ЖЕНЩИНА, БЕЗУМНАЯ ГОРДЯЧКА…
Долгое время имя этой талантливой женщины в нашей литературе не упоминалось, Немногие исключения из этого правила изобиловали бранными характеристиками и содержали резкое осуждение. Даже Мариэтта Шагинян, которая когда-то была своим человеком в доме З. Н. Гиппиус, называла ее Зиной и на «ты», в своих мемуарах присоединилась к этому малодостойному хору, а ведь когда-то писала о ней апологетические статьи! (О блаженстве имущего. – М., 1912). Да, конечно, у Зинаиды Гиппиус были резкие высказывания об октябрьском перевороте; да, она уехала в эмиграцию и умерла в Париже; да, многие ее мнения в статьях и в дневниках далеко не бесспорны, но через магический кристалл времени все эти «грехи» видятся совсем иначе, чем представлялось ее советским критикам. А вот литературное и человеческое значение ее многогранного дарования оказывается непомеркшим.
Зинаида Гиппиус прожила долгую жизнь: в юности была знакома с Алексеем Плещеевым, Яковом Полонским, Петром Вейнбергом, а в последние годы жизни общалась с молодыми поэтами «парижской волны»: В. Мамченко, Ю. Терапиано и другими. Уже было сказано, что крутой подъем поэтического мастерства начался с символистов. Но все они по отношению к Гиппиус и Мережковскому были младшими и в той или иной степени использовали их достижения.
Мережковский оставил более значительный след в литературе как религиозный мыслитель, автор романов и статей, но тогда, в самом начале двадцатого века, его хорошо знали многие как поэта, стихи его непременно входили в разные «Чтецы-декламаторы», обильно издаваемые в те времена.
Судьбе было угодно свести этих двух ярких людей неразделимо, и, упоминая одного, мы не можем не упомянуть другого. О Гиппиус пока нет достаточно обстоятельных работ, и фактов ее жизни нам известно не слишком много. Она родилась 8 (20) ноября 1869 года в городе Белёве Тульской губернии. По отцу предки ее были из немцев, переехавших из Мекленбурга в Россию в XVI веке. Мать – русская, урожденная Степанова; дед по матери служил полицмейстером... в Екатеринбурге. Отец был юристом, семья колесила по России, переезжая то в Тулу, то в Харьков. В конце концов он получил назначение на достаточно высокий пост в Санкт-Петербурге – товарища обер-прокурора Сената (по-теперешнему, заместителя). Однако долго пробыть на этом месте ему не пришлось: у него обнаружился туберкулез, для которого климат Петербурга не подходил. Пришлось перебираться в гоголевский Нежин. Но это не спасло: он умер, не дожив до 35 лет. Потом туберкулез обнаружился и у дочери. Надо было переезжать дальше на юг. С матерью и сестрами в 1885 г. Зина переезжает в Тифлис. (Так тогда называли нынешний Тбилиси). Климат Грузии подействовал благотворно. (Кстати, не слишком долгому пребыванию Гиппиус в Грузии мы обязаны тем, что издательство «Мерами» в 1991 году выпустило прекрасный двухтомник стихов и прозы Гиппиус, опередив своих русских коллег.) В эти годы у девушки, конечно, уже были духовные интересы, она была увлечена русской классикой, особенно Достоевским, но главной страстью ее были танцы и верховая езда. Лето 1888 года семья проводила в Боржоми. Там юная Зинаида Гиппиус и встретилась с Дмитрием Сергеевичем Мережковским, ставшим спутником ее жизни до последних дней. Со всем пылом бурной натуры приобщилась она к его напряженной внутренней жизни, хотя в первые дни знакомства Мережковский укорял любительницу скачек за то, что она не читала Спенсера. Но за этим дело не стало. С тех пор их жизнь и деятельность становится нераздельными. Впрочем, стихи в начале 900-х годов Мережковский оставил.
8 января 1889 г. в тифлисской церкви Михаила Архангела состоялось их венчание. Любители отыскивать мистические сближения обратили внимание на то, что родилась З. Н. Гиппиус тоже 8 числа в день Михаила Архангела.
Поселились молодые супруги в Петербурге, и их дом недалеко от Таврического сада сделался одним из центров духовной жизни начала XX века. Андрей Белый в «Арабесках» пишет, что в этом доме «воистину творили культуру, все здесь когда-то учились». Свидетельство Андрея Белого стоит многого, ибо он сам был одним из образованнейших людей века.
