Разрушитель

I.

Шестнадцатилетний мальчишка, белобрысый, сероглазый, загорелый,  с жизнерадостной улыбкой, стоял на берегу моря и смотрел на ярко-красный, потрясающей красоты южный закат. Был чудный жаркий вечер, и на душе паренька было столь же безоблачно, как и на бирюзовом, беспорочном древнегреческом небе над его головой. Пустынный пляж на много стадий расстилался вокруг него.
     Прямо из моря в сверкающих на вечернем солнышке, нежно ласкающих волнах, пенясь, накатывающихся на берег, навстречу мальчишке шла легкой, парящей походкой необычайно красивая и притом полностью обнаженная девушка. Парень смотрел на нее, улыбаясь совсем еще детской наивной улыбкой во все свои белоснежные тридцать два зуба, и солнце сияло на этой улыбке.
     А девушка шла в глубокой задумчивости, устремив свой взор как будто бы на собственные мысли, и поэтому не сразу заметила одинокого посетителя пляжа. А когда заметила, безмятежное выражение ее лица божественной красоты, сменилось надменной суровостью; русые брови ее сошлись на переносице, изумрудные глаза метнули молнии, почти как Зевсовы перуны.
     - Персей?! – воскликнула она негромко и возмущенно. – Что ты забыл здесь в этот час?! Как ты, мальчишка, смеешь глазеть на меня обнаженную?!
     Тот в ответ улыбнулся лишь еще шире, но никакого  ехидства или низменного инстинкта – словом, ничего плохого не было в этой почти детской улыбке, в этих лучистых, радующихся всему живому глазах.
     - Прости меня, милая девушка, - сказал Персей в ответ, - я не желаю тебе никакого вреда. Просто ты так необычайно прекрасна, что трудно оторвать от тебя взгляд.
      Она подошла к нему почти вплотную и вперила в него свои острые, проникновенные неулыбающиеся зеленые глаза. Взор ее имел почти осязаемую твердость изумруда.
     - Похоже, ты даже не подозреваешь, с кем говоришь, юноша? – произнесла она задумчиво, словно оценивая его.
     - Клянусь Зевсом-громовержцем, я никогда не видал тебя здесь раньше, - продолжая все так же улыбаться, пожал плечами Персей, - Но не будет большим преувеличением сказать, что по красоте ты превосходишь саму Афродиту, а глаза твои сверкают ярче несравненных глаз самой Афины.
    - Ярче глаз Афины, сказал  ты, мальчик? Благодарю! Только ты немного ошибся. Мои глаза не могут превосходить глаза Афины лишь потому, что я сама Афина и есть.
    Персей в ответ весело рассмеялся, так, что даже поднял лицо к небу.
    - Даааа, девушка! – протянул он, так же беззлобно усмехаясь, приняв ее слова за шутку. – Что ни говори, а в скромности тебе не откажешь!   
    - Не веришь?! – она легко взмахнула правой рукой, и электрический разряд, вырвавшись из ее ладони, ударил в песок в двух локтях справа от Персея.
    Юноша не шевельнул ни одним мускулом на лице, никак не выразив страха или трепета перед могущественной богиней, но и недоверие его пропало. Он отступил на шаг назад и почтительно слегка наклонил голову.
     - Приветствую тебя,  прекрасная богиня мудрости.
     И продолжал стоять, все так же, глядя на нее.
     - Что же ты стоишь? – Афина хмурилась все больше. – Почему ты не падаешь ниц перед средоточием мудрости, как подобает всякому жалкому смертному?
     - Если я паду ниц, как же я смогу созерцать твою божественную красоту?
     - А известно тебе, дерзкий мальчишка, что подобный этому случай уже имел место? Знаешь ты, что стало с тем несчастным малолеткой, кому довелось так же, как и тебе, увидеть меня обнаженной после купания?
     - Нет, я не слышал об этом. Расскажи, если считаешь нужным? – молвил Персей. И опять в голосе парня не звучало ни страха, ни насмешки, ни заискивания, ни низменного пристрастия к манящей, желанной женщине – ничего этого. В голосе его слышалось лишь дружеское расположение.
     Афина наморщила нос – воспоминание, посетившее ее в этот миг, было неприятным.
     - Его звали Паллант, - сказала она, точнее, выдавила из себя эти слова, - Он сидел в укрытии все время, пока я купалась и… имел наглость смотреть на меня. Когда я вышла из воды и заметила его, я сейчас же, без всяких слов, одним мановением руки убила этого мерзавца…. Уф… он был, пожалуй, немного моложе тебя… Именно после этого случая я и получила навеки прозвище Паллада – то есть «Убившая Палланта».
    - Значит, я обречен на смерть? – Персей снова светло улыбнулся – его улыбка согрела бы даже самое ледяное сердце. – Что ж, бей! – он показал рукой на свою грудь, продолжая улыбаться. – Я не шевельну и пальцем в ответ, поскольку знаю, что сопротивляться твоей силе бессмысленно. Но право, не каждому выпадает счастье быть убитым самой прекрасной и мудрой женщиной ойкумены!
    Афина уже занесла  руку для нового удара… но опустила ее, вздохнув.
     - Я не стану убивать тебя. – Сказала она с какой-то обреченностью в голосе. – Гордость часто толкает нас на необдуманные поступки. Сознаюсь: убив Палланта, я сделала глупость. Я не буду повторять ее. Да, я не убью тебя, уже, хотя бы ради Золотого Дождя, сотворившего тебя.
    - Какого Золотого Дождя? – переспросил Персей.
    - Ты не знаешь историю своего происхождения? – подняла бровь Афина.
    - Отчего же. Моя мать Даная родила меня шестнадцать лет назад. Здесь, на острове Сериф, мою мать и меня приютил добрый царь Полидект. Своего отца я не знаю. Мать говорит, что он теперь живет далеко отсюда и не хочет нас знать. 
    - Он очень хорошо знает вас всех – твой отец. Он вообще всех людей знает, и все, что делается на Земле ему ведомо. И я прекрасно знаю твоего отца. Ибо это – Зевс-громовержец.
    Персей был очень удивлен, и не поверил поначалу ее словам.
    - Этого не может быть! Как такое могло произойти?
    - А родом ты из Аргоса. Ты знаешь это?
    - Да, мама рассказывала мне, что один злодей заточил ее и меня в деревянный ящик, когда я только еще родился, и сбросил в море. Ящик приплыл сюда, к острову Серифу, и его по счастливой случайности выловили рыбаки…
    - Злодей заточил вас с матерью в ящик, сказал ты? – Афина усмехнулась нехорошим смехом. – Так знай же, что этим злодеем был твой родной дед, отец твоей матери, царь Аргоса Акрисий. Оракул предсказал ему когда-то, что его внук, когда вырастет, убьет его. Тогда Акрисий построил огромный подвал из камня и железа и посадил туда свою дочь Данаю. Он думал уморить ее там голодом, чтобы ты уже никогда не появился на свет. Но вмешался всемогущий Зевс. Он пролился на землю дождем, каждая капля которого сверкала настоящим золотом. Эти капли проникли в темницу твоей матери, а с ними там оказался и сам громовержец. Так был зачат ты. Тебе дали имя Персей – Разрушитель, потому что тебе суждено разрушить много узилищ и темниц и сокрушить многих страшных чудовищ.  Само собой, Даная уже не могла умереть, потому что Зевс позаботился о ней, и с Олимпа ее снабжали всем необходимым для жизни. Но твой дед Акрисий – (здесь на лице Персея мелькнуло крайнее отвращение) – узнав о твоем рождении…
    - Стой, не рассказывай дальше! – воскликнул Персей. – Я все понял! Ах, он, мерзавец, насильник… убийца!.. Я найду его хоть на краю света… и в землю зарою!
    Солнце село, и пустынный пляж утратил краски, сделался серым. Так и безмятежная улыбка угасла на лице Персея. Теперь он был просто зол.
     - Подожди злиться, - сказала Афина, - твой дед поверил предсказанию оракула и испугался. Ведь все люди боятся смерти, и нет ничего ужаснее, чем знать точный срок своей собственной смерти… Что, не так, что ли? Ну вот… А здесь, на острове Сериф, Полидект приютил вас, пораженный красотой твоей матери. Едва увидев ее, он решил, что она должна стать его женой.
    - Еще, того не легче! – проворчал Персей. – Я не позволю вытворять с моей матерью, кому что захочется!
     - К счастью, ты очень быстро вырос. Дети Зевса всегда растут быстрее обычного, как, например, Геракл. И царь Полидект не берет силой твою мать только по одной причине – он знает, что ты заступишься за нее, и боится тебя.
     Персей уже не смотрел на нее – он смотрел теперь внутрь себя, и что-то очень нелегкое, колючее ворочалось в его бесстрашной душе.
     Зато Афина придвинулась к нему теперь совсем уж близко и заглянула каким то странным взглядом в самые глаза Персея – будто в душу…
     - А вот ты-то не испугался меня, - сказала она почти шепотом, - Хотя даже Зевс, скажу тебе по секрету, страшится гнева богини мудрости. Ты единственный мужчина на Земле – исключая бедного мальчика Палланта – который смотрит на меня просто, как на женщину. Но ты при этом смотришь и не боишься.
     - До сих пор не было еще ничего такого, чего бы я испугался, - произнес Персей тихо и с достоинством.
     - И знаешь, я ведь на самом деле вовсе не хочу убить тебя за твою дерзость. Вместо этого я почему-то хочу… Персей, я хочу… поцеловать тебя…
    Тут она резко обняла его за плечи, притянула к себе и одарила долгим, горячим поцелуем в губы, причем, Персей почувствовал, что Афина отчего-то мелко дрожит всем телом.
    Внезапно, толкнув его в грудь, она мгновенно отстранилась, отвернулась, и некоторое непродолжительное время смотрела в потемневшую морскую даль. И Персей, смущенно понурив голову, смотрел на песок.   
     - Хотя может быть, ты и прав, - сказала Афина совсем уж тихо, - вот, я – богиня мудрости, а разве я никогда не делаю невероятных, страшных, кошмарных глупостей? Случай с убийством Палланта – что это, разве не глупость, помноженная на несусветную, дикую, людоедскую гордость?.. А ведь был и еще один почти такой же эпизод. Я тогда превратила прекрасную, ни в чем не повинную, ни за что, ни про что бессовестно униженную и страдающую девушку в ужасное чудовище…
    Персей медленно поднял глаза снова на Афину.
    - Как это было? Кто эта девушка? – спросил он.
    - Теперь ее знают все, - ему вновь казалось, что Афина с трудом выжимает из себя каждое слово. – Это Медуза Горгона…
    - Женщина-чудовище, один взгляд которой превращает любое живое существо в холодный камень, в изваяние?
    - Да, да! – шепотом прокричала Афина – они теперь оба говорили громким шепотом, - И виновницей этого чудовищного превращения вновь была я.
     - Расскажи об этом. – Попросил все еще смущенный Персей.
     - Я расскажу, расскажу… Хотя мне и стыдно… Она мучается теперь на далеком острове Ночи, в том краю, где обитает сам дух смерти Танат. Она страшно мучается, брошенная всеми, даже этим проходимцем Посейдоном…
     - Посейдоном? При чем здесь он?
     - Да… Посейдон…


II.


      - Ха-ха! Посейдон! Ох, сестрица Медуза, не смеши меня, - Пронзительные ярко-голубые глаза Эвриалы смеялись наивным и искренним девчачьим смехом. – Нет, ты слышишь, Сфено, что опять выдумала эта сказочница? Оказывается, в нее влюблен сам владыка морей Посейдон!
    - Зря смеешься, Эвриала. – Медузе явно было не до смеха. – Он проходу мне не дает второй месяц. Он является повсюду, и… и… таращит на меня свои ненормальные глаза и рычит, как дикий зверь: «Будь моей, Медуза! Будь моей!»
    - Он влюбился в тебя, - сказала Эвриала, теплеющим голосом, - Да и мудрено в тебя не влюбиться мужчине. Хороша ты у нас, сестренка!
    Что и говорить, Медуза и впрямь была хороша. Жгучая брюнетка с пышными, длинными, блестящими волосами, за которыми она всегда тщательно ухаживала. Фигура ее плавностью очертаний превосходила прелестью фигуру иной русалки или сирены. Длинные ноги, легкая летящая походка. И огромные, глубокие черные глаза…
    - Он за глаза в тебя и влюбился, - сказала младшая из трех сестер, Сфено, - не каждой всемогущие боги дают такие глаза – всякий мужчина, кто увидит их, застывает на месте с открытым ртом.
    - Что в них такого особенного? – развела руками Медуза.
    - Они, как две больших звезды – не так ли сказал о них этот стихоплет Еврипид? – прищурилась Эвриала. – Видимо, он тоже неравнодушен к тебе, Медуза?
    - А вот он хороший парень, - улыбнулась теперь Медуза, - Он еще не закончил учиться  в школе, а уже пишет такие стихи, от которых хочется плакать. 
    - Ха! – усмехнулась Сфено, - Как можно сравнить жалкого стихоплета, пустомелю с всемогущим повелителем воды! Не глупи, Медуза! Эх, вот если бы кто-нибудь из жителей светлого Олимпа так гонялся за мной. Уж я бы не растерялась.
    - Все у тебя впереди, - хитро подмигнула ей Эвриала улыбнувшись.
    Медуза знала, что у Эвриалы есть любовник, и не кто-нибудь, а бог войны Арес. Старшая из трех сестер встречалась с кровожадным олимпийцем уже несколько месяцев, и по виду была совершенно счастлива.
    - Как ты переносишь этого жестокого убийцу!.. – даже поежилась, взглянув на Эвриалу Медуза, - Мало того, что он не может спокойно прожить день, если никого не застрелит из лука или не изрубит мечом, так он и любить-то способен, пожалуй, только сам себя…
    - Ну, вот, опять пошло дело… - развела руками Эвриала. – Вечно младшая нас учит, а нет бы, слушалась! Подумать только, что многие считают тебя, дурочку, красивее нас обеих.
    – Вы и сами, сестрицы, обе красавицы, и глазастые, не хуже меня… Да, но какие у Посейдона страшные глаза! Это же глаза дикого животного. Он появляется всюду – ведь Посейдон способен вылезти из любой лужи, или даже из чашки с водой.
    И Медуза уставилась в стоявший перед нею кувшин с овечьим молоком, будто оттуда и впрямь вот-вот мог вылезти кто-то неприятный и даже страшный.
    Нет, сестры – плохие советчицы, подумала она. Они в подобных отношениях видят только выгоду. Любовь для них существует лишь в древнем свитке Гомера о Троянской войне, да в стихах  Сапфо. И она, Медуза, еще никогда не испытывала, не знала настоящей любви, только читала о ней. Но истинная любовь должна быть прекрасна, ни с чем не сравнима, и Медуза вовсе не считала себя не заслуживающей испытать когда-нибудь это счастье. А тут какой-то Посейдон со своей маниакальной привязанностью…
    Так как же быть ей, бедной слабой девушке перед лицом морского божества? Что она, ничтожная, может сказать или сделать, чтобы не схватил он ее, не умыкнул мигом и навсегда в свои необозримые, неизмеримые глубины?
    Ох, на мгновение ей показалось, что в белой молочной поверхности мелькнул краешек взлохмаченной сине-зеленой бороды, и блеснули горящие злые глаза…
    Если бы, например, пришел равный богам Геракл и заступился за нее… Не за что-нибудь, а просто так, по доброте душевной – вот было бы прекрасно! Но нет, сила тут не поможет, даже сверхсила. Нужна мудрость. А где ее взять? Разумеется, у богини мудрости – великой Афины.
    «Завтра я пойду в ее храм, - думала Медуза ночью, вертясь в своей постели с боку на бок. – Принесу ей в жертву самого лучшего вина. И спрошу у нее совета. Но пусть никто не знает об этом. Я встану завтра пораньше и уйду».
    До самого утра она не смогла заснуть. А утром, едва розопестрая Эос чуть выглянула из-за горизонта и потянулась, сладко позевывая и разгоняя остатки сна, Медуза вскочила, накинула легкую тунику, босиком, неслышно ступая, чтобы не разбудить досматривавших сны сестер, словно тень слетала в погребок и извлекла оттуда небольшой запечатанный кувшин старинного вина. Этот дар она собиралась принести в жертву богине мудрости. И миниатюрные ступни прекрасной молодой девушки, все так же легко, не потревожив даже пыль на песчаной дороге, быстро засеменили к храму Афины.
    Но уже у самых белых колонн, украшенных затейливой лепкой, остановил Медузу заспанный сторож, лениво вылезший из караульной будки.
    - Куда тебя, девчонка, Аид принес так рано? Солнечные часы еще не показывают времени, а в водяные я проспал час залить воду…
    - Пропусти меня, уважаемый. Днем здесь, как и перед храмом Аполлона, собирается такая толпа, что не переждать. А мне хочется поговорить с богиней мудрости по одному тайному делу.
    - Знаю я ваши девчачьи тайны. Небось, хочешь выпросить себе богатого и красивого жениха… Сказано тебе – рано, значит, рано. И вообще, про ваши тайны толковать следует, пожалуй, с богиней любви – Афродитой, а то и сыном ее – Эротом, хе-хе…


  - Да я бы к ним и пошла, если бы именно они могли мне помочь. Не думай, старик, что я совсем уж дура.
    - А все вы, девчонки, одинаковые, - махнул морщинистой рукой старый сторож.
    Он хотел уже нырнуть обратно в будку, но Медуза остановила его.
    - Пусти меня, старик, прошу тебя и заклинаю. Я несу в дар Афине кувшин доброго старого вина. И на твою долю достанется.
    Видимо, от такого соблазна сторожу было трудно отказаться.
    - Ладно, девчонка, налей мне немного и проходи.
    Он достал чашу. Вино толстой, ароматной красной струей полилось в нее.
    И тут произошло страшное чудо. От красной струи отделилось облачко искристого пара такого же цвета; оно стало очень быстро увеличиваться, расти, и в какие-то мгновения из этого облачка образовалось огромное странное существо, ростом до самого купола храма, водянистое, красное и прозрачное, с такой же водянистой бородой до самой земли, сверкающим нимбом, будто бы состоящим из лавровых листьев, на голове.  Существо скрежетало белыми, острейшими и вполне натуральными зубами, воздевало к небу длинные руки с отточенными кривыми когтями на пальцах. Это и был Посейдон. На этот раз он вынырнул из вина, из него же и состоял.
    - Аааааа! – вопил он, сверкая глазами, полными ярости и еще какого-то чувства, омерзительного и навевающего ужас. Голос его был подобен рокоту огромного водопада. – Ты хочешь сбежать от меня, негодница?! Ты противишься воле божества, владеющего тремя четвертями видимого мира?! Клянусь пастью Крона, из которой спас всех нас наш отец, Зевс-громовержец, на этот раз ты никуда от меня не денешься! Ааааааа!!!
     Ужас сковал Медузу по рукам и ногам, и она уже не могла двинуться с места – только сидела, поджав коленки, опираясь на руки за спиной, не имея достаточной силы воли оторвать взгляд от кошмарного своего поклонника. Старик-сторож, едва только все это увидел, немедленно упал в обморок.
     Посейдон не мешкал. В мгновение ока набросился он на несчастную девушку и сейчас же овладел ею. Он продолжал рычать от похоти, от сумасшедшего, садистского наслаждения, вторгаясь своей омерзительной склизкой плотью в невинное трепещущее от боли и ужаса тело Медузы…
     Впрочем, это продолжалось недолго. Громкий треск, как от вспышки молнии, раздался над храмом, и тут возникла Афина, вся красная от гнева, а божественной красоты лицо ее тот же гнев перекосил судорогой.
     - Остановитесь, несчастные! – закричала она громовым голосом. – Что творите вы над моим священным алтарем?!
    Следующая яркая вспышка разбросала Посейдона и Медузу по разным краям круглой площадки храма. Оба упали навзничь и теперь лежали молча, тяжело дыша, под грозным взглядом богини мудрости, которая от ярости тоже судорожно ловила ртом воздух.
     - Мерзавцы! – процедила Афина сквозь зубы. – Я страшно накажу вас обоих! Чудовищно накажу!
     - П-п-попробуй, - прорычал в ответ Посейдон, булькая и отплевываясь. – С-сестренка, ты бессильна передо мной.
    - Я?! Бессильна?! – еще больше взъярилась Афина. – Низвергнись же ты, низменный мерзавец, в самую глубокую расщелину своего безбрежного океана и не имей выхода оттуда, пока не хватится тебя наш всемогущий отец! А твою грязную любовницу я сейчас… сейчас… превращу…
    Она потрясала руками, изнемогая от клокочущего в ней негодования, и из-за этого не могла сосредоточиться на конкретных действиях.
    - Постой, негодяй, постой! – злобно скрипела Афина зубами. – Сейчас ты увидишь, на что я способна!
    Тебе нравятся ее прекрасные, черные, длинные, вьющиеся волосы?! Да лишится же негодная тварь этого украшения! Пусть громадные черные ядовитые змеи венчают ее голову отныне, и одна капля их яда обрекает на смерть любого, через ужасные судороги и мучения!
    Тебя манит ее нежная, бархатистая кожа? Пусть же теперь тело ее покрывает жесткая и блестящая змеиная чешуя, гремящая при каждом ее шаге и движении. Посмотрим, какое наслаждение испытаешь ты впредь, прикоснувшись к своей желанной!
    Но больше всего привлекают тебя, братец мой Посейдон, эти глубокие, словно два омута, черные глаза? Ты не можешь отвести от них своего гнусного и трусливого взгляда? Пусть же станут эти глаза величайшем проклятием твоей любовницы! Пусть каждый, кто взглянет в них, сейчас же превратится в холодный, мертвый камень, в безжизненное изваяние!.. Пусть не коснется эта участь лишь тебя – ублюдка, и всех нас – могущественных богов Олимпа. Мучайся же вечно, глядя на то, что сотворилось по вине твоих мерзких низменных позывов плоти, которые ты, жалкая ничтожная тварь, не смог обуздать вовремя. О, я несчастная, мой алтарь навеки осквернен!
III.

    …Персей слушал эту печальную повесть, и то краска, то мертвенная бледность, по очереди заливали его лоб и щеки.
    -  С ума сойти! – бормотал он тихо всякий раз, как Афина останавливалась, чтобы перевести дыхание. – И это говоришь ты… ты – богиня мудрости!
    - Да, Персей, да… все это говорю я… Прежде, чем я вскинула руки, чтобы сотворить это кошмарное превращение, на пороге храма появились еще две девчонки – Эвриала и Сфено. Они, конечно, хватились Медузы, когда проснулись, и бросились за ней по следам. В то мгновение, когда они вбегали в храм, я уже вскинула руку и послала в Медузу страшное заклятие. Еще через миг она превратилась в ужасающее чудовище. Я не могу сказать тебе, Персей, почему они обе не окаменели, когда Медуза обернулась на них. Возможно, потому, что обе – ее родные сестры. Они видели, что свершилось, и что все это сделала я…
    «Ах ты, гадина!» - закричала на меня младшая – Сфено, выхватила нож и бросилась убивать меня. Но разряд молнии из моей руки тут же на месте прикончил Сфено…
    Афина снова замолчала, закрыла свое божественное лицо ладонями. Возможно, весь ужас совершенного ею же самой злодеяния в очередной раз потряс ее.
    - Как ты могла поступить так, богиня мудрости? – громко прошептал подавленный Персей. – Кто ты после этого?
    - Ведь я говорила тебе, Персей, что гордость и высокомерие часто доводит нас до невероятных глупостей и ужасных поступков. Посейдон был наказан мною именно так, как я сказала раньше. Только через три дня Зевс хватился его и выпустил из узилища. Но Посейдон, пожалуй, слишком легко отделался. Он должен быть наказан еще.
    - Прежде всего, наказана должна быть ты! – прошептал Персей. Правый кулак его судорожно сжался у бедра, схватив пустой воздух. Афина криво усмехнулась.

    - Ты зарубил бы меня мечом, если бы он был сейчас с тобою, Персей? Не вышло бы. Понимаешь, я бессмертна, как и все остальные олимпийские боги, и что бы ни сделалось со мною, и что бы я ни сотворила – глупость или неимоверную жестокость, и как бы ни раскаивалась потом, - даже сама на себя руки наложить я не властна… А как ты думаешь, легко жить после всего этого? Жить тысячелетиями и не мучиться тем, чего у олимпийцев имеется не меньше, чем у любого простого смертного человека на Земле – совестью…

     Персей стоял, опустив глаза. Он словно весь потемнел изнутри.  В померкшем небе над шумящими морскими волнами заунывно и зловеще клекотали буревестники.
     - Что стало дальше с Эвриалой? – выдавил из себя вопрос Персей.
     - Эвриала сбежала из храма и на некоторое время вообще пропала. Злодеяния, совершенные мною над ее сестрами, Персей, на ее же глазах, вывернули ей  душу наизнанку. Ты знаешь, с кем она водила дружбу и до этого – с Аресом, который понимает только силу оружия. Она прокляла весь мир, связалась с разбойниками, и бродит теперь с ними повсюду, убивая и грабя.
    - Ее можно понять, - процедил сквозь зубы Персей.
    - Да… - Афина поникла головой. На некоторое время воцарилась гнетущая тишина.
     - Но ты можешь помочь мне, Персей, - вновь подала несмело голос Афина.
     - Я? Как? – Персей снова поднял глаза. Сияющая красота богини мудрости приковывала его к себе и не отпускала.
     - Я знаю, что больше всего на свете ты любишь метать диск на играх. – Афина, явно, начала откуда-то издалека. – Многие так и зовут тебя: Персей-дискобол. Ну, что же, у тебя сильные руки, они мечут диск далеко и легко поднимают прочие немалые тяжести. Но то, что предстоит тебе поднять в ближайшем будущем, - намного легче диска. Однако, поднять это что-то будет не так уж легко.  Страшную силу и могущество даст тебе в свою очередь это что-то.
     - К чему ты клонишь, Афина?

     - Убей Медузу. Ты знаешь, сколько людей уже погубили ее чудовищные глаза, и сколько еще погубят? Чтобы спасти многих и многих, чтобы загладить мою вину перед ойкуменой, перед человечеством. Помоги мне! Отправься на остров Ночи и соверши этот невиданный прежде подвиг. Завладей ее ужасной головой.
    - Способен ли я на такое? – Персей уже не говорил ясно и членораздельно, он мучился, выдавливая из себя слова. – Убить девушку, нежное существо, которое чья-то злая воля и сила обрекла на чудовищную жизнь…
    - Пойми, что она – уже  не она. Мое несчастное заклятие, моя неконтролируемая злоба убила в ней всё человеческое. Теперь она – просто бестия, чудовище, предназначенное для уничтожения всего живого, что ее окружает. А если в ней и осталась хоть капля ее прежней, то эта капля вопиет из ее нутра: «Убейте меня! Убейте меня!»
    Персей продолжал стоять неподвижно в нерешительности.
    - Я бы… сама… - Афине теперь тоже слова давались с трудом, - сама бы покончила с ней… но…
    - Что? – прошептал Персей.
    - Некоторые дела, вещи и явления, творимые нами, олимпийскими богами, мы же сами потом не властны изменить, отменить или переделать. Вот и здесь – нужен непричастный к этому смертный человек, который не побоялся бы положить конец злу, нужна чистая душа. Я выбрала тебя, Персей.
    Черная ночь опустилась над морем, и злобный горячий ветер уже бросал одну за другой хищные волны на берег. Пора было уходить отсюда.
    - Подумай о том, что голова Горгоны, даже отрубленная, будет обращать в камень всех грязных и мерзостных, на кого упадет ее взгляд. Это будет страшное оружие в твоих руках. С его помощью обретешь ты самую большую, беспредельную власть над миром!

    - Нет, - ответил Персей богине мудрости твердо и решительно. – Я не стану никого убивать, исправляя чужие грехи и плодя зло и смерть. Никакая власть мне не нужна, пусть ею наслаждаются цари. Убирайся за собою сама, Афина. Я сильно в тебе разочарован. 
    Он повернулся и, отчего-то содрогаясь широкими сильными плечами, твердым шагом направился ко дворцу царя Полидекта.
     На белокаменной лестнице у парадного входа Персея встретил стремительно бегущий ему навстречу солдат из  охраны.
     - Где вас носит, царевич? Полидект обыскался вас. С утра гоняет челядь по дворцу. Злой, как взбесившийся кентавр. А вас нигде нет.
     - Что ему надо, интересно? Он таким бывает, обычно, перед…
     - Вот именно, - коротко кивнул солдат, - перед войной. Тут одно из двух – или нам кто-то грозит, или он сам задумал на кого-то напасть.
     Персей, махнув рукой, продолжил свой путь, направляясь прямо в царские покои.
     Полидект сидел там на троне, мрачный, как туча.
     Он был уже в годах, седая борода украшала его лик, но еще крепок, надменен и уверен в себе. Во всем дворце – да и на всем Серифе – Полидект смотрел, как на равного, пожалуй, только на Персея, и горе было тому, кто противился воле царя.

     - Тысячу лет править тебе, о царь Серифа, - поприветствовал его Персей, - в чем дело? Ты искал меня.
     - Привет тебе, мой приемный сын. Только, похоже, не править мне тысячу лет, - все так же хмуря брови, ответил ему Полидект. – Ибо дела наши плохи. На этот раз нам объявили войну амазонки с Лесбоса.
    - Чем же ты им так насолил, о царь? Они же никогда прежде ни на кого не нападали, они воюют только для собственной обороны…
    Полидект проигнорировал вопрос Персея. Видимо, время сейчас было настолько дорого, что требовалось сразу перейти к сути дела.
     - Помочь мне и моему народу в этой беде можешь только ты. Среди людей ходят слухи, будто ты – сын всемогущего Зевса.
     Персей понурил взор.
     - Так получилось, что я и сам узнал об этом вот только что. Мне сказали…
     Полидект поднялся с трона, сделал три шага вперед, опираясь на разукрашенную палицу, обошел Персея вокруг, словно внимательно разглядывая его.
     - Так докажи мне это! Великие боги открыли мне, что есть один способ навсегда разогнать, устрашить и уничтожить всех моих врагов. Мне нужна для этого голова Медузы Горгоны.
    Глаза Персея  расширились. В этот момент показалось ему, что едва заметная легкая тень порхнула где-то над плечом Полидекта. Не была ли эта тень богиней мудрости?
    - Это страшное оружие, - продолжал царь, возвышая голос. – Едва узнав о том, что у меня появится голова Медузы, все мои враги навсегда оставят меня в покое, более того, они будут трепетать передо мною!
    - А если я откажусь совершить этот подвиг? – спросил Персей.
    - Тогда толпа поднимет тебя на смех. Люди скажут: вот человек, выдающий себя за сына Зевса, который боится всего, даже собственной тени! Он не хочет убить чудовище, прекрасно зная, что великий Зевс защитит его всегда  от любых клыков, клинков, а тем более – глаз!..»
    - Но я не выдаю себя за сына Зевса. До меня самого этот слух только что дошел.
    - Поздно, - царь хищно улыбнулся, - об этом на Серифе знает уже даже каждый ребенок. И все хотят, чтобы храбрый Персей обеспечил им безопасность и уничтожил страшное чудовище.
    - Да ведь ты же лукавишь, царь! – воскликнул, наконец, наш герой, не сдержавшись. – Ты намерен услать меня подальше, чтобы…
    Он хотел, видимо, сказать: «Чтобы подобраться к моей матери», но не договорил, осекся, повернулся и стремительно пошел прочь из царского дворца.
    Путь Персея снова лежал на берег моря. Буря уже пронеслась, и волны снова катились медленно. Месяц проглядывал тонким серпиком, едва освещая пустынный пляж.
    Он сел на песок и задумался.

    Ему предстоит убить.
    Ему предстоит убить бестию, уничтожившую уже тысячи людей и способную еще уничтожить.
    Но эта бестия стала такой из-за чужой глупости и злобы. Более того, сама она, скорее всего, не желает зла никому, так же, как и он, Персей. А от смертоносного взгляда ее, наверняка как-нибудь защитит своего сына всемогущий Зевс. Так что и риск в этом приключении для Персея сводится к минимуму, если вообще имеет место.
     Убить бестию, которой он заведомо сильнее, которая не сделала и не желает сделать ему ничего плохого.
    Да, но она, судя по всему, сама хочет именно умереть…
    И только ее смерть, и добыча Персеем ее ужасной головы сможет освободить Данаю, да и самого Персея от владычества царя Полидекта. Он должен сделать это, уже хотя бы для блага собственной матери, не говоря уже о тысячах людей, которые не погибнут от магических глаз.
    На берег накатилась  тихая волна и вынесла к ногам юноши объемистый скользкий комок, судорожно шевелящий гибкими конечностями.
    Что это?
    Странное морское животное, которое в те далекие времена еще не имело никакого названия. Малоопытный Персей, так вообще видел это существо так близко в первый раз.
    Голова Медузы…
   А щупальца – это змеи…
   Он наклонился и схватил морское существо своею сильной рукой. Но прежде, чем он поднял эту воображаемую голову, жгучая боль пронзила его от кисти до подмышки, и он выпустил существо из пальцев. Животное тяжело шлепнулось на мокрый песок и, шелестя омерзительными щупальцами, стало понемногу смещаться в воду.
   Да, нелегко.
   А как нелегко будет найти, отсечь, и нести настоящую голову Медузы…
   «Помоги мне, Афина, помоги…».
   Послышался звонкий щелчок, и рядом с Персеем, словно из ничего материализовался молодой мужчина, атлетического телосложения, с длинными темными волосами и небольшой клинообразной бородкой. Ни во внешности его, ни в одежде, на первый взгляд, не было ничего необычного – длинная тога, красный плащ с драгоценной сверкающей застежкой на плече. Но голову его украшал лавровый венок – такие носит далеко не каждый встречный. Кроме того, незнакомец не стоял на песке, а парил в воздухе на небольшой высоте, потому что на сандалиях его имелось по два маленьких трепещущих крылышка, как будто бы живых. В правой руке этого человека был короткий меч, а на левой руке висел круглый щит.
    - Привет тебе, Разрушитель, - заговорил незнакомец приятным низким  баритоном, каким хорошо рассказывать древние легенды под томные звуки струн кифары. – Привет тебе от великой Афины. Богиня рада, что ты вступил на указанный ею путь, и поручила мне передать тебе необходимое в предстоящем тебе великом подвиге оружие. Меня же зовут Гермес. Я бог торговли, покровитель путников и охранитель дорог.
    И, не откладывая дела в долгий ящик, Гермес вручил Персею меч и навесил щит, ярко поблескивавший в неверном свете чахлого месяца.
    - Привет и тебе, Гермес, - глухо ответил недовольный юноша. – Но да будет известно тебе и той, которая тебя послала, что я еще никуда не пошел. Я пока стою тут и размышляю. А что касается оружия, то у меня есть свое. Чужого мне не нужно.
     Гермес снисходительно улыбнулся – так улыбаются родители, слушая наивный лепет своих малолетних детишек, - сел на песок, скрестив ноги, и покачал головой.
    - Юный мой друг! Судьба ведет человека, и земля крутится под ним в ту сторону, куда прикажет ей Зевс-громовержец. Тебе же очень повезло – великая Афина полюбила твою высокую, чистую душу и  сердце, никогда до сих пор не испытавшее страха. Богиня мудрости прислала тебе этот меч, поскольку лишь им можно разрубить чешую Медузы, превосходящую по твердости любой камень и металл. Когда-нибудь она откроет тебе, из чего выкован этот меч. А щит – зеркальный. Понятно, что ты не боишься глаз бестии, сколь бы волшебными они ни были. Но любой риск лучше не выводить за рамки разумного. Если тебе удастся смотреть не на саму Медузу, а на ее отражение в щите, она точно не сможет превратить тебя в камень, и ты добьешься победы над ней. Афина поставила тебя на путь подвигов и приключений. Отныне, куда бы ты ни шел, ты будешь двигаться по этому пути.
    Морской ветер снова рванул сердито и недружелюбно. Склизкий комок у ног Персея опять, шурша, зашевелил щупальцами. Взгляд героя сполз на не имеющее пока названия странноватое и неприятное существо.
    - Да-да, - все тем же тоном барда-сказителя произнес Гермес, - вот так же голова Горгоны будет лежать перед тобою, шевеля своими змеями, и ты возьмешь ее в руку и сунешь в мешок из козьего меха… Подожди-ка, а ведь ты испугался?..

    - Я ничего не боюсь. Но я – человек, - изрек Персей твердо, и глаза его метнули молнии, - человек, а не глиняная кукла.
    Гермес кивнул и улыбнулся еще снисходительнее.
    - Да, ты – человек. А Афина – богиня.

IV.

    Этой ночью Еврипид видел сладкие сны.

