11
– Рябчиков, не хочешь о нас с Владом подумать, подумай хоть о Генке! – как-то сказала Лида мужу, когда тот ужинал телятиной с кровью и заедал солониной и помидором.
– Ты о чём?
– Да огурец хоть возьми, мать твою! Ты от всего красного сам пятнами изойдёшься, девкам твоим не будешь нравиться!
– А-а-а, ты вот о чём! – ответил Рябчиков.
– Ну ещё бы! О чём же ещё? Каждые выходные новую проститутку приводишь. Тебе совсем всё равно, что Генка подумает? Он уже однажды зашёл к тебе, когда ты эту Людку ублажал.
– Не смей напоминать мне! – рявкнул Рябчиков и так ударил по столу, что подскочил даже наполненный заваркой чайник.
– Что, неприятно? – язвительно спросила Орехова. – А он, может, так напоминал тебе, что у тебя ещё и сын есть! Рябчиков, что тебе вдруг бес в ребро ударил? Не пора бы остепениться?
– Ты, что ли, очень остепенилась? Да ты какая была, такая и осталась! Тебя ни годы, ни Италия не поменяли!
– Рябчиков! Я никогда тебе не припоминала, но сейчас припомню. Ты вскоре, как я уехала, мою квартиру продал, меня вынудил расписаться, ещё бумажки все по почте прислал, козёл! Да если бы мне было где жить, разве я пошла бы к тебе?
– Ну что ж ты не пошла к Шубу? Он тебя так сильно обожал, что на другой женился!
– Рябчиков!!! Не смей трогать Шуберта, иначе я за себя не ручаюсь!
– А тебе можно его трогать, да? Он женился, а ты всё угомониться не могла, всё лезла к нему, как кошка! Мечтала небось, что он свою бросит? А он не бросил её, он же у нас такой верный, такой влюблённый! Дон Жуан, мать его!
– Рябчиков, с каких пор ты стал так отзываться о твоём лучшем друге, да ещё и погибшем? – с недоумением спросила Лида, глядя на мужа непонимающим взглядом.
– Ага, погибшем! Потому что нечего на лошадях кататься! Всю жизнь ведь ничего не умел, всё из рук валилось, чуть что – ушибы, порезы, мизинец чуть поранил – так перепугался, нюни развёл, будто ему голову отрезали, а всё туда же! Жокей, мать его! Сидел бы, стишки писал! Это у него лучше всего получалось, да и то не факт. Зря я тогда помчался сломя голову спасать его, когда он вены порезал. Лучше бы сдох уже тогда.
– Рябчиков, прекрати!!! А то я тебя ударю!
– Получишь сдачу в таком случае, – спокойно ответил Рябчиков. – Мне этот твой Шуберт с самого начала жизнь стал портить, мать его! И зачем я с ним так носился?
– А теперь ты мне и Генке жизнь портишь? Генке-то за что?
– Он парень крепкий, весь в меня, он справится.
– Рябчиков, ну и скотина же ты! Да если бы нам было куда уйти...
– Ну Генку я бы тебе не отдал, а вот сама проваливай со своим молокососом.
– Рябчиков!!!
– Да, кстати, у молокососа же пассия есть, может к ней уйти жить.
– Рябчиков, они не женаты, он не пойдёт к ней, пока не женится. И вообще, прекрати называть его молокососом!
– Не женаты, говоришь? Ну и что? Разве это помеха?
– Он не пойдёт к ней, у них же такая чистая любовь! – злобно рявкнула Лида. – Тоже мне! Ты же видел эту цацу, помнишь, какая она. Такая вся фи-фи-фи, строит из себя институт благородных девиц! Тьфу!
– Что, завидно, что сама не такая? – ощерился Рябчиков.
– Завидно? Ещё чего! Пусть я страдала и страдаю, но зато я живая! Я живу! Не то что эта кикимора!
– Ну почему кикимора? – усмехнулся Рябчиков. – Она очень даже ничего. У молокососа хороший вкус.
– Рябчиков!!! – Лида замахнулась, но Рябчиков с силой оттолкнул её, и она ударилась головой о стену.
Она решила пойти к Артёму. И вот они вновь оказались в его гримёрке, из которой Шашкин сделал салон, в котором принимал посетителей.
– Я знал, я знал, что ты придёшь, о внучка достославной партизанки!
– Кончай называть меня так, Шашкин! Я когда шла к тебе, и так пришлось смотреть на твои плакаты.
