя недооцененным, воспользовался моментом, пока Вика была занята похоронами матери, и подписал очень важный документ, суливший фирме весьма серьезные издержки. Вика подозревала, что сделано это было умышленно и за хорошее вознаграждение со стороны конкурентов. Вика уволила Андрея, а тот, уходя, небрежно бросил: «С такой сукой не то что жить, работать противно!» И что тут скажешь в ответ? Подать в суд за оскорбление? Свидетели где, кто подпишется? Две девушки из отдела, конечно, могли слышать оскорбительные слова, но подписывать заявление они точно не стали бы. Обе успели переспать с Андреем, возможно, надеялись, что в будущем на ком-то он остановит свой взор окончательно. Вика молча проглотила обиду, с того дня совсем в собственной скорлупе закрылась. Порою слышала, как шептались за спиной: «Муж ее кинул, не смог такую стерву вынести…» Молчала, хотя и обидно было. Это она-то стерва? Верно то, что требовала многого от других, но ведь и сама выкладывалась – дело-то общее вершили, а премии выписывала всем подряд, не скупясь. И все-таки она для коллектива – стерва. Вот и делай людям хорошее, оставайся после этого внимательным и добрым.
И снова выручила Клава — вынудила племянницу взять отпуск на работе, чтобы вместе уехать в деревню. И они укатили за двести верст от города в те самые места, в ту деревню на двести жителей, где выросли Клава и мать Вики, после школы уехавшая в город и поступившая на ткацкую фабрику.
Деревенская жизнь для городской Вики показалась тяжелой, совсем непривычной. Воду нужно таскать ведрами с колодца, не только для себя, но и для животных, каких содержала работящая Клава. И это сейчас, летом, когда насос можно приспособить, для зимы эта техника не годится – замерзнет. Холода случались до минус сорока. В туалет тоже надо бегать при любой погоде на край огорода, а там всегда дует – и в дверцу, и из-под низа, в очко, сквозило. Летом, оказывается, нужно сено готовить, выгадывая хорошую погоду, запасаться дровами с излишком, чтоб в зимние дни и сумрачные вечера было что в топку положить и не окочуриться от пронизывающих ветров, задувающих со стороны не столь далекого Таймыра. Вика этой жизни не понимала, боялась, что тетка опять что-нибудь придумает, и ей придется задержаться среди зарастающих лесами пустынных полей еще на какое-то время. А Клава, между тем, тоже времени зря не теряла. Как-то вечером принялась рассказывать о приезжем фельдшере Володе. Неспроста, конечно, Вика догадывалась, куда ведут теткины намеки, куда она тропки прокладывает, но сопротивляться активной Клаве силенок не доставало. В разговоре, как бы между прочим, тетка поведала, что Володя паренек опрятный, росточком – не богатырь, но вежлив, всегда первым поздоровается, специалист своего дела — и людям помогает, и заболевшей скотинке, потому как ветеринара «оптимизировали», сократили на хрен, по-русски говоря, а из района не дождешься орлов – то у них бензина нет, то на выезде по ящуру. Какой ящур, кому голову морочат, ругалась Клава, все фермы по району давно на бревнышки разобраны, а ветслужба прикрывается ящуром, хотя сами наверняка на рыбалке водку стаканами хлещут. Так вот, о фельдшере, снова выруливала тетка на интересную для нее тему, поговаривают, был женат, ребенка имеет, но жена, шлюха дешевая, снюхалась с посторонним мужиком, предпринимателем средней руки, как говорят нынче. Тот ухажер оказался при небольших, но постоянных деньгах. Изменщица переметнулась к нему. А Володя остался одиноким, ребенка тоже та женушка беглая с собою утягала… Жалко паренька.
— И что с того? — пожала плечами равнодушная Вика. — Каждый живет как может.
— Я приглашу Володю поужинать, — открыла тайну Клава. — Гуся в духовке запеку, пальчики оближешь. А ты присмотрись, племяшка, вдруг твоя половинка. У меня глаз – алмаз, чую, вы сойдетесь.
— Нет, нет! – испугалась Вика. — Никаких смотрин! Тетя Клава, ты с ума сошла или как? Учти, никакого фельдшера мне на надо!
— Дело решенное! – с деревенской простотой и категоричностью отрезала тетка. – От тебя не убудет. А паренек Володя хороший. Ты слушай меня, Виктория, уж я-то в настоящих мужиках толк знаю. Не одного вот этой ногой прижимала! – и тетка грохнула могучей ножкой по полу так, что в серванте задребезжала стеклянная посуда. – Ужо они у меня!..