    Его уже несколько дней беспокоили рези в животе, поэтому он никуда не выходил из дома. Приходил врач, назначил пить отвар целебной  травы и лежать в постели. От травы Еврипиду стало гораздо легче, но он стал сильно потеть, кроме того, еще началась рвота. После такой прочистки желудка, ему, вроде бы, еще полегчало, но он все еще чувствовал слабость, вялость, малейшая мысль о какой-либо еде вызывала у него тошноту. 
     Но при этом он чувствовал и своеобразный голод.
     Вот уже несколько лет он не видел ее – молоденькой черноволосой  остроглазой девчонки, жившей когда-то соседству. Еврипид дружил с нею, но дружил странно. Всякий раз, когда она шла ему навстречу, они встречались глазами и останавливались ненадолго. При этом, ни он ей, ни она ему вообще ничего не говорили, даже не здоровались. Просто молчали. И так повторялось раз за разом.
     Впрочем, Медуза улыбалась ему. И Еврипид улыбался ей в ответ
     Когда он видел эти глаза, все окружающее словно уходило куда-то. Оставались только они. Если бы его спросили, что он нашел в этом взгляде, Еврипид не смог бы ответить. Он и не стал бы отвечать, потому, что это была его тайна и тайна великих богов от него. Просто ему делалось хорошо, и все.
     Однажды Медуза спросила его:
     - Что ты так смотришь на меня? У меня что-то не так с глазами?
     Еврипиду сделалось вдруг неловко. Его язык будто бы отсох на мгновение. Ему показалось, что, если вот сейчас он что-то ответит, все колдовство, притягивающее его, рассыплется и сгинет.
     Поэт помотал головой, как загнанный конь, и все же приказал себе ответить.
     - Твои глаза – как две больших звезды… - произнес он очень тихо, но она, конечно, расслышала.
     И улыбнулась снова. И утренний воздух, надо сказать, весьма свежий, ощутимо потеплел вокруг Еврипида. Она двинулась дальше, но продолжала смотреть на него, пока не скрылась за поворотом улицы.
     Теперь она улыбалась так всякий раз, когда встречалась с ним. А он улыбался ей. Но они оба продолжали молчать – как будто и Медуза тоже чувствовала, что колдовство исчезнет, если они будут говорить.
    Короче говоря, Еврипид был влюблен в нее, и не на шутку.
    Это было уже давно. Много лет назад с девчонкой и двумя ее сестрами случилось страшное несчастье, а он до сих пор не мог ее позабыть.
    Но сегодня он увидел поистине сладкий сон.
    Он лежал на своей постели, все еще мучимый слабостью, весь в холодном поту, борясь с приступами дурноты, когда в дверь его маленького дома постучали… нет, не так. Кто-то поскребся к нему в дверь, словно белка своей маленькой лапкой. А может, Еврипиду вообще показалось?
    - Войди, кто там пришел? – прохрипел он, приподнявшись на локтях и устало глядя в  сторону двери.
    Входная дверь скрипнула, приоткрылась, и в узкую щель проникла худенькая девушка, очень стройная и гибкая, как змея.
    Ее пронзительный взгляд снова опахнул Еврипида жаром.
    Медуза!..
    - Привет тебе, Еврипид, - зазвучал ее звонкий, высокий голос, божественной арфой отозвавшийся в его ушах. – Что-то давно не видно тебя на улицах нашего города.
    - П-привет и тебе, Медуза, – не веря своим глазам, промолвил молодой поэт. – Но я болен. У меня болит живот. Видимо, я четыре дня назад поел несвежей индюшатины. Мать моя пошла  на рынок, чтобы пожаловаться на торговца птичьим мясом.
    Медуза взяла стул и присела на его краешек рядом с постелью Еврипида.
- Давно я не слыхала твоих стихов. Мне не хватает их. Что ты там сказал про мои глаза?
    Юноша смотрел сейчас прямо в них и чувствовал, что боли больше нет. Живот его, как будто занемел.
    Но надо было читать ей стихи.

Твои глаза – как две больших звезды,
Затмивших мне полдневное светило,
Они уносят сердце на Парнас,
Что на вершине светлого Олимпа,
И там нас встретят Аполлон и музы…

    Медуза тем временем поставила стул к его ложу и села рядом с ним, подперев свою голову рукою.

    - Как удивительно, - шепотом воскликнула она, словно боясь его прерывать, но не в силах сдержать своего восхищения. – Как вы, поэты, умеете складывать простые, казалось бы, слова так, что они начинают звучать столь волшебно, необыкновенно, что хочется слушать еще и еще… Наверно, не каждому дается это тонкое искусство?
   - Ну… да, наверно… - очень неуверенно согласился с ней Еврипид. – Но ведь этому учат в школах, Медуза. Вот и я пока еще учусь слагать стихи. Раньше считалось, что только мужчины достойны постигать эту науку, но Сапфо с Лесбоса посрамила это утверждение. Теперь это умеют и некоторые женщины. Если хочешь, я стану обучать тебя стихам, как уж сам умею…
    - Вряд ли, вряд ли, - скромно покачала умной головой Медуза. – Да где уж нам, девчонкам! Наше дело – готовить вам, мужчинам, еду, да горшки мыть… Подумай сам, Еврипид, - ведь все девять муз – девушки…
    - И что же из этого следует? – тепло улыбнулся юноша.
    - Следует, что они больше тяготеют именно к вам, мужчинам. Ведь не с подобными же себе девчонками им крутить амуры…
    Она засмеялась.
    - И правда, - улыбнулся Еврипид. – Смотри-ка, какая ты умница, а? Но ведь именно музы, эти девчонки, умеют и стихи писать, и пьесы, и танцевать, и рисовать, и... всему этому они нас, мальчишек учат. Что же может следовать из этого?
    - А богиню поэзии зовут Каллиопа? – спросила Медуза.
    - Да, - подтвердил Еврипид. – Каллиопа.
    - А где она живет? Ты ее видел? Она красивая? – засыпала его вопросами девушка.
    - Музы живут на Парнасе, - снова улыбнулся Еврипид. – Это почти на самой вершине светлого Олимпа, чуть ниже Пантеона. Нет средства смертному достигнуть этих пределов. Но, если какой-нибудь из муз хочется прийти в гости к смертному человеку, ей это доступно.
    - И Каллиопа приходила к тебе?
    - Она мать моего друга Орфея, - поведал Еврипид. – Иногда я встречаюсь с ней. Но Каллиопа – это муза, помогающая тем, кто сочиняет поэмы. Мне ближе Евтерпа – муза поэтов лириков, и Эрато – муза любовной поэзии.
    - Да, они, наверное, сказочные красавицы! – мечтательно произнесла Медуза, и чудесные глаза ее сверкнули. – Ты видел их когда-нибудь?    
    Кому-нибудь другому на месте Еврипида, может быть, показалось бы утомительным, что Медуза тараторит без умолку. Но молодой поэт наслаждался звуками ее голоса. Иногда Еврипид опускал взгляд, чтобы чуть ослабить тот сладостный внутренний трепет, который переполнял его под действием удивительных глаз Медузы. Но снова поднимал он свой взгляд, и опять его окатывала блаженная волна тепла.
    - А вот бы придумать что-нибудь такое, - снова принялась мечтать Медуза, - чтобы поэты, музыканты, лицедеи, художники, танцоры могли сами иногда бывать на Парнасе, а? Ездить в гости к музам?
    - Вряд ли тучегонитель Кронид допустит такое, - возразил Еврипид, - хотя… когда-нибудь… может быть…
    - Пусть это был бы волшебный конь, - продолжала фантазировать Медуза, - летающий конь с белыми крыльями, как у лебедя – божественный и прекрасный! Ах, он увез бы тебя к красавицам-музам.
    - Что касается красоты муз, - в этот миг Еврипид почувствовал, что он будто бы разжимается изнутри; то, что мешало ему доныне, отпускает его, и сейчас он скажет Медузе что-то очень важное, - Я немного еще живу на Земле, Медуза. Но могу сказать, что за все мои прожитые годы не видел никого красивее тебя.
    И тут перед глазами поэта все стало расплываться, мир утратил привычную четкость очертаний и начал таять вместе со сказочной красавицей, сидевшей перед ложем Еврипида.
    Сладкий сон окончился. Он проснулся.
    Проснулся он оттого, что почувствовал сильнейшее щекотание на своем лице. На носу у него сидел огромный таракан и задумчиво шевелил усами. Еврипид моментально стряхнул таракана рукой, резко сел на кровати и еще некоторое время смотрел, как доисторическое существо лежит на хитиновой своей спине и судорожно перебирает лапками.
    Подобные насекомые вызывали в нем чувство брезгливости пополам еще с чем-то. 

    Скрипнула дверь – это мать Еврипида пришла с городского рынка.
    - Все валяешься, лежебока? – спросила она сына ласково, - Уже Гелиос вовсю раскатывает по небу на своей колеснице. Ну, как у тебя живот?
    - Не болит. И неудивительно, - ответил Еврипид матери, улыбаясь. - Мне сегодня опять приснилась Медуза.
    Пожилая женщина недовольно нахмурилась.
    - Клянусь Эскулапом-врачевателем! И когда избавишься ты от своего наваждения?! Вот уже шесть лет тому назад эта девчонка сгинула неведомо куда, на остров Ночи, превратившись в страшное чудовище, один взгляд которого превращает все живое в камень, а ты все не перестанешь твердить о ней. Сыночек мой, тебе двадцать три года! Когда же ты перестанешь быть глупеньким мальчишкой, повзрослеешь и женишься?
    - Никто в мире не сравнится с Медузой, - изрек Еврипид уверенно. – Может быть, лишь богини Олимпа превосходят ее красотою.
    - Да ее боятся все, пойми ты это! – уже закричала на него мать. – Те, кто видел ее, когда она облетала Элладу в последний раз, принужденная к этому повелением великой Афины, застыли теперь навеки каменными статуями!
    - За то, чтобы взглянуть в ее глаза, и жизни не жалко… - продолжал гнуть свое неистовый влюбленный.
    - Может быть, ты искать ее пойдешь? – спросила его мать насмешливо.
    - А что? И пойду! – задорно бросил Еврипид.
    - Не смеши меня, мальчик мой! Как ты осмелишься взглянуть на Медузу, если ты боишься даже тараканов и мышей?
    - А ее не боюсь.
    - Ох! – мать Еврипида устало всплеснула руками. – Нет, лечить, лечить тебя нужно срочно! Счастье, что никому не известно, где этот проклятый остров Ночи, иначе бы ты…
    - Почему никому не известно? Орфей рассказывал мне, что на краю нашего же острова Саламина, в глубокой пещере живут две сестры-старухи Грайи, которые так мудры, что знают все на свете.
    - Ты понимаешь, вообще, что ты несешь? Про этих старух рассказывают, что они ловят людей, варят их в котле, а потом едят!
    Мать явно рассердилась. Она сидела, сгорбившись, на пороге дома и осуждающе смотрела на несущего чушь сына. Но Еврипида переспорить было трудно.
    - Мало ли, про кого и что говорят. Про меня, например, люди болтают, что у меня была любовь с мужчиной… - сказал Еврипид раздраженно.
    Мать только махнула на него рукой.
    - Но даже, если Грайи – людоедки… Они ведь, наверное, не набросятся жрать того, кто не причинит им зла. Я же не стану ни дразнить их, ни ругать – ничего подобного. Да ведь обе они очень стары и почти слепы. Чего же их бояться? Нет, матушка, что ни говори, а мне нужно идти к Грайям…


V.
   
     - Тебе нужно идти к Грайям. – сказал Гермес Персею, - ибо, чтобы добраться до острова Ночи, где обитает Медуза, помимо волшебного  меча и зеркального щита тебе понадобится еще вот это.
     Гермес указал на крылатые сандалии на своих ногах. Впрочем, Персей и так уже с интересом изучал их глазами.
     - А ты разве не можешь дать мне их здесь и сейчас? – просто предложил Персей.
     - А сам я на чем вернусь на Олимп? – снова насмешливо склонил свою голову набок Гермес. – Нет, парень, добыть это чудо ты должен без моей помощи. Найди вещих Граий, расспроси их про этот остров Ночи, найди способ добыть у них себе крылатые сандалии. Тогда мы на Олимпе будем уверены, что тебе по силам совершить этот подвиг.
   - Кто эти Грайи? – спросил Персей. Шестнадцатилетнему юноше пока не дано было знать всех великих и страшных чудес, творимых языческими богами в его родной Элладе.
   - Это две сестры-колдуньи. Они живут в пещере на южной оконечности острова Саламина и питаются мясом заблудившихся путников. Имя одной из них – Дейно, вторую зовут Кето.  Когда-то они были молоды и очень красивы – невероятно красивы. Из-за этого богиня любви Афродита позавидовала им и, не сдержав этого низменного чувства, наложила на них заклятие вечной старости. Она сделала их людоедками, чтобы отныне и навсегда их боялись и сторонились. В конце концов, они слепы, у них всего один глаз на двоих; они пользуются им по очереди, передавая его друг дружке. Они знают всё, что творится в ойкумене, а в пещере их водится множество разных волшебных вещиц. Выпроси у них какой-нибудь хитростью или обманом пару таких же  сандалий, какие ты видишь у меня. До острова Ночи проще лететь, чем плыть. А потом, сражаться с Медузой тебе придется в воздухе. Ты, наверное, слышал, или читал – у нее крылья, вроде как у летучей мыши, только гораздо большего размера. Ну, вот, Персей, я сказал тебе все, что ты должен был знать. А теперь иди на пристань, садись на корабль и плыви к острову Саламину.
   Раздался негромкий щелчок – и Гермес исчез, будто его и не бывало.
   Обреченный Персей снова направился к царскому дворцу. На этот раз он шел в покои своей матери Данаи. Она еще не спала, в который раз перечитывая свиток Гомера о приключениях хитроумного Одиссея. Но даже эта замечательная история не могла отвлечь ее от тяжких мыслей. Прекрасное лицо царевны было печально.
   - Ну, что же, матушка, - сказал ей Персей, поведав перед этим всю, уже известную вам историю, - я не вижу никакого другого выхода для нас, как только добыть голову Медузы и предъявить ее Полидекту. Завтра поутру я отправлюсь на Саламин, откуда начнется мое путешествие к острову Ночи.
   - Боюсь, как бы все твои старания не пропали втуне, - ответила ему Даная, - ведь как только ты уйдешь, Полидект сейчас же подступит ко мне со своими грязными намерениями.
    - Все-таки, он не верит до конца, что я – сын Зевса. Хорошо хоть, что он сомневается, и только это останавливает его.
    - Но, отправив тебя в путешествие, он будет в полной уверенности, что ты уже никогда не вернешься.
    - Не бойся, матушка, - воскликнул Персей, - Если рассказ о моем происхождении правдив, то надо верить, что великий Зевс защитит тебя от посягательств.
    - Да, сынок, пожалуй, будем надеяться на это, - сказала Даная, снова обратив свое внимание к гомеровскому свитку.
    Но, сказать по правде, Персей не был до конца уверен в заступничестве своего всемогущего отца – в особенности после услышанных юношей рассказов Афины и Гермеса о проделках олимпийцев.
    «Однако жестоким  богам поклоняемся мы, греки, - думал Персей, засыпая, - богам, вымещающим злобу на первом попавшемся, на том, кто не может противостоять их всесокрушающей силе. Богам, творящим зло над людьми из зависти к ним, в то время как сами боги совершенны, вечно юны, бессмертны. Они не мучаются в ежедневном добывании себе пропитания, вкушая нежную амброзию и нектар. А люди?..»
     И тут во сне Персею явился Зевс. Седые волосы и борода главного олимпийца были растрепаны, словно раздуты ветром, глаза его были сердиты. Перед лицом громовержца, возвышавшимся более чем на голову над немаленьким Персеем, время от времени быстро проплывали какие-то темные облачка.

     - О чем ты думаешь! – зарычал на сына Зевс. – Ты поносишь богов, недостойный! Ты вот-вот осмелишься воспротивиться нашей воле! А кто вы такие, люди?! Нет, ответь мне – кто вы такие?!
     Дальше Персей увидел, что между ним и громовержцем стоит небольшой столик, на котором разложена шахматная доска, полная фигур.
     - Вот вы – люди, - Зевс широким жестом показал на пешечные шеренги, - вот ваши цари, - он приподнял с доски королей, а затем ферзей, – вот ваши вельможи. Остальные – их армия. А вы, простые – не более чем пешки. Ну, а вот мы – боги.
     Большим пальцем правой руки Зевс указал на себя.
     - Ты видишь, насколько мы больше каждого из вас – даже царя. И любой из нас может в любой момент взять любого из вас вот так, - он взял белого короля и сжал его двумя пальцами. – Думаешь, ему не больно? Я насылаю на него страдания за его преступления. А если он исправится, я его отпущу. – Зевс выпустил шахматную фигуру из руки, король глухо стукнулся о доску, покачался и остался стоять, - А мог бы и упасть, - молвил Зевс задумчиво. – Но если он продолжит богоборчество, то я его…
    Зевс снова поднял фигуру и на этот раз так сжал ее, что бедный король хрустнул и рассыпался в мелкую крошку.
    Зевс глянул на Персея исподлобья, усмехнулся, щелкнул пальцами, и белый король появился на доске вновь, заняв свое привычное место.
    «Это – Полидект, - понял Персей, - и вот, что его ждет, если он тут без меня будет излишне и неподобающе употреблять свою власть».
    - Правильно думаешь, - произнес Зевс, явно прочитавший его мысли, - А вот это – ты.
    Громовержец взял двумя пальцами на этот раз белую пешку, стоявшую возле своего  короля.
    - И что бы ты ни думал или ни делал, тебе предстоит идти только вперед. Я и богиня мудрости поведем тебя, безразлично, хочешь ты этого или нет. Если мы захотим, то тебе не понадобится для этого никакого корабля или других приспособлений. Итак, ты отправляешься.
    Зевс поднял эту белую пешку и переместил ее вперед более чем на пол-доски, то есть, дальше положенного. Белая пешка опустилась на клетку, где уже стояла другая пешка – черная.
    Громовержец с треском растворился в воздухе. Сон окончился.
   
*  *  *

    Поутру Персея не нашли в его комнате. Оружия его и доспехов тоже не было, хотя его конь по-прежнему находился в стойле. Никто не мог сказать, куда делся Разрушитель, никто не видел, когда он выходил из дворца и куда он направился. Посылали на пристань, но и там его никто не заметил.
   Тщетно в отчаянии рвала на себе волосы красавица-Даная. А Полидект уже втихомолку довольно потирал руки.



VI.

    - Клянусь Тартаром! – ругнулся Еврипид, внезапно сбитый с ног и растянувшийся всем своим хрупким телом на покрытой песком жесткой дороге. Откуда ни возьмись – с неба, что ли? – на него свалился молодой, высокий белокурый атлет в легких латах и в красной аристократической хламиде. Быстро вскочив на ноги, оба парня несколько растерянно прянули друг от друга вперед спинами, причем Еврипид грозно ощерился дамасским кинжалом, а обладатель лат просто расставил в стороны свои длинные, оплетенные могучими мускулами руки.
    - Тихо, тихо, уважаемый! – произнес юный воин, - Советую тебе убрать клинок. Я вовсе не хочу тебе зла.
    - Тогда нельзя ли полегче? – ответил, обиженно сопя, Еврипид, потирая ушибленный бок и все еще держа кинжал наготове.
    - Клянусь Афиной, - парень в латах быстро возвел очи к небу и снова устремил их на поэта, - я толкнул тебя случайно, точнее, был брошен прямо на тебя по произволу великого Зевса. Я не имею против тебя ничего, больше того, я тебя вообще не знаю, но прошу прощения…
    - Ладно, - Еврипид сунул кинжал в ножны, сделал шаг вперед и протянул молодому парню свою руку, - Я не сержусь на тебя. Зовут меня Еврипид.
    - Персей, - назвал свое имя наш герой, дружелюбно улыбнувшись, быстро оглядев смуглую, поджарую фигуру поэта, его лохматую рыжую шевелюру, и ответив столь крепким рукопожатием, что поэт невольно поморщился, - Скажи мне, Еврипид, правда ли, что я попал на остров Саламин?
    - Да, - ответил поэт, - Это Саламин, я здесь родился и живу. Я пишу стихи, известные уже многим в Элладе.
    - Хорошо, друг, забудем об этом глупом происшествии и пойдем каждый по своим делам, - предложил Персей.
    Еврипид кивнул. Персей посмотрел на небо, сверил направление и двинулся по дороге в южную сторону. Еврипид, шаркая сандалиями и понуро глядя под ноги, направил свои стопы следом за ним.

    Довольно продолжительное время они молча продвигались друг за другом. Наконец, Персей обернулся и произнес:
    - Сдается мне, что наш с тобою путь лежит в одном направлении? Может, поделишься целью своего похода?
    Всем своим видом Персей настолько располагал к общению, что поэт не стал от него ничего скрывать.
    - Я думаю повидать старых колдуний Грайей. – сказал Еврипид. – Олимпийские боги похитили у меня мою возлюбленную, и мне нужен совет этих мудрых сестер, как можно отыскать и спасти ее от страшного проклятия. Но не будет ли позволено и мне узнать, куда идешь ты?
    - Возможно, это совпадение, - сказал Персей, - но я тоже иду именно к Грайям, хочу спросить у них совета, как разыскать и уничтожить одну бестию, вселяющую страх во всех существ ойкумены.
    - Что же это за бестия? – в голосе Еврипида прозвучало уважение.
    - Медуза Горгона. – Был ему ответ.


    Поэт побледнел и замер на месте, растерянно глядя на Персея.
    - Парень, - одними губами пролепетал Еврипид, - ты задумал убить мою возлюбленную?
    - Медуза – твоя возлюбленная?!! – ахнул пораженный Персей.
    Они стояли друг напротив друга, и крайнее удивление замерло на их лицах. Еврипид не мог сразу понять, что ему теперь делать. Не враг ли перед ним, грозящий разрушить его призрачное счастье? Не следует ли, презрев и отринув собственную природную робость, вновь броситься на этого врага с кинжалом и убить его?
    - Как можно любить чудовище, превращающее все, что движется и дышит на Земле, в холодные камни? – спросил Персей риторически.
    - Как можно убить девушку, с волшебными глазами которой не сравнятся ни самые яркие звезды на небе и никакие драгоценные камни на земле и под землей? – спросил Еврипид не менее риторически.
    - А видел ли ты эти глаза? Или их ужасную работу в виде каменных изваяний, которые были когда-то живыми людьми?
    - О, я видел ее глаза! И они согревали меня, освещали меня изнутри, наполняли мою душу созидающим огнем творчества и животворящей влагой любви. И смешиваясь, эти две субстанции превращались в смысл моей жизни.
    Собеседники шли рядом все дальше и дальше, и каждый рассказывал историю своего отношения к Медузе Горгоне, и оба внимательно слушали друг друга, ловя каждое слово. Ярко-красная утренняя заря, разлившаяся по небу, окрасила кровавым светом их юные лица. Дорога пылила под их ногами.
    В конце концов, Персей пришел к выводу, что тоже не имеет ничего против Медузы, но не видит также и другого выхода спасти свою мать, как только следовать воле богов, направляющих его.
    - Но я скорее лопну пополам, чем позволю отрубить Медузе голову. – Произнес Еврипид мрачно, глядя себе под ноги. – Скорее уж, тебе придется убить вместе с нею и меня.
    - Грайи мудрее нас, - подытожил миролюбивый Персей, - они подскажут нам, какой-нибудь выход.
    - Если только они не съедят нас, - дополнил Еврипид.
    В целом поэт начал понемногу успокаиваться, его внезапно вспыхнувшая антипатия к Персею начала угасать. Парни разговорились просто о жизни. Персей рассказал поэту, что больше всего любит состязания в беге, метании диска и копья и верховую езду. Хотел бы когда-нибудь побросать диск на Олимпиаде, но еще не вышел возрастом для этого.
    - У тебя красивые руки, - оценил Еврипид, - они, наверное, очень сильные. – И вообще, ты очень симпатичный – простой и открытый. С тобой так и хочется дружить.
    - Ха! – отреагировал Персей, - Ты льстишь мне, как женщине. Ты вообще, не склонен ли к мужчинам? Тихо, тихо, только не хватайся за кинжал. Я просто спросил.
   Еврипид нервно дернул скулой. Ему вспомнился случай, когда он был еще подростком, и его мать задолжала что-то много драхм жрецу храма Деметры. Расплатиться было нечем, и жрец пожелал, чтобы Еврипида отдали ему в помощники и ученики. За год пребывания Еврипида в этом статусе недобрый старик развратил парнишку, обучил его многим непотребным вещам. Долго плакал потом подросток, вернувшись к матери и рассказывая ей о том, что произошло с ним за время «учебы». Все это сейчас разом всплыло у него в памяти. Еврипид густо покраснел.































   - Было, да? – снова спросил его Персей безжалостно.
   - Знаешь что, - вспылил поэт, - если ты еще хоть раз спросишь меня о таком… я… я тебя!..
   - Остынь, - Персей махнул рукой, желая показать этим, что тема окончена и закрыта.
   И снова некоторое время они шли молча через густой лес.
   - Ай! – взвизгнул вдруг Еврипид, и как на пружине отскочил на три шага назад. Прямо из-под его ног появилась огромная темно-коричневая кобра и, раздувая капюшон, зашипела на него.
   Поэт стоял, побледневший, как Смерть, не смея пошевелиться или хотя бы оторвать взгляд от змеи.
   Персей, ничего не говоря, выхватил меч Гермеса и одним движением рассек кобру пополам.
   - Испугался? – снисходительно улыбнулся Персей своему спутнику.
   - Тут, пожалуй, испугаешься… - подавленно буркнул в ответ Еврипид, - Ай-яй-яй!
   Он снова подскочил на месте. С дерева прямо ему на оголенную шею упал большой паук. Поэт попытался стряхнуть насекомое, но оно проникло ему под одежду и забегало по телу.
   Персей, продолжая потешаться над приятелем, спокойно выловил паука, задавил и выбросил прочь, после чего занялся убитой змеей.
   - Ого, какая большая! Вот и будет нам  тобой жаркое к обеду.
   - Так она же ядовитая, - вставил словцо Еврипид
   - Чудак! Ядовитые у нее только зубы. Ты видишь, я отрезаю ей голову. Вот и весь яд. Все остальное можно есть, конечно, сначала, выпотрошить. На вкус змея – вроде рыбы.
   Он свернул двумя толстыми кольцами массивное змеиное тело и стал укладывать кобру в дорожную заплечную сумку.
   - А представь себе: на голове у твоей возлюбленной теперь такие же растут, - говорил Персей при этом.
   - Не боюсь, - ответил Еврипид, но заметно поежился. – Думаю, они кусают только тех, кто пытается причинить Медузе вред. Иначе говоря, бояться этих змей следует как раз тебе.
   Персей хмыкнул.

   - Получается интересно. Ты боишься многого, порой сущих пустяков – даже смешно становится! А то, чего действительно стоит бояться, не внушает тебе страха.
   - Ты знаешь ли, что такое любовь? – спросил его тогда Еврипид.
   Персей промолчал. Он был еще молод, чтобы знать это. Любовь казалась молодому парню чем-то таким – заоблачным, выше Олимпа, чем-то мифическим, существование чего никем на самом деле не доказано, но в это существование многим так хочется верить. И вот, во многом странный человек, стоявший перед Персеем, имел это нечто в своей душе, и мучился от этого чувства, и блаженствовал от него же, и гордился им. Вместе с тем, Персею сделалось опять как-то неудобно перед приятелем. Он, Персей, пока не видел другого способа спасти свою мать, как только погубить странную любовь этого в высшей степени странного человека.      

   Пожалуй, стоило перевести разговор на другую тему, а не то, как бы вообще не поссориться.

   - А трудно сочинять стихи? – спросил Персей с самым наивным видом.
   Еврипид немедленно оживился и принялся философствовать, что сочинять стихи и трудно, и просто, что все в руках светлого Аполлона и его всезнаек-муз, и неизвестно, какая муза заинтересуется тем или иным человеком, и в какое время, и надолго ли.
   - Светлый Аполлон также любит и атлетов, - добавил Персей, - Чтобы победить на Олимпиаде, надо просить у него помощи.
   Так они шли и болтали весь день, уже не задумываясь о противоположности своих конечных целей относительно одного и того же объекта. Еврипид выложил приятелю и о своем туманном детстве, сказав при том, что только любовь к Медузе помогла ему вернуться в нормальное состояние, чувствовать себя мужчиной.  Персей искренне пожалел поэта и поклялся ему, что больше никогда не напомнит, и слова не ввернет о влечении к мужчинам и тому подобных гадостях.
   Уже поздним вечером друзья пришли к пещере, вход в которую прикрывала большая, сильно погнившая, покосившаяся и дырявая деревянная дверь. Она была закрыта на еле живую щеколду, свернуть которую при желании не составило бы никому из них труда. За дверью носились отблески пламени, и потрескивал жаркий костер.
   Персей гулко постучался в дверь.
   - Кто там? – раздался слабый скрипучий голос старухи.
   - Мы, путники, - ответил Персей негромко, - Впустите нас, мы не причиним вам вреда.
   - Мы хотим только спросить вашего совета, - добавил Еврипид.
   - Молодые ребята… - проскрипела та же старуха, не то обдумывая, не то поясняя происходящее своей сестре, - Похоже, их двое. Впустить их, что ли!
   - И думать не смей! – запротестовала вторая Грайя. – Вот еще! Ошиваются тут всякие и, пользуясь тем, что мы слепы, крадут все, что под руку попадется.
   - Пожалуй, надо их впустить, - решила первая, - в крайнем случае, если станут плохо себя вести, заколдуем их, и будем обеспечены вкусной едой на несколько дней. И, в конце концов, не так уж мы и слепы.
   - Не открывай! – визгливо взвыла ее сестра.
   Но щеколда, скрипнув, отошла, и дверь открылась, едва вовсе не вывалившись от собственной  ветхости наружу.
   Друзья увидели глинистую полукруглую пещеру, посреди которой жарко горел большой костер, а на нем булькал объемистый котел, в котором, судя по запаху, варилось мясо с ароматными травами.
   «Свинина», - решил проголодавшийся Персей.

   «Человечина!» - смекнул Еврипид, и мурашки побежали у него по спине.
   Около котла копошились две старухи, настолько древние на вид, что казалось, будто они живут уже не первый век. Землистые лица, словно целиком состоящие из морщин, кожа зеленоватого цвета, длиннопалые крючковатые руки с загнутыми когтями трясутся от немощи, а косолапые ноги скрипят при каждом шаге. Одеты старухи были в жуткие лохмотья неопределенного цвета. У одной из них на месте глаз было лишь два кошмарных слезящихся бельма. У другой такое бельмо было одно, и имелся один зрячий глаз, широченный, зеленый, подвижный, с длинными ресницами… словом девичий глаз, поразительно нелепо выглядевший на этом ходячем олицетворении старости. Старуха с глазом казалась еще старше своей и так бесконечно старой сестры. Наверное, это была Дейно, а вторая – Кето.
   - Молодые парни, - теплеющим голосом зашамкала Грайя, имевшая возможность видеть, - да какие они красавчики, мммм!

   - Я тоже хочу на них посмотреть! – оживилась вторая Грайя, - ну-ка, дай мне глаз. Ты и так уже целый день его таскаешь.
   Она потянулась своей паучей рукой ощупывать сестру, пытаясь добраться до ее лица.
   - Подожди! Дай мне рассмотреть их, как следует, - отмахнулась старшая, - ты еще успеешь.
   Но младшая Грайя продолжала лезть на нее. Старшей пришлось отмахнуться снова, и вот они подрались, сцепились и покатились по земляному полу пещеры. Глаз выпал из глазницы старшей и маленьким шариком подкатился прямо к ногам Персея и Еврипида. 

   Тут какая-то еле заметная тень легла Персею на плечо. И была эта тень богом торговли Гермесом. Сейчас он был похож на маленькое легкое облачко.
   - Скорее бери глаз, - зашептал Гермес, - сейчас они его хватятся, а ты объяви им, что глаз у тебя. Они станут требовать глаз обратно, скулить и унижаться. И вот тогда проси у них летучие сандалии. И дорогу на остров Ночи они тебе тоже разъяснят.
   Персей нерешительно подобрал глаз. Еврипид несколько робко взирал на него, словно снизу вверх. Заметно было, что поэту сделалось жутковато.
   Оба они молча наблюдали за старухами, которые продолжали драться, кататься по полу и пронзительно визжать – ни дать ни взять, молодые девчонки.
   Но вот Грайи, похоже, устали, утихомирились и принялись шарить по пещере в поисках глаза.
   - Чтоб Аид проглотил тебя вместе с костями! – зарычала старшая на  младшую, заламывая свои иссохшие руки. – Ох, наслал же на нас великий Зевс эту проклятую ведьму Атэ – богиню безумия! Сдается мне, теперь мы потеряли и последний, остававшийся у нас  глаз!
   - Время настало, - медовым от удовольствия голосом зашептал Гермес в ухо нашему герою. – Скажи им, что глаз у тебя, и ты вернешь им его, но с условием…
   Персей пока рассматривал эту странную вещь, попавшую ему в руки. Глаз был теплый, мягкий, скользкий и совершенно живой. Он лежал на ладони и глядел на Персея, медленно моргая девичьими веками с длиннющими ресницами. Видно было в этом глазу немалое страдание чьей-то живущей в нем души.
   Но пора было уже что-то предпринимать.
   - Вперед! – кричал ему Гермес у плеча шепотом.
   Персей прошел несколько шагов вглубь пещеры и протянул руку сестрам.
   - Вот ваш глаз, добрые женщины, - звонко молвил он, улыбаясь. 



         

    VII.



    Обе Грайи сейчас же судорожно вцепились в него и  выхватили глаз из его руки, едва снова не разодравшись между собой.
    - Добрый мальчишка! Славный мальчишка! – закудахтала старшая Грайя, торопливо прилаживая глаз себе. – Он отдал его нам и ничего не попросил взамен!



    Между тем, наблюдательный Еврипид, тоже внимательно разглядывавший волшебный орган зрения, пока он был в руках у Персея, заметил, что глубоко в пещере, за темным камнем, блеснул какой-то яркий комочек. Он нагнулся и подобрал что-то с земли.



    - Смотрите-ка, еще один глаз! – произнес поэт радостно.
    Кето снова взвизгнула радостно в ответ на его слова.
    Второй глаз оказался таким же, как и первый – широким, зеленым, глуповато моргающим.
    - Теперь вам  хоть не надо будет ссориться из-за того, кому носить глаз, - рассудил Еврипид. – У каждой будет по одному. Ведь мудрый человек и одним глазом видит больше, чем глупый – двумя. Про вашу же мудрость по Элладе ходят легенды.
    - Правда, вы тут так спорите из-за каждой мелочи, скандалите, деретесь, что поневоле усомнишься в вашей мудрости, и тем более – в вашей старости. Порой вы ведете себя точно, как несмышленые девчонки. – Сказал Персей. – Простите меня, уважаемые, я совсем не хочу вас обидеть.

    - Ой, красавчики! – радостно лопотала тем временем Кето, уже вставившая себе глаз и с величайшим любопытством рассматривавшая обоих друзей. – Понимаете ли, парни, на самом деле все так и есть, мы вовсе не старухи, мы молоды и навсегда остались бы молодыми, точно, как богини на Олимпе. Я и моя сестра Дейно – мы обе колдуньи. Когда-то мы сварили эликсир вечной молодости, действующий так же, как волшебные яблоки из сада Гесперид, и с тех пор могли не страшиться старости. Но богиня любви Афродита, прознав о нашей замечательной красоте, позавидовала нам и разгневалась. Она наложила на нас заклятие вечной старости пополам с бессмертием. Она же почти лишила нас зрения, оставив нам всего один глаз на двоих. С тех пор мы сидим вот в этой пещере, почти  никуда не выходя и исполняя любую волю жестоких богов.

   Персей и Еврипид слушали этот невеселый рассказ, и оба понимали, что, оказывается, олимпийские боги действительно жестоки. Невероятно и бесконечно жестоки.
   - Но теперь наше существование заметно облегчится, и все благодаря вам, - сказала Дейно, улыбаясь. – Да вы присаживайтесь, ребята, к нашему костру. Мясо уже, наверно, сварилось, а вы ба голодные. Да, длинен и нелегок путь на остров Ночи – в особенности, если совершать его пешком!
   Путешественники переглянулись – а может быть, Грайи в самом деле так мудры, как о них говорят? Ведь узнали же как-то старухи, куда они держат путь, хотя ни тот, ни другой об этом пока еще ничего не говорили.

   - Кушайте, мальчишки, кушайте, - приговаривала Кето, - мясо вкусное, а сытого человека ноги несут легче и быстрее.

   - Благодарю, - сморщил нос Еврипид, - но для меня лучше умереть с голоду, чем есть человечину.
   Персей молча кивнул в знак согласия с ним.
   - Человечину? Ха-ха! – звонко рассмеялась Кето. – По правде сказать, мы совсем не людоедки. Этот слух про нас, как бы в наказание, тоже распустила красавица Афродита. Мы не стараемся опровергать его, потому, что при нашей жизни удобнее, чтобы нас боялись. Народ в округе из страха никак не вредит нам и вообще старается не приближаться к нашей пещере. Так спокойнее для нас. А мы дружим с живущим в этой чащобе племенем диких кентавров. Они не люди, и не страшатся нас. Мы помогаем им лечиться от болезней, предсказываем погоду, а они охотятся и снабжают нас едой. Таким образом, мы ни в чем не нуждаемся. А в котле у нас обычное мясо дикого кабана. Ешьте, парни, мы вас не обманываем.