– Но ведь на них твоё высказывание, твой афоризм! О-о-о! «Шашкин – он и в Африке Шашкин»! Это прекрасно!
– Что мне делать, африканец? – спросила Орехова. – Я меньше всего ожидала, что пойду к тебе советоваться. Но мне больше ничего не остаётся. Рябчиков совсем взбесился. Людка у нас жила, так она куда-то смылась, вот он и стал водить проституток разных, о Генке не думает совсем. Шуберта вдруг оскорблять начал. И чего Людка вдруг ушла? Потому что я ей пощёчину дала, что ли?
– О-о-о! Не поэтому! Возлюбленная моего прекрасного сокола и твоего сына направила её на путь истинный! Если бы не прекрасная Елена, так и жила бы падшая Людмила в омуте порока и греха! О-о-о! Светлый и непорочный ангел спасает падшего ангела! О-о-о! Как это восхитительно!
У Лиды глаза полезли на лоб.
– Как? Она и туда полезла? Да что ей спокойно не живётся? Нет, надо благодетельницу из себя покорчить! Она что, совсем дура, что ли? Нет, ты скажи мне, Тёмыч, что она себе придумала? Что сможет вернуть на путь истинный проститутку и нахлебницу со стажем? Нет, в жизни не встречала подобной дуры...
– Напрасно, напрасно ты оскорбляешь эту девушку, о Лида! Те, кто корчат из себя благодетелей, как ты изволила выразиться, ждут наград, а для прекраснейшей лебёдки лучшая награда – если её подруга станет счастливой истинным и светлым счастьем. О-о-о! Какая прекрасная дружба! Светлый ангел дружит с падшим ангелом! О-о-о! Как это волнует моё воображение! А ты, о Лида, была бы счастливее, если бы остудила твою пылкую ненависть к невинному и чистому созданию росой любви, если бы раскрыла ей материнские объятия, ведь возлюбленная твоего сына должна быть для тебя как дочь!
– Не было у меня никогда дочери – и не хочу! – крикнула Лида. – Одни беды от этих девчонок!
– Не было бы жизни на земле, если бы не женщины. О женщины, моя хвала, моё коленопреклонение – вам! – исступлённо воскликнул Шашкин, падая на колени перед отскочившей к стене Ореховой и целуя её руки. – Да, да, даже тебе моя хвала, о внучка достославной партизанки, даже несмотря на то, как терзаешь ты собственного сына!
А Лена между тем радовалась за Людку, что та теперь жила в школе и зарабатывала себе на жизнь честным трудом. Зарплата уборщицы была небольшой, но Лена помогала Людке деньгами и приносила ей продукты. Однажды после уроков Людка мыла пол, и к ней подошла Лена.
– Ну как ты, Люда?
– Я отлично, и всё благодаря тебе! – сияя, ответила Людка, опёршись о швабру.
– Ты сегодня какая-то бледная...
– Ничего-ничего, это я просто устала. Но мне полезно мыть, подметать, это уж лучше, чем с мужиками в постели валяться.
– Как я рада за тебя, Люда! Если тебе что-то надо, ты говори! Хочешь, я помогу тебе убраться? Меня всё-таки пугает твой вид.
– Ничего-ничего, я сейчас так до блеска всё вычищу, ты ахнешь! – звонко и весело воскликнула Людка и принялась с удвоенной силой тереть пол, но вдруг у неё закружилась голова, она выронила швабру и упала на пол.
– Люда! – испуганно воскликнула Лена и бросилась поднимать подругу. – Сейчас, сейчас мы с тобой к врачу сходим. Ты очень сильно ушиблась?
– Нет, ничего... – Людка растерянно смотрела на Лену. – Ой, Ленок, мне так стыдно, что ты со мной носишься...
– Не говори так, Люда! Даже не думай! – и Лена, поддерживая ослабевшую Людку, повела её к врачу.
– Здравствуйте! – сказала Маргарита Иннокентьевна, глядя на учительницу и уборщицу, когда они вошли в медицинский кабинет.
– Здравствуйте, Маргарита Иннокентьевна! – ответила Лена. – Люде плохо стало. Она убиралась-убиралась – и вдруг упала.
– У меня голова закружилась... – прибавила Людка.
– И часто это у вас? – спросила Маргарита Иннокентьевна, внимательно глядя на уборщицу.
– Да никогда раньше не было такого, – удивлённо ответила Людка и слегка пожала плечами.
– Давайте я вам давление померяю. Руку положите на стол. Так... так... давление нормальное. А вы случайно не беременны?