Проверено неоднократно, лично: у среднестатистического россиянина славный город Нижнекамск не вызывает практически никаких ассоциаций. Любители спорта вспоминают два «Нефтехимика» - хоккейный и футбольный, разбирающиеся в промышленности что-то слышали о крупном нефтехимическом комбинате. Вот, пожалуй, и всё. Никаких достойных внимания исторических событий, никаких знаменитых личностей. Если только Эльмиру Калимуллину к ним зачислить, финалистку шоу-проекта Первого канала «Голос». Не Цветаева, однако.
Для россиянина он сливается в череду других городов на Каме – Нефтекамск, Краснокамск, Соликамск… «Привет, Нефтекамск!» - выходит на сцену какая-нибудь залётная поп-звёздочка. Самая что ни на есть стандартная для Нижнекамска ситуация, никто уже не обижается. Звёздочку везли куда-то на Каму, а город имеет какое-то отношение к нефти. Правильно, как он ещё может называться, если не Нефтекамск? На моей памяти только Дима Билан не путался в названии города и даже знал о каких-то его особенностях. Впрочем, объясняется это просто: он сам из соседних Челнов.
Городов, подобных Нижнекамску, в России множество. Крупное промышленное предприятие (а то и пара-тройка), две-три колонии на окраинах, пара кинотеатров, типовые микрорайоны. Абсолютно никакой культуры в столичном понимании. При этом на таких городах-работягах вся Россия держится и кормится. Города с Высокой Культурой, с музеями и памятниками – они, конечно, интереснее, привлекательнее, но, поверьте, их абсолютное меньшинство. Это нетипичные города, города-извращенцы, города-педики. А Нижнекамск – это город-мужик. Правильный город. Чёткий. Тихое и безголосое большинство россиян живёт именно в таких или ещё хуже – рабочих посёлках, железнодорожных станциях, зверосовхозах. Тебе пою эту песнь, могучий Нижнекамск, соль городов российских!
Пара слов о датах и городском возрасте. В отличие от Казани и Елабуги, которым возраст искусственно накрутили до цифры 1000, с Нижнекамском произошла другая история. Ему возраст срезали. Ненамного, но всё же. Дата его возникновения известна с точностью до дня – 25 декабря 1960 года. Именно тогда на место будущей стройки приехал санно-тракторный поезд с первыми рабочими из Лениногорска. Однако днём рождения города считается другая дата – 22 сентября 1966 года. День малозначительного бюрократического события, когда рабочий посёлок постановлением Совета министров РСФСР получил статус города. Где ещё так трепетно относятся к постановлениям несуществующего государства? Правильно, в чётком городе Нижнекамске. В Казани вон наплевали на основополагающий исторический принцип первого упоминания в летописи, чтобы накрутить возраст города до тысячи, а нижнекамцы свято исполняют заветы предков. Они вообще скромняги. На гербе футбольного клуба «Нефтехимик» указана дата его образования – 1991 год, хотя клуб существует с 60-х. Московский «Спартак» ведёт отчёт с 1922 года, с какого-то «Пищевика». Казанский «Рубин» датой образования поставил 1958 год, когда он был лишь заводской командой. Но нижнекамский «Нефтехимик», как примерный школяр, записывает в анналы истории бюрократическую дату создания «профессионального» футбольного клуба. Никто на этот профессиональный статус не смотрит, все ведут историю от реальных дат, только правильные нижнекамцы себе на уме.
Правильность эта находит выражение даже в речи горожан. Они в основном говорят на смеси канцелярита и фени. «В городе Нижнекамске проживает…» - традиционная канцелярская фраза с трибунных отчётов. Так ведь и в жизни именно так многие разговаривают. Скажут не просто-понятно «в Нижнекамске», а так и будут витийствовать по-канцелярски – «в городе Нижнекамске», даже в самом мимолётном дружеском разговоре.
