12
Через несколько дней Артём позвонил Рябчикову и попросил его прийти в театр, сказав, что есть разговор.
– Что этому клоуну понадобилось от меня? – пробормотал Рябчиков и почесал в затылке.
Когда Рябчиков явился, Артём встретил его и провёл в гримёрку, где недавно беседовал с Лидой.
– Ну, выкладывай! – сказал Рябчиков, сев в кресло и широко расставив ноги.
– О Рябчиков! Ты мало понимаешь твою супругу Лиду! Как редко мужчины понимают женщин! О-о-о! Беда мужчин в том, что они не женщины!
– Ты, что ли, женщина, раз всех так понимаешь? – ухмыльнулся Рябчиков.
– Может быть… Может быть, я немного женщина, и не стыжусь этого!
– Ты чё, хочешь сказать, тебя стали мальчики интересовать, что ли?
– Нет, нет и нет! До конца моего бренного существования я останусь верен одной лишь чернокрылой голубице! – воскликнул Артём, делая руками какие-то немыслимые реверансы.
– Это чё ты сейчас сделал, а? – хмыкнул Рябчиков, пытаясь повторить.
– Это я так страдаю! – и Шашкин ударил себя кулаком в грудь.
– Тебе-то чего страдать? У тебя всё нормально с твоей голубицей.
– Я за вас страдаю! За тебя и за Лиду! – ещё громче взвыл Артём.
– Эй, Шашкин, а тебе не кажется, что ты суёшь нос не в свои дела?
– Мне бы так казалось, о Рябчиков, если бы я не видел всё! Но я вижу, и это моё бремя! Бремя и проклятье! О-о-о! Лучше быть слепцом! По крайней мере у слепцов безмятежны сны, поскольку жизнь и есть один сплошной и беспробудный сон. О-о-о!
Рябчиков захохотал.
– Какой же ты шут всё-таки, Шашкин! Ты меня всегда смешил.
– Пусть! Пусть я шут! – закидывая голову и надрываясь, кричал Артём. – Но не мучь напрасно Лиду! Она так страдает! О-о-о!
– А я, по-твоему, не страдаю? – перестав смеяться, злобно ответил Рябчиков. – Не любит она меня, понимаешь? Моя жена меня не любит! Она Шуба любит! Да я и сам его люблю, он мой друг, хоть и Лидку отнимает у меня. Но по какому праву он её у меня отнимает?
– О Рябчиков! Пойми женщину! Женщина никогда не может забыть своего первого возлюбленного! Особенно если эта женщина – однолюб! О-о-о! Да и к тому же по твоей вине она провела столько мучительных лет в солнечной Италии, которая оказалась для неё темнее тьмы! Знаешь ли ты, сколько раз у неё были выкидыши, потому что Марио изнурял её каторжным трудом? Знаешь ли ты, как пошатнулось её здоровье? Знаешь ли ты, что у неё не было молока, когда родился Влад, и она ходила доить корову и давала ему коровье молоко вместо своего? А знаешь ли ты, почему Марио держал её в чёрном теле? Потому что чувствовал, как он ей противен, и хотел отомстить! О-о-о! Если бы он не был ей противен, она ходила бы в мехах и прохлаждалась вместо непосильных работ!
– Ну в Италии она по своей вине оказалась, я тут ни при чём! – возмущённо ответил Рябчиков и вдруг задумался. – А что ты тут молол сейчас про первого возлюбленного? Какого первого? Ты с дуба рухнул, Шашкин? Она из института того парня соблазнила и бросила, и ещё какие-то у неё вроде были до Шуба.
Шашкин с невероятно скорбным видом закрыл глаза и отрицательно покачал головой, скрестив руки на груди.
– Что ты хочешь сказать? – нахмурился Рябчиков.
– Ложь, ложь и ещё раз ложь! – глухо проговорил Артём, причём казалось, что его голос раздавался со дна колодца. – Никого и никогда не было у внучки достославной партизанки до моего юного лирика! А тот юноша из института, про которого ты говоришь, стал вести себя недостойным образом, стал покушаться на невинность Лиды и получил от неё ногами по тому самому месту, которое стыдливые скульптуры скрывают фиговым листом! О-о-о! Твоё счастье, о Рябчиков, что тебя никогда не били по столь интересной части тела!
– Да я сам всех побью, мать их! – пробормотал Рябчиков. – Шашкин, я это… Я думал, что Лидка всех подряд совращает.
– О-о-о! Никогда и никого она не совращала! А с моим юным лириком у неё была очень сильная любовь! Пожалей ту, чьи мечты разбились, может быть, отчасти по её вине, но она раскаялась! Она всё переосмыслила и теперь страдает, что нельзя повернуть время вспять! Это её бремя, как и моё – открывшиеся мне знания!
