Плоды обострения

К чему идешь по струнам жизни,
В масштабах Мира просто пыль.
Ты координат на карте мира,
Без мира, веры и любви.

1

      Отец подошел к старой обшарпанной кровати и посмотрел на лицо мальчика. Он спокойно спал, и только колышущаяся простынь нарушала покой комнаты.
      – Антоша, просыпайся, – щекоча маленькую пяточку ребенка, сказал отец, – нужно собираться.
      Ребенок быстро поджал ноги и свернулся в клубок.
Детское пробуждение – одно из прекраснейших событий, которое должен запомнить каждый родитель. Маленькое еще бесполое существо, с шести лет, начавшее приобретать гендерные признаки, сжимало от включенного света глаза и куталось под одеяло. Он сел на край кровати, и холодный пол поприветствовал мальчика...
      – Угу, сейчас, – протирая глаза, ответил сын.
      – Давай-давай, малыш, я специально до последнего тебя не будил, а тебе все мало.
      Голос папы не был похож на голоса других отцов. Кто-то из взрослых однажды сказал, что он прокуренный и грубый. Мальчик не понимал этих слов, но обида и стыд затаились в его душе.
      Антоша медленно встал и поплелся в ванную. «Почему же утром так холодно», – думал он про себя, потирая холодное тело.
      Антон уставился в мутное зеркало и окинул взглядом свое тело. Немного покривлявшись, он включил воду и принялся за утренний туалет. Выдавив на щетку остатки зубной пасты, он принялся начищать свои маленькие, но уже окрепшие зубы. Вода окончательно его пробудила, а мыло расправило его волосы. В желудке заурчало, но ответ отца он знал наперед.
      – Папа, – одеваясь в садик, жалобным детским голосом произнес Антоша, – я хочу кушать.
      – Малыш, у нас нет кушать, в садике же вас кормят, вот там и поешь.
У отца плохо получалось говорить, как и  у всех взрослым с маленькими детьми.
      – Там совсем не вкусно, – грустно отвечал ребенок.
      – Ну, ничего, ты потерпи. Скоро папа заработает много денег и ты будешь кушать все, что захочешь, – улыбаясь, сказал он, – времена сейчас такие.
      – И даже шоколадки?– радовался мальчишка, – много-много?
      – Больше, чем ты сам!
      Антоша радостно вздохнул и его желудок заурчал еще громче. Он поцеловал отца и пошел в детский сад, находившийся через дорогу. Топая по грязи, мальчик смотрел на черные мокрые листья, и вспоминал, как ранней осенью в компании местной детворы бегал по парку и купался в желтых кучах. Он шел и смотрел на окружающий его мир, в котором существовали только пару улиц, домов и пейзажей. На горизонте виднелись серые детсадовские крыши из волнистого шифера, с торчащими из него трубами, вентиляциями и антеннами. За крышей виднелось такое же серое небо, в котором клубились облака и летала пара голубей. Взгляд ребенка устремился ввысь и мысли снова уносили его в неизвестном направлении, словно голубей в осеннее утро: «Все ребята в садике так забавно ведут себя со своими мамами: плачут, когда с ними расстаются и радуются, когда они их забирают. В ответ мамы их много целуют, вытирают носы и говорят забавные слова на детский манер. Странные такие…», – думал мальчик, подходя к садику.

      – Привет, Антошка, – сказала молодая воспитательница, – тебе так близко идти, а ты весь испачкался. Куда ты только смотришь?
Она бережно отряхнула куски грязи, сняла маленькие сапожки и несколько раз стукнула их друг об друга. 
      – Здравствуйте, Мария Анатольевна, – сказал Антон. Он говорил звонко и четко, всегда правильно выражал мысли и грамотно строил предложения.
Девушка осмотрела тело мальчика и покопалась в волосах.
      – Ну, как там у папы дела? Хорошо себя ведет?
      – Да, папа у меня хороший, – с улыбкой ответил Антоша.
      Будто что-то вспомнив, девушка прекратила диалог и долго шуршала в кармане, не отрывая глаз от ребенка. Антоша задержал дыхание.
      – На, – достав шоколадную конфету, радостно произнесла девушка, – кушай сейчас и иди в столовую.
      – Спасибо большое.
      Мальчик радостно выдохнул и посмотрел большими детскими глазами на воспитательницу, а потом на конфету. Быстро развернул, засунул в рот и начал жадно жевать. До столовой он шел с липким шоколадным ртом и радостными мыслями. На завтраке снова было невкусно. Каша по консистенции клея моментально перебила недавний конфетный привкус.
      Весь день малыш играл с ребятами и радовался детской беззаботной жизни. Семен снова забирал у него игрушки, но Антоша не давал себя обижать, и тем более не хотел показаться слабым в глазах Светки Игнатовой – девочки, которая ему нравилась.
      Ближе к вечеру мальчиком овладевала грусть и усталость. Ребят становилось меньше, свободных игрушек больше, воспитательницы начинали наводить порядок и собираться домой.
      – Чем ты сегодня занимался, Антоша? – застегивая куртку у выхода, спросила Мария Анатольевна.
      – Мы сегодня много играли с ребятами и совсем мало готовились к школе.
      – Не торопись. В школе будешь хотеть в садик, – улыбаясь, ответила воспитательница.
      – Я хочу учиться
      – Ты будешь самым умным, – нежно потрепав мальчика, произнесла девушка, – прогуляемся?
      – Пойдемте! – обрадовался мальчик. Они взялись за руки и ушли.
      Сибирская осень уже ранним вечером начинала забирать солнечный свет. Крыльцо детского сада подсвечивалось фонарями, которые отбрасывали тени молодой воспитательницы и маленького мальчика. Мимо них проходили родители с детьми, Антоша вежливо со всеми прощался. Со стороны Мария Анатольевна вполне хорошо вписывалась в роль молодой мамы.
      Еще долго они гуляли по набережной Енисея и говорили обо всем на свете. В детстве временных рамок не существует, только смена одного события на другое создают «вчера», «сегодня» и «завтра». Никаких часов и будильников, для этого есть взрослые.
      Огни правого берега отражались где-то далеко в бурных водах реки. А на левом в свете фонарей и прожекторов шли два силуэта. Иногда навстречу попадались влюбленные парочки, задумчивые одиночки и велосипедисты, но это не мешало им чувствовать себя наедине с шумным городом. Мальчик громко смеялся, бегал по набережной и играл на центральных площадях, разглядывал фасады улицы Мира и проезжающие машины, спрашивал все, что его волновало, позабыв о постоянном голоде, периодическом рукоприкладстве отца, окровавленных шприцах, грязной и рваной одежде. В свою очередь, Мария Анатольевна забывала о своих проблемах с молодым человеком, жильем и родителями. Глядя на Антошу, становилась женственной и мечтала о своих детях. Они оба спасали друг друга и только рядом могли быть настоящими.
      Как мало нужно ребенку. Лишь час прогулки, где его выслушают, поддержат, скажут, что он особенный, может дать покой детской душе и любовь ко всему живому, прощение всех, на кого в обиде, обретение чувства прекрасного и возможность стать по-настоящему наивным и открытым. Мудрый человек всегда учится у детей, разговаривая с ними честно и на равных, глупый же высокомерно игнорирует и презирает детство и сказочный мир, который оно создает.
      Сегодня, прощаясь около дома, он впервые хотел назвать ее мамой. Именно той, которая вселяет надежду и внутренний свет в большую душу с маленьким телом. Но малыш так сильно застеснялся, что обняв Марию Анатольевну, быстро убежал домой.

      Возвращаться домой он не любил. В квартире совсем не было игрушек, по телевизору не шли мультфильмы, а отца допоздна не было, и часто мальчик засыпал с включенным светом и телевизором, потому что боялся быть один.
      Вечером все повторилось. Папа снова взял шприц с ложкой и долго сидел в туалете. Так бывало, когда он выигрывал в карты. Мальчик боялся думать, что происходит, и научился не обращать на это внимания, уставившись в экран телевизора. Через некоторое время отец выходил и медленно шел во двор, игнорируя существование сына.
      – Сынок, сейчас придут дяди, – сказал возвратившийся отец, – ты их помнишь.
      – Зачем?
      Малыш снова задержал дыхание от волнения и взгляда в стеклянные глаза напротив. Сердце подступило к горлу, но не было столько сил, чтобы плюнуть им в опухшее отцовское лицо.
      – Я сейчас проиграл и мне надо, чтобы ты мне помог, а то дяди побьют папу. Ты же меня любишь? – грубым голосом говорил отец, – а завтра я куплю тебе большую шоколадку.
      – Хорошо, – испуганно отвечал мальчик.
      – Дяди придут, а я уйду погулять.
      Отец говорил медленно и сбивчиво, Антоша ужасно боялся таких моментов, когда он не узнавал отца. Мальчик знал, что одно слово поперек и несогласие сразу скажутся болью на его теле. 
      – Ты немножко потерпи и никому не рассказывай, что с тобой они делали, хорошо? – продолжал отец.
      Мальчик недоверчиво кивнул головой.
После того, как зашли двое взрослых мужчин, которых Антоша иногда встречал, гуляя             во дворе, дверь квартиры плотно закрылась. Мальчик знал, что отец стоит за дверью.
      – Привет, Антошка, иди к дядям на коленочки, – сказал один из двух шатающихся мужчин, – расскажи, как дела в садике.
      ...Черная пелена накрыла когда-то счастливое детство. Страх всего живого и самой жизни заполнил все светлые чувства и воспоминания. Детский голос еще некоторое время звал маму, но воспитательница не приходила… тело начинало ослабевать, чувствительность притуплялась… темнота.

2

      Как же было мучительно устроиться на эту работу. Никогда я еще не испытывал такой физической и моральной нагрузки. Целый месяц испытательного срока показался тяжелее пятилетней пытки высшего образования. Мне приходилось выполнять почти всю мелкую и грязную работу: отгонять бездомных от панорамных окон, которые так и норовили присоединиться к нашему обеденному столу, носить огромные стопы бумаг и мусора, в свободные минуты в главном холе начищать огромные статуэтки обезьянок сандзару, и иногда мне разрешали поработать по специальности.
      Наш офис – одинокое трехэтажное строение на окраине Красноярска. Вокруг него располагался огромный пустырь, где нередко встречались мусорные перекати-поле, а дымящиеся вдали трубы ТЭЦ своим видом напоминали жерла вулканов. В общем, весь этот дикий пейзаж не внушал доверия клиентов и их рвения к услугам компании. Но директор искренне верил, что в скором времени эти участки выкупят московские застройщики и вокруг его скромного здания  появятся огромные и современные жилые комплексы, где всем будут необходимы наши услуги.
      Компания отлично экономила на разнорабочих, когда каждый месяц на испытательный срок принимала несколько молодых и перспективных специалистов, чтобы устроить того, кто лучше всех начищал обезьян. К слову, профессиональные знания мало кого волновали, а иногда становились объектом насмешек директора со средним образованием. Я не исключал, что в будущем, при строительстве жилого комплекса, вместо обеденного перерыва меня будут направлять на помощь строителям, а при заселении людей  –  на помощь грузчикам.
      Всю сознательную жизнь я мечтал о личном кабинете, чистых руках и опрятной одежде, социальных гарантиях и теплых выходных в компании друзей за игрой в карты с банкой пива наперевес. И меня совершенно не заботил вид работы и сфера деятельности, главное это прекрасные условия и отличное настроение.
И вот: «Вы приняты, Сергей Александрович, ждем вас после выходных на вашем новом рабочем месте. Не опаздывайте!» Выходит, что я шел к этому, начиная с детского сада: стать социально приемлемым – работать и не создавать проблем. Быть активной, желающей своей участи, тратящей свою силу и молодость, маленькой шестеренкой, от которой толку, как от этих раздумий. Иногда я даже сравниваю себя с аппендиксом, которого у меня давно нет, я – рудимент, я просто присутствую в этом организме. Главное, не воспаляться и делать вид, что меня не существует, дабы не оказаться удаленным и выброшенным.
      И знаете, я в восторге от своего положения: аттестат, диплом, грамоты и медали бесполезно стоят в моей квартире и напоминают о том, к чему я стремился все эти годы, и тешат мое самолюбие. Только пришлось убрать фотографии, сделанные в детском саду и школе, на которых я в наряде султана, военного и даже космонавта – этакий язвенный смех из светлого прошлого в моё настоящее.
      Теперь у меня есть работа, надо как-нибудь позвонить родителям и обрадовать их. Я сижу на кровати, улыбка и тепло внизу живота меня согревают, я доволен, и новая волна мыслей уносит далеко от реальности.
      Неожиданно раздался звонок, и мой апогейный пузырь тайных желаний разлетелся на короткие, режущие уши отрывки звуков. Решил не поднимать. Наверное, опять банк со своими предложениями взять кредит или оператор связи очень хочет перед сном поинтересоваться качеством работы своей компании. Такие же шестеренки как я...
      Усталость бежит по моему телу и не хочет меня оставлять на ближайшую ночь, я медленно снимаю одежду и бросаю около кровати – уберу завтра. Этот месяц меня очень утомил, и я наконец-то заслуженно отдохну и наберусь сил. Возможно, даже наведу порядок в квартире и приготовлю обед.
      Кровать такая холодная, но это то, что мне сейчас необходимо, чтобы отвлечься от происходящего вокруг. За окном безумная какофония автомобилей, проносящихся по улицам и сигналящих от нетерпения попасть домой, людей, ждущих автобуса, или, идущих на ночную смену рабочих, домашних животных и далеких отрывистых звуков металла, неизвестно откуда исходящих, и кажется, что из этих звуков невозможно вычленить что-то поистине важное и приятное. А может таких звуков совсем не осталось? Я уже и не помню.
      Снова непроизвольные воспоминания уносят меня от реальности. Они как будто чьи-то руки с длинными ногтями и дряблой кожей обволакивают мой мозг и постоянно что-то ищут, а когда находят, глубоко продавливают, впиваясь в мягкие ткани, чтобы дать импульс для душевных изысканий в прошлом, а неприятные ощущения в груди и животе только усиливают эти эмоции.
      С детства я чувствовал, что очень отстаю от сверстников, хотя оценки, знания и увлечения доказывали обратное. Мне постоянно твердили, что я способен на большее, что не нужно лениться и отвлекаться от учебы. И бесконечно показывали на неизвестных мне людей и говорили, чтобы я был как эти дяди и тети. А если вербальные методы воздействия не приносили плодов в виде отличных оценок, то пряжка ремня на ягодицах еще долго напоминала о значимости учебного процесса для будущего, в котором родители видели свои невоплотившиеся мечты.
      Мне двадцать пять лет, и я не обладаю достаточными знаниями, не владею точными науками, не знаю языков, спортсмен из меня тоже не получился, о творчестве и подавно не стоит думать. Все что я могу – это выполнять чопорную работу по графикам и планам, которые за меня уже придумали еще полвека назад. Мне не стыдно и не совестно, искать виновника нет смысла – все очевидно: я в очередной раз копаюсь в себе и ничего не нахожу.
      Усталость снова пробегает по моему телу. Глаза медленно закрываются. Интересно, а много ли тех, кто перед сном тонет в своих невоплотившихся надеждах, упущенных моментах и несбывшихся мечтах? Много ли тех, кто, просыпаясь, ведет себя так, как ни в чем не бывало, улыбается своему отражению в зеркале и не хочет вспоминать свои мысленные баталии прошлого, настоящего и будущего, и тем более что-то менять, но, несмотря на это, находят себя довольно перспективными и счастливыми личностями?
      Я не успел ответить на этот вопрос себе, потому что сладко прибывал в царстве морфея или на другом конце Вселенной, а может в мирах Лавкрафта, Толкиена или в пустоте. Завтра будет утро. Завтра я снова буду учиться пытаться жить.

3

      Сквозь сон слышу звонок будильника и надеюсь, что кто-нибудь его выключит. Всё самому. Я медленно протянул руку и придавил кнопку, словно полуживую муху на подоконнике.
      Ненавижу шесть утра. Всегда удивлялся, что в какое бы время я не лег, время подъема было невыносимым. Состояние полного истощения, все характеристики организма на нуле, ни пять и ни восемь часов сна не давали мне привести себя в порядок. Все тело мне сообщало о том, что это не мой образ жизни.
Я медленно поднялся с кровати и так же медленно, потирая глаза, собрал плечами все дверные проемы от спальни до ванной комнаты. Позже на кухне кофе мне показался слишком крепким, и желание моего организма уволиться в первый рабочий день медленно пропадало.
      Я окончательно проснулся. За окном на удивление было очень мало автомобилей, а пустые тротуары давали возможность дворнягам почувствовать себя домашними псами, по телевизору не шли передачи, под которые просыпается весь средний класс России.
      Сначала я просто улыбнулся, но потом, понимая свою глупость, засмеялся на всю квартиру. Сегодня был первый день моих выходных после месяца непрерывного испытательного срока.
      Спать уже не хотелось, и я снова посмотрел в окно. Ранней весной Красноярск неряшлив и местами безобразен, впрочем, как и все города России, в которых я бывал в это время года. Растаявший черный снег оставлял после себя горы пыли, вместо подснежников появлялись груды мусора и экскременты животных. Обладая фантазией, можно увидеть, как представитель местной фауны, допивая бутылку пива, решается похоронить остатки совести в январском белоснежном снегу. На фоне всей этой угрюмой весенней картины деревья казались черными и неприветливыми.
Но стоило появиться яркому и холодному весеннему солнцу, как город преображался до неузнаваемости: окна домов и стекла бутылок, лежащих на земле, приветливо отражали солнечные лучи, деревья приобретали свой естественный вид, а ранетки, пережившие зиму, радужно краснели на ветках и вокруг дерева. Щебетание и чирикание птиц радостно давало понять, что голуби и вороны – не единственные представители животного мира города. Квартира сияла, и летящая пыль на солнечном свете завораживала. Такое бывает только ранней весной и жарким солнечным летом.
Я совершенно не знал, чем себя занять на предстоящие выходные. Хотелось застелить диван, подмести пол, постирать вещи, навестить родителей и даже что-нибудь почитать. Но вид расправленной манящей постели, огромное количество свободного времени и желание отдохнуть неведомой силой прижали все мое тело на мягкий и еще теплый диван. Я начал тянуться и изгибаться как кошка, зевая и чувствуя приятное ощущение от соприкосновения с постельным бельем. Вдруг снова раздался телефонный звонок. Вздрогнув, я сразу же выключил звук и, не отвечая, продолжил хрустеть не размятым телом, наливая свои конечности кровью. Прекрасные моменты, когда тебе совершенно некуда торопиться, тебя никто не ждет – ты предоставлен себе.
      Рабочие дни – это своего рода валюта. Вот, например, на пять рабочих дней можно приобрести сутки сна, вечер в компании друзей или родственников. Можно обменять на алкоголь и больную с утра голову. Кто-то меняет на работу по дому или за городом. Половина из этих людей даже не вспомнят, какие события происходили в понедельник или среду, но в красках расскажут каждый час выходных. Существовать два дня в неделю так же невыносимо, как отдыхать один месяц в году. Я таже совершенно не помнил свою трудовую неделю и конкретных событий, все смешалось в один рабочий день. Даже сейчас, когда у меня есть время для себя, я полон сил и энергии и могу предоставить себя развитию, обдумать новые идеи, записать свои мысли, сделать что-то для других, я планомерно и целеустремленно упускаю все свои возможности. Словно тошнотик Старт я понимаю все вокруг, но остаюсь неподвижен перед всепоглощающей бездной бытия. Я осознаю силу и ценность времени, но все пускаю на самотек, жизнь медленно стекает в клоаку.
      В очередной раз резкий и неожиданный звук нарушил мой поток мыслей. Странно, но теперь позвонили в дверь. С каждым новым звоном незнакомца мое внутреннее волнение усиливалось и наводило на странные мысли. Я сидел на кровати и перебирал, кому бы я мог понадобиться в такой ранний час выходного дня. Надежда на то, чтобы не открывать, пропала, когда после пяти минут трезвона, неизвестный гость начал колотить в дверь руками. В состоянии невроза я быстро надел старую домашнюю одежду, на голове было сонное взволнованное лицо и гнездо из волос.
Когда я открыл дверь, передо мной оказался Антон Мамонтов по прозвищу Бивень.
      – Идиот! – со злой радостью произнес Бивень.
      Парень бесцеремонно вошел в квартиру и быстро снял с себя верхнюю одежду.
      – Почему ты не отвечаешь на звонки? Я думал, ты уже того… лапками к верху, – сложив руки перед грудью и свесив кисти, Бивень криво улыбался.
      Надев мои домашние тапочки, оценочно взглянул на меня и продолжил:
      – Слушай, у тебя другая одежда есть? Ты мне даже во сне в таком виде приходишь, а на голове что? Ты неисправим, – махнул рукой Мамонтов.
      Мы прошли в зал моей однокомнатной квартиры, и гость с ужасом бросил взгляд на весь беспорядок из грязных вещей, огромного слоя пыли на шкафах и на мятый расправленный диван. Немного подумав, мыча себе под нос, пробормотал:
      – Ты хотя бы бабу заведи себе что ли, живешь как я до встречи с Олечкой.
Олечка представляла собой стокилограммовую сорокалетнюю женщину, которая работала уборщицей в торговом центре, где двадцатипятилетний Бивень применил все свои навыки соблазнения и уже как год не может нарадоваться своему счастью.
      – Привет, Антон, – решил я наконец-то что-то произнести. – Я не думал, что кто-то заявится ко мне так рано, так что извини за беспорядок.
      Самую крепкую дружбу всегда украшает необычное знакомство. Нас свела судьба, а точнее очередь. Мы оба сидели на приеме к врачу, прогуливая важную конференцию писклявого лектора с привычкой причмокивать губами во время перелистывания страниц, а микрофон придавал этим действиям еще более омерзительный характер. Рядом со мной сидел молодой парень двадцати двух лет, низкого роста, с вытянутым лицом и острым носом. Красивые черные вьющиеся волосы, зачесанные назад, придавали ему вид маменькиного сыночка или заядлого альфонса. Он сразу представился Бивнем. От того, что он не блистал знаниями, глупо шутил и не имел особой значимости в коллективе, друзья предпочитали называть его Бивнем, потому как Мамонт звучало слишком гордо и величественно.
      В этот день врач с криками выгнал Бивня из кабинета. Тот, наслушавшись одногруппников, в надежде получить высокую температуру, намазал подмышки зубной пастой, но переборщил с дозировкой. Кабинет заполнился сильным запахом мяты, а на конце градусника висел кусок белого вещества. Черная метка сияла на его медицинской карте. Так с хохотом, уходя из больницы в десять утра, мы направились в бар через дорогу, где положили начало нашей крепкой дружбе.
      Свою мать он не знал с рождения, а отец, местный наркоман, за карточные долги был посажен городскими авторитетами в строящуюся газовую трубу, в которой заварили выход. Через неделю на десятом километре трубы строители нашли  полностью истощенного и слепого мужчину. Отец не смог перенести доставшихся ему неудобств и благополучно застрелился. Напоследок он попросил десятилетнего Антона с честью и достоинством носить фамилию Мамонтов, как его отец.
      На удивление парень вырос уравновешенным и предприимчивым, пользовавшимся большим спросом у старшего поколения девушек (особенно после рассказа своей биографии). Свои недостатки тщательно скрывал, а достоинствами пользовался в полную силу. Но было в его поведении  нечто такое, что мешало Антону полностью интегрироваться в социуме. Я не смог это понять и поэтому наша дружба сохранилась.