Впрочем, смеяться над работягами грешно. Они не виноваты. За всем этим стоят суровые законы антропологии.
Первое, что нужно знать о Нижнекамске: он в значительной степени построен заключёнными. Дом, в котором я живу, стандартная кирпичная пятиэтажка – тоже творение зэков. У меня три года ушло на ремонт квартиры. На выравнивание стен, потолков и полов. Всё равно идеальный баланс не достигнут: квартира осталась кривоватой. Ничего не поделаешь – зэки по-другому не могли. Хорошо хоть, что дом ещё не рухнул.
Воспоминание из детства: идёшь в школу мимо стройки, а из-за забора тебе какой-то страшный стриженый дядька кричит: «Пацан, купи пачку чая!» И деньги протягивает. А может и не протягивать, может просто так кричать. Охранник-вертухай смотрит на вас с вышки понимающе и не шевелится. Я был гордым, злым и пугливым ребёнком, я от таких дядек убегал. А одноклассники покупали, знаю.
Зоновские понятие – они так и витают в нижнекамском воздухе. Хотя, говорят, они сейчас по всей России витают, так что удивляться нечему и плакаться не о чем. Бывшие уголовники оседали в городе, заводили семьи, некоторые даже «выбивались в люди» – нацепляли пиджаки и галстуки, становились начальниками. А тут и Великая Капиталистическая Революция подоспела: социальные пласты перевёрнуты, отбросы общества стали его гегемоном. Урки заседают в правительстве, урки владеют собственностью, урки насаждают свои ублюдочные представления о жизни всей стране. Могучая и неподвластная осмыслению антропология. С философией вместе, в натуре. Либо смиряйся и находи способы выживания, либо отправляйся в мир теней. Никого не жалко.
У меня мать двадцать с лишним лет проработала бухгалтером в «Учреждении УЭ 148/1». Местной колонии. Вполне знаменитой «однёрке», строгаче. Я там в детстве бывал неоднократно. Не в самой колонии – туда, слава богу, ребёнка бы не пустили – в административном здании. Но общежитие заключённых – вот оно, в пятидесяти метрах, за забором. В каждом окошке – по лысой морде. Улыбаются, руками машут.
А в самой колонии я побывал двумя десятками лет позже. Это было одно из первых моих журналистских заданий – осветить для нижнекамской газеты «Ленинская правда», куда я только-только устроился корреспондентом, интересное событие – «День открытых дверей» в колонии №1.
«День» проводился в форме сабантуя. Вместе с родственниками осужденных мы с фотокорреспондентом, преодолев ничуть не облегчённый для журналистов досмотр, попали за высокий мрачный забор на причудливый зэковский сабантуй.
Чуть поодаль, на сцене, выступает вокально-инструментальный ансамбль с двумя тёлками в мини-юбках. Репертуар – шансон и лохопоп. Как ни странно, зэки на них практически не обращают внимания. В центре поляны – традиционные атрибуты татарского праздника плуга: ковёр для борьбы, жерди для разбития горшков, мешки, чтоб валтузить друг друга на бревне. Никто к ним не подходит. «Западло, - объясняет мне один из говорливых зэков. – Перед начальством никто не будет прогибаться». Тут же развёрнута выездная торговля: стоит палатка, перед ней очередища из стриженных голов. Продают чай, печенье, безалкогольное пиво. Зэки, к моему удивлению, почти все пьяненькие и весёленькие. Но не от безалкогольного пива. «Да мы самогон тут гоним», - объясняет тот же чувачок. И он же, чуть позже, расклад по местным понятиям и статусам: «Вот я мужик. Я здесь работаю, а блатовать на воле буду». Зона туберкулёзная, никаких татуированных качков, как показывают в фильмах (что голливудских, что наших), и в помине нет. Сплошь доходяги. Я со своим метр восемьдесят роста и восьмидесятью пятью килограммами веса на их фоне выгляжу богатырём. Среди зэков почти нет пожилых, в основном молодёжь. За нами с фотографом никто из сотрудников колонии не присматривает, мы одни среди стриженных: вот уже Геннадий Егорович щёлкает направо и налево кривые улыбки и записывает в блокнот адреса, куда выслать фотографии. Пьяненький говорливый зэк, тот самый, что прибился ко мне с первых же секунд, смахивая слёзы, наговаривает в диктофон послание к матери: «Дорогая мама, прости меня, непутёвого сына…» Слова заученные, как в театре. А вот уже и западло забыто! Пара мужичков вовсю борется на ковре, кто-то взялся за жердь и вот-вот разобьёт горшок, кто-то залезает в мешок, чтобы проскакать в нём до колышка. Напряжённые и нервные сотрудники колонии, чем заметно контрастируют с уголовничками, выдают участникам соревнований какие-то сувениры. «Твоя вишнё-о-овая девятка-а-а-а», - поймали творческую волну тёлки в мини-юбках. Блин, здорово-то как! Люблю тебя, Россия!