   Персей отбросил сомнения и приступил к еде. Еврипид тоже взял себе кусочек мяса.
   - Великим поэтам мясо необходимо для ума, - младшая Грайя с обожанием сверлила Еврипида своим единственным оком. – Когда ты повзрослеешь, ты станешь поистине великим поэтом. Тебя полюбят все три поэтические музы. О тебе заговорит вся Эллада.
   - Жалеешь парня, да, сестренка? – скрипнула Дейно мрачно. – Иначе зачем бы тебе говорить ему неправду? Ведь на самом деле погубит его несчастная любовь. Та, к которой он так стремится, обратит его в камень, как сделала это уже со многими.
   - Он не погибнет, - настаивала на своем Кето. – Со временем о Еврипиде заговорит весь мир.
   - Погибнет, говорю же! – рыкнула на нее Дейно.
   - Сейчас опять подерутся.- Шепнул поэт Персею.
   - Спокойно, спокойно, уважаемые! – Снова  вмешался в их спор Персей – Скажите, лучше, не можем ли мы еще чем-нибудь помочь вам?
   - Скорее, уж мы вам должны помочь, - усмехнулась Кето. – Потому что, повторяю, пешком до острова Ночи вы не доберетесь – канете в глубины океана. Вам, ребята, нужно научиться летать. И мы вас научим.
   Она очень шустро слазила в очередной темный закуток пещеры и вытащила на свет костра большую кожаную сумку, отороченную полинялым вытертым мехом. Сумка была едва ли намного моложе ее обладательницы, тоже изрядно видавшая виды. Кето развязала на ней веревочки и извлекла из сумки именно то, что Персей, почему-то ожидал увидеть – пару крылатых сандалий, почти таких же, как у Гермеса.
   - Это, вообще-то тебе, Персей, - сказала Дейно, принимая у Кето сумку и сандалии. - Потому, что тебе, Еврипид, мы вовсе не советовали бы лететь на остров Ночи. Там тебя ждет смерть.
   - Не смерть, - возразила, как всегда, ей сестра, - не смерть, а очень большая опасность. Да, Еврипид, на твоем месте я бы хорошенько подумала, прежде, чем лететь туда.
   - Но второй пары сандалий все равно нет, - вздохнул Еврипид разочарованно.

   - Пара одна, но сандалий-то две, - промолвила Кето. – Каждая из них легко поднимет любого из вас и понесет по воздуху в нужном направлении. Конечно, надев обе сандалии, ты, Разрушитель, добрался бы до острова Ночи значительно быстрее. Подумайте об этом еще, подумайте хорошенько, ребята.
   - Думать нечего – мы летим вдвоем, - воскликнул Еврипид, беря у  Персея левую сандалию. - А что это за сумка?
   - Сумка из козьей кожи, отороченная мехом, - изрекла Дейно. – В нее Персей положит отрубленную голову Медузы.

   - Нет! – коротко, громким шепотом бросил Еврипид. – Только не это!
   - Мы не горим желанием убивать Медузу, - сказал Персей колдуньям. – Но я не вижу другого способа спасти свою мать.
   Зеленый глаз Дейно застыл, не моргая, глядя в одну точку на Персея, будто прожег его насквозь.
   - Царь Полидект приказал тебе добыть и доставить ему голову Медузы, но ведь не было приказа именно отрубать ее, так?
   - Об этом уже просила Афина.
   - Просила, но не приказывала, верно? И что-то я не помню, чтобы ты ответил Афине согласием.
   Еврипид, слушая этот диалог, каждые несколько минут менялся в лице. Ведь Грайи подводили Персея к мысли именно не убивать Медузу.
   - Итак, - подвела итог Дейно, - Прибыв на остров Ночи и разыскав эту красавицу, ты можешь рассказать ей свою историю и уговорить ее слетать в Элладу, повидаться с твоим покровителем… раз уж он так настаивает на этом.
   - Это нетрудно для нее, обладающей крыльями, и она согласится лететь с тобой, - продолжила Кето, - если она не совсем еще утратила возможность говорить и понимать человеческую речь.
   - Я лечу с тобой, - подал голос Еврипид. – Я посмотрю в глаза Медузе бесстрашно – и это расколдует ее. А сумку из козьего меха можно не брать с собой. Мы оставим ее здесь.
   - Не оставляй, - сказала Дейно строго, все так же пронзительно глядя на Персея. – Если ты положишь свою добычу в какую-то другую емкость, кровь, что потечет из шеи, будет прожигать любой материал и капать на песок. И каждая капля превратится в ядовитую змею. Только в этой сумке из козьего меха можно носить отрубленную голову Медузы Горгоны.
   - Я же расколдую ее, - снова упрямо произнес Еврипид, хрипло и устало. – Любовь творит чудеса.
   - А есть она – любовь-то? – почти так же устало спросила его Дейно. – Что ты знаешь про любовь, молодой человек?!

   Последние два слова она прохрипела так громко, что эхо отозвалось и понесло их по темным закуткам пещеры.
   - Любовь – волшебная страна, - произнес Еврипид тихо, – Или даже целый мир. Иной мир. Он у каждого свой, неповторимый. Человек, который попадает в него, обретает несказанное блаженство и вместе с тем обрекает себя на муки, страдания и борьбу. Всё остальное кажется такому человеку скучным и суетным. Нет несчастнее человека, кто выпал из своего мира любви и не имеет возможности вернуться туда. Тот, кто не изведал этого, попросту еще не начинал жить. Нет, друг мой, не ты берешь меня с собой на остров Ночи – это я приглашаю тебя с собою в путешествие – взглянуть со стороны на мой мир любви…

   «Самодур!» - мысленно усмехнулся не знавший еще ничего подобного Персей, слушая заоблачные разглагольствования приятеля, но вежливо промолчал.
   - Поэт! – умиленно воскликнула впечатлительная Кето. – Я же говорила! Он станет великим поэтом.
   - Но читать свои творения будет обречен Аиду, Танату и Персефоне. – Мрачно заключила Дейно.
   Они могли бы спорить бесконечно, но друзья не стали дальше слушать их пререканий, - поклонились старым колдуньям в знак благодарности и вышли за скрипучую, прогнившую деревянную дверь пещеры.
   Еврипид еще некоторое недолгое время стоял неподвижно, держа в руках летучую сандалию, будто снова рассматривая ее. А Персей смотрел на него, ожидая, не переменит ли поэт принятого решения.
   Нет, не переменил. Следующим движением Еврипид решительно обул сандалию, немедленно затрепетавшую крылышками, на свою левую ногу. Персей последовал его примеру.
   Последнее, что слышали они оба, прежде чем, подобно стрелам взмыть в черное, усеянное яркими звездами небо Эллады, был тяжкий вздох одной из старых сестер и ее унылое ворчание:
   - Ах, если бы кто-то когда-нибудь напомнил о нашей горемычной участи проклявшей нас Афродите, Зевсу… да хотя бы уж и Аиду! Но нет, нечего ждать! Всем нужны только наши советы…

VIII.

     Лязг! Лязг! Лязг!
     Вот как я теперь хожу. Каждый шаг мой, взмах руки или поворот шеи сопровождается противным железным скрежетом, будто я закована с головы до ног в проржавленные тяжелые латы. Вот что стало с моей прежней невесомой, парящей походкой.
    Шипение, переходящее в подобие свиста, также постоянно отныне преследует меня. Брррр!  Прежде я шарахалась в сторону и улепетывала во все лопатки, едва лишь завидев поблизости змею. А теперь эти скользкие твари просто живут на мне, растут на моей голове вместо прежних моих волос – роскошных, шелковистых и блестящих. Помню, как много дней и ночей подряд я не могла уснуть вообще, потому что именно по ночам  черные гадюки, каждая толщиной в руку крепкого мужчины,  каковыми наградила меня премудрая Афина, просыпаются и начинают зловеще перешептываться. Меня била крупная дрожь, как в лихорадке, долгое время. Но змеи не кусали меня, не просили еды и питья. Они только извивались и громко шипели.  И постепенно я привыкла к ним. Хо! В конце концов, в них есть и какая-то особенная, самобытная змеиная красота. Они даже блестят на солнце… как прежде поблескивали мои прекрасные черные волосы… да…
     Кожа на моем лице, когда-то таком прекрасном, на шее и на груди теперь высохла, покрылась глубокими морщинами  и стала шелушиться, нещадно зудя и садня. Мерзкое, скажу я вам, ощущение! Ниже груди мое тело покрыто блестящей металлической чешуей, внешне похожей на рыбью, но тяжелой и очень холодной. Кажется, от нее даже кровь стынет в моих жилах. А когда-то меня так привлекало все блестящее!.. Хо-хо!.. 
    Зато теперь у меня есть крылья – черные, из грубой кожи, перепончатые, как у летучей мыши, только большие. Они легко поднимают меня в небо, высоко над землей, и я способна отныне летать – скользить по воздуху, парить в восходящих потоках, или как стрела мчаться навстречу ветру, так, чтобы он обволакивал мое утлое и мерзкое тело, насвистывая в уши что-то ободряющее. Хоть это хорошо. Хоть так я на время перестаю ощущать себя старой гнилой развалиной.
    А глаза! Что сотворила проклятая олимпийка с моими глазами – прежде  чарующими, пленительными, завораживающими, неотразимыми. Они были столь прекрасны, что я втайне гордилась ими, как волшебным даром. И вот теперь, спустившись к ручью, чтобы напиться, я увидела собственные глаза. Оооо!.. Какие страшные! Вывороченные наружу вздувшиеся белки с мутным гнилостным желто-серым налетом. Широченные, малоподвижные зрачки… Ни дать, ни  взять, глаза мертвеца!
    Вот передо мной возникает человек. Мужчина средних лет, невысокий, смуглый, с тяжелым мешком за плечами куда-то идет по дороге навстречу мне, едва плетущейся, обессиленной дохлятине. Я похожа больше на тень, чем на человека. Только скрежещу металлической чешуей. Вот он поднимает на меня свой взгляд – и в его глазах огнем отражается дикий ужас. Он пытается вскрикнуть, его рот отверзается – но крика нет. Он не успевает. В тот же миг, как он взглянул на меня, этот человек неподвижно замирает на месте. Так, что-то у него резко изменился цвет лица, морщины сделались резче, рельефнее. Его глаза… погасли, они теперь смотрят на мир, ничего не видя…
   Что же это?! О, нет! Так же не бывает!!!
   Он попросту превратился в камень, в изваяние в полный рост, с макушки до пяток. Даже одежда на нем окаменела!
    Я вскрикнула от страха, но крик мой напоминал хриплый вой бездомной собаки. И стоял этот кошмар в лучах остывающего заходящего солнца, отбрасывая длиннейшую смертную тень, и пялился на меня невидящими, перепуганными, застывшими глазами…
    Я бросилась наутек, пригибаясь к земле, инстинктивно тяжело взмахивая крыльями. Неуклюже и невысоко взлетела, как подраненный гриф-падальщик, и тащилась по воздуху, кренясь и раскачиваясь, пока меня не поглотили густые и темные заросли леса.
    И там, в этой чащобе, вместо тишины и уединения, ждала меня, несчастную адскую тварь, моя следующая жертва. Это оказался совсем молодой чернокожий легконогий чей-то раб, стройный прекрасно сложенный, тонкий в кости мальчишка, собиравший хворост в лесу. Он лишь только взглянул на меня грустными большими, темными своими глазами.
    Наверно, он довольно настрадался за жизнь. Скорее всего, паренька часто били, унижали, надругались над ним. По рукам, плечам его там и тут шли длинные рубцы от побоев плетьми. На правой груди было выжжено железом рабское тавро.
    Наши глаза встретились. На какой-то миг я вспомнила такие же большие, грустно улыбающиеся глаза, когда-то смотревшие на меня прежде. Глаза молодого поэта – Еврипида… Те глаза любили меня…
    Но на этом молодом, но уже измученном лице снова отразился глубочайший, всеобъемлющий ужас. Чернокожий мальчишка успел громко вскрикнуть, прежде, чем каменящее НИЧТО накатило на него и пожрало целиком.
    Умер. Но зато не будет больше он мучим непосильным трудом, побоями и унижениями…
    Что я такое думаю, глупая?..
    Цинизм…
    Нет, нет, нет! Так нельзя, это невозможно дальше терпеть! Что же это за беда приключилась со мною?!   
    Я отыскала в лесу глубокую необитаемую песчаную пещеру, спряталась в ней и крепко заснула.
     Но следующим утром ужасные чудеса продолжились. Новые и новые встречавшиеся мне люди расставались со своими жизнями, мгновенно превращаясь в холодные каменные статуи.
     Все эти люди поголовно – мужчины.
     А может, так им и надо? Ненавижу мужчин! Эти мерзавцы считают себя вечными охотниками, хозяевами мира, а нас, женщин – своей добычей, горячей плотью, в лучшем случае – домашней прислугой, рабской силой…
    Аааа! Пропади они все пропадом, забери их Тартар!
    Но вот, прячась от палящего зноя, я забрела под какой-то деревянный навес. Там сидели две почти полностью обнаженные кумушки, обнимая и целуя дружка дружку сладострастно.
    Уютное гнездышко нашли, да, девочки?
    Они взглянули на меня, коротко пискнули, визгнули… и тоже…
    Вместо жарких манящих тел – холодные камни…
    Развратные мерзавочки…
    Стоп! Стоп!.. Но что эти две блудницы сделали мне? Чем навредили? Почему я умертвляю все что вижу?!
    Негодная я тварь! Грязь я и сгусток зла! Бродячий, летучий труп, плодящий другие трупы!..
    Так больше нельзя. С этим необходимо что-то делать, как-то бороться!
    Лязг, лязг, лязг… Скрежет слышится не только, когда я хожу, но и в полете тоже. Да и не в состоянии я много летать: отчего-то на меня часто накатывает дурнота. При этом кто-то живой шевелится и поворачивается в моем животе. Каждый час меня терзает приступ тошноты и льется вонючая рвота из моего морщинистого рта с глубоко запавшими старушечьими губами. Что же это еще такое? А! Этот подонок, этот мерзавец Посейдон все же обрюхатил меня! И с каждым новым днем мой дряблый живот раздувается все больше, нося в себе гнусное семя бога морей.   
    Оооо, Посейдон, безмозглая ты скотина, подводный жеребец, похотливый слюнявый бычара!.. Ты, ты один виноват во всем!
    Сделай же что-нибудь, тварь, чтобы прекратить эти смерти! Нет, тебе, конечно, плевать на людей, но забери хотя бы меня отсюда куда-нибудь подальше от них, чтоб я не могла больше видеть их и превращать в камни!
    Сделай что-нибудь, или я брошусь в твои волны и утоплюсь, не произведя на свет маленьких ублюдков, которыми наполнил ты дряблый мой живот…
    Так взывала я к своему насильнику по нескольку раз в сутки. И однажды ночью море зашумело, накатившая волна подхватила меня, закружила, ударила головой о скалу и лишила сознания.
    Когда же я очнулась, то лежала спиной на мокрых холодных камнях (камни, камни! будь вы прокляты!..), бессильно глядя в темное звездное небо,  а надо мною склонялись трое прозрачных бестелесных существ – две темные шелестящие тени и одна более светлая, но тоже тень.
   - Привет тебе, Медуза, - тихо, чуть слышно поздоровались они со мною, - мы рады видеть тебя здесь, на острове Ночи. Я – богиня ночи Никту, а это мои сыновья, духи сна и смерти – Гипнос и Танат...
    Это были единственные обитатели печального, затерянного в бескрайнем море острова. Они не страшились меня, я не могла навредить им.
   Но теперь люди, живые люди были далеки от меня, от моих страшных смертоносных глаз, пугавших меня саму.
    Значит, светлый Олимп хоть немного смилостивился надо мною…
    О, светлый, безжалостный Олимп!
   

               
IX.

         
    Черной, звездной ночью на страшном острове Ночи Медуза Горгона родила двойню.
    Медуза лежала, развалившись, спиной на холодных камнях. Белокурая красавица, ее сестра Эвриала сидела рядом с ней на корточках, ласково поглаживая ее руку, покрытую, как и все остальное тело, прочной, блестящей, гремящей змеиной чешуей. Второй рукой Эвриала старалась удержать маленького черненького жеребенка, из спины которого топорщились и трепетали два птичьих крылышка. Сама бестия в это время кормила грудью младенца, по виду человеческого племени, только с одним глазом посреди лба.
   - Растут, как тесто на дрожжах, - говорила Эвриала сестре, - гляди-ка, Пегас уже бегает. Да и Хрисаор со временем будет богатырем.

   - А ведь прошло всего каких-то десять дней, - ответила Медуза сонно.
   Пегасом они назвали крылатого жеребенка, Хрисаором – одноглазого младенца.

   За спиной Эвриалы, чуть поодаль, у самой кромки воды возвышались две каменные статуи воинов в легких латах и полном вооружении в натуральный человеческий рост. Узнав, где находится Медуза, атаманша лесных разбойников приплыла к ней на остров, разумеется, не одна, а в сопровождении двоих своих подчиненных. Они причалили лодку, и вышли на берег; но оба парня, едва взглянув на бестию, не успев даже вскрикнуть, застыли холодными истуканами.
   - Проклятье! – вскрикнула тогда Эвриала, - я почему-то не подумала об этом твоем неприятном свойстве. – Ну, что ж, двумя увальнями меньше.
   И весь остров Ночи был каменистым, неприветливым; повсюду виднелись острые каменные шипы, словно драконьи зубы. Волны морские, шумя, бились о них вокруг.
   Вот и сейчас Медуза смотрела на свою сестру с нежностью, но в волшебных глазах бестии блуждали колючие искры. Змеи на ее голове дремали, свернувшись скользкими клубками. На Эвриалу черное колдовство никак не действовало.
   Время от времени, Медузу начинали сотрясать рыдания, она выла в голос, причитая:
   - Как же я подниму их двоих здесь, в этом гиблом месте, забытая всеми? Да и что станется потом с моими  детьми, если они, подобно мне, начнут одним взглядом превращать все живое в камень? Эй, Посейдон, пакостник, мерзкое ты создание! Где ты там затаился? Выйди, пес смердящий, из пучины морской и призри своих отпрысков!

    Но море хранило могильное молчание. Не было ответа Медузе от ее трусливого насильника.
    Медуза заметно разъярялась. Эвриала посматривала на нее с тревогой. Ярость бестии была крайне плохим признаком – Эвриала знала это. Медуза села на камни. Кожистые крылья за ее спиной, как у летучей мыши, уже начинали нервно и судорожно подергиваться.
   - Тише, тише, - всячески пыталась успокоить ее Эвриала. – Я с тобой и никуда от тебя не денусь. Ведь я помогаю тебе, охочусь для тебя и ловлю рыбу. Ты ни в чем не нуждаешься.
   - Нуждаюсь! – рычала Медуза ей в ответ, с пронзительной болью в хриплом голосе, - нуждаюсь… в смерти!
   - Ну-ну-ну… - Эвриала снова нежно поглаживала сестру по твердой блестящей чешуе.
   - Сегодня ночью мне опять приснилась наша бедная малышка Сфено, - всхлипнула Медуза. – Она в Тартаре, и ей там хорошо. Эвриала, она зовет меня к себе!
   Вместо подергиваний ее крылья уже начали делать взмахи.
   Пегас вырвался из рук Эвриалы. Взлетел высоко и описал над их головами три разудалых круга. Впрочем, вскоре он мягко приземлился и спокойно стал лизать морскую соль с прибрежных отточенных водою камней. Эвриала не глядела особо на него. В этот момент ей сделалось не до коняжки. Черное небо звало Медузу, и не могла бестия сопротивляться этому зову, и ничего хорошего это не предвещало.
   - Ааааа! – выла несчастная все громче  и заунывнее, - ненавижу, всех ненавижу! Сдохните все, твари, окаменейте! Отомщуууууууууу!
   Она сделала два сильных взмаха крыльями и резко взмыла над темными камнями. Уронила Хрисаора, и маленький циклоп не слишком-то ловко упал на четвереньки, подобно котенку, ушибся, поранился, запищал и пополз к воде.
   У Эвриалы не было никаких крыльев,  тем не менее, она в мгновение ока  поднялась в воздух, как золотая стрела Аполлона, и быстро догнала свою сестру.
   - Остановись, девушка, не делай этого! – пробовала увещевать Эвриала Медузу.
   Но тщетно. Та взлетала все выше и стремительно мчалась по воздуху в сторону большой земли, Эллады, где мирно спали ночью, или занимались иными делами – любили, воровали, работали, сражались – ни в чем не повинные люди, как простые, так и цари с вельможам.
   Эвриала не отставала от нее ни на метр.
   Медуза летела над пустынными дорогами и плодородными полями, врывалась в города, здесь снижалась и пролетала по улицам, пристально, с печалью и ненавистью заглядывая в лица всем, кто подворачивался на ее пути. Некоторые шарахались в сторону и опрометью убегали прочь. Но очень многие не успевали ничего предпринять – застывали на месте безжизненными статуями с выражением крайнего ужаса на лицах. И так кошмарен был этот вид застывшего ужаса, что, казалось, стоит кому-то другому увидеть лицо подобной статуи, как он сам немедленно окаменеет. Правда, Эвриала знала, что это не так. К счастью, страшные творения глаз ее сестры не обладали уже никакой волшебной силой. Но утешения в том было мало.

   Они летали всю ночь и сеяли смерть повсюду. Ближе к утру возвращались на остров ночи, где их встречал, ухая, хохоча, как болотная выпь, и хлопая своими черными крыльями, дух смерти Танат. Вот уж он-то был доволен всем происходящим, наверное, как никто другой. Медуза постепенно успокаивалась, словно трезвея. Она уже вспоминала о своих детенышах, и тут ее охватывало нечто, вроде паники. Это было связано с Танатом.

   - Ах, я оставляю их здесь всякий раз, поблизости от этого маньяка! Как бы он не добрался до них и не утащил в царство мертвых.
   Но обычно с Пегасом и Хрисаором за время ее отсутствия ничего плохого не происходило. Циклопчик валялся на камнях, перекладывая маленькие голыши с места на место, а крылатый жеребенок тыкал мягкой и теплой своей мордочкой в животик и спинку брата, вылизывал его лицо и даже пытался пропихнуть свой язык ему в рот. Короче говоря, так они играли.
   Медуза спускалась к ним, сгребала обоих на руки, кормила, гладила их, сюсюкала с малышами и даже смеялась, будто забывая о недавнем своем ужасном полете. Но время от времени она бросала детей и заходилась в жутких рыданиях:
   - О, я горемычная! За что мне такое наказание. Будь проклята, моя несчастная жизнь! К Тартару все, к Аиду! Убейте меня кто-нибудь, ради всемогущего Зевса!
    Не по дням, а по часам седеющая от такой жизни Эвриала, обнимала свою беснующуюся сестру, прижимала ее к груди и шептала на ухо что-то утешительное, с трудом подбирая слова.
    С рассветом все успокаивалось и шло обычным порядком.
    Такие полеты с приступами неконтролируемой злобы случались с Медузой аккурат один раз каждый месяц. В Элладе уже примерно знали в какую ночь это произойдет и беспомощно тряслись от страха. Противодействия этому ужасу люди не находили. Неизвестно было только, какой город или деревня в данный конкретный раз подвергнется смертоносному опустошительному налету. 
    Иногда случалось и так, что какой-нибудь вооруженный смельчак причаливал в лодке к острову Ночи, вытаскивал меч и шел на поиски Медузы. Самое удивительное заключалось в том, что не каждый из них, подвергнувшись воздействию ужасных ее глаз, замирал каменным колоссом. Некоторые оставались нечувствительны к злому колдовству по невыясненной причине. И тогда свой меч хватала Эвриала, преграждая такому смельчаку дорогу и скрещивая с ним клинки. Вскоре покусившийся на Горгон падал замертво с распоротым животом, а то и без головы.
   Впрочем, такого не случалось уже довольно давно.
   А вот в этот раз случилось на острове Ночи нечто поистине ужасное. Вернувшись из очередного полета, сестры нашли на берегу Пегаса, уныло глядящего вдаль и пенящего копытом мутную воду. А Хрисаора рядом с ним не было. И не было одноглазого мальчишки нигде на острове.
   Они схватили жеребенка, принялись тормошить его и расспрашивать – как будто он мог им  ответить, что здесь случилось. Но нет, он не отвечал, только иногда начинал тихо и жалостливо ржать тонким жеребячьим голоском.

   Да, Хрисаор исчез. Вероятнее всего, его смыло волной.

   И вновь небо над островом Ночи огласил заунывный вой Медузы:
   - Оооо, я нечастная, проклятая тварь! Танат, где ты, Танат? Что сделал ты с моим сыном, ублюдок?! Выйди же и убей меня!
   И Танат сейчас же прилетел к ним. Но черное, землистое его лицо и кошачьи желтые с красными точками глаза выражали полную растерянность. Он не делал ничего плохого Хрисаору, более того, Танат и вообще сегодня не видел маленького циклопа. И убивать Медузу, несмотря на все ее мольбы об этом, Танат вовсе не собирался.
   - Не плачь, - сказала ей Эвриала, сама не удержавшись от всхлипывания. – Просто, Хрисаора забрал его отец – Посейдон. Нужно надеяться, что он сам вырастит мальчишку большим и сильным. Не плачь же, сестренка.
   Но и сама Эвриала заплакала.

   Никакие вопли, проклятия, мольбы на Посейдона не действовали. Он ничего не отвечал Горгонам из морских глубин, и ни разу не появился перед ними. Только волны тихо облизывали прибрежные камни.

   Так прошел еще месяц на острове Ночи.

X.

   Персей наслаждался полетом, рассекая грудью упругий, прохладный воздух и любуясь звездами, которые, как ему казалось, стали ближе. Голова Разрушителя немного кружилась от всего происходящего, как от легкого вина. Время от времени он совершал кувырки, мертвые петли и всякие другие пируэты, радостно восклицая «Ух ты, здорово!» и тому подобное. Не надо забывать, что наш герой был всего лишь шестнадцатилетним мальчишкой. Рядом с ним плавно парил более взрослый Еврипид с самым невозмутимым видом. Правда, про себя он удивлялся силе этих волшебных сандалий с крылышками, каждая из которых не только свободно поднимала в воздух человека, но даже позволяла ему выполнять такие выкрутасы, какие сейчас делал Персей.

   - Неужели тебя не захватывает это чувство полета? – удивился Персей, разгоряченный кульбитами.
   - Мне не привыкать, - ответил Еврипид несколько снисходительно.

   - Ты что же – часто летаешь? – еще больше удивился Персей, - так часто, что для тебя это обыденное явление?
   - Все мы, поэты, постоянно летаем. – Был ответ. – Живя в своих мирах.
   Еврипид, как обычно, сочинял стихи:



Мне без нее нигде отрады нет,
Там, где она – всегда тепло и свет…

   Ему некуда было записывать свои строки, как только запоминать, но он тихо проговаривал их, чтобы врезать в память лучше.

   - Откуда ты берешь эти слова? – спросил его Персей, подлетая ближе, - и кто это она?
   - Они  рождаются внутри меня. В эти слова превращаются мои чувства. А она… это она…
   - Медуза, - понимающе кивнул Персей, в очередной раз ловко выходя из пике, - но ведь, повторяю, - ты же не видел, какой она стала теперь. Одни змеи на ее голове чего стоят! А сама она, наверное, вся зеленая, похожа на лягушку… Нет, я поражаюсь тебе! Ее боятся все, - кроме, может быть, меня, но ведь я ее тоже пока не видел. А ты стремишься к ней, будто она – что-то, вроде Афродиты, будто желанней и слаще ее нет никого в мире.
   - Так и есть. – Ответил Еврипид, - Но это только для меня.
   - Ты рискуешь жизнью, - предупредил его Персей. – Грайи предсказали тебе смерть.
   - Одна предсказала. А другая – опровергла. Но, если уж мне грозит опасность, значит, я…

В кромешной тьме хочу увидеть свет,
Ищу ресурс там, где ресурса нет,
А боль меня преследует по кругу,
И красит утром небо в черный цвет.
Один поэт писал про боль-подругу,

Что злее той подруги в мире нет…


   - Что там у тебя болит? – встревожился Персей.
   - Душа. – Был ответ Еврипида. –
Душа блуждает в холоде и мраке,
Подобно заблудившейся собаке,
Покинувшей владения свои…
О, я, как пес голодный… до любви…






   Персей на это лишь улыбнулся.

   - Не знаю, до чего ты там голодный, а вот я испытываю самый настоящий голод. Неплохо бы подкрепить наши силы. Скоро утро, но звезды еще видны, и по ним можно определить, что остров Ночи нет так далеко. Что это там за город внизу?
   - Похоже, Микены. – Задумчиво молвил поэт.
   - Давай-ка спустимся и постучимся в какой-нибудь постоялый двор.
   Не дожидаясь ответа, Разрушитель резко спикировал вниз, только ветер свистнул у него в ушах. Еврипид молча последовал за ним.


   Персей  аккуратно спланировал у массивной каменной колонны, поприветствовав прохожего, деловито спешащего куда-то. Тот в ответ испуганно вытаращил на нашего героя глаза, разинул рот и упал перед ним, распластавшись, лицом вниз.
    Персей смотрел на это явление недоуменно. Рядом с ним тем временем приземлился Еврипид. А прохожий продолжал лежать, не шевелясь. Персей подошел к нему и тронул лежащего на холодной земле человека за плечо.
   - Эй, уважаемый, - сказал ему Персей, - что это с тобой? Ты что, в обморок упал?

   Тот мелко задрожал и визгливо бросил в ответ, не поднимая головы:

   - Сгинь, видение! Пропади! Убирайся обратно, к Танату!
   Персей только развел руками.
   - А вон еще один такой же, - указал Еврипид в другую сторону.
   Персей обернулся. И там, куда указывал Еврипид, тоже лежал ничком человек, обхватив свою голову руками.
   Поэт подошел к лежащему и, не касаясь его, сказал очень тихо:
   - Уважаемый, не бойся нас. Мы не духи, не фурии, не эриннии, мы самые обычные люди. Мы здесь в первый раз. Хотим только спросить, как пройти в харчевню.
Житель Микен полежал еще несколько мгновений, потом робко приподнял голову. В его взоре все еще светился, буквально, заячий страх.
   - Вы… спустились с неба, - сказал он, заикаясь. – Я… я думал, что вы – боги… или… или… эта ужасная бестия!
   - Какая бестия?
   - Ме… Ме… Ме…
   - Медуза Горгона?
   Микенец вновь чуть было не рухнул ничком, но Еврипид удержал его за плечи. Впрочем, незнакомец все равно готов был вот-вот лишиться чувств.
   Персей с Еврипидом многозначительно переглянулись.
   - Тебя хоть как зовут? – спросил Персей незнакомца, подходя.
   - Ну, Тимофей, - почему-то смущаясь, представился тот.
   - Слушай, Тимофей, - заговорил Персей тихо и с расстановкой, чтобы этот нервный микенец, чего доброго, не умер от страха. – Ответь мне, Медуза Горгона была здесь?

   Тот коротко кивнул.
   - Когда?
   - Почти целую луну тому назад. По Элладе ходят слухи, что время от времени на Ме… Ме…
   - Медузу. – Закончил Персей за него.
   - Время от времени на нее нападает какое-то бешеное остервенение, и тогда она прилетает к нам, несчастным эллинам, и… и… да вот, посмотрите сами…
   Тимофей ткнул пальцем в спрятавшуюся за углом дома каменную статую жреца с лицом, поднятым вверх, и на этом лице застыл предельный ужас. Окаменевшие глаза вытаращены, застывшие волосы на голове стоят дыбом, рот разинут и перекошен судорогой.
   - Мы не убираем эту статую, не хороним ее, - объяснил Тимофей, - Это был  наш жрец, он общался с богами, мы думали, ему ничего не страшно. Но он тоже окаменел. А мы не тревожим его, чтобы его душа не прокляла нас из Тартара.
   - В ту ночь окаменели многие?

   - Да, почти все, кто ходили в ту ночь по улицам Микен, обратились в камни. Лишь немногим удалось спастись.
   Персей вновь многозначительно взглянул на друга.
   - Она всегда прилетает в Микены? – спросил он далее.
   - Она прилетает в разные города, невозможно предсказать, какой будет следующим. Бывает, что прилеты в один и тот же город повторяются. Мы боимся, что она прилетит снова.
   Опомнившись от испуга, Тимофей проводил парней до ближайшей харчевни. Там они попрощались с робким микенцем, конечно, не сказав ему, кого они ищут.
   Еврипид был заметно потрясен видом окаменевшего жреца и подкреплялся без особого аппетита.
   - Поезжай-ка ты домой, - посоветовал ему Персей, - похоже, твоя любовь быстро пошла на убыль?
   - Тот эфиопский мудрец, что научил меня сочинять стихи, часто повторял мне также: «не трусь», - сказал Еврипид с достоинством, - И я замечаю, что, чем больше опасность, тем меньше я страшусь ее. Да, отступать мне некуда. Может быть, я и погибну, но без Медузы мне не жить, все равно.

   Персей внутренне содрогнулся. Все-таки, как он станет убивать возлюбленную этого в высшей мере странного парня, будь она хоть неимоверно, непостижимо, нечеловечески страшна и жестока, если Еврипид, с каждым днем становящийся ему все ближе, до такой степени влюблен в нее?
   А может быть, все еще обойдется без применения оружия?
   К ним, почти крадучись, подошел хозяин харчевни и приложил палец к своим губам.
   - Тссс! – прошипел он, - я краем уха услышал, о чем вы тут говорите. Так вот, может быть, вам будет полезно узнать, что бестия убивает не всех. Люди замечали, что детей ее колдовство не касается. Дети, на которых она глядела, не только остались живы-здоровы, но их не кусают даже ядовитые змеи с ее ужасной головы.
   - Милость Афины? – задумался Персей, жуя баранину.
   - Но мы-то не дети, - молвил Еврипид мрачновато, - далеко не дети.

   Овраг, сырой и промозглый. Персей лежит в нем, вытянувшись во весь рост, в какой-то грязной луже, а где-то вверху свистит неприветливый осенний ветер.
   Что тут забыл Персей? Перепил сладкого вина, гостя у друзей, и свалился сюда, возвращаясь домой?
   Он и сам не помнит, и вообще не понимает, что тут происходит. Он понимает только, что ему сильно хочется спать. Так сильно, что трудно сдержаться. А меж тем, рядом с ним лежит в этой грязи полуобнаженная женщина.
   Стой, подожди! А что это она здесь лежит? Тоже пьяная? А может, ей плохо, может, она больна?
   Не спи, не спи, Персей, посмотри, что случилось с этой женщиной, чем ей помочь?
   Она худая, вся высохшая, как жердь. Видны торчащие под бледной, собранной в морщины кожей, выпирающие ребра. Ноги, как плети, лежат неестественно. Кожа на лице, хоть и заляпана грязью, но видно, что она воскового цвета, какая-то синюшная… фу!

   Да ведь она мертва! Персей валяется в яме рядом с покойницей.

   Он приподнялся на локтях и внимательно разглядел труп.
   Совсем закоченела. Глаза вылезли из орбит и вытаращились наружу. Веки распахнуты, зрачки, как два черных хода, белки раздуты… ох!.. Язык вывалился наружу. Возраст не определить. Черные волосы на ее голове какие-то редкие, как будто большей частью выдранные с корнем.
    Вот одна вялая прядь заметно шевельнулась. Ее потревожил ветер? Нет! И не прядь волос это, а черная ядовитая змея.
    Страшно? Нет, Персей не боится. Он никогда еще в жизни не боялся. Персей этого не умеет.
    Ловким движением он хватает змею чуть ниже ее головы и ловко душит гадину.
    Тут голова покойницы неожиданно вздрогнула, дернулась, и мертвые глаза ожили. Только глаза. И они взглянули в упор на Разрушителя – одними полувытекшими белками и зрачками без радужек.
   Ого-го, вот это взгляд! Персею и раньше приходилось видеть лица трупов, часто валявшихся посреди леса или на больших дорогах. Он не пугался их, и старался тут же хоронить, зарывать в землю. Но у тех мертвецов глаза глядели в никуда. А не на него.
   Руки и ноги его отказываются служить. Язык прилипает к нёбу.
   Он окаменел? Вот оно, как это происходит?
   Да ну, вздор!
   Персей собирает волю в кулак и овладевает своими чувствами. Он находит силы выговорить вопрос:
   - Кто ты?
   И слышит ответ. Тихий, хриплый, гортанный, сильно затрудненный голос, воспроизводимый мертвыми, уже начавшими гнить связками:
   - А ты не знаешь меня?

   Мертвые и одновременно живые глаза – словно взор самого Тартара – просверливают его насквозь.
   Клянусь Афиной!
   Это же Медуза Горгона!
   - Ты что, мертва? – спросил ее Персей, довольно быстро собравшись с мыслями.
   - Да, - послышался не поддающийся никакому описанию звук мертвого голоса.
   - Но ведь я иду убивать тебя.
   - Не убивать, - возразил ему неживой голос, и глаза говорящей покойницы выпучились еще сильнее. Персей ощутил сильный позыв к тошноте. – Не убивать, а только выпустить мою душу из и так уже мертвого, никчемного, разложенного, ненужного мне самой тела. И голова моя будет наградой тебе…
   Кто-то касается его груди  рукою, покрытой холодным липким потом,  и Персей подскакивает, как на пружине, и садится на кровати…
   На кровати…
   Так он просто спал!

