Старый багет. Старый-старый багет. Содранная краска цвета темного дуба. Трещины, наискось разделяющие винтажные завитки, упирались в паутину старого паука. Будто они были неразделимы. Будто паук и паутина - часть декорации багета. Затесалась в рельеф узора и пыль, говоря о том, что багет давно никому не нужен.
Висел он однажды где-нибудь в зале, им любовались гости дома. И каждый день заботливые хозяева полировали его с большой нежностью и любовью, вычищая каждый уголок великолепного узора.
Багет этот окантовывал огромное зеркало, квадратное и тяжелое. Быть может, смотрели хозяева дома не на причудливые узоры деревянной рамы, а на свое отражение, и поэтому так холили сей предмет.
Но теперь же стоят багет и зеркало в подвале, и десятки лет никто не касался состарившейся древесины и хрупкого стекла. Покрылось оно таким слоем пыли, что никто уже не увидит там своего лица.
Ожидающую мертвую тишину нарушил скрип, похожий на жалобный плач. Это была лестница, напуганная прикосновением чьей-то ноги. В свою очередь нога тоже была напугана, ведь она не знала, куда ступает. Кругом была кромешная тьма. Робкие шаги прощупывали под собой очертания ступенек, крутых и узких. Книзу плач раздавался все громче, сильнее, но тут плакала лестница от мучившей ее ржавчины. Она тоже никому не нужна. И только теперь кто-то вспомнил про нее.
Плач, наконец, утих.
Протяжно зашептали кирпичные стены. Коснулась их сухая рука, и, едва поглаживая каждый кирпичик, продвигалась вперед. Стены были не голые, местами их покрывала хлипкая слизь. Это плакал дом, и слезы его смешивались со столетней пылью. Отдергивалась рука тогда, пропадая на мгновенье. Становилась она теперь такой же пыльной, словно хотела слиться с этим умирающим подвалом. Словно тоже хотела умереть.
Под ногами отзывались лужи – их не пытались преодолевать. Ноги почти не отрывались от земли. Еще немного, и они врастут в эти болотистые неизведанные полы. И замрут они вместе с рукой.
Движение, однако, продолжилось.
Почувствовало зеркало на себе пристальный взгляд. И перестала колыхаться на нем паутина. Неужели рука доберется до него? Предательский луч солнца из забитых окон выдал зеркало. Отразились в свободном от пыли уголке эти глаза. Вздрогнуло зеркало: схватили его за бок и стали тащить. И вот уже вторая рука касается рамы, крепко сжимая ее. Мгновенно улетучилась вся тишина, будто и не было ее до этого.
Заколоченное окно стало ближе. Руки отпустили зеркало и принялись неуклюже отдирать мешающие свету доски. Ослепляющий свет прорвался в подвал, не спрашивая разрешения. Он давно стучался в это запретное окно. Но не ждали его здесь. Нечего здесь обличать и рассматривать. Это секретное место, священное – могила чужих воспоминаний, жизней.
Длинный, растянутый в локте рукав одним резким движением прошелся сверху вниз по стеклу. Худое грязное лицо появилось в нем. Еще крепче сжали руки зеркальную раму. Одна из трещин поползла дальше и уголок рамы отвалился.
Посетитель опустился на голые колени, не замечая под собой мокрого пола. Он смотрел только на зеркало. Свет отражался от стекла, от чего глаза слегка прищуривались.
Не на себя смотрел человек. Не разглядывал он свое отражение, не любовался им. Смотрел он сквозь себя. Смотрел он на то, что его отражает. Видны ему были блестящие крупинки серебра, переливающиеся всеми цветами радуги. Будто кто-то собрал чистейшего первого снега и нанес на прозрачную стекляшку.
Долго взгляд человеческий бегал по зеркалу. Увидел он и отломленный кусок багета, который теперь продолжил гнить в луже. Захотел человек забрать его с собой. И вот теперь он лежит в мешке за спиной.
Затряслись руки, а лицо опустилось вниз, спрятавшись за длинными немытыми волосами. Длинною были они, казалось, до бедер, и кончиками своими смахивали оставшуюся на зеркале пыль.
Силуэт опустился еще ниже. Бедрами он сидел на своих ногах.
Покраснело солнце. Смутилось. Приходится ей наблюдать такие интимные моменты, но пришло время заката.
Увидев это, человек решил прервать свое тягостное молчание. Необходимо оно было ему. Не мог он найти подходящих слов. Он стеснялся самого себя. Но теперь, когда лишний свидетель покидает их, не поднимая головы он начал говорить….
Голос был тихий. Женский.
“Здравствуй. К тебе пришла я, - она ненадолго замолчала, подбирая слова: - Сейчас самое лучшее время для нашего разговора.
Только позволь, я не буду смотреть на тебя. Пускай это считается дурным тоном, но это может все испортить. Истинная искренность у меня не во взгляде, а в прикосновениях”.
Правая ладонь прислонилась к стеклу. Тело подвинулось ближе, так, что и щека касалась его.
“Пожалуй, я не разговаривала с тобой никогда. Я тебя не замечала. И даже теперь я стараюсь тебя избегать. Мы враги. Самые крепкие, какие только бывают”.
Заволновалось зеркало. Затрещал