Через несколько дней в газете вышел мой материал о празднике в «однёрке». Назывался он «Голуби летят над нашей зоной». Это одна из лучших моих журналистских работ. Там яркие, выразительные фотографии. Там хороший, правдивый текст. Материал почему-то не понравился руководству колонии и на праздники нас больше не зовут. Ну и замечательно.
Необходимо объяснить столичным и нестоличным интеллигентам разницу между нефтехимиками и нефтяниками. А то некоторые не понимают. В конце концов, я редактор отдела промышленности главной нижнекамской газеты и имею на это моральное право. Нефтяник – это тот, кто добывает нефть из земли. В Нижнекамске таких нет. А нефтехимик – это тот, кто перерабатывает нефть в многочисленные продукты – от каучуков до пластиков. Их в Нижнекамске полным-полно. Нижнекамск – город нефтехимиков, и меня немного коробит, когда я читаю в интернете отчёт о выездном матче хоккейного «Нефтехимика», где пишут: «нижнекамские нефтяники показали невыразительную игру». Ну, ещё Нижнекамск город шинников, хотя шинное производство – это тоже нефтехимия.
В промышленной зоне Нижнекамска расположен целый сонм крупных промышленных предприятий. Самое большое из них – «Нижнекамскнефтехим». Это государство в государстве. У него своё телевидение, радио, газеты, своё дочернее сельскохозяйственное производство, свои лесные и водные угодья, пионерские лагеря, объекты культуры и ещё чёрти знает что. Предприятие занимает огромную площадь, сравнимую с небольшим городом. В нём куча заводов и производств, проводятся собственные соревнования по нескольким десяткам видам спорта, собственные молодёжные фестивали и прочие культурные мероприятия. Весь Нижнекамск, да и в значительной степени Татарстан держится на благополучии этого промышленного Монстра. Открою страшную тайну: я акционер «Нижнекамскнефтехима». У меня целых семьсот акций, приобретённых на приснопамятный ваучер, каждый год мне начисляется примерно тысяча рублей дивидендов. Короче, я крут.
Есть ряд предприятий поменьше – «Нижнекамскшина» (в советские времена – второе по значимости в городе, сейчас уже вряд ли), «ТАИФ-НК», «ТАНЕКО», «Нижнекамсктехуглерод». Редкая городская семья не связана с промышленностью. Именно благодаря ей, промышленности, Нижнекамск считается зажиточным городом и обеспечивает для власть имущих ласкающие глаз среднестатистические показатели зарплат. По сравнению с московскими они смехотворны, но по Москве Россию мерить абсурдно, а по сравнению с другими регионами показатели Нижнекамска приличные. Или нет, скажу осторожнее – нормальные. Лихие девяностые и последующие кризисы местные градообразующие предприятия преодолели с напрягом, но без трагических последствий. Ни одно не закрылось.