   Рядом с ним стоит разбудивший его Еврипид и весь дрожит, будто замерз.
   - Что с тобой? – спросил его Персей.
   - Мне приснилась Медуза, - проговорил поэт, заикаясь, вибрирующим от накатившего ужаса голосом. – Мы лежали, обнявшись с нею. А она… она была… трупом… И она говорила, что тело ее уже мертво. А душа ее рвется ко мне. И я люблю эту душу.
   Еврипид садится без сил рядом с другом, утыкается лбом в его плечо. Персей чувствует его слезы. И улыбается грустно.
   Сон…
   За окном светает.   



   В Еврипиде все еще была видна внутренняя борьба. Персей с некоторой укоризной искоса взглянул на приятеля, но тут же подумал и о своих сомнениях. Может быть, доставить этого разумника на остров Ночи и оставить попросту наедине с его красавицей? Пусть творит, что хочет, а если с ним случится беда – что же, он сам ищет ее! Ищет и боится, дрожит постоянно, как лист платана на ветру! Чудак…
   А как же тогда Даная? Останется узницей Полидекта? Сделается его наложницей?
   Персей даже не подумал о том, как он будет чувствовать и вести себя сам после того, как вернется к Полидекту без трофея. А ведь тогда Разрушителя подняли бы на смех.
   Аааа! Чего сидеть да рассуждать? Скорее, скорее в полет! На месте все увидим!
   - Ну, так что же? – в последний и решающий раз спросил он поэта, - Эос уже показалась над горизонтом, скоро Аполлон начнет пускать свои золотые стрелы. Лучше нам встретиться с Медузой днем, чем посреди ночи. Ты летишь, или нет?
   - Лечу. – Еврипид быстро встал из-за стола.

   До острова Ночи оставался всего один перелет.

      
               
XI.
И было в самом деле так.
Немой, недвижный перед нею
Я совершенный был дурак
Со всей премудростью своею.
(А.С. Пушкин.
«Руслан и Людмила)



   Серые камни.

   Почему в нашем мире такое огромное, неимоверное количество холодных серых камней?
   Они окружают нас повсюду – и в городе, и в дороге, и в чаще дремучего леса, и посреди песчаной пустыне, и в мрачной пещере, и на гостеприимном дне морском, забравшем к себе столько душ.
   Так думал Еврипид, пролетая последние стадии до зловещего острова Ночи. Он обсуждал свои мысли с Персеем.
   - Сейчас мы летим в небе, - говорил поэт, - и даже оно, по мнению мудрецов, представляет собою твердый каменный свод; если подняться выше дороги Гелиоса, можно напороться на камень. Сама Земля есть каменный диск, покоящийся на огромной черепахе. Или на трех китах. Или на слонах. Из серых камней состоит и остров, к которому мы приближаемся.
   - В серые камни превратимся и мы сами, если нас ждет неудача. – Ответил Персей спокойно. – Вот тогда и будет ответ на твой вопрос. Тогда мы оба поймем не только, почему камней так много, но даже и то, что чувствуют эти серые камни.
   Еврипид кивнул. Он был бледен и сосредоточен.

   Если кругом камни, может быть, не так и плохо самому сделаться камнем?
   В любом случае, отступать уже было, скорее всего, поздно. Искомый берег показался впереди.
   Остров Ночи встретил их ярким солнцем и полным покоем. Они спустились на берег и сменили каждый свою одну летучую сандалию на пару обыкновенных.
   Уже у самого берега они наткнулись на две статуи воинов с замершим на лицах все тем же выражением предельного ужаса. Доспехи этих воинов были очень похожи на легкие латы Персея. Один воин по виду был старше другого лет на пять-шесть.
   - Почти как мы с тобой, - прошептал поэт.
   Персей снял со своего локтя и протянул другу зеркальный щит Гермеса.
   - Держи. Встретишь свою красавицу – смотри на ее отражение, и ничего тебе не будет грозить… кроме змей на ее голове и медных ее когтей.
   - Как-то нелепо это все… - ответил тот смущенно, беря щит.
   По-прежнему в полной тишине они стали пробираться по берегу вверх, удаляясь вглубь острова. Оружие оба держали в ножнах, только Еврипид тренировался смотреть на все вокруг через отражение в зеркальном щите.
   А между тем, за ними пристально следили две почти незримых тени – одна темная, как тучка, другая немного светлей. Это были: Танат – уже известный нам дух смерти и его брат – дух сна Гипнос.

   - Что-то не нравятся они мне, - беззвучно сказал Танат. – Как бы это не кончилось плохо для Горгон. Может, вмешаемся?
   - Подожди, - так же беззвучно отвечал ему Гипнос, - Еврипид влюблен в Медузу и не даст дискоболу так просто ее убить. Что до Эвриалы, то она вообще бессмертна, забыл?
   Друзья продвигались не так уж медленно, и солнечный зайчик от зеркального щита шарил по камням в семи локтях впереди них.
   В голую ногу поэта неожиданно ткнулся мягким, бархатистым мокрым носом кто-то маленький. Еврипид посмотрел перед собою и увидел приземистого черного жеребенка с маленькими крылышками на спине. Животное исследовало незнакомых людей своими круглыми глазами сливового цвета.
   - Смешное создание, - прошептал Еврипид, протянул руку и погладил коняжку по гриве, и почесал его за ушами, как кота. Тому явно понравилось, жеребенок потерся мордочкой о руку Еврипида.
   А Персей уже указывал пальцем вперед.
   - Смотри!
   Он увидел двух женщин, мирно спящих рядом друг с другом на согретой солнцем земле. Одну из них – высокую, длинноногую, с прекрасными вьющимися светлыми волосами – он, несомненно, знал и раньше – это была Эвриала, но вторую… да и женщиной ли было это существо со змеиной чешуей на теле, темно-зеленой, грубой кожей на лице, с медными, хищно загнутыми когтями на пальцах длинных и уродливых, как ветви старой ивы, рук, с кожистыми перепончатыми крыльями, сложенными за спиной,  со свернувшимися в клубки толстыми зелеными гадюками на голове?
   Все эти подробности Медузы Горгоны первым разглядел Персей и, разумеется, благоразумно позаботился о том, чтобы приятель наблюдал это зрелище посредством зеркального щита.
   - Что ты теперь скажешь? – спросил Персей, предвидя, что Еврипид должен изрядно струхнуть.
    Но тот стоял, вперив в спящую Медузу остекленелый свой взгляд, как ударенный чем-то тяжелым по макушке.
    Та же, что раньше? Нет-нет, она теперь во много раз прекраснее, чем была прежде. Она стала выше, стройнее, линии рук и ног приобрели непередаваемую плавность, у нее появились пленительные женственные округлости… Роскошные шелковистые волосы теперь отсвечивали в солнечных лучах металлическим блеском. А глаза… То, что больше всего в Медузе влекло и звало Еврипида, глаза ее были закрыты.
   Все это видел влюбленный поэт, и ничего подобного не способен был увидеть Персей. Такова загадочная, парадоксальная способность этого вечного чувства.

   Лицо поэта неожиданно для Персея озарила теплая улыбка.

   - Медуза! – пробормотал поэт еле слышно. – Я нашел тебя… Как же ты прекрасна!
   У тебя даже… выросли крылья!..
   Персей посмотрел на него с предельным удивлением. Как, неужели друг не видит этих змей, не говоря уже обо всем остальном?!
   - Впрочем, я всегда знал, - бормотал себе под нос ослепленный любовью поэт, -что она умеет летать… ну, что, Персей, разреши, я разбужу их, мы поговорим все вместе и полетим выручать твою мать?
   «А может быть, только он и прав? Может, он лишь кажется мне безумцем? – мелькнуло в голове Разрушителя. – Да, я, наверное, всего лишь неопытный мальчишка, мало повидавший на своем веку. А, будь, что будет».
   - Попробуй, - шепнул Персей, - но заклинаю тебя, смотри на нее в щит! Мало ли что…

   В этот момент Гипнос, также внимательно следивший за этой сценой, толкнул Таната локтем в бок: «Видишь? Я же говорил, что все обойдется».
   И Гермес мгновенно возник рядом с Персеем.
   - Безумцы! – как обычно, беззвучно закричал он, так что слышали его слова только дискобол и поэт. – Что вы собираетесь делать?! Сама Дикэ – удача улыбается вам с небес, насылая сон на этих исчадий Тартара. Бросайтесь на них, изрубите сонных в клочья, добудьте без лишних хлопот то, за чем пришли. Ох, всему-то вас надо учить!
   Но они не слушали хитроумного бога торговли. Еврипид уже подполз к спящим сестрам и осторожно коснулся чешуйчатого плеча Медузы. Рот бестии приоткрылся в сладком зевке.
   - Аааххх… Кто это? – спросила она сонно.

   Пара гадюк шевельнулись на ее голове. Глаза оставались закрытыми.
   - Это я, твой друг Еврипид. Я очень соскучился и пришел за тобой. Проснись.
   - Еврипид… О, Еврипид…
   Медуза пробормотала его имя сквозь сон, и оно прозвучало в ее устах слаще меда. О, она помнила поэта!
   - Зачем ты пришел? – спросила она. – Сюда нельзя приходить.
   Веки ее дрогнули.
   Еврипид быстро перевел глаза на зеркальную поверхность щита. Персей в небольшом отдалении весь напружинился, как тигр перед прыжком, и крепко сжал рукоять меча.
   - Уйди от меня, - шептала Медуза поэту. – Если я взгляну на тебя, с тобою случится беда.
   - Я люблю тебя, - сказал Еврипид, - не могу без тебя – поэтому пришел.
   - Ты тоже нравился мне, парень, - ответила она, по-прежнему не открывая глаз, хотя веки ее дрожали, - пока я не стала… такой, как сейчас. Теперь же я всех ненавижу! Почти всех. Но ты хороший парень. Потому я говорю тебе – уходи!
   - Посмотри на меня, - настаивал Еврипид, -

   Пусть стану я твердейшим, холоднейшим из камней, -
   Мне только б оставаться навеки рядом с ней…

   «Чокнутый, - смекнул Персей, - ну до чего же он чокнутый! Ни дать, ни взять, совратила его старуха Атэ!..» 
   - Посмотри на меня, - продолжал просить Еврипид.
   Его рука коснулась лица Медузы, заскользила по ее щеке вниз, прошлась по шее и, наконец, коснулась груди.
   Одна из змей на голове бестии, окончательно проснувшаяся, поползла к поэту, положила голову к нему на плечо… но вместо того, чтобы укусить, неожиданно стала ласково тереться об него, как кошка.

   - Твои змеи не кусают меня, - снова зашептал он. – Посмотри на меня. Ничего не случится. Я люблю тебя!
   - И я тоже, - произнесла Медуза уже не шепотом.
   Она больше не могла сдерживаться. Она открыла глаза. Еврипид оторвал свой взгляд от зеркального щита и поглядел своей любимой прямо в лицо.
   Волшебные отблески в ее глубоких черных глазах, как будто звезды на дне колодца, напомнили Еврипиду далекие миры, затерянные в бескрайнем космосе. Его душа словно вырвалась наружу, и понесло, погнало ее по этим дорогам к далеким мирам все дальше и быстрее. Видимый же и осязаемый мир вокруг него начал быстро разваливаться, крошиться в мельчайшие, сверкающие осколки.
   «А ведь все хорошо, - подумал Еврипид, - у меня всего-навсего кружится голова».
   Он поднял было руку, чтобы обнять Медузу… но рука так и застыла поднятой; Еврипид почувствовал, что она не слушается его, как и вторая рука, и ноги. По всему телу его прокатилась словно леденящая волна. Ребра сдавило чем-то твердым, как большими железными тисками, сердце закололо, потом онемело. На голову словно плавно наехала большая каменная плита и придавила ее книзу. Свет погас. Наступила полная тьма.
   В этой темноте действовал только его мозг. Мысли метались в замкнутом пространстве, как дикие звери в клетке, панически и мучительно ища выхода, которого попросту не было.
   «Что это?! – кричал он сам себе, так же беззвучно, как только что делали это тени богов за его спиной. – Я окаменел? смерть? Не хочу! Не хочууууу!..»
   Но что и говорить, теперь-то уже было, действительно, поздно.
   Медуза попыталась ответить поэту объятием, но обняла только застывший памятник.
   - Нееет! – зашипела она уж совсем по-змеиному, и сейчас же завыла по-собачьи – Нееет! только не его!


   На эти звуки проснулась Эвриала и смятенно смотрела на безрадостную и страшную картину.
   Два зловещих божества, тоже отлично видя все происходящее, тихо переговаривались между собой.
   - Ну вот, - молвил Танат отчего-то грустно, - так я и знал. Ничего удивительного. Но впервые за много тысяч лет смерть не обрадовала меня.
   - Ничего страшного, - рассудил Гипнос. – Что есть жизнь? Жизнь подобна сну.
   - А сон подобен смерти, - продолжил мысль Танат, - и, значит, жизнь и смерть – почти одно и то же.



*  *  *



    Возвращаясь из храма, мать Еврипида увидела, что на пороге родного дома ее кто-то ждет.
    Это был молодой парень, худенький, высокий, с тонкими чертами лица, серыми глазами светлыми волосами, раскиданными по плечам и забранными на лбу шнурком. Одет он был в старенький хитон, немого не достающий до земли. Подмышкой правой руки он держал изрядно потертую лиру, еще старше, чем хитон.
    - Привет тебе, Орфей, - сказала ему несчастная женщина, глядя печально мимо него, - Как живется великому певцу – победителю светлого Аполлона.
    Гость поздоровался, сказал, что пришел попрощаться с другом, но не застал никого дома.
    - Ах, Орфей! – горестно всплеснула руками мать Еврипида. – Мой сын взбунтовался против разума и против меня, тоже. Сегодня около полудня он без особых сборов просто встал с постели, где четыре дня лежал больным, кинул в мешок пару сухарей, взял на всякий случай кинжал и ушел, сказав, что направляется к вещим Грайям, чтобы они помогли ему отыскать Медузу Горгону. Несчастный не может понять или смириться, что его возлюбленная теперь – чудовище. Бедная я, бедная! Что же мне теперь делать? Ведь он сгинет на этом пути!
    Орфей искренне посочувствовал ей, опечалившись еще больше, а затем сообщил о собственном большом горе. Вся Эллада уже знала о его музыкальном поединке с Аполлоном, на который Орфей сам и вызвал светлого бога, и победил его в искусстве пения. Аполлон, конечно, не мог спокойно пережить такого конфуза. И вот светлый бог подговорил своего брата Аида отомстить Орфею. И тогда Аид забрал к себе в Тартар невесту Орфея Эвридику.
    - Я долго мучился, - сказал Орфей, - но, наконец, решил, что жизни без нее для меня, все равно нет. Сегодня же я отправлюсь к Аиду и попрошу его отпустить Эвридику обратно на Землю. Если он хочет чего-то взамен, я готов остаться в Тартаре вместо нее. 
    - Сыночек! – всхлипнула старая женщина. Слезы душили ее. – Уж не вселилась ли в тебя проклятая богиня безумия Атэ? Никто никогда еще не возвращался из Тартара, никого не выпускал оттуда жестокий Аид. Ты погибнешь сам, и твоя Эвридика не вернется.

   Орфей был младше ее сына, и она относилась к великому певцу так же, как к собственному дитя. Своих родителей у Орфея уже не было.
   - Ничего, - сказал он решительно, - даже если  случится именно так, как ты сказала, - значит, мы встретимся с Эвридикой в Тартаре и все равно будем счастливы.
   И Орфей ушел домой, понурившись и шаркая ногами.
   «Ах, любовь! – причитала мать Еврипида, сквозь слезы глядя вслед певцу, - на погибель посылают тебя людям боги! Ты во много раз хуже любого помешательства!»

   Дома он, не раздумывая, бросился грудью на отточенный меч.








XII.

   
   Видя, как его друг за какие-то несколько мгновений превратился в статую, и застыл на месте, полулежа, опираясь на левую руку с приподнятой вверх правой рукой, Персей, издав самый настоящий львиный рык отчаяния, вскочил на ноги и стремительно бросился вперед, размахнувшись мечом. Ему сейчас было все равно, что он ничем не защищен от смертоносных глаз, ибо зеркальный щит валялся на земле, крепко придавленный каменной дланью мертвого Еврипида.
   - Придется вмешаться, - изрек Танат, порываясь к нему. Но Гипнос удержал брата на месте.
   - Подожди. Не мне тебя учить, что смерть приходит всегда в самом конце. А время еще терпит. Подождем.
   Медуза окинула мчащегося к ней разъяренного Персея печальным, усталым, где-то равнодушным взглядом.
    - Еще один посягатель на мою никчемную жизнь? Да будь ты проклят, безмозглый вояка! Зачем ты привел сюда ЕГО на погибель?
   Она не ждала ответа, она спрашивала, как будто сама себя.
   Темная энергия, исходящая из ее волшебных глаз, окатила Персея с ног до головы, как горный водопад. Ему сделалось холодно и горячо одновременно. Мир закружился в его голове. Он сильно покачнулся.
   «Ну, вот…» - мелькнула печальная мысль.
   Но странные ощущения так же моментально прошли, головокружение прекратилось. Разрушитель по-прежнему твердо стоял на ногах, сжимая меч. Не окаменел. По-видимому, отец-олимпиец или богиня мудрости все же пришли ему на помощь.
   Послышался лязг железа, и Эвриала преградила ему путь, замахнувшись на Разрушителя длинным и тонким одноручным мечом.
   Персей отбил несколько ударов. Сразу атаковать он не решился. Одно дело – сражаться с могучим атлетом, горой мышц, закованной в железо, или, скажем, с огромным клыкастым чудовищем; и совсем другое дело, когда на тебя идет, размахивая сверкающим клинком, ослепительная красавица, и длинные светлые волосы ее развеваются на ветру, глаза ее и щеки пылают от возбуждения, большая, упругая грудь вздымается прямо перед твоими глазами…
   Эвриала была старше его, пожалуй, что сильнее и не менее тренирована. Пару раз он ухитрился пробить ее защиту и ударить куда-то в район живота, потом в селезенку. Для кого-то другого такой удар точно стал бы роковым, но Эвриала только улыбалась, все более раззадориваясь дракой. Любая рана, нанесенная ей Персеем, исчезала прямо на глазах.
   Танат тем временем утратил терпение. Зрелище этого боя было уж очень для него притягательным.

   - Придется вмешаться, - снова пробормотал он и ринулся вперед.
   - Придется, - вроде бы согласился с ним Гипнос, - Только не тебе, а мне.
   И сейчас же вместо резкого рывка призрачный Танат перешел в плавное скольжение. Гипнос легонько взмахнул тонкими руками – и сладкий сон завладел его братом. Злобный дух смерти заснул прямо на лету.
   Персей же постепенно терял силы. Бессмертная, неуязвимая и неутомимая старшая Горгона теснила его. Вот после могучего удара плашмя в упор, он отшатнулся и сел на камни, тяжело дыша.
   - Ну, что, герой? Не со всякой девчонкой можно справиться? – самодовольно улыбнулась Эвриала.

   Она была так хороша в этот момент, яростная, торжествующая, разгоряченная, что Персей невольно залюбовался ей.
   Эвриала размахнулась мечом над Персеем в последний раз…
   Но тут, словно откуда-то внезапно повеяло легким свежим ветерком. Прекрасные, горящие глаза чудо-девушки закрылись, щеки побледнели, руки и ноги ее обмякли, она мгновенно погрузилась в сон и упала на землю.

   Персей смотрел удивленно, сначала ничего не поняв. Перед ним колыхался еле заметный белый призрак человека, ростом гораздо выше обычного – примерно в два раза. От этого видения веяло холодом и какой-то сладкой дурманящей травой.
   А может, и  не было никого, просто ему показалось от сильного удара мечом по шлему?
   Персей помотал головой, стараясь прогнать наваждение, и снова встал. Теперь перед ним была Медуза, и ясно было, что убивать ее придется, из каких бы то ни было соображений.


   Поодаль послышалось тоненькое ржание – это малявка-Пегас сливовыми глазенками наблюдал за сражением.
   Смертоносные глаза бестии вспыхнули, снова обожгли Персея, но опять не сумели околдовать его. Медуза взлетела и бросилась наутек. Видя, что она бессильна перед этим воином, бестия, только недавно мечтавшая о смерти, вдруг невероятно сильно захотела жить. Змеи шипели на ее голове, кусая пустой воздух там, куда могли дотянуться. Медные когти ее блестели, готовые вцепиться в Персея и драться до последнего.
    Разрушитель подобрал вторую летучую сандалию, свалившуюся с окаменелой ноги Еврипида, обул ее на себя, ускорился таким образом в два раза и не отставал от Медузы. Вот он подлетел к ней совсем близко, уже чувствуя рыбий холодок ее чешуи. Персей размахнулся мечом и ударил наотмашь изо всех сил. В тот же момент что-то сильно обожгло его правое плечо, в глазах Разрушителя помутилось, он ослабел, кувыркаясь в воздухе, повалился вниз. Взор его окутался красной пеленой. Затем наступила тьма. Сознание пропало.
    Очнулся он от приятнейших ощущений. Чьи-то мягкие, ласковые и нежные руки слегка упирались ему в грудь, как бы массируя ее. Чьи-то пылающие нежные уста прильнули к его опаленному плечу и будто бы вытягивали оттуда боль. Длинные пряди русых волос спасительницы щекотали его шею, лучистые зеленые глаза смеялись.
    Персей окончательно пришел в сознание и узнал Афину.
    - Лежи, мой хороший, лежи, пока я разрешаю. – Говорила она ему ласково, будто малому ребенку. - Все получилось просто замечательно, ты справился с задачей. Тебя только единожды укусила змея. Но это уже обошлось. Я высосала весь яд из твоего плеча. Скоро ты будешь совершенно здоров и полетишь домой.
    Персей повернулся на бок на теплом песке, подложив ладонь под ухо, как мальчик, разоспавшийся под утро, когда надо бы вставать и идти в школу. Афина гладила его по вспотевшему лбу, по щекам, по груди, и ему было так хорошо, что не хотелось, чтобы это вообще когда-то прекращалось.

    Тут он снова увидел белый призрак великанского роста. Теперь видение шло прямо к нему, держа в одной руке сумку из козьей кожи, отороченную мехом – ту самую, подарок Грайей. В ней лежало что-то круглое, и это что-то слабо шевелилось.

    - Привет тебе, Персей, - сказал этот призрак. – Я Гипнос, дух сна. Это я напустил летаргию на Эвриалу, когда вы дрались недавно. Я же погрузил в сон и собственного брата – Таната, духа смерти, когда он попытался прийти Эвриале на помощь, желая погубить тебя.

    - Не знаю, как и благодарить тебя, Гипнос, - смутился Персей, - я так тебе обязан!
    - Не нужно благодарностей, - прошелестел Гипнос. Голос у него был похож, в самом деле, на шелест листвы на деревьях, - Я не самый добрый из олимпийский богов. Впрочем, говоря по справедливости, и не самый жестокий. Просто, меня попросила помочь тебе наша совоокая богиня мудрости.
   Персей перевел благодарный взгляд на Афину, потом снова посмотрел на Гипноса.
   - А где же сейчас Эвриала, и куда делся Танат? – спросил он духа сна. – Что-то я их тут не вижу.

   - Танат вскоре проснулся, но великий Зевс приказал ему не трогать тебя. Эвриалу я оттащил в пещеру на самый дальний край острова. Говорю же, у нее летаргия. С ней ничего не случится, через несколько лет она проснется такая же, как и теперь, пылающая жаждой мести. Я попытаюсь оттянуть это событие подольше. Но берегись, Персей, ты нажил здесь в ее лице опаснейшего врага.
   Разрушитель коротко кивнул Гипносу, поднялся на ноги и обошел вокруг лежащей, опершись на руку, статуи Еврипида.
   - Это был мой друг, - произнес Разрушитель мрачно, - как жаль, что его уже не вернуть!
   - Он знал, на что шел… или догадывался… - попытался утешить Персея Гипнос. – Если мой брат прав, то смерть подобна сну. А прошедшая жизнь Еврипида была вся как сон -  из-за этой девушки… Значит, для него и теперь не многое изменилось.
   Разрушитель снова горестно вздохнул и похлопал друга на прощание по каменному плечу.
   - Кстати, о девушке, - с этими словами Гипнос протянул Персею сумку, отороченную козьим мехом. – Здесь твой трофей. Береги его… то есть, конечно, ее.
   Наш герой нерешительно взял сумку. Нечто круглое, содержащееся в ней, явно, проявляло какие-то признаки жизни.

   - Это голова Горгоны, - пояснил Гипнос, - Она живая, и будет жива, по крайней мере, до тех пор, пока это будет угодно Афине. Все время, пока голова у тебя, ты сможешь обратить с ее помощью в камень всякого, кто осмелиться встать тебе поперек дороги. Ну, прощай же.
   И Гипнос растаял в воздухе, как туман.
   Небо очистилось, маня в полет, и дневная жара давно сгинула до завтра. В видимом мире воцарилось полное спокойствие. Можно было возвращаться домой.
   Но сумка с трофеем зловеще шевелилась у него  в руках, вызывая у нашего героя смутное беспокойство. Он запустил в нее руку, схватил голову Горгоны за вялых, ко всему уже равнодушных змей и вытащил голову на белый свет.
   Кровь на срезе шеи уже запеклась и не сочилась. Черты лица Медузы разгладились и выражали безмятежность. Слегка шевелились именно змеи.
    Персей поставил голову на плоский камень. Чудовищный трофей распахнул глазища и уставился на Разрушителя.
    -  Привет тебе, Персей, - произнесла голова; и ее голос был чистым и звонким – ни хрипа, ни рыка; приятный нежный голос, слушать бы и слушать. – Спасибо тебе, Персей. Ты прекратил мои муки.

   И лицо – как лицо. Никакой зеленой кожи, ни лягушачьих пупырей. Просто лицо усталой женщины, несомненно, красивой и утонченной. Удивительно правильные, классические черты – такими, вероятно, могла похвастаться Клеопатра. Лишь глаза – такие, каких больше нигде не встретишь. В каждом из них открывается темная ночь, увлекающая того, кто в них смотрит, в другие миры. Бесстрашный  Персей опять почувствовал, как мурашки бегут по его спине.
   Глаза Горгоны не действовали на него, как на других. Но бесконечная грусть, с которой голова взирала на мир, внушила Персею жалость к своей жертве.
   - Тебе больно? – спросил он.
   - При жизни мне было больнее, - призналась Медуза. – И когда невинные люди каменели при моих налетах, после этого мне становилось нестерпимо больно. Но больнее всего, когда окаменел он. – Голова повернула зрачки в сторону каменного Еврипида. Брови ее поднялись, изо рта вырвался тяжкий вздох. А сейчас мне гораздо легче. Мне… почти хорошо.
   - Ты до сих пор живая? Ты так и будешь вечно жить в этой голове?
   - Нет, Персей, нет, - голова улыбнулась грустно, но был в этой улыбке и свет блаженства огромного облегчения, - к счастью, такой муки на меня не наложено. Я уже ухожу в Тартар, как и все умершие люди. Остаются только глаза. Они будут открываться всякий раз перед… перед грязными и гнусными людьми. И превращать их в камни. Этого хочет Афина, такова ее воля. Ты получаешь страшной силы оружие Персей. Ты станешь самым могущественным в ойкумене. И, конечно же, освободишь свою мать. Не направляй мои глаза лишь против мирных и добрых людей. Впрочем, мне уже все равно. Прощай.
   Веки ее закрылись, и губы сложились. На умиротворенное лицо снизошла крайняя бледность, оно стало белым, как бумага. На вид можно было подумать, что голова просто уснула.

   Разрушитель вновь убрал голову в сумку и воспарил на волшебных сандалиях. Он летел домой.

XIII.

   Несмотря на обладание теперь сразу двумя летучими сандалиями, лететь быстро Персею  совсем не хотелось. Ему было грустно. Он совершал обратный путь, но  с ним уже не было друга – этого странного хрупкого человека, боявшегося сущих пустяков, но без тени сомнения сделавшего широкий, уверенный шаг во врата царства Аида.
   «Любовь – волшебная страна, - вспомнил он слова Еврипида, - или даже целый мир. Иной мир. Он у каждого свой, неповторимый»…
   Да, Еврипид, вот и обрел ты этот свой иной мир. Каково-то теперь тебе там?
   Вечерело, синие сумерки сгущались. И Персей чувствовал, что в этих сумерках рядом с ним движется что-то такое же темное, подобное вечернему туману, и веет от этого нечто загробным хладом Тартара.
   Что же это? Может, тень Еврипида?
   - Друг? – позвал Персей шепотом.
   «Враг» - донеслось еле слышное шипение совсем близко от него.

   И тут он рассмотрел темную тень, двигавшуюся по воздуху параллельно, рядом с ним.
   «Что, Разрушитель, разрушил мои дружеские и родственные узы? Убил Медузу, а для этого подговорил моего брата на предательство?» - шелестела тень злобно.
   Это был Танат. Он сильно злился.

   - Я никого ни на что не подговаривал, - возразил Персей. – Я не ожидал, что Гипнос придет мне на помощь. Может быть, всемогущая Афина заставила его сделать это.
   Но разъяренного духа смерти было не переубедить. И Танат коротким прыжком набросился на Персея.
   Тот напряг мускулы, попытался схватить Таната за запястья, сдержать его. Но этого нельзя было сделать. Танат был неосязаем для Персея в той  же степени, как Персей был осязаем для Таната.
   Дух смерти душил Разрушителя, давил его, морил… в общем, вытворял с ним, что хотел.

   Тогда Персей широко открыл свой рот, глубоко вдохнул – и втянул себя газообразного духа, так же как втягивают в себя лесные шаманы ароматный дым магических курений.

   Это подействовало на нашего героя куда сильнее, чем глаза Горгоны. У него не то, что закружилась голова – он почти полностью потерял сознание. И все же страшным усилием воли он заставил себя открыть сумку из козьего меха и разразился ужасным приступом рвоты прямо в нее. Это выглядело очень странно – его рвало черным дымом.
   И вместе с тем его голова быстро прояснялась. Спустя недолгое время, он уже почувствовал себя совсем легко и уверенно накрепко завязал волшебную сумку.
   Да уж, поистине волшебную, принимающую в себя одного за другим таких кошмарных чудовищ! Вот и Танат попался.

   Черная ночь колыхалась вокруг Персея. И была эта ночь тоже живой – богиней ночи Никту. У этой богини, как и у ее стихии, не было ни очертаний, ни четких размеров. Бесконечная, черная тьма, и ни звездочки вокруг, и жухлый месяц куда-то сгинул, вниз сорвался осенним листом…
   Да что же это? Я говорю сам с собой словами умершего Еврипида?
   Нет, это Никту мстит мне, и ее младший сын, теперь во всем слушаясь матери, чувствуя свою вину перед ней и братом, навевает на меня сон, - понял Персей.

   А сон подобен смерти…
   Не спать!   
   
*  *  *
   - Не спать! – отчаянно бормотал себе под нос великан Атлас.
   И все-таки его сильно клонило в сон. Он не позволял себе этого удовольствия уже полторы луны, но сегодня богиня ночи – Никту была особенно ласковой и завораживающей. Теплота разливалась по телу могучего великана, тяжелые веки его так и клонились книзу, но он держался из последних сил, упорно тараща глаза на блистающий в свете месяца прекрасный сад сестер Гесперид, где на ветках яблонь соблазнительно покачивались волшебные золотые плоды. Он охранял этот сад. Кроме того, он придерживал на своих колоссальных плечах небесный свод.
   Полторы луны назад с бдительным Атласом приключился конфуз именно из-за этого самого небесного свода. К нему пришел Геракл и просто попросил у него позволения сорвать хоть одно золотое молодильное яблоко для царя Эврисфея, которому великий герой вынужден был служить по воле олимпийских богов. Сначала Атлас ему наотрез отказал:
   - Шел бы ты отсюда, сын Зевса, - прорычал великан недружелюбно. – Шел бы и радовался, что тебе дано это простое и понятное человеческое право:  ходить всюду, где тебе угодно. Это позволительно не каждому, к сожалению. Вот только, извини – в сад Гесперид я тебя ни за что не пущу. 
   - Почему ты такой злой, Атлас? – спросил Геракл, окинув великана наивным взглядом своих честных голубых глаз. – Я не собираюсь никого обманывать. Войдя в сад, я попросил бы сестер, чтобы они уделили мне одно яблоко – вот и все.
   - Гесперид нет дома, они улетели куда-то. Иди-иди прочь, сын Зевса, не надоедай мне. Постоял бы ты тут хоть денек с этой проклятой махиной на плечах – сразу понял бы, каково мне живется…
   - Ну, Атлас, разомни, в конце концов, свои затекшие телеса, - как будто сжалился над ним Геракл. – Сходи сам в сад и принеси мне яблоко. Как тебе еще доказать, что я не намерен ничего у вас красть?..
   - Легко сказать! – великан скорчил кислую рожу. – А кто же будет держать здесь небо вместо меня?
    Унылая и постылая обязанность, как видно, совсем доконала исполина. И даже вечная молодость, обеспеченная ему употреблением волшебных яблок, уже не казалась Атласу такой уж прекрасной, как вначале его бесконечной службы. И правда, невесело жить, пусть и не старея, но никогда не сходя с места.
    - Давай, я подержу? – предложил Геракл.
    Атлас сначала засмеялся. Эллинский богатырь был примерно втрое меньше его.
    - Я самый сильный человек в Греции, - добавил Геракл убедительно.


    - Ну, что же, тогда попробуй.

    Великан подвинулся, пуская Геракла на свое место. Небо качнулось, даже колесница Гелиоса съехала куда-то вбок. Но вот гигантское каменное основание плотно легло на плечо Геракла, и все опять стало по-прежнему.
    Атлас критически осмотрел героя: справится ли он, удержит ли этакую тяжесть? Но на лице Геракла не шевельнулся ни один мускул. Нельзя было подумать, что колоссальная ноша как-то особо его утруждает.
    - Я быстро, - пообещал ему Атлас и стремительно перелез через ограду сада.
    Какое же это блаженство – двигаться! Не ощущать на себе никакой тяжести, перемещаться, куда твоей душе угодно, прыгать, лазить по заборам! Обычный человек, для которого все это – само собой разумеющееся явление, ни за что не сможет понять, что вот это и есть – самое настоящее счастье. И кому же это понимать и чувствовать так остро, как не ему – Атласу!
    На радостях великан нарвал целую горсть золотых молодильных яблок, посидел еще немного в саду, наслаждаясь ароматом трав и пением птиц. Как ни крути, а надо лезть обратно, и снова подставлять себя под небесный свод.
    Как же не хочется!
    Атлас вернулся к Гераклу и выложил ему первую же мысль, пришедшую в его великанскую голову, за время нахождения в саду:

    - Слушай, богатырь, а дай мне еще немного побыть на свободе? Если это возможно, подержи еще день-два небесный свод вместо меня, а я сам доставлю яблоки твоему царю, и уж тогда-то освобожу тебя. Идет?
   - Нет ничего проще! – обаятельно улыбнулся Геракл в ответ.

   О радость, о счастье! Вот и свобода! – смекнул Атлас

   - Только обожди немного, - промолвил Геракл. – Небесный свод, в общем, нетяжел, но кожу натирает ужасно. Приподними его чуть-чуть, я подложу себе на плечи шкуру Немейского льва. Так будет мягче, а не то натрет до крови за два-то дня.
   Со счастливой улыбкой, Атлас переложил небесный свод себе на плечи. Тем временем Геракл взял у него яблоки, завернулся в львиную шкуру и виновато развел руками.
   - Прости, Атлас, но остаться с тобой я не могу. Я и без того  давно на службе у Эврисфея, а уже подходит срок моего освобождения. Не сердись, в конце концов, ты поймешь меня.
   На это великан лишь злобно заскрипел зубами от разочарования. Наивная хитрость простака-Атласа разбилась об еще более незамысловатую выходку такого же простака-Геракла.
   - Ах ты, несчастный простофиля! – заругались на него обе Геспериды, вернувшись из своих странствий. – Смотри же! В следующий раз сын Зевса не то, что украдет у тебя яблоки, но с самим тобой сотворит нечто ужасное!
   Их ругань особенно резала слух, потому что сестры-близнецы имели привычку бранить, либо благодарить кого бы то ни бы было в один голос, хором.
   Но теперь Атлас поклялся, что скорее он умрет, чем поверит впредь хоть одному слову какого-нибудь сына Зевса, кем бы этот сын не оказался.

   А ночной мрак сгущался все сильнее. Огромная туча закрыла звезды и луну, и даже золотые яблоки уже не мерцали загадочным светом. Атлас перестал видеть охраняемый им сад. Его клонило в сон.
   Вдруг прямо перед ним что-то упало прямо с неба, шлепнулось с размаху на землю и неуклюже закопошилось.
   - Кто здесь? – заворчал Атлас, мгновенно  просыпаясь.
   Его  острое зрение выхватило из кромешной тьмы фигуру молодого воина в легких доспехах и с мечом наперевес, только что поднявшегося на ноги после жесткого приземления.


   - Привет тебе, великан, - представился этот воин, в свою очередь увидев Атласа, - я - Пересей, сын Данаи и Зевса.       
      

    - Сын Зевса, будь ты проклят! – пробубнил Атлас себе под нос, а вслух произнес только: - Привет тебе, Персей. Я Атлас, держатель небесного свода, страж сада Гесперид.
    - Прости, Атлас, что я потревожил тебя, - сказал Персей. – Но я совершил далекое путешествие, победил чудовище, приобрел и потерял друга, а теперь на меня, похоже, ополчились темные духи Тартара. Короче говоря, я очень устал. Может быть, ты позволишь мне переночевать на шелковистой траве сада Гесперид. Я буду спать и больше не причиню тебе никаких хлопот.
    - Нашел дурака! – засмеялся Атлас недобро. – Чем ты докажешь, что ты сын Зевса?