      – Что случилось? Ты не мог прийти позже? Это мой первый выходной за месяц, – с легким раздражением сказал я.
      – Не злись, слушай. К нам приезжает, какой-то очень знаменитый деятель современного искусства, и мне предложили помочь в организации его выставки.
Видно, что Антон к этому вопросу подошел ответственно и не хотел огорчать людей, которые видели в нем незаменимого помощника.   
      – Ты для этого так рано ко мне пришел? – с еще большим раздражением сказал я.
      – Ты издеваешься? – его удивленный взгляд упорно смотрел мне в глаза, но казалось, сквозь голову. – Я звонил тебе всю неделю и в конце уже не мог терпеть твоей наглости. Это не по-дружески, Сергей, – сказал он с тоном надвигавшейся обиды.
      – Ах да, точно, прости, – припоминая сброшенные не глядя звонки, ответил я. – Чем я тебе могу помочь?
      – Сейчас, – радостно активизировался Бивень, – необходимо собрать группу ребят, которые нас поддержат и вместе мы все организуем.
      – А что готово на данный момент?
      – Ну, – замялся Бивень, – есть только информация, что он скоро приедет.
      – Отлично! Кто из нас еще идиот? Человек явно столичный приедет к нам в глушь, ты понимаешь, что это может привести к полному провалу? Это равносильно приезду Колумба к индейцам: либо на нас будут тыкать пальцами как на виноватых, либо попытаются убить. Наши люди могут совершенно этого не понять. А вдруг там богохульство, однополые отношения, надругательство над властью или еще какие-нибудь извращения?
      – Да ладно тебе, ты сдаешься, даже не попробовав. Тем более ты знаешь, что больше мне не к кому пойти, другие меня засмеют, а тебя это заинтересовало, вон как встрепенулся, – хитро улыбнулся Мамонтов, – ты сможешь привлечь людей. Тем более, ты соображаешь в искусстве и довольно приятной наружности. Обещаю, что ничего плохого не будет.
      Бивень окинул взглядом мои школьные и институтские грамоты, скромную кучку книг на полке и посмотрел в мои глаза. Он улыбался и понимал, что убедил меня, и мысленно праздновал победу. Я удивился, что он видит во мне не просто офисного работника, а нечто большее, хотя мой образ жизни совершенно обычный и ничем не выделяется. Его неоправданная вера в меня невольно обязывала перед еще неначатым делом. Я чувствовал ответственность.
      – Хорошо, Антон, можешь на меня рассчитывать.
      – Я знал, что ты не откажешь, дружище! Так, теперь нам надо найти еще ребят. Это будет на тебе, а я пока все решу с местными властями и помещением.
Его радость не передать, он махал руками, часто дышал и отрывисто говорил. Бивень восхищался своим планом и еще десять минут рассказывал мысли по поводу выставки, мне они не нравились, потому как напоминали грандиозные планы на жизнь маленького мальчика, который еще не столкнулся с реальным миром.
      – Всё, Сереж, мне надо бежать, – одеваясь, сказал Антон, – и, пожалуйста, отвечай на звонки.
      – Хорошо, обязательно, пока, – ответил я и не понимал, что произошло в минувшие полчаса.
      Я закрыл за ним дверь, немного постоял и послушал спускающиеся шаги Антона. Возобновившаяся тишина в квартире приятно отозвалась в моем теле, и я решил допить свой кофе. Он был холодным и мерзким, и я вспомнил свою бывшую, потом подумал о выставке. Как я могу помочь Антону, когда у меня самого нет друзей, а только знакомые, которые из-за своих проблем и работ не захотят заняться чем-то общим и неприбыльным. Возможно, я найду единомышленников, но единодеятелей – вряд ли. Наши планы и мечты никак не хотели стыковаться с реальностью. Любая мысль с треском лопалась от острых фактов и сомнений.
      Зазвонил телефон, и поток мыслей снова прервался, я сразу же поднял трубку.
      – Да, слушаю.
      – Привет, Серега, как ты? Сегодня вечером наши ребята собираются в баре, не хочешь присоединиться? – возбуждённый быстрый голос скрежетал у меня в ухе.
      – Привет, Олег, неплохая идея, я сегодня свободен, так что весь ваш.
      – Отлично, тогда в восемь на нашем месте.
      – Хорошо, до вечера, – сказал я, и на другом конце провода раздавались отрывистые гудки.
      Олег – бывший староста нашей учебной группы, он всегда был организатором подобных мероприятий даже после окончания института. Я никогда не считал компанию одногруппников дружеской с доверительными отношениями, но неформальную обстановку с выпивкой, музыкой и весельем никогда не мог пропустить. К тому же есть вероятность найти людей, которые захотят помочь нам с Антоном.
      Настроение поднималось и, напевая себе под нос, я начал наводить порядок в квартире. Через пару часов работа была закончена: грязная недельная посуда сияла на полках кухни, на балконе сушилось чистое нижнее и постельное белье, пахнущие свежестью и влагой полы сияли, диван был собран, а лишние вещи красиво лежали в шкафу. Мое идеальное холостятское ложе, теперь можно собираться на встречу.

4

      Я приближался к неоновой вывеске цокольного бара «Надежда». Кто только придумывает эти странные названия, в которых сочетания философских категории и мест для самоуничтожения отвечают на все вопросы бытия? Я слаб в философии, поэтому, явно, что-то не понимаю.
      Музыка постепенно нарастала прямо пропорционально спуску по лестнице, милые провинциальные официантки улыбками встречали нового гостя. В середине зала находилась небольшая площадка со сценой и музыкальными инструментами. Страбоскопы плавно переливались в кальянном дыму. Полукругом располагались столы и барная стойка. По углам бара находились отдельные комнаты для больших компаний, в одной из которых были мои товарищи по институтской скамье. Они радостно завопили при моем появлении, видно, что некоторые пришли раньше установленного времени или это я опоздал на час.
      – Ну, наконец-то, мы думали, ты уже не придешь, –сказал Олег, пожимая мне крепко руку и хлопая по плечу.
      Я со всеми искренне поздоровался, сел на свое место и ощутил пристальный взгляд Карины, как будто она видела насквозь всю мою бесхребетную душонку, о которой никто не знал. Мы посмотрели друг на друга, я неловко улыбнулся и начал разговаривать с ребятами, невольно время от времени возвращая взгляд, и, кажется, что цель ее прихода была именно в том, чтобы пожирать меня ненавистными глазами.
      – Сергей, почему ты опоздал, ты такое пропустил, – крикнул кто-то, и все засмеялись.
      – Задумался, почему так называется бар,– с улыбкой сказал я. А до того, что я пропустил, мне совершенно не было дела.
      – Все просто: мужа хозяйки заведения посадили за убийство инкассаторов, деньги не нашли, а через год его жена открыла этот бар. Слово надежда тут от слов «надо» и «ждать», вот и ждет своего любимого, восхищается им как великим революционером.
      – М-да, как я не догадался.
      Мы продолжали сидеть и мило общаться, некоторые сбивались в группы по интересам, некоторые танцевали и бегали покурить, я успевал везде. И к поздней ночи от выпитого алкоголя мои мысли становились чище, проблемы глобальнее, а язык правдивее.
      – Знаете, о чем я переживаю? Что все эти посиделки, встречи, трёп и выпивка не стоят ничего. Ни-че-го. Это иллюзия отдыха, от которого организму становится хуже, – пошатываясь, но очень громко и уверенно начал я. Все обернулись и смотрели в мою сторону
      – Зато душе хорошо! – крикнул кто-то в оправдание и по-своему был прав.
      – Ничтожна твоя душа, если только так ты можешь ее удовлетворить. Ни-чтож-на, – повторениями я пытался усилить значимость фраз и удержать мысль. – Да и вообще, о чем вы разговариваете? Мы встречаемся, и все наши разговоры только о работе, семье, пошлостях и слухах. Русский человек совершенно разучился коллективно мечтать и воплощать идеи в реальность. В ваших диалогах нет речи о житейской философии и вопросов бытия. Бытия! До обсуждения прочитанного или научного открытия вам и подавно нет дела. Вы живете в информационном вакууме и медленно стареете, поощряя свой будущий старческий маразм и слабоумие, а самое ужасное, что вы также воспитываете детей. Ваша политическая активность кончается тем, что необходимо уничтожить евреев и американцев для прекрасного процветания, не понимая того, что такой патриотизм только поощряет жестокость и становится преградой для объективной оценки реальности.
      – У-у-у, кто-то перепил, – пронеслось по бару.
      Я знал, что меня никто не слушает, все только смотрели на мои крики с жестикуляцией и ждали, когда будет драка. Но это слишком долго было во мне и требовало полного опустошения.
      – А ваша дружба, чем она особенна? – продолжал я. – Тем, что каждый искренне ненавидит друг друга и смеется за его спиной, обсуждает чужой доход, жену, машину и детей? Мы называем себя друзьями, но это не так, мы лишь собутыльники… знакомые. Если у кого-то из нас проблемы, мы прячемся в свои бетонные норы и оттуда даем советы. Стыдно, друзья. С-с-ты-дно!
      – Да ладно тебе, Серега, не все так плохо, не нервничай. Не не-рвни-чай! – передразнил меня Олег. – Пойдем, я отведу тебя домой.
Он взял меня за плечо, и я молча подчинился.
      – Ты очень хороший человек, но слишком много думаешь, так и крыша съехать может.
      – А ты когда думать перестал? Может я пропустил этот период, когда мозг отключается? Помоги мне! Хочу быть как вы!
      Олег промолчал и продолжал вести меня к выходу. За спиной я слышал, как ребята начали меня обсуждать, тоже считая, что я рехнулся. Последний мой взгляд застыл на улыбающемся в восхищении лице Карины, и я не понимал, чему она была рада: моему всеобщему позору, либо тому, что я ухожу. Хотя скорее все вместе. В груди и животе я снова почувствовал неприятное ощущение, и казалось, что в этом городе я вряд ли найду понимания. Музыка отдалялась, и мы оказались на улице.
– С тобой все хорошо? Ты дойдешь?
      – Да, не переживай тут недалеко, как раз протрезвею. Спасибо.
      – Хорошо, удачи,– с улыбкой сказал Олег и быстро пошел обратно.
      – Пока, – ответил я. Хотя можно было и не говорить, никто уже не слушал.
Когда я отошел дальше, меня вырвало.  Спустя несколько минут я разогнул тело, желудок очистился, а голова начала приходить в мое обычное состояние. Ветер холодными руками прикасался к моему лицу и я медленно зашагал домой через набережную Енисея.
      Я не мог понять, что же с ними не так? То ли я глубоко заплываю, то ли они не хотят нырять? Наверное, это счастье – вовремя сообразить, что глубоководное плавание чревато скорой гибелью. У каждого из них за спиной третий десяток лет жизни, полной достатка, семей, карьерного роста и отдыха, – прекрасная участь.
Но всем известные некоторые деятели искусства и науки своим аморальным образом жизни, которые через творчество, мысли и душевное состояние вызывают у меня больше уважения, чем добившиеся своих жалких мечт, гордые собой, мои друзья и знакомые.
      Я, конечно, сам не пример для подражания, хотя может быть это зависть, за невозможность жить как они?
      Это уже не важно. От поворота ключа и моего давления дверь открылась. Я снял обувь и, не раздеваясь, завалился на свой привычный диван.
      «Вот и думай: потакать обезьяноподобным или бессмысленно умереть в пучине внутреннего мира»,  – сказал я самому себе и крепко заснул.

5

      Воскресенье предательски не позволило мне выспаться и, открыв глаза в семь утра, я уже не смог уснуть. К счастью, состояние было легкое и безболезненное. Несколько часов непринуждённо я разгуливал по квартире, пытаясь не думать о вчерашнем позоре, и чем больше игнорировал эти мысли, тем сильнее они проникали в мой и без того пессимистичный мозг. Вины и стыда за сказанное я не ощущал, победного чувства гордости тем более. Беспокойство доставлял тот факт, что меня неправильно поняли, но и это не вызывало у меня приступов совести. Я осуществил свое подсознательное желание – избавится от этого нежелательного общества.
      Думая обо всем этом, я наблюдал, как три яйца медленно подпрыгивали в кипящей воде. Свой скромный завтрак я запил зеленым чаем и снова отправился в кровать набираться сил перед новым этапом моей жизни – карьерой. Что бы там не говорили, но для меня слово карьера образовано от слова карьер. Карьер, который ты роешь вокруг себя, превращая его в свою собственную могильную яму. Для меня работа и профессиональный подъем не были целью, а лишь были средствами существования. Богатство меня не интересовало. Я искренне ждал шанса, который все изменит и подарит мне смысл жизни. Я вспомнил про выставку.
      Раздался звонок и, улыбаясь, я радовался тому, что Бивень на ментальном уровне ощущает меня.
      – Да, слушаю, какие новости?
      – Алло, привет, – нежный женский голос поприветствовал меня, заставив сердце биться чаще.
      Про Бивня я наивно ошибся. 
      – Ничего себе, от тебя звонка я точно не ожидал, –  без особых эмоций ответил я.
      – Знаешь, я была очень рада тебя увидеть и хотела поговорить.
      – Могла бы так и поступить, а не отравлять мне вечер своим взглядом.
      – Перестань, Сереж, мне было неудобно. Тем более, после того, как ты исчез, я не могла набраться смелости тебе снова навязаться.
      – Почему между нами не может быть просто дружеского общения? К чему эти разговоры про навязывание? – взбодрился я и ответил с улыбкой.
      – Ладно, прости, я просто хотела поговорить не по телефону, возможно, мы больше не увидимся.
      – Ты придешь, я как раз порядок навел?
      – Ого, – засмеялась Карина, – это поистине знатное событие, но я хотела, чтобы ты пришел ко мне. Если тебя не затруднит, конечно.
      – К чему эта псевдоинтеллигентность, я тебя сто лет знаю, что с тобой? Конечно, я приду,  поистине не затруднит, – язвительно сказал я.
      – Я очень рада… ну, тогда жду тебя  сегодня в любое время, но только не поздно, – кокетливо ответила Карина
      – Без проблем, жди, дорогуша.
Она положила трубку, гудки нежно и игриво бросали мне вызов. Воспоминания о былых днях (но чаще ночах), проведенных с Кариной, сменили мысли о карьере. Настроение повышалось.
      Напевая армстронговский мотив, пританцовывая и щелкая пальцами, я поплелся в ванну, чтобы привести свою индивидуальность в порядок. И уже скоро на мне красовались расправленная джинсовая рубашка, легкие серые брюки и весенний бежевый плащ, а ноги приятно сжимали  коричневые монки. Жаль, меня не видит мой дружок-альфонс, гардероб которого отразился на моем стиле.
      На улице солнце вовсю напоминало о себе после зимнего отсутствия и приглашало всех на праздник весны. Во дворе мальчишки радостно играли в футбол, показывая свое мастерство пред девочками, которые рядом мило перешептывались, а в беседках их отцы с пивом и руганью играли в нарды. Плащ и лицо медленно нагревались. Щуря глаза, шагая по дворам, я направился к Карине.
      Весной город медленно просыпался: городские службы ремонтировали  и убирали дороги, подготавливали фонтаны и заменяли зимнюю иллюминацию на летнюю. Мамочки с колясками  становились новыми участниками дорожного движения, в это время года их так много, что отдельная глава в правилах дорожного движения и новая категория водительских прав была просто необходимой мерой. Золотая молодежь на иномарках и скромные студенты на родном автопроме яростно делали комплименты, сигналя проходящим мимо девушкам в коротких юбках. Молодые и старые парочки заполняли нагретые солнцем скамейки. Город просто изнемогал от количества любви, похоти и смога. И я невольно попал в этот круговорот. 
      Пятиэтажный дом Карины красным кирпичом выделялся из общей массы серых домов. Я поднялся на третий этаж и позвонил в дверь.
      Меня встретила милая радостная улыбка молодой девушки, ее белые зубы и тонкие губы были неповторимы. Сначала Бог создал ее улыбку и только потом дополнил телом, а не наоборот. К тому же, очень неплохим телом, все оно дышало упругостью, словно созревшее яблоко, наполненное сочной мякотью, а шелковый халат до колен с подвязкой на поясе и длинные волосы превращали ее в тайну, разгадку которой хотелось замедлить. Я старался не показывать своих эмоций.
      – Привет, Сереж, – обнимая и целуя меня в щеку, произнесла она.
      – Привет, ты отлично выглядишь. Прости, я совсем забыл что-нибудь купить к чаю, давай я быстро схожу, хорошо? – я сказал это ради приличия, денег у меня практически не было.
      – Ну, перестань, давай, раздевайся уже, все есть у меня. Как там погода? Я сегодня совсем не выходила на улицу.
      У нее был нежный и приятный голос. Неважно, что она говорила, мне хотелось, чтобы она не останавливалась. Мне напоминало это влюбленность в иностранную песню, смысла которой не понимаешь, но включаешь снова и снова, пропуская через себя каждое слово и каждую ноту. К сожалению, после нескольких дней постоянного проигрывания, такие песни ужасно надоедают, но периодически возвращаешься, вспоминая то приятное время, проведенное с ней. Вот и я вернулся...
      – Погода просто прекрасная, хорошо, что я не настоял на том, чтобы ты пришла ко мне, – улыбаясь, сказал я.
      – Как тебе удается так завуалировано хамить? – приятным голосом сказала Карина.
      – Я тебе только из-за этого и нравлюсь.
      – Ну, вот опять, – засмеялась она, – пойдем в зал, выпьем вина за нашу встречу.
      – А односолодового шотландского виски нет? Знаешь, такого с яркими выраженными нотками хереса и ароматом торфа – в лучших традициях Макаллана.
      – Ты неисправимый ханжа и сноб, твой уровень – паленая водка со жженым сахаром, разлитая в бутылки из под виски. Как же я скучала по всему этому, ты не представляешь – мило смеясь, продолжала она.
      Часто, в больших дружеских компаниях есть одна девушка, которая предпочитает периодически заводить «серьезные» отношения с парнями из этого круга лиц, примеряя их достоинства на себе. Карина не считала себя проституткой или половой альтруисткой и никогда ни искала выгоды. Секс для нее был спортом, где она профессионально вела турнирную таблицу, делала ставки и активно болела за финалистов. Удивительно, но чувства и секс она разделяла и никогда не смела переступать эту черту, одинаково радуясь как при виде цветов, так и мужских гениталий. В общем, так мы с ней и подружились и не через цветы, естественно. Сейчас компании давно нет, но с ней нас дружба связывала до сих пор, наверное, я возглавлял турнирную таблицу.
      Я удобно расположился на мягком кожаном диване, Карина села недалеко, так, что  мы могли полностью видеть друг друга.
      – Почему ты сказала, что эта встреча может быть последней? – произнес я и коснулся ее бокала своим.
      – Я решила переехать в Петербург.
      – Хм, зачем? – удивленно сказал я и скептически посмотрел на нее.
      В следующие пол часа ее квартира превратилась в Невский проспект. Она много говорила о Санкт-Петербурге, его красоте и прекрасных людях. Сама она там не была, как и половина россиян, духовно и физически она ощущала себя частью этого города, считая себя лишней в сибирской глуши. Карина продолжала лепетать различные факты про культурную столицу, вычитанные на брошюрах и увиденные по телевизору. В это время я оглядел ее пустые книжные полки, плакаты современных эстрадных певцов и актеров глупых западных комедий.
      В один момент мне стало противно от ее дикого стремления присоединиться к интеллигентному обществу. Ее представления об этом городе застряли на балах, пышных платьях, сумасшедших историях любви и дуэлях XVIII-XIX веков – настоящая Настасья Филипповна Достоевского. Пожалуй, на школьной программе девятого класса и брошюрах ее культурное развитие замедлило ход.
      – Послушай, –  начал я задумчиво бормотать, – ты совершенно не интересуешься культурой, историей, писателями и современными реалиями Питера, тебя волнует лишь красота фасадов и Невы, ты не понимаешь, что интеллигентным, культурным и образованным ты делаешь себя сам, и место здесь не имеет значения. Ты уверена, что элита Санкт-Петербурга ждет тебя, такую тонкую и душевную натуру?
«Твой максимум – официантка в местной забегаловке и красивые фотографии города с философскими размышлениями в социальных сетях»,  – подумал я.
      – Что ты там бормочешь себе под нос? Я не понимаю тебя ,– с детской обидой произнесла Карина.
      – Говорю, красивый халат, – я перенесся обратно в ее квартиру, – жених подарил?
      – Да, бегает тут один с работы, уже полгода хочет в жены взять: цветы дарит, на машине катает, ревнует, – в это время Карина села на мои ноги лицом ко мне и начала расстёгивать рубашку, мои руки, как змеи, уже скользили по ее бедрам. Она была без белья.
      – А что, он тебе не нравится? – продолжал я поддерживать разговор.
      – Нравится, наверное, я даже соглашусь на его предложение. Он хороший, умный, перспективный, – все перечисления она сопровождала поцелуями,– да и отец из него хороший будет. Думаю, в следующем месяце распишемся и в течение года уедем.
      – А как же я?
      – Ну, пока я здесь просто звони пораньше, если надумаешь прийти, чтобы я все уладила, – ущипнув меня, она хитро улыбалась.
      – Отлично, – шепотом сказал, я и мы слились в страсти, точнее она.
Я снова задумался, о том, что все мечтают о переезде из своего тусклого и скучного города, от глупых и неинтересных людей, от грязи и тоски, а, переезжая, видят то же самое или просто не хотят замечать, прикрывая это красивыми фотографиями нового места жительства. Самоутверждаясь перед невеждами, которые так и остались в своих сибирских городах и деревнях, не понимают, что душевная низость в них самих. Стремление Карины к великому сомнительно соответствовало ее духовному состоянию и похоти. Она больше напоминала провинциалку, приехавшую в Москву за счастливой жизнью, получившую убогую комнату на окраине города.       Провинциалку, которой день и ночь приходится работать, чтобы прокормить себя и оплатить учебу, полагаясь на любого парня, который пообещает райское будущее.
      – Извини, Карин, давай не сегодня, – отталкивая ее, сказал я.
      – Что с тобой? Я больше тебе неинтересна?
      – Нет, мне хорошо с тобой, просто не сегодня.
      – Ты расстроился, что я уезжаю? – с улыбкой спросила она.
      – Да, – летая в облаках, отвечал я на ее вопросы.
      – Как это мило и приятно, правда, – и она крепко обняла меня за шею.
      – Пока ты не уехала, помоги мне с Мамонтовым одно дело провернуть.
      – Мамонтов – это тот странный парень? С чем помочь-то?
      – Нужна помощь в организации выставки современного искусства.
      – Сереж, тебе делать нечего что ли? Этот твой Мамантов постоянно всякие глупости придумывает.
      – Ладно, надеюсь, в Питере ты займешься чем-нибудь более важным и стоящим, – сказал я это с надвигающимся раздражением и поднялся с дивана.
      – Что с тобой? Я хочу помочь тебе.
      – Тогда я позвоню тебе, и мы решим, что будем делать.
      – Хорошо, Сереженька, ты уже уходишь? – грустными глазами посмотрела она на меня.
      – Да, извини, надо идти.
      Быстро одеваясь, я посмотрел на Карину, ее уголки губ тихо и непроизвольно подергивались, а глаза от надвигающихся слез отражали больше света. Я сделал вид, будто ничего не заметил, поцеловал ее в губы, вышел за дверь, и ускоренным шагом спустился вниз.
      «И все же, почему между нами не может быть дружеского общения?» – подумал я и медленно пошел домой, совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг, меня волновало лишь происходящее во мне.
      Дома я позвонил Бивню, но он не брал трубку.