Самое страшное слово в нашем городе – экология. От него все чиновники и промышленные боссы вздрагивают. Я не буду грузить читателей цифрами ежегодных выбросов в атмосферу и водные ресурсы, что совершают нижнекамские предприятия. Они велики, хотя, как утверждают боссы и чиновники, ежегодно снижаются. Среди прочих я веду в газете тему экологии и написал туеву кучу статей на эту тему. Экология – это палка о двух концах. Я и сам на заре журналистской деятельности предпочитал писать о загрязнителях матушки-Земли со стиснутыми зубами и пеной на губах, но потом немного успокоился. Цивилизацию не отменить, ты либо соглашаешься с её развитием, либо уходишь жить в пещеры. Ни секунды не сомневаюсь в том, что Нижнекамск экологически неблагополучный город и жить тут, по большому счёту, не стоит, но как изменить сложившийся уклад (а менять его придётся не только в Нижнекамске, но и по всей земле), как перестроить науку и промышленность на другие рельсы и источники энергии, как занять человеческое племя делом, чтобы оно не перерезало друг друга от безработицы, голода и злобы – это вопросы совсем другого, высшего порядка, на которые готовых ответов не имеет никто. Желающих жить в пещерах что-то маловато, так что приходится мириться с промышленностью и её негативными сторонами.
Нижнекамск абсолютно естественным образом сочетает в себе уродливость и симпатичность.
В годы моего детства он был длинной кишкой: вся городская территория наматывалась на центральную магистраль, проспект Химиков. В длину город был достаточно большой, в ширину – крохотный. Вот ты стоишь на краю города, прошёлся пять минут – и уже другой край. За последние десятилетия он заметно округлился и раздался вширь, хотя всё равно сохранил вытянутость.
Город абсолютно типовой, как по структуре микрорайонов, так и по жилому фонду. Все достижения массовой отечественной градостроительной архитектуры за последние полвека в нём отображены сполна. По пальцам можно пересчитать неординарные, нетиповые здания. В старых микрорайонах типовая структура выступает, скорее, плюсом. Детский сад, куда мы водим младшую дочь, расположен всего в ста метрах от нашего дома, школа, куда ходит старшая – в пятистах. А ещё на работу я добираюсь пешком – 20 минут и на месте. Красота! В новых – минусом. Там ни школ, ни детских садов может вовсе не быть. Постперестроечный провал в городской планировке: микрорайоны строились, а на соцкульбыт было всем наплевать. В Нижнекамске отсутствуют и другие, самые элементарные инфраструктурные удобства – например, подземные переходы. Их просто не запланировали, а сейчас категорически отказываются строить: дорого и коммуникации мешают.
Нижнекамск – город с плохими дорогами. Внутриквартальные – так просто смерть воплощённая. Яма на яме, колдобина на колдобине. Каждый год какой-то участок городских дорог ремонтируется, на что уходит несколько сот миллионов рублей, но эффект от такого ремонта нулевой. В городе, где 200 с небольшим тысяч жителей, зарегистрировано почти 100 тысяч транспортных средств. Нижнекамск просто не создан под такое количество автомобилей. Пробки в нём, особенно по утрам, когда подавляющая часть населения едет на работу в промзону, и по вечерам, когда она же возвращается домой, обычная вещь.
При этом в ясный солнечный день (каковых в Татарстане крайне мало) Нижнекамск вполне способен произвести на приезжих милое и приятное впечатление. Особенно, если вы не рассчитывали на что-то выдающееся. В нём много зелени, в городской планировке почти нет тесноты, совершенно нет древних зданий-рухляди, каких в изобилии в той же Казани. Ну а если перед Нижнекамском вы посетили другие татарстанские города – какой-нибудь Мамадыш или Мензелинск, Актыныш или Лаишево – то промышленный центр на Нижней Каме и вовсе покажется вам современным оазисом.