Кто в этом уникальном союзе играл первенствующую роль? Мнения современников разноречивы. Мережковский как оратор умел зажигать и увлекать аудиторию, хотя и был несколько суховат и аскетичен. Сейчас все яснее становится его значение как религиозного философа. Но вот к внесению в жизнь элемента эстетической игры в гораздо большей степени была способна она. Это вообще характерно для раннего периода символизма, Все старались создавать себе, как сказали бы теперь, имидж. Владислав Ходасевич в «Некрополе» писал: «Символизм не хотел быть только художественной школой, литературным течением. Все время он порывался стать жизненно-творческим методом, и в том была его глубочайшая, быть может, неповторимая правда». И дальше высказывает, на наш взгляд, глубочайшую мысль: «Их творчество как бы недовоплотилось: часть творческой энергии и часть внутреннего опыта воплотилась в писаниях, а часть утекла в жизнь, как утекает электричество при недостаточной изоляции».
Вот такое смешение жизни и поэзии было характерно и для Зинаиды Гиппиус. Слухи и легенды о себе она умножала собственной бравадой. Тогда для дамы ходить с лорнеткой считалось чуть ли не неприличным – она же появлялась с ней повсюду, хотя Ирина Одоевцева в своей книге «На берегах Сены» позднее утверждала, что это была и не лорнетка вовсе, а специально для нее изготовленный монокль на ручке. Костюмы ее были весьма экстравагантны: портрет работы Льва Бакста изображает поэтессу в черном трико в обтяжку (как в колготках или лосинах), что и для наших дней показалось бы, пожалуй, смелым.
Стихи, которые она читала, поражали своей музыкальностью и чрезмерно свободным обращением с ритмом, Вспомним, что тогда самое маленькое отступление от силлабо-тонической системы считалось для поэта смертным грехом. На чем держался ритм? На интонации, на повторах. Это было в новинку. Потом это использовали и Бальмонт, и Игорь Северянин, но ведь потом!
Окно мое высоко над землею,
Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечерней зарею,
С вечерней зарею.
Многие отказывались признавать это стихами. Нужно было прийти в поэзию «четырем Б» (Блок, Брюсов, Белый, Бальмонт), чтобы к таким размерам привыкли.
А рифмы? Такие вошли в моду в 60-х годах нашего века. Совпадают первые слоги рифмующихся слов, а последние, напротив, не совпадают (вроде, скажем: «молочницей» и «молоденькой»). Многие связывают такого рода рифмы с именем Евгения Евтушенко. Это даже не ассонансы, это что-то иное. Остряки говорят «евтушансы». Но ведь это было девяносто лет назад! Было у Зинаиды Гиппиус:
Сквозь цепкое и лепкое
Скользнуть бы с чашей,
По самой скользкой лестнице
Дойти до счастья.
(«Неуместные рифмы»)
Кто-то недаром сказал: «Новое – это хорошо забытое старое».
В салоне Мережковских большое внимание уделяли проблемам религии. Религиозные взгляды их были своеобразны и не очень совместимы с каноническим православием. Термина «богоискательство» сама Зинаида Николаевна не любила, а предпочитала говорить о поисках нового религиозного сознания. Издавая религиозно-философский журнал «Новый путь» (1903-1904 годы), Мережковские пытались вовлечь в свою орбиту новых людей, для чего и приехали в Москву – «обращать в свою веру» Валерия Брюсова. Из этого, разумеется, ничего не вышло: Брюсов и сам претендовал на роль пророка и мага, вождя символистов, да и проблематика кружка Мережковских ему была глубоко чужда, но авторитет супругов из Петербурга в московских интеллигентских кругах был достаточно высок, и их приезда ждали с трепетом. Об этом мы знаем из дневников Брюсова: «Мы... всячески изукрасили квартиру. Зажгли огни, поставили диван для Зиночки». Встреча сошла благополучно. Говорили о Христе и читали стихи. Впрочем, в этих стихах тоже звучали несколько своеобычные мотивы:
Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, ни жить...
Мне близок Бог – но не могу молиться,
Хочу любви – и не могу любить.
Публицист и критик П. П. Перцов дает нам такой портрет Зинаиды Гиппиус примерно в этом самое время: «Высокая, стройная блондинка с длинными золотыми волосами и изумрудными глазами русалки, в очень шедшем к ней голубом платье». Он находил в ней боттичеллиевскую чистоту линий. Другим более заметна казалась в ней некая демоничность. Ее прозвали «декадентской мадонной» и считали якшающейся с нечистой силой. Этому способствовало и ее прелестное стихотворение о дьяволенке, «повстречавшемся» ей.
...Такой смешной он, мягкий, хлипкий,
Как разлагающийся гриб,
Такой он цепкий, сладкий, липкий,
Все липнул, липнул – и прилип.