    - Я убил Медузу Горгону и несу с собой ее голову в этой сумке.
    - Ха-ха! Голова Медузы! Да ведь любой, кто взглянет ей в лицо, сразу окаменеет!
    - Это правда. Моего друга на острове Ночи постигла эта участь. Но я не окаменел. Великий Зевс защитил меня.
    - Ну да! Любой дурак мог догадаться положить в сумку какой угодно шарообразный предмет, и потом уверять всех, что это – голова Медузы. Я не верю тебе. Чем докажешь? – продолжал насмехаться страж сада.

    - Ты можешь сунуть руку в сумку и пощупать змей на голове бестии, - предложил Персей. – Кстати, видно, как они еще шевелятся.
    Атлас продолжал упорствовать в своих сомнениях:
    - Ты мог положить туда целый клубок обычных живых змей. Но змеи – это еще не голова Медузы.

    - Но если я достану ее из сумки в доказательство, ты наверняка окаменеешь, - предупредил великана Разрушитель.
    В ответ на это смеющийся Атлас проделал следующее: он выхватил у  Персея сумку, запустил в нее руку, вытащил голову Горгоны на белый свет, лицом к себе.
    Сейчас же смертоносные глаза ее, будто спящие, нехотя, открылись,  и темная энергия иных миров, содержавшаяся в этих прекрасных и ужасных очах, ударила в Атласа и в Персея, пребывавшего в смятении от происходящего. Но, если Разрушитель почувствовал лишь сильное головокружение, вплоть до уходящей из-под ног земли, то на лице Атласа отразился уже виденный Персеем у других людей предельный смертный ужас. Вместе с тем великана от ног до макушки пробила мелкая дрожь… а потом он замер, окаменел с широко разинутым ртом.

    Кошмарный трофей опять упал к ногам Персея. Тот подобрал голову Горгоны и тоже печально взглянул ей в лицо. Глаза закрыты, веки не подергиваются, мертвенная бледность.
    - Медуза, - позвал Персей, - может, и на меня взглянешь?

    Ответа он не получил. Голова была мертва – мертвее просто не могло быть.
    Клянусь всеми фуриями и гарпиями! А может, все это ему просто казалось? Или вообще снилось?

    Нет, огромная статуя в тридцать с лишним локтей стояла на месте еще недавно живого Атласа, привычно подпирая небесный свод и уже не испытывая при этом никаких прежних тягот.

    Персей спрятал голову Горгоны на место, и вдруг вспомнил про Таната, тоже сидевшего в сумке, которая теперь открылась.

    - Танат, - молвил Персей, заглядывая в сумку, - ты еще здесь?
    Да ну, конечно, он сбежал. Ведь такая возможность у него была.
    - Я здесь, - послышался сдавленный лепет из сумки.
    Быть этого не может!
    - Ты не сбежал? Но ведь я развязал сумку и позабыл завязать.
    Некоторое недолгое время ответа не было. Потом Танат нерешительно пробормотал:
    - Ты не разрешил мне пока выходить на свободу. А я б… боюсь тебя.
    - Вот удивил! Почему же?
    - П… потому, что т… ты не боишься меня.


    Персей сел, вздохнул устало, и вдруг громко засмеялся. А насмеявшись вволю, он продолжил беседовать с духом смерти.
    - А чем ты вообще занимаешься?
    - Я сын Никту от Аида. Я прихожу обычно к тем, кому пора умирать, и навожу на них смерть, которая, по выражению моего брата, подобна сну…
    - Твой брат Гипнос?
    - Да, сводный, он сын Никту от Морфея. Так вот, еще я сопровождаю время от времени Ареса в его походах. Смерть – неотъемлемая часть войны, а Аид – слишком важная фигура, чтобы  всюду летать, куда придется. Он бывает только там, где ему самому угодно оказаться.
    - Понятно. А ко мне ты почему пристал?
    - Ты убил нашу подругу Медузу, я бросился на тебя, но Гипнос наслал на меня сон…

    - Я думаю, так велела ему Афина, - заметил Персей. – Ведь именно она заставила меня убить Медузу.

    - Я ничего не знал об этом, - сказал Танат смущенно. – Проснувшись, я рассердился на брата, мы с ним подрались и едва не убили друг друга. Наша мать усмирила нас, но разозлилась на тебя. Я тоже попытался тебя убить. Сделать это с кем угодно для меня – просто и привычно. Но ты победил меня. Теперь я в твоей власти.
    - Если ты обещаешь больше не становиться мне поперек дороги, я не стану тебя удерживать, - просто сказал Персей.
    - Обещаю, - прошелестел Танат едва слышно. Он был пристыжен и унижен, - но моя мать Никту-ночь все еще зла на тебя. С ней  ты вряд ли справишься. И тогда уж я вновь приду за тобой.
    - А если справлюсь.

    - И тогда тоже приду. Но уже под старость твою.
    - Хорошо. На этом и остановимся. А теперь улетай.

    В тот же миг Танат исчез, будто его и не бывало. А Персей заснул крепчайшим сном до самого утра и не слышал, как пришли сестры-Геспериды, как вздыхали они над окаменевшим Атласом, но потом решили, что зато теперь он обрел спокойствие и будет выполнять свою работу без сомнений и капризов. В общем, что ни делается – все к лучшему. На спящего Персея Геспериды не обратили особо внимания.

    Утром Разрушитель отправился дальше к дому, и летел без приключений, пока внизу под ним не появилась Эфиопия.



XIV.

    Царь Эфиопии Цефей был почти совсем счастливым человеком.
    В свои сорок лет он правил большой, могущественной и цветущей державой; сопредельные цари боялись его и уважали. Его жена, царица Кассиопея была такой потрясающей красавицей, что об ее красоте ходили легенды не только по Эфиопии, но и по Элладе, Риму и Египту. Не менее красива, да к тому же и умна была и их дочь Андромеда. У нее были светлые волосы, стройная, легкая фигура и большие зеленые глаза. Ей было двадцать лет, она только что закончила известную школу Сапфо, где девушки учились всяческим премудростям. Не было у Цефея лишь сына, а значит, пока не было преемника, которому он мог бы оставить свое царство в дальнейшем. Впрочем, и сам царь был еще вовсе не стар, а Кассиопея была моложе его, так что наследника еще можно было ждать. В самом крайнем случае – у Андромеды не было отбоя от поклонников, и ее муж, в конце концов, мог бы унаследовать трон Цефея.

   Правда, самый большой поклонник Андромеды не очень-то нравился ее отцу. Паренька звали Финей, по характеру он был изрядный болтун, хвастун и волокита, впрочем, симпатичный, обаятельный, начитанный, никогда не расстававшийся со своей кифарой. Финей был сыном большого вельможи, и его родители всячески приветствовали то, что он пытается ухаживать за царевной. Делал он это довольно умело. Он всегда точно определял, когда Андромеде бывало скучно, и тогда весьма кстати являлся к ней со своей кифарой и песнями. Собственно, приходил не один, а в компании двух-трех приятелей, ибо на отсутствие друзей Финею было грех жаловаться.
   Цефею не нравилось в этом парне многое. Начать с того, что, поскольку Андромеда, как правило, охотно общалась с этим музыкантом, он вскоре обнаглел настолько, что начал заочно называть Цефея просто «тесть». Однажды царь, услышав такое, конечно, одернул Финея: «Какой я тебе тесть?!», на что музыкант легкомысленно бросил: «Нет, так будешь». И только природное великодушие помешало царю в этом случае как-нибудь проучить навязчивого зятя. Он видел, что для Андромеды Финей забавен и притягателен, и терпел его, как мог. От различных глупостей Андромеду тщательно предостерегала мать, да и у самой девушки голова была достаточно светлая, чтобы не набедокурить. Финей же редко когда мог промолчать, влезал в любой разговор с видом беспредельного всезнайки, а если уж начинал говорить, то тараторил без умолку, не давая собеседникам вставить и слова. Кроме того, он все время забрасывал и Андромеду, и ее семью целой горой разнообразных обещаний, которые клялся выполнить «всеми фуриями Тартара».
    Конечно, он умел быть увлекательным, когда этого хотел. Например, сегодня он пришел к Андромеде, одетый в изодранную тогу, сам какой-то измятый, с огромным синяком во всю правую скулу, зато в руках держал роскошный, разукрашенный драгоценными камнями кривой ятаган. Финей уверял подружку, что встретил в лесу вооруженного этим самым ятаганом разбойника, который сразу набросился на него, но он-де, Финей, вырвал клинок из рук перса и зарубил врага его же оружием. На лезвии ятагана действительно виднелась запекшаяся кровь.
    - Если хочешь, пойдем, я покажу тебе, где валяется этот разбойник, - предложил девушке Финей.
    Андромеда согласилась, и они, взявшись за руки, направились в ближайший лесок. Небо было такое синее, и солнце светило так ярко, что Андромеда абсолютно ничего не боялась.
    Разбойник и вправду лежал ничком на лесной тропинке под раскидистым платаном, одетый в синий халат и такого же цвета шаровары, голова у него была обмотана белой чалмой. Бледное, с мертвецкой синевой, лицо его украшала взлохмаченная черная борода.
    - Крепкий мужчина, - задумчиво произнесла Андромеда, глядя на лежащего перса, - да он же в два раза тебя шире в плечах. Как же ты ухитрился его одолеть? Да еще и его же мечом.
    - А я верткий, - объяснил Финей, - вместо того, чтобы вытаскивать из ножен свой меч, который, к тому же, заметно короче, я быстро схватил его за запястье, сильно сжал, так, что он выпустил ятаган из руки, а я подхватил его оружие и как рубану по левому плечу…
    Он с наслаждением рассек воздух трофейным ятаганом, как бы показывая свой памятный удар.
    - Окостенел уже, - бормотала Андромеда, разглядывая труп. – Когда же ты его убил?

    - Еще ночью… - сказал Финей, отчего-то не очень решительно.

    - Ятаганом, говоришь?


    Финей промолчал. Андромеда оглядывала труп со всех сторон.
    - Ух ты, персидское золото! – воскликнула она, обнаружив в кармане шаровар разбойника туго набитый кошелек. – А ты что же, проглядел его?

    - Я бескорыстный… - оправдался Финей еще более неуверенно.
    - Да-да… А вот и его рана… он убит кинжалом прямо в сердце. И этот кинжал кто-то забрал с собой. Послушай, Финей, а зачем ты меня обманываешь? Ведь перса-то убил не ты.
    Финей растерялся, улыбка сползла с его лица.

    - Я… не я…
    В конце концов, он хоть как-то нашелся:
    - Да! Разбойника убил не я! -  воскликнул он. – Потому, что, когда я его тут нашел, он был уже мертв. Но, если бы он был жив и набросился на меня, - я бы его… Ты не веришь мне?
    - Мне непонятно только, для чего ты меня обманываешь?
    Финей покраснел и опустил взор.
    - Потому, что мне хочется быть всегда с тобой, Андромеда. Хочется, чтобы тебе было со мной хорошо и интересно.
    Царевна улыбнулась счастливой и солнечной улыбкой. Любой женщине нравится, когда к ней проявляют внимание. Но глаза Андромеды при этом не заблестели восторженно. Равнодушие было ее зеленых, надо сказать, обворожительных глазах. Впрочем, Финей не увидел этого.

    - Мне и так с тобой хорошо, – сказала она. - С тобой как-то спокойно, что ли – и это приятно. Люблю сказочников. Ты вполне хорош и в своем естественном виде, поэтому тебе незачем ухищряться, чтобы нравиться мне еще больше.
    Тут Финей хотел положить свою голову ей на плечо, но Андромеда отстранилась, и он едва не упал.
    - Что с тобой? – спросила она с самым наивным видом. – Тебе сделалось плохо?
    - Нет, ничего… - пробормотал Финей и опять смутился. Впрочем, нашелся, спустя несколько мгновений.

    - А если мне хочется поцеловать тебя, Андромеда?
    Последовала еще одна короткая пауза, после чего Андромеда неожиданно повернулась к нему и резко впилась губами в его губы. Затем проникла языком в его рот – по новой моде, недавно разошедшейся повсюду из Римской империи, крайне искушенной во всякого рода наслаждениях. Финей даже немного струхнул от такого напора и прервал поцелуй.
    Оба покраснели, как свеклы. Повисла следующая пауза.

    - Тебе… понравилось? – спросил Финей осторожно.

    - Неплохо, - ответила царевна, вытирая себе губы рукавом.
    - Будем так делать время от времени? – настаивал Финей.
    - Ну… посмотрим…
    - А ятаган, я, пожалуй, возьму себе, - сказал Финей, любовно погладив кривой восточный клинок. Он был неравнодушен к холодному оружию, и у него дома накопилась уже изрядная коллекция всяческих ножей, кинжалов, сабель, мечей. С каждым из них была связана какая-то история, или сказка.
    С тех пор они стали встречаться чаще. Да, Андромеде нравилось болтать с ним обо всем подряд, и то, что он всем своим существом искренне тянется к ней, готов сделать для нее все, что она попросит, и что угодно подарить. Ее отец Цефей был довольно строг, старался особенно не баловать дочь, не приучать ее к роскоши, не потакать прихотям. С Финеем ей все было проще.
    Но поцелуев у них больше не было. Всякий раз, когда Финей проявлял желание поцеловаться, Андромеда находила какой-нибудь повод отказать ему. Впрочем, их постоянно повсюду видели вместе. Отец ворчал на Андромеду, мать предостерегала, а подружки задавали ей всякие вопросы:
    - Собираешься за него замуж? – спросила как-то одна из подруг.

    - Что ты! – махнула на нее рукой Андромеда. – Зачем он мне? Разве, так – позабавиться немного. Мне нравятся сильные парни, широкоплечие, высокого роста. А этот… Я чувствую, что он ненадежный. Подозреваю, что ему все равно с кем быть. Но он забавный, и с ним легко.
    Однажды они сидели рядом на берегу небольшой речки, смотрели на закат солнца и молчали. Финей посматривал на Андромеду как-то искоса. И вдруг взял да и положил ей руку на грудь.
    - Мммм! – Андромеда недовольно засопела носом.- Не смог удержаться. Так захотелось к тебе прикоснуться, - объяснил Финей, слабо тиская ее грудь.


    - Не надо этого делать, - тихо, но строго сказала девушка и убрала его руку с неположенного места. – Знаешь, я не могу вот так… без любви…
    - А я могу тебя и не трогать, - сказал Финей угодливо. – Могу вообще не делать ничего такого, чего тебе не хотелось бы. Я вот просто встречаюсь с тобой, нахожусь рядом, мне так хорошо, не хочется никуда уходить, хочется всегда быть с тобой, во всем тебя слушаться. И этого достаточно, больше ничего не нужно. Слушай, а может, это и есть любовь?

   Андромеда промолчала.

   Поодаль от них к речке подошла женщина с маленьким голым ребенком на руках и окунула своего малыша в теплую воду у берега. Малыш пискнул, смешно засучил ножонками.
   - Хочешь, я рожу тебе такого ребеночка? – неожиданно спросила своего ухажера Андромеда.
   Тот взглянул на нее с умилением.
   А может, это и есть любовь?
   Но какая-то искорка не то сомнения, а может быть, и страха, показалась в нем Андромеде в этот момент.
   - А вот, если бы, скажем, я тонула в реке… - начала она, но закончить не успела.

   -…Я бы вытащил тебя, - сказал Финей без паузы.
   - А если бы мне угрожало какое-нибудь огромное, страшное чудовище?
   - Я бы его… ятаганом! – парнишка демонстративно взмахнул рукой и кровожадно сверкнул глазами.

   - Правда? Не обманываешь? И ты не струсил бы? – улыбнулась Андромеда. – Ах, какой ты хороший!..
   Финей опять хотел прижаться к ней поплотнее, но она снова отстранилась

XV.


    Цефею было очень хорошо в эту сказочную ночь.
    Его жена Кассиопея лежала рядом с ним на постели вся такая сияющая, притягательная, родная. Царь не мог на нее налюбоваться и почему-то особенно остро чувствовал, насколько сильно он ее любит, и хочет  сказать ей об этом прямо сейчас, без промедлений, да так, чтобы это звучало как можно внушительнее.


    - Ты, наверно, самая лучшая в мире! – произнес он трепещущим голосом.

    - Наверно? – игриво улыбнулась Кассиопея.
    - Без малейших сомнений! Вот, хочешь, я прямо сейчас выйду на портик дворца и прокричу на все царство, что ты – самая лучшая в мире?
    - А вот и крикни, - подмигнула ему царица.
    Цефей и не думал лукавить. В тот же миг он встал с постели, голый, как был, вышел на портик и, приложив руки ко рту, трубным голосом прокричал в ночь:
    - Ээээээййй! Моя жена Кассиопея – самая лучшая в мире. Она мудрее и красивее всех олимпийских богинь!
    Эти слова гулко и плавно разнеслись далеко вокруг. Некоторые его подданные, чьи дома находились рядом с дворцом,  высунули головы из окон и как-то встревожено посмотрели на своего повелителя, обалдевшего от счастья.
    Самой Кассиопее тоже сделалось неловко. Она поспешно вышла на балкон и прижалась боком к мужу.
    - Поосторожнее бы ты с богинями-то? – предостерегла она шепотом.

    - Я их не боюсь, - спокойно ответил жене Цефей.
    И отправился назад в опочивальню. Кассиопея последовала за ним.
    Глубокой ночью в городе произошло что-то страшное. Черный дым окутал всю эфиопскую столицу, и в этом дыму слышно было громкое рычание неизвестного существа колоссальных размеров. Всполошенные люди повыскакивали из домов, но дым был так густ и едок, что за ним было нельзя ничего разглядеть. Многие метались взад и вперед, вопя, что начался грандиозный пожар, но никакого огня при этом нигде видно не было. Наконец, дым развеялся, рычание перестало слышаться, но столице было уже не до сна. И там, и тут, повсюду на улицах люди находили большие лужи крови и остатки человеческих тел. Где-то у моря, находившегося не так далеко от города, послышался громкий всплеск, и всё стихло.
   - Дракон, дракон! – кричали те, кому удалось что-либо разглядеть и при этом чудом остаться невредимыми. – По городу прополз огромный змееподобный ящер невероятной длины. Из пасти его шел дым. Каждого, кто попадался ему на пути, он сжирал, а когда насытился, принялся выплевывать останки.
   Это было очень похоже на правду. Змеиный след, оставшийся на земле там, где проползало чудовище, подтверждал слова людей. Солдаты, охранявшие городские ворота, видели, как какая-то кошмарная тварь перелезала через стену, едва не обрушив ее. Тварь была таких размеров, и настолько ужасна на вид, что никто из охранников не осмелился вступить с ним в сражение. Воины разбежались, и даже потом, когда отвечали на вопросы царя и горожан, многих из охранников била крупная дрожь.
    Стали проверять, кого из горожан не хватает. Оказалось, дракон сожрал десять человек, да еще столько же разорвал в  клочья.
    После полудня того же дня жрец храма Афродиты срочно явился к царю. Вид у жреца был такой, как бывает у раскаявшегося преступника, которому за его деяния в любом случае грозит четвертование. Жрец пал в ноги Цефею и, заикаясь, рассказал царю, что богиня красоты только что явилась ему – служителю ее культа – и, потрясая кулаками, закричала следующее:

    «Цефей страшно обидел меня! Он ставит свою жену по красоте выше всех олимпийских богинь, даже выше меня! Знайте же, что это я наслала на вас ночью всепожирающего дракона…».
    Жрец мямлил, запинаясь на каждом слове, думая, наверное, что ему грозит смерть за такой доклад. Подобное случалось в некоторых греческих городах-государствах. Но Цефей не стал никак его карать. Он сам спешно явился в храм Афродиты, положил ветки мирта на ее алтарь и пал ниц перед статуей.
    «Ответь мне, великая богиня красоты, могу ли я как-то загладить свою вину перед тобою?».
    В ответ ему раздался трубный голос, не то с неба из-за стен храма, не то прямо из статуи Афродиты:
    - Безмерна твоя вина, Цефей, и я сильно разгневана на тебя! И дракон будет проползать по твоей стране в разных местах каждые несколько дней. Так будет до тех пор, пока все твои подданные не сгинут в его пасти. Да и тебя самого в конце ждет та же участь. Только ты умрешь самым последним.
    И бился царь головой о твердый каменный алтарь, и кричал, что сделает все, что только скажет Афродита, лишь бы она помиловала бедных его подданных.
    - Уж лучше пусть дракон сожрет меня! – царь плакал искренне, как ребенок. – Или даже всю мою семью! Но страну мою пожалей, молю тебя!
    - Если тебя не станет, народ выберет нового царя, - произнес голос Афродиты, как бы раздумывая. – Кассиопея и Андромеда будут страдать, но сам ты страдать не станешь, если Аид не нашлет на тебя мук. А над властителем Тартара, моим братом, я не властна. Если я уничтожу Кассиопею, страдать придется тебе – но не ей… Подожди-ка…
    Богиня подумала еще и нашла решение.

    - Вот что, царь. Я сниму кару с неповинных жителей твоей страны. Дракон не будет постоянно приходить в ваши города, разрушать все и пожирать людей. Он приплывет к вам по морю еще только один раз. И ты отдашь ему ту, которая тебе дороже твоей красавицы жены. Ты отдашь в пасть дракону свою дочь – Андромеду. Чудовище проглотит ее и перестанет вас тревожить. А  тебе и твоей жене тогда придется до самой вашей старости и смерти оплакивать утрату. Ха-ха, а вот это справедливо. А я еще постараюсь, чтобы вы прожили как можно дольше, но при этом у вас уже никогда больше не будет детей…
    Царь бессильно скорчился перед алтарем. Афродита была беспощадна и била в самое больное место.
     - Ожидание смерти хуже самой смерти, - продолжал голос. – Поэтому я даю тебе три дня на размышление. Если ты не согласишься отдать дракону Андромеду, он будет продолжать уничтожать простых людей. Если ты согласишься, тогда через три дня ты заставишь своих слуг приковать Андромеду цепями к скале на взморье. Дракон приплывет и проглотит ее. И тогда все будет кончено. Думай, царь.
    На этом голос Афродиты затих.
    Опечаленный, втянув голову в ссутуленные плечи, волоча ноги, возвращался царь в свой дворец. Кассиопея встретила его у входа в покои и, лишь прикрыв за ним дверь, бросилась мужу на шею.
    - Конец твоему царству да? – спросила она, понимая, что происходит что-то, чего уже нельзя избежать. – Конец твоему народу?
    - Народ-то еще можно спасти, да и царство, тоже, - ответил Цефей, - только вот…
    И он поведал жене жестокую волю обиженной им Афродиты.
    - Нет! – громко прошептала вся побледневшая вдруг Кассиопея. Язык ее заплетался от ужаса. – Нет, только не это. Пусть бы, лучше уж… нас с тобой…
    И царь Цефей, человек солидного возраста, немало повидавший и претерпевший на своем веку, сильный, большой бородатый мужчина, обняв жену, горько заплакал от собственного бессилия перед неотвратимо надвигающимся на всех их кошмаром.

    Из-за прикрытой двери в зал к ним стремительно впорхнула изящная, тоненькая Андромеда. Подойдя к свом плачущим родителям, она положила свои легкие руки на плечи отцу и матери.
   - Я все слышала, - сказала она спокойно. – Ничего страшного. Все могло быть намного хуже. Можно сказать, мы еще хорошо отделались.


   Кассиопея обернулась к дочери,  обняла ее и продолжала рыдать. Но из глаз девушки не вытекло ни слезинки.
   Она с нежностью погладила мать по голове, поцеловала ее и повернулась к отцу.

   - Я согласна принести себя в жертву дракону. Только не надо меня приковывать к скале цепью. Я и так не убегу. Сама приду в означенный день на берег, и пускай он меня жрет.
    Оба родителя в ответ заплакали еще горше.
    На следующий день Цефей разослал гонцов по всем городам страны с известием об объявлении всеобщего траура. И все жрецы в храмах, и простые  его подданные день и ночь молились всем богам и неумолчно оплакивали судьбу несчастной Андромеды. А вдруг чувствительная богиня любви сжалится над ней и помилует ни в чем не повинную девушку?

    Глубочайшее горе охватило всю Эфиопию.
    Хотя, разумеется, находились среди подданных Цефея и такие люди, которые думали про себя и говорили потихоньку так:
    - Слава божественной Афродите! Она покарает царя и убьет его дочь, но пощадит простых людей. Воистину, она милостива.
    Большинство же жалели царевну и неустанно молились о ее спасении всем богам, каких только знали. И небо в эти дни над Эфиопией было темно-серым, и лил с этого неба угрюмый дождь, а время от времени начиналась гроза. Это Зевс-громовержец сердился на Олимпе, метая молнии, но не проходил его гнев, и не являлся он жрецам, и не говорил, что помилует Андромеду.
    Финей куда-то пропал. Все эти дни в городе его никто не видел. Поначалу вообще полагали, что его проглотил дракон, но родители его не надевали по нему траур.  Прошел слух, будто у него случилась гемикрания, и он лежит дома. В конце концов, в дом к нему ворвалась рыдающая Кассиопея. Финей сидел за столом, как ни в чем не бывало, попивая медовуху в окружении друзей.



   - О юноша! – воскликнула царица, захлебываясь слезами. – Заклинаю тебя всеми богами Олимпа! Если ты любишь мою дочь, спаси ее от дракона!
   Выражение лица Финея внезапно сделалось сонным.
   - Как мне это сделать? – спросил он немного нервно. – Как бы я это смог, если даже отец ее со всем своим войском бессилен перед этим драконом?! Если перед ним трепещет вся Эфиопия, в которой, думается мне, сыщутся богатыри посильнее меня. Да, Кассиопея, я люблю твою дочь. Но пойми, что я бессилен. Или ты хочешь, чтобы дракон вместе с Андромедой непременно съел и меня, и еще парочку моих товарищей?
   Он назвал Цефея ее отцом, хотя всегда и в любом разговоре цинично называл его тестем.
   Кассиопея вытерла слезы. Взгляд ее стал стальным, лицо – непроницаемым.

   - Ясно. – Сказала она отрывисто. – Ты любишь мою дочь. Но себя ты любишь больше.
   Она вышла, и с этого мига Финея никто из царской семьи ничем не тревожил.
   К утру урочного дня тучи рассеялись, небо засинело, колесница Гелиоса заблистала над людьми и над морем. И даже серые скалы, которых так много в этом мире, словно улыбнулись яркому солнцу.
    Но людям улыбаться причин не было. Огромная толпа народа пешком шла на взморье. Во главе этой толпы, гордо и бесстрашно вскинув голову, шла царевна Андромеда. Позади нее шли Цефей и Кассиопея. Царица тихо плакала, царь держался и делал непроницаемое лицо. За важными персонами валом валил народ.
    Финей тоже был в толпе. Он даже пробивался вперед, расталкивая людей локтями.

    - Пропустите меня! Дайте мне попрощаться с моей невестой! – восклицал он.
    «Что это? – недоумевали люди. – Он набрался храбрости сразиться с драконом? В нем пробудилась совесть? Хвала великому Зевсу и мудрой Афине! Еще не поздно заступиться за безвинно обиженную!»

    - Куда ты бежишь, безумец? – остановил его кто-то из друзей, схватив за руку. – Не собираешься ли, действительно, сражаться с драконом?
    Финей молча вырывался от него.
    - Ну, ладно еще, если он съест вас обоих, - гнусавил друг музыканта, тряся отвислой нижней губой, - тогда, по крайней мере, остальные люди будут целы, и проклятие минует. А если ты просто спугнешь дракона? В этом случае жертва не будет принесена, и мы все будем обречены на скорую смерть!
    Но Финей все же вырвался и устремился к Андромеде.
    Тем временем вся процессия уже добралась до каменного пляжа у самого взморья. Рядом высились скалы. Андромеда с самым невозмутимым видом принялась расхаживать взад-вперед, задумчиво вглядываясь в морскую даль, сверкающую солнечными бликами. Толпа взирала на нее, храня гробовое молчание.
    - Привет тебе, женишок! – радостно улыбнулась царевна, увидев спешащего к ней сердечного ее друга. – Давно тебя не видала. Ты хочешь разделить мою почетную участь?

    - Андромеда, - произнес запыхавшийся Финей, - может быть, ты… поцелуешь меня на прощание?
    - И это все? – улыбнулась она удивленно, приподняв бровь, - больше ты ничего не хочешь?
    - Больше мы… ничего не успеем… - ответил он, запинаясь.
    - Понимаешь, - Андромеда улыбалась так, будто просто насмехалась над приставучим парнем где-нибудь на гулянье, - у меня волдырь вскочил на губе – боюсь, к тебе перейдет. Да и люди кругом – неловко…
   - Ты смеешься, - бормотал музыкант. – А мне так нравились твои поцелуи. Я так буду по ним скучать…
   Тут сильно рвануло ветром, на синее небо стремительно набежала темно-фиолетовая туча, за которую мгновенно спрятался Гелиос. Стало так темно, как бывает поздним вечером, незадолго до ночи. Началась буря, мелкие камушки и песок полетели во все стороны. В морской дали показался какой-то темный объект, очень быстро приближавшийся к берегу. Вот уже стало видно, что из пасти его вырывается огонь, а из ноздрей идет дым. Словом, это был дракон.
   Андромеда оглянулась назад – все люди попрятались за скалы, и, конечно, Финея рядом с ней уже не было. Тогда она решительно перевела взгляд вперед, гордо глядя в упор на приближающуюся смерть.
   А в мрачном небе над ее головой уже появился кто-то еще: молодой воин в легких доспехах и крылатых сандалиях, с мечом в одной руке, меховой сумкой – в другой, и с круглым щитом за плечами.
   Он плавно приземлился рядом с ней.
   - Привет тебе, девушка, - раздался его голос, - как ты осмеливаешься гулять в такую непогоду?
   Это был Персей.



XVI.

   Внизу высились береговые скалы, но приземляться было необходимо. Погода резко вдруг испортилась, как часто бывает на море. Сильный ветер бросал Персея в воздухе из стороны в сторону, делая его полет на крылатых сандалиях совершенно неуправляемым. Кроме того, высоко вздымавшиеся волны уже несколько смочили крылышки волшебных сандалий, и каждый взмах их был все тяжелее, они уже тянули Персея книзу, в бурную воду.
   И тут он увидел внизу стройную, хрупкую черноволосую девушку высокого роста, задумчиво прохаживающуюся около скалы, несмотря на непогоду. По обе стороны к этой скале лепился виноградными гроздьями народ, взиравший на девушку со страхом и любопытством.
   Страх толпы было легко понять. По бурному морю к скалистому берегу стремительно приближался огромный черный дракон, размером, наверное, больше слона, телом похожий на змею невероятной длины и толщины. Из пасти дракона извергался короткими снопами огонь, а из ноздрей шел дым.
   Персей аккуратно спланировал рядом с незнакомкой, быстро отряхнул капли воды со своих доспехов, а главное – с сандалий.
   - Привет тебе, девушка, - сказал он, - как ты осмеливаешься гулять в такую непогоду.
   - Привет тебе, крылатый человек, - собеседница беззаботно улыбнулась. – Ты находишь погоду скверной? Я что-то и не замечаю этого. Видишь ли, я тут выгуливаю своего домашнего крокодила.
   Все так же улыбаясь, она указала рукой на дракона, который был уже совсем близко.
   - Летел бы ты отсюда, - прибавила она с видом хозяйки породистой злой собаки, - он у меня не очень любит чужих, может укусить…

   Персей быстро оценил обстановку и восхитился храбростью девушки. Дракон приближался к скалам, сам как гора, от нетерпения подпрыгивая на воде. От его огненного дыхания вокруг поднимался белый, соленый пар, выедавший глаза, мешаясь с угарным дымом. Ясно было, что девчонке несдобровать.
   Разрушитель быстро развязал свою козью сумку, схватил покоящийся в ней ужасный трофей за шеи спящих гадюк, вытащил наружу и показал голову Медузы дракону.
   Но с ящером от этого ничего не случилось. Он только рыкнул громче, разинул пасть и выдохнул очередной сноп огня, полетевший прямо в Андромеду. К счастью, в этот раз ей удалось увернуться…
   Персей хмыкнул и снова посмотрел  Медузе в лицо.


   Мертвая, ну не может быть мертвее…
   Ей-ей, что-то не так с этой головой!

   Но мешкать было некогда. Персей быстро сунул трофей на место, загородил собою Андромеду, сам закрылся круглым зеркальным щитом и размахнулся мечом Гермеса.
   Пасть чудовища была открыта и грозила поглотить Персея. Но вот дракон ненадолго замер, вытаращив глаза. Похоже, он столкнулся с дотоле невиданным для себя явлением: щитом-зеркалом и с собственным отвратительным и страшным отражением в нем. Дракона ненадолго охватило недоумение. В это время Персей успел взлететь, используя несколько подсохшие от горячего дыхания дракона крылатые сандалии.
   Чудовище неотрывно следило за ним. Нет, не так.  Взор дракона был прикован к отражению в щите: наверное, глупый зверь решил, что на него лезет подобный ему природный соперник.
   Дракон не видел, как Персей в очередной раз замахнулся мечом и мощно бросил неотразимый, всесокрушающий клинок прямо в шею ящера. Чудовище бросилось вперед и вверх, атакуя, но пыталось оно схватить не Персея, а соперника-дракона, которого видело в зеркальной поверхности щита. Тем временем быстро летящий клинок вонзился дракону в шею по самую рукоять.
   Похоже, он пробил зверю сразу несколько жил, а то и артерию. Во всяком случае, кровь брызнула горячими фонтанами в разные стороны. Дракон принялся извиваться в судорогах, все еще пытаясь рычать, но тяжелая рана на шее уже мешала ему, и лишь хрипы вылетали из его пасти. Разумеется, и огненных снопов уже не было. Только ноздри зверя продолжали дымиться, да и то все слабее.

   Персей подлетел к нему близко, вытащил меч из его шеи и рубанул еще. Потом еще. Зверь быстро перестал реагировать на удары, и вот голова его плюхнулась в волны и длинное, массивное, гибкое тело последовало за ней, осыпав скалистый берег клоками белой пены.
   Разрушитель  снова приземлился на твердую почву. Спасенная им девушка, мокрая с головы до ног от пены морской, окинула его взглядом, полным благодарности, восхищения и радости от того, что теперь ей можно жить дальше. Воистину, цену собственной жизни чувствуешь лишь перед лицом смерти.
   - Извини, - развел руками Персей, - Твой ручной крокодил, похоже, взбесился. Мне пришлось прикончить его.
   - Ничего, - ответила она, стараясь выглядеть все так же беззаботно, хотя это уже было трудно. – Папа купит мне нового.

   - Пусть он в следующий раз купит тебе котенка. Они безопаснее. – Улыбнулся Персей. – Как же звать тебя, любительница домашних животных?
   Берег опустел. За время страшной битвы вся толпа соглядатаев, по понятным причинам разбежалась в разные стороны, как можно дальше от места действия. Лишь бесстрашная мать – Кассиопея полными счастливых слез глазами, онемев от неожиданности, тихо смотрела из-за скалы на свою дочь и летающего человека на берегу.

   - Меня зовут Андромеда, - представилась царевна.

   Персей тоже назвал ей свое незамысловатое имя.
   Он смотрел на Андромеду, и замечал что-то знакомое в ее простом, но волевом и одухотворенном лице. Такие же черты и такие же зеленые глаза он уже видел где-то прежде.
   У Афины.


   Они смотрели друг на дружку и молчали. Обоим словно что-то мешало говорить, и уходить отсюда тоже никуда не хотелось. Они не замечали глядящую на них из-за камней Кассиопею.
   - Надеюсь, больше тебе никто не угрожает? Я могу улетать спокойно? – спросил Персей.
   - Конечно, можешь, - ответила Андромеда. – Хотя мне все еще угрожает Афродита. Но ты-то здесь ни при чем.
   Персей велел ей рассказывать, и Андромеда поведала ему историю появления этого дракона.
   - Я не боюсь дальнейших событий, - сказала она напоследок, - но предсказать, что теперь предпримет богиня любви невозможно. Надо быть готовыми к любой пакости.
   Персей задумчиво смотрел на царевну и понимал, что испытывает от этого наслаждение, как от хорошего тонкого вина. Ему хотелось смотреть и смотреть на нее все время, болтать с ней, шутить…
   Почти как Афина, только волосы другого цвета и – земная, доступная…
   - А что ты думаешь насчет того, если бы у тебя вместо котенка завелся муж, который бы защищал тебя от всех крокодилов и Афродит на свете? – спросил он довольно прозрачно.

   - Вроде тебя?