В 2016 году Нижнекамск отметил 50-летний юбилей. Возраст совершенно детский для города, тем не менее за эти пять десятилетий в нём сформировалась своя собственная мифология и философия жизни. У Нижнекамска нет своих князей-основателей и героев-защитников. Эту былинную роль в городской мифологии выполняют «первопроходцы» – люди, приехавшие на стройку в ранние 60-е. Пятьдесят лет – срок и вправду небольшой, поэтому до сих пор живы многие строители, кто начинал возведение города с нуля.
Среди них чрезвычайно почётно быть «первым» в какой-либо из профессий. Первый электрик, первый бульдозерист, первый шофёр, первый секретарь комсомольской организации – пенсионеры с гордостью носят эти неофициальные звания, пусть даже первых электриков или шоферов может быть и по двое-трое. Не дай бог употребить в очерке о человеке, приехавшем на стройку, скажем, в 1964 году, слово «первопроходец». Тут же в редакции начинают раздаваться рассерженные звонки от «истинных» первопроходцев: «Какой он к чёртовой матери первопроходец! Я в марте 61-го приехал и обо мне никто ни разу не писал». Напишем, напишем, успокаиваем мы расстроенного человека. И пишем. О чём ещё писать?
Газета «Нижнекамская правда» (до 2008 года – «Ленинская правда»), в которой я работаю одиннадцать лет, тоже часть городской мифологии. Она на полтора года старше города. Ничего себе казус, да? Наши подписчики – в подавляющем большинстве именно те самые пенсионеры-работяги, кто приехал в Нижнекамск в 60-70-х. Пожилые люди постепенно отходят в мир иной, вместе с ними ежегодно сокращается и наш тираж.
Газета – наследница славных советских традиций, прежде всего в организации труда и бытовых условий для журналистов. Когда я рассказываю знакомым из других городов, что у меня, рядового сотрудника районный газеты в какой-то Тьмутаракани, свой собственный кабинет, причём такой большой, что в нём можно играть в мини-футбол, мне никто не верит. Впрочем, газета дышит на ладан, а на наши площади уже имеют виды другие организации. Через пару лет я уже вряд ли напишу такие гордые строки о собственном кабинете.
«Город юности» – это одно из прозвищ Нижнекамска. Александра Пахмутова и Николай Добронравов, как гласит городская мифология, написали свою известную песню «Смелость строит города» именно после посещения Нижнекамска. В ней есть такие строки: «Город нас переживёт, будет он молодым всегда». Увы, это не так, по крайней мере, если говорить о среднем возрасте жителей города. За последнюю пару десятилетий Нижнекамск резко состарился. Почти треть от всего 230-тысячного населения города ныне пенсионеры. Каждый год их число увеличивается на 2-3 тысячи. Только в наивной литературе старость ассоциируется с мудростью. На самом деле старость – это раздражение, это горечь, это чувство неудовлетворённости, непонятости и невысказанности. Такой он и есть по настроению, нынешний Нижнекамск – раздражённый и неудовлетворённый. Молодёжь свою судьбу с городом связывать не хочет – она упорно ищет возможность (и находит!) отправиться на учёбу куда-нибудь подальше. Мальчик по возрасту и старик в душе, город застыл в какой-то промежуточной фазе развития, концептуальном тупике.
Я и сам с удовольствием уехал бы отсюда, будь на то деньги и возможности. Нижнекамск и для меня случайная обитель. В середине 70-х годов мои родители сорвались от тоски и безденежья из загибающейся деревеньки Вилейка Горьковской области в осваивающий промышленные доспехи Татарстан. Про Нижнекамск и слыхом не слыхивали, ехали в Набережные Челны, где гремела бравурными отчётами стройка Камского автозавода и где уже обжилась двоюродная сестра отца. В Челнах им попался вербовщик из Нижнекамска, который расписал будущее города в смачных и убедительных красках. И отец с матерью рванули в Нижнекамск – по большому счёту им было всё равно. В награду за доверие ловкому агитатору моим родителям и мне, двухлетнему, досталась половинка вагончика в стихийном поселении нижнекамских строителей под аббревиатурой БСИ (что расшифровывалось как «база строительной индустрии»). Воспоминания о жизни в вагончике – первые в хронологии моего сознания.
