Все наступит лишь завтра
Это юность одетая наспех,
Вбиты в землю ее каблучки,
Все наступит лишь завтра, лишь завтра,
Где-то звук, поворотом оставлен.
Тихий, слабый, взмах тонкой руки.
Прошло совсем немного времени и Лиза перестала так часто обращаться к рассматриванию марок. Вот открытками продолжала увлекаться по привычке. На столе раскладывала цветные картинки, на которых были прекрасные здания, с остроконечными крышами и вытянутыми окнами, с полосками темными на белых стенах. Иногда понравившиеся открытки прикрепляла к стене Лиза, и таких открыток все больше и больше становилось. Получалась такая картина, далекой страны, в которой жили дети, писавшие Лизе письма. Они росли вместе с Лизой, но далеко, далеко, в другом городе, другой далекой страны. И вечером, когда она открывала учебники для восьмого класса, то сначала смотрела на это мир, что получался из рисунков, собирался как кусочки одной большой картины, только потом приступал к урокам.
- Что рассматриваешь? – спросила мать Лизу.
Она сняла очки в тяжелой коричневой оправе, которые одевала только когда читала. Поправила седые волосы, собранные в тугой пучок. На ней было широкое платье, в крупную серо-синюю клетку, которое сшила знакомая портниха, из того же дома, в котором и жила Валентина Александровна с дочкой Лизой.
- Вот новые открытки, получила вчера, - ответила ей дочь.
Невысокого роста, тоненькая, в маленьком коротком ситцевом платье с голубями цветами, стояла Лиза у своего стола, на котором се еще продолжали лежать учебники за восьмой класс, уже открытые на нужных страницах. Волосы темные, пышные и густые лежали по плечам. На прядях волнистых играли лучи солнца, подсвечивая темные волосы.
- Кто же прислал?
Уже собиралась Лиза выходить из дома, но на вопросы матери было ответить важнее, чем бежать к подружкам и друзьям. Зажатая и забитая девочка в первом и втором классе, с мятой и жатой формой, которая была ее единственной одеждой, стала она веселой и дружелюбной девочкой, совсем для себя незаметно. Если раньше, когда жила с матерью в бараке, она не боялась того, как она живет и как одета, то приходя в школу, становилась, словно, девочкой из другого мира. В бараке все были одинаковые, эти халупы достались обитателям такого жилья от пленных немцев, что отстраивали город после того, как его разрушали. А в школе были уже и другие дети. Особенно, поражали Лизу девочки, которые приходил в школу с большими белыми бантами в волосах, это были сказочные девочки, тогда Лиза и не могла представить, что существует еще какой-то мир, в котором ей не удалось побывать. И ей тоже хотелось иметь такой бант, но к ее коротким волосам и веревочки тонкой невозможно было прикрепить.
- Девочка из Лейпцига.
Переписка длилась уже три года, постепенно Лиза и сама научилась переводить письма с немецкого языка, которые писала ей Моника. Иногда приносила ровненькие красивые листочки, в уголках которых были или цветочки или голубки в класс. И Альбина Ивановна рассказывала другим детям, что как важно переписываться с детьми из Германской республике. И пусть потом может не пригодиться в жизни немецкий язык, но он позволит приобрести друзей, узнать тот мир, в котором возможно и не получится побывать.
- Ты продолжаешь переписываться?
По фотографии, что как-то была вложена в конверт, Лиза узнала, как выглядит девочка из далекой страны, у которой было короткое название – Германия. Как-то в разговоре мама ей сказала, что она была в Венгрии, как она говорила – «Дошла до Венгрии». Конечно, Лиза знала, что мама воевала, она видела и медали, что лежали завернутые в маленький белый платочек с синей полоской. Но не задумывалась, что такое война, о которой в доме не говорили, и представлялось, что это было так давно, что в памяти воевавших тоже уже не сохранилось.
- Продолжаю.
Как и Лиза, девочка Моника тоже выросла. И уже думала, кем она хочет стать, она писала о том, где хочет учиться, что ей нравится. Правда, сама Лиза никакой будущей для себя профессии еще не выбрала, она уже знала, что у нее хорошо получается. Училась она легко. Натренировалась готовить уроки быстро, часто для этого хватало перемены. А ее учитель в третьем и четвертом классе, Михаил Игнатьевич, поняв, что в бараке нет у Лизы никаких возможностей хоть как-то делать уроки, придумал ей занятие в школе, помогать в библиотеке, расставлять книги на полках.