6

      Мальчик зашел в квартиру и с прихожей увидел отца, пьющего чай. Не так давно, исхудавшего и ослепшего, его привезли спасатели. Став спокойным, вежливым и внимательным он походил на того отца, о котором всю свою жизнь мечтал мальчик. Антон удивлялся тому, как слепота глаз помогает прозреть душе. Он снял свои поношенные и грязные ботинки, положил пакет с учебниками рядом и прошел на кухню. Грязные окна, желтые пятна на подоконнике, столе и полу, мусор и тараканы стали привычной средой обитания никому ненужного семейства Мамонтовых, которое еле-еле сводило концы с концами.
      – Пока вся западная Россия решает, куда деть ваучеры, Сибирь находится в неведении и ищет утешение в алкоголе, преступности и чеченских войнах. Боюсь представлять, что будет у тебя, сынок, в моем возрасте, – стуча пальцами, бормотал себе под нос отец.
      По дороге домой Антон мучился одним и тем же вопросом, который последнее время часто появлялся в его мыслях.
      – Папа, почему у всех есть мамы, а у меня нет? – спокойно спросил Антон. – Она умерла?
      – Я разве тебе не рассказывал? – забеспокоился отец и в воздухе начал ощупывать стоящую перед собой посуду.
      Мальчик помог отцу найти кружку и посмотрел в его пустые незрячие глаза. Они напоминали ему моменты детства, когда отец в наркотическом опьянении возвращался домой и таким же взглядом смотрел сквозь сына. Антон с жалостью посмотрел в его лицо и вытер пару стекающих слез со своих щек.
      – Нет, никогда не рассказывал. Или я забыл… – сказал мальчик. – В школе ребята и их родители часто спрашивают, где моя мама, а я даже не знаю, что ответить.
      Десятилетний Антон считал своим долгом помогать отцу и находиться все время после школы рядом с ним. Дворовые и школьные знакомые дружно отвернулись от него, смеясь над бедной одеждой и слепым родителем. Детская жестокость не знает границ, но Антон всех прощал и не держал на них зла, шел на примирение и с синяком под глазом улыбался обидчику. Девочки и подавно его избегали, кроме одноклассницы с подобной участью. Всеми гонимые дети выдерживали унижения со стороны окружающих –  от одноклассников до школьных охранников. Подзатыльники, презренные взгляды чужих родителей, грубые слова и козни давно стали для них настолько привычной атмосферой, что боль давно не ощущалась. Но вопреки этому, где-то в глубине одинокой детской души рос прекрасный цветок, оберегаемый внутренним богатством и любовью ко всему окружающему.
      – Сынок, честно, я ничего об этом не знаю и лишь могу предполагать. Когда ты родился, через пару дней она сбежала из больницы.
      – Почему она со мной так поступила? – Антон залился слезами и обнял отца. – Я же ничего ей не сделал. Папа, я так хочу, чтобы было все по-другому.
      – Ну что ты, дорогой, не плачь, ты уже большой мальчик. Наверное, она нас не любила, я и ты были обузой для воплощения ее мечты, – отец отхлебнул чай, чтобы разбить надвигающийся ком в горле, – Да, малыш, твоя мать хотела посмотреть мир, стать богатой и известной.
      Антон тихо всхлипывал и с гордостью представлял свою маму на экранах телевизора и в дорогих машинах. Он желал ей только лучшего.
      – Не злись на нее, Антоша, мы были молоды и делали ошибки. Я тоже их совершал и ужасно виню себя за это, надеюсь, ты станешь другим, во много раз лучше всех нас.
      Мальчик поднялся и вытер мокрые щеки. Глаза отца были полны слез, но взгляд так и оставался безразличным.
      – Принеси мне ружье и коробку из сейфа, – протянув ключи, неожиданно сказал отец, – хочу почувствовать оружие, ты не представляешь, как я скучаю по охоте.
      Мальчик долго открывал старый потрепанный сейф. Перед его лицом во весь рост стояло двуствольное ружье с резным рисунком животных на прикладе, рядом с оружием находилась старая коробка от обуви, набитая деньгами. Он по отдельности принес все отцу и со вниманием наблюдал.
      – Еще раз прошу тебя, малыш, не будь таким, как мы, стань в миллионы раз лучше и сильнее, с гордостью носи фамилию Мамонтов, – глотая новый ком, произнес отец, – вот, возьми.
      Отец отодвинул коробку с деньгами в сторону сына. Антон молча ее взял и прижал к себе.
      – Это лишь малая часть того, что я могу тебе дать. Прости меня, сынок, – продолжал отец, – отдай их старенькой соседке, она знает, как лучше их потратить на тебя, хорошо?
      – Хорошо, пап, я пойду, прогуляюсь.
      Он посмотрел на отца, нежно гладящего ружье. Антон молчал и все понимал, и боялся о чем-либо думать. Ему даже хотелось обмануть его, хлопнув входной дверью и наблюдать дальше за происходящим, но испугался. Он вышел во двор и увидел соседку.
      На улице царствовала весна. Пустой двор с гниющей деревянной горкой и качелями наполнялся детворой, и звонкий смех вселял жизнь в квартиры с открытыми форточками. Недалеко ребята постарше с портфелями прыгали по гаражам и делали первые сигаретные затяжки. Город изнемогал от грязи, страданий и надежды.
      – Здравствуйте, это вам папа передал, – сказал мальчик. – Говорит, что вы лучше знаете, как этим распорядиться.
      – Господи! – взявшись за голову крикнула бабушка и побежала в дом.
Глухой и громкий звук пронзил двор. Все перестали заниматься своими делами и как суслики подняли головы, ища опасность. Казалось, что город опустел, и лишь качели скрипели на ветру. Громкий и короткий  «Пух» вонзился в  уши Антона, и клеймом в памяти напоминал о дешевизне жизни. 

7

      Снова шесть утра. Именно в этот момент начинаешь проклинать свою работу. Шесть утра – это как фундамент, который ты закладываешь вечером, когда ставишь будильник, а утренние пробки, опоздание, физиономия начальника и восемь часов работы – как кирпичи, наслаиваются друг на друга, выстраивая твой любимый офис.
Нужно побриться и привести себя в порядок, а между тем приготовить кофе и глазунью. Настроение не самое плохое, а ожидание чего-то нового волновало и отвлекало от дурных мыслей и воспоминаний о прошедших выходных.
      Природа и город снова напоминали закат человечества: огромный, расстилающийся по горизонту ком серого облака, гонимый сильным ветром, бушевал над моей головой. Сонные и мрачные люди вываливались из своих нор и шли в неизвестных направлениях, потупив лица. Я чувствовал себя в таинственном и зловещем Иннсмуте. Когда я был у автобусной остановки, кипящие облака начали периодически пропускать солнечные лучи – значит, все может кончиться не так       плохо, как начиналось.
      В автобусе было просторно, и уже привычное у окна место в конце салона согревалось моим телом. Кондуктор лениво отсчитала сдачу от моего полтинника, и медленно волочась по салону движущегося автобуса села на свое место.
      – Женщина, разбудите меня на пустыре, около офисного здания, – крикнул я через весь автобус.
      – Я помню, разбужу, – ответила кондуктор и по-матерински взглянула на меня.
Спать впервые не хотелось, но лишняя предосторожность не помешает. Мы медленно рассекали по сонному и мрачному городу, но резкое торможение перебило весь настрой. Двери открылись. Она быстро забежала в автобус и впопыхах сыпалась благодарностями. Растрепанные волосы лежали на белом пальто, которое нежно обнимало ее тело. Пространство вокруг нее будто преобразилось.
      Не помню, чтобы за месяц испытательного срока она ездила по одному маршруту со мной, хотя откуда мне знать, когда я просыпался от толчков кондуктора, а до офиса шел, смотря только себе под ноги.
      Она не садилась, чтобы не помять одежду. Одной рукой придерживалась за поручень, а другой за бежевую красивую сумочку.
      Я ее знал… косвенно, к сожалению. Она работала помощником бухгалтера в другом конце здания, и иногда мне приходилось тревожить ее своим присутствием, передавая кипу бумаг с отчетами.
      Я старался прикасаться к ее взгляду, и одновременно осторожничал, чтобы не быть замеченным. Не то чтобы я был неопытен и скромен в этих делах, но она вызывала у меня особую бурю эмоций. Желание телесной близости приходило в последнюю очередь, она вызывала чувства выше. Мне хотелось просто выпить с ней кофе или поправить ее растрепанные волосы, узнать, как поживают ее родители или хорошо ли она сегодня спала. То, что меня связывал с ней только неловкий контакт глаз, который тут же потуплялся, если длился больше секунды, придавал нашим «отношениям» особое таинство.
      Когда я смотрел на нее, то чувствовал, что она – другая, что-то ментальное и чувственное витало в воздухе между нами. Нежные и теплые черты лица придавали ей внешность восемнадцатилетней девушки, а выразительные глаза ласково трогали взглядом все окружающие пространство. Она не была красива, красивые девушки все одинаковы и обречены на несчастье. Она была милой и естественной, казалась незащищенной и в то же время непреступной. У таких девушек мало друзей, они тяжело восприимчивы к флирту и вниманию, от этого к своим двадцати пяти годам ее парней можно пересчитать на двух или трех пальцах руки.
      В моей жизни было достаточно продолжительных отношений и случайных связей, чтобы немного понять женский пол, но основой союза служили постель и развлечения – главный движущий вектор молодых. Окончательно девушки ко мне привязывались, когда понимали, что секс со мной – это лучше, чем цветы от меня. Конечно, это очень льстит, заядлые гуляющие девушки становились женами декабристов, но после утех оставалась скука, занудство и истерики, что на одной потенции вряд ли потянешь даже с гиперсексуальностью. Поэтому сейчас я искал душевную близость, а только потом мятое и мокрое ложе.
      Двери автобуса открылись, и я прервал свои рассуждения, вышел за спутницей и поплелся по ее следам в офис. Мне было ужасно стыдно представлять, что целый месяц она ездила со мной на работу, а я, нежно сопя, пускал слюни себе на пиджак. А вид того, как меня будит кондуктор, наверное, был еще омерзительней. Оставалось медленно идти  и, вторя ее шагам, напевать про себя синатровский мотив.

      – Здравствуйте, Сергей, можно ваш пропуск?
      – Всегда удивлялся такому режиму в этом захолустье, мы же не в Пентагоне работаем и даже не в Кремле, – доставая документы, пробубнил я себе под нос.
      – Порядок начинается с малого, недооцениваете вы охрану, – улыбаясь, сказал старичок, в прошлом полковник МВД.
      С милой девушкой мы разминулись, и я медленно пошел к своему старшему менеджеру Никите Попову.
      – Привет, Никит, – с улыбкой сказал я.
      – Нужно говорить «Здравствуйте» своему начальству, Сергей. Первый день, а вы уже забываетесь.
      – Относись к своим работникам так, как будто они твои друзья, ибо юридические права не выше естественных общечеловеческих, – словно сам Моисей говорил моим голосом. Но потом я засмеялся, и мы с Никитой крепко пожали друг другу руки.
      Он был целеустремленным парнем, которого волновали лишь опыт и хорошая характеристика. И только на этих основаниях его отец (крупный бизнесмен и человек старой закалки) примет Никиту в семейный бизнес. Отныне он максимально подыгрывал начальству и иногда так сильно, что было противно на все это смотреть. Но он заранее предупредил нас о своей проблеме, и все с пониманием относились к его действиям.
      – Пойдем, я покажу твое рабочее место, твой старт и поле для креатива, – сказал Никита.
      – Это ты точно подметил, тебе повезло, что твой  старт – это креатив отца.
      – Ты рассуждаешь как половина россиян, когда видят детей богатых родителей, – брезгливо ответил менеджер. – Но это и есть семейный бизнес, каждое новое поколение семьи развивает и увеличивает заслуги старого поколения. Так рождаются корпорации, так сохраняются традиции и так развивается общество.
      – Ты, конечно, красиво говоришь, но только корпорации увядают, традиции развращаются, а общество деградирует, надеюсь, ты все исправишь,  – улыбаясь, сказал я. Никита промолчал.
      Мы приближались к моему рабочему месту. Квадрат со стенками, как в общественном туалете торговых центров, приятно радовал тем, что не был исписан похабными и гомосексуальными фразами. В остальном, компьютер, принтер, канцелярские принадлежности и мебель были обычными орудиями труда современного гомо сапиенса.
      – Вот тебе кое-какие данные, необходимо составить статистику, во время обеда мы ее обсудим. Будут вопросы – обращайся.
      – Хорошо, спасибо, Никит.
      И мы принялись за работу. Он раздавал задания сотрудникам – сотрудники их выполняли. Легче и полнее описания не придумаешь.
      Маленькие, высоко располагающиеся окна отдела не давали погрузиться с мыслями в перспективу весенних пейзажей и солнца, которое к обеду разогнало тучи и ветер.
      Свое задание я выполнил за час и молча сидел, чтобы не получить еще пару документов и бумаг вместо благодарности за первую работу. Все остальное время я бездельничал: рисовал на листах, играл в карты с компьютером и иногда вспоминал о помощнице бухгалтера и думал, что было бы неплохо с ней подружиться.

8

      Во время обеда мы сидели в небольшой столовой офиса, где приятные нежно-зеленые стены, большой стол и вся необходимая бытовая техника своим видом способствовали быстрому перевариванию пищи. Слева от меня сидел бывший мелкий предприниматель Артем, который несколько лет назад прогорел и до сих пор выплачивает долги, справа восседал толстый, но вполне приятный на вид и общение рядовой сотрудник, как и я, но старше на двадцать лет, – Александр Семенович.
Вместе мы по-приятельски беседовали и уплетали заказанную пиццу, пока не зашла мило беседующая парочка из метросексуала, работающего в соседнем отделе, и девушки, о которой я думаю с самого утра. Они сделали друг другу кофе и,улыбаясь, сели рядом с нами, так, что было слышно, о чем они говорили.
      – Знаешь, мне очень хочется помогать больным детям, нищим, животным, всем тем, кто не может полноценно радоваться каждому прожитому дню. Ради этого я стараюсь пробиться в высшее звено и открыть свое дело, так что в этом мы с тобой похожи, – искренне говорил этот парень, но чувство собственного достоинства и гордость выдавали его вранье.
      Внутри меня закипал вулкан ревности, в котором лава состояла из ее улыбок этому сладкому созданию. И я не выдержал:
      – А разве сейчас ты ничего не можешь сделать для этих людей в тяжелом положении или для животных?
      – Нет, сейчас я не обладаю ни временем, ни средствами и из-за этого очень переживаю, – уверенно ответил он, словно ожидал моего вопроса.
      – Это же лицемерие, – жуя, произнес я.
      Красавчик засмеялся, но был не готов к такой резкой грубости:
      – От чего же?
      – Если ты сейчас не способен выделить время на выходных: купить коробку конфет или фруктов и съездить в онкологический центр или детдом, накормить бездомного кота или элементарно перевести сто рублей на благотворительный счет, то почему ты считаешь, что свалившееся богатство превратит тебя в филантропа?
      В ответ он начал мычать и собираться с мыслями, но я перебил:
      – Осмелюсь предположить, что ты станешь жадным и хуже того, будешь призирать эти классы. Чувства сострадания и самопожертвования – врожденные качества личности (которые очень сложно приобрести в жизни), и они не требуют наличия денег. В основном, под этим скрываются лицемерие, способ произвести впечатление и альтруизм, как форма эгоизма. Если я ошибаюсь, то тебе и твоей девушке не составит труда приютить бедное бездомное животное, – я наконец-то проглотил кусок, который жевал весь диалог и приятно улыбнулся всем присутствующим. 
      – Мы не встречаемся, – резко и одновременно мило ответила девушка.
      – Пойдем, Кристиночка, я допил, – быстро собираясь, сказал парень.
      – Иди, я еще немного побуду здесь. Встретимся позже, – безучастно произнесла девушка.
      После ухода моего неудавшегося оппонента, Артем не моргая смотрел на меня, Александр Семенович хитро улыбался, а девушка в стороне заваривала кофе. Была тишина.
      В тишине было что-то отвратительное, груз дискомфорта и вины давил на мои плечи. Я быстро удалился на свое рабочее место. Было приятно узнать ее имя и немного жаль того парня. Никита так и не пришел проверить отчетность. 

      Я мирно сидел в своем квадрате.
      – Это был порыв интеллектуальной ревности? – сказал проходивший мимо Александр Семенович.
      – Говорить о высоком, чтобы залезть девушке под юбку – самый крайний и унизительный способ для парня, я не мог этого допустить, – улыбаясь, я продолжал печатать, – лучше бы она с тобой общалась.
      – Ой, да ну тебя, она мне в дочери годится, – смеялся мой коллега, – а вот ты шанс не упускай. Пока ты не захлопнул за собой дверь в столовой, она смотрела только на тебя, – хитро продолжал он, а затем скрылся в офисных коробках.
      К концу рабочего дня я чувствовал себя прекрасно. Дорога домой показалась быстрой и легкой. Мимо меня плыли забитые до отказа советские панельные дома, где каждый балкон это целая эпоха и произведение искусства. Погода радовала своим теплом и мягким светом солнца, которое через пару часов устремится к красному закату

9

      Утром я проделал все привычные для себя процедуры, но только более качественно, обращая внимания на все мелочи, как будто это было нужно не мне, а кому-то другому.
      Позже я ехал на работу в ожидании остановки Кристины. Она приятно вошла в салон, оглядела присутствующих и на несколько секунд остановила свой взгляд на мне, вспоминая, что где-то меня видела, но, засмущавшись от моего приветствующего кивка головой, быстро заняла свое привычное место и всю поездку смотрела в окно.
По дороге в офис я решил позвонить Антону, но он и не думал отвечать. Он редко пропадал на такое продолжительное время, и меня начинало это беспокоить. К счастью, старый охранник отвлек мои мысли спором с Александром Семеновичем о важности сирийского конфликта и участия в нем России. Я молча с ними поздоровался и немного послушал, мимо нас в офис продолжали приходить сотрудники, и серьезный спор постоянно прерывался на улыбки и приветствия.
      Это был типичный бессмысленный диалог кухонного пацифиста и диванного милитариста, спор на бытовом языке с крепким словцом между строк, их знания о политике и реальных государственных положениях в мире строились на информации из федеральных каналов и популярных новостных сайтов, но было интересно на все это смотреть.
      – Сергей, а ты чего думаешь по этому поводу? – неожиданно обратился ко мне Александр Семенович. Наверное, исчерпал все аргументы и искал моей поддержки.
Я опешил, потому что совершенно не вникал в смысл диалога, меня привлекало их чувственное выражение эмоций, интересные фразы, движения и мысли о важности споров для самоактуализации человека.
      – Эм-м, я думаю, что иногда спорить просто необходимо, но нужно спорить грамотно, конструктивно аргументируя свою позицию и уважать мнения оппонентов. Это способствует личностному росту и самоутверждению в компании, а также придает форму и объем вашим идеям. Любой спор, критика и мнение дают возможность взглянуть на вашу идею с другой стороны, усмотреть упущенные мелочи и внести что-то новое. А иногда это просто интересно… – отстранённо, на своей волне произнес я.
      – Слышишь, умник, что ты несешь? – по-доброму сказал охранник и взъерошил мои волосы. – Не мешай двум пожившим мужикам говорить.
      – Ой-ой, куда деваться, простите, удаляюсь.
      – Да я тоже уже собираюсь. Пойдем, Серега, – улыбнулся Александр Семенович, и мы вмести пошли на свои рабочие места.
      По пути, он спросил:
      – Что ты мне помочь не мог? Про какие-то споры начал заливать.
      – Александр Семёнович, я спас вас от надвигающегося конфликта. Вы до ужаса миролюбивый человек, но вы действительно думали навязать свою идеологию бывшему полковнику милиции, который тридцать лет отдал государству? – в непонимании спросил я. – Пожалейте свои нервы, а то на работу не останется.
      – Отчасти ты прав, сразу я об этом и не подумал. Если бы он принял мою позицию, то ему бы пришлось выкинуть всю свою сознательную жизнь. И, мне кажется, он это понимал и защищал не государство, а свою память и опыт.
      – Вот именно, – с удовлетворением произнес я. – И вообще, к пацифистам в России относятся с пренебрежением, а к эмигрантам, как к врагам народа.
Александр Семенович задумчиво с одобрением кивал головой.
      – Все это следствие исторической пропаганды и придания святости многовековым страданиям русского мира, которые с детства зиждется в умах пролетариата, люмпенов и маргиналов, не понимающих, что часть их страданий от личной безалаберности, мещанства, эгоизма чиновников и слабой внутренней политики государства, а только потом от внешних существующих и несуществующих врагов, – дополнил я, с удовольствием смакуя мысль.
      – Сергей, ты, несомненно, прав! Я тоже часто об этом задумываюсь, – так же задумчиво ответил Александр Семенович.
      – Ну и зря, а я не задумываюсь. Если мысль не приводит к действиям, то и цена ей грош, – ответил я перед тем, как сесть за компьютер своего стола.
      – Ты умный и способный парень, зря ты прозябаешь здесь. Усохнут мозги твои тут… – с жалостью произнес он, – ну, ладно, не скучай, удачного дня.
      – Спасибо, Александр Семенович. 
      День проходил очень странно, меня постоянно отвлекали посторонние мысли, и работа шла медленно. Я много думал о прожитой жизни, вспоминал людей, которые встречались на моем пути. Во время обеда я позвонил родителям, пообещал их как-нибудь навестить и помочь по дому. Иногда совестно, что не можешь уделить должного внимания действительно важным людям и делам, отвлекаясь на совершенно ненужные вещи и события.
      Антон по-прежнему не отвечал на звонки, и после работы я решил, что обязательно зайду к нему. Надеюсь, у него все получается с выставкой.
Мне всегда приходилось переживать за людей (даже незнакомых), которые пытаются сделать в жизни что-то из ряда вон выходящее, или занимаются любимым делом, не задумываясь о последствиях и не учитывая мнениях других. Я любил созерцать, оставаясь безучастным, и мне это нравилось. Никакой зависти или укора, только восхищение и полезные советы.
      К сожалению, с Кристиной за весь день мы больше не пересеклись. Только Никита нахваливал мою работу, постоянно усложняя ее и увеличивая объем. К тому же было очень жарко, как будто солнце направило свои лучи прямо на здание офиса, оставляя в холоде несколько гектаров пустого поля вокруг нас.

