В тишине дождя промозглый майский вечер превращался в ночь. Темнота была сильнее тускло-желтого света фонарей и скрывала черты мужчины, одиноко сидевшего на скамейке в безлюдной аллее. В его руке мерцал красный огонек, верный спутник и друг. Отблеск холодного мокрого асфальта улицы окрашивал всё в осеннюю тоску.
Замерзающему бездомному силуэт курящего незнакомца показался родным и сулил табачку, да разговор.
- Уважаемый, можно обратиться? – мягко прохрипел мужичок и, не дождавшись ответа, попросил – Дружище, угости, пожалуйста, сигареткой.
Незнакомец протянул ему руку с пачкой папирос и с равнодушным оглядывающим взором, сказал:
- Такое куришь?
- А что ж нет. Курю.
Бродяга вытянул папироску и с неловкостью спросил:
- А огонька подашь?
Прикурив, бездомный присел на скамью и заговорил:
- Мокнуть под холодным дождем, курить папиросы. Вот, да! Ты не поэт случаем, а? Таким же я был. Тоже…
Он замялся от пристального, сверкнувшего на него из под бровей взгляда, уверенного и исследующего. Мужичок набрался смелости.
- Стихи писал дамам. Потом дорогам. Потом водке. Повидал я. Чудно всё так, брат. И ты чудной. Но… понимаю. Таким же был. Вот именно, брат – был…
После двух глубоких затяжек дымом он продолжил свой рассказ для уже опустившего голову приятеля:
- Не пишу я уже. Чувствую, братишк, а сказать не могу, не знаю, будто забыл или ошибался. Говорят и не надо понимать-то. А что жизнь? Что смерть?
Незнакомец опустил докуренную папиросу в урну и закурил следующую, с детской улыбкой вглядываясь в лицо бродяги. Тот будто бы очнувшись, волнительно и быстро забормотал:
- Насмотрелся, а не понял. Грешен, прости Господи. Понять хочу, а не надо оно, наверное. Умру, вот и узнаю.
- Что узнаешь? – резво и бодро спросил незнакомец, ошарашив разболтавшегося мужичка.
- Зачем жил, брат. Зачем живу, не знаю. – Голос бродяги задрожал, переходя на крик в плаче – Чёрт с ней, с этой смертью. Зарежут, повешусь, замерзну – да все равно мне! Жизнь-то что? Что она, брат?
- Любовь она, - тихо ответил поэт.
Мужичок резко встал, бросил папиросу в сторону и быстро зашагал прочь, уже не сдерживая рыдания.
Ночь, дождь, папиросы.
Чья-то весна, чья-то осень.