   - Например.
   - А ты меня любишь?
   - А тебе обязательно нужна любовь?
   - Без нее у нас ничего не получится. Я не могу без любви, - призналась Андромеда.
   Персей принялся рассказывать печальную историю любви своего друга Еврипида к Медузе Горгоне, историю, окончившуюся столь ужасно. Он не успел довести рассказ до конца. На том месте повествования, где они с Еврипидом достигли острова Ночи, речь его прервала Кассиопея, вырвавшаяся из-за серых камней дикой ланью. Она не в силах была более сдерживать свои чувства.
   - Доченька моя! – кричала Кассиопея, то вешаясь на шею Андромеде, то закатывая глаза от счастья и воздевая руки к небу, - ты жива и здорова! Это великий Зевс послал тебе этого молодого храбреца, который, к тому же, хочет взять тебя в жены. Замечательно! Я согласна отдать ее тебе, сыночек! – вытирая слезы, молвила Кассиопея, повернувшись к Персею.
   - Мама, мама! Не надо! Не решай за меня! – пыталась остановить ее Андромеда. Но царица схватила их обоих под локти и буквально потащила к царскому дворцу.
   - Ты хочешь сказать, - тихо сказала Андромеда Персею, покорно следуя за матерью, - что несешь с собою голову Горгоны?
   - Да, в этой вот сумке, - шепнул Персей в ответ.

   - А покажешь ее мне?
   - Это опасно. Ты можешь окаменеть, как Еврипид и Атлас.
   - Но ведь ты показал ее дракону, и он не окаменел.
   - Я не знаю, в чем тут причина. Может быть, она действует только на людей.
   - Я верю тебе. Не хотелось бы умирать, когда кажется, что вся жизнь только начинается.
   - Зато я научу тебя летать, - пообещал Персей.
   Цефей встретил их по дороге и крепко обнял всех троих. Он тоже был вне себя от счастья.

   Царь не желал слушать никаких возражений. Он ликовал по поводу спасения его народа и дочери и радовался тому, что нашел преемника на корону. Собственно, Андромеда возражала не сильно, только по обычаю, для порядка. Честный и прямолинейный Персей, такой же бесстрашный, как и она сама, нравился ей все больше. Он него вряд ли можно было ждать неприятных неожиданностей, как от Финея. Он рассказывал менее цветисто и выспренне, не давал никаких заоблачных обещаний, но ничего и не выдумывал, и не липнул клещом к Андромеде в приливах сладострастия. Понимал шутки и легко сам шутил. Словом, она чувствовала в нем настоящего мужчину, хоть и была заметно старше его.
    А любовь? Да ведь и вправду, случается порой такая любовь, от которой одно только горе! В конце концов, им хорошо было вместе – спокойно и интересно.
    Свадьба была назначена через день. Дольше откладывать было нельзя, потому, что Персей торопился к матери и Полидекту, а семья Андромеды страшилась вероятного гнева Афродиты и не желала отпускать Разрушителя, не связав его узами брака.
    Время до свадьбы Персей и Андромеда провели вместе, почти неразлучно. За пределами столичного полиса, на обширных пустырях Разрушитель учил свою невесту летать с помощью волшебной обуви. Сандалию он мог уделить ей только одну, поэтому сначала девушке было ужасно неудобно. Ее кренило в воздухе, бросало налетавшим ветром в стороны. Андромеда визжала от сильнейших эмоций, у нее прямо захватывало дух. Но страха перед этими полетами у нее не было. Просто, чувство было совершенно новым, неизведанным, непознанным. Персей летел рядом, стерег ее от падений, подхватывал при малейшем броске, либо воздушной яме.
   - Ух ты, какие интересные ощущения! – то и дело восклицала Андромеда, забирая все выше в небо.
   И с каждым часом она летала все лучше и ловчее, и привязывалась к Персею все крепче. Такого она, действительно, не испытывала прежде ни с кем. Разрушитель был ей бесконечно интересен, и они неуклонно стремились слиться в единое целое.
   Так появляется на свет новая любовь. 

XVII.    

   - Эй, Финей! проснись ты, ненасытная глотка!


   Молодой, худой, как свечка и высокорослый парень с большим ртом и отвислой нижней губой – Креонт, вовсю тряс за плечи своего друга, сына царского советника. Финей спал мертвецкий пьяный у себя дома на роскошном персидском диване. Впрочем, спал он уже довольно давно, и от тряски стал понемногу подавать признаки жизни. Сначала он лишь мычал, а затем уже более разборчиво спросил, какого лысого сатира Креонту от него надо?
   - Царевна твоя выходит замуж, – объяснил ему Креонт. – Завтра, за того наглеца, убившего дракона.
   - Какая царевна? – пробурчал было Финей, но тут сознание его еще немного прояснилось, и он резко сел на диване. – Что?! Андромеда…
   Финей помотал головой, как загнанный конь.
   - Этот ловкач Персей времени не теряет, - продолжал внушать ему Креонт, - По случайности удачно ткнул куда-то дракона каким-то странным клинком – и вот теперь он герой, может жениться на Андромеде – и медлить с этим не станет…
   - Подлец! – воскликнул Финей, быстро приходя в бешенство, - и вообще, что за народ пошел – так и норовят ухватить то, что плохо лежит, стоит только отвернуться! А у меня он спросил согласия?.. Слушай, Креонт, ты и другие мои друзья должны помочь мне! Мы с вами тоже придем на эту свадьбу, как гости, и в самый неожиданный момент обнажим мечи и нападем на этого бродягу!
   - Но ведь он справился с огромным драконом, - напомнил Креонт.
   - Да полно, - Финей пренебрежительно махнул рукой, - просто меч сам случайно попал в незащищенное место ящера. Бродяга один, а нас много. Мы изрубим его в куски, а там – будь что будет.

    Но во взгляде Креонта по-прежнему сквозила неуверенность, и отвислая губа его даже начала заметно подрагивать.
    На следующий день царский дворец задрожал от громкой музыки, топота ног, разнообразных радостных голосов. Свадьбу праздновали очень пышно. Столы ломились от яств. Они были накрыты по всему дворцу, но царь, царица и молодые сидели в тронном зале в окружении толпы гостей. Медовуха и старые вина лились рекой, всем было весело, только то Кассиопея, а то и сам Цефей, нет-нет, да и глянут на небо за окнами с тревогой – не явится ли Афродита с какой-нибудь очередной местью?
   Персей и Андромеда пили и ели мало, все больше разговаривали  потихоньку. Они были чем-то похожи характерами и хорошо понимали друг друга. Андромеда все норовила прижаться к широкому, могучему плечу Разрушителя. Она чувствовала, что с ним ей спокойно и надежно, что он защитит ее от любой опасности. Ей не хотелось никуда отпускать его от себя. Их беседа могла бы длиться бесконечно.
   Клянусь великим Зевсом! А может, это и есть любовь?
   Финей тоже пришел на свадьбу и сидел за столом неподалеку от жениха и невесты, слушал музыкантов, то одобрительно кивая, то критически хмуря брови, и изрядно пил. Персей чувствовал нечто, вроде собственной вины перед Финеем, время от времени пытался с ним заговорить, объяснить ему, что, мол, именно так уж сложилась судьба, что Андромеда выбрала его, и ничего с этим поделать нельзя. Сначала Финей недобро хмурился в ответ, но, похоже, возлияния медовухи постепенно смягчали его сердце. Он начала отвечать Персею и в конце концов, похоже, совсем расслабился.
   - А, ладно, - махнул Финей рукой Разрушителю, - ты заслужил свое счастье, радуйся ему смело! Давай-ка, выпьем с тобою за это. И за дружбу.
   Персей, как я уже сказал, пил очень мало, но под такую здравицу выпил с ним целый бычий рог вина.
   Финей опьянел, казалось, еще больше, умильно улыбнулся счастливому сопернику и попросил разрешения рассмотреть его меч. На что Персей спокойно вынул волшебный клинок Гермеса из ножен и подал его в руки Финею.
   - Красивый, - одобрил Финей, любовно, с видом знатока поглаживая чудесное оружие, - ишь ты, так и сияет! Но из какого же металла он выкован? Похоже, он крепче любого из тех мечей, что я видал на своем веку!
   - Гермес говорил, что откроет мне  тайну этого клинка потом, - Персей развел руками, - но уж я ее и тогда буду хранить от всех, прости.
   Кто-то другой отвлек Разрушителя вопросом; Персей повернулся в сторону того собеседника; и тут Финей увидел, что подворачивается крайне удобный момент. Хвала отважной богине Дикэ! Ненавистный соперник не только подставил ему спину, но и вручил свой же собственный меч, как специально для удара, и остался, в придачу, сам безоружным.
   Сидевший в двух шагах Креонт ободряюще подмигнул Финею, поняв его намерение.
   Обиженный влюбленный коротко замахнулся и нанес удар Персею в область сердца со спины.
    Из этого, впрочем, ничего не вышло. Потому, что ни на миг не отлипавшая от своего жениха Андромеда в то же мгновение пронзительно взвизгнула. Персей молниеносно повернулся к предателю, отбил удар зеркальным щитом, который постоянно носил с собой, ловким движением перехватил у подлеца свой меч, но пока принимать активных  боевых действий в ответ не стал, попытавшись увещевать его словами:
    - Слушай-ка, друг, ты что-то слишком разгорячился, или вино ударило тебе в голову? Успокойся, выйди, сунь голову в бочку с водой, охладись и возвращайся. Давай не будем ссориться. Лучше, сыграй нам на кифаре.

    В ответ на это Финей молча выхватил уже свой меч, встал со стула и принял боевую позицию. Вслед за ним соскочили со своих мест и ощерились мечами еще несколько десятков мужчин в этом тронном зале. Полные ненависти взгляды всех их были направлены на Персея. Тот снова заградился щитом, заслонил собой невесту и всем своим видом выразил готовность к сражению. Кассиопея, сидевшая рядом с царем, сейчас же лишилась чувств. Сам Цефей побледнел от неожиданности и выглядел растерянным. Многие гости, крича от страха, разбегались прочь из дворца.

   - Вот она – любовь! – Молвил потихоньку Персей невесте, показывая клинком меча на неумолимо подступавшего к нему Финея, скрежетавшего зубами от злобы и ревности, - не видала ты еще такой любви?
   Андромеда не кричала, не визжала и даже не бледнела – короче, никак не выказывала страха. Она храбро бросилась на ближайшего финейского товарища, огорошила его четким ударом ногой в зубы, отняла у него клинок, оглушила, стукнув плашмя его по голове, и немедленно сцепилась со следующим. Персей бросил ей свой щит, чтобы она меньше рисковала.
   - Взлетай, девушка! – крикнул он, напомнив ей о волшебной сандалии на ее ноге. – Взлетай и прикройся щитом снизу, чтобы тебя не достали стрелами.
   Сам он продолжал теснить Финея, время от времени отбрасывая ловким приемами нападавших с боков его соратников. Персей видел, что Андромеда послушалась совета и уже парит под потолком. Разрушителю удалось зарубить нескольких врагов подряд, но их было много, и  Финей тоже дрался умело, не давая ему никакой передышки.
   И тут Разрушитель вспомнил о сумке из козьего меха, привязанной у него на поясе.
   - Андромеда, закрой глаза! Не смотри сюда, сейчас тут будет страшно!
   Привычным движением Персей сунул левую руку в сумку, вовсю продолжая размахивать мечом, вытащил голову Горгоны и показал ее врагам в вытянутой руке, одновременно взлетая.
   Волшебные глаза, как будто мирно дремавшей в сумке бестии, снова широко распахнулись.
   Финей опустил беспомощно руки, отступил назад шаг, другой… да так и замер на месте, превратившись в гранитную статую. Но не испуг, не ужас был на его застывшем лице, а растерянность и какая-то наивная виноватость, как у маленького ребенка, когда это дитя дрожащим голоском жалуется: «Мама, я описался!». Смотреть на такое лицо у взрослого человека и жалко, и пакостно одновременно. Махавший мечом поблизости от него Креонт, охнул, вытаращил глаза, встал на четвереньки и попытался спрятаться под стол, но попросту не успел это сделать. Безжалостное окаменение мигом застало и его в смешной позе, с приподнятым костлявым задом. Привычка постоянно оглядываться на опасность из боязливости в этот раз подвела Креонта.
   И еще многих, находившихся в тронном зале, постигла та же печальная участь. Многих, но далеко не всех. По какой-то странной и необъяснимой закономерности, большая часть гостей и зевак, независимо от того попали они, или нет под ужасный колдовской взгляд, остались живы и здоровы, и в дикой панике разбежались по своим домам.
   В зале, уставленном теперь каменными статуями, остались всего четыре живых человека: Персей, Андромеда, Цефей и Кассиопея. Царица уже понемногу пришла в себя и воспринимала окружающие ее явления все еще со страхом, но уже спокойнее.
   - Не удалась свадьба, - сказал царю Персей несколько виновато. – К сожалению, в нашем мире хватает мерзавцев. Прости.
   - Но я все равно отдаю тебе Андромеду, - ответил Цефей. – И будь здесь царем после меня.
   Персей сердечно поблагодарил Цефея за его доброту, но понадеялся, что сменить эфиопского владыку на троне ему придется еще очень нескоро.

   - А пока мне нужно лететь на остров Сериф, - добавил Разрушитель. – Я должен, наконец-то освободить мою мать.

   - Я лечу с моим мужем, - сказала Андромеда решительно, - я не желаю больше вообще никогда с ним расставаться.

   - Ты можешь смело отпустить ее со мной царь, - заверил Цефея Персей. – Тебе не грозит долгая разлука с дочерью, мы вернемся сюда, а я уж сберегу ее от любой опасности, клянусь тебе всеми богами Олимпа.
   - Не клянись, - Цефей грустно махнул рукой, - потому что один тут уже клялся в том же самом – и вот он, погляди, стоит холодным камнем… впрочем, я верю тебе.
   Персей и его супруга быстро собрались в путь, попрощались с родными, и крылатые сандалии понесли их обратно на север.




XVIII.


   Разумеется, никакие амазонки на остров Сериф и не думали нападать. Царь Полидект выдумал это, скорее всего, по чьему-то наущению, чтобы спровадить Персея на остров Ночи.
   После того, как Персей улетел, Полидект  каждый день с утра ходил к покоям царевны Данаи, садился перед запертой дверью и начинал скулить:
   - Пусти меня, Даная! Я люблю тебя! Не могу без тебя! Ты должна стать моей.
   Сначала Даная просто тихо просила его перестать, потом сердилась и грозила пожаловаться сыну, когда тот вернется. На это Полидект отвечал ей:
   - Я не боюсь Персея. Он должен понять меня. Он уже взрослый парень, глядишь, скоро выгодно женится, сам станет где-нибудь царем, у него появится много новых забот. Между тем, ты не должна оставаться одна. С тобой рядом будет любящий тебя человек. И этот человек – я.
   - Нет, - отвечала Даная холодно, - только не ты.
   - А кто же тогда? Не надеешься ли ты, что Зевс-громовержец прилетит к тебе и заберет тебя на светлый Олимп? Но вспомни же тогда о судьбе несчастной Алкмены, родившей Зевсу Геракла и павшей жертвой ревности хитрой Геры…

   На это Даная уже ничего ему не ответила. Более того, она вообще замолчала, и никакие речи Полидекта у ее дверей больше уже не имели ответа. В комнате царевны установилась мертвая тишина.
      Даная не пускала к себе даже рабов – разносчиков пищи. Тщетно стучали они в дверь, униженно прося разрешения войти – молчание царило за дверью. Гробовое молчание.

      Надеется ли она еще хоть на что-нибудь? Да и жива ли она вообще? Полидект не мог знать этого в точности, но продолжал ходить к ее двери каждый день, и взывал к снисхождению, получая в ответ лишь молчание, но продолжал сидеть и ждать. Так кот часами и сутками караулит добычу возле мышиной норки.
   И однажды он решился. С отбытия Персея прошла целая луна. Конечно, Разрушитель сгинул. Возвращения его можно было не бояться. И Полидект собрал у заветной двери четверых слуг.

   - Ломайте дверь, - приказал он коротко.




   Все четверо дружно налегли на дверь. Толстые деревянные доски затрещали под их мускулами.
   Но в этот миг ключ в замке с той стороны повернули, и дверь с легким скрипом медленно отворилась внутрь.



*  *  *



   Которые сутки Даная сидела в своей комнате у окна и смотрела на небо. Вид из этого окна выходил прямо на море. Царевна жила в высокой неприступной башне, и была окружена неусыпным вниманием царя и его слуг.  Она не впускала к себе никого. Она не принимала даже пищи, но при этом не испытывала голода. Может быть, великий Зевс как-то подкармливал Данаю, незаметно даже для нее самой. А может быть, ее питала одна лишь хрупкая надежда, которая, к тому же, с каждым днем таяла.
    Стоило ей сказать хоть слово, сделать хоть какой-то намек Полидекту, или хотя бы его рабам, и любое желание ее моментально исполнилось бы.
   Любое, кроме одного, самого большого. Это высокое и глубокое синее небо, щедро освещенное и согретое сияющей колесницей Гелиоса, никак не хотело вернуть ей сына. Проходил час за часом, лазурь сменялась прохладным индиго, и так одни за другими шли сутки, недели – а Персей не возвращался.  И Полидект за дверью казался все настойчивее и решительнее. Еще немного – и он задумает сломать дверь в покой Данаи, тогда царевна достанется ему против ее воли…
   Нет, не достанется. Если упорные и горячие мольбы ее, направленные к Зевсу, не возымеют силы, Даная просто взберется на подоконник и бросится в море.
   Однажды утром там, за дверями послышался топот, скрежет и какие-то возгласы.
   Да они же ломают двери!
   Значит, надежды больше нет.
   Даная медленно и нерешительно залезла сначала на стул, затем на широкий подоконник, поглядела вниз – и оторопь взяла ее.
   Как высоко!

   Но волны теплого моря тихо плещутся там, внизу. Они добрые и ласковые, эти волны. Даная легко коснется их, и они не обидят ее. Возьмут к себе, укроют от насильников. Там ее встретит Посейдон, и как-нибудь уж она уговорит морского владыку отправить ее к Зевсу… если тот еще помнит свою Данаю…

   А в это время Зевс был в опочивальне своей волоокой супруги Геры, отдыхал, растянувшись во весь рост, положив голову к ней на колени, и Гера нежно гладила громовержца по благородным сединам. Зевс никогда не чувствовал старости, так как время от времени ел молодильные золотые яблоки из сада Гесперид, равно как и все другие боги. Но волосы его были седыми. Ему нравился этот цвет, он придавал громовержцу харизмы.
   Рядом с ними на низеньком столике стоял круглый медный поднос, олицетворявший собою Землю. И на этом подносе отчетливо видна была высокая башня, на вершине которой было открыто окно, а из него выглядывала сказочной красоты женщина. Она непрестанно взывала к Зевсу, моля вернуть ей сына, и громовержец заметно волновался, глядя на нее и слушая ее слова.   
   - Неравнодушен ты к ней, - говорила Гера мужу с тревогой в голосе, - смотри  же, я с трудом удерживаюсь, чтобы не взревновать, как бывало раньше.
   - Нечего ревновать, - остужал ее Зевс, - я просто хочу помочь Данае по доброте своей. Летит, Даная, твой Персей, летит, и уже он близко совсем от тебя! Незачем уже мне и торопить его. Потерпи еще немного.
   Зевс и Гера видели, как Даная забралась на подоконник, развела руки и закрыла глаза, готовясь к прыжку. Ревнивая богиня довольно ухмыльнулась себе под нос.
   Но в этот миг царевна почувствовала спиною слабое  дуновение ветерка, и две легкие тени, державшиеся за руки, порхнули прямо к ней. Нет не тени, а люди, парившие столь же легко, как призраки в синем небе. Парень и девушка. И в парне этом узнала Даная своего долгожданного сына – с волшебным мечом в руке, зеркальным щитом на локте и меховой сумкой у левого бедра.
   - Мама! – воскликнул Персей радостно, - привет тебе! Вот и я.
   И было же счастливых слез у бедной Данаи, и объятий, и поцелуев! Плача, рассказывала она сыну, что уже устала ждать, думала, что потеряла его, не знала, куда деться от сладострастного Полидекта и уже хотела броситься вниз.
   - Но на этом твои муки закончились, мама, - утешил ее и ободрил Персей. – Спокойно знакомься со своей невесткой Андромедой, - я успел жениться в путешествии.
   Андромеда ласково и солнечно улыбнулась свекрови.

   «Она похожа на Персея, - подумала все более счастливая Даная, - и на кого-то еще – не помню…»
   - Что я слышу, однако? – произнес Персей тем временем. – Полидект ломает твою дверь? Очень кстати. Открываем!
   Разрушитель мощно дернул ручку двери на себя, - и все четверо царских слуг немедленно ввалились с грохотом в комнату, неуклюже и смешно упав друг на дружку. Не ожидавший этого Полидект стоял у порога и растерянно моргал.
   - Как же не терпится тебе, царь, повидаться со мной! – широко улыбнулся ему Персей. – Интересно, однако, чего ты больше ждал – меня или моего трофея? Ну, в том и в другом случае, ты дождался.
   - Пе… Пе… рсей! – воскликнул Полидект, запинаясь, и забыл даже добавить обычное «привет тебе»,- ты… прилетел…
   Что еще сказать, он просто не знал. Все было слишком неожиданно.
   - Я выполнил твой приказ. – Сказал Персей и протянул ему меховую сумку, - здесь лежит то, что тебе нужно.
   Дрожащей рукой Полидект принял у него сумку, и она тоже затряслась в его руке.
   - Голова Горгоны? – произнес Полидект с сильным сомнением. – Ты в этом уверен? Я – что-то не очень.
   Веревки на сумке были затянуты не очень плотно. В узкую щель проскользнула копьевидная голова змеи и ткнула холодным носом  Полидекта в запястье. Тот охнул, выронил сумку, попятился. Змея юркнула обратно. Укусить его она не успела – или не захотела.
    - Оказывается, там у тебя полно змей, - молвил Полидект плаксиво, - а ты говорил про голову…
    - На ней вместо волос змеи, это всем известно, - объяснил Персей ему, как малолетнему школьнику.
    - Я не верю. Чего проще – насажать в сумку клубок змей – если только не бояться этих тварей – а потом ходить с героическим видом и хвастаться, будто убил Медузу. Покажи мне ее, чтобы я поверил.
   - Ты можешь окаменеть, царь, - промолвил Персей сурово, - подумай сам, это ведь то же самое, как если бы ты хотел проверить меч или копье, попросив, чтобы кто-нибудь ударил им тебя самого.
   - Это верно, - согласился Полидект, - но как же тогда я тебя проверю?
   - Не так уж сложно. Вызови сейчас к себе раба, который в чем-либо провинился, или которого тебе попросту не жаль, и пусть он взглянет в глаза Медузы.
   Полидект кивнул, позвал своего приближенного и приказал ему привести старого Уадду. Через недолгое  время в комнату, тяжело волоча ноги, вошел сопровождаемый солдатом старик-африканец. Он еле двигался от собственной старости. Раб смиренно поклонился царю, на что Полидект никак не прореагировал, он лишь коротко приказал Персею:
   - Ну, герой, доставай голову Горгоны!
   Разрушитель молча сунул руку в сумку, вытащил трофей и показал его рабу. Старик уставился в волшебные глаза,  дрожа, как осенний лист, чуть не упал в обморок, но удержался и в сознании, и на ногах. Говоря короче, с Уадду ничего не случилось. Он только пришел в  полное смятение и все так же, шаркая ногами, по знаку царя покинул комнату.

   - Обманщик! – закричал Полидект радостно и злобно одновременно. – Молокосос! Кого ты хотел обвести вокруг пальца?!
   У Персея не было внятного ответа на этот вопрос.

   - А ну, показывай мне этот кочан капусты, эту тыкву со змеями внутри! – надрывался от издевательского крика Полидект, - я тебе покажу, как шутить с царями!
   Даная в страхе спряталась за спину своего сына. А Персей, все еще державший свой трофей в приподнятой руке, просто повернул Медузу лицом к Полидекту.

   И через мгновение царя не стало. Лишь массивная каменная статуя почти загородила собою выход из комнаты.
   Озадаченный Разрушитель снова посмотрел Медузе в лицо. Всё было по-прежнему, какая была, такая и осталась. На него голова не действовала.
   - Клянусь Афродитой! Какая же она страшная! – прошептала Даная. С ней, как видим, тоже ничего не случилось.
   - И я хочу взглянуть на нее! – заявила Андромеда, выглядывая из-за плеча матери дискобола.
   Но Персей уже спрятал голову Горгоны в сумку и решительно не собирался больше ее вынимать в ближайшее время.
   - Все кончено, - сказал он, - мы свободны.
   Персей приподнял окаменевшего Полидекта и отодвинул его в сторону, расчистив выход из комнаты. Они втроем неспешно зашагали прочь из дворца. Никто и не пытался их задержать.


   Скверные и страшные вести обычно разносятся очень быстро. У парадного входа дворца Персей, Андромеда и Даная увидели уже немалую и все растущую толпу народа. Жители Серифа расспрашивали друг друга о том, что случилось, кричали на все лады и размахивали руками.

   - О Разрушитель! – кричали они. – Ты разрушил наше царство! Кто теперь будет править островом Сериф?
   - Кто-нибудь будет. – Сказал им Персей. – Найдете себе царя, если захотите. Живите дальше спокойно, люди.


XIX.   


   Серые камни повсюду. Они окружают, зажимают, пригнетает к земле. Сама Земля-старушка – не что-либо иное, как огромный камень, покрытый лишь сверху тонким жизненосным слоем.
   И самая сущность моя – тот же холодный серый камень, в который я теперь превращен. А раз я теперь камень – значит, я холоден, спокоен и невозмутим. НИЧТО меня больше не тревожит, НИЧТО мне не грозит.
   Ничто не тревожит, не грозит? Да. Но вывод: раньше, до этого, до окаменения меня тревожило, грозило мне… НИЧТО!

   Что же такое есть это самое НИЧТО, будь оно трижды неладно? НИЧТО – это смерть? Я умер – значит, превратился в НИЧТО?
   Но мертв ли я? Ведь я думаю, я все понимаю. Серый камень тяжко давит на меня и сверху, и снизу, и с боков. Не может он давить на НИЧТО. А НИЧТО не способно чувствовать, а равно и думать.
   Так терзалась, мечась внутри каменной глыбы, беспокойная душа Еврипида.
   Ох, послали боги смертушку! Тут, пожалуй, позавидуешь не только Сизифу, безысходно катящему в гору не что-то иное, а именно камень, но и Танталу, стоящему посреди пруда, по грудь в воде, одновременно посреди прекрасного плодового сада, и страдающему от жажды и голода, не в силах дотянуться до воды или плодов. Аааа!..  Тех двоих хотя бы НИЧТО не давит со всех сторон, не трет, не причиняет боли.
   НИЧТО не давит. А вот на Еврипида как раз давит это НИЧТО. Значит, НИЧТО в его случае – это, как раз, камень.
   Ха!
   Ох…
   Может быть, именно камень и есть олицетворение самой смерти? Вот такой – тяжкой, холодной, твердой, безразличной, безжалостной…
   Но хоть повидал свою любимую. Пусть в последний раз, пусть – на несколько мгновений.
   О великий Зевс и все боги Олимпа! как же прекрасна моя любимая!



   А что это там такое – темное, легкое, как маленькое облако летает вокруг. Может быть, тоже НИЧТО? То есть, Смерть выглядит именно так?
   Кто ты, что летаешь вокруг меня? Я могу думать, но не способен спросить тебя. Серый камень мешает мне говорить. Ну, послушаю хоть, что там бормочет это летающее НИЧТО?
   «Жизнь подобна сну. А сон подобен смерти. Значит, жизнь и смерть – почти одно и то же… Будем знакомы, Еврипид. Я Танат – дух смерти. Да, да, я слышу тебя. Со мной необязательно говорить вслух. Неисчислимые легионы мертвых в Тартаре не издают ни звука – а я их понимаю. Потому, что я слышу их мысли. Говори со мною мыслями, поэт».
   «Привет тебе, Танат, - подумал тогда Еврипид, - объясни мне – застрял ли я тут навсегда? Серый камень станет моей вечной тюрьмой?».

   «Я не знаю, поэт. Я всего только дух смерти, а не хозяин Тартара. Там властвует мой отец Аид. Он расскажет тебе твою участь. Я же присутствую только в момент умирания».
   «А как же… как же я… попаду к Аиду?»
   Молчание. Да никого и нет рядом со мной. Сгинул куда-то Танат, испарился.
   Понятно. Умереть он мне помог, в камень заточил, а больше от него помощи ждать нечего.
   Оооох, как же тяжело! Сверху давит, с боков – трет, снизу прохватывает сквозняком…
   Подожди-ка! Сквозняк? В камне? Ну-ну…

   Ага! Значит, этот камень не сплошной. Значит, где-то внизу есть в нем щель. Ворота на ту сторону…
   Значит, сам я не камень. Я – дух, то есть материя. Пусть бесплотная, подобная не то дыму, не то туману. Но – не застывшая тяжелая глыба!
   Между тем, дух Еврипида, даже как-то помимо его неугасшего сознания, сам начал проваливаться куда-то вниз, словно вытекая, наверное, в эту щель, которую он обнаружил.
    Это происходит, подобно природному позыву, естественному для всего живого, каковой позыв бывает удержать трудно, порой невозможно, да и вряд ли нужно. И всего-то, Еврипид, а ты боялся! Вот она какая – смерть. Процесс самый натуральный, не то, чтобы совсем безболезненный, но вполне терпимый. Ничего особенного в ней нет. Порой живому бывает больно или тяжко настолько, что он и сам рад бы освободиться путем умирания. И недаром, близкие, которым этот человек бесконечно дорог, кричат ему тогда: «Не умирай! Крепись! Терпи!». А он ведь не боль терпит в угоду им, а вот этот самый естественный позыв, схожий, извините меня, с рефлексом облегчения. Терпит, пока это в его силах. А потом…
 Перед  призрачным Еврипида взором стояла плотная черная завеса, за которой было совсем ничего не разглядеть, и однако, он чувствовал, что неудержимо проваливается, падает куда-то.
   Куда? Имеет ли окончание это падение? Будет ли там хоть какая-то опора, почва, камень, будь он неладен совсем?!
   Да и могут ли бесплотные духи что-то осязать, чувствовать боль от удара и тому подобное?
    Но вот он упал, точнее, растекся по земляному дну, подобно некоей жидкой капле, или струе дыма. Не почувствовал при этом никакой боли или других неприятных ощущений. Быстро собрался воедино, поднялся на ноги и оглядел себя.
    Тело его стало теперь совершенно прозрачным, как мыльный пузырь, столь же пластичным, но, разумеется, куда менее хрупким. Изнутри новое потустороннее тело Еврипида было наполнено чем-то, вроде легкого белого дыма, красиво струившегося повсюду под еле заметной оболочкой. Помимо удивительной гибкости, поэт чувствовал внутри себя  и воздушную легкость, порождающую желание буквально подпрыгивать на каждом шагу. Неудивительно: ведь Еврипид только что сбросил с себя каменную массу в парочку центнеров.
   Тьма вокруг была очень густа, но очертания стен и разные объемные предметы впереди можно было кое-как рассмотреть. Еврипид ощущал дуновение встречного вялого и какого-то сырого ветерка. До него также доносился плеск воды, - похоже, где-то не так далеко протекала река.
   Где вода – там и жизнь…
   ЖИЗНЬ! Х-ха!..
   И все-таки, он двинулся именно в ту сторону, где, по его предположению, текла подземная река.
   Еврипид шел очень долго, но не мог определить ни то, сколько прошло времени, ни приблизился ли он к реке, отдалился ли, наоборот, от нее, либо остался на том же самом месте. Подземный ход равномерно вел вперед, не разветвляясь, никуда не поворачивая, только по временам сужаясь, или расширяясь. Наконец, ход расширился настолько, что земляные стены вообще пропали. Темный и пустынный простор окружал теперь поэта со всех сторон. Не было в том темном просторе никаких ориентиров, разве только этот унылый отдаленный плеск.
   Устал. Устают даже призраки. Да, конечно, ведь и живые на Земле порой чувствуют предельное измождение души.
   Еврипид лег, снова растекся, как дым по земле, при этом он почувствовал, что почва очень влажная.
   Это хорошо. Значит, почти дошел до реки.
   Почти дошел… А зачем ему нужна эта река?
   Неизвестно. Но ведь должна же быть какая-то цель этого пути!
   А, ладно! Устал…

   Спят ли души вне тел?
   Тоже неизвестно. Вот, сейчас и проверим.
   Однако прежде, чем Еврипиду удалось погрузиться в забытье, позади него раздался тонкий, противный свист, затем что-то, вроде шипения, и сверху на него слетело и уселось не очень большое летучее существо с острыми когтями на маленьких, но сильных птичьих лапах. Человечьи глаза существа ярко светились в темноте желтым и выражали злобу и ненависть. Свет этих глаз позволил Еврипиду рассмотреть, что существо похоже на какую-то черную птицу с головой пожилой женщины.

   - А-а-а! Мерзавчик! – тихо шипела чудо-птица противно и с ненавистью, хрипло, по-старушечьи. – Не слушался ты матушки своей, своевольничал, в гроб ее вгонял! Получай же теперь!
   Адская бестия попыталась схватить Еврипида зубами где-то в области лопатки.
   Собственно, он уже начал понимать, что это за птица.
   Эринния. Темный дух мщения, живущий в Тартаре. А вот и еще одна летит. У этой вместо носа большой крючковатый клюв.
   - Всссспомни сссссстарика-жреццца, сссс которым ты, мальчишка, баловалсссссся! – прошипела вторая эринния, усаживаясь на спину Еврипида.
   Ну, да баловался я с ним… А не он ли со мной?
   Давайте, твари, кусайте меня, клюйте… делайте, что вам угодно. Вряд ли тени чувствуют боль.
   Ааааааа! Проклятье!
   Боль прожгла Еврипида насквозь, так, будто в его новую призрачную сущность влили ковш кипящей воды.
   Он вскочил и попытался расшвырять эринний в стороны. Черные птицы шлепнулись, как две мокрые тряпки на влажную землю, но быстро оправились от удара и снова набросились на Еврипида.
   Поэт отбивал одну атаку отвратительных птиц за другой, но они предпринимали все новые и новые попытки. Насколько долго это длилось, я не могу сказать, но, когда Еврипиду стало казаться, что его муке уже не будет конца, эриннии вдруг пропали, словно насытившись.
   Он сидел на земле, обессилевший, изодранный, отчаявшийся.
   А что толку сидеть? Конечно, больно, противно, мерзко, страшно, одиноко. Но надо вставать и идти? И Еврипид снова, не торопясь, двинулся вперед.

   Вскоре он чуть не споткнулся о старенький лодочный причал. Прямо перед ним была совсем неширокая река, извилистой лентой теряющаяся где-то во тьме. У причала покачивалась на воде небольшая деревянная лодка, в ней дремал лохматый старик, чуть не до самых глаз заросший ужасно некрасивой, неухоженной, топорщащейся в стороны бородой. Старик был очень худ, кости так и выпирали у него отовсюду. Он находился в состоянии среднем между глубоким сном и бодрствованием, но даже теперь выражение его лица выражало страшную усталость и отвращение ко всему существующему. Старика освещал какой-то квадратный, тускло мерцающий фонарь, стоявший подле него в лодке.
   - Харон, - не очень решительно окликнул его Еврипид. – Перевези меня к Аиду.
   Адский перевозчик, все еще не полностью пробудившись, закопошился в лодке, махнул Еврипиду рукой, дождался пока он заберется в суденышко и вяло заработал веслами, разгребая тоскливые волны древнего Стикса.
   - Если из этой реки испить воды – позабудешь все на свете? – набравшись храбрости, шепотом спросил у Харона Еврипид.

   - Ну… - неопределенно промычал старик.
   Ах, если бы я мог все забыть! – мелькнула мысль у поэта. - Забыть, ко всем фуриям и гарпиям, эти глаза, эти долгие дороги, эти серые камни…
   - Разреши мне хлебнуть? – попросил он перевозчика. Ответа не последовало.
   Тогда Еврипид попросту перегнулся через борт лодки и попытался хлебнуть дурно пахнущей черной воды.
   - Куда, проклятая душа! – хриплым басом заругался Харон.

   С быстротой молнии схватил он невесомую тень поэта за ноги и со всего размаха закинул на ближайший берег.
   - Так и норовят, проклятые мерзавцы, осквернить священные воды Стикса! – проворчал при этом Харон себе под нос, и уже гораздо энергичнее погреб на своей утлой посудине обратно.

   Еврипид сел на берегу и огляделся.
   Неподалеку слева от него хорошо были видны огромные светящиеся красным, точно отлитые из раскаленной меди ворота. До них на глаз было больше двух стадий, но жар, источаемый воротами, доходил и до поэта.
   Надо идти туда?
   Что это? Вход к самому Аиду?

   Поэт не заметил, как эти мысли прозвучали у него вслух. И он немедленно получил ответ на свои вопросы.
   - Да, там находится тронный зал властителя подземного мира, - произнес совсем рядом усталый голос чуть громче шепота, и легкая рука легла на призрачное плечо Еврипида. Кто-то знакомый сел рядом с ним у черной воды.
   Поэт вгляделся в эту тень. Да, когда-то у этого юноши были длинные светлые волосы, хрупкое гибкое тело, волевое одухотворенное лицо. У него за плечами висит старенькая лира… и мы с ним где-то встречались…
   Кто же это?
   Орфей!
   Не может быть! Почему, почему?!
   - Как ты сюда попал, Орфей? Что ты тут забыл, такой молодой, здоровый, полный сил? – вскричал Еврипид, но крик его, опять же, звучал чуть погромче обычного шепота. Нет, громкие звуки недоступны для душ, угодивших в Тартар.
   - Я пронзил себя мечом, друг, - грустно ответил певец, - и пришел сюда за Эвридикой. Она теперь у Аида. Я намерен вызволить ее обратно на Землю.
   На это Еврипид согласно кивнул. Ему не требовалось объяснять, что такое любовь, - он и сам знал это.
    По крайней мере, путешествовать вдвоем по любым, даже самым страшным местам, всегда несколько легче, чем в одиночку. И они пошли вместе.
    Следующий, на кого они напоролись во тьме, был бледный и печальный юноша, утонченный красавец, сидящий на корточках и уныло глядящий в обширную круглую лужу, где виднелось его отражение. Туда же капали его слезы. Он тяжко вздыхал, томимый чем-то неизбывным.