10

      Двое молодых ребят, громко смеясь, зашли в бар и заказали выпить. Людские взгляды были полны непонимания и личного оскорбления за употребление алкоголя во время завтрака. Как будто пару стаканов пойла утром понедельника в тысячи раз вреднее, чем несколько литров в пятницу вечером. Милая официантка с улыбкой протерла стол и поставила два наполненных стакана.
      – От тебя до сих пор пахнет зубной пастой, – смеясь, сказал Сергей.
      – Поверь, если бы я начал уставать на этой конференции, то наверняка сделал бы что-нибудь нехорошее, – сказал Антон.
      – Например?
      – Вполне мог встать и послать к черту весь этот скоп людей или с храпом уснуть, сирот все равно не исключают, – безразлично отвечал Бивень, попивая виски, – а если и исключат, то жалеть не буду, все равно весь учебный процесс построен на подхалимстве и лицемерии.
      – У тебя нет семьи? Прости… так неожиданно.
      – Ой, только без жалости, – улыбнулся собеседник.
      Антон и Сергей мгновенно находили темы для обсуждения. Каждый из них радостно вскрикивал и одобряюще мычал, когда их взгляды совпадали. А общие интересы и широта взглядов только сильнее укрепляли их дружбу. Удивлялись они и разности социально-классового и семейного положения: ребенок из богатой полноценной семьи, не видевший страданий и сын наркомана с детства лишенный мира в душе. Редкий случай для жизни, но так обычен для романов.
      Они выпили еще пару стаканов, и общение стало откровеннее.
      – Вот скажи, Антон, что бы ты хотел сделать в этой жизни?
      – Как и любой нормально развивающийся молодой человек, необременённый семьей, работой, кредитами и учебой, –  только великие вещи.
      – И кем ты себя видишь?
      – А это уже другой вопрос, – кривя рот, сказал Антон, – честно, не знаю.
      – То есть, ты хочешь делать великие вещи, но даже малейшего понятия не имеешь какие вещи и как их делать? – недоумевающе, спрашивал Сергей, – а как же «не умеешь – не берись»?
      – Совершенно верно, но не знаю и не хочу знать. Я такой человек, понимаешь?
      – И какой?
      Антон задумался и периодически посматривал на пустеющий стакан. «Повторите еще, будьте добры. Спасибо», – крикнул он. Немного поелозил на стуле и со вздохом начал отвечать на вопрос.
      – Все искусство мира без исключения имеет форму и содержание, – сказал он сосредоточенно, боясь потерять мысль. – Ну так вот, художник – адресант, который пишет письмо. Он создает произведение искусства и вкладывает в него свой некий тайный или нетайный смысл, желает донести свое произведение до определенного круга лиц и остаться в памяти людей. Создав, художник складывает конверт, запечатывает и отправляет адресату в виде перфоманса, выставки, спектакля или инсталляции… в общем, людям. Но каждый человек, открыв конверт, читает его по-своему.
      – Ты хочешь сказать, что нет хорошего или плохого искусства, есть те, кто читают его правильно и неправильно?
      – Да, и вот тут начинается разрыв шаблонов, что есть правильное и неправильное, но я не об этом. Художник пишет письмо. Письмо – содержание, конверт – форма. Все люди получают конверт, но есть те, кто открыв его, видят пустой лист. Вот такой я человек. Пустой, безучастный и безыдейный, откуда в моей голове появятся великие мысли?
      Антон снова задумался. Несколько раз хотел что-то начать говорить, но только шевелил губами и делал странные движения телом. Пару минут ребята молчали, думая о своем.
      – Ну, не понимаю я этого искусства, – неожиданно сказал Антон, продолжая прошлый диалог, – не понимаю я, в чем гений Шекспира, Пушкина, всяких там Дали, Да Винчи. У меня просто… «ну красиво», «ну интересно», но ничего сверхъестественного.
      – Это всем так кажется, до тех пор, пока сам не попробуешь создать что-то. Да, и к тому же, видеть пустой лист – это лучше, чем видеть пошлость, извращение, и прочие интерпретации замысла художника, –  сказал опьяневший Сергей и добавил.                – Лучше не увидеть маяк, чем представлять вместо него фаллос. А пустой лист идеальный плацдарм для творчества – создавай.
      Ребята погрузились в философскую думу, где каждый знал, кто о чем молчит. Дружба крепкими цепями сковывала их сердца, и в последующем они будут протягивать друг другу руку помощи во всех ситуациях: от ухаживаний за девушками, до драк с ухажёрами этих девушек. Они будут помогать друг другу в учебе, в работе, будут вместе веселиться и часто беседовать до самого утра. Мир для Антона приобрел смысл: он снова мог быть собой и часто хотел назвать Сергея братом, но ужасно стеснялся.

11

      После работы  мне пришлось проехать пару остановок мимо своего дома, чтобы попасть в благоустроенный и современный район Антона. Полностью изнеможённый и мокрый я вышел из автобуса и, вытирая пот, медленно поплелся делать сюрприз своему другу.
      Его район мне всегда очень нравился: богатый, с приятными дизайнерскими и ландшафтными решениями, яркие красочные детские площадки были полны детьми. Футбольные и баскетбольные коробки в весеннее время круглосуточно принимали на себя удары мячей, недалеко был зеленый и безопасный парк. Это было прекрасное место, чтобы забыть о плохом мире вокруг, место для творчества и плацдарм для идей. Здесь хотелось действовать. Не нравились мне только балконы, несомненно, красивы, но отсутствие индивидуальности придавало ощущение, что в квартирах живут одинаковые люди.
      На улице вечерело, и маленькие дети бежали домой на крики матерей из окон домов. Я позвонил в домофон, но Бивень по-прежнему не отвечал на мои звонки.
Из дома вышел подросток и направился к компании ожидавших его ребят, а я, воспользовавшись моментом, вошел в дом и через несколько минут уже звонил в квартиру Антона. Потом стучал кулаками, но мне никто не открывал. Я начал ужасно волноваться и нервничать, хотел уйти, потому что был точно уверен, что его нет дома.
      – Вы ищите Мамонтова? – послышался голос из соседней квартиры.
Справа от меня в нескольких метрах из-за двери торчала голова пожилой женщины, и она продолжала говорить.
      – Я практически не выхожу из дома. Ноги у меня больные, – медленно и расторопно говорила она,–  и всегда слышу, кто приходит и уходит на нашей площадке. Так вот, Мамонтов уже несколько дней не выходит из дома, а еще у него играет музыка, на звонки и стуки он не отвечает. Его маму я тоже давно не видела.
      – Это его девушка, – перебил я ее и в ответ получил удивленный взгляд.
Мне стало очень страшно за Антона. Грудную клетку медленно сдавливало, а мысли путали сознание.
      – Ну, в общем, мы с соседями обеспокоены за Мамонтова, – добавила женщина.
      – У меня никак не получалось до него дозвонится, больше друзей у него нет, а о девушке у меня смутные представления, поэтому и приехал, – я говорил медленно и задумчиво, смотря на дверь Антона. – Это, конечно, в его духе так пропадать, но это уже слишком, вдруг с ним что-то случилось.
      – Не дай бог, этого не хватало еще в нашем доме. Сейчас, подождите, – и голова квартирного суслика скрылась в бетонную нору, – вот возьмите, – через пару минут женщина протянула небольшой лом через узкий проем дверной цепочки.
      – Ничего такого не собирался делать, но спасибо.
      Я взял лом, и дверь соседки быстро захлопнулась. Некоторое время я  слушал, как дверь закрывалась на три или четыре замка. «Не спасут твою жизнь и собственность эти засовы, а тем более не уйдешь от проблем», – подумал я.
      Было ужасно тихо, к тому же начинало темнеть – все это угнетало еще больше. Я еще несколько раз позвонил в дверь Антона, подергал дверную ручку и все чаще смотрел на лом. Дверь была дешевой, из мягких сплавов металла, если Антон дома, то не будет уделять своей безопасности большое количество замков.
      Решено. Попытаюсь аккуратно отодвигать засовы от дверного проема. Найти место зацепа было не трудно, а знание свойств рычага помогло верно направить всю силу на маленький лом или гвоздодер, я не разобрался. Через полчаса потуг, дверь стала поддаваться открытию. Она медленно хрустела и шаталась, в итоге, не выдержав, со скрежетом отворилась.

      Я медленно вошел и стало безумно страшно: в воздухе витал странный запах сырости и лекарств, было подозрительно убрано и казалось, что некоторых вещей в доме не хватает, музыку я не слышал. Все межкомнатные двери были закрыты. Тишина стала еще противнее и превратилась в протяженный и бесконечный звон. Я громко произнёс имя хозяина, но никто не ответил, и я решил обойти все комнаты.
      С каждым моим шагом сердце билось все чаще, а дыхание становилось медленнее и тяжелее.
      На кухне было чисто и приятно, все вещи находились на своих местах, гарнитур был без разводов и грязной посуды, мусорное ведро было чистым, жалюзи полностью подняты и включать свет не пришлось, хотя призрак ночи уже медленно забирал тона и оттенки цветов. Только капающий кран нарушал этот искусственно созданный покой.
      В ванной было очень темно и пришлось включить свет.  Совмещенный санузел был так же подозрительно убран. Антон, конечно, был приверженцем чистоты, но фанатом – никогда. На полках, по углам ванны и на стиральной машине не было хозяйственных товаров, шампуней, паст, туалетной бумаги, привычных трусов на батарее и полотенец. Вся изведанная часть квартиры идеально подходила  к сдаче или продаже.
      Дверь в зал и по совместительству в спальню Бивня была плотно закрыта. Меня пугало, что все мои действия (взломом двери, крик, хождение по квартире, хлопанье дверьми) не вызвали никакой реакции Антона. Вывода было два: либо хозяин уехал и оставил после себя идеальный порядок, либо с ним что-то случилось в этой самой квартире. В силу своего пессимизма я думал только о втором варианте.
      Я резко открыл дверь и вошел в зал.
      Ступор. Двадцатиградусная весна превратилась в суровую сибирскую зиму, дрожь спускалась и поднималась от самых пяток до макушки. Состояние полного мысленного опустошения, душа потеряла контроль над телом. Оно замерло в неизвестном ожидании. И будто тысячи ножей одновременно поразили сердце и медленно спускались вниз, раздирая всю мою плоть. Внутренности были скованы и медленно сокращались. Я не мог вздохнуть и выдохнуть, пошевелиться, сглотнуть слюну и моргнуть. Я ощущал, как кровь циркулировала по моему телу, устремляясь в голову. Казалось, что глаза зальются кровью, а череп треснет и с грохотом оставит мозги на дверном проеме.
      Антон аккуратно сидел на своем нерасправленном диване, облокотившись на его спинку. Умирать он предпочел голым, укрыв гениталии полотенцем. Лицо не имело выражения, оно застыло на стыке эмоций между радостью и грустью, но точно без выраженного сожаления. В правой руке Антона находилась бутылка водки, а его левая рука лежала в глубоком медицинском подносе полном крови. Рядом на окровавленном полотенце лежала бритва и открытые таблетки, скорее всего фенобарбитал. Недалеко лежала ручка, записка и телефон.
      Я был в сильнейшем шоке и фрустрации одновременно. Состояние стало невыносимым, и я медленно рухнул на колени, закрыв лицо руками. Пока остатки теплого воздуха из моего рта согревали ледяные ладони, в голове проносилась вся моя жизнь, жизнь Антона, жизнь всех с кем я встречался, картина смерти, детский смех, восходы и закаты. Дикий сумбур мыслей, картин, фраз, поиск непонятного ответа. Я наблюдал себя со стороны. Я хотел умереть…

      Когда я убрал руки от лица, в квартире было так же темно, как в ладонях. Ноги и пол вокруг были заблеваны сегодняшним обедом, но я не помнил, как это произошло. От всей этой дурной вони рвотные позывы активизировали мое тело.   
В ночных очертаниях я взял записку и телефон, стараясь игнорировать труп своего друга. Дрожь в моем теле не прекращалась. Рубашка и брюки были пропитаны холодным потом, волосы на голове слиплись, а полость рта была самым сухим местом на земле.       Я быстро выбежал из квартиры и животным криком просил о помощи.
      – Помогите! Люди! Кто-нибудь! – с каждым криком я освобождал всю боль в своей душе, метался по площадке и звонил в двери соседей.
      В конечном итоге мои слова перешли просто в вопль. Я кричал с закрытыми глазами, пока не почувствовал, что кто-то крепко обхватил меня руками. В этот момент я замолчал, полностью обмяк и начал плакать. Незнакомец посадил меня на пол и продолжал обнимать, поглаживая мою голову и руки.
      – Что с ним?
      – Просто шок. В квартире самоубийство, а этот парень взломал дверь и нашел труп.
      – Спасибо за помощь, давай я его осмотрю.
      – Милицию вызвали?
      – Да, сразу после Вас.
      – Тогда ждем их, пусть все зафиксируют, а потом мы уже увезем труп.
      – Уважаемые жильцы, пожалуйста, ложитесь спать, все хорошо, никакого преступления не совершено.
      – Жалко его.
      – Да тут такой крик стоял, весь квартал на ушах теперь.
      – Ничего-о, вон как плачет, значит все образумится.
      – Принесите ему одеяло. Спасибо.
      Чужие голоса постоянно звучали в моей голове на протяжении долгого времени. Из разговоров было ясно, что тело вынесли, милиция все зафиксировала, и все медленно начали расходиться по домам. Мне сунули в руку кружку, и я открыл глаза. Это был травяной чай.
      – Можно я домой пойду? – уставшим и спокойным голосом спросил я.
      – Ну, слава богу! Сейчас поедем, скажите ваш адрес и номер телефона. Кем вам приходится погибший? Назовите время, когда обнаружили труп.
      После нескольких часов показаний, установления личности, подписи протоколов и фотографирований я вернулся в свою квартиру. Уже близился рассвет. Я медленно разделся и лег в кровать. Сегодня будильник не заведу… и выключу телефон.

12

      Ни один прожитый тобой день не обходится без известия о том, что кто-то скончался, погиб, был найден мертвым или убитым. С юных лет ты имеешь представление о массовой смерти от войн, голода, нищеты и терактов. А история, масс-медиа и книги с сухим безразличием снова и снова будут тебе напоминать о том, что где-то есть смерть. Прилагать к этому сцены насилия, кинофильмы, песни и интервью, притупляющие твое восприятие складывающегося ужаса. Умирают наши родные, дети, старики, животные, и, казалось бы, все так естественно. Человек привык жить в состоянии постоянной смерти настолько, что это напоминает средневековые торжества на фоне эшафотов с гниющими трупами. И если то время называют варварским, то сейчас лживым и лицемерным, где это же варварство приняло приятный накрахмаленный вид. И как только смерть приветствует тебя на расстоянии вытянутой руки, а не на экране телевизионного ящика, то весь мир переворачивается с ног на голову, ты перестаешь чувствовать себя человеком. Зрелище смерти порождает первобытные чувства, острое желание найти истину и справедливость там, где их нет.
      Ты мечешься в своей черепной коробке и ищешь угол, где ответят на все твои вопросы. Если есть бог, то почему он создал мир, где естественная смерть – роскошь, где смерть ни в чем невинных людей и животных считается случайностью, сложившимся обстоятельством, невезением и очередной новостной сводкой? Если существует общественный договор, теория всеобщего блага, нормы морали и права, научно-технический прогресс, общественные организации и международное сотрудничество, то откуда берутся психопаты, убийцы, насильники, религиозные фанатики, террористы и военные? Кто даровал человеку желание убивать ради удовольствия, за собственность и ложные ценности? Нужны ли нам такие боги, если они не отличаются от дьявола? Зачем создавать мир, в котором смерть ходит за тобой по пятам?
      Я совершенно не имел представления о времени, когда проснулся, был ли голоден или сыт. Все мои мысли были заняты вопросами, которыми в разных формах задавался каждый неравнодушный к смерти человек. Внутри состояние подавленности, одиночества, запутанности и отсутствие желания выйти из этого порочного круга.
Насильно я заставил себя приготовить скромный завтрак, что отвлекло меня от мыслей и улучшило мое состояние. Где-то под диваном я нашел отключенный телефон, чтобы позвонить на работу. На часах было четыре часа вечера, за окном ходили тучи – я начинал втискиваться в реальность.
      – Алло, Никит, привет, – то ли сонным, то ли уставшим голосом я поприветствовал своего старшего менеджера.
      – Какого хрена, Серый! Сколько можно тебе звонить? Ты спишь там что ли? – с женоподобным капризом кричал Никита, – это выговор чистой воды с вычетом из зарплаты.
      – Извини, можно мне оформить больничный или отгул? Мне просто необходимо время успокоиться.
      – Ты нормальный? Что я начальству скажу? «Извините, директор, но наш новый сотрудник после пары дней работы решил поваляться в кроватке?»
      Он что-то бормотал в трубку. Перечислял виды наказаний, задавал риторические вопросы и беспокоился за свою характеристику.
      – Послушай, вчера я нашел своего лучшего и единственного друга мертвым в его собственной квартире, – мне было тяжело это говорить и я стискивал зубы, – если тебе сложно мне помочь, то можешь увольнять. Могу предоставить тебе фотографии, сделанные полицией, предсмертную записку, поднос крови, бритву, да еще и подробно все описать, если ты так мне не веришь. Я не желаю, чтобы мой бездушный работодатель относился ко мне как к скоту.
      Никита не ожидал услышать от меня такой новости да еще в таком виде.
      – Сергей, извини, я же не знал, – местами заикаясь, подбирая слова, заговорил он, – я что-нибудь придумаю, приходи в себя, дружище.
      – Спасибо за понимание, если что, звони. Пока, – и я положил трубку, не дожидаясь его ответа.
      Упоминание в диалоге  предсмертной записки оживило меня, и я начал выворачивать карманы валяющейся на полу одежды. Телефон и бумажный сверток были в идеальном состоянии. Жесткая бумага была аккуратно сложена в четыре части. Развернув записку, я долго не мог начать ее читать, разглядывал каждую деталь, смотрел на построение предложений, почерк и завитки заглавных букв.
«Друг мой, прости, что не смог жить со своим Черным Человеком и игнорировать его, как добрая половина человечества.
      Я принял таблетки, но они очень медленно на меня действуют, по этому, для стопроцентного результата пришлось набрать горячей воды в ванночку и полоснуть вены. Ты когда-нибудь наблюдал за вытекающей под водой кровью из твоего тела? Скажу, что зрелище завораживающее. Как я давно хочу умереть, Сергей, ты не представляешь.
      Мысли об этом меня терзали еще до того момента, как мы с тобой познакомились, наверное, это детская травма, которой поспособствовал отец. Перед своим самоубийством он позвал меня на кухню, сидел за столом и гладил ствол. Слепыми глазами смотрел на ружье и сказал: “ Сынок, я прожил прекрасную жизнь, и ты проживи ее так, чтобы не было стыдно за прожитые дни. Гордо носи фамилию Мамонтов и прославляй себя, а теперь сбегай за хлебом”, –  и отдал мне кучу денег, это были все его сбережения за жизнь. Уже тогда я понял, что сегодня  домой мне лучше не приходить.
      Я устал жить в непонимании, душевных страданиях, нищете и бесперспективном будущем. Я больше не могу слыть странным и забавным парнем, это слишком дорогого стоит: я не был счастлив в семье, любви, работе, в занятии и с друзьями, у меня был только ты, Сергей. Я уверен, что именно ты меня найдешь...»

      Читать было невыносимо, спокойствие Антона вводило меня в ступор. Он мог прожить еще миллионы прекрасных моментов, но переступил через себя.
Существует некая социальная установка: тот, кто жертвует самым дорогим во благо чего-либо, считается героем. Но по той же социальной установке самоубийца, жертвующий любовью, семьей, десятилетиями жизни ради своего блага, считается слабым человеком. Для меня он не был героем, я презирал подобные сведения счета с жизнью, но сам момент лишения себя жизни, к тому же медленного лишения, я считал сильнейшим поступком. Потому что жизнь – это средство создания реальности. Если есть ты – существует реальность, вне тебя она отсутствует. Чувство реальности – самое ценное, что есть у человека и, чтобы отказаться от него, нужно быть сильным или умалишенным.
      Я продолжил читать.