Пару раз по молодости я предпринимал серьёзные попытки сбежать из Нижнекамска. Первая связана с наивной мечтой изменить судьбу поступлением в институт. Но по его окончании возвращаться всё равно пришлось домой. Вторая попытка пришлась на двухтысячный год, мне было уже двадцать пять. Я сорвался «на родину», в Нижний Новгород, поселился на квартире у не старой ещё, но жутко депрессивной алкоголички и устроился на работу грузчиком в продуктовый магазин. Недаром говорят: «Там хорошо, где нас нет». А ещё: «Бойся своих желаний». Да, я вошёл в Нижний Новгород не с того входа, наверное причина в этом, но город-миллионник, вроде бы родной по факту (я родился в Горьковской области, там все мои родственники) и, что самое главное, русский, произвёл на меня совершенно удручающее впечатление. Беспробудное пьянство (в частично мусульманском Татарстане такого всё-таки нет), какой-то босяцкий, разгульно-неврастеничный стиль жизни – меня хватило на месяц. Так же внезапно, как уезжал туда, даже не дождавшись копеечной зарплаты за отработанный в магазине месяц, я из Нижнего смотался обратно в Нижнекамск. К татарам.
Нижнекамск, как бы я к нему ни относился, стал мне родным городом. А из родного города просто так не вырваться. Он как грыжа на твоём позвоночнике. Если отрезать – сам откинешь копыта.
Жизнь в национальной республике – особая практика ежедневного самоконтроля. Никогда нельзя вякнуть лишнего. Любой анекдот, любая непочтительная фраза о коренных аборигенах может отозваться непредвиденными последствиями. Не, конечно, за эти годы я всякого наслушался. Да и наговорил тоже. От самих татар, кстати, можно много чего непечатного услышать и о собственных национальных особенностях, и о нравах братского русского народа. На уровне уличной болтовни всё это переваривается без особых последствий. А вот на более высоком, публичном уровне надо уметь выбирать выражения и расставлять акценты. Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся. Ну а вообще же я отнюдь не огульный отрицатель политкорректности. Смысл в ней определённо есть. Если методом проб и ошибок американцы пришли к тому, что лучше говорить «афроамериканец» вместо «негр», нельзя их за это обвинять в трусости и прогибе.
Среднестатистический татарин – человек закрытый, себе на уме, осторожный. Человек хитрый. Встречаются и татары-простачки, но в большинстве своём у татар внушительное самомнение. Говорят, что если поскрести русского, то там обнаружится татарин. А вот если поскрести татарина, то в нём непременно обнаружится обида на русского. Впрочем, как и у любого другого нетитульного народа Российской Федерации. Разговариваешь с человеком, вроде бы умным и интеллигентным татарином (башкиром, мордвином, удмуртом, марийцем) – нет, в какой-то момент он начинает нести хрень о том, как его семью угнетали, унижали, раскулачивали, лишали родной религии и языка. Разумеется, русские.
Единственная заслуга Минтимера Шаймиева в том, что он не позволил довести республику до чеченского сценария, хотя позывы к тому в 80-90-е были. Других заслуг у него нет. Радикальный национализм в Татарстане задвинут сейчас в маргинальные дыры, но и то, что на поверхности, таких русаков, как я, вряд ли может радовать. Политика Казани в национальном вопросе в общем и целом благоразумная – никаких перегибов, по крайней мере, вслух. Однако по факту татары в республике доминируют во всех сферах жизни. 90 процентов всех начальников и руководителей – татары. И даже если среди них попадается русская фамилия, то с большой вероятностью это либо крещёный татарин (по официальным данным их в республике более 300 тысяч, по моим личным впечатлениям – больше), либо человек, женатый на татарке.