    Поэт и певец подошли к нему.
    - Привет тебе, юноша, - молвил участливый Еврипид, склоняясь к нему – О чем ты тут плачешь? У тебя горе? Ты кого-то потерял?
    - Привет вам. Я Нарцисс, - был им ответ. – Я потерял сам себя.
    Они присели рядом, и Нарцисс поведал свою историю.
    При жизни этот парень был столь же красив, и даже красивее, чем сейчас, и очень гордился этим. У него было много поклонниц, мечтающих связать с ним судьбу, но он был невероятно горд и холоден ко всем, никого не считая достойной своей красоты. И вот, Зевс наказал его. Однажды Нарцисс влюбился в собственное отражение в воде. Сначала, он не понял, что это такое, и долго звал прекрасного отрока выйти к нему из реки. Но все тщетно. Потом Нарцисс стал понемногу осознавать, но было уже поздно. Сумасшествие его дошло до того, что он и минуты не мог провести, не глядя на себя в воду. Он перестал есть и пить, и вообще что-либо делать – только сидел и смотрел. Нарцисс так и умер над водой от голода и жажды. Но даже здесь, в Тартаре, он все так же вынужден сидеть и бесконечно смотреть в воду, плача.
   А наверху, на Земле белый цветок, склонившийся над водой, называется теперь нарциссом.
   - Чего же ты плачешь, чудак? – удивился Еврипид. – Здесь-то тебе никто уже не мешает сидеть и любоваться на себя.
   Нарцисс снова капнул слезой в лужу.
   - Я к нему хочу, - сказал он, кивнув на отражение.
   Орфей пихнул Еврипида локтем в бок.
   - Любовь… - буркнул певец многозначительно. – Так же вот и я хочу к своей Эвридике.
   - А я – к Медузе, - прошептал Еврипид и тут же вдохновенно выдал две строки:

    Все влюбленные – чудаки –
    Тратят время на пустяки…

    - Ты так думаешь? – спросил Орфей с сомнением.
    Три законченных чудака сидели над унылой лужей, и каждый думал о своей любви.   




XX.


    Они шли вперед, ориентируясь на светящиеся ворота, и спорили о том, чья любовь сильнее и горячее.
    - Бывало, я просыпался серым, дождливым утром, - рассказывал певцу Еврипид, - и ни в чем не бывало мне ни удачи, ни отрады. Всё, за что бы я ни брался, валилось у меня из рук. Лопата, которой я вскапывал огород, сгибалась пополам, и я не мог ее разогнуть. Стиль – заостренная палочка, которой писал я стихи на восковой табличке, внезапно ломалась, и строки вылетали из моей головы прочь. Деньги, что выменивали мне за найденный накануне драгоценный камень, оказывались фальшивыми, а меняла просто гнал меня вон, не признавая своей вины. По дороге с рынка домой собака кусала меня за голень. И шел я, держась за больную ногу, в душе моей было серо и дождливо, как в небе. И только мысль, что где-то близко от моего дома живет Медуза, согревала меня. Она встречалась мне на пути и наивно улыбалась, просто и беззаботно радуясь жизни. И солнце возвращалось для меня на небо. И понимал я, что все в мире напрасно и суетно, если не светят мне в душу, не согревают меня ее глаза.
    - И моя лира не звенела, а только скрипела, когда Эвридики долго не было со мной рядом, - сказал Орфей. – А когда я встречал человека, не обремененного любовью, но с головой поглощенного какой-либо пустяковой проблемой – мне становилось жалко его, и тем острее чувствовал я, что в моей душе таится великое сокровище, и все беды в лучах его света становятся гораздо меньше, и боли – намного терпимее.
   - Мы с тобой похожи, - улыбнулся Еврипид.
   Так они дошли до самых ворот, тихо переговариваясь; и тут услышали громкий рык, режущий уши, отвыкшие от подобных звуков. Рык издавал колоссальных размеров мохнатый серый пес с тремя головами, стоявший прямо перед воротами, широко расставив могучие лапы. Шерсть на трех загривках пса поднялась дыбом, из трех открытых малиновых пастей свешивались длинные языки и капала горячая дымящаяся слюна. Высотой пес был в три человеческих роста. От шеи средней его головы куда-то вверх тянулась толстая железная цепь. Впрочем, она была так натянута, что пес вряд ли мог рвануться заметно далеко вперед.
   - Кербер, - пояснил Орфей, хотя Еврипид, конечно, и сам это знал, - сторож самого Аида.
   Они остановились на безопасном расстоянии и стояли в нерешительности. Гигантский пес яростно взирал на них, злобно рыча и лая без умолку.
   - Мы же теперь тени, - осторожно предположил Орфей, - как он сможет причинить нам вред, или даже боль?
   - На тебя разве не нападали эриннии? – удивился Еврипид, и когда Орфей ответил отрицательно, добавил: - Зато на меня нападали. Ничего в этом нет приятного.
   - Что же нам предпринять? – Орфей снял с плеча лиру и задумчиво стал пощипывать струны на ней.
Да, в Тартаре гаснут любые звуки, хоть как-то приятные слуху человека. Хорошо разносятся здесь лишь вопли, проклятия, стоны от дикой боли, да вот этот звериный рев трех глоток пса Кербера пополам с рыком и лаем. Но как же звонко запела в этом гиблом месте лира Орфея! И к высоким гранитным сводам страшных подземелий понесся его молодой, сладкозвучный голос:

   О. Эвридика! Жизнь моя пуста.
   И с каждым днем темней и холодней.
   Ты для меня – и свет, и теплота.
   Я за тобой сошел в страну теней.

   Орфей видел, что Еврипид рядом с ним слегка морщит нос: наивные стихи, только что пришедшие в голову влюбленного певца, не очень-то нравились настоящему поэту. Может быть, они, и вправду, были не слишком сильны, но вот пел Орфей вдохновенно. Пел он, настолько вкладывая в песню всего себя:

   А может быть, сошел я лишь с ума,
   Почувствовав, что мир земной – тюрьма…

   Словом, пел Орфей так темпераментно, что даже безмозглая скотина Кербер – и тот заслушался, перестал рычать и лаять, сел на задние лапы, вытянул три своих шеи, принюхался к чему-то, ведомому только ему – и задумчиво вильнул хвостом…
   Тут массивные светящиеся ворота заскрежетали, открылись, и оттуда вышел молодой высокорослый воин с короткой черной бородой на лице, закованный в тяжелые, сверкающие золотом доспехи, в шлеме с высоким гребнем, в расшитой золотом длинной алой мантии а плечах. Воин был повыше обычного рослого человека, но все-таки смотрелся гораздо меньше колоссального пса. И при этом вел себя с трехглавым Кербером, как хозяин: погладил зверя по мохнатому боку, что-то скормил ему с руки, внимательно оглядел пса и повернулся к вновь пришедшим.

   - Привет вам, славные тени! – проговорил этот воин. – Даже черные боги Тартара слышали вашу песню. Неудивительно, что безжалостный Кербер присмирел при этих трелях. Меня зовут Радамант, я – судья Тартара. Великий Аид ждет вас у себя, заходите.
   Он раздвинул светящиеся ворота пошире и вошел внутрь первым. Еврипид и Орфей последовали за ним.
   Они оказались в невероятно огромной пещере, стены которой были выложены золотыми плитками и великим множеством вкрапленных в них драгоценных камней. Пещера кишела людьми и всевозможными диковинными существами – кентаврами, козлоногими сатирами, волоокими нимфами с телами громадных ящериц, древесами с живыми человеческими глазами… весь этот сброд постоянно о чем-то болтал без умолку, и необозримая пещера была переполнена рокотом и гамом.
   Посреди такого хаоса возвышался золотой трон до самого верхнего свода пещеры. На этом троне царственно восседал великан, закутанный в черные с красными отблесками, бесформенные одежды. Лицо великана было темным, но не черным, а словно укрытым грозовой тучей. Глаза его светились, подобно красным углям в костре. Длинные, темные, спутанные волосы его спускались почти до пояса.
   «Аид», - подумали оба странника.
   По левую руку от властителя преисподней сидел по-человечески в золотом кресле огромный черный бык, во взгляде которого светился, как они поняли, отнюдь не бычий разум.
   Тот, кто назвался Радамантом, занял место в точно таком же кресле справа от Аида.
   Рядом с ним сидела, прижимаясь к ступням Аида и скрестив свои ноги… человеческая мумия. Так, по крайней мере, показалось вначале Орфею. Мумия была вся грязно-голубоватого цвета, лицо сморщено, мертвые глаза жутко вытаращены, язык вываливается изо рта. Тело ее было покрыто ссохшейся чешуей. За спиной еле шевелились два поникших кожистых крыла. Толстые пряди черных волос свисали с головы совершенно безжизненно. Не пряди – мертвые черные змеи!
   - Медуза! – громко прошептал Еврипид.
   То, что предстало перед Орфеем в таком страшном виде, поэту показалось верхом совершенства, женственности и завораживающей красоты. На Еврипида смотрела его прежняя Медуза, такая, какой она была до кошмарной своей метаморфозы.
   Еврипид рванулся, было, прямо к ней, но глубокий и холодный голос Аида накрыл его:
   - Стой, не шевелись. – Произнес Аид вообще без какого-либо выражения. Просто сказал, и все. И Еврипид как будто прилип к земляному полу.
   Но при этом поэт и не подумал угомониться. Он тянул к Медузе руки, он продолжал рваться к ней.
   - Медуза! – восклицал поэт, - я знал, что разыщу тебя! Я верил и вижу теперь сам, что ты осталась прежней.
   - Это не так, - ответила Медуза в прострации, глядя мимо него в одну точку, - на самом деле я умерла.

   - Нет-нет! – вопил Еврипид, как капризный ребенок.
   - Так и есть, - столь же безразлично продолжала Медуза. – Помнишь, я приснилась тебе в Микенах в виде трупа? Это было тебе знамение. Я давно уже умерла, и мучилась почти живыми чувствами в совершенно мертвом теле. Я и тебя еще умертвила. Персей же избавил меня от этих проклятых терзаний. Я даже не смогла отблагодарить его… Отстань же от меня, Еврипид. Любовь застилает тебе глаза, ты не можешь видеть моего истинного облика. Прости меня.
   Поэт в бессилии залился горькими слезами и сел на пол. Сдвинуться с места он пока так и не мог.
   - Слушаю тебя, - обратился тем временем Аид к Орфею.
   - Я пришел к тебе за моей Эвридикой, - изрек Орфей решительно и в упор глядя на сурового властителя тьмы, - я не могу без нее, а ты забрал ее у меня.
   - За гордыню твою это тебе наказание, - все так же спокойно, ничего не выражающим и одновременно обволакивающим весь объем колоссальной пещеры гулким голосом произнес Аид. – Ты вызвал Аполлона на поединок, да еще и победил его. Человек не может быть выше бога. Все мы, боги, очень ревнивы.
   - А как же мне теперь жить? – спросил Орфей. – Как жить, если Солнце в небе померкло для меня? Если день и ночь слились для меня в единый непроглядный сумрак, если я пью воду, а она песком колючим сыплется мне в желудок? Если ем я мягкий хлеб, а мне кажется, будто откусываю от камня? Если, куда я ни взгляну, всюду видится мне моя Эвридика?..
   - Эвридика не одна в мире, - молвил Аид безжалостно, - есть разные Пенелопы, Андромахи, Электры…

   - Ты смеешься, - сдвинул брови Орфей, - а Пенелопа для Одиссея – одна-единственная в ойкумене. И Андромаха для Гектора – тоже одна…
   - …И ты у меня тоже одна, любимая моя Медуза, - продолжал тем временем взывать к бестии несчастный Еврипид, - заклинаю тебя – пусти меня к себе! Хочешь – я выведу тебя отсюда, как Орфей выведет свою Эвридику?
   - Может, Орфей Эвридику и выведет, - сказала Медуза устало, - но я-то никуда с тобой не пойду. Знаешь, друг мой, живя здесь, в Тартаре, я поняла довольно простую вещь:


    Ни жить – ни умирать, - как это глупо,
    Внутри себя носить живого трупа…

   - Погляди на этого несчастного влюбленного, - взывал тем временем и Орфей к Аиду, - Он старается вернуть к жизни ту, которая больше не хочет оживать.
   - Этот несчастный мне просто смешон, - сказал Аид, - и ты же сам сейчас объяснил, почему.
   - Но Эвридика-то не является живым трупом… – взмолился Орфей.
   - О нет, - Аид расплылся в улыбке, - Она стала тенью.
   В этот миг из-за трона Аида выпорхнуло очередное маленькое белое облачко – их так много в мрачном подземном мире! – и полетело прямиком к Орфею. С нескрываемой радостью узнал певец в этом облачке свою милую. Теперь Эвридика была так же прозрачна и пластична, как и он сам, но в придачу ко всему, она еще умела летать.
   - Привет тебе, Орфей, - голос Эвридики был тих, как и положено здесь в Тартаре, но все же пленительно мелодичен, - а я по тебе скучала.
   Облачная Эвридика коснулась левого плеча певца и потерлась о его щеку, как маленькая кошечка.
   - Эвридика! – певец расплылся в самой блаженной улыбке, какую только можно себе представить. – Ты опять со мной.
   Она продолжала что-то сладко мурлыкать ему в ухо, но что именно – было слышно только им двоим.
   - Я заберу тебя отсюда, - сказал Орфей, и Эвридика ответила ему что-то, снова неразборчиво для всех остальных, но по интонации понятно, что восторженно.
   Такое легкомысленное поведение заставило Аида занервничать.
   - Довольно нежностей! – заворчал царь Преисподней сердито. – Ну, что, Орфей, повидал ее? Видел, что ей тут хорошо и беззаботно? Ладно. Теперь слушай меня.
   Я тебя не звал, не присылал за тобой быстрокрылого Таната. Ты сам пожаловал ко мне, бросившись грудью на меч. Кого-нибудь другого я легко пристроил бы здесь на вечные муки, или странствия по темным и бессмысленным лабиринтам. Но ты так светел, искренен, наивен, так глубоко страдаешь, что я окажу тебе величайшую милость, какую только можно себе представить. Ты пока единственный, кому я это позволяю.  Один раз и навсегда ты волен сам выбрать: остаться ли тебе здесь, либо вернуться на Землю и жить до глубокой старости? Ну, выбирай! Имей в виду, что до сих пор такого в Тартаре  еще не заслуживал никто.
   - Остаться здесь навсегда с Эвридикой? – спросил певец дрогнувшим голосом.
   Ответ был категоричным и безжалостным:
   - Нет! еще только вашей любви мне здесь не хватало!
   Орфей печально понурил голову. Лира соскользнула с его плеча и сама легла ему в руки. Струны зазвенели. Он запел, и стоявший рядом с ним Еврипид отчего-то пришел в смятение, услышав, что поет он те самые стихи, которые поэт только что читал ему по пути к воротам. Его, Еврипида стихи:

    Тень моей милой
    Пахнет могилой,
    Ноги ее не оставят следов,
    Стала незримой и легкокрылой
    Та, что открыла мне в жизни любовь.

    Там, где она – и тепло, и светло,
    Там, где она, нет ни страха, ни боли,
    А от меня это Солнце ушло,
    Бросив меня в горемычной юдоли.

    Сердце закрыто мое на замок.
    Ветер над морем не так одинок.

    Серые камни одни лишь вокруг,
    Каждый из них – мой товарищ и друг.

    Я потерял и веселье, и силу,
    Мрачно хожу между серых камней.
    Землю разрою и брошусь в могилу,
    Чтобы Аид возвратил меня к ней…

    Холодно мне, беспокойно и дико.
    О Эвридика!
    О Эвридика!..

    Последние строки, как видим, относились уже отнюдь не к Медузе – это значило, что Орфей их придумал сейчас сам.      
    
       - Хватит! – рявкнул вдруг хозяин Тартара, и голос его обрел выражение и направленность. – Убирайся от меня, сумасшедший, не трави мою душу!
       - Только с ней, - произнес Орфей упрямо, прервав песню. – Без нее моя жизнь не имеет ни малейшего смысла.
       - Не уйдешь? Что ж, хорошо, оставайся здесь, но ты будешь молчать. Я наложу на тебя проклятие немоты, чтобы ты не мог проронить ни звука. Ты станешь нем навечно.
  Орфей попытался еще что-то сказать, но уже не смог. Голос его пропал, как и повелел Аид. Певец лишь открывал рот, словно рыба, выскочившая на сушу.
  Тогда он ожесточенно дернул струны на лире, и они запели в полный голос, наполнив, наверное, весь Тартар музыкальным звоном сказочной красоты.
  - Отберите кто-нибудь у него эту побрякушку, - распорядился Аид, скорчив кислую мину.
   Радамант  и черный бык – его звали Минос – дружно встали со своих мест и приблизились к Орфею. Радамант схватил его лиру, Минос уперся рогами и передними копытами ему в грудь, снова причинив боль. Они стали тянуть и толкать его и инструмент в разные стороны. Но никакая сила не позволяла им вырвать лиру у Орфея. Более того, она продолжала играть все громче, несмотря на то, что он уже не касался струн.

   Аид закрыл себе уши руками, но, видимо, даже это не помогло. Он тогда положил голову на спинку трона и устало смежил веки. Похоже, Аиду все страшно надоело. Между тем лира продолжала играть, и также продолжались странные препирательства молчаливого теперь Орфея с двумя адскими судьями, на время утратившими свою солидность.
   И Эвридика потемневшим облачком носилась над унылой этой сценой и плакала, и осенний дождик от ее слез шел в адском чреве.
   Внезапно раздался голос Медузы:

   - О владыка тьмы, - молвила она, - ты когда-нибудь любил?
   - Нет! – отрезал Аид.
   - А между тем, у тебя ведь есть жена, - продолжала Медуза.
   - Есть, - ответил Аид мрачно. – Персефона – Разрушающая звуки. Она не любит шума и болеет сейчас от вашего дурацкого грохота, а вы никак не хотите уняться, чтоб вас эриннии всех драли!
   - Вот! – сказала на это Медуза. – Тебе ведь небезразлично, что с ней. А представь себе, что Персефона вдруг исчезнет. Насовсем…
   - Не болтай! – Аид сердился все больше.
   - Да-да, - настаивала Медуза. – Ты проснешься утром – а ее нет, и вернуть ее тоже нет возможности. И будешь жить без нее – есть, спать, вершить свои черные дела… и не с кем тебе будет посоветоваться, и никто не скажет тебе доброго слова…
   Некоторое время Аид сидел молча, опустив голову ниже плеч – наверное, он представил себе, каково это – остаться вдруг без Персефоны, а может, он просто соображал, к чему Медуза клонит. Наконец, владыка Преисподней снова вперил свои огненные зрачки в Орфея.
   - Вот что, горлопан, - сказал ему Аид по-прежнему мрачно. – Пожалуй, я дам тебе шанс вернуть Эвридику. Я устрою тебе испытание, проверю твою выдержку и мужество, и то, насколько ты уважаешь меня и доверяешь мне.
   Орфей кивнул – он все еще был нем, как рыба.
   - Итак, - сказал Аид. – Сейчас ты пойдешь по тем же ходам, что привели тебя ко мне, но пойдешь теперь обратно, в светлый мир. Эвридика же двинется следом за тобою. Не сомневайся, хоть ее шаги и легки, но ты будешь их немного слышать. Так за тобою она и выйдет на Землю. От тебя же требуется только одно – не оборачиваться назад. Если ты хоть раз нарушишь это мое приказание – Эвридика останется в Тартаре навечно. А виноват в таком случае останешься только ты сам.

   Орфей открыл рот, силясь ответить что-то, но тщетно.
   - Об этом тоже не беспокойся, заверил его Аид, поняв и без слов, чего он хочет. – Голос и речь вернутся к тебе, как только ты окажешься в светлом мире. Пой свои песни, сколько угодно, лишь бы подальше от меня!
   - А что делать мне? – спросил Еврипид, боясь, как бы не обрушился на него сейчас гнев раздраженного бога.
   - Тоже убирайся отсюда, - бросил Аид с предельной усталостью. – Уходите вместе, окаянные нытики, не мешайтесь мне под ногами…
   Это было неслыханно! Аид отпускал две души обратно на Землю, и с ними еще третью – с большой долей вероятности. И все потому, что души эти нагнали на него тоску.
   Орфей просиял от счастья. Еврипид  умоляюще посмотрел еще раз на Медузу.
   - Нет! – сказала она твердо и отвернулась. – Ты сам не понимаешь, парень, о чем просишь. Все время моего существования на острове Ночи я была уже мертва. Афина сделала из меня живой труп. А ну-ка, сам представь, каково это – чувствовать холодную, неподвижную кровь в застывших жилах, истекать вонючим гноем… да я ведь и сейчас такая, присмотрись ко мне получше.
  - Ты не такая, - возразил Еврипид уверенно. – Ты – самая прекрасная и желанная в мире!
  Медуза смутилась от таких горячих его слов.
  - От насильника Посейдона я родила на острове Ночи двоих существ, - рассказала она Еврипиду, - одного из них – циклопа Хрисаора – владыка морей вскоре забрал к себе. Я боюсь, что он вырастит из мальчишки настоящее чудовище. Второй мой сын… помнишь, мы с тобой мечтали о летающем поэтическом коне?
   - Помню, - улыбнулся Еврипид. Приятное воспоминание согрело его и мертвого.
   - Так вот, я родила такого коня. Назвала его Пегасом. Найдешь его, когда выйдешь в светлый мир. Пусть он будет твоим и возит тебя на Парнас, к музам. Когда же ты состаришься – передай его в наследство, но не детям своим, а другому большому поэту. Такова моя последняя просьба к тебе. Выполни ее обязательно.
   - Клянусь тебе, - промолвил поэт, чуть не плача, - но как же ты сама?
   - Я останусь здесь. По крайней мере, меня тут почти ничто не тяготит. Вот сидят Радамант и Минос. Они – судьи Тартара. А мне уготовано стать бичом Тартара. Я буду карать, каменить, терзать, рвать когтями на части всех недостойных мужчин, каких прикажет мне Аид.
   - Мужчин? – переспросил Еврипид.
   - Да, с некоторых пор я вас всех ненавижу. Открою тебе тайну: и будучи бестией, я превращала в камень далеко не всех. Только мужчин, которые грешили мужеложством, и в редких случаях – женщин-лесбиянок.


XXI.

   Еврипид стоял, как молнией пораженный. Теперь он понял многое, если не все.
   - Уходи, - сказала Медуза холодно. – Больше мне нечего тебе сказать.
   - Убирайтесь отсюда! – рыкнул Аид злобно. – Вы мне надоели.
   И, пожалуй, было уже пора. Обрадованный  Орфей так и рвался прочь. Он ждал только друга.
   А Еврипид вытер слезы и напоследок вспомнил еще кое о чем.
   - Аид, - проговорил он не слишком решительно, - если уж ты сегодня столь милостив, то не проявишь ли сострадание еще к двум существам?
   Владыка Преисподней глядел на него все с большим удивлением. Этот наглец, окончательно утративший всякий страх, нравился Аиду все больше.
   Еврипид понял, что его слушают, и можно говорить.
   - На острове Саламине, - начал он, - в сырой, забытой всеми пещере живут две женщины-колдуньи. Это Грайи по имени Дейно и Кето. Жестокая и завистливая Афродита навечно превратила их в дряхлых старух. Между тем, они совершенно ни в чем не повинны. Не мог бы ты – всемогущий – помиловать их сам, либо попросить об этом Зевса? Я очень тебя прошу, прояви справедливость!
   Аид только махнул нервно рукой, склонился еще больше на подлокотник трона и забормотал:
   - Любовь? Дружба? Сострадание? Эти ничтожества думают о других ничтожествах, сами находясь в беде… Вздор, глупости, бредни сумасшедшего, бабушкины сказки! Почему же мы, боги, видим вокруг себя только жестокость, злобу, подлость, зависть, похоть?! Не бывает! Не бывает!..
   Эти слова он проорал так громко, что Кербер из-за ворот ответил ему, заскулив пронзительно и жалобно.
   Аид махнул на них рукой так злобно, что оба поняли: надо уносить ноги, пока хозяин не передумал. Больше им тут ничего доброго не скажут.
   Радамант вывел обоих за ворота, указал дорогу и напомнил, что Эвридика будет незримо следовать за ними. Но если Орфей, или даже непричастный, казалось бы, Еврипид, хоть раз оглянется назад, - путь Эвридике в светлый мир окажется закрыт навсегда.
    Друзья молча двинулись вперед, держась за руки.
    Еврипид ничего не говорил даже шепотом, боясь, что если он хоть как-то нарушит тишину, Аид и его лишит дара речи. Орфей весь дрожал, несмотря на то, что уже не располагал собственным телом, а был всего лишь призраком. Он весь превратился в слух и старался ловить каждый шорох, пытаясь различить позади себя невесомые шаги Эвридики. А вокруг них между тем царил настоящий звуковой хаос: разные души умерших глухо ухали, стонали, хохотали, громко переругивались, и все это вперемежку чуткая фея Эхо сейчас же разносила по туннелям и лабиринтам Тартара.
   «Как назло! – подумал Еврипид. – Когда мы шли в эту сторону, было гораздо тише».
   Но, может быть, ему так только казалось. Вероятнее всего, раньше он просто не очень обращал внимание на эти звуки. Часто человек замечает некоторые явления лишь тогда, когда они начинают мешать ему жить.
   Но поэт видел, что время от времени лицо его друга озаряется легкой улыбкой. Это значило, что Орфей, видимо, различает шаги своей возлюбленной.
   Путь тянулся и тянулся. Могло показаться, что ему уже не будет конца. И этому вряд ли стоило бы удивляться, памятуя о том, где они находились. В Аду, как многие знают, большинство дорог идут по кругу, и муки не имеют окончания.
   Но именно сейчас им выпал иной случай. Вскоре после того, как они вновь миновали разнесчастного Нарцисса, который лежал уже лицом в пресловутой луже, наверное, рассчитывая утонуть в ней и умереть вторично, поэтому не обратил на путников никакого внимания, впереди них показалась хорошо заметная в этом мраке узкая полоска света.

   - Свобода! – промолвил вдруг Орфей. – Неужели свобода? О Эвридика! Я вывел тебя на Землю!
   Дар речи, как и обещал Аид, вернулся к певцу у самого выхода. Услышав его речь, Еврипид вздрогнул и со страхом посмотрел на друга – ведь он, чего доброго, сейчас оглянется назад!..
   И точно. Орфей на мгновение замер, переступая с ноги на ногу, как конь, внезапно потерявший своего всадника, и затем резко оглянулся.
   - О Эвридика! Где ты, моя Эвридика?
   Он, вероятно, перестал слышать ее шаги и мучился от этого, а чувствуя вольный воздух впереди и ощущая свой вернувшийся голос, решил, что теперь уже можно оглянуться.
   Ох, Орфей! Лучше бы ты этого не делал!
   Только звонкое, мелодичное «Прощай!» донеслось до его крепнущего, вновь обретшего земную плоть слуха.
   Спустя какой-нибудь миг, они оба оказались на поверхности земли, на лесной тропинке, у широкого входа в неведомую гробницу. Вход в нее был завален огромнейшим камнем, и яркий свет теплого солнца заливал всю округу, слепя уже привыкшие к мраку глаза Орфея и Еврипида. 
   Все кончилось. Тартар закрылся, и Эвридика исчезла в нем навсегда.

   - Нееееет! – завыл Орфей во весь свой недюжинный вновь обретенный голос и попытался броситься на камень так же, как совсем недавно бросался на меч. Но рядом стоял Еврипид и удержал певца.
   Может быть, Еврипиду и следовало всячески утешать друга, журить его за нетерпение, увещевать, мол: что ни делается – все к лучшему, и теперь вся жизнь впереди. Но Еврипид этого не делал. Он и сам был сильно потрясен. Поэт никак не верил до конца, что удостоился вновь вернуться к жизни. Он еще плохо осознавал и то, что Медуза отныне тоже утрачена для него навеки. Его слегка покачивало от слабости и от всей гаммы переживаемых чувств. Еврипид просто обнял Орфея, и тот заплакал, как ребенок, уткнувшись ему в плечо.
  Время шло. Орфей продолжал плакать.
  - Солнце светит, - тихо произнес Еврипид, - жизнь продолжается. Я вижу знакомый пейзаж: это остров Саламин. Мы снова дома, Орфей.
  - Какая разница, где мы… - ответил ему певец, глотая слезы.
  - Но жить-то дальше надо, - рассудил Еврипид весьма здраво. – Наши любимые погибли, но живы наши матери. Надо жить ради них.
  - Вот именно! – раздался очень мелодичный, но вместе с тем сердитый женский голос вблизи, и рядом с ними появилась прямо из пустоты златокудрая ослепительная красавица – муза Каллиопа, мать Орфея. Рядом с ней рыл землю копытцем и весело ржал черный жеребенок-подросток с крыльями за спиной – это был Пегас, сын Медузы Горгоны. За последнее время он сильно вырос.
   - Ты обо мне совершенно не думаешь! – грозно накинулась Каллиопа на своего сына. - Куда тебя гарпии потащили к Аиду? Чего ты там хотел найти? Из-за девчонки думал с жизнью расстаться?
   - А тебе очень важно? – всхлипнул Орфей капризно. – Ты же бессмертная муза, цветущая вечной красотой. У тебя будут еще дети, менее взбалмошные и непутевые, чем я…
   - Ну-ну… - Каллиопа обняла его за шею и прижала к себе. – Не будь ребенком. Спасибо тебе, Еврипид, что помог ему вернуться. Ты видишь, я привела тебе Пегаса. Теперь он твой. Заботься о нем, а он станет возить тебя на Парнас. То есть, теперь не только мы - к тебе, но и ты – к нам.
   Еврипид с нежностью погладил странноватое создание по лохматой гриве. Пегас ласково потерся о поэта.
   - Хотя бы часть моей любимой вот так останется со мной, - сказал Еврипид, улыбнувшись. – Не плачь, Орфей, утешься. Твоя Эвридика будет жить в твоих песнях. Я тоже напишу трагедию про вашу любовь.
   Тем временем на солнце набежала легкая тучка, не закрыв его даже полностью, и слепой, жизнерадостный теплый весенний дождик окропил всю компанию.
   Орфей поднял лицо вверх, подставив его под дождь.
   - Эта тучка - Эвридика, - сказал он, - Она плачет при солнце, чтобы я утешился. Она тоже будет со мною вечно.
   И наконец-то улыбнулся.
   - Я рад, что ты все понял, - молвил Еврипид. – Но мне пора. Моя мать тоже ждет меня, кроме того, мне надо еще повидать Грайей.
   Он довольно ловко вскочил на Пегаса, и крылатый конь плавно поднялся в воздух.
   Он плавно парил высоко над землей, а поэт наслаждался и знакомым уже прежде, и одновременно каким-то новым ощущением полета и еще, разумеется, вновь обретенным собственным живым телом.  Пегас оказался весьма сильным и слушался малейшего движения поэта. Чтобы он повернул направо или налево, достаточно было лишь слегка коснуться его ладонью по шее с нужной стороны, а скорость полета Пегас вообще выбирал сам.
    Вот и пещера на краю леса. Еврипид здесь уже бывал. Но вместо старой гнилой двери, вход прикрывает новая, добротно сработанная.
    Ничего удивительного нет. Кентавры, конечно, помогли старухам обустроиться.
    Еврипид спрыгнул с Пегаса, погладил его в знак благодарности и тихонько постучался в широкую дверь.
    - Войди, путник, в храм всемогущего черного бога Аида! – услышал он возвышенный, но очень нежный девичий голос, незнакомый ему.
    Дверь бесшумно приоткрылась, и поэт проник внутрь пещеры.
    Прежний костер был давно затушен, от него остались одни воспоминания. Зато в пещере горели разноцветными огнями десятки свечей, вставленных в медные подсвечники тонкой работы и в свежеобглоданные звериные черепа. Рядом с кострищем был возведен черный алтарь, на котором лежал готовый к сожжению скелет ягненка.
   Вместо одноглазых старух по таинственному сумраку пещеры неслышно скользили две юные красавицы нимфы, одна обворожительнее другой. С глазами у этих нимф было, конечно, все в порядке.
   - Привет вам, девушки, - поздоровался с нимфами Еврипид, - но кто вы, как вас звать, и где прежние хозяйки пещеры – Грайи?

   - Привет и тебе, красавчик-гений! – расплылась в нежнейшей улыбке та из девушек, что казалась чуть моложе другой. – А мы тебя знаем. Ты Еврипид.
   - Да… но почему я вас совсем не знаю? – немного растерялся поэт.

   - Как это не знаешь? – та же нимфа подошла к нему совсем близко и заглянула в самые глаза, состроив обиженную физиономию. – Ты прекрасно с нами знаком, но почему-то не узнаешь нас. Почему бы это?
   Поэт стоял с глупым видом, не зная, что им ответить.
   - Угадай, мой гений, как меня зовут? – мурлыкала пленительная красотка, льня к нему, как кошка. – Ты же в будущем станешь величайшим поэтом Эллады. Неужели не догадываешься?
   И тут Еврипида будто осенило:
   - Ты Кето? – предположил он.
   - Умница мой! – воскликнула красотка, и вид у нее был чрезвычайно довольный. – А это – моя сестра Дейно. Она предсказала тебе смерть, помнишь? А я – величие…
   - Но… как же вы изменились! – Еврипид был поражен до глубины души.
   - Это все благодаря тебе, - сказала Дейно, низко поклонившись Еврипиду. – Ты поведал о нашем горе властителю Тартара, и  он настолько проникся, что пришел к нам на помощь, вернув красоту и молодость. Не знаю, какие уж ты там отыскал слова… Теперь мы устроили в этой пещере что-то, вроде храма Аида. Мы сделались жрицами и совершаем разные обряды. Кентавры по-прежнему помогают нам, Словом, мы счастливы. Спасибо тебе, Еврипид.
    В ответ поэт скромно поклонился двум колдуньям.
    - Благодарите не меня. – Сказал он и вновь погрустнел. – Это Медуза нашла правильные слова, затронула чувствительные струны в сердце Аида. Она была мудра… как мертвые мудры…

    - Чем мы можем помочь тебе? – вместе с этими словами Кето обвила шею Еврипида своими прелестными руками, но поэт тут же деликатно высвободился из ее объятий.
    - Ничем, - сказал он. – Ведь моей любимой никто мне не вернет. Медуза сама отказалась возвращаться в светлый мир.
    - Ее больше нет,- согласилась Кето, - но, может быть, кто-нибудь сможет заменить тебе ее, а?
    Она посмотрела столь умильно, что Еврипиду отчего-то захотелось заплакать.
    - Э-эх, девушки! – горько вздохнул он. – Я, конечно, рад, что у вас все окончилось хорошо. Наслаждайтесь жизнью. Да только, что вы понимаете в любви?
    Он вышел из пещеры, снова сел на Пегаса, тот взлетел и повлек Еврипида домой, к матери.
    Кето посмотрела ему вслед. Она продолжала улыбаться, но взгляд ее стал грустен.
    - А может, как раз я и понимаю? – проговорила она шепотом.

XXII.