Вика вздрогнула от неожиданной выходки родственницы, поступки которой иногда вызывали оторопь, и поняла, что их бессмысленный спор может затянуться на долгое время. А Вика не была готова к продолжительному сопротивлению. Тетка, как всегда, настойчива и непреклонна в своих устремлениях. Викины же скромные силенки ни в какое сравнение не шли с энергией простодушной Клавы. Пришлось подчиниться давлению.
Ужинать они обычно садились часов в семь вечера, когда Клава возвращалась в дом от скотинки, с которой, как она говорила, «управлялась»: чистила клетки бройлеров, уток и гусей, задавала им корм, а потом доила козу, покрикивая на животное, когда та норовила рогом почесать зудящий бок. Нынче тетка вовремя вернулась в избу, умылась, но на стол собирать что-то не спешила. Вика почуяла в этом промедлении некую угрозу, вся внутренне ощетинилась. Оказалось, не зря.
За порогом послышались чужие шаги, заскрипели рассохшиеся половые плахи под ногой неведомого гостя. Предупредительно постучавшись, в двери вошел незнакомый мужчина, замешкался у порога, снимая длинный плащ и водворяя его на свободный крючок вешалки. Как уже догадалась Вика, это и был теткин «паренек», которому было крепко за сорок. Но возраст не был его единственным недостатком. Этот фельдшер Володя сразу вызвал у Вики неприятие. Она оглядела гостя критическим оком, отметив мятые штаны фельдшера, чистую, но застиранную рубашку, нелепый галстук, каких не носили с советских времен, долженствующий, очевидно, подчеркнуть присутствие отдаленных следов интеллигентности. Он вообще на что рассчитывал, идя свататься, злилась Вика, уж не возомнил ли, что она сразу бросится к нему на шею? Вот удружила тетя Клава, так удружила! Могла бы сперва со стороны показать человека, чтоб подготовиться. К самому худшему. В более нелепой ситуации Вика пока не оказывалась. И что дальше? Как себя держать с чужим мужчиной, у которого понятная цель – понравиться тебе? Вика молчала, гость тоже нерешительно мялся у порога. Преодолеть возникшую неловкость пока не удавалось. Хуже всего было то, что этот Володя, чей возраст уже перевалил середину жизни, скорее всего, надеялся найти отклик со стороны Вики: он осторожно улыбнулся ей, дескать, не осудите бедолагу, но я таков, какой есть. Вика отвернулась, чтобы не продолжать навязанную комедию.
Положение кинулась спасать энергичная тетка.
— Проходи, Володя, не стесняйся, – пригласила Клава гостя. Тетка надела по счастливому случаю сиреневого цвета платье, выпукло подчеркивающего ее могучие телеса, обильно обрызгала себя «духами» и теперь благоухала, как ей казалось, на радость Володе и племяннице. – Сейчас на стол соберу и станем ужинать. У меня сегодня гусь! – Обернулась к Вике, хитро жмуря смурные зрачки, предложила: –Ухаживай за гостем, Виктория! – и сама потопала к гусю, оставив племянницу с фельдшером. Ох, и затейница эта тетя Клава! Легко сложила полномочия и вручила власть племяннице – радуйся, командуй! Вика готова была провалиться сквозь землю от предстоящего позора.
— Можно пройти? – спросил гость у Вики, подняв на нее серые виноватые глаза. Видно, смекнул фельдшер, что не приглянулся колючей молодой женщине. – Вы, наверное, мне не рады? Пришел вот зачем-то, спокойствие нарушил, не так?
Вика сердито передернула плечами:
— А с какой стати мне радоваться? – мгновенно ощетинилась она. – Мы ведь даже не знакомы. Чего вы ждали?
— Так давайте исправим это дело, — фельдшер сделал шаг навстречу Вике и протянул узкую ладонь с длинными пальцами, на которых видны были следы плохо смытой зеленки.
— Ничего мы давать не станем! – отрезала она.
Вика отступила назад, спрятала руки за спиной, словно боялась, что фельдшер силой их начнет вырывать, требуя взаимности. Однако фельдшер смутился, его явно обескуражило нежелание Вики подать ему руку.
— Извините тогда, – сказал он, краснея лицом, – не хотел вас обидеть. Это все лишь проявление вежливости.