И оба стали мы едины.
Уж я не с ним – я в нем, я в нем!
Я сам в ненастье пахну псиной
И шерсть лижу перед огнем.
Но вернемся к дневникам В. Я. Брюсова. В них немало строк, посвященных впечатлениям от экстравагантности Зинаиды Николаевны.
«Я согласно с письмом явился в ним в 12 часов. Вхожу – и первое, что вижу – раздетой Зинаиду Николаевну. Разумеется, я постучал, получил: «Войдите!», но зеркало так поставлено в углу, что в нем отражается ее спальня.
– Ах, мы не одеты, но садитесь...
...Стали говорить: «Я не знаю ваших московских обычаев. Можно ли всюду бывать в белых платьях? У меня иного цвета как-то кожа не переносит».
Многие воспринимали ее маски слишком буквально:
Я ждал полета и бытия,
Но мертвый ястреб – душа моя.
Как мертвый ястреб, лежит в пыли,
Отдавшись тупо во власть земли.
Тяжелый холод в душе моей.
К земле я никну, сливаясь с ней...
Такая умная мемуаристка, как Нина Берберова, писала о Гиппиус:
«Она... искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойной. И она не была женщиной».
Не вдаваясь в обсуждение ее личной жизни, обратим внимание: все ее стихи написаны от лица мужчин. И свои критические статьи, колючие и беспощадные, она подписывала мужским псевдонимом – Антон Крайний Свою «колючесть» она подчеркивала и в стихах:
Любви хочу и веры я,
Но спит душа моя.
Смеются сосны серые,
Колючие – как я.
Очень точно расхожие мнения о личности З. Н. Гиппиус характеризует в своем дневнике вдова И. А. Бунина, Вера Николаевна Муромцева: «Про Гиппиус говорили: зла, горда, умна, самомнительна. Кроме «умна», все неверно, то есть, может быть, и зла, да не в той мере, не в том стиле, как об этом принято думать.
Горда не более тех, кто знает себе цену. Самомнительна – нет, нисколько в дурном смысле. Но, конечно, она знает свой удельный вес».
И она, и Мережковский не чуждались политики. Но, вопреки распространенным в критике утверждениям, они не были монархистами. Сочувствовали эсерам, с большим уважением писали о декабристах. У Гиппиус есть три стихотворения, которые называются одинаково: «14 декабря». Интересно проследить трансформацию этой темы в разные периоды ее жизни и нашей истории. В 1909 г. Гиппиус заканчивала свои стихи о декабристах так:
Мы слабые – вас не забыли,
Мы восемьдесят страшных лет
Несли, лелеяли, хранили
Ваш ослепительный завет.
И вашими пойдем стопами,
И ваше будем пить вино...
О, если б начатое вами
Свершить нам было суждено!
К этой теме Зинаида Николаевна вернулась через восемь лет, 14 декабря 1917 г, через две с небольшим недели после Октябрьского переворота, к которому она отнеслась с ужасом и отвращением:
Мы были с ними, были вместе,
Когда надвинулась гроза,
Пришла Невеста. И Невесте
Солдатский штык проткнул глаза.
Именно в этом стихотворении зацитированные, чтобы доказать, какая она была плохая, слова: «О, петля Николая чище, чем пальцы серых обезьян». Имеется, конечно, в виду Николай Первый, не Второй. Дневники Гиппиус сейчас изданы. Это страшная книга, страшнее, чем тоже изданные недавно «Окаянные дни» И. А. Бунина, Некоторые эпизоды кажутся просто маловероятными, но это честное описание увиденного в 1918-1919 годах. И в декабре 1918 года она пишет:
Напрасно все: душа ослепла,
Мы преданы червю и тле.
И не осталось даже пепла
От «Русской правды» на земле.
«Русскую правду», как известно, написал повешенный Пестель (до этого в 1054 г. Ярослав Мудрый). Но то, что переломилось время, Гиппиус почувствовала раньше, в 1914 году. Именно тогда, с началом первой мировой войны, наступил «не календарный, настоящий двадцатый век». Она восприняла эту войну как начало конца существования не только ее круга, но и всей России, может быть, и всего мира. А многие поэты, в том числе и настоящие, беззаботно сочиняли барабанные стишки. В 1915 г. гремят ее раскаленные, неистовые строки:
Нет оправдания войне!
И никогда не будет.
И если это Божья длань –
Кровавая дорога, –
Мой дух пойдет и с ним на брань,
Восстанет и на Бога.
Вот вам и богоискательница!