      «... Мир еле держится на своем прогнившем фундаменте, человек стал слишком плох и на него нет надежды. Ты заметил, что эта фраза подходит к любому моменту запечатленной истории? Но не говорит ли это о том, что человек совсем не нужен этой Вселенной? Мы – случайное обстоятельство, которое паразитирует, и в конечном итоге совершает самоубийство. Знаешь, я уйду из этой реальности раньше, но параллельно будет существовать та, где я этого не совершал. Помни об этом...»

      Я застыл в неизвестном ожидании и обдумывал прочитанное. Кровь закипала, мозг менялся полушариями, а зубы под челюстным давлением стирались в порошок. И через силу я дочитал последний абзац.

      «...Пожалуйста, скажи Олечке, что я безумно ее люблю. И специально прогнал и унизил – иначе бы она не ушла. Как ты заметил, я все привел в порядок и разделся, чтобы не доставлять неудобств всем, кто будет иметь дело с моим мертвым телом и последствиями произошедшего. Слез не лей, похороны не устраивай, память обо мне долго не держи. Кремируйте. До встречи, Друг».

      Я отбросил записку и пытался отвлечься от подступающего психического расстройства. Я обратил внимание на одежду. Она стояла колом, пахла рвотой, потом и квартирой Бивня. Волосы были ужасно грязные, тело шершавым и отвратно воняло, – словно это запах страха и потери. Перед глазами снова начала всплывать картина вчерашней ночи, меня начинало трясти.  Я быстро взял свои вещи в левую руку, а другой снимал постельное белье. Лихорадочно засунул всё в стиральную машину, засыпал гору порошка и силой захлопнул дверцу. Забрался в ванну и сухим мылом начал натирать свои волосы и тело. В бреду я продолжал безжалостно драить себя и только через некоторое время включил воду. Мне хотелось избавиться от этой вони раз и навсегда, было противно присутствовать с собой в одном помещении. Голова раскалывалась, но я продолжал втирать пену, мылил глаза, ноздри, рот, и неожиданно на время вернулся в реальность.
      Как будто душа и тело боролись с надвигающимся сумасшествием. Я резко почувствовал, что вода ужасно горячая, глаза зажмурены и дико щиплют, во рту мерзкое мыло, а организм лихорадочно трясется. Мне ничего не оставалось, как силой выпрыгнуть из ванны, но скользкое тело было против и последним моим ощущением был удар обо что-то тупое. Я потерял сознание.
      Вся последующая неделя проходила как в тумане, целыми днями я щелкал телевизор, приветствовал доставщиков еды и копался в себе. Перелистывал Гюго с Достоевским и думал, что пора выходить из этого ужасного внутреннего состояния, но из-за отсутствия минимального стимула и положительных перспектив, продолжал искать интересную передачу.
      Пару раз мне звонили из милиции и больницы, Александр Семенович и родители, но все диалоги упирались в вопросы, на которые я отвечал «да», «нет», «не знаю». Воспоминания и мысли об Антоне постепенно вместе со мной начинали соприкасаться с реальностью и появлялась надежда, что все образумится.

13

      Звонок в дверь прервал мое одинокое самобичевание. Вот чего я не ожидал больше всего.
      Беспорядок в квартире достиг своего максимума: грязные вещи вперемешку с чистыми от спальни до кухни заменяли паласы, шкафы были открыты, а на столах толстые слои пятен от чая, кофе и сахарного сиропа. Везде валялись какие-то непонятные бумажки, коробки от пиццы и китайской лапши, провода и книги. Пыли было так много, что невооруженным глазом я замечал образование в ней простейших форм жизни.
      Я оглядел этот комфортный для меня беспорядок, потом почувствовал свою ущербность. Мой внутренний прокурор постоянно мешал мне расслабиться.
«Да плевал я на мнение других, это мой дом», – подумал я и пошел открывать дверь.       Внутренний адвокат и подсудимый праздновали победу.
      Мой вид был такой же, как в тот день, когда ко мне пришел Антон.
      В дверь еще раз позвонили, и я открыл.
      – Привет.
      Она стояла в метре от двери и испуганно смотрела на все мое существо. Я не знал, что сказать. Мне хотелось провалиться сквозь несущие стены дома и остаться под обломками. Или захлопнуть дверь и броситься в окно. Состояние физической и духовной ущербности с каждой секундой увеличивалось. Я молча смотрел на нее.
      – Ты извини, я зря пришла, – краснея начала она, – чувствую себя дурой.
      – Н-нет, постой, – кряхтя и кашляя, говорил я, аскетизм першил мое горло, – я просто очень удивлен, напуган и одновременно рад, правда. В общем, я в шоке.
      – Действительно? У меня такие же эмоции сейчас, – мы улыбнулись друг другу.             – Слышала про твою ситуацию и долго испытывала неравнодушие к происходящему в твоей жизни.
      – Если это следствие того разговора о самопожертвовании и сопереживании, то спасибо.
      – Нет, он вообще не влиял на мой выбор. У меня другие мотивы.
      Мы молча смотрели друг на друга, чувствовалось сильнейшее напряжение.
      – Я хочу, чтобы ты зашла, но мне так неудобно, там такой беспорядок, – как виноватый школьник я скорчил лицо и чесал затылок, – свалка, если правильнее выразиться.
      Она снова улыбнулась.
      – Честно, я тебя понимаю и готова ко всему. Поверь, мое положительное мнение о тебе не изменится. Этот беспорядок вызван потерей друга, и я верю, что все наладится.
      Она говорила очень красиво, в ее речи чувствовался интеллект, рассудительность и материнская забота. После этих слов она сделала небольшой шаг вперед. Джинсы приятно подчеркивали ее спортивные ноги, а мешковатая вязаная кофта придавала тайну спрятанным под ней талии, рукам и слегка виднеющимся ключицам. Светлые волосы струились по ее плечам, а на юном лице пылали красные щеки.
      Надо быть крайне бездушным и черствым человеком, чтобы игнорировать такое событие в своей жизни.
      – Как ты можешь меня понять? – с недоверием спросил я ее.
      Она спокойно ответила:
      – Год назад моя мама умерла, причем неестественной смертью.
      Я начал теребить свое горло, чтоб сглотнуть слюну.
      – Прости, Кристин. Проходи.
      Я открыл шире дверь и отошел. Она медленно, смотря под ноги, зашла в квартиру и продолжила:
      – Ничего, я пережила этот момент и живу дальше.
      Видно, что Кристина была напугана и боялась неизвестности. Разувшись, она взяла себя за локти и сжалась, пытаясь отгородиться от всего ужаса – от меня и беспорядка.
      – Я начала жить так, как бы это понравилось ей. Эти мысли мотивируют меня.
      – Господи, как мне стыдно, пойдем в зал. Мне бы хотелось сказать «чувствуй себя как дома», – неловко улыбался я.
      – Шутишь, это уже признак того, что все будет хорошо, – ответила она и скромно посмотрела мне в глаза.
      В зале и по совместительству спальне я быстро сдернул постельное белье с дивана и неуклюже начал его сворачивать, предлагая Кристине сесть.
      – Спасибо, – оглядывалась она, – если все убрать, то будет очень милая квартира.
      – Прости, гостей я не ждал совершенно, а о тебе и вообще мечтать не мог.
      – А раньше мечтал?
      Я засмущался и снова начал чесаться. Куда делась вся прошлая уверенность в общении с девушками? Она загоняла меня в тупик. Я не понимал цели ее прихода. Кто я для нее? Объект для жалости, знакомый с работы или понравившийся парень? Мысли путались, но мне было нечего терять.
      – Это была поездка на первый официальный рабочий день, и мне ужасно стыдно представлять, что весь месяц испытательного срока мы каждое утро разъезжали в одном автобусе, когда я давал храпа на весь автобус. Вот так с угрызениями совести я мечтал о тебе.
      Она искренне засмеялась. Я продолжил:
      – А в тот день, когда я грубо обошелся с твоим ухажёром, была обычная сцена ревности. Знакомиться я с тобой боялся, да и вряд ли бы после всего увиденного получил бы согласие на прогулку, не говоря уже о свидании.
      – Почему? – удивленно спросила она. – Я совершенно нормальная.
      – Дело не в этом. Часто парни тайно мечтают о понравившихся им девушках, но перспектива быть отвергнутым не дает сделать первого шага. Созерцание дешевле позорного существования.
      – Ах, вот как это называется, – с претензией произнесла Кристина. – А представь, как тяжело сделать первый шаг девушке, когда во всем нашем обществе принято ждать этого от мужчин. Когда девушка переступает через гордость, воспитание, советы подруг, самооценку и эгоизм.
      Я понял, что речь идет обо мне, но она продолжала говорить абстрактно, поддерживая свою гордость. Вздохнув, она добавила:
      – А когда мужчина неожиданно пропадает, то приходится его искать, спрашивать у коллег,  начальников, выискивать документы с адресами. И все без понятия того, нужно это мужчине или нет.
      Она поняла, что сказала лишнего и быстро реабилитировалась:
      – Кстати, о прогулках, давно ты был на улице?
      Я расплылся в улыбке, было так тепло и приятно все это слышать. Я наливался кровью, мое состояние улучшалось с каждым мгновением. Где-то за спиной вырастали крылья.
      – Не знаю, недели две или полторы назад, – ответил я.
      – Какой ужас, тогда отправляйся в ванну, я подожду.
      Это был явный намек на то, что кто-то в ужасном состоянии. Я молча пошел приводить себя в порядок. После того удара головой я совсем забыл о существование ванны в своей квартире.
      Через четверть часа я вышел и обнаружил гору вещей, поднятых с пола.
      В зале возле шкафа стоял стул, на котором  хрупкая красивая девушка протирала пыль на полках. Пол был очищен от белья и бумаг, книги лежали на полках, а рабочий стол блестел. В который раз мне стало одновременно неловко и приятно.
      – Может не надо. Ты первая, после мамы, кто наводит тут порядок.
      – Ну, перестань, иди, подстригись. Я с таким парнем не пойду гулять, – стоя на стуле, улыбалась она, – я пока закончу уборку.
      Я слушался ее беспрекословно, мне не хотелось спугнуть свалившееся на меня чудо. И через полчаса я был чист, брит, подстрижен и опрятно одет. Квартира сияла, а стиральная машинка крутила барабан, где звон металлического замка о стекло нарушал наш покой. Видно, что Кристина устала, и теперь мне хотелось произвести на нее впечатление.
      – Спасибо тебе большое, ты настоящее чудо. А теперь собирайся, моя очередь делать тебе приятно.

14

      Мы вышли на улицу. Приятный весенней ветер обдувал коридоры выстроившихся домов, вечер спускался на город и придавал нашей прогулке волнительный и теплый характер. Вечерние разговоры всегда двусмысленны и особенно интересны – в них своя философия.
      – Приветствую вас, милая парочка, – произнес странный мужчина в странном костюме.
      – Кто это? – прячась за мое плечо, тихо произнесла моя спутница.
      – Да это Петька, – тихо отвечал я ей, – завсегдатай психбольниц, приехал откуда-то и ходит у нас уже месяц. Он забавный, смотри.
      – Ну что, Петр, как там дела с пустотой? – иронично спросил я.
      – Прекрасно, а вы ее еще не почувствовали?
      – Знаешь, я, конечно, человек далекий от тебя и от наук, и я не знаю, как ее ощущают умалишённые, эзотерики и всякие монахи, но для себя я определил момент пустоты.
      – Сделайте одолжение, расскажите.
      – Представляй, а потом на деле проверишь. Ночь. Ты как всегда начинаешь зевать и готовишься ко сну: стелешь кровать, раздеваешься, ложишься и укутываешь себя еще холодным одеялом.
      Я говорил, а он с удовольствием кивал головой.
      – Задумываешься о чем-то важном или не очень, а потом, раз, и уже звонит будильник на работу. И вроде обыденные вещи. Без этого процесса человек не сможет нормально функционировать, но куда же исчезло твое сознание на время сна?
      – Ну так… – начал Петр, но я перебил.
      – Понятно, что материально в мире ты присутствуешь, и твои биологические процессы не прекращались ни на секунду. Физически ты находишься в конкретном пространстве и промежутке времени. Но если отбросить все внешние раздражители и сновидения, то духовно ты себя не ощущаешь. Ты каждый день просто исчезаешь из этого мира в своем собственном сознании.
      Петр и Кристина оба со вниманием смотрели на меня, но я не останавливался.
      – И вот, когда ты просыпаешься и не помнишь момент засыпания и сам момент сна, в котором восемь или шесть часов пролетели как секунда, то называй это пустотой, состоянием «ничего», «ничто» и «не знаю», понял?
      Петр вылупил глаза и наклонил тело вперед.
      – Понял. Василий Иванович, Анна – это вы? – медленно сказал он.
      – Кристин, пойдем отсюда.
      Я обнял ее за плечо, и мы быстро пошли дальше.
      – Зачем вообще надо было с ним разговаривать? Ты сам нормальный вообще? – негодовала она.
      Я засмеялся.
      – Конечно, ненормальный, мы каждый день общаемся с психами, просто некоторые прячут себя в рамки общества.
      Я задумался и добавил:
      – Знаешь, наша земля – это множество психбольниц, в которых все считают себя нормальными и даже не понимают, что они больны, и только тот, кто понял, что мир – больница и другого такого нет, тот пускается во все тяжкие.
      – Как Петр? – спросила Кристина.
      – Как наш начальник и его офис на пустыре, – улыбался я.
      Весь вечер и пол весенней ночи мы прогуляли, мило беседуя обо всем на свете, сидели в знакомом мне баре и пили молочные коктейли. Я совершенно забыл о депрессии и посмотрел на себя со стороны. Антон не исчез и не забылся, а навечно остался в моем сердце и памяти. Я много говорил о нем, Кристина активно меня поддерживала вопросами и понимающими высказываниями. Я уважал его путь и выбор, ни в чем не винил, и если только так он мог обрести счастье, то не стоит считать, что счастье именно такое для всех. Я начал открывать для себя дальнейшую жизнь, мне хотелось действовать.

      – Ты не представляешь, как мне понравился этот вечер. Ты прекрасный человек, и я безумно рад, что ты пришла. Можно сказать, что ты мой спаситель, – искренне говорил я, стоя возле такси.
      – Мне приятно это слышать, надеюсь, это не последняя наша встреча. Запиши мой номер, –  щеки ее снова выдавали.
      Поцеловав Кристину, я посадил ее в машину и еще долго смотрел на отдаляющиеся огни автомобиля. Дорога домой показалась раем, мысли кружились в вальсе, свежесть ночи усиливала все мои ощущения и восприятие.

15

      Как приятно проснуться в чистой и ухоженной квартире, присутствие женской руки было видно невооруженным глазом. Я поразмыслил над последним месяцем своей жизни, и впервые мне захотелось сделать что-то поистине важное, кому-то нужное и интересное.
      Словно молния пронзила мои мозг и тело: все утро я ходил по квартире и думал, как оставить свой след. Вслух я повторял, словно мантру: «живешь для себя, делаешь для других». Иначе мне не хотелось существовать в этом мире.
Я вышел во двор и сел на потрепанную временем скамейку, вокруг меня были стены серых домов, где-то вдали шумели проезжающие машины. Детская площадка зарастала травой сочно-зеленого цвета.
      Было ранее утро и отчетливо ощущалось прохладное дыхание уходящей надолго зимы. Наверное, сейчас местная детвора видит последний сон, пока их родители собираются на работу и готовят завтрак.
      За спиной послышалось шуршание, я обернулся. Ко мне подходил мужчина достаточного зрелого возраста, которого я часто встречал в своём дворе, но не имел возможности поговорить. Видно, что его тело еще боролось и не хотело мириться с надвигающейся старостью.
      – Здравствуйте, молодой человек, – в голосе чувствовалось, что он выпивший, но это не мешало его порядочности, – редко встретишь бездельничающего человека в такое время. Обычно, все на работу, а вы в тапках и шортах.
      Он по-доброму улыбнулся и сел рядом со мной.
      – Здравствуйте, я, можно сказать, в отпуске. А вы чего гуляете? Не спится?
      – Я теперь не завишу от времени. Ложусь, когда захочу, сплю, когда захочу.       Да и делаю все, что хочу, – задумчиво говорил он.
      – Это здорово, наверное, на это есть причина? – заинтересовал меня мужчина.
      – Дочка моя женилась и уехала с мужем в другой город, жена умерла пару лет назад, вот и живу, как хочу.
      – Ничего себе, не одиноко вам? – я повернулся к нему лицом и смотрел в глаза.
      – Одиноко? Да ну-у, что ты? – начал он весело тянуть. – Одиночество – наркотик, стоит, раз попробовать и ты зависим до конца своих дней.
      – Понимаю вас. Я тоже ценю одиночество за возможность посмотреть на свой внутренний и окружающий мир с другой стороны, – я начал погружаться в размышления. – Определить важность окружающих тебя вещей и людей, принять действительно важные решения в своей жизни.
      – Ну, молодому это да-а, а мне уже что принимать? Только валидол и дожить до старости да помереть, – продолжал он задорно, – сигареты не будет?      
      – Нет, извините, не курю.
      – Я тоже не курю, но вот иногда так хочется выйти на балкон и закурить, такое ощущение, как будто сигарета сможет добавить красок и смысла в мою жизнь, – в его голосе слышалось отчаяние.
      Я удивился и совсем не заметил, как мы перешли на ты, а вернее он.
      – А что не закурите?
      – Жена не разрешает, – грустно произнес он, – царство ей небесное.
      В это момент мы оба замолчали и задумались, смотря вдаль через серые стены домов. Скорее всего, он думал о жене, а я о великой преданности простых людей, которая бывает в жизни.
      – Может, выпьем за знакомство, а? – отпустив свои мысли, веселым голосом произнес мужчина. – Как тебя зовут, кстати?
      – Серега меня зовут. Я откажусь, сегодня много дел, но спасибо за приглашение, – польщено проговорил я.
      – Ну-у, а я то думал, ты поможешь старику,– расстраиваясь, начал он, – пойду дальше искать себе товарища. Если надумаешь, то моя квартира там.
      Он ткнул пальцем на соседний дом.
      – Мелочи не будет, Серег? – скромно добавил он.
      – Не будет, извините, – вставая начал я, – удачи вам.
      – Ну ладно. Меня Толик зовут… Толик–алкоголик, – захохотал он на весь двор и поплелся дальше.
      «Вряд ли он думал о жене», – сказал я себе и пошел домой.

      Немного позже я позвонил Никите и сообщил, что смогу в ближайшие дни выйти на работу. Его радости не было придела.  Все его мучения и постоянные вопросы начальства теперь сойдут на нет, а я мысленно представлял, как буду день и ночь догонять позиции коллег. «Жить для себя, делать для других», – снова пронеслось в голове, и дальнейший диалог я не поддерживал. Мы попрощались и условились, что завтра мой график встает на свои места.
      Меня согревала только мысль о том, что завтра я снова увижу Кристину, и это будет для нее сюрпризом.
      День прошел в раздумьях. И в один момент я понял, что не имею мечты достойнее, чем теплое кресло в офисе. В то время как самое главное – жить мечтой, которая будет важнее биологических потребностей. Ее исполнение - одно из условий стремления к счастью.
      Я не помню, когда и как я уснул, но проснулся я от звонка Никиты.

16

      – Да, Никита, что случилось? – сонным голосом приветствовал я его.
      – Привет, не забыл, что сегодня ты идёшь на работу?  – он бодрым голосом вещал мне в трубку.
      – Помню, помню, чего пристал? – я начал постепенно просыпаться. – Сколько сейчас времени?
      – Шесть утра. Я подумал, что ты забудешь поставить будильник и позвонил.
      – Правильно подумал, – дерзко ответил я, – будь моя воля, повысил бы тебя до заместителя.
      – Не ворчи, давай собирайся, – с улыбкой сказал Никита.
      Мы на время попрощались. Корчась от лени и усталости, я поднялся с кровати.       Скорость моего пробуждения и передвижения по квартире была подобна скорости улитки: руки, словно ее рожки, были независимы друг от друга и ощупывали местность. Превозмогая сон, лень, бессилие и раздражение, я собрался на работу. Снова привыкать к этому графику ужасно не хотелось.
      Во дворе я увидел бурно беседующих Петра и Толика. Они вскрикивали и, пригибая голову, поднимали указательные пальцы, а под лавочкой стояла мутная бутылка с неизвестной мне жидкостью (точно не самогон). Дверь подъезда захлопнулась. Шизофреник и алкоголик из-за шума отвлеклись, я поприветствовал их взмахом руки, в ответ они звонко что-то крикнули и помахали. Я пошел на остановку.