— Ах, вежливость! – вскипела Вика. – Вы ведь свататься пришли, не так ли, Володя?
— Познакомиться сначала, – он растерялся, неожиданная агрессия понравившейся ему женщины не позволяла сосредоточиться и выбрать наиболее подходящие к сложившейся ситуации слова, и он промямлил: – Ну, то, сё…
Вика была в гневе.
— Послушайте! – вскипела она. – А меня вы спросили, хочу ли я с вами разговаривать, знакомиться и чаи распивать? Обсуждать с вами что-то… «То, сё!»
— Мне сказала Клавдия Васильевна…
— Не прячьтесь за чужую спину, даже если она о-очень широкая! – Вику понесло, она краешком сознания понимала, что неправа, несправедлива к этому тихому человеку пускай в дурном галстуке, может статься, этот галстук у него вообще один в гардеробе. В ней вскипела обида последних неудачных месяцев, теперь нашедшая адрес в этом случайном деревенском эскулапе. – По –вашему выходит, если у женщины временные трудности, то она готова голову положить на первое же подставленное плечо, так? Вам не кажется, что, явившись сюда, вы не только меня унизили, но и сами опустились. Не стыдно вам, фельдшер Володя?
Гость, не ожидавший такого приема, растерялся, как-то весь сник сразу, вроде ужался в теле, отчуждение Вики так сразило его, что он не стал дожидаться гуся. Не говоря больше ни слова, захватил свой плащик и, пока тетка гремела посудой на кухне, убрался из дома. Чтоб Клава не вернула, он дверь за собою притворил тихонечко, неслышно.
Ужинать этим вечером не садились. Пока сердитая тетка стропалила племянницу за хамское отношение к гостю, в духовке не дождался уютного стола, сгорел до угольной черноты гусь. Потом до полуночи недовольные друг дружкой женщины проветривали дом, а после разошлись по своим койкам. Тетка захрапела через полчаса, наработалась за день, умаялась. А Вика почти не спала, она размышляла о фельдшере, которого напрасно обидела. Если и не нравится человек, думала Вика, это вовсе не значит, что его нужно унижать. Не мешало бы извиниться перед ним. Но лучше, если она из города позвонит тетке и попросит ее проделать такую малоприятную процедуру.
Раним утречком поднявшаяся со светом Вика собрала те немногие вещички, какие захватила с собой из города, аккуратно уложила в сумку и наладилась к автобусу. Нестерпимо захотелось домой. Там никто не учит жить, не влезает грубо в душу, не хочет переиначить сложившийся уже характер. Тетка немного отошла к утру, увязалась провожать Вику. Пока шли к остановке, тетка поведала прошлогоднюю историю с булавкой.
— В прошлом году было, весной самой, – заговорила Клава, – малой один, пацан наших соседей через два дома, булавку проглотил, и неизвестно, раскрылась она внутри или нет. Малой орет во весь рот, а куда с ним сунешься? Весна на дворе, до города по грязи целый день тащиться, а больница, где есть рентген и детский доктор, за рекой, вроде бы близехонько, да лед уже серый, рыхлый, рыбаки и те не суются на речку… И вот отчаянная голова, наш фельдшер Володя подхватил того мальца с булавкой в брюхе на закорки да и сиганул бегом через речку! Как под лед не ушел, одному богу известно. Мальчонку того спасли, а Володю потом целый месяц таскали к прокурору, стращали, посадить грозились, дескать, не имел права чужим дитем рисковать. Хотели в должности снизить, да куда ж ниже нашей деревни человека сослать-то можно? А ты считаешь, что плохой он человек.
— Ничего я не считаю, тетя Клава, – вяло возразила Вика, ей не хотелось ссорится перед расставанием. – Если Володя такой смелый и добрый, значит, еще получит свою награду. – Вика улыбнулась. – Только я, к счастью, не его приз.
— Да ладно тебе, Виктория, – тяжело вздохнула тетка, – все я понимаю, не в лесу живу. Ты меня, дуру, прости, если не угодила чем. Хотела только помочь тебе. – Губы Клавы, сегодня некрашеные, обветренные, внезапно дрогнули, в глазах блеснули слезы. – Буровишь эту работу, как лошадь, буровишь, мозоли не проходят круглый год. – Она помолчала, глядя куда-то вдаль, где синели леса. – Все какая-то маята, колгота постоянная… И рад бы помощнику, советчику, да хоть бы и поругаться с кем, да нет никого рядом. А уж чтоб кто пожалел, приголубил — никто не придет. Молодая была – не выбрала, а теперь уж до гроба одной куковать.