А по мере того как Россию начали сотрясать революционные бури, стих Гиппиус становился все более резким, приобретая силу пророческого звучания:
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил – засек кнутом.
Исчезли былые символистические туманы, поэтическая речь превратилась в страстный порыв, в кипящую лаву:
Как скользки улицы отвратные,
Какая стыдь!
Как в эти дни невероятные
Позорно жить!
Недаром сборник 1918 года «Последние стихи», изданные сейчас многократно и даже в библиотеке «Огонька», долгое время скрывали от читателей «за семью заборами, за семью запорами». С Блоком, который прежде бывал в доме Мережковских как свой человек, после написания им «Двенадцати» Гиппиус решительно порвала. Но с его стороны все было гораздо сложнее, достаточно вспомнить строки по поводу «Последних стихов», написанные Блоком:
Все слова, как ненависти жала,
Все слова, как колющая сталь!
Но:
Ядом напоенного кинжала
Лезвие целую, глядя в даль...
24 декабря 1919 года Мережковским удалось покинуть охваченную пламенем Россию. Сперва они оказались в Польше. Серьезные надежды сначала возлагались на Пилсудского, на Бориса Савинкова, но вскоре в дневниках 3. Гиппиус 1920 года появились иные записи: «...Савинков – организатор плохенький и сам по себе, а туг еще и личные его претензии людей не соединяют, а разъединяют». В конце концов Мережковские поселились в Париже. К счастью, они сняли парижскую квартиру на Рю Колонель Боннэ еще до войны. В годы массовой эмиграции это было бы много сложнее. Их квартира, как и былая петербургская, стала центром притяжения эмигрантской интеллигенции. Там бывали Ходасевич, Георгий Иванов, Керенский, Бердяев и многие другие. Позже – молодые поэты от Поплавского до Терапиано. Кружок назывался «Зеленая лампа», по образцу того, пушкинских времен.
Ирина Одоевцева в своей книге описывает Гиппиус в одну из таких встреч:
«Как Блок мог называть ее «зеленоглазой наядой?» У нее мутно-болотистые, бесцветные глаза. Лицо без рельефа. Плоский лоб. Довольно большой нос. Узкие, кривящиеся губы. Она очень сильно набелена и нарумянена. Морковно-красные волосы, явно выкрашенные хной, уложены в замысловатую старомодную прическу с шиньоном. Волос чересчур много. Должно быть, большая часть их фальшивые». Это, кстати, не так. Другие современники говорят, что у Гиппиус до последних дней были прекрасные волосы. И сама И. Одоевцева в другом месте своей книги признается в том, что «видела в ней только внешнее». А насчет «зеленоглазой наяды» – что ж, старость, увы, никого не красит, зеленые глаза могли и выцвести.
Но вот о браке Мережковских та же И. Одоевцева пишет очень тепло. Опровергая Ларошфуко, который в своих «Максимах» писал, что бывают хорошие браки, а восхитительных не бывает, она считает, что брак Мережковских был именно восхитительным. Они трогательно заботились друг о друге, не разлучались ни на один день.
В эмиграции Зинаида Николаевна писала статьи, воспоминания. Выпустила и сборник стихов «Сияние» (1938).
Совершенно неверно, что во время немецкой оккупации Франции она сотрудничала с немцами. По свидетельству ее биографа Темиры Пахмусс, после вторжения Гитлера во Францию она заняла по отношению к Германии непримиримую позицию. К сожалению, этого не сделал Мережковский, но он умер еще в 1941 году.
Гиппиус пережила мужа на 4 года и умерла в 1945 г., дожив, как и он, до 76 лет.
Поэзия Зинаиды Гиппиус глубока, своеобразна и темпераментна, и, как бы к ней ни относиться, это значительное явление русской культуры.
В не менее сложное время, чем наше, Гиппиус написала: «Каждому пора собрать себя, связать в тугой узел, быть самим собой». Всегда современная рекомендация!
Литература
1. Богомолов Н. А., Котрелев Н. В. К истории первого сборника стихов Зинаиды Гиппиус. // Русская литература. 1991. № 3.
2. Гиппиус З. Н. Стихотворения. Живые лица. – М.: Художественная литература, 1991.
3. Гиппиус З. Н. Живые лица. Стихи. Дневники. В 2 тт. – Тбилиси: Мерани, 1991.
4. Медведев Ф. Возвращение «Дамы с лорнетом» // Книжное обозрение, 1989. № 23.
5. Одоевцева И. В. На берегах Сены // Звезда. 1988. № 8-12.
6. Тэффи. Зинаида Гиппиус. Воспоминания // Слово. 1991. № 12.