      – Привет, Кристин, отлично выглядишь! – крикнул я через салон пустого автобуса.
      Она действительно выглядела прекрасно. Нет, ни одежда и ни макияж ее украшали, было видно, что она ждала этой встречи не меньше, чем я. Кристина расплылась в широкой улыбке и, не отводя от меня взгляда, направилась в мою сторону. Еще долго я наблюдал радость в ее глазах.
      – Привет, – приятно и удивлённо протянула она, – не ожидала, что ты сегодня тут появишься, мог и предупредить.
      – Я хотел сделать сюрприз.
      – Он удался, – она села рядом и нежно поправила волосы.
      Мы обменялись новостями, впечатлениями о первой встрече и заговорили о работе.
      – Послушай, с этой работой беда, мне абсолютно не нравится то, чем я занимаюсь. Надо что-то с этим делать
      – А что тебя не устраивает? – удивленно спросила она. – Хорошая, постоянная работа, график щадящий, и платят регулярно, а с небольшими недостатками можно и смириться.
      – Я понимаю, что физически и психологически я выигрываю у какого-нибудь врача или шахтера.
      – Тогда не знаю, о чем ты. Что тебе не нравится? – она искренне не понимала.
      – Я не чувствую чего-то близкого, что способно подарить мне внутренний покой и внешний стимул. Знаешь, у меня постинститутский кризис, я на распутье.
      – Сергей, да вы романтик, и я не в первый раз это замечаю, с такими душевными передрягами главное не спиться и не лечь в психушку. А хуже, – задумалась она, – прости, закончить как твой друг. Сейчас шанс найти себя - один на сто тысяч. Мы же все воспитываемся одинаково: ходим в одни и те же детские сады, школы и институты, смотрим одни и те же фильмы и читаем бестселлеры, так что для большинства вопросы будущего, нравственного и душевного упрощены, а такие как ты слишком много понимают, слишком добры и пессимистичны – исключение из правил, практические ошибки природы… хотя, вернее, ошибки системы общества.
      – Ты что супер психолог? – я радостно возмутился. – Не знаю, отчасти восприму это как комплимент, а отчасти, как предупреждение. Я попробую на примере описать свое состояние.
      – О, давай, обожаю твои символические опусы.
      Она оперлась локтями о сумку, а на ладони положила подбородок. В этот момент она заинтересованно улыбалась, хлопала глазами и напоминала маленькую девочку.
      – Я глуп, потому что в голове строю утопию, желая окружать себя умными и красивыми людьми, отдыхать в хороших местах, читать книги, которые мне нравятся, слушать любимую музыку, вкусно питаться, иметь машину и прекрасную работу, а остальной мир благополучно игнорировать. Но, возвращаясь однажды поздно домой, в мой радужный и плюшевый мир влетит кулак. Меня унизят, ограбят, а напоследок проколют колеса на автомобиле. Плюясь кровью, я пойму: все, что я вокруг себя строил – просто фикция, картонный мир, – я говорил с чувством, а Кристина внимательно и не моргая, внимала, покачивая головой. – Реальный мир – это болезни, смерти, войны, нищета, голод, предательство, измены, боги, старики, беспризорники, преступники, наркоманы, проститутки, политика и страдания, – я, не задумываясь, выдавал сумбур слов и мог перечислять это долго. – Вот моя проблема: совместить реальный мир и мир, в котором желаешь существовать.
      – И единственное решение – прогнуться реальному миру или сделать свой мир реальным для всех, – задумчиво она завершила свою мысль. – М-да-а, Сергей, я тобой восхищаюсь, но мне кажется, ты слишком драматизируешь и преувеличиваешь. Жизнь проще, чем кажется.
      – Может, ты и права, но это все имеет место в моей жизни. Пока меня радует, что в такой момент чудом появилась ты, и чем больше комплиментов я  говорю, тем сильнее привыкаю к тебе.
      Она смущенно улыбнулась, а все мои переживания неожиданно меня покинули (к сожалению, ненадолго). Ее лицо приняло очень глупый вид. Словно она всю жизнь мечтала услышать эти слова, но совершенно не задумывалась, как на них реагировать. Кристина молча крепко обняла меня. Некоторое время мы наслаждались теплом друг друга. Через силу я подавил желание прикоснуться к её губам своими.
      Ослабив объятия, она сказала:
      – А помнишь, тогда в баре, ты говорил, что перед своим самоубийством Антон занимался чем-то важным и ты никогда не видел его таким заинтересованным?
      – Да, выставку современного искусства, но я слабо был посвящен в это… попросту не успел.
      – Ну, так почему бы тебе не заняться этим, я думаю, город встретит это очень эмоционально, с интересом.
      – Так разве у меня получится? Я далек от этого.
      – Тогда иди в офис и молча работай, – негодуя сказала она, – сиди и жалей всю жизнь о несделанном.
      – Ах ты змея какая, – улыбаясь, я начал ерошить ее волосы.
      Со смехом мы вышли из автобуса.

17

      В офисе ничего не поменялось. В холле меня приветствовал новый стажер, усердно натирающий статуэтки, и полюбившийся мне охранник. Странно, что во всем мире принято игнорировать четвертую обезьянку в то время, когда она является самой важной. Зачем не слышать зло, не видеть зло и не говорить о нем, когда его можно попросту не делать. Замалчивая о четвертой обезьяне, мы поощряем существующее зло.
      Обменявшись новостями с охранником, я пошел обмениваться ими со знакомыми людьми в офисе. Было противно от той жалости, которую проявляли ко мне коллеги. Переполненные лицемерием, они кричали о понимании, поддержке и помощи в любую минуту, когда я уже не испытывал в этом нужды, и они это прекрасно видели. Очередной пример человеческой подлости и душевной скупости. Только Александр Семенович похлопал меня по плечу и сказал, что рад меня видеть и пошел дальше. В этом действии была сила, выдержка и та самая поддержка.
      Никита весь день загружал меня работой, но это не мешало мне погружаться в свои мысли.
      Монотонная молчаливая работа непроизвольно наводила меня на сексуальные фантазии, воспоминания из прошлого и самобичевание (в котором я преуспевал). Каждый раз, когда я остаюсь наедине с собой, голова превращается в огромный механизм со смазанными шарнирами и шестеренками, который управляется кем-то извне, но только ни разумом и ни имеющимися у него средствами. С чего это вдруг эгоизм и гордость не могут принять мое нынешнее социальное и профессиональное положение? Я не желал занимать определенную нишу и место в иерархии. Хотелось стать отдельным независимым звеном, человеком-государством… человеком-планетой. Словно само Провидение велело мне все бросить и исчезнуть из окружающего мира, родиться заново с уже имеющимся опытом. Мне не хотелось ничего предпринимать, было глупым и самонадеянным решением отказаться от того, что я сейчас имею, во благо неизвестного. В тоже время я думал, что совесть будет всю жизнь меня упрекать в опускании рук, да и к тому же, что я скажу детям и внукам? Буду ли я гордиться собой, проработав всю жизнь клерком за хлеб для собственной семьи? Оставлять после себя потомство, которое по моему примеру будет прозябать свою жизнь, – это были мучительные для меня мысли. Мой демиург крепко спал, а я был его желудок, тщетно урчащий от голода, но хозяин не просыпался. Если бы я был картиной, то самое удачное обозначение меня – стаффаж. Я лишь нужен для создания видимости действий, фон для главных объектов живописного полотна Вселенной.
Я начал уставать от собственного нытья и становился противен себе. Либо я мирюсь со всем этим, либо меняю мир вокруг себя.
      К завершению рабочего дня в моей голове крутился ничтожный план, идея, перед которой я блек и казался трусом. Смерть Антона – искра, которая зажгла костер в полной темноте моей души, а Кристина раздувала его и подбрасывала дров.
Идея заключалась в организации выставки современного искусства, не именитых и околодурномных художников, а людей из народа: рабочих, соседей, таких клерков, как я, домохозяек и бизнесменов, которым небезразлично свое существование. Мне хотелось подарить людям признание, чтобы их услышали, о них говорили и считались с их мнением. Собрать в одном месте художников-любителей и профессионалов: фотографов, музыкантов, писателей, живописцев, танцоров, кинорежиссеров, скульпторов, журналистов и других деятелей. Даровать им площадку для новых творческих идей и коллабораций. Дать толчок для развития масс и государства. В творчестве есть любовь и душа – этого так нам не хватает.
      Эта мысль сводила меня с ума, эмоции, то возвышались в сладостном потоке торжества и величия, то грязли в болоте невозможностей и сомнений. Но идея, поразившая мой головной мозг, уже переходила в спинной и не желала меня оставлять. Я нервно вздрагивал, то глупо улыбался, то чертил что-то в блокноте, я был практически один, но так желал верить в свой успех, что в одиночестве ощущал свободу мысли, планов и действий. Моя вера в то, что я был такой не один, предвещала успех и радость.
      Я позвонил Кристине и мы договорились встретиться в «Надежде».

18

      На крыльце психиатрической больницы, ухватившись рукой за голову, сидел парень восемнадцати лет. Ему казалось, что паршивая погода вторила его душевному состоянию. Эмоции были сжаты до крошечной точки и вот-вот взрывом выйдут из грудной клетки. Голова раскалывалась от теплых воспоминаний и складывающейся реальности. Человек в огромном городе, где с тысячи людей и судеб, находился совсем один, зажатый в углу собственного горя. В другой руке был телефон, и редкие соленые капли падали на экран. Парень смотрел фотографии и украдкой улыбался девушке, которая несколько месяцев назад держала его за руку.
      Школа закончилась, и взрослая жизнь со всей силы ударила молодую пару, которая только начала жить. Они были счастливы от редких встреч и прогулок, времени, когда каждый друг у друга первый и хочется пронести эту тайну до самой смерти. Он протер экран телефона и в очередной раз начал листать фотографии, вспоминая о совместных мечтах и планах. Сзади послышался звук открывающейся двери. Парень знал, что это сотрудник больницы, который уже третий раз будет пытаться прогнать его.
      – Антон, ну хватит сидеть, простудишься так, – взяв его плечо, сказал медбрат.
      – Ты думаешь, я могу сидеть дома? – не поднимая головы, спросил Антон. – Все в квартире мне напоминает о ней. Четыре стены давят на меня, а тут только одна стена, – и он показал большим пальцем руки за спину, где была больница.
      – Понимаю. Может успокоительных? Полегчает немного.
      – Не нужно, лучше скажи, как я могу сойти с ума и лечь рядом с ней?
      – А какой смысл? – тихо произнес медбрат. – Сейчас она тебя даже не узнает, а после лечения таблетками и питаться самостоятельно не сможет.  Побереги себя, пожалуйста.
      Настала тишина, которую то и дело нарушали крики из окон больницы и карканье ворон.
      – Ты можешь мне помочь? – спросил Антон.
      – Чем именно?
      – Я хочу, чтобы это осталось только между нами. Ты пойми, жить так невыносимо и я больше не смогу. Я лишу себя жизни.
Медбрат задумался. Он посмотрел в серое небо, обхватив челюсть рукой.
      – А что мне со своей жизнью делать тогда? С больными я часто жесток и груб, мне плевать на их жизни и судьбы, они богом и родственниками забытые овощи, но ты здоров. Я не прощу себе.
      – Ты же знаешь, что я так просто не вернусь домой. Либо совершу преступление, либо застрелюсь, как отец, – Антон поднял голову и посмотрел на белый халат. –  Пожалуйста, помоги мне.
      Медбрат молча развернулся и ушел обратно в больницу. Парень снова погрузился в свой уже пройденный этап жизни. Он жалел, что год назад после первой панической атаки девушки не обратился к врачам, и чувствовал себя виновником произошедшего. Последняя надежда на выздоровление пропала, когда приступы потеряли эпизодичность и стали постоянными. А попытки самолечения привели к критичной стадии болезни. Все мысли путались в догадках и предположениях: что же послужило причиной возникновения расстройства. Периодически он отходил от размышлений и бранил себя за мысли о том, что невозможно исправить. Сейчас она и не вспомнит его лица.
      Он не хотел видеть яркие зеленые крыши, радужные иллюминации и рекламные баннеры. Все, что не было серым, черным и коричневым, не соответствовало его внутреннему состоянию и вызывало только ярость. Мысль о том, что самые тяжелые моменты в его жизни происходили осенью, не покидала его головы. То и дело он вставал и начинал ходить вдоль аллеи больницы, а потом снова садился и доставал телефон.
      Сзади послышались шаги. Из больницы вышел медбрат и громко хлопнул дверью.
      – Возьми, – сказал он и толкнул в плечо Антона.
      – Что это?
      – Феноборбитал, не вникай. Просто все выпей, должно хватить.
      Антон был удивлен поступку медбрата и не понимал что это: его душевное великодушие или низшая стадия безысходности – помочь умереть.
      – Спасибо, что ты меня понял.
      Медбрат выпустил из рук пачку таблеток и сказал:
      – У меня полная больница людей, которые мечтают жить и видеть мир таким, какой он есть, иметь своих детей и ходить на работу, многие из них с радостью бы приняли твою участь, только чтобы ощущать прожитый день. Ты в здравом уме, молод и красив, вся жизнь впереди. Подумай, сейчас можно начать заново, после смерти – нет.
      – Даже если я ничего с собой не сделаю, я больше не приду к порогу больницы, – Антон заулыбался и продолжил, – разве что клиентом. И передай ей, что я ее люблю.
      Он встал на ноги, отряхнулся и спрятал пачку во внутренний карман куртки.
      – Хорошо, – сказал медбрат, – счастливо.
      Антон, смотря себе под ноги, шел по темнеющей улице. Было ужасно тоскливо и мерзко, вид смеющихся прохожих, дорогих машин только усиливали его горе. Мир третий раз переворачивается с ног наголову: сначала отнял его душу, затем душу отца, а теперь душу его девушки. Терять было совершенно нечего, он стоял на пороге сумасшествия и мученичества одновременно. Ему казалось, что он и есть причина всех несчастий, складывающихся вокруг, и сегодня он снимет это проклятие своей смертью и принесет себя во славу неугомонной вселенной.
      Дома, раздевшись, он кинул вещи на пол, а таблетки на стол. Сегодня наедине с ночью он прекратит свое жалкое существование. Таблетки – самый трусливый и унизительный способ лишить себя жизни, как и наркотики. Ты не смотришь смерти в лицо, а трусливо поворачиваешься спиной в ожидании того, когда ее коса полоснет тебе горло. Но будь проклят тот идиот, который к способам самоубийства начал применять вопросы нравственности. «Не важно, ложишься под пули или заканчиваешь суицидом, результат один. Разница лишь в воспоминаниях о тебе, но разве в гробу это имеет значение?», – думал Антон и смотрел на пачку. Он искал оправдание своему поступку и с успехом находил.
      Дверь квартиры открылась, но Антон не пошевелился, он был в другой комнате и не мог видеть, кто это.
      – Антоша, ты дома?
      Это была пожилая соседка, которая помнит, как маленький ребенок каждое утро бегал в детский сад и иногда возвращался в сопровождении молодой девушки. В самые тяжелые моменты детства бабушка принимала его как родного внука и вселяла частичку добра в его сердце. Она уважала личное пространство Антона и редко вмешивалась в его жизнь. 
      – Да, что-то случилось? – кричал он из своей комнаты, чтобы его не увидели.
      – Сегодня приходила какая-то девочка из вашего класса и просила передать тебе, что ты поступил… не помню в какой институт, – бабушка говорила, не входя в квартиру, в ее голосе чувствовалось волнение. Она знала про историю с девушкой, – послезавтра ты должен быть там.
      – Хорошо, спасибо, – безрадостно ответил Антон.
      – Ага, – грустно ответила бабушка, – и вот еще, я тут тебе покушать принесла. Будь добр, перекуси, пожалуйста. Я  на пороге оставлю.
      – Не стоило, но спасибо вам огромное, вы прекрасная женщина. Я вам все верну.
      – Не за что, будь здоров, Антоша.
      Только когда она захлопнула дверь, Мамонтов решил забрать еду. В свертке было пару бутербродов, вареные яйца и свежие овощи. Он молча жевал и смотрел на таблетки, думал о поступлении.
      – Может, все обойдется? – сказал он вслух. – Вернуться к смерти я могу в любое время. К тому же нужно отблагодарить соседку, – улыбнулся Антон, жуя бутерброд.
      Он поел, кинул пачку таблеток в стол и лег в постель. Перед лицом снова появилась она, какое-то время он полистал фотографии, погрезил. Сон окутал его глаза и тело.

19

      – Это потрясающе! – радостно сказала Кристина, услышав мой план. – Рада, что смогла помочь тебе.
      Ее положительная реакция еще больше придала мне энтузиазма. Очень долго с сильнейшей эмоциональной отдачей я говорил, насколько важно создание подобной творческой площадки в нашем городе. В ответ Кристина одобрительно кивала головой и предлагала свои варианты.
      – Только меня беспокоит вот что, – замялся я.
      – Что тебя волнует?
      – У нас нет помещения, спонсоров, желающих учавствовать, и помощников.
      – Ты рано опускаешь руки, такие сильные идеи редко умирают, не воплотившись. Я думаю, со временем все вопросы решатся сами собой. И знаешь, мне кажется, что ты не один такой – все получится.
      – Надеюсь на помощь Александра Семеновича, мы хорошо ладим, и к тому же он хороший наставник, – я улыбнулся. – Есть у меня еще одна знакомая, которая обещала помочь.
      Кристина ревностно оценила мою улыбку, предназначенную другой, но не подала виду.
      – А я никого, прости, только себя.
      – Ты зря себя недооцениваешь. Сойдешь за самого ценного помощника. И я очень хочу, чтобы во всех моих делах ты была рядом, – целуя в ее раскрасневшиеся щеки, сказал я.
      На некоторое время каждый из нас задумался о своем, и только периодические хлопающие двери бара и слова «добрый вечер»  возвращали нас в привычное русло. Каждый посетитель не казался счастливым, но все их уголки ртов были пришиты к ушам, многие из них просто бежали: один – от семьи, другой от – проблем и забот, третий – от себя.
      Неожиданно я вспомнил одну деталь, которая казалась мне глупо упущенной: только поступки и прижизненные вещи могут рассказать нам о покойном. И с мыслями об Антоне я начал собираться домой.
      – Извини, Кристиночка, но мне нужно кое-что срочно проверить, – судорожно надевая плащ, сказал я. – Не задавай много вопросов, потом все расскажу.
      – Хо-о-рошо-о, – задумчиво протянула она, еще совсем не понимая, что происходит. – Но как…
      Обращалась она уже к хлопнувшей двери.
      Я бежал домой и думал только о том, что это не всё. Не мог он уйти из жизни и не оставить ничего, кроме своего тела. Несколько поворотов ключа – и я уже в квартире. Не раздеваясь, я прошел в свою комнату. Перерыл полки и столы, вывернул кучу карманов, мой взгляд упал под диван, где в тонком слое пыли лежал телефон Антона. Это была старая и бессмертная модель японского производства с маленьким серым экраном, которая после включения еще долго разрывалась от недоставленных в срок сообщений и звонков. Щелкая кнопки, я наткнулся на заинтересовавшие меня имена в списке контактов: Любимая и Выставка. Недолго думая, я позвонил на второй.
      – Здравствуйте, – поприветствовал нежный женский голос, – я уже думала, что не смогу до вас дозвониться, Антон.
      – Приветствую, девушка, извините, что так поздно. К сожалению, это не Антон, а Сергей, его лучший друг.Антон больше не будет заниматься выставкой, – немного подумав, добавил я.
      – Честно, для нас не имеет значения, кто и чем будет заниматься, Сергей.       Сдача цеха под выставку одобрена администрацией и руководством завода. Все ждут только вас.
      Я оторопел и не понимал ее слов или не желал в них верить. Горло сдавливало от волнения.
      – Что? Цеха? Как это все вот это? – мямлил я.
      – Цеха завода, да, – безэмоционально продолжала девушка. – Вам осталось только подписать нужные бумаги и воплощать свои творческие идеи. И, кстати, часть расходов за аренду и организацию берет на себя администрация города, уж очень интересная задумка. Нужно просвещать город и давать возможность раскрываться молодым талантам, вы – молодцы! – как юная пионерка продекларировала она завершающую часть.      
      Еще несколько минут мы обговаривали детали и время встречи. Женский голос попрощался, а я еще долго не мог поверить, что все это время Антон действительно занимался организацией без единого помощника и связей, на одном энтузиазме и харизме убедить администрацию в необходимости чего-то слабо перспективного и неприбыльного было для меня удивительным.  В душе я ликовал и вспомнил про контакт «Любимая».
      С появлением гудков мое ликование переходило в состояние страха, испытанного нескольких недель назад. Не успев ничего произнести, я получил порцию полных ненависти фраз:
      – Ничего себе, какие люди меня вспомнили, – ехидный злой голос отзывался у меня в ухе, – что, решил еще гадостей наговорить мне? Ну, давай, я жду!
      Еще немного и она бы зарыдала навзрыд.
      – Здравствуйте, это не Антон, а его друг, – скромно ответил я.
      – А-а, Сергей. Он решил дружка своего подослать – тряпка!
      – Нет, Антон мертв.
      В трубке повисла долгая пауза, слышалось сбивчивое дыхание.
      Она еще долго не могла поверить в случившееся. Мне пришлось описать все обстоятельства, рассказать о сильнейшей и единственной любви Бивня к ней. Она много плакала, истерила и негодовала. Я сам не мог сдержать слез, но продолжал говорить. Затем посветил ее в идею выставки и договорился о помощи с ее стороны, попросил о встрече, ни к чему такие личные разговоры по телефону.

20

      Мой рассказ о вечерних событиях, произошедших  после бара, Кристина восприняла очень эмоционально и с горящими глазами повела меня к генеральному директору компании. Было ощущение, что она заинтересована в этом больше, чем я. Директор с каменным лицом внимательно выслушал нас и после длительных уговоров мы заручились его финансовой поддержкой и оформили долгосрочный отпуск. Позже мы уже подписывали в администрации всякие разрешительные документы на организацию нашей задумки.
      Вечером я позвонил Карине, Олечке и Александру Семеновичу, чтобы вместе с Кристиной встретиться с ними в будущем выставочном центре.

      Бывший цех инструментального завода был идеальным вариантом для проведения выставки: пятна на стенах, ржавые несущие конструкции, сохранившиеся надписи и мозаики советских времен, бетонные лестницы, где на железных периллах с облезшей краской лежали массивные деревянные балки для рук. Все инструменты были выдраны с корнями, и из пола торчали только провода, болты и осоки арматур. Сам пол был бетонный с грудами мусора и пятнами полувекового машинного масла. Стены, как и треугольная крыша, состояли из легкого металла. Все это величие было переплетено железными огромными балками для поддержания помещения.
      Атмосфера стимпанка и мистики предвещали тяжелую работу. Цех был очень большим и с высоким потолком, где по периметру располагались подвешенные решетчатые дорожки, с которых открывался прекрасный вид на все пространство.
Каждый мечтает вернуться в прошлое. Кто-то, чтобы увидеть в этом коррозийном ужасе былое величие и прогуляться по воспоминаниям и истории, кто-то, чтоб подивиться современными реалиями, понять, что все не вечно и имеет свой конец, а кто-то просто ищет новых ощущений, повод для обновления социальных сетей и поддержания городского тренда.
      Мы с Кристиной ждали всех приглашенных. Администрация предоставила нам в помощь нескольких профессиональных организаторов и группу волонтёров, с которыми мы уже обсудили некоторый план действий.
      – Какой он огромный, – крикнула Карина, войдя в цех.
      – Да-а, сколько тут работы, – оценочно произнес парень, который шел рядом с ней.
      – Привет, Сереженька, – обняв меня, произнесла Карина, – так давно не виделись. Это мой молодой человек, я тебе про него рассказывала, познакомьтесь.
Мы поприветствовали друг друга. Парня Карины звали Алексей. Это тот молодой человек, с которым она собиралась переезжать в Санкт-Петербург. Он был безвкусно, но дорого одет и постоянно теребил ключи от машины. Внутри меня веселила глупость Карины, которая привела своего парня в помощь бывшему любовнику.
      – И вы знакомьтесь, – улыбаясь, сказал я, – это Кристина.
      Карина ревностно и брезгливо окинула взглядом мою спутницу, но через силу выдавила улыбку и поздоровалась. Алексей улыбался и оглядывался по сторонам, ему нравилась будущая затея.
      Все резко обернулись от гулкого эха.
      – Какой он огромный! – звонко сказала полная женщина, идущая к на. – Тут столько работы!
      Это была женщина невысокого роста с длинными черными волосами. Она постоянно улыбалась и судорожно говорила, но была готова отдать всю себя ради помощи, так она ощущала себя ближе к Антону. 
Мы познакомились и начали  вводить собравшихся в курс дела, но нас снова прервал крик.
      – Какой он огромный! – радостно крикнул Александр Семенович, бежавший к нам. – Простите, что заставил ждать, не знал, как сюда проехать. Вижу, работы много предстоит.
      – Ничего страшного, справимся, – ответил я и снова представил всех собравшихся.