Занятие было пустяшным, времени занимало мало, и между стеллажами можно было сидеть за маленькими столиком и выполнять разные задания по математике. И стала на разных листочках, что оставались от тетрадок других учеников, что стопочками лежали в библиотеке, писать письменные работы по математике, а потом и по физике, а потом и по химии. Все же остальные предметы помнила зрительно. Посмотрев раз, запоминала, что на какой странице написано и нарисовано, вот справа скелет и еще надписи ручкой крупные, чтобы помнились нерадивым учеником. И их помнила все эти пометки, карикатуры, учебники доставались Лизе только старые, что не у одного ученика побывали. Чтобы не приходилось Лизиной матери покупать учебники, собирала их для девочки завуч школы Мария Петровна и передавала ей завернутыми в бумагу и обвязанными веревочкой.
- Выросли ведь уже, интересы разные. Чем она увлекается, конечно, знаю. У нее желание стать художником, - сказала мать Лизе.
Хотела Лиза попросить маму перевести ей некоторые места из письма, в котором лежали две открытки, но дверь в квартиру скрипнула, а потом послышался легкий стук по уже открытой двери. В проеме вечно открытой двери, что вела из коридора, стоял мамин знакомый, Петр Валерьянович, который просил Лизу называть себя просто дядей Петей. Это высокий, стройный мужчина работал на хлебозаводе, но несколько лет назад учился в педагогическом институте, на факультете иностранных языков. Но институт не окончил.
- Как Валентина Александровна, сегодня ваш рабочий день?
- Нет, вчера отработала смену на заводе. Сегодня у меня выходной.
- Зайти можно?
- Проходи.
После этих приветствий, Петр Валерьянович прошел в комнату, и сел на диван, по краям которого находились двери, одна вела в маленькую комнату, вторая в кладовку. Обе двери были открыты. У окна стоял стол, за которым занималась Лиза, это был не единственный стол в комнате. У стены справа от дивана стоял еще один стол, квадратный, рядом с ним три стула, обивка на которых в некоторых местах открывала серую ткань, что служила основой для ткани лучшего качества, что должна была оттенять форму стульев. И когда-то эта форма была интересная, но теперь под облупившимся лаком трудно было угадать былое очарование этих стульев.
- Окончила восьмой? – спросил Валентину Александровну Петр Валерьянович.
- Окончила.
- И кем думаешь стать?
- Сварщицей.
- На завод хочешь?
- Так все на заводе работают, в этом поселке других нет, несколько человек в школе, в больнице. Все остальные в цехах, нитки делают. Вон, речки какие цветные бегут мимо дороги, где трамвай ходит. Краски как радуга расплываются, смешиваются, у берега в спирали закручиваются, издали текут, от самого завода. Если птица упадет, то попугай получится.
- И на такой завод пойдешь?
- Буду как все. С рабочим классом. На завод «Волокно» пойду.
- Навсегда?
- Как получится.
- А еще кем хочешь стать? - решил не оставить от Лизы дядя Петя со своими расспросами.
- Еще ученым-физиком.
- А завод тогда зачем нужен?
- Практика. Жизненная практика.
- Где-то наслушались всякой ерунды, - заметил с грустью в голосе дядя Петя.
Лизина мама слушала такую беседу совершенно спокойно, не прерывала, не вставляла никаких своих замечаний. Только через несколько минут, сказала что-то дяде Пете на немецком языке. Они отвлеклись от разговора с Лизой, а та вспомнила, что хотела попросить у матери денег на кино. Но вновь привлечь к себе внимание у нее не получалось. Из разговора она могла выделить только несколько знакомых по школьным урокам слов, но смысл понять не могла. Ее имя не произносилось. Но предложения, в которых были слова о работе и учебе ей были понятны.
- Обо мне говорят, - поняла Лиза, - жаль, что не сказала, что хочу стать дрессировщицей кошек. Или балериной.
Но балериной поздновато. Но ведь немного балетом Лиза занималась. И это было даже не тогда, когда жила в бараке на Льговском повороте, а тогда когда жила с матерью в общежитии на Лесной улице. Вот с этой улицы, там еще и трамвай не ходил, брела пешком через железную дорогу во дворец культуры. И платье беленькое сшили ей, мамины знакомые постарались, и даже чешки нашлись подходящие, но только с растянутой резинкой впереди, иногда с ноги слетали. Но это редко было. И нравилось Лизе стоять в большом зале у зеркал и держаться за деревянную палочку. И учительница была маленькой и воздушной, легкое платье развевалось голубым пламенем, и невозможно было представить, что такой полет можно повторить. И Лиза старалась, старалась, как могла, из всех своих маленьких сил. Но через год из маленькой балетной студии мама забрала Лизу, но в памяти осталось то ощущение полета и скольжения, которое потом никогда не повторилось.
