«Сегодня ко мне никто не пришел. Они перестали приносить еду и таблетки. И теперь я один, совсем один. Не знаю, что произошло, но за дверью больше никто не ходит. И мне очень страшно. Страшнее, чем раньше. Я знаю, пока еще день. В иллюминаторе солнце. Но скоро стемнеет. Стены начинают сжиматься. Мне кажется, это конец…»
*
Моргающая под потолком лампа тускло освещала маленькую комнату с мягкими серыми стенами. Местами материал был порван, из дырок мягкой ватой вываливалось чье-то безумие. За толстым стеклом овального окна медленно сгущались сумерки. Он не мог увидеть мир за своей стеной, потому что «иллюминатор» располагался слишком высоко. Но Платон точно знал, что там была жизнь. Жизнь, из которой его когда-то вырвали, как испорченный тетрадный лист, и бросили сюда. Изолировали, спрятали, загнали в угол, оставили умирать.
Он не сопротивлялся, потому что знал, что болен. Всегда знал, но не хотел, чтобы другие догадались. Он много лет жил затворником наедине со своими демонами, до тех пор, пока не встретил Лизу. Она вернула его к жизни, научила любить и мечтать. Это было счастье, которое можно было потрогать руками. А потом в один миг все исчезло. Наружу прямо из головы вырвались твари, которые промчались по улицам к ее дому, ворвались без предупреждения и его руками забрали ее навсегда. Платон пытался объяснить полиции, что ни в чем не виноват, это был не он, а голоса, которые впервые предстали во плоти и отняли единственное, что было дорого. Но его никто не слушал. Никто, кроме приятного белого человека в красивом халате. Доктор не кричал, не ругался, не называл его убийцей. Просто поверил, привел сюда много лет назад и объяснил, почему так будет лучше. И большой потерянный обездоленный Платон поверил, смирился, наконец-то оказался там, где ему стоило быть. Затем постепенно демоны, разрывавшие его изнутри, стали пропадать. Кричали ужасные вещи, хватаясь в агонии грязными когтями за его искалеченную душу, а потом исчезли.
«… каждому из нас важно найти свое место. Только там ты наконец почувствуешь свободу. Вдохнешь полной грудью, излечишься от боли, выкинешь из головы все лишнее… Мне очень хорошо здесь жить, вдали от людей, которых называют «нормальными». Никто не хочет меня убить, и я тоже не хочу. Да, я осознаю, что это всего лишь маленькая одиночная палата с мягкими стенами и дверью, закрытой с обратной стороны. Но тут… Я почти что счастлив, док…»
Пол крохотной комнаты был плотно застелен его мыслями. На матрасе в углу, обняв толстые колени, сидело огромное безумное измученное тело Платона. Оно тряслось под громкие всхлипы, заглушаемые нарастающей волной демонических воплей в его голове. В иллюминаторе почти стемнело, звезды рассыпались в небе морем разноцветных камней. Никто так и не пришел. Док, санитары, громкие больные в соседних палатах, все покинули его, оставив наедине с разъедающей уши тишиной.
- Где вы все, вашу мать?
Платон резко встал, пошатываясь подошел к стене, и начал дубасить по ней полусжатыми кулаками. Хотелось есть. Желудок горел и кувыркался где-то там внутри. Но его пугал не голод, а голова без таблеток. Демоны кричали, тянули свои мерзкие лапы через истончающиеся решетки камеры, в которой их замуровали. Белые горькие пилюли и три укола в день сдерживали их много лет. Но сегодня срок закончился. И они хохотали в предвкушении сладкой свободы.
Чем сильнее Платон долбил по стене, тем меньше чувствовал свои руки. В конце концов он рухнул на «бумажный» пол и громко зарыдал.
- Не оставляйте меня! Я не хочу быть с ними! Почему меня никто не слышит…? Аааааа!
Он орал из последних сил, лежа на спине, махал руками, все глубже зарываясь в шелестящий на полу ворох своих же безумных мыслей. Он стонал, мучаясь от тупой глубокой боли, порождаемой собственным страхом. Платон хотел увидеть знакомых людей в костюмах, получить двойную дозу лекарства, стакан воды и отключиться на пару дней. А затем проснуться в привычном нелепом мире заключенного психбольницы. Но тут его пронзила, прямо в середину, между ребер, простая ужасающая мысль: больше никто не придет. Он сдохнет здесь, на этом полу от одиночества и голода, пожираемый страшными обитателями его воспаленного мозга. Персональный ад, из которого нет и не будет выхода.
Платон расслабил тело и приготовился ждать смерти, проваливаясь все глубже и глубже в беспамятство, когда раздался тихий стук в дверь.