– Палки-моталки… – ещё более растерянно произнёс Рябчиков, всё так же хмурясь и чеша затылок. – Но из-за Шуба я всё-таки никак не могу побыть с женщиной по-нормальному! Наташа из-за него от меня ушла к Совку, потом Вика ушла от меня к нему, а теперь вот Лидка по нему сохнет. А мне неприятно, понимаешь? Как мужу неприятно, как мужчине!
– О-о-о, понимаю, понимаю! Но ты сам, о Рябчиков, знал, что мой юный лирик – большая любовь внучки достославной партизанки, и при этом решил жениться на ней. Терпи же, о Рябчиков! И не будь столь грубым с ней! Если бы я чувствовал, что у вас могут пробудиться нежнейшие чувства, я бы предложил тебе устроить для неё романтический вечер при свечах, подарить ей что-нибудь приятное и трогательное, но я не предлагаю! Любви у вас не было и не будет! Но раз судьба всё равно соединила вас, вы должны по крайней мере мирно жить! У вас маленький ребёнок! О-о-о!
– Романтический вечер при свечах? Хм… А это мысль! – сказал Рябчиков.
Через несколько дней он отправил Влада с Геной к Шашкиным, купил колбасу, водку, солёные огурцы и свечи, постелил на стол газетку, а на газетку поставил всё это, и пригласил Орехову к столу.
– Ну ты, угощайся, мать твою!
– Рябчиков, ты с дуба рухнул? Что на тебя нашло? – пробормотала Орехова, глядя на Рябчикова почти квадратными глазами и беря бутерброд.
– У нас с тобой, Лидка, романтический вечер. Я специально детей отправил к Шашкиным. Мы с тобой муж и жена, у нас всё должно быть романтично!
– Очень мило с твоей стороны, – с глубоким безразличием ответила Лида, глядя в сторону и беря ещё один бутерброд.
– Потанцуем? – спросил Рябчиков и оскалился. – Я приглашаю тебя на танец, внучка доблестной партизанки, мать твою!
Лида равнодушно пошла танцевать с Рябчиковым, а он больно стиснул её в объятиях и стал так целовать, будто хотел проглотить. Потом он взял её на руки, бросил на кровать и сорвал с неё одежду, задув свечи. Орехова равнодушно отдалась ему, а потом Рябчиков пару раз ударил её.
– Холодная мумия! – прорычал он.
– Рябчиков, тебе надо, чтобы я вопила, как в пошлых фильмах? Чтобы я притворялась, что испытываю неземное блаженство? Хорошо, могу и притвориться, мне после Италии уже всё равно. Как они там стонут? О да! Милый! Да! Да! Ещё! – Орехова с иронией изображала порноактрис.
– Да хоть притворяйся! – заорал Рябчиков. – Но люби меня!
Орехова ничего не ответила, только взяла телефон, позвонила Владу и попросила скорее возвращаться, чем ещё сильнее вогнала Рябчикова в бешенство, и он выкурил за пять минут целую пачку сигарет.
– Заставить мне тебя брёвна колоть, что ли? – злобно произнёс Рябчиков.
– Ты о чём?
– Итальяшка тебя, оказывается, из-за этого в чёрном теле держал. Он тебе противен был! Вот и я тебе противен! Даже хуже, чем противен! Я тебе безразличен, палки-моталки!
– Кто тебе сказал про Марио? – насторожилась Орехова.
– Не важно! Ворона прилетела, прокаркала! У тебя правда выкидыши были?
– Рябчиков! – испуганно прошептала Орехова. – Ты что, тоже стал просветлённым вроде Шашкина? Но по тебе что-то не очень заметно… Просветлённые не бывают такими агрессивными.
– У тебя сколько мужчин было, мать твою? – заорал Рябчиков.
– Сто сорок восемь, – хохотнула Лида.
– Сколько? Отвечай, а то получишь по лицу!!!
– Ну три cтобой включительно, и что?
– Кто первый был? – почти взвыл Рябчиков.
– Угадай с трёх раз.
– Почему молчала?
– А что, я должна отчитываться перед тобой?
– Конечно! Ты моя жена, я всё должен знать про тебя! Я же про тебя невесть что подумал, что ты всех подряд соблазняла и всё такое… А ты молчала! Могла бы хоть рассказать, как тому пацану по яйцам дала! Я, может, тебя бы больше зауважал.
– И без твоего уважения проживу. Знаешь, Рябчиков, после того, как я пережила Италию, мне уже не особо нужно чьё-то уважение.
Рябчиков снова замахнулся на неё, но вспомнил слова Шашкина, что не нужно быть таким грубым, и огромным усилием воли опустил руку. А когда пришли Влад с Геной, Рябчиков с воинственным видом прямо на пороге поднёс им два бутерброда с колбасой.
– Угощайтесь, мать вашу! – рявкнул Рябчиков.
– Сейчас, Рябчиков, руки только помоем, – ответил Влад.
– Опять эти церемонии! – сердито прорычал Рябчиков и сам съел оба бутерброда.