Я вполне толерантен, всю жизнь живу в Татарстане и, наверное, в чём-то и сам приобрёл татарские черты, как во внешности, так и в образе мыслей, но при этом свою русскость предпочитаю нести по жизни как стержень и пароль. Сейчас в республике очень трудно найти чистокровную семью – что русскую, что татарскую, что какую-то другую. Всё настолько перекрещено и смешано, что впору говорить об особом, русско-татарском этносе. Если вдруг вам встретится человек из Татарстана – поосторожней с шутками про татар, пусть даже у него и русское имя с фамилией. С большой вероятностью в нём внушительный процент татарской крови. При этом невооружённым глазом видно: у детей от смешанных браков теряется культурная самоидентификация. Они и к татарам не примкнули, и от русских отдалились. Нет цельности, ощущения корней и хребта. Им тяжело в жизни.
- Ой, что-то у вашей дочки плохо татарский идёт, - сообщают нам с женой в детском саду. – Вы попросите кого-нибудь из бабушек-дедушек позаниматься с ней.
Мы с женой смущёно переглядываемся.
- Да вообще-то у нас никто по-татарски не говорит, - отвечаем.
- Никто!? – удивлению воспитательницы нет предела.
Да, мы совершенно нетипичная семья. Стопроцентно русская.
Наверное, я бытовой националист (по аналогии с диагнозом «бытовой алкоголик», который в былые времена выписывался каждому второму мужику). Почти за сорок лет жизни в Татарстане я выучил лишь дюжину татарских слов, из которых треть – нецензурные. Это определённо национальное высокомерие. Мне бы стоило быть более открытым миру и ветрам, что в нём бушуют. Но что-то сдерживает. Раз тебе дана цельность – её надо сохранять. Её надо переносить через поколения. Её надо беречь. Пусть никто и никогда, особенно сами русские, этого и не оценит.
В Нижнекамске очень тяжело найти душевный стержень и смысл жизни. Город по своей сути абсолютно советский – он продукт от грандиозных индустриальных планов советской эпохи, звучная комсомольско-молодёжная стройка, ему хорошо и естественно было там, в советской реальности, когда рабочие профессии возносились на пьедестал, когда деньги имели второстепенное значение и по благосостоянию все были примерно равны, когда жизнь наполнялась другим содержанием. Сейчас – он всего лишь крупная промышленная площадка для выкачивания сверхприбылей. Несмотря на все попытки придать городскому существованию какие-то новые смыслы, современная капиталистическая власть так и не может придумать ни одного внятного и убедительного.
Помнится, услышал фразу о Нижнекамске, которая удивила и покоробила. Она, сухая и деловая, из будничного отчёта текущего на тот момент градоначальника, звучала так: «Нижнекамск строился как спальный район для нефтехимического комбината». Обидно и горько было осознать, что город твой – всего лишь вспомогательная функция для промышленного Монстра, малозначительный аппендикс, многоквартирная ночлежка для человеческого стада. Отработал – перекантовался в городе ночку – и снова работай. Вот примерно так всё и задумывалось. Более того: именно так всё и функционирует. Не город создан для людей, а люди вместе с городом для индустриального Молоха, который перемалывает поколение за поколением для понятных лишь одному ему целей и задач.
Однако если относиться к этой формулировке – безусловно, верной по своей сути – без эмоций, философски, без призмы розовых или, наоборот, чёрных очков, то весь жизненный уклад Нижнекамска и его обитателей становится предельно понятен. Да, это город-придаток, город-аппендикс, раб нефтехимической промышленности. Без неё он не сможет существовать – ни физически, ни ментально. Что такое населённый пункт, потерявший своё сердце, прекрасно можно узнать по примеру младшего соседа – Камских Полян. После того, как здесь было заморожено строительства атомной электростанции – для кого-то радостное, а для кого-то печальное событие – из этого рабочего посёлка в Нижнекамском районе ушла Идея, ради которой он создавался. А все другие, что пытаются произвести взамен первоначальной – игорный центр, рекреативная зона и тому подобное – слишком мелки и малозначительны, они не приживаются.