      В ближайшее время предстояла ускоренная работа по организации и воплощению в жизнь дела, о котором мы сами имели смутное представление. С множеством споров, сомнений и рисков мы приняли план, прикинули имеющиеся силы и возможности с учетом всех финансовых затрат. Каждый руководил отдельным элементом одного целого, и через неделю о нас знал весь город.

21

      – Здравствуйте,  слышал, что вам нужны люди, которые хотят реализовать свои творческие идеи? – щурясь от солнца, проникающего в цех, сказал мужчина с хриплым голосом.
      – Приветствую вас. Конечно, нужны, если они могут нам чем-то помочь, то с радостью примем.
      Передо мной стоял пожилой мужчина в старом клетчатом пиджаке и таких же брюках. Скорее всего, брюки сшила ему жена незадолго до нашего мероприятия. Белая рубашка и коричневые туфли придавали ему особый шарм, а седая бородка дополняла образ. Вид был интеллигентного и умного человека, можно подумать, что он был врачом или профессором. Но его руки были ужасно грубые, местами с въевшимися пятнами и шрамами, а некоторые ногти слоились.
      – По роду своей деятельности, мне часто приходится сталкиваться с вещами, которые приводят к различным заумным и философским размышлениям, – на вздохе произнес мужчина, – к тому же работа одиночная, и с людьми я подолгу не разговариваю. И вот однажды задумался я о такой категории, как уважение. Интересная вещь, согласитесь?
      – Очень интересная и необходимая, – заинтересованно сказал я, – продолжайте.
      – Ну вот, знаете, есть свод правил, норм и много чего, а у меня будет свод уважений, – он начал копаться в карманах, – глядя на который, люди могли бы регулировать свое поведение, – он достал лист и развернул.
      – Интересно, дайте поглядеть.
      На листе была заготовка будущей экспозиции, где каждому «уважению» соответствовал авторский рисунок в стиле советских плакатов. Перевернув лист, я увидел список.
Уважение к родителям и родственникам
Уважение к детям
Уважение к старикам
Уважение к инвалидам
Уважение к психически нездоровым людям
Уважение к нуждающимся
Уважение к одиноким
Уважение тем, чей образ жизни не соответствует вашему
Уважение к путникам и странникам
Уважение к другим национальностям и расам
Уважение тем, кто верит в лучший мир и приносит ему частицу себя
Уважение к умершим
Уважение к животным
Уважение к преступникам
Уважение к образованию и наукам
Уважение к истории человечества
Уважение к своим и чужим традициям
Уважение выбора человека
Уважение к знаниям, искусству
Уважение к своему и чужому телу
Уважение чужого труда
Уважение чужого мнения
Уважение экологии
Уважение к книгам
Уважение к своему и чужому имуществу
Уважение к себе
      Я дочитал и посмотрел на мужчину. Он с вниманием ожидал моего мнения.
      – Вы знаете, это впечатляет. В этом есть мораль, добрый посыл. Такие вещи нужно распространять, дарить обществу и рисовать на стенах домов, – восторгался я. – У вас все готово?
      – Да, конечно, у меня с собой фотографии, – он снова быстро начал копаться в карманах пиджака, – смотрите.
      – Отлично, тогда мы для вас найдем площадку. В ближайшее время все привезите, наши волонтеры вам с удовольствием помогут, – вежливо отвечал я. – А пока можете освоиться тут.
      – Спасибо большое, я думал, вы скажите, что я старый маразматик. Друзья надо мной смеются.
      – Разве вас должно останавливать мнение людей, которые ничего не добились сами и даже не пытаются? – ответил я. – Да у них даже такого классного пиджака нет!
      Седой мужчина приятно улыбался. Пока его ценил только я, но он и предполагать не мог, что им заинтересуются тысячи людей.
      – Кстати, кем вы работаете?
      – Сантехником ЖКХ, – смущаясь, ответил мужчина.
      Я удивился, но ненадолго.
      – Гордитесь этим, на фоне разницы вашего искусства и профессии – вы гений.       Как говорится: из удобрений урожай, простите за грубость.
      Мы оба посмеялись, я похлопал его по плечу и пошел принимать следующего участника.
      – Как вы смотрите на религиозные произведения искусства? – сказал приятный мужской бас за моей спиной.
      Я обернулся и увидел мужчину в классическом костюме тройке.
      – Скептически, – спокойно отвечал я. – По-моему, религия располагает достаточным количеством помещений для проведения аналогичных мероприятий? Да и разве не она и ее последователи посягают на свободу искусства в России?
– Это частные случаи, давайте не будем об этом. Мы совершенно мирно настроены. Вы прекрасно знаете, что религия дала огромный толчок искусству. Это нельзя игнорировать. Все гении мира вдохновлялись религией. Религия – это мироорганизация. Однако по статистике самое большое число богохульников и безбожников – деятели искусства. 
      – Простите, но нет. Даже не предлагайте.
      – А что есть важное? – продолжал мужчина, – Только вера способна придать смысл и очарование жизни, возвысить и направить к высшим целям.
      Я с недоверием посмотрел в лицо мужчины. Его неаккуратно росшая черная борода с редкими седыми волосами и добрые глаза придавали мудрости сказанным словам.
      – Знаете, – набираясь сил для долгого разговора, произнес я, – когда говорят о вере, о вере во что-то всевышнее, сакральное, великое, фантастическое, игнорируя общеизвестные факты, науку, критическое мышление и логику, я теряю интерес к этим людям. Остается только жалость и ощущение бессилия моего века.
Мужчина засмеялся.
      – Извинтите, – его смех перешел в улыбку, – и от чего же вы так убеждены?
      – Каждый раз, встречаясь с такими людьми, в вашем случае религиозными фанатиками, я вспоминаю один прекрасный случай из своей жизни.
      – Расскажите, пожалуйста, мне любопытно, – сказал мужчина, присаживаясь на стул.
      – В студенческие годы мне со своей группой посчастливилось (если это можно так назвать) побывать в психбольнице. На огромном загородном клочке земли росло бесчисленное количество старых и совсем молодых деревьев, скорее всего посаженных множеством поколений больных. Думая об этом, невольно пугаешься статистики: одно дерево – один больной. А сколько таких больниц и прибольничных территорий по всей стране? 
      Я тоже решил сесть. Взяв стул, поставил его рядом с мужчиной и наклонился поближе к нему. Наши взгляды пересеклись снова и я продолжил:
      – В старой больнице пахло деревенским бытом, влажностью, лекарствами и моющими средствами. Все эти деревянные полы, линолеум, забитый гвоздями, выцветшая и протертая полувековая мебель напоминали старые фотографии, такие же безэмоциональные и тусклые. Представляете? Так вот, главный врач в очках и с бородкой, напоминавший Чехова, был настоящим профессионалом, который любил свою работу. Наверное, и симпатия к нему была только из-за того, что он был живым воплощением моего любимого писателя.
      Мужчина вздохнул, почесывая бороду, посмотрел на мой бейдж и сказал.
      – Сергей, это все лирика, где суть?
      – Да, сейчас, – опомнился я. – После вводной части и расспросов к нам привели дедушку. Ничего особенного, таких миллионы, разве, что он бывший научный сотрудник, очень умный и начитанный, тактичный и приятный. И вот этот дедушка с полным осознанием того, где он сейчас находится (в больнице), перед кем (студентами юрфака) и для чего (чтобы рассказать, почему его держат в больнице), начинает рассказывать, как в восьмидесятых годах того века ученые нашли способ управлять человеком посредством эклектического чипа, введённого в зуб. И, конечно же, наш клиент в молодости был подвержен такой операции, и теперь с того самого дня некий оператор управляет его чувствами, эмоциями и действиями. Любые сомнения и переубеждения давали множество оправдательных фактов, исторических справок и секретных данных, ну, и как итог, за неверие он причислял тебя к секретным агентам. Возвращаясь домой и обдумывая увиденное, я заметил, как много таких людей со своими закоренелыми убеждениями, слепой верой, ложными логическими решениями, основанными на реальных фактах. Миллионы заблудших душ, которым никак не помочь. И этот дедушка прожил бы до конца своих дней нормальной полноценной жизнью и умер бы на кровати в окружении родственников, но в пьянке накинулся с топором на брата, а свои действия оправдывал воздействием оператора на чип и поэтому угодил в больницу.
      – Я с вами поспорю, – сказал мужчина, – это ложная и больная вера, несоотносимая с истиной. Разве вера не вселяет надежды, не дарит светлых чувств, не объединяет сердца и не лечит душевные раны? Если говорить вашим языком, то это самый сильный антидепрессант и психолог, миллионы людей находят спасение в том, что вы пытаетесь осквернить.
      – Подождите,  – перебил я его. – И вот, встречаясь с разными людьми, чей жизненный уклад повернут на поклонении богам или кумирам, компьютерным играм, правильному питанию, бесконечному увеличению мышечной массы, бесцельному чтению книг, стремлению к деньгам и путешествиям, туда же суеверные и сторонники теорий заговора… все они меня очень забавляют. Иначе говоря, когда люди возводят что-то в абсолют и игнорируют все вокруг, считая, что только Это сможет сделать их счастливыми, то для них это вера. Для меня, как для их созерцателя, – это еще один шизофреник.
      – Господи, мы говорим о разных вещах. Что же тогда для вас вера?
      – Вера – это что-то конечное, реальное и полезное. Верьте в людей, в мир на земле, в прекрасное будущее. Да, согласен, сомнительные примеры, но не настолько сомнительны, как вера в жизнь после смерти, рай и ад, великую справедливость… А теперь простите, сегодня еще много дел. Кстати, я агностик.
      Я поднялся со стула, ожидая, когда попрощается со мной этот мужчина.
      – Ох уж эти деятели искусства, – вставая, сказал он, – все перевернут с ног на голову. А Вы никогда не задумывались, что и ваше отрицание этого своего рода убеждение, то есть вера? И Вы тоже, простите, шизофреник.
      – Вот этого я не отрицаю, – смеясь, сказал я. – Признание недуга – это часть выздоровления. А если честно, то возвратимся к богохульникам и безбожникам. Не все мы, деятели искусства и творческие люди, такие (хотя я и близко к ним не отношусь), – я подошел к нему ближе. – Сейчас скажу вам одну истину, к которой образованный человек приходит со временем сам. Истинная вера не должна иметь физических и материальных воплощений, иначе – это фетишизм и идолопоклонничество. Спасение души нужно искать в чужой улыбке, творчестве, любимой профессии, учебе, смене деятельности, помощи нуждающимся и просто в искренних добрых поступках. Да, и вообще, это дело лично каждого и сугубо интимное. Поэтому, всего доброго.
Я пожал ему руку и пошел дальше.
      – М-да, ну и денек, – сказала моя спутница, – быстро ты с ними как-то.
До вечера мы рассмотрели еще множество предложений: от фотографий, до короткометражных фильмов, от маленьких статуэток народного творчества до вызывающих огромных скульптур современно искусства.
      Одной из главных задач было не допустить превращения выставки в ярмарку и шумный балаган, сохранить атмосферу лучших музеев и театров мира, не нарушать тишину храма искусства и души.
      Домой я возвращался безумно уставший, даже после офисной работы я не был так замучен. Но душой я ликовал, все, что я делал, я делал с максимальной отдачей. Живи для себя, делай для других. Я вставал в шесть утра, но это были другие шесть утра. Самые целеустремлённые и живые.

22

      После двух недель уборки, легкого ремонта и рекламы, начали появляться первые плоды в виде звонков, посещений художников, инвесторов и журналистов. От этого рабочий процесс превратился не просто в шалость, а в огромный механизм, лакомый кусок, и, возможно, где-то у нас начинали появляться враги и ненавистники.
      Наверное, с детства я не ощущал такого эмоционального подъема. Все, что мы планировали, воплощалось в реальность. События и новости опережали наши ожидания. Предложения поступали в огромных количествах, и мы хотели дать возможность всем показать себя.
      Организаторы, волонтеры и художники бесконечно предлагали свои идеи по выставке и концертной программе. Дошло до того, что вся работа была возложена на них, а я и Кристина лишь давали согласие или отказ на их действия и предложения.
Огромный цех было решено разделить на несколько жанровых секций, где каждая из них была обозначена разными цветами для ориентирования посетителей и самих художников. В свою очередь каждая секция была разделена на множество мелких и крупных комнат, где размещались произведения искусства. В центре цеха располагалась круглая сцена.
      С высоты смотровой площадки зрелище было великолепным: оно напоминало лабиринт, из которого не хотелось выбираться. Вывески, экраны, фотографии, различные фигуры и полотна картин были подвешены к крыше – все светилось и предвещало успех. Маленькие рабочие и художники копошились  и что-то кричали друг другу, где-то жужжали дрели и перфораторы, кто-то натягивал освещение и устанавливал вентиляцию. Мы не верили своим глазам.
      Я спустился вниз. В мое поле зрения попал человек, который сидел на лестнице и что-то писал. Он крепко держал тетрадь на коленях и неистово строчил, периодически отвлекаясь, смотря куда-то глубоким, никуда ненаправленным взглядом, чесал затылок и снова принимался писать. Издалека он напоминал художника, который делал зарисовки увиденного.
      – Здравствуйте, вы из прессы? – прикоснувшись к его плечу, сказал я.
Молодой человек встрепенулся, словно напуганная спящая птица.
      – Нет, что вы, здравствуйте. – путаясь в словах начал он. – Я просто сижу тут и записываю, здесь чудесная атмосфера.
      Он быстро закрыл тетрадь, как будто в ней было что-то очень личное и таинственное.
      – Ну, может все-таки скажите, чем вы тут занимаетесь? Я должен это знать ради безопасности всего того, что вы наблюдаете вокруг.
      – Нет, я вовсе не корреспондент, не репортер и никакой ни журнальщик, – он поднялся и поправил одежду. – Я пишу рассказы.
      Мне стало неловко.
      – Простите, я отвлек вас от музы, – прижав правую руку к сердцу, сказал я.             – Вы были так увлечены.
      – Нет, – улыбнулся писатель, – она всегда со мной.
      – И что же вы пишите? Расскажите, если это не посягает на ваше авторское право.
      – Сейчас мне пришла идея написать о девушке, умирающей в бреду. А ее возлюбленный поддерживает этот бред и галлюцинации, ради спокойной и счастливой смерти, – он почесал колено, – ну, это так, вкратце.
      – Хм, сюжет достаточно примитивен, но для рассказа вполне годный, – критично произнес я.
      – Знаете ли, я шел от одного произведения к другому, погружался в свой внутренний мир и обогащал его всем, что видел вокруг. Давайте присядем.
      Мы оба сели на лестницу и он продолжил:
      – В один момент я понял, что самое ненужное и одновременно необходимое в искусстве – это сюжет. Для себя я назвал это парадоксом сюжета. Он лишь помогает придать нужную форму мыслям, чтобы их было проще донести до зрителя или читателя. В тоже время он отвлекает от основной задумки, истинных переживании, которые прячет гений в тысячах слов текста, в кадрах и мазках. Писатель, считающий сюжет основным элементом произведения, обречен писать детективы и дешевые фентези-романы. Только сильнейшие душевные волнения пробуждают творчество и мысли, которые смогут преобразить даже самый хилый сюжет. Режиссёр с тем же успехом снимает комедии и сериалы для федеральных каналов.
      – Я бы с радостью с вами согласился, но разве сюжет не подобен примеру? Даже самая великая мораль, сухой факт и школьный урок не останутся в умах без наглядного примера, и желательно приближенного к жизни. Да и вообще, – вспоминая его слова, сказал я, – в вашем понимании искусство тождественно смыслу, но это далеко не так, особенно, в нашем сумбурном веке.
      Недалеко проходила Кристина, и я с радостью окрикнул ее, чтобы она присоединилась к нам.
      – Сюжет ради сюжета – коммерция и развлечение, – сказал писатель. – И это не так плохо, главное понимать автора и не искать сакральный смысл там, где он не был зачат. Иногда просто необходимо отвлечься от повседневности и расслабиться, в чем может помочь глупая американская комедия. Но книга для меня все равно остается учителем и воспитателем несмотря на все современные тенденции искусства.
      – Есть ли у вас такие книги? – спросила Кристина, – уж очень хороши ваши мысли.
      Писатель смущенно улыбнулся.
      – Собственно, я за этим и пришел сюда, когда посмотрел новости. Но неожиданно меня осенила новая идея, когда меня поймал ваш товарищ.
      Он посмотрел на меня и поднялся со ступенек.
      – Могу ли я разместить свой стенд? Не с коммерческой целью, а ради представления. Я буду читать стихи и интересные главы. Так сказать, быть живым введением в книгу, – расплываясь в улыбке закончил писатель.
      – Да, конечно, можете выбирать себе место. Вам с радостью помогут вон те люди, – указывая на группу организаторов сказал я, – желаю творческих успехов.
Он искренне нас поблагодарил, подождал, когда мы уйдем, и снова раскрыл тетрадь и сел на лестницу.

23

      Прошло еще несколько дней. Я и Кристина ходили по цеху и смотрели, как одни участники заканчивали последние приготовления, предвкушая открытие, а другие только получили разрешение на организацию и место. Где-то стояли стремянки, вдалеке ходили проверяющие.
      Меня приводили в смятение многие скульптуры, инсталляции и подобие галерей: попадались огромные окровавленные руки, держащие цветы, по ходу движения появлялись экспозиции из телевизоров, картона, бытовых вещей.
Сериальные зомби, дети-старики, смартфоны, вросшие в руки, свиньи в пиджаках и многие другие произведения. Все выражало крик общественности и несло в себе тайный смысл.
      Недалеко от нас разговаривали два участника. Один выглядел вызывающе и эксцентрично, – он был из профессиональных художников. Другой был одет в классическую одежду и выглядел совершенно нормально, если бы не стоял около двух больших черных скелетов, держащих настоящее яблоко, которое начинало гнить. Инсталляция принадлежала ему.
      Я встал неподалеку от них и начал слушать диалог.
      – То ты общаешься с сумасшедшими, то подслушиваешь чужие разговоры, чем ты еще меня удивишь? – сказала Кристина. – Нет, только не иди к ним, пожалуйста… Обожаю тебя, – она, улыбаясь, пошла за мной.
      – К чему такие пессимистичные произведения? – говорил эксцентрично одетый мужчина. – Мое мнение: искусство должно давать полет прекрасным чувствам и эмоциям, порождать радость, а не страх, как в Вашем случае. Мы должны посылать свет в глубину человеческого сердца, как поговаривал Шуман, а это значит, что невольно мы становимся ответственны за восприятие наших произведений зрителями.
      – Вы правы, но не у всех такое радостное видение мира. Вы забыли, что кроме позитива искусство должно нести мораль, тяжелый смысл, выраженный не всегда в красивых формах, – отвечал мужчина в пиджаке, – у вас прекрасная праздная жизнь, следовательно, и произведения такие. Я же воспитываю трех детей и пашу, как проклятый, погрязший в долгах. И только в своих произведениях могу выражать весь негатив, избавляться от гнева, раздражительности и жить дальше.
      – Да, моя жизнь сложилась прекрасно, но я пришел к ней сам без чьей-либо помощи, – ответил профессиональный художник.
      – Не может такого быть, – вмешался я.
      – Простите, что именно?
      – Не могли вы, как и ваш собеседник, прийти к своему образу жизни самостоятельно, – ответил я художнику и приветливо кивнул другому мужчине.
      – Почему же?
      – Вся жизнь – это совокупность факторов, обстоятельств и событий. От выбора самого субъекта мало что зависит, в основе только волевой признак и часто даже не ваш.
      – Ну, про жизнь от части я согласен, но как воля может быть не моей?
      – Само появление на свет – не ваша воля. Возможно, весь ваш жизненный путь это прихоть ваших кумиров и родственников. Учась в школе и институте, стали бы вы таким, если бы отношение преподавателей и сверстников было иным? Это тоже их воля. Ваше появление здесь сегодня – моя воля. Понимаете о чем я?
      – Очень умно, Сергей, – художник сузил глаза и прочитал мой бейдж. – Мне нравится ваш полет мысли. Вы намекаете на то, что не стоит везде кричать о своем счастье, потому что есть люди, чья воля может отразиться на моей жизни?
      – И это тоже, – улыбался я своим собеседникам. Кристина стояла в стороне, ей было неудобно за мое поведение. – Приятно было пообщаться, всего доброго. И, кстати, настоящее страдание порождает настоящее искусство, думаю, эти скелеты многих не оставят равнодушными.
      Мужчина в пиджаке поблагодарил меня, достал свежее яблоко и дал его мне. В этот момент мы стояли параллельно скульптуре и странно посмотрели на нее и друг на друга. 
      Позже мы шли с Кристиной по цеху, осматривая свои владения и делая заметки. Я натирал яблоко об одежду.
      – А что, вкусное, – жуя, сказал я Кристине, – будешь?
      – Бедная твоя жена, – улыбаясь, отвечала она.
      – Правильно, начинай уже готовиться и привыкать.
      Мы засмеялись, и я обнял ее за плечо.
      – Давай сегодня уйдём пораньше и сходим в хороший ресторан. Я ни разу еще не видел тебя в исконно женских нарядах. Если в джинсах и с пучком на голове ты будоражишь меня, то в летнем платье или сарафане окончательно сведёшь с ума. К тому же, каждый маленький успех нужно закреплять бокалом вина или чем покрепче, – тихо сказал я.
      – Наконец-то, я уже думала, придется самой тебя приглашать.
      – Что? – я прибывал в веселом возмущении. – Ты серьезно давно хотела сходить? Боже, какой же я тормоз.
      Кристина смеялась, и это было прекрасно. Словно райская птица, сидящая на моем плече, звонко щебетала мне в уши.
      – Можно считать это свиданием? – хитро спросила она.
      – Можно. Третьим свиданием, –  подмигнул я ей. 
      – Ха, ты думаешь, я не знаю эти байки про количество свиданий? Со мной не пройдут эти штуки.
      На время попрощавшись, мы пошли по домам готовиться к вечеру.

