Театр, Фея и Бездельник.
Часть 1.
Ни галоперидол, ни клопиксол, ни сероквель не задушили, не сдержали, но изрядно помутузили моё нечто, что, наверное, есть любовь. Хочется верить… и рассказать.
Будний осенний день и, как обычно, мой долгий и неприятно проходящий сон одинокого незанятого мужчины. Любви бы, подумал я тогда, или хотя бы стишок написать. Отупляющая повседневность принесла мне в тот день новое, явившее затем свежее, яркое, радостное и болезненное.
У меня был билет в драматический театр на тот вечер, на премьеру. Я любил театр и люблю, люблю и время дня перед спектаклями, которые всегда сулят радость. Радость, которая изредка, но верно, которая только моя. Каплями спектаклей поддерживал и питал свою отстраненность от жизни, которая меня все-таки забрала и метнула в себя. Притяжение этой неизведанной мной материи вовлекло в полет, продолжающийся и сейчас.
Проболтался до вечера, принял лекарства и, поехав в театр, полетел. Эта дорога мне всегда волнительна и приятна, а сейчас ещё и томительна. Я смотрел на зрителей, слушал их разговоры – имя современного драматурга, должно быть интересно. Да и сам так думал.
Первый звонок… второй… третьего я не заметил. В зале погас свет, и на слегка подсвеченную сцену вышла молодая девушка. Красивая, подметил я, и отдался приятному любованию ею и предвкушению чего-то особенного, что могло произойти, как мне казалось, только в театре.
Спектакль произвел на меня настолько сильное впечатление, что, когда артисты вышли на поклон, мне не хотелось уходить. Та красивая девушка, игравшая главную роль, легко взглянула на зрителей, справа налево, и моё сердце защемило – конец радости. Ошеломительно накинулись давние студенческие мечты быть влюбленным в актрису, тайно и безнадежно. Ожидая, пока растает восхищенно галдящая очередь в гардероб, я сидел в холле, когда приоткрылась дверь в актерскую комнату, и из-за неё выглянула героиня вечера. Наши взгляды встретились. У неё светлые серо-голубые глаза. А у меня теперь светлые серые стихи... тайные и безнадежные.
Я ждал её на улице и хотел заговорить с ней, но когда она вышла, меня опередила какая-то девушка, и они вместе очень быстро пошли вниз по улице, так что мне пришлось держать крайне неудобный при моей тогдашней полноте темп ходьбы. Не отставать!!! Нет, так нельзя, надо догнать, заговорить! Почти бегом, трусцой, наверное, равняюсь с ними.
- Девушки, давайте провожу? – тяжелым запыхавшимся голосом обратился я.
- Не стоит, – прозвучало почтительно и с дистанцией.
- Да не бойтесь, что вы?
- Мы не боимся, мы заняты.
Я разговаривал с Ней. Не находясь с продолжением разговора, я просто шел рядом. Затем перебил напряженную женскую болтовню:
- Вам в центр? Тогда нам по пути.
- Нет, нам туда, - мягко ответила она и указала рукой направо, в направлении от центра.
Тем временем, мы подошли к перекрестку, горел красный, я повернул налево и обернулся. Она смотрела мне в глаза и на мою поднятую ладонь, кивнув, ответила «До свидания!».
До свидания! До свидания! Значит, ещё свидимся! Подняв глаза на витрину цветочной лавки, подумал, взять бы букетик, догнать, а там что угодно… не решился. Побрел домой взволнованным, полным энергии. Найти её! Выяснить имя! Полез в сеть, нашел и выяснил. Написал ей немного слов о спектакле, питая иллюзии продолжения этого знакомства, состоявшегося затем в её благодарном ответе. «Ничего себе, ты попал в привилегированный клуб, Лёха. Но это клуб красивых и интересных и тебе, жирдяй, там делать нечего. Ты посмотри вообще на себя-то… чертов». А я уже загорелся, и этот огонь во мне и сейчас, его пламя живёт до сих пор, как эта жизнь до сих пор живет в потрясающем космосе и переживет, очевидно, всех нас.
Страсть, отпущенная душою жить, разгоралась, высвобождая тепло и ростки позабытой нежности. Через два дня родилось послание, письмо, манифест о сладком звуке её имени, о мире, пришедшем в меня её стройным станом, её элегантными шагами, о её сиплом голосе, пробуждающем и зовущем звучать самому, как бы в ответ… «Это страсть», - закончил я письмо.
Распечатал на красном листочке, оформил маленьким подарком, ненавязчиво указал номер телефона, как связь с типографией. У меня был план. И улыбка на лице.
На некоторых фотографиях с её странички можно было разглядеть её машину. На следующий день я специально поехал к театру, и не зря - на служебной парковке стоял её автомобиль, осталось прикрепить к нему письмо, и я дрожащими руками положил сверточек вместе с живой красной розочкой под стеклоочиститель.
Она заходила в сеть, но ответа не было. Я не находил себе места, не зная, что делать. Переборщил!
Через два дня пришло сообщение на телефон – «Алексей, вы перепутали машину. У Кати такой же автомобиль, и другой номер. Как увижу её, передам ваше письмо».
Перепутал авто? Перепутал авто! Я улыбнулся, затем просто рассмеялся. Она не читала! Тем не менее, мои чувства уже явились в мир. Не через те руки, открывшие послание, не через те глаза, его прочитавшие. Это добавило реальной сущности моему проекту, ставшей в чем-то его облегчающим утверждением. Я облегченно написал ей в сети, завязалось легкое общение, в котором быстро разболтал про эту забавную ошибку с машиной и, нисколько не пугаясь унизить свое послание переводом в простое сообщение, ответил на её просьбу не таить его.
А сам затаился в ожидании встречи, замечая какие-то надежды и фантазии, которые своей огромной силой пробивались наружу, но не в подвижную жизнь, став лишь тенями, да едва заметной испариной на моем панцире, за пределами которого, не могла жить взаимность… по моему определению своих достоинств.
Здорово было бы сходить с ней куда-нибудь, поболтать за чашечкой кофе, слушая напористый сладко-сиплый голос. Какая она вдали от театра? Как пригласить? Мои мысли вообще не могли шевелиться, как киты в море песка. И, понятно, это было не ощущение их отсутствия, это была плотная и безжизненная антипустота, сковавшая и объявшая всё моё существо неведомым и всеобъемлющим содержанием. С такими трудностями я прозябал весь день и к вечеру перед театром почувствовал усталость.
Пустая маршрутка стремилась в центр за пассажирами, а в ней я стремился преодолеть робость перед разговором, которого желал, но которого, может, и не будет.
С неуклюжестью и стеснением я занял место в зале и посмотрел на сцену. Зная, с чего все начнется, откуда она выйдет, где она сядет, куда направит взгляд, я разволновался, появился неопределенный страх. Будто мне предстояло признание в любви. Тяжелые чувства долго не покидали меня и после начала спектакля. И я приписывал это силе пьесы. И до её окончания холодок уж не уходил с верха живота.
А Катерина была прекрасна, играла вдохновленно, ярко и честно. В чувствах героев я искал близкое мне. Весь этот калейдоскоп был в тот вечер беднее бездны моего сердца, что льнуло к ней… к романтической, как мне казалось, актрисе, которая не засмеётся от слов о любви, её глубине, не посчитает это за непрактичность и легкомыслие. Потому что, если так, то не Мужчина я вовсе, бездельник, да с этой нелепой романтичностью, ещё и неудачной – вовсе неудачник… законченный. Но чтобы особо не оскорблять этих и без того несчастных, к законченному добавляют – поэт.
Спектакль закончился. Бурные и теплые аплодисменты выражали и моё восхищение, мою благодарность. Катя сияла на поклоне. В числе первых выскочил из театра, помчался в цветочный ларёк, успеть бы, а то уедет. Успел, пристроил желтую розу под щетку дворника заднего стекла. Закурил и ещё не успокоился, когда она неожиданно возникла передо мной, впервые приветствуя.
- Ну, привет! – нараспев сказала актриса.
- Привет! Узнала?
- Да как тебя не узнать. Пойдем, - коснулась меня рукой, и мы пошли к машине.
- Цветочек! Ты меня поздравил, спасибо огромное. Как мы сыграли? – мне послышалась радость. Это и была радость, являвшаяся так ещё много раз.
- Здорово, вообще, супер, - медленно ответил я.
- Правда? Супер?
- Да.
- Лучше, чем в прошлый раз? – с интересом настаивала Катя.
- Да.
- И мне так кажется. – Огляделась по сторонам и продолжила - Знаешь, так хочется кофе попить, поехали куда-нибудь, посидим? У тебя есть время, не торопишься?
Вселенная, ты глючишь? Админ, следи за матрицей, плохая шутка! Растерянность, неожиданное смятение, сомнения… промямлил что-то одобрительное, но остался без этой жизни и дара речи… на весь вечер. А этот напористый говор, при котором её тело подаётся вперёд, очаровал меня и пленил.
Покурили как-то быстро и молча, сели в авто и поехали в центр.
В приличном кафе мы заказали чай с имбирем. Её волосы перебегали с одного плеча на другое, оголяя тонкую шею. Я разглядывал впадающие щеки, тонкие руки и молчал. Чувствовал себя не в своей тарелке, а, точнее, не в своем горшке… да ещё и отцветшим… ещё в прошлой жизни.
- Как тебе смотреть спектакль второй раз?
- Интересно, его можно и больше смотреть. Кое-что я, вообще, по три-четыре раза посещал, - бодро ответил я.
- Театрал?
- Не знаю, наверное, нет. Но было время, знал репертуар наизусть.
Не знал я тогда, что и её спектакль за одиннадцать просмотров выучу наизусть.
- Понравилось мне нарастание накала до надрывного уровня. А начало легкое.
- Представь, нагружено начало, и рост… вообще клиника будет.
- Угасание тоже интересно бы было.
Я подлил ей чай.
- Такое редко, и не здесь, - сказала она, как будто уже скучая.
Во мне что-то отчаянно вздрогнуло, нотки скуки в её голосе делали мне больно, хоть, это могло быть связано и не со мной. Катерина пришла мне на помощь:
- Может, покушаем что? Хочешь?
- Нет, - стушевался я.
- А я… а я, - игриво тянула она, листая меню. – А я закажу вот эту грушу.
Заглянув в меню на её выбор, я смог лишь:
- Красиво.
- Что? Красиво? Это да. А на самом деле это – Ди-э-тич-но!
Насколько актриса была красива и обаятельна, настолько я становился угрюмым и неуклюжим.
Подали тарелку с запеченной грушей. Перед тем, как есть, Катя сфотографировала её на камеру телефона.
- Ну, что молчишь, Леш? Говори, говори, я-то ем.
Разглядывая изящные руки, иногда осмеливался смотреть ей в глаза. Молчали. Груша съедена, к нам подошла официантка:
- Как вам груша? Понравилась?
- Замечательна. Я даже сфотографировала. Что вы с ней сделали?
Официантка бегло рассказала рецепт и извинилась, что отбирает разговором девушку у спутника.
- Нет, не беспокойтесь, он так не думает, - очень сухо сказала Катерина.
Она уже не смотрела на меня и не играла волосами. Разговор зачах на этом, расплатились, вышли на улицу, молча покурили.
- Давай подброшу тебя?
- Да не стоит, такси вызову, - стыд сковывал меня.
- Да отвезу я тебя, прокачусь вечерком, мне нравится.
Едем, мне стало легче и свободнее, спрашиваю:
- Тебе куда потом?
- К Городскому парку.
- А, вот, куда вы шли тогда. Помнишь того жирного ублюдка, что приставал к вам?
- Зачем ты так о себе? Если бы ты сейчас не сказал, я бы и не поняла, что это ты был. Думала, бомж какой-то.
- Приехали, Кать, вон там местечко есть.
Я вышел из машины, помахал ей рукой и проводил взглядом красные огни, пока они не потерялись в потоке за светофором.
Чувствовал недюжинную усталость, что была, наверное, от напряжения вечера, глаза сводило от непринятых вовремя таблеток, а я принял это за суть жизни. Нелепость себя и физический дискомфорт.
- У тебя есть, что попить, пересохло от сигарет? – сломал я затухание очередного разговора.
Мы сидели на скамье в парке у театра после февральского спектакля.
- Яблоки есть, сочные, будешь?
Я кивнул. Она достала из сумочки большое зеленое яблоко, потерла его ладонями и с улыбкой протянула мне. Жажда утолилась.
- Хоть так. Отдохнуть у театра, столько дел и суеты сейчас, голова кругом. Что у тебя нового, Леш, рассказывай.
- Да ничего, Кать, все так же.
- Работаешь?
- Да, немного. - Соврал я, ибо в действительности тогда не работал.
- Это хорошо, что работаешь. Я, вот, подустала, устала от этих бесконечных увеселительных мероприятий, но куда деваться. Дай мне сигаретку, пожалуйста.
Я тоже закурил, хотя яблоко ещё не доел.
- Как тебе наша игра сегодня?
- Тогда в ноябре было лучше, было ваше лучшее пока выступление. Но мне понравилось, как ты сегодня, как мне показалось, отрывалась в том разговоре, где крик. Сильно получилось.
- Да, тебе показалось, что я отрывалась? Знаешь, так и было, скажу тебе честно. Хорошая погода, хоть и холод.
Катя поёжилась телом, я не отрывал глаз от... глаз.
- Знаешь, сегодня один мальчишка на празднике спросил, есть ли волшебство. – Её сиплый приятный смех… как это здорово. Она продолжила – Отвечаю ему: Я же Фея, я здесь.
Не знал, не знал я, как затянуть радость просто сидеть рядом и слушать человека, которого полюбил.
- Пойдем? Отвезу тебя, Леш.
Мы подошли к машине, Катя переложила с переднего пассажирского сидения какие-то большие свернутые плакаты.
- Для работы?- спросил я
- Для свадьбы, свадьба у меня, - ответил осторожный и щадящий голос.
Машина неслась по нечищеным дорогам, встряхнувшись, я спросил:
- Когда?
- Через неделю.
И поплыло, поплыло… по заснеженным улицам меня везла не машина, меня несла волна, волна чужой жизни, угрожавшая моей нелепо-бездеятельной хижине на берегу. Я не знал, что делать, что говорить и был жутко растерян. И не мудрено, что её свадьба ничего во мне не изменила. Я только сохранял, как мог, это ценное мне увлечение, дававшее мне чувство жизни.
Весной мы встретились ещё три раза, я всегда чему-то был рад, не чувствуя неуместность, не думая о том, что могу компрометировать уже замужнюю актрису. Будто смотрел на это всё в бинокль из окна какой-то очень далекой крепости, бывшей, по сути, кротовой норой.
Прошло лето. В следующем сезоне показов прошло мало, в январе состоялся только третий. Но цветы были, как и краткие разговоры у машины и улыбки. Лишь теплоты встреч стало меньше. Но ощущения конца этой истории не было, имело место какое-то безликое стремление удержать эту форму бездейственной и робкой страсти. И отдаление от Кати только возросло после следующего эпизода, о котором не могу не рассказать. И которого не могу не стыдиться…
Зимой пару раз посетил любительский театр, обратив внимание на симпатичную девушку, с которой вскоре познакомился. Я тогда в шутку спросил Катерину, как верно покорить актрису, мол, нашел ещё одну красавицу, помоги.
Холодным апрельским вечером стоял у дверей камерного театра, ожидая завершения представления. «Театр перепутал, театр перепутал, Лёха. Не Катёна здесь. Не она это! Да ладно, хрен ли, попробую». Настолько было тоскливо.
Через полчаса выловил временную другую актрису в холле любительского театра и преподнёс ей заледеневшую розу.
- Позволите подождать вас, проводить?
- Спасибо, не стоит. У меня здесь много дел. И надолго. – Черство и немного смущенно ответила другая актриса.
- А после завтрашнего спектакля?
- Я вам благодарна, очень приятно и спасибо. Но у меня есть молодой человек.
Катерина при первых цветах и благодарила, и радовалась, но о неизвестной мне несвободе не говорила.
- Что там у тебя за актриса, - спросила она после апрельского спектакля. – Какой театр?
Я рассказал про камерный театр, и она рассмеялась:
- Тоже мне актриса! Любители-самоучки! Ну, ладно, пошли, не подброшу сегодня, муж меня ждет, звонил не раз.
Предательство. А было ли это им? Стало ли это уходом от чего-то, имелось ли это что-то? Или предательство в том, что я вернулся, что пришел в конце апреля на парковку драмтеатра.
Погрузив свои дни в раздражение, тоску и злобу, как никогда ощутил беспросветность одиночества, яростную жажду женщины, женской сущности и женского присутствия рядом.
Последний майский показ, который я ждал со смутным предчувствием, продолжился актерским банкетом, и Катя сказала не ждать её тем вечером.
«Ладно, до осени. Подождем осень… когда, как призрак по легенде приду к театру с цветами».
Я тревожно ожидал начала театрального сезона. И, однажды, в середине сентября, проезжая мимо театра, заметил, что с его забора исчезли таблички с названиями двух её спектаклей. Всё, в репертуаре их уже нет. Эта мысль принесла страх, волнение, растерянность… Я дождался публикации афиши октября, и мои опасения подтвердились. «Как же без тебя-то? Как дальше-то?» И после этих вопросов начал намечаться ответ. Отпустить всю эту историю! Но очевидная легкость и мимолетность этого отпущения, его неизбежное забвение в мире причиняли боль. Пытался от неё избавиться стихотворением, которое не начал и не закончил, о конце страсти, болезненно оставшейся на сердце яркой татуировкой.
К ноябрю я успокоился, эта тема завершения просто тлеющее притихла, будни приняли привычный оборот, росло число моих учеников и уроков, но я её уже не увижу там, у театра. Ведь на другие места права нет. Как и нет права позвонить ей. Наши встречи с их теплотой были возможны только у театра. Интуитивно чувствовал, что она ушла оттуда. Как в тоннельном эффекте в квантовой физике, театр был проводником в мир, где жила она, с непреодолимым для меня потенциальным барьером. И яма этой невозможности росла день ото дня, а тоннель, сузившийся перед взором до точки, затягивала пелена грусти. А в моих мыслях эта точка троилась многоточием, недосказанностью, где-то рядом мерцал курсор. Так много имелось, что сказать, но укреплялось чувство, что сказать просто нечего, потому что все это недостойно и нелепо. Я хотел только, чтобы мои переживания были услышаны ей в моей тональности, чтобы были прочувствованы с тем же окрасом и в той же гамме. Однако, понимаю, что эта гамма неумения жить и любить, отчасти из-за малодушия и трусости, нелицеприятна. Как голодная безобразная птица.
И, вот, я снова у театра, около её машины, легко падает снег, и мне зябко. Вокруг никого нет, зрители разошлись, курю сигареты одну за одной. Дождусь ли? Да… Её легкий стан, её нежная поступь, сияющая улыбка.
- Пришел, мой поэт.
- Здравствуй.
- Врунишка?
- В смысле?
- Разлюбил бы, не пришел! Соврал, значит?
Чувствую, да, чувствую, что соврал, чувствую, что предал, замечаю, что от этого холодка начинает кружиться голова. Обессиленно и невнятно говорю: «Соврал. Прости».
Смотрю смущенно в её глаза, а они все крупнее и крупнее, ближе и ярче. Она прильнула ко мне, обхватила шею, слияние губ. Но я ничего не чувствую. Где её вкус и её тепло?! Где её аромат?! «Черт возьми! Да это сон», - подумал я… и проснулся. Было около пяти часов вчера. Я задремал в освободившееся отмененным уроком время.
Из глубокого смятенного забытья меня через несколько минут вывел звонок брата:
- Приезжай, Лёх, время есть, пообщаемся.
- Спасибо.
Всю дорогу в автобусе смотрел в окно, с болью слушая приятные смеющиеся девичьи голоса. У театра толпились люди, я прикинул время, до начала представления, должно быть, пятнадцать-двадцать минут. Выскочив из маршрутки, надеялся, что билеты проверяет та же разговорчивая девушка, часто заводившая со мной долгие приветствия.
- Какие люди! Рады снова видеть вас! Билетик? Пригласительный?
- А Катя играет ещё?
- Нет, Екатерина у нас уже не играет, но у нас по-прежнему много интересного. Куда же вы?
Я уже развернулся и с опущенными глазами, давясь комом в горле, пробился через поток зрителей, вышел на улицу и закурил. Наврал, соврал, сука! Что за нелепый стих! Что я за мудила такой, а! Какой там, на хрен, конец! Какой черт, на хрен, оплакан! Я люблю тебя! Я тебя! Люблю…
Выронив сигарету, закурил вторую, разлетаясь душой, как вселенная после какого-то там взрыва. Подошел автобус, надо бы перестать плакать… надо бы, вообще, перестать. Проехав пару кварталов, я достал мобильник, нашел её номер, пробежался взглядом по цифрам. «Удалить?»
Не ответив, с гримасой боли убрал телефон.
- Здорово, что шляешься? – спросил меня брат в своей игривой манере.
- Сам не знаю.
- Не дала? Поимела?
- Отвали.
- Угостишь сигареткой?
В дыме сигарет под визгливый лай цепной собаки я почувствовал, что всё пошло по-старому… как будто только прошлым вечером я бежал за актрисой вниз по улице после премьеры.
Часть 2.
Встреча
Около семи вечера я возвращался на маршрутке домой расслабленным после встречи с новыми друзьями. Это был вечер субботы, первый свободный вечер на той неделе.
- Да, привет. Что? К Катьке еду, - ответил на звонок кто-то из позади сидящих.
«Катёна. Восьмой час. Успею».
Выйдя из маршрутки, закурил, авантюристически улыбаясь своему вдохновленному состоянию спонтанного рвения. «То, что нужно. Самое оно». Затем сел в первый же подъехавший транспорт, следовавший в другой район. «А если не увидишь? И как в декабре просто сдохнешь». В середине декабря я ездил к Кате трижды, к её студии детских праздников, но ни разу не решился заглянуть.
И, вот, начало марта, теплая погода, и моя маршрутка подъезжает к месту. Мне хорошо. «Сигареток не забыть купить. Сколько ждать придется?». Оказавшись возле нужного места, купил в магазине на углу пачку «Явы». Оглянулся – знакомой мне машины актрисы не было. «Мало ли. Ждём до последнего». Потоптавшись, нашел удобную позу, прислонившись к столбу.
Шумные малолетние гости студии разошлись, это заняло три сигареты. Взошел на крыльцо, открыл дверь в маленький холл и шагнул внутрь.
Там никого не было. Из-за стенки через удаленную от меня дверь доносились голоса. Знакомая сиплость, любимые подвижные интонации и легкость голоса Катерины разлили по мне тепло. «Она здесь». И мне как будто больше ничего и не нужно было.
Вышла другая девушка, удивилась позднему незнакомому гостю без детей и спросила:
- Вы что-то хотели?
- Могу я увидеть Катю? – громко и твёрдо произнес я.
Девушка вернулась в комнату за стенку и до меня донеслось:
- Кать, там к тебе пришли. Мужчина какой-то.
Выглянула Катя в бежево-розовом костюмчике и с легкой улыбкой удивленно спросила:
- О, Лёха! Как ты меня нашел?
- Здравствуй, Катён. Легко.
- Посиди, пожалуйста, подожди, я сейчас выйду, - как хозяйка гостю сказала она.
Появилась встретившая меня девушка, я попросил стакан воды. Мне необходимо было принять циклодол, чтобы снять закатывание глаз. Его вызывали нейролептики, и часто оно начиналось при интенсивных переживаниях. Через десять минут глаза успокоились. Я улыбался, как и в те вечера, когда ждал Катю после спектаклей, посматривая на цветы на лобовом стекле её автомобиля.
С той же улыбкой я двинулся навстречу вышедшей девушке, раскинув руки. Она откликнулась. Мои руки, словно ватные, не чувствовали её спину, от волнения подкашивались ноги. «Спасибо».
- Как же я рад тебя видеть. Десять мес…
- А как ты меня нашел? В интернете? – перебила она.
- Гугл. По номеру телефона.
Мы сели друг напротив друга, и начался её любимый мною натиск:
- Ты прям огурчик. Отлично выглядишь. Что на личном?
- Пустота.
- Но это же скучно. В театр ходишь?
- Нет.
- В театре без меня неинтересно? – игриво улыбаясь, спросила Катя.
- Неинтересно. И… скучно.
- Слушай, а что мы здесь сидим? Покажу тебе студию. Поможешь убраться? А потом поедем.
Я разулся и пошел за миниатюрной красавицей, её легкостью и грацией девятнадцатилетней девушки.
Она провела меня по трем игровым залам, там мы раскладывали по местам игрушки, а в третьем свернули надувной батут. Закончив, мы остановились в полуметре друг от друга, и в комнату вошел её муж.
- А вот и Алексей, Леш, мой муж. Знакомьтесь, Алексеи.
И я пожал руку мужчины, знающую Катю.
- Леш, я тогда свою машину отгоню сейчас к дому, а ты закончишь и заезжай за мной, - сказала женщина мужу, а потом обратилась ко мне – Поехали, Леш.
У неё новое авто, мы выбирались дворами, я неотрывно смотрел на неё, как она правой рукой собирала волосы в пучок, а левой вращала руль.
- Ты как будто ещё меньше стала. Дюймовочка.
- Луковка. Похожа, ведь да? – и повернулась ко мне, парализовав меня выразительной улыбкой, указывая на волосы, собранные в пучок.
Я бы порадовался дорожной пробке, но мы мчались по пустынной улице.
- Что ж на личном так кисло, Леш, а?
- Да познакомился там с одной, да пару раз её наедине твоим именем назвал, - после я окончательно смутился.
- Ну, Леш, даешь. Вы вместе? Встречаетесь?
- Нет, откуда.
- А с работой что?
- Ничего. Писать начал.
- Пьесы?
- Прозу, стихи.
- Ты прости меня, пожалуйста, я ту замечательную историю никак не дочитаю.
В конце той истории, первой моей повести, написанной о Катерине, герой слезным криком признавался ей в любви и в её почти желанной безнадежности.
- Ну, а что, иди охранником, кассиром в сетевые магазины. Иди, не знаю, приемщиком заказов на пиццу, цветы, полно работы-то. Не хочешь, наверное, вот и не работаешь, да? – с недовольством, будто моя безработность ей противна, выпалила Катя.
- Да.
- Плохо. Что за мужик. Лосяра вон какой. Хернёй страдаешь, Леш. Хер-нёй!
- Это мое обычное состояние, - блекло сказал я, готовый терпеть что угодно, но оставаться таким же.
Мы подъехали к перекрестку возле её дома. С мечтательной улыбкой Катя спросила:
- А может мне в театр вернуться?
Я молчал и думал «Возвращайся, Катён, я хочу».
- Ты знаешь, там оклады снизили, копейки. Но пофиг. Там худрук, говорят, меня не любит.
«Возвращайся, Катён». И я хотел уж сказать это, но она опередила:
- Ты как домой отсюда, на чем?
- Тут мост через железную дорогу, как раз ко мне.
- Пока, Леш, - и передо мной зависла её рука. – Давай лапу.
Сильно сжав холодную руку, почувствовал голод на эту женщину, несшую в себе и обещавшую много жизни. И, наверное, слишком долго и сильно сжимал тонкую ладонь, потому что увидел перемену в устремленном на меня взгляде. Он стал наблюдающим, глубоким, будто вникающим во что-то.
- Пока, Леш. Мне пора ехать.
Я расслабил руку, слегка сжимая её выскользающие пальцы. Медленно открыл дверь авто, медленно вышел, подняв на прощание руку. «Как и раньше…»
Поднявшись на мост, замедлил шаг. «Прими ты меня, безработную, плаксивую, молчаливую падлу. Моя опора в каждом тоскливом дне…».
Начался легкий дождь, усиливавшийся по мере нарастания моего волнения. Не заметил, как перешел мост, и приближался к своему району. Курил, вспоминая разговор, интонации, настроение.
Закурить четвертую подряд не удалось, сломалась зажигалка. И только в магазине у дома приобрел новую, удивив продавщицу угрюмым и подавленным взглядом.
Post Scriptum
В тот майский день, сидя в кафе, я редактировал свои стихи, навеянные… Закончив к вечеру, рука начала выводить на полях последнего исписанного листа крупные буквы – К… затем А… затем Т… И, как в марте, я спонтанно сорвался, решив, что успею.
Наспех выпил ещё одну порцию кофе, умылся, собрал записки, расплатился и помчался.
Выйдя на улицу, собрался мыслями вокруг своего намерения увидеться с Катей и странных сомнений. С легкостью я шел через парк, с легкостью вглядываясь в лица девушек. Мой порыв будто высвободил глобальное влечение ко всем женщинам. Когда оно отпущено, мне хорошо рядом с каждой, ибо все они несут в себе естественно общее, но в разных формах, атмосферах и пробуждаемых образах. Индивидуальность Катёны в этом мне наиболее привлекательна. Тянет к ней. Словно необходимость, без чего мне никак, и я знал это «словно».
Медленно шедший автобус к моему волнению попал в транспортную пробку, но я вскоре успокоился. Убаюкался тем, что пришедшего вдохновения достаточно, что последующее уже не обязательно для удовлетворения, хотя, конечно, это не так. Видимо, привычка начинать всё и завершать в фантазиях сформировала непритязательность поведения к реальности, а фантазии порождали невероятные ожидания. Этот разрыв, или даже, противоречие не всегда мной осознавались.
В дороге я и окунулся в эти осознания. Задавался вопросом, чего от неё хочу. Её, просто её… «Их, просто их…», - подумал я, разглядывая молоденьких попутчиц. Какие-то мои иные, дополнительные реалии, не по-плотски вибрирующие материи, требовали женского отклика, наполненного не только инстинктивной телесностью. Мечтатель-фантазёр.
Ускоренным шагом пробирался через дворы к студии детских развлечений, вспомнив о непритязательности, улыбнулся и пожелал себе свободного раскрытия. Раскрытия, открытости этой весной становилось все больше от приходящего нового и близкого общения. И я шел к Кате человеком, обретающим что-то новое, в котором она должна остаться, шел, чтобы высказать, наконец, вынашиваемые внутри более двух лет тягу, восхищение и любование.
Из открытых окон студии доносилась музыка, и лился смех танцующих деток. Мимо машины Кати я прошел в соседний двор переждать минут двадцать на лавочке, которую приметил ещё зимой.
Закурив, принялся разглядывать и считать окна дома напротив. В классике белых окон яркими пятнами мелькали темные насыщенного коричневого цвета рамы – приятное благородство. Именно таким, благородным, я признавал свой порыв, как и классический сюжет любви неимущего поэта к шикарной женщине и актрисе.
Заметив в мыслях опасения, что кто-то из этих окон сейчас прочтет по моим губам репетируемые признания и комплименты, подумал, насколько же открыто я хочу их делать. Чтобы все знали.
Через четыре сигареты вернулся к автомобилю девушки. Цветы, не хватало цветов. Но в округе, я уже искал ранее, цветочные лавки были закрыты уже около двадцати минут, которые были потрачены на «благородство».
В сумке лежала чистая бумага, подумал нарисовать или согнуть какую-нибудь прелесть, пристроить под стеклоочиститель лобового стекла. Докурю, подумал, и сделаю.
В это время и вышла Катёна.
«Здравствуй, поступь нежная, легкий стан».
- Привет, Лёха, проведать решил меня? – с открытым дружеским взглядом, протягивая мне руку, сказала она.
- Да. Спросить, как дела, посмотреть на тебя немного, послушать и потрогать, - ответил я, пожимая долго её пальцы.
- Ахах. Понятно. Поехали, тороплюсь, подброшу тебя до центра.
Обрадовавшись, сел в машину, которая тут же сорвалась с места, подобрала в переулке девушку – сотрудницу студии и резво помчалась прочь.
- Не забываешь, Леш. Приехал, вот. Приятно.
- Мне тоже, - и я обернулся на пассажирку посмотреть её реакцию на постороннего мужчину, не мужа, в машине Кати, говорящего с такой влюбленной интонацией.
Разговаривали сначала о моих делах, учениках, уроках, книжках.
- О любви книжки? – спросила Катёна, и я впервые через стыд это признал.
- Пала, низко пала я, Леша. Была профессиональной актрисой, а сейчас… с детками прыгаю, занимаюсь, черт знает чем.
- Ниже сцены ты не упадешь, - и я угадал, ибо «павшая» улыбнулась.
Почти всю дорогу сидел, повернувшись к ней, рассматривая маленькую головку, профиль, глаза, ресницы, губы, руки, не стесняясь попутчицы. Когда девушки разговаривали между собой, просто слушал голоса, нащупывая в ситуации, что ещё могу в ней получить. По мере приближения к центру, появилось беспокойство, кто из пассажиров будет высаживаться первым.
Машина припарковалась.
- Спасибо, Катюш, что подвезла, я бы так не успела, - и, взяв деньги, пассажирка вышла.
«Ну, хотя бы попрощаемся наедине», - облегченно пронеслось в моих мыслях. Мы проехали ещё квартал и остановились в оживленном месте.
Я повернулся к Кате и молча любовался.
- Старая стала. Смотри, какая я стала, старею, - она смотрела в салонное зеркало заднего вида.
Я подтянулся к ней головой и, смотря ей в глаза через то же зеркало с интонацией влюбленного киногероя проговорил:
- Не правда. Ты ещё женственнее и ещё прекраснее.
- Да ты один так и думаешь. Хоть ты такой. Спасибо, - прозвучало с благодарной улыбкой.
Левой рукой коснулся её плеча, впервые сам.
- В дела бегу. Бегаю всё, бегаю, - задумчиво смотря куда-то вперёд, тихо сказала она.
- Бежишь от чего-то?
Она повернулась ко мне и, широко улыбнувшись, громко увлеченно ответила:
- Конечно, бегу. Сцены нет, театра нет!
- Вернёшься?
- Не компанийский я там человек, не желанный. Слушай, сделай приятное, зайди в театр и скажи им, что без неё, Катерины, театр ваш ну полное… не театр уже и… вообще.
- Я напишу им письмо от народности твоих поклонников.
- Точно! Давай посмеёмся, - и, подавшись ко мне лицом, продолжила – Распиши, что спектакли без моего участия скучны, что потерян верный и преданный зритель, попроси вернуть меня хоть по контракту на разовые работы.
В интонации было много игры, озорства, легкости.
«Совсем, как раньше у театра, только ярче, честнее».
Мы вышли из машины, я пристально осматривал красавицу.
- Какой сценический плащик, - так я назвал длинную серую накидку крупной вязки.
- Не на сцене, так в жизни.
- Будешь ещё сиять. На будущей сцене. Петицию организуем. Лучом в царство придешь.
- На копейки. Подзаработаем сейчас и не только лучом вернемся.
Катя поправляла пучок волос, слегка наклонив голову вперёд. Очень мило и трогательно.
- Ты укоротила их?
- Нет. Они ещё длиннее теперь, - и, сняв заколку, резким движением головы высвободила свою волшебную красоту.
Я онемел.
- Отвези меня в дурку, Катён. Такие виды бесследно не проходят, - как-то хрипло вырвалось из меня. Упорно и настойчиво смотрел ей в глаза.
Она рассмеялась. Я подтаял.
- Красивая ты.
- Да ладно тебе.
Кто-то позвонил ей, я закурил.
Закончив разговор, она притянулась ко мне обняться на прощание, а я ещё не раскрыт, не закончен и обнял её, сильно.
Отталкиваясь от моих плеч, она начала, словно почувствовала мои мысли:
- Лёшка, а что же ты один? Отбор, наверное, зарядил непроходимый, да?
- Да выбрал я, да… - а глаза продолжили «Тебя».
- Ну, есть человек вдохновляющий и радующий, и пусть не твой. Но одному-то зачем? Найди кого-нибудь. Через десять лет в одиночестве пустой квартиры белочку призывать?
- Так пришла уж… - начал я сникать.
- Гони её, гони. Приезжай, звони, пиши, будем видеться, но ищи, ищи кого-то.
В мыслях эхом звучали эти слова. Тело наполнялось тяжестью, тяжестью правды несбыточной, наверное, любви. Я погрустнел, девушка стала красивее. Мои глаза блуждали взором по её волосам, считая неровные пряди. В мыслях – три заветных.
- Да, у меня новая страничка в сети. Со старой я рассталась, отстранилась, - она отвела глаза, а я понимающе кивал. – Найди меня там, добавляйся и пиши.
Катя смотрела на меня уставшим взором, я неловко молчал, затем движением тела предложил попрощаться. Левой рукой гладил её волосы, лежащие на спине, правой прижимал женщину к себе.
- Я тебя люблю, - сказал я громко и, прижавшись к её голове, пошевелился, чтобы ощутить щекой движение ароматных локонов.
Отпустил её, она молча подошла к машине и, улыбнувшись мне через крышу, сказала:
- Я знаю.
За стеклами в бликах разглядеть девушку уже не мог, развернулся и пошел против движения транспорта. Упругие страницы моей открытой жизни колыхались на потоках воздуха проезжавших автомобилей.
Конец