- Заканчивают своей разговор на немецком языке, - подумала Лиза, - теперь и про кино можно спросить, конечно, если есть у мамы деньги, а если нет, то и к подружке можно пойти.
Но прервать беседу она не могла, не хотела, и никогда этого не делала. Никогда она не стеснялась того, о чем говорит мать, это пришло к ней давно, наверное, когда еще была маленькой. Лиза была уверенна, что ее мать знает все. Не было того вопроса, в котором она не разбиралась. О знании писателей, их книг, их планов, а то и мыслей, она могла рассказывать часами. Память Валентины Александровны была обширной и безграничной.
- Тебе нужны деньги на кино? - спросила мама Лизу.
- Хотела бы пойти, - ответила Лиза, не показывая свою особую заинтересованность в этом вопросе.
- Сегодня не получится. Деньги закончились.
- Хорошо.
- Завтра аванс. Тогда и получишь немного денег.
Такой ответ матери обрадовал дядю Петю, он отложил книгу, которую держал в руке. И стал смотреть на Лизу внимательно, ожидая, что она что-то должна у него спросить. Но Лиза совсем не собиралась продолжать разговор об учебе и работе.
- Мне еще хотелось бы задать тебе несколько вопросов, - обратился Петр Валерьянович к Лизе.
- Слушаю, - ответила Лиза, но вяло и обреченно.
- Из своего опыта могу сказать тебе несколько полезных мыслей, - сказал он, с призывом к его рассказу.
Ничего Лиза не ответила. Нотки металла в голосе не относились к ней, а показывали, что разговор будет не простым, но для Лизы важным и полезным. Удивительно, но Лиза обладала не свойственным такому возрасту качеством, она умела слушать собеседника, и находила в этом всегда что-то интересное для себя. Чаще же всего она слушала мать и даже несколько фраз из разговора с матерью могли изменить ее поведение, исправить его, и никогда больше к этому не возвращаться. Когда подростком, попробовала Лиза закатить пару раз истерику, то мать сделал одно, но важное замечание.
- Вот ты сейчас играешь в истерику. А потом не заметишь, как станешь истеричкой. Здесь тонкая грань, не почувствуешь, как грань исчезнет.
И никогда больше не устраивала она дома никаких психозов, научилась себя сдерживать, но не стала пугливой, наоборот она почувствовал легкость и уверенность в себе. Главное, что дала Лизе мать к ее этому еще небольшому возрасту то, что Лиза перестала бояться себя, своей одежды, которой было мало, очень мало. Единственное платье стиралось и гладилось, всегда было чистым, и это единственное платье не могло ей помешать чувствовать себя такой, какими были и другие девочки. Уверенность в себе пришла и уже не оставляла Лизу никогда. Она не была не хуже и не лучше других. Она почувствовал, что никто уже не посмотрит на ее старенькую одежду и пожалеет ее. Она не пугалась, когда подружки приходили с пышными бантиками, и воздушными созданиями порхали рядом, не пугалась и радовалась тому, что у тех появлялись обновки, красивые платьица. Холод и голод жизни в бараке отошел, а остальное по сравнению с этим было и не так важно.
- А ты представляешь себе, как живут ученые? – вернулся к важной теме разговора Петр Валерьянович.
- Представляю.
- И как же?
- В шалаше.
- Шутку принимаю.
- Они живут только для науки. Их ничего житейское не интересует. У них не может быть семьи. Для себя они ничего не требуют. Ученые даже подвергаются опасности и идут на это. Вот выписывает мама журнал «Наука и жизнь», там о многих ученых пишут, об их открытиях, не пишут о семьях и всяческих проблемах. Это особые люди, ничего и ненужно кроме познания мира. Они одинокие, они сильные, они великие.
- И у тебя не будет семьи?
- Не будет другой. А эта уже есть. И не нужна другая.
- Твоей семье не просто живется.
- Значит, и потом не буду бояться тяжелой жизни.
- Жизнь не простая, всегда может быть плохо.
- Другой не было. Другой не знаю.
- Это только благодаря матери ты можешь так легко обо всем рассуждать. Нужно становится самостоятельной. Думать о работе. Думать о том, что пора помогать своей семье. Находиться рядом со своими родными.