Вика остановилась, отпустила ручку своей сумки-тележки, обняла Клаву, ненадолго прижалась к ней и отпустила быстро, словно стыдясь минутной слабости.
Простились у автобуса хорошо, по-родственному. Только теперь до Вики дошла простая мысль: кроме тети Клавы на этой грешной земле нет ни одного близкого человека, кому она интересна уже тем, что живет и дышит.
Поездка на автобусе долгая – много о чем передумаешь, глядя на пробегающие за окном пейзажи . О фельдшере Вика тоже вспомнила, ей казалось, пройдет какое-то время, постепенно в памяти сотрется досада от нелепого знакомства, а вскоре Вика и вовсе забудет его — навсегда. Она и представить не могла, как скоро судьба сведет их снова, и присутствие этого человека рядом случится опять не по ее воле.
В городе, на второй день, когда она вышла на работу, Вику сбила на улице машина. Ей показалось на секунду, что за стеклом мчавшейся ей наперерез «волги» мелькнуло лицо уволенного ею продажного помощника Андрея.
Она попала в больницу в таком тяжелом состоянии, что врачи вынуждены были ввести ее в состояние искусственной комы. Вика не воспринимала внешний мир. Ее не оставляло ощущение неведомого океана, по волнам которого ее несло. А потом вдруг являлась к ней неведомая сила и пыталась утащить в самую глубину. Сила была столь непреодолимая, что Вика уже не могла сопротивляться. Она искала под собой твердую опору, будто ногой нашаривала перекладину лестницы, по какой хотела выбраться наверх, к свету, и не находила опоры, с ужасом сознавая, что сейчас навсегда погрузится в бесконечную пустоту… Но каждый раз достигнуть дна пугающей бездны ей не удавалось. На помощь приходили чьи-то сильные уверенные руки, они вытаскивали Вику из пропасти, все выше и выше, туда, где уже брезжил далекий неуверенный свет. Она чувствовала эту помощь, она ждала ее, кажется, даже видела смутный лик того, кто ей помогал, но он был неразличим, как неосторожно смазанный акварельный набросок.
Когда Вика очнулась и осторожно открыла глаза, она увидела дремлющего рядом с кроватью мужчину в белом распахнутом халате. На ее руке лежала рука этого мужчины, крепко державшая ее, со следами плохо смытой зеленки… Неужели Володя?
Она шевельнула рукой, он проснулся. Радостно посмотрел на Вику и пробормотал:
— Слава богу, вы вернулись. Теперь точно пойдете на поправку.
— Это опять вы, Володя? – спросила она.
— Так получилось, простите. Другого рядом не оказалось. – Он поднялся. – Я вашу тетю позову. Выздоравливайте, Вика, а я спать пойду. Залягу часиков на десять. Извините. – И он ушел.
В палате появилась шумная громкая тетя Клава, бросилась обнимать, как крыльями накрывая Вику полами распахнутого халата.
— Ох, Виктория, как же ты в аварию угодила-то! – причитала Клава. – Я уж, грешным делом думала, не выберешься ты с того света, такие переломы – шутка в деле! Но Володя ни дня не сомневался, вот он молодец-огурец!
— Как он тут оказался? – задала Вика мучивший ее вопрос.
— Так я Володю приглядывать за тобой назначила, – просто пояснила тетка, – на мне хозяйство, козу, гусей, кур не бросишь на произвол судьбы. А фельдшер одинокий и дома одна кошка. Я его упросила, он кошку временно ко мне перетащил, а сам к тебе перебрался. Три недели не отходил, все за руку держал.
— Спасибо, тетя Клава.
— Мне-то за что, милая ты моя? Ты Володе это скажи, уж он-то будет рад.
— Так позови его, тетя Клава, пока не ушел.
— Позову, милая, позову, куда ж ты теперь без него. Сладкая у вас получится парочка – баран да ярочка!
Губы Вики дрогнули в осторожной улыбке, ох, уж эта тетя Клава! Она опять в своем репертуаре. И не успокоится, пока своего не добьется.
Клава выбежала из палаты и вернулась почти сразу, держа за руку фельдшера. Вика повернулась к Володе, улыбнулась благодарно за все, что он для нее сделал, и увидела, какая светлая радость плеснулась в его глазах…