I
«С третьего поста отправляется автобус, следующий по маршруту С-NN», — объявил вокзальный диктор. Дверь закрылась, автобус тронулся. В салоне было тепло и уютно, за окнами пасмурно начинался новый день.
«На месте решим, на месте», сказал я себе, отметив сомнения в своих планах. «Уехать надо, уехать». В мыслях с мотивчиком пронеслась фраза старой песни — «и как законченный поэт…»
Я ехал на эшафот, белоснежный эшафот. И, как у новичка, холодело в эпигастрии. Меня страшила моя решимость, с которой я проговаривал себе подробности дела. Через два с половиной часа я сошел на повороте на село С. Присел на скамью в будке-остановке. Закурил, опустив голову, вспомнив, зачем приехал, вообще, и как это называется. «Ссышь, сука?», подумал я, когда все прояснилось. И после криком добавил: «Ссышь?!».
Резко встал, и пошел по дороге к селу, которое располагалось, наверное, за далеким холмом, с макушки покрытым лесом. Минут через пятнадцать остановился, огляделся. «Ещё шагов двести-триста». Но я не считал шаги, я ещё не чувствовал происходящего. Потом говорю в голос: «Всё, сюда». И делаю шаг в сугроб поля. Затем ещё шаг и ещё… все быстрее… ступать было тяжело, я быстро устал, но шел. Оглянувшись, не увидел ни проселочной дороги, ни трассы. «Здесь!».
На какой-то миг я ощутил ошеломленность нелепостью затеи. Стоял, как памятник растерянному ребенку. Я взял его за руку, засунул её в карман штанов и достал ею таблетки. Затем из кармана пальто вынул баночку газировки. Таблетки вырубят, и всё кончится. Тридцать три штуки, в два приема. Закуривать не стал и сел на снег. Холода я не замечал. Вскоре в глазах все поплыло, подступила тошнотворная головная боль. «Н-е-х-о-о-о-ч-у-у-у…». «Н-е-е-е-х-о-о….». И упал, судороги сводили ноги и руки. Вырубился.
Чувствую, бьют меня по щекам и по ушам, пахнет спиртом. Открываю глаза. Старушечьи руки растирали мне грудь и живот. «Очнулся», — сказала бабка. Я лежал на дощатой скамье у печки. Напористый мужской голос восстановил происходящее, сказав: «Ты что, паря, совсем… Что тебе не живется, дурила! Ты что, малой?». Я заплакал. «Вот», — произнесла старуха и накрыла меня одеялом. За окном было темно.
Через некоторое время мне дали мою просушенную на печке одежду, накормили картошкой, налили чай. Пропустив рюмку, мужик принялся говорить. «Скажи лисе спасибо. Собаки её от опушки гнали, а она в поле. Дура, думаем, что в поле-то бежит. Ну, там псы на тебя и наткнулись, облеванного. А рыжая ушла, как сквозь землю».
На санях меня отвезли к трассе, посадили на попутку. Болели мои как будто стеклянные глаза, ломили кости и суставы во всем теле. В машине стояла гулкая тишина мотора. «На хера это всё…» Водитель подвез до моего квартала. Подходя к дому, я скалился, как злая собака. На кухонных часах было половина третьего. «Больной».
II
«Ну, что, пойдём?» «Да черт его знает, только час ночи, вдруг кто ещё будет возвращаться». «Ладно, тогда кофе». Последний кофе.
«Не! Писать не будем. Я же решил никому ничего не писать». Мне вспомнилась ванильная ерунда, которая как-то попалась на глаза, о приёме, позволяющим открыть взгляд на «сокровенное». Суть глупая и простая, но настроение было подобающее. Представь, что начинается глобальная катастрофа, в которой никто не выживет. Вот, ты дышишь, живешь, и другие тоже, но минут через тридцать все умрут. С кем ты захочешь оказаться рядом? Или просто о ком вспомнишь?
Я потягивал разбавленный холодной водой кофе, воодушевляясь издеваться над человечеством, выдумывая ему кончину. Апокалипсический калейдоскоп, крутясь в моем воображении, не имел четких образов и превратился быстро в мозаику воспоминаний картинками, будто он мне уже знаком. Затем увидел её, свою любовь, её глаза, лицо. «Но ведь это же не из-за неё, да? Не из-за неё, ведь да?!».