Смотрела Лиза на Петра Валерьяновича с неким удивлением. Слова о работе совсем ее удивили. Все учителя говорили о том, что чтобы учиться дальше, то нужно куда-нибудь ехать. Совсем в другой город. Лиза, правда, ни в каком другом городе не была, но уже знала, сейчас знала, что ей нужно ехать, как и другим в новые для нее места. И в этом не было у нее никаких сомнений. Она не представляла, где будет жить, и как жить, что там делать, но уже представляла, что в поезде смотрит в окно, вот и вокзал, шумный и крикливый, а город должен быть просто огромным. Это или Москва, или Ленинград. Только эти города выбрала она для себя. И пусть и говорил ей Петр Валерьянович, что она ни о чем не задумывается, но она знала, что до Москвы расстояние короче, чем до Ленинграда. Оттого и Москва была предпочтительней, чем любой другой город. Но был и еще один город, о котором часто писали в журнале «Наука и жизнь», это – Новосибирск.
- А в каком городе будешь жить?
- Пишут в статьях в этом журналах, что все ученые живут в отдельных городах, и названия их называют. Придется в таком городе и жить. И в Сибирь ехать, чтобы в такой город попасть. И около Москвы тоже есть такие города. Есть такой город Подлипки, там тоже большой институт. Есть город Зеленоград, город Жуковский. Только это маленькие города, но рядом со столицей. Можно туда ехать, но только в самом начале, а потом лучше, конечно, в Сибирь. Там ничего не будет отвлекать. Будет одна наука, будет у кого учиться.
- Из Сибири не так просто будет к маме приезжать, подумала над этим?
- Подумаю. Можно и под Москвой жить. Уже и институт выбрала, туда поеду через два года. В Долгопрудный.
- Уже школу другую выбрала, чтобы в тот институт пойти, - добавила Валентина Александровна, которая листала книгу, и не обращала, казалось, никакого внимания на этот разговор. Книга в руках матери Лизы была тяжелой и старой. Во всю страницу иллюстрации, графические картины. Немецкие.
- Сама выбрала? – спросил Петр Валерьянович.
- Сама.
- А вот я не доучился, а хотел переводчиком стать. Войну прошел ничего не потерял, пришел сильный, и здоровый. И победила меня женщина, этого и представить не мог, преподаватель немецкого языка. И все было хорошо, и немецкий язык хорошо знал, и все шло как нужно. Но как-то пошутил с преподавателем, и сказал ей на немецком языке, другие и не поняли. А она поняла, но так обиделась, что как-то не так о ее красоте сказал, что сначала затаилась, а потом уже на экзаменах, никак не давала мне их сдать. Вот и Валентина Александровна мне помогала, и не чета была преподавательнице, лучше знала, дома, похоже, что с родителями говорила и еще с кем-то.
- С пленными говорила. Их в госпитале размещали, - заметила Валентина Александровна, - когда война закончилась. Стояли в Венгрии. Там и своих раненных было много, но и немцы были. Им операции делали. К ним переводчиков не представишь, только охрану, вот и приходилось с врачами ходить и переводить, что там и как у него болит, а потом по отрывочным фразам представлять из каких мест, на что надеяться теперь после войны. Особенно разговаривать с ними не было никакого желания, многие сестры в госпитале были уже без своих родных, многие ведь ленинградцами были - блокадниками.
- И до пленных, точно, лучше их знала немецкий язык, - ответил на реплику дядя Петя.
- Тогда и вспомнился немецкий язык, а так папа всегда в доме на немецком говорил и моя мама знала.
- Лучше всех знает язык Альбина Ивановна из школы, - подумала Лиза, - тоже иногда с мамой встречается поговорить на немецком, может быть, что и подсказать в переводе писем, что получает Лиза.
- Ладно, о прошлом. Что вспоминать. И ты будь осторожней, не спорь с учителями. С преподавателями. Вот мой спор привел к не обратимому.
- Что изменится от этих разговоров? – подумала Лиза.
- Подумай, что и в Курске можно учиться. Есть и Политехнический институт, есть Педагогический и Медицинский.
- Подумаю.
Отвечать дальше было уже невозможно, так как Петр Валерьянович продолжил разговор уже с мамой Лизы. Говорили быстро на немецком языке. Иногда смотрели на Лизу, но та знала, что потом после ухода знакомого мамы, она ничего не скажет Лизе, не предложит какого-то другого решения ее проблем, не подскажет и не направит, будет так, словно и никакого разговора и не было. Просто уже давно мать решила, что Лиза самостоятельная девочка, сама поймет, что нужно делать, без подсказок. Только через много лет поймет Лиза, как болела душа у матери за ее будущее, как хотелось матери хоть что-то подсказать ей, но мать воспитывала ребенка для жизни, для реальной жизни, оттого и чувствовала момент, когда в реальность и можно выпускать своего птенца.