Именно промышленная Идея поддерживает в Нижнекамске жизнь. Или её подобие – как кому удобнее считать. Да, это город, в котором неимоверно скучно. Да, это город, в котором все жители – заложники нефтехимии и той высокой добавленной стоимости, что получается при ее производстве. Да, именно это обстоятельство определяет все социальные и культурные связи между его жителями. Ничто не имеет значение, кроме конечного промышленного продукта. Монстр наложил свою проекцию на образ мыслей и сферу чувств нижнекамцев. Понимая это или нет, все рассуждают в её логике. В ней же пытаются Монстру сопротивляться.
Одна из форм сопротивления – искусственные попытки «повысить культуру». Сознательно или подсознательно все понимают, что именно её не хватает в городе промышленного Монстра. Не хватает театров, литературных журналов, интеллектуальных клубов по интересам, не хватает элементарной культуры поведения – при посадке в автобус, при посещении магазина, при обычной прогулке по улице. На каждом пятачке пространства – пыхтящий автомобиль, отвоёвывающий парковку у своих конкурентов, или пьяный набыченный хам, стреляющий у прохожих деньги на опохмелку. Всё серо, тоскливо, уныло. Алло, наверху, ну-ка немедленно повысьте культуру!
Но промышленному Монстру высокая культура без всякой надобности. У него не человеческое сознание, ему не интересны инициативы, не относящиеся к получению прибыли. Нет, какую-то минимальную культурку своему спальному району он, безусловно, создал – есть два кинотеатра, татарский драматический театр, есть молодёжные рок-группы и танцевальные коллективы, проводится куча концертов и различных развлекательных мероприятий. При этом почти всем понятно: всё не то и всё не так, нет того веселья… Не столичного размаха культура.
Ну а столичной здесь никогда и не будет. Она просто не выживет, её не примут сами горожане. Ведь они, как по канонам Стокгольмского синдрома, заложники промышленного Монстра и его верные слуги. Например, я множество раз слышал мысль о необходимости создания в Нижнекамске русского драматического театра. Мол, чтобы «Вишнёвый сад» ставили и «Пера Гюнта», чтобы душа разворачивалась и пела от соприкосновения с Прекрасным. При этом абсолютно уверен: появись такой театр, в нём будет практически нулевая посещаемость. Людям надо кормиться, зарабатывать на жизнь, всё существование подчинено этому – разве тут до театра? Наверняка и я посетил бы его не больше двух раз.
На самом деле, все институты Высокой Столичной Культуры в той или иной форме уже находили своё воплощение на нижнекамской земле. Был рок-клуб, в котором доморощенные неформалы лабали под Цоя и Летова (на этом их знания мировой рок-музыки ограничивались), был в уже далёких семидесятых или восьмидесятых интеллектуальный киноклуб, в котором показывали и обсуждали европейскую киноклассику, были литературные объединения местных поэтов и писателей. Но всё либо зачахло и исчезло, либо существует в полумёртвом состоянии. Монстр, а вслед за ним и находящиеся в его подчинении люди устают от всего этого, утомляются, чувствуют вслед за бездушным покровителем, что это не принесёт им денег, не поможет выживанию.
Социальные законы не обмануть. Идею, с которой создавался Нижнекамск, не изменить. Надо понять это и попытаться найти в душе точку равновесия. В конце концов, в тех славных и счастливых городах, где нас нет и никогда не будет, свои Идеи и Монстры, свои правила существования – и порой, при кажущейся привлекательности, они более суровы. С возрастом понимаешь, что искать счастье в окружающем тебя мире нелепо. Его там просто нет. Счастье и гармония – это то, что можно найти лишь внутри самого себя.