    Ночь над Эфиопией была очень жаркой. Персей и его жена Андромеда лежали в просторной постели, натешившись вдоволь любовью и разметавшись по кровати. Андромеда крепко спала, а Персея сон не брал. Дискобол изнывал от жары.
    В приоткрытое окно царского дворца доносился дружный стрекот цикад.
    Вдруг из этого окна кто-то окликнул Персея громким шепотом:
    - Персей! Проснись, мой хороший.
    - Я не сплю, - ответил Персей, поглядел и увидел, что в спальню заглядывает Афина.
    - Выйди-ка ко мне ненадолго, - предложила она. - Погода сегодня такая чудная, ты все равно не спишь, а у меня есть к тебе разговор. Давай, лезь в окно.
    Он осторожно на цыпочках, чтобы не шуметь, подкрался к окну и посмотрел вниз. Высоко, конечно, но Афина парила под самым окном, стоя на белом облаке.
    - Прыгай ко мне, - велела она, и Персей понял, что возражения неуместны, - мы немного полетаем, и я верну тебя во дворец, - заверила героя Афина.
    Персей ловко перелез подоконник и в мгновение ока сам очутился на облаке рядом с Афиной.
    Облако было мягче пуха и приятно слегка холодило его босые ступни.
    - Располагайся, - гостеприимно предложила богиня мудрости, - будь как дома.
    Он и сам не заметил, как дворец Цефея пропал из виду. Теперь они летели по темному бескрайнему небу, среди крупных ярких звезд. Жара куда-то пропала, стало просто замечательно, как хорошо.
    - Ну, так ты доволен? – спросила Афина, задумчиво глядя на звезды. Персей разглядел, что она опять совершенно голая.
    - Да, - ответил он, - у меня все хорошо. Я победил всех, кого было нужно, спас мать. У меня теперь чудная жена. Сам я в статусе наследника, но я не очень-то и тороплюсь быть царем. Придется, конечно, сделаться им со временем…
   Афина поглядела на него с сочувствием.
   - Не хочешь быть царем? Накладно связывать себя управлением государством? Конечно, лучше быть вольным, беззаботным, делать, что душа пожелает, сражаться с чудовищами, летать по небу… на облаке… эй, Персей! Как насчет того, чтобы сделаться богом, а?
   - Не понимаю.
   - Чего же тут непонятного? Ты сын Зевса – уже полубог, я – богиня мудрости. Что нам мешает быть вместе и стать счастливыми? Или тебе тут что-нибудь не нравится?
   - Все нравится, - ответил Персей, и в голосе его звучало явное удивление, - только я женат, Афина.
   - Понимаю, - сказала богиня с жаром, - но ведь я не предлагаю тебе отказываться от Андромеды. Продолжай быть ее мужем, если только ты не отказываешься быть царем. У тебя будут и дети от нее… и дети от меня…
   Персей не думал ни мгновения:
   - Нет!
   - Ты любишь ее, - покачала головой Афина.
   - Нет, - ответил Персей все более упрямо, - я не испытываю к ней такого. Я видел любовь у других людей. Это чувство низменное, неестественное, разрушающее.
Да сохранят меня от него боги! Я просто хорошо понимаю Андромеду, уважаю ее, мне с ней легко и интересно. Так же, наверное, и ей со мной.
   - Нет любви, говоришь ты? – раздался новый голос рядом с ними, и на белом облаке возник, будто из ниоткуда, Гермес. – А знаешь ли ты, из чего выкован меч, которым ты, Разрушитель, совершаешь свои подвиги?
   - Не знаю. Но ты обещал когда-нибудь рассказать мне об этом, - напомнил ему Персей.
   - Он создан именно из любви, и поэтому нет ничего, что смогло бы выдержать удар этого клинка, - гордо произнес Гермес. – Любовь преодолевает все преграды и сметает все на своем пути.
   - Вот-вот, - проворчал Персей, - сметает и разрушает. С этим чудовищем никому не сладить. И даже я бегу с этого поля боя. 
   - А вот я влюбилась в тебя, Персей, - Афина покраснела и опустила глаза.
   Персей промолчал. Она подождала, но спустя немногое время, поняла, что ответа не будет.
   - Можно подумать, что тебе каждый день вешаются на шею влюбленные богини, - Афина сильно нахмурилась. Краска сбежала с ее лица, теперь оно выглядело каким-то серым.
   Персей отвернулся от нее.

   - Итак… - снова послышался ее голос. И Персей вновь твердо ответил:
   - Нет.
   Краем глаза он заметил, что Афина уже одета в легкую тунику пурпурного цвета.
   - Хорошо, - сказала богиня мудрости, и в этот раз голос ее отливал медью. – Я была благодарна тебе, что ты исполнил мою просьбу. Я думала наделить тебя величайшей  судьбой, куда более великой, чем у Геракла. Если ты не знаешь, то в этого отпрыска Зевса влюбилась богиня охоты – Артемида – тоже гордая олимпийская девственница.
   - Ну и что? – промолвил Персей совсем тихо, - он ведь тоже женился на смертной?
   - Женился. Но перед Артемидой не устоял – соблазнился, и им обоим было очень хорошо. Слушай, Персей… почему Артемиде можно, а мне – нельзя?
   - Я не переменю решения, - вновь ответил Персей, прямо взглянув Афине в глаза.
   - А я уже и не просила тебя изменить решение, - голос Афины звенел медью все тверже, - просто я лишаю тебя предрешенной ранее мною же судьбы. С головой Медузы ты был бы самым могущественным в ойкумене. Перед тобой трепетали бы все цари и народы. Но отныне у тебя не будет головы Медузы. Ибо ты вернешь ее мне. И тогда, герой, поглядим, много ли ты нагеройствуешь.
   - Я тоже заберу у тебя свой меч, - вставил Гермес сурово, - все равно, в созидающую силу любви ты не веришь. Ты даже боишься ее, смельчак, хо-хо!..
   - Не боюсь, - ответил Персей, - просто не хочу сражаться с любовью. Это бессмысленно. А голову Медузы я отдам тебе, Афина. И тебе Гермес, верну меч. Я сделал бы это прямо сейчас, если бы эти предметы были у меня с собой. Но…
   - Голова здесь, - Афина показала Персею сумку из козьего меха, оказавшуюся почему-то в руке у богини мудрости.
   - А вот и меч, - добавил Гермес, таким же непонятным образом добывший свой клинок, выкованный из чистой любви. – Кстати, и щит, тоже.
   - Забирайте, - сказал Персей. – Я прекрасно проживу без этого. Я не напрашивался к вам на службу.
   - Но, раз уж ты узнал тайну меча, - произнес Гермес вкрадчиво, - может быть, тебе открыть и последнюю тайну Медузы Горгоны?
   - А разве про нее не все еще сказано? – усмехнулся Персей, - По мне, так  довольно трясти ее имя. Я устал, великие боги!
   - Кое-чего ты все еще не знаешь, - молвила Афина. – Тебе неизвестно, что, спустя немногое время после того, как я сотворила из Медузы бестию, я горько пожалела об этом…
   - Я догадывался…
   - …И тогда вмешалась моя сестра Афродита, чтобы уменьшить мне муки совести. Страшная сила глаз Медузы, навеянная мною, сохранилась, но преобразовалась. С тех пор Медуза превращала в камень не всех живых существ, а только людей, познавших грех мужеложства либо лесбийской любви…
   В очередной раз улыбнулся Персей, и горька была его улыбка.
   - А я-то думал – почему ее голова действует не каждый раз?.. Что же ты сразу не рассказала мне об этом, Афина?
   - Подумай сам: зная эту подробность, согласился бы ты лететь убивать Медузу? Подумай хорошенько.
   - А у меня разве был выбор? Я же шел по пути намеченной вами для меня судьбы…   
   - Подумай о том, что ты погубил безвинную душу, сам при этом ничем не рискуя, - слащаво промурлыкал Гермес.
   - Я должен был спасти свою мать – это первое. Затем, Медуза у меня на глазах окаменила моего друга Еврипида – это второе. Я думал, что не каменею потому, что меня хранит мой отец Зевс – это третье…
   - Вспомни свой сон перед полетом, - возразил Гермес, - в нем Кронид показал тебе взаимоотношения между богами и людьми.
   «Точно, - подумал Персей, в этот раз уже ничего не отвечая, - он сказал мне, что люди – не более, чем шахматы в руках всесильных олимпийцев. И взял меня двумя пальцами, как пешку».
   - А пешка, сделавшая неверный ход, чаще всего попадает под удар, Персей, - сказала Афина мрачно, без сомнения услышав его мысль. – Ты отказался слушаться меня, и оставшиеся ходы тебе придется делать самому.
   - Спасибо, - сказал наш герой. – Мне не очень нравится, когда мною играют.

*  *  *

   Персей проснулся от горячего поцелуя в нос. На него смотрели веселые зеленые глаза красавицы-Андромеды – его жены.
   Была темная ночь. Они по-прежнему лежали вместе с ней в постели, во дворце.
   - Ты что-то забормотал во сне и разбудил меня, - сказала Андромеда, как бы слегка жалуясь.
   - Ничего особенного, - ответил Разрушитель. – Просто мне приснилась богиня Афина.

   - Афина? – Андромеда нахмурила брови, при этом озорно смеясь, - вот я тебе сейчас покажу Афину! Такую Афину…



XXIII.

   Но Персей осторожно отстранил распалившуюся в любовной игре супругу, сел на кровати и внимательно оглядел спальню.
   Ни сумки из козьего меха, ни волшебного меча, с каковыми предметами он никогда не расставался, теперь нигде не было.
   - Это не сон, - прошептал Персей. – Она и вправду ее забрала.
   - Что забрала? Кто забрала? – непонимающе моргала Андромеда.
   - Голову Медузы. Афина пожелала забрать ее себе, - изрек Персей, весь немного потускнев. – Теперь я у тебя уже не всемогущий. Да и раньше-то, если вдуматься…
   Тут он рассказал Андромеде открывшиеся ему сейчас последние сведения о таинственной силе глаз Медузы.
   Слушая его, Андромеда почувствовала легкий холодок под кожей.
   - Ой, - сказала она. – Какая удача, что я так и не осуществила своего намерения взглянуть на нее! Я ведь тоже… училась в школе Сапфо…
   Персей взглянул на нее с легкой укоризной, но потом шаловливо пощекотал ей пальцем нос.
   - Ничего. Этот порок я в тебе исправлю, - улыбнулся он.
   На следующий день купцы с очередного приплывшего в гавань корабля принесли интересную весть: престарелый царь Аргоса Акрисий устраивает игры во славу великого Зевса и приглашает на них всех желающих принять участие.
   - Это мой родной дед, - пояснил Персей супруге, - именно он сплавил мою мать и меня в ящике в море.
   - Ты до сих пор злишься на него? - испытующе взглянула на мужа Андромеда.
   - Понимаешь, оракул когда-то предсказал ему смерть от моей руки, - начал рассказывать Персей, - ясное дело, что он испугался. Он подверг мою мать – подумай только: свою собственную дочь! – жесточайшим лишениям, сначала для того, чтобы я вовсе не появился на свет, а затем для того, чтобы мы с нею погибли. Кто бы не разозлился на моем месте? Но вот, проходит время, и я чувствую, что совершенно простил его. Вот не сержусь совсем, веришь? Мне лишь хочется предстать перед этим почтенным старцем и доказать, что ему нечего бояться своего внука, и что оракулы далеко не всегда говорят правду. Я полечу к нему на Аргос и приму участие в играх. Хочешь, полетим вместе? Ведь сандалии вещих Грайей у нас еще остались.
   Андромеда с восторгом согласилась.
   И вновь они мчались, парили, порхали в воздухе, наслаждаясь и полетом, и самой жизнью. Небо Эллады почти всегда бывает ясным, и Солнце над этой страной светит во всю свою мощь. Может, еще и поэтому полеты здесь доставляют человеку столько удовольствия.
   Но не только они наслаждались захватывающим чувством полета в это утро. Навстречу им летел, паря, как горный орел, черный конь с широкими крыльями. На спине этот конь нес двух седоков. В юноше, сидевшем впереди, Персей с огромным удивлением и радостью узнал Еврипида. За спиной поэта сидела, плотно обхватив его за торс и прижавшись к нему, незнакомая Персею прекрасная девушка.
   - Еврипид! – закричал Персей во весь голос. – Ты жив! Какое счастье! Но… как это могло произойти?
   Поэт неуловимым движением заставил Пегаса повиснуть в воздухе, не трогаясь с места. Персей и Андромеда тоже остановились.
   - Привет тебе, мой добрый друг! – улыбнулся Еврипид. – Да, я снова жив.
   И поэт рассказал Персею всю свою историю, начиная прямо с окаменения, и заканчивая своим новым визитом к Грайям. На том месте рассказа, где Медуза уговорила Аида помиловать Еврипида и Орфея, Разрушитель вдруг ощутил чувствительнейший укол совести. Он опустил взор, не смея от смущения и взглянуть на Еврипида.
   - Получается, - изрек Персей скорбно, - что, если бы я не убил Медузу, ты все равно вернулся бы к жизни, а еще, могло статься, ты уговорил бы Аида помочь расколдовать ее… да и опасна она была только для…
   - Я не сержусь на тебя, - сказал поэт искренне, - она сама уже не хотела жить. Пусть уж она спокойно существует теперь в Тартаре, служа Аиду.
   - А это кто с тобой? – спросил Персей, покосившись на красавицу за спиной поэта.
   - Вот, привязалась ко мне и ни на шаг не отстает, - пожал плечами Еврипид. Теперь настала его очередь смущаться.
    Это была Кето, младшая Грайя. С момента возвращения Еврипида домой она все пыталась развеять его тоску, повсюду была с ним, еле-еле соглашаясь проводить хоть ночи не вместе с поэтом.
    - Он же гений, - немного виновато промурлыкала Кето, прижавшись к спине Еврипида еще крепче, - пойми, Персей, я так его люблю!
    - Да, да… - промолвил Персей, слегка отрешенно. – И здесь любовь. Любовь, разрушающая всё на своем пути.
    - Не только разрушающая, - возразила ему Кето, - но и создающая. 

*  *  *

    Прилетев в солнечный, радостный, изукрашенный к празднику Кронида Аргос, Персей разместил Андромеду на постоялом дворе, а сам направился прямиком в царский дворец к своему деду Акрисию.
    Аргосский царь с самого утра в этот день чувствовал себя как-то странно, тревожно. В последние годы он стал стремительно стареть, здоровье все чаще изменяло ему. Хотя по праздникам он все так же устраивал игры для того, чтобы потешить свой народ, сам он к этим играм относился все равнодушнее, редко появляясь непосредственно на состязаниях. Но сегодня у него было предчувствие, что вот-вот случится некое событие, возможно, не очень приятное, и даже страшное.
   Вскоре после завтрака царю торжественно доложили, что его хочет видеть какой-то молодой человек, называющий себя его внуком Персеем.
   «Вот оно! – со страхом подумал Акрисий. – О Кронид-громовержец, давным-давно ужасно прогневил я тебя, устрашившись предсказания оракула, и теперь ты насылаешь на меня давно позабытую тень!»
   Чувствуешь опасность – беги от нее прочь, гони ее от себя, делай что-нибудь! Акрисий, всячески стараясь подавить панику внутри себя, решил разыграть наивность.
   - Что за Персей? – проворчал он. – Не ведаю никакого Персея!
   - Лукавишь царь, - шепнул ему на ухо советник, по обыкновению стоявший на возвышении за троном. – Вся Эллада полнится рассказами о подвигах Персея, отрубившего голову Горгоне и  победившего дракона волшебным мечом Гермеса. Поберегся бы ты гнева этого парня, обладая таким мощным оружием, Персей может быть очень опасен.
   - Да мало ли в Аргосе Персеев? – возмутился Акрисий. – Не один же он такой. Пусть докажет, что он – тот самый. Или – убирается прочь!
   Разрушитель стоял у входа в царские покои, терпеливо ожидая окончания всех недоразумений. Но его не пускали внутрь, ища всяческие предлоги.
   - Я не причиню царю никакого вреда, - клялся он, - вы видите, у меня и оружия при себе нет. Мне хочется лишь увидеть Акрисия, поговорить с ним и помириться навсегда. Родные люди должны жить в мире и согласии.
   - То есть, как это у тебя нет оружия? – нахмурился начальник царской охраны. – Тот Персей, что прославился своими подвигами,  повсюду носил с собой меховую сумку с головой Горгоны, волшебный меч и зеркальный щит. Конечно, тебе приказали бы оставить все это здесь, у входа, но эти атрибуты послужили бы доказательством, что ты – тот самый герой.
   - Сумку с головой взяла себе мудрая Афина, - сказал Персей с легкой грустью, - меч и щит я вернул Гермесу. Но я, все равно – тот самый. Главное то, что я – внук Акрисия, а он – мой дед.
   - Царь не верит тебе. – Таков был ему окончательный вердикт. – Ты лжешь, а кроме того, наверняка задумал какое-то злодейство. Убирайся отсюда!
   - Не пустите? – на лице Разрушителя промелькнула улыбка. – Так я и сам войду.
   Он взял начальника охраны за плечи, отставил его бесцеремонно в сторону, мощным толчком распахнул дверь и вошел к царю. Прямо на пороге на него обрушились еще человек десять солдат из стражи. Акрисий со своего трона видел, испытывая в душе какую-то смесь страха и восхищения, как Персей могучими ударами ловких своих рук разбрасывает охрану в стороны, только звенят доспехи на солдатах. Один охранник замахнулся на него мечом, но клинок сейчас же был выбит далеко, и  Персей даже не стал его подбирать, смело, а я бы даже сказал, нагло двинувшись прямо к трону.
   - Не подходи! Не подходи ко мне! – заскулил разнесчастный Акрисий, уверенный, что герой идет убивать его.
   - Успокойся, царь, - сказал Персей негромко. – Я хотел просто посмотреть на тебя.
   Он подошел к самому трону. Акрисий смотрел на него, мелко дрожа от страха.
   - Боишься, что убью тебя? - Персею было все смешнее над дедом. Герой еще снисходительно относился к страху у ребенка или у женщины, но боящиеся мужчины вызывали в нем чувство презрения, - думаешь, сейчас схвачу тебя и удавлю руками? Забудь. Ты причинил тяжкие муки моей матери – и своей дочери в то же время! Но страх, который ты испытывал, слыша, что я выжил и нахожусь где-то рядом, уже тебя немало наказал. Мы прощаем тебя. Если наши боги бесконечно жестоки и мстительны, то хотя бы мы, люди, должны быть милосердны.  Давай жить мирно, навещать иногда друг друга. Не каждый же день у тебя будет появляться давно потерянная дочь и внук…
    Акрисий все еще дрожал так жалостно, что Персей вдруг сам себе показался огромным, чуть не до потолка, нависающим над царем и мучающим его. Захотелось все бросить под хвост Кербера и уйти. Но нет, начатое уже стоило довести до конца.
   - Можешь даже потрогать меня, - предложил он Акрисию, - убедишься, что я не дух, не тень из Тартара, при этом я не пристукну тебя кулаком, не укушу, не отравлю дыханием… хо-хо…
    После этого царь понемногу прекратил трястись. Все еще посмеиваясь, Персей сообщил ему, что хотел бы завтра принять участие в состязании дискоболов, а пока готов поохотиться и устроить царю вечером шикарный пир с блюдами из свежей дичи. На это Акрисий с осторожностью согласился.
    Вечером владыка Аргоса снова встретился со своим внуком и с Данаей, обнимал их, просил прощения, плакал и выглядел совершенно счастливым. 
    На следующий день начались игры. На стадионе в центре Аргоса собралась огромная толпа, шумная и веселая. Атлеты состязались в беге, скачках на колесницах, борьбе. Когда наступила очередь метателей дисков, Персей первым вышел в центр огромного каменного овала. Окинул взглядом публику. Дед сидел в самом верхнем ряду прямо напротив него и смотрел на внука с восхищением. Персей и впрямь был прекрасен – высокий, красивый, с развито рельефной мускулатурой, полностью обнаженный. Он сжимал в руке тяжелый медный диск, выпуклый с обеих сторон.
   Сейчас я брошу высоко-высоко, и дальше всех. Пусть дед увидит, какой у него сильный внук. А другие потом пусть попробуют бросить лучше.
   Персей не знал, что сейчас с Олимпа смотрят на него ярко-зеленые, лучистые, но ненавидящие его глаза Афины. Как раньше Зевс и Гера, богиня мудрости смотрела на золотой поднос, представляющий собою земной диск, и Персей был перед ней, как на ладони.
   - Забыл меня? – тихо ворчала Афина, - не просишь ни прощения, ни помощи? Хорошо же, Разрушитель, я устрою тебе новое веселое приключение…
   Пусть все боги, сколько их ни есть в ойкумене, сохранят тебя, читатель от самых разных бед, но прежде всего – от мести отвергнутой женщины, ибо она способна на самые ужасные пакости, и может при этом, если захочет, оставаться совсем незамеченной, нанося тебе удары из безопасного места. И остановить ее порой очень трудно, если вообще возможно.
   Персей раскрутился на месте и мощно бросил тяжелый диск вперед и вверх. Диск полетел, крутясь и свистя к самым звездам, как показалось Персею.
   Нет, не к звездам. Невидимая длань коварной и мстительной Афины протянулась к летящему диску и изменила его полет. Все на стадионе видели, что диск свернул не туда, куда ему было положено, и со всего размаху врезался прямо в лоб Акрисию. Тот не успел даже вскрикнуть, побледнел, упал навзничь, и душа его отлетела в Тартар.
   Гомонящая публика на стадионе вмиг, как будто бы онемела. Глаза Персея округлились, он растерянно смотрел перед собой. Еще мгновение – и он стремглав бросился на помощь деду.
   Поздно. Предсказание оракула в точности сбылось.
   Афина на Олимпе довольно потерла руки.
   Теперь Персей стоял над обмякшим телом старого царя,  опустив голову, сам чуть не плача. Толпа взирала на эту картину, безмолвствуя. Стража осторожно подняла мертвого властителя на руки и куда-то унесла.
   - По справедливости, так ему и надо! – раздался чей-то негромкий голос в толпе. – Он был зачастую жесток и равнодушен к своим подданным. Персей, ты отомстил ему за свою мать и за себя.
   - Не я, - пробормотал Персей в ответ. – Ему отомстили боги.

XXIV.

   Со времени окончательной и бесповоротной гибели Медузы Горгоны ночь на острове Ночи сделалась, похоже, вечной и бесконечной. Даже звезд в небе над островом не было видно, и луна куда то спрятала свой лик. Лишь черные крылья Таната, казалось, что несколько затрудненно рассекали загустевший воздух. Дух смерти молча кружил над островом, захваченный какой-то тяжкой думой. Он и его мать – богиня Никту, оба хранили траурное молчание вот уже немало суток, не разделявшихся ни утром, ни вечером, превратившихся в одно сплошное Черное Время. Гипнос, дух сна, сидел у входа в глубочайшую на острове пещеру, а в пещере перед ним лежала, вытянувшись во весь рост на сухом песке, спящая мертвым сном красавица-Эвриала. Она спала, не дыша, не ворочаясь с боку на бок, вообще не шевелясь, лишь приобняв одной рукой свой длинный меч в простых железных ножнах, отделанных снаружи ветхой кожей. Но Гипносу было известно, что она не мертва, а только спит, и тело ее тепло, и именно такой сон необходим для того, чтобы Эвриала не старилась. Время от времени Танат подлетал к нему и бросал безмолвный вопросительный взгляд. В ответ Гипнос молча качал головой, и это значило, что будить Эвриалу он не станет вплоть до соответствующего распоряжения с высокого Олимпа.
   Такова была печаль темных сил по Медузе Горгоне.
   И вот однажды этот непроглядный мрак пронзила яркая вспышка молнии, и с оглушительным раскатом грома на остывшие мокрые камни снизошла, как всегда блистающая красотою, богиня мудрости. Легкое сияние, струившееся вокруг нее, слегка освещало пространство, но глаза ее источали прежнюю, не иссякшую жажду мести.
   Неслышно ступая, она подошла к пещере, где лежала Эвриала и сидел Гипнос, и красноречиво взглянула на духа сна. Тот понял, что время настало.
   Гипнос сделал два шага вперед и слегка коснулся левого плеча спящей. Эвриала пошевелилась, потом издала тихий звук, похожий на стон, и медленно открыла свои огромные и прекрасные глаза.
   - Что случилось? – спросила она еще заплетающимся после долгой летаргии языком, разлепляя свои пересохшие губы. – Меня одолели в бою? Я умерла? Это Тартар?
   - Прости меня, Эвриала, - прошелестел Гипнос, - Персей не смог победить тебя, но навеянный мною сон тебя сморил.
   - А сон был навеян по моему приказу, - продолжила его речь Афина. – И только из-за этого Персей смог отрубить Медузе голову. Прости же и меня, Эвриала. Я думала, что Персей – само благородство. Но Разрушитель разрушил мою веру в него.
   Эвриала растерянно переводила взгляд с Афины на Гипноса. Танат тоже подлетел и слушал теперь их разговор.

   Эвриала медленно поднялась на ноги, с каждым шагом ступая все увереннее, вышла из пещеры, отошла несколько шагов и закричала, протягивая пясти к небу. В одной ее руке был зажат меч.
   - Арес! – воскликнула она. – Где ты? Почему не защитил меня?
   Щелчок – и прямо из воздуха перед нею возник бог войны весь в красном и золотом. Он стоял, важно опираясь на длинный тяжеленный меч, и внимательно смотрел на свою возлюбленную жаркими угольками острых глаз.
   - Эвриала! – произнес он с большой нежностью. – Как же ты прекрасна!
   - Почему ты не защитил меня? – сурово повторила вопрос Эвриала.
   - Я давно уже защитил тебя и навсегда, - оправдывался Арес, - я ведь наделил тебя бессмертием.
   - Ты любишь не меня, - продолжала ворчать Эвриала, - а свою Афродиту. Ее бы ты не позволил так легко усыпить. Уходи к ней!
   - Я с ней уже две тысячи лет, - сказал Арес, - она мне надоела. Люблю я тебя. Ты не только прекрасна, но отважна и дерзка. Ты похожа на огонь, Эвриала. Я тебя люблю.
   - Где же ты был, когда Персей перешагнул через меня, как через бревно? – наступала на него Эвриала.
   Арес не знал, что ей ответить. Он мялся и шаркал ногами.
   - Пойми, что сон – это не по моей части. Как я мог защитить тебя от летаргии? Подумай-ка…
   - Аааа!.. Но ты мог бы вступиться за Медузу, когда меч Персея занесся над нею!
   - Я… был далеко… я не знал, что здесь происходило… - продолжал выворачиваться из конфуза бог войны, и в конце концов перешел в наступление, - скажи, могу ли я помочь тебе чем-нибудь сейчас? Я ведь могу найти этого Персея, будь он хоть на краю земли, и изрубить его в мелкие кусочки!
   - Я и сама это сделаю без труда! – злобно сверкнула глазами Эвриала. – А тебя не хочу больше видеть!
   Арес был очень смущен.
   - Верь мне, что я исправлюсь, - бормотал он виновато, - Ясно, что Персей теперь твой личный враг, и убить его должна ты сама. Но, если бой с ним окажется для тебя труден, я помогу тебя. Теперь я нипочем от тебя не отстану.
   Он кровожадно махнул мечом. Впрочем, Эвриала и тут наградила его уничижительным взглядом.
   Афина созерцала эту сцену, вся красная от радости скорого мщения. Арес не нашел ничего лучшего, как мгновенно ретироваться. Эвриала снова подошла к богине мудрости.
   - Смотри, как бы он не нашел Персея раньше тебя, - предостерегла ее Афина.
   - Я разберусь с ним первая, - хрипло заверила богиню Эвриала. – Ведь ты скажешь мне, как его найти.
   - Конечно, скажу. Персей направится теперь в древний Тиринф. Там вы и встретитесь.
   - Отлично! – промолвила Эвриала, взлетая.
   Афина проводила ее довольным, полным злорадства взглядом.
   Усталая от долгой работы ночь наконец-то, видимо утешившись, отправилась на отдых. Над островом Ночи забрезжил давно не виданный здесь рассвет, красный будто бы сочащийся кровью.
   - Лети же, Персей, лети! – прошептала Афина.    
       

*  *  * 

  - Папа, а почему у тебя два глаза, и у всех морских божеств, и у сирен, и даже у самого захудалого морского конька по два глаза, а у меня только один, да и тот – на лбу?
  - Зато у тебя глаз большой, почти во весь лоб. Кроме того, Хрисаор, ведь я говорил тебе, что мудрый и одним глазом увидит больше, чем глупый – двумя, - так отвечал своему сыну-циклопу Посейдон.
  За последнее время Хрисаор вырос в настоящего великана и имел теперь росту больше тридцати локтей. Вместо левой руки, которая у него и с младенчества была какой-то странной формы, теперь от локтя его красовался длинный  и острый золотой меч, ослепительно сверкавший, когда солнечные лучи проникали в глубину морских вод.
  Пока меч рос сам по себе, Хрисаора мучили сильные боли, он плакал, кричал, жаловался:
   - Больно! Не могу терпеть! Зачем мне эта тяжелая штука? У все богов и у сирен по две кисти рук, а у меня опять одна!..
   - Твое имя, Хрисаор, и означает «Златомеч», - терпеливо объяснял ему Посейдон, - а меч нужен для того, чтобы убивать.
   - Кого убивать?
   - Каждому рано или поздно приходится в жизни кого-то убить, - терпеливо объяснял Посейдон, - тебе тоже. Иначе могут убить тебя самого. А чтобы убивать, нужно хорошее оружие и еще долгие тренировки.
   Хрисаор и сам чувствовал во время роста меча (а рост этот происходил у него весь период роста костей), что, когда он наносит удары, боль в этой странной его конечности становится меньше и терпимее. Получалось, что золотой меч, словно сам просил: «Ударь мною кого-нибудь! Ударь!».
   И Хрисаор рубил в мелкие клочья сначала живую рыбу и небольших морских животных, потом уже перешел на акул и дельфинов. Возвращался с подобной разминки он всегда перемазанный кровью, с налипшими на тело остатками потрохов. Вид его был страшен, но вода, окружавшая Хрисаора, быстро все смывала. Со временем меч прекратил расти, вытянувшись на три локтя, но потребность бить и убивать у циклопа не то, что не прошла – наоборот, кровожадность его лишь усиливалась, а сила в его мышцах росла не по дням, а по часам.
  Однажды он одним махом отсек голову сирене, сказавшей ему ненароком что-то неприятное. Он стоял над обезглавленным трупом и туповато пялился на него. Тут к Хрисаору подплыл Посейдон.
  - Зачем ты ее убил? – спросил сына бог морей.
  - Меч этого просил. И она слишком много болтала, - был ответ.
  - И что ты почувствовал, убивая кого-то, похожего на людишек?
  - Обычное дело. С дельфином расправиться труднее.
  - Как насчет воина в латах, со щитом и тоже с длинным мечом в руке?
  - Пока не пробовал. Наверное, это еще веселее, - Хрисаор улыбнулся совсем по-людоедски, ощерив свои острые клыки.
  Посейдон смотрел на распластавшуюся мертвую сирену с грустью. Казалось, ему ее жалко.
   - Вот так же когда-то лежала твоя мать, - произнес он, с легким журчанием, - а убил ее Персей.
   Хрисаор насупился, сморщился, из глаза его потекли слезы. Даже у ничего не смыслящего морского конька – циклоп ненавидел этих надоедливых тварей! -  и то есть мать. А Хрисаор никогда не видал ту, которая родила его на свет. Только слушал рассказы Посейдона о ней.
   - Она была добрая и ласковая к тебе, но ненавидела людишек и превращала их в камни, - рассказывал ему Посейдон. – Но она жила на острове вдалеке от людишек, чтобы не мешать им. Они же сами приходили к ней и пытались убить. Персею это удалось. Он убил Медузу, подкравшись к ней спящей, как последний трус.
   От таких рассказов Хрисаор все больше ненавидел Персея.
   И вот теперь, стоя над трупом сирены, циклоп произнес:
   - Где Персей? Человеческая кровь сладка, вид и вкус ее опьяняет. Я готов убить его.
   - Отлично, мальчик, - раздался откуда-то сверху и извне раскатистый женский голос, - давно пора это сделать. Плыви теперь к древнему городу Тиринфу. Посейдон укажет тебе дорогу. Там ты найдешь Персея.       
       

*  *  *


    Наказывать Персея за нечаянное убийство Акрисия – сажать его в тюрьму или хотя бы подвергать суду - никто особенно не собирался, а может быть, не решался. Разрушитель принял участие в похоронах деда и шел весь путь до гробницы, низко опустив голову. Множество мыслей, одна темнее другой, носились в голове Персея. Почему он всюду оставляет за собою трупы? Атлас, Финей и его приятели, Полидект, а вот теперь и Акрисий… и что-то будет дальше? Кто умрет по его вине или неосторожности следующим?
    Вечером он поделился этими переживаниями с Андромедой.
    - Я думаю, больше ничего плохого не случится, - успокоила его жена, - ведь боги отняли у тебя все то, что принадлежало им раньше и должно  принадлежать по праву. Ты теперь обычный человек и волен строить свою жизнь и судьбу сам.
    - Да, но Акрисий погиб уже после всего этого. Я взаправду простил его и больше уже не желал причинить ему никакого вреда…
    - Совпадение, - покачала головой Андромеда, - такое ведь тоже порой случается. А я тебя сегодня обрадую. Я беременна. Скоро ты станешь отцом.
    Лицо Персея просветлело. Он крепко обнял жену, поцеловал ее и заснул в эту ночь счастливый, отбросив хотя бы на время мрачные мысли.
    На следующее утро  них было намечено возвращение в Эфиопию, к Цефею и Кассиопее.
    Ему опять приснилась Афина. Богиня мудрости шла по тому самому пляжу, на котором Персей повстречал ее впервые, шла быстрым шагом, удаляясь от Разрушителя. А его какая-то неведомая сила, какой-то долг гнал вслед за нею. Он хотел что то спросить у нее, но сам не имел представления, что именно.
   Он устал и начал спотыкаться, а богиня была неутомима и шла все быстрее.
   - Подожди, Афина! – взмолился Персей, тяжело падая на песок. – Объясни мне все! Объясни!
   Он и сам не понимал, о чем именно спрашивает.
   Но богиня остановилась, обернулась и заговорила с ним.
   Она смотрела на него в упор. Персей увидел, что на сверкающий ее щит наставлен сверху добытый им страшный трофей – голова  Медузы. Лицо бестии не было уже мертвенно-бледным, оно было вполне живым, глаза раскрылись и глядели на него. И Персей чувствовал, что, невзирая ни на какие особенности этих глаз, превратить им его в камень мешает лишь она – всемогущая богиня мудрости.
   Да, не существует человека, достойного носить с собою это грозное оружие. Пусть же голова Медузы теперь вечно охраняет Афину!
   - Ты своими руками прервал нить собственной судьбы, - молвила Афина. – Ты вступил на путь, указанный мною, хотя отказывался вначале это сделать. Не кажется ли тебе, что говорят одно, а делают другое, принужденные силой, только слабые женщины? А ты - мужчина…
   - Но я всего лишь человек. А ты – богиня…
   - А если так, то как посмел ты унизить меня, отвергнув мою любовь? – Афина грозно свела брови на переносице.
   - Но я – человек, а не тряпичная кукла… - был ответ.
   - Если ты – настоящий человек, то должен уметь сдержать свое слово. А ты ведь обещал Еврипиду не убивать Медузу.
   - Но Медуза убила самого Еврипида…
   - Убила? – тут Афина усмехнулась. – А не его ли ты видел недавно здоровым и счастливым, летящим на Пегасе в гости к музам?
   - Да ведь тогда я не знал, что будет так…
   - Не стоило ли в том случае на острове Ночи предоставить божье – богам? А ты убил женщину, просившую тебя о пощаде, думая, что выполнил мою волю. Кем ты был тогда, Персей?
   - В конце концов, я обязан был спасти свою мать. И я спас ее! – проворчал Персей, закусив губу, - кроме того, потом я спас и Андромеду.
   - Я ждала, что ты будешь последовательным, Персей, - молвила Афина менторским тоном. – И, если уж решил служить мне, так будешь со мной до конца. А ты отрекся от меня в самый важный миг. Видимо, нам настала пора расстаться.
   - Так теперь все кончено? Я ничем не могу загладить свою вину? – спросил Персей без особой надежды, полностью уверенный, что сейчас Афина скажет «Да» и отправится восвояси, навек покинув его.
   Но богиня мудрости немного подумала, а затем ответила иначе.
   - Есть один способ вернуть тебе мое расположение и дружбу… нет-нет, успокойся, ты уже не сделаешься моим любовником. Не очень-то мне нравятся мужчины, которые каждый час меняют решения. Просто, соверши еще один подвиг для меня. Согласен?
   - Нет такого подвига, что я не попытался бы совершить. Говори, я слушаю тебя.
   - Довольно далеко отсюда находится древний город Тиринф, - начала Афина. – В этом городе когда-то был воздвигнут самый первый храм в мою  честь. Время прошло, и давно уже дикие варвары превратили Тиринф в руины, а их злобные маги разграбили мой храм и осквернили его. В конце концов они наложили на храм такое заклятие, что ни один человек не может туда войти. Вход перекрывает великан-циклоп, а вместо левой руки у него – золотой меч. Если ты сможешь победить его, проникнуть в храм и возжечь священный огонь на моем алтаре, в заброшенные руины вернется жизнь. Тогда я прилечу в Тиринф, встречусь с тобой в расколдованном святилище… и ты будешь прощен. Это все. А теперь решай.
   - Да будет так, - ответил Персей, не задумываясь. – Я лечу туда прямо поутру.
   - Я знала, что ты так скажешь, - произнесла Афина гордо, - ты бесконечно храбр, и именно это я люблю в тебе более всего. Лети Персей, но сначала скажи своей жене, что у вас родится дочь, и имя ей будет – Горгофона, то есть, победительница чудовищ.
   …Он пробудился. Андромеда опять смотрела на него с нежностью бездонными своими зелеными глазами. Такими же, как у Афины.
   - Что с тобой? – спросила она. – Ты опять что-то громко сказал во сне?
   - Ничего, - ответил он. – Просто, Афина велит нам назвать нашу будущую дочь Горгофоной. А еще она зовет меня в гости в свой старинный храм в Тиринфе.
   - Прекрасно! Мы полетим туда вместе.
   - Нет, - отрезал Персей, взглянув на нее сурово. – Пойми, Андромеда: что бы ни случилось со мною, ты должна жить и растить нашу дочь. По-другому нельзя.
   Андромеда молча посмотрела в окно, за которым ночную тьму уже понемногу пробивала еле брезживший рассвет.
   - Ясно, - сказала она после паузы. – Я все поняла. Лети, Персей, лети...