24

      Стереотип среднестатистического работяги о том, что только школьный выпускной, свадьба и собственные похороны достойны классического костюма – меня вполне устраивал.  Поэтому на свидании я решил обойтись без пиджака, оставив на себе черные туфли, брюки, белую сорочку и галстук. Стоя пред зеркалом, я совершал последние приготовления и испытывал наряд на прочность: приседал, задирал руки и ноги. Галстук? Ужасная безвкусица и удавка клерков. Я быстро его снял, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, застегнул запонки и поправил ремень на брюках. Осталось причесаться и обдать себя духами.
      На улице я поймал такси и поехал за виновницей этого вечера.
      – Праздник какой? – спросил водитель, затягивая сигарету.      
      – Нет, просто свидание.
      Он бросил на меня взгляд через зеркало заднего вида и начал натягивать хитрую улыбку.
      – Какое?
      Я понял его мысли, и также улыбаясь, ответил, что третье.
      – Ну и как ты настроен? – спросил он.
      – На успех, конечно же. А вообще как пойдет, мне некуда спешить.
      – Это хорошо, – снова затянулся таксист, – я свой кусок только на пятом получил. Вот живем с ней уже десять лет, дочка растет.
Мы въехали во двор Кристины, я что-то хотел ему ответить, но в вечернем свете фар показался силуэт.
      Что за создание подарила Вселенная этой обреченной Земле, отняв бессмертие у Бастеты, Хатхоры и Афродиты? Для меня она была совершенством. Легкий летний макияж, немного завитые волосы, минимум украшений придавали ей девственный и приятный вид.
      Красное платье, длина которого была на грани современной пошлости и шестидесятых годов прошлого века, лоснилось по ее нежному телу. Она была опийным маком.
      Белые на невысоком каблуке туфли и клатч прекрасно дополняли застенчивую улыбку, обнаженные ноги и руки. По скованным и смущенным телодвижениям было видно, что свидания – нечастые случаи в жизни Кристины. Нужно было дать ей время привыкнуть и расслабиться.
      – Привет, – нежно целуя ее, сказал я, – выглядишь так, что на ум приходят только выражающие восторг матерные слова.
      – Даже не знаю, как реагировать на этот комплимент, – прикусывая свою губу после поцелуя, с улыбкой отвечала Кристина, – у меня смешанные чувства. 
      – Тем не менее, ты сама назвала это комплиментом.

      Когда мы подъехали к ресторану и уже вышли из такси, я обернулся и увидел, как таксист поддерживающе тряс над головой сжатые вместе руки. Приветливый официант проводил нас до столика. Заведение дышало величием и красотой, деревянные вставки с узорами  по периметру ресторана и узорчатые гобелены придавали мягкости и уюта. Где-то вблизи тихо играл рояль, а свечи на столах и приглушенный искусственный свет помогали полностью окунуться в сцену лампового французского кино.
      Сев за маленький, но массивный деревянный стол, покрытый белой скатертью, мы сделали пару заказов и пустились в долгий и приятный разговор.
      – Честно, мне тяжело с тобой разговаривать, – негромко начал я, – несмотря на то, что ты красива, как и прежде. Мое притяжение стало сильнее.
      – Ой, ну перестань, – с кокетством отвечала она, – сегодня вечер смущений, да?
      Я задумчиво и с улыбкой продолжил:
      – Видишь, у тебя даже манеры изменились. Твои движения, слова, выражения эмоций дышат женственностью. Вряд ли ты бы вела себя так в халате и в шерстяных носках у телевизора.
      – Я думаю, если бы мужчины восхищались своими дамами не только тогда, когда они угробят кучу времени на подготовку к таким вечерам, а восхищались каждый день, то и в шерстяных носках они были бы для мужчин женственными кокетками.
      – Котлетки.
      – Что? – она странно на меня посмотрела.
      – Котлетки принесли, говорю, – улыбался я, – продолжай.
      – И, кстати, в такой обстановке, при параде, в паре с таким мужчиной невольно хочется побыть в роли, – играючи говорила она, после второго бокала вина, – да и к тому же я хочу, чтобы мы по-другому друг на друга взглянули, надо периодически высовывать голову из привычной рутины.
      – Устами женщины редко глаголет истина, а еще реже здравый смысл, но сегодня я с тобой согласен полностью, – поднимая бокал, сказал я. – Спасибо, что появилась в моей жизни, с твоим приходом все изменилось и меняется каждый день, я даже боюсь что-либо планировать. Полный счастья сумбур. Выпьем за нас.
      – Да, пусть это станет нашей отправной точкой, – звеня своим бокалом об мой, сказала она.
      Остаток вечера мы провели в сладостных беседах. Блюда и бутылки периодически меняли обстановку между нами. Все было идеально и ничего не хотелось нарушать. Мы то устремлялись в глубокие житейские вопросы, то смеялись над смешной прической у женщины за соседним столиком.
      – Потанцуем? – поднявшись со стула, я подал ей руку.
      Она растворилась в улыбке и смущении, вино кривило ее эмоции, и дистанция между нами начинала сокращаться.
      В начале отношений невозможно представить, что когда-нибудь вы сможете поссориться, предать друг друга или разлюбить, все пропитано высшей силой и эйфорией.
      Я нежным, но уверенным движением прижал ее талию к своему телу. Она положила свои руки на мои плечи и расслабилась, чувствуя себя защищенной.
      В начале отношений ты готов свернуть горы, продать душу ради ее счастья, постоянно мечтаешь о том, какие красивые дети у вас будут. Представляешь, как засыпаешь и просыпаешься рядом с ней, проводишь с ней выходные и путешествуешь.
Ее голова лежала на моей груди, мы медленно кружились под звуки рояля. Временами я отвлекал ее и шептал комплименты и забавные истории о медленных танцах в школе и детских лагерях. В ответ Кристина приятно смеялась и нежно дышала мне в шею.
      В начале отношений никого счастливее вас двоих на земле нет. Все проблемы и жизненные передряги сходят за сущий пустяк, и кажется, что вместе вы сможете добиться всего на свете и подарить свое счастье всем, кто его еще не обрел.

      И вот мы с ней уже дома. Проникающий ветер через открытый балкон колышет плотно закрытые шторы и комнату насыщают томные темно-солнечные оттенки. Звуки города с каждым часом усиливались и напоминали морской прибой. На полу лежал смятый красный мак, белая сорочка и нижнее белье, на столе был ужасный беспорядок, и пятна от рук, виднеющиеся под проникающим солнечным светом, напоминали о нашем эротическом танце.
      В начале отношений главное – сохранить все чувства и эмоции на всю жизнь.
Мы были счастливы, любовь наполняла наши сердца, но было так рано говорить об этом вслух. Я лежал на диване и слушал город, ожидая, когда она проснется.
      – А я рассчитывал минимум на пятое свидание, – с закрытыми глазами сказал я, почувствовав ее пробуждение.
      – Отстань, – с улыбкой говорила она. – Как мне хорошо с тобой, ты не представляешь.
      Она крепко прижалась ко мне и закинула на меня ногу.
      – Работать пойдем? – риторически спросил я – Предлагаю до завтра продлить момент «хорошо с тобой».
      – Ты телепат…

25

      Воодушевленный вчерашней ночью я шел по цеху и насвистывал симоновский мотив, предвкушая завершение всех работ.
      Неожиданно ко мне подбежал волонтер, в руках которого громко звонил телефон Антона.
      – Звонят уже не первый раз, наверное, что-то срочное, – задыхаясь от бега, произнес он.
      Я взял трубку, и приятный мужской голос зазвучал в ухе. Мужчина сообщил, что он находится в городе. Много расспрашивал про выставку и желал встречи. Я дал адрес.
      Через час передо мной стоял тот самый художник, который желал организовать выставку через Антона. Мужчина средних лет был достаточно стильно и дорого одет, но в общении оказался прост и незамысловат. Было заметно, что он подкрашивал седину и бороду, носил сережку в ухе и платок на шее.
      – Ах, это вы, – пожимая мне руку, сказал мужчина, – очень приятно. Я Василий Мано. Вы, наверное, слышали.
      Мы прошли на смотровую площадку. У него перехватило дыхание, такого величественного произведения искусства он никогда в жизни не видел. Вытирая пот со лба, он взмахивал руками и восторгался от всего, что попадало в его поле зрения, даже говорил на испанском или французском, не знаю, я далек от иностранных языков.
      – Вы успели вовремя, через пару дней все начнется. Уже проводят генеральные репетиции, – сказал я. – Ну, как вам все тут?
      – Это что-то другое,  – смотря в горизонт, ответил мужчина, – у меня культурный шок немного.
      – Не лучше и не хуже? –спросил я.
      – Есть три состояния выбора: лучше, хуже и другое. – ответил Мано. – Я взглянул на это с другой стороны. Я не имел представления о том, что все искусство можно так выразить. Это огромное творческое объединение из дилетантов и профессиональных художников просто великолепно. У меня щекочется мозг, потрясно! И это не похоже на балаган, форум или ярмарку – это гениально!
      – Спасибо, но мы просто воплотили свою мечту и не претендуем на что-то громкое.
      – Это новое веяние, знаете ли. Мы, художники столицы с профессиональным образованием, сидим в своих эгоцентричных кружках в богатых студиях и плюем с высоты на весь этот провинциальный пролетариат, когда русский Ванька творит по-настоящему. Мне стыдно, искренне стыдно! – он разошелся еще сильнее. – Мы думаем, что мы авангардисты, новаторы, но на самом деле мы мыльные пузыри! Это огромное творение, и я безумно счастлив поучаствовать в нем.
      – Конечно, мы будем рады настоящим профессионалам и признанным художникам.
      – Обещаю вам, что об этом событии будет говорить весь мир. Из этого можно сделать ежегодный фестиваль, это будет центром современно искусства всего мира, – закатывая глаза, продолжал он, – к черту столицы: эти Парижи, Москвы и великих людей. Творчество за пролами.
      Я смутился, его полет мысли был подобен бреду сумасшедшего, только за похвалу и веру в наше дело я списал это на силу творческой мысли и культурный шок. Сладок даже бред тебя восхваляющий!
      – Спасибо, конечно, но без Вашей помощи мы не справимся. Нужно делать одно дело и давать его в массы. В массы из масс, так сказать, – немного помолчав, добавил я.
      – Несомненно! Мы привлечем инвестиции, я буду говорить об этом всюду.
      – Спасибо, спасибо. Вы будете располагаться? Наши организаторы все для вас сделают.
      – Благодарю, не буду терять ни минуты.
      И он, продолжая взмахивать руками, восхищался всем тем, что мы сделали. Я его не понимал, воспринимая все обыденно и естественно.

26

      Чем ближе мы приближались к открытию выставки, тем сильнее росло волнение в душах тех, кто был причастен ко всей этой затее. Недели подготовки пролетели мгновенно, все с полной отдачей вкладывались, создавая что-то необычное для нашего города. Мало кто понимал, что из этого выйдет.
      И вот, потерявшись в днях и ночах реализации выставки, я проснулся в своей квартире, сел на кровать и боялся думать, чем закончится сегодняшний день. Я не знал: благодарить жизнь за происходящее со мной или ненавидеть. С одной стороны – отказ от прежней работы и занятие делом, перевернувшим весь мой образ жизни, любовь Кристины и внутренняя свобода, с другой стороны – самый близкий человек, оставивший меня одного наедине с историей его жизни.
      Я часто вспоминаю рассказы Антона, и мне не хочется верить в то, что черные линии судеб могут пересекаться в одном человеке. Он никогда не жаловался на свою жизнь, потому что не знал другой, и верил, что бедные и богатые одинаково счастливы и несчастны. Разница лишь в эквиваленте счастья, зависти, высокомерия и доброты. Но больше всего он восхищался богатыми инвалидами, сиротами, создавшими многодетные семьи, бедняками, ставшими богачами, миллионерами, погрязшими в безденежье, тех, кто прочувствовал крайности судьбы, он считал прозревшими и знающими жизнь. В воспоминаниях его знакомых (которые, наверное, и не догадываются о его смерти) он будет глупым, смешным и неуклюжим молодым человеком, говорящим странные и никому неинтересные вещи, он будет тем, над кем подшучивали и устраивали козни, зная его безобидность и человеколюбие. Но в моей душе Антон останется сильнейшим человеком, тем, кто пытался сплотить коллективы, взывать к совести, чести и вежливости.
      Я встал с кровати и вышел на балкон. На небольшом столике меня ждала кружка чая, неизвестно когда оставленная. Темно-коричневая, почти черная жидкость с разноцветной пленкой, переливающейся в солнечном свете, казалась лужей на бензоколонке, в глубине которой томился крупнолистовой труд китайца или индуса. Сделав пару глотков, я почувствовал, как горькая маслянистая жидкость мурашками отозвалась в моем теле. Я глотнул еще и вылил остатки чая в окно.
      Почему в мире появляются люди, которые принимают на себя страдания? Если человеческий род не может без мучений, то было бы справедливым разделить их, а не сваливать все на плечи беззащитных, невиновных и попавших случайно под горячую руку судьбы. В поисках ответов на такие вопросы невольно рождается Бог, будто на него можно скинуть все проблемы и оправдаться за бездействие в смелых и решительных диалогах множества «Я».
      Сегодня будет открытие цеха современного искусства. Волнения и неуверенности я не испытывал, снова было состояние рудимента. Тоска по Антону и невозможность разделить с ним радость его заслуги угнетали меня, но в тоже время я чувствовал ответственность перед людьми, которые неравнодушны к нашему проекту. Это помогло отвлечься от мыслей, и я начал собираться.
      В цехе была ужасная суета, сотни деятелей искусства завершали последние этапы приготовления. Многие спали и ели, не отходя от своего творчества, где-то вдалеке играла живая музыка. Всюду попадались наряженные люди, впрочем, как и полуголые. Яркие макияжи, тату, боди-арт, пирсинги, прически – все самовыражались, как могли. Казалось бы, еще несколько лет назад такие образы были уделом субкультур, странностей, психически нездоровых и проституток. Сегодня мы переиначиваем исторически сложившиеся эталоны красоты, поведения, тела, нравственных и моральных устоев. Теперь я не удивляюсь, когда общаюсь с группой образованных и моногамных девушек со сплитом языка и шрамированным телом. Мне приятно осознавать, что такое культурное смешение стирает национальные и расовые предрассудки, вырождает пережитки прошлого восприятия и воплощает космополитические идеалы. Не удивлюсь я и тому, что через несколько десятков лет политическая активность будет за такими людьми, и мы не узнаем наши города и жилища.
      Я продолжал идти по цеху и прислушивался к речи людей: от дружеских диалогов до словесных перепалок. Кто-то говорил:
      – Знаете, когда мы не находим понимания среди людей настоящего, так приятно осознавать, что среди мертвых поэтов и писателей, есть те, с кем совпадают взгляды и мировоззрение. Сущая ментальная связь прошлого и настоящего, которая с каждой секундой переходит в будущее.
      Дальше я услышал как кто-то переходил на личности:
      – Слава – это эстроген, чем она больше, тем крикливее голос и капризнее запросы. Поэтому, прошу вас успокоиться.
      – Не указывай мне, всю жизнь ты прожил на неоправданном высокомерии и иллюзии необходимости человечеству, но все, что ты дал этому миру – это несколько тонн мусора, биологических отходов и потомство, которое, возможно, проживет жизнь лучше, чем ты!
      Ни на чем я не заострял внимание, а только улыбался. Слишком много информации, чтобы найти хоть какое-то оправдание всему увиденному и услышанному.
      – Человек постоянно сам себя порабощает, ну вот любит он зависеть от всего, что только туманит сознание. Погружается в потребление, окружает себя символами, брендами, партийными билетами, гражданством, что в итоге перестает существовать как самостоятельная личность с естественными правами и превращается в единицу бессмысленного организма.
      Через пару десятков метров в другой компании говорили:
      – Если бы Бентам попал в наше время, то разочаровался бы в идее создания паноптикумов как эталона властного контроля и дисциплины. Сегодня для этого достаточно поставить камеру видеонаблюдения, чтобы создать видимость постоянного наблюдения и полной зависимости человека от государства или начальника.
      Дальше навстречу шла парочка:
      – Любить человека и одновременно сомневаться в том, что вы вряд ли будете счастливы вместе, как оказаться в очень холодной воде с кучей красавиц.
      Чувства были смешанные. Я шел и вычленял из услышанного все самое важное, и если бы я ходил с блокнотом, то к вечеру написал бы неплохую книгу или цитатник. К счастью, я подходил к небольшому кабинету, где размещалась наша компания организаторов. Все были в сборе.
      – Привет, Сергей, – сказала по-праздничному одетая Олечка, – ты уже придумал речь на открытие?
      – Нет, а разве она нужна?
      – Конечно, – сказала Кристина, – ты столько усилий к этому приложил.
      Она обняла меня и поцеловала в губы.
      – Нет, извините, пусть это скажет Мано, – сказал я, – это положительно скажется на нашем имидже. Я увидел достаточно, чтобы уже не присутствовать тут.
      – Ты прям как денди, – улыбался Александр Семёнович, – уходишь, как только достигнут момент наслаждения.
      – Честно, я сегодня проснулся с ужасным настроением и тоской по Антону. Не могу разделить всю радость с вами.
      Все понимающе меня поддержали и не стали ни на чем настаивать. Олечка с мокрыми глазами вышла из кабинета. Карина молча щелкала по телефону.

      На улице уже собиралась очередь. Группа музыкантов приветствовала людей, создавая атмосферу душевного спокойствия, и объединяла всех вокруг. Я продолжил свое странствие по цеху и наблюдал за всем, что мы создали. Желанная обстановка тишины музея или галереи идеально сохранилась, и ничто не мешало наслаждаться продуктом творческой деятельности. Храм спокойствия и мысли, восхищения и критики. Позвонила Кристина и сообщила, что на открытие приехали еще несколько известных деятелей искусства, губернатор, пару крупных бизнесменов, городская интеллигенция и несколько съемочных групп.
      Где-то в центре я услышал, что началась торжественная часть и все люди устремились туда. Я ходил в абсолютной тишине по твердому зеленому ворсу и ощущал тепло всего тела. Теперь нужно думать, куда же двигаться дальше: творческий путь, семья или одиночество. Я вышел через черный ход и поплелся домой.

27

      На улице я еще больше почувствовал одиночество и с удовольствием вдохнул красноярский смог. На город шло серое дождевое облако. Тысячи облаков каждую минуту исчезают и появляются на небосводе, они гордо парят над планетой и век за веком наблюдают за человеческой историей, но мое облако было совершенно одно. Заблудшая овечка или серый волк? Было приятно смотреть на него и понимать, что мы нашли друг друга.
      Но о чем я могу поговорить с объектом природы? Разве что о счастье. Слово как слово, но сочетание букв «сч» дает понимание сложности произношения, не говоря уже о его смысле. «Слово – форма, значение – содержание», – подумал я, вспомнив один недавний диалог.
      Достаточно посчитать всех людей на планете, чтобы понять, сколько интерпретаций у этого слова. Все чаще счастье у кого-то в деньгах, у кого-то в любви или дружбе, многие ищут его в улыбках детей или родителей, другие – в совершении великих дел и славе, а некоторые ищут счастье в прожитом дне. Есть и такие, чье понятие счастья меняется с возрастом, окружением и жизненным опытом. Нужно быть ужасным человеком, чтобы осуждать и вгонять в рамки людское счастье, на которое каждый имеет право с рождения.
      Сегодня произошло событие, о котором я с гордостью буду вспоминать всю жизнь, но совершенно не знаю, что буду делать завтра. Сейчас меня не беспокоило абсолютно ничего: ни личная жизнь, ни семья, ни долги и ссоры, ни воспоминания из прошлого, ни глобальное потепление. Мои мысли были совершенно пусты, голова ясна и очищена от информационного мусора. От этого ощущения шаг становился легче, и я заметил, как быт и тяжелые мысли прижимают к земле, где мы забываем о чувстве полета и прямохождении.
      Тишина. Нет, в городе ничего не изменилось: машины, заводы, люди – все перемешивается изо дня в день, будто в шесть утра мы заводим этот механизм как детскую игрушку. Тишина – она во мне, я ничего не замечаю вокруг себя, кроме прикосновения одежды. В тоже время я ощущал весь город под своими ногами, знал, куда повернуть и наступить, ощущал присутствие дворовых кошек и собак. Полное самообладание и отдача пространству. Воротник натирает мою шею, и я решаю его расстегнуть – еще один шаг к внутренней свободе. Дышать стало легче. Морозный, но приятный ветер проникает за шиворот и бежит по телу. Облако накрыло меня полностью, и в падающем дожде я чувствовал, что мы подружились. Тяжелые капли под силой ветра стекали по щекам и шее, постепенно одежда  промокала, и я уже не замечал, как шел по лужам и ручьям, ноги и ступни обдавало приятным холодом.
Я улыбнулся сам себе, и невольно в сознании опять появилось слово «счастье», улыбка стала еще шире. Вот он – этот момент. Я совершенно один со Вселенной, чувствую единение всех миров и сил, которые действуют на меня. И все проблемы, мысли, материальные ценности, немытая посуда и мокрые ноги становятся крошечными, практически невидимыми, потому что я с Луны смотрю на Землю и продолжаю отдаляться. Мне спокойно и приятно, ничего не хочется нарушать, я загипнотизирован, но рядом нет того, кто направит меня в бесконечное счастье – ощущать себя частью Вселенной вечно.
      Свое счастье я ощущал и раньше, когда после долгого подъёма в гору оказывался на вершине и первые секунды чувствовал ветер, смотрел вдаль и понимал, какой я большой и одновременно маленький в этот момент. Или на быстром аттракционе, в этом бешеном движении, отвлеченно задумывался и закрывал глаза, замедляя время вокруг себя. А что происходит в душе, когда поздно ночью за городом, выходя на улицу, поднимаешь голову и смотришь на звезды, черную бесконечную даль, что-то ищешь глазами и ждешь… ждешь чего-то неизвестного, а мысли пустые и чистые, и легкость во всем теле – невозможно передать словами.
      Подъезд дома все ближе. Все возвращается в привычное русло: я вижу людей, дома, а тело от холода и влаги покрылось мурашками, облако, не попрощавшись, уходило дальше. В квартире я скинул мокрую одежду, достал ноутбук и решил записать свою маленькую историю жизни и жизни Антона. Сегодня я был счастлив несколько минут, но сколько страданий и труда стоит пройти, чтобы на миг ощутить его – Счастье…