Половина третьего. Взяв веревку с заготовленной и намыленной петлёй, пачку сигарет и зажигалку, вышел в подъезд. Поднялся на этаж выше и привязал веревку к пруту перил у пола. Спустился обратно, закурил, рассматривал поручень перил, долго ли устою, не соскользнув. «Ну, ещё одну сигаретку.» Последнюю.
Забрался на перила ногами, держась правой рукой за прутья, что были выше. Петля прямо перед лицом. «Давай быстрее, дебил». Петля надета, разминал кисть правой руки, разжать, разжать… чувствую вдруг пальцами влажное тепло, будто кто-то на них дышит. Поднимаю голову насколько могу и вижу лиса, смотрящего мне в глаза. Я вздрогнул, ноги проскользили вниз, рука сорвалась, и я повис.
Шея сразу не сломалась. Я слышал, как бились ноги, и, как оглушенные слышат пульс, слышал сопение и слюнявое фырканье. «Грызи! Грызи, родимый! Грыз-х-рх-рх-р-х-р-х-х…»
Веревка оборвалась, я упал на лестничный пролет, ушибся головой и потерял сознание. Приходя в себя, когда в глазах ещё было темно, я ощущал только дыхание… свободное, жадное. Почувствовав силы, встал, стащил петлю с шеи, отвязал болтающуюся веревку, закурил, смутно вспоминая, что кричал что-то. Вспомнил… «Глюки».
Зайдя в квартиру, глянул в зеркало. Изможденное лицо, и пока едва заметный синяк-ошейник.
III
Я долго просматривал объявления о сдаче квартир. Меня интересовали высотки и пейзаж их окон. Приглянулась однушка, конечно, на последнем этаже пятилетней 25-этажки с урбанистическим видом из окна и под ним.
Без просмотра, по телефону договорился снять эту квартирку на три дня. Срок стартовал на следующий день. Я не суетился, не боялся поменять свои намерения, и на следующий день к девяти часам вечера подъехал к месту и оценил высоту постройки, как надежную гарантию.
Простившись с хозяйкой ещё в коридоре, зашел в неуютное, вообще говоря, помещение с неким холодком в животе, будто предстояло лежать под капельницей с иглой в вене. Вышел на балкон, там была широкая рамка открывающей секции остекления. «Тесно в ней не станет». Вокруг маленького столика с пепельницей стояло два стула. Я присел и закурил.
«Третий заход. Вы же верите в троицу, которая любит юродивых, так уповайте, я пойду по адресу». Мысли обратились к тем, кому я сказал «Вы». Но не могут же их горе и боли ближайшего будущего удерживать меня. «Мне как-то жаль, но… я с собой решу, а вы там дальше, как хотите». Сценарий нормальный, душевнобольной без каких-то особых видимых причин кончает с собой.
«Как все нелепо! Шизофреник херов! Туда тебе и дорога». Этот плевок стекал по лицу, со лба на переносицу. Я вскочил, перелез наружу балкона, для ног там был выступ, руками я держался за раму, лицом в квартиру. Я не хотел падать, не хотел лезть обратно, я хотел лишь перестать чувствовать раздирающую боль. Боль противоречий, держащую меня в ступоре и бессилии, когда дело в жизни, а не в смерти. Надуманно, скажите. Но я же больной. А если не больной, то выходит, что глупец, отъявленный нытик, тупой и слабый трус, да? Прикрываюсь, да?!
Я посмотрел на отражение своего лица в окне комнаты, плач и всхлипы просто уродовали его…
А он бежал… изо всех сил бежал. «Лис! Л-и-и-и-с! Л-и-и-и-и-и-с-с!». Мой крик продолжился испуганным женским возгласом. Несколько поздних прохожих обступили меня. Расколовшийся череп снял их главный вопрос. Чувствуя свое запыхавшееся дыхание, встал на четвереньки, бросил взгляд в зеркало в витрине. В нем отражалась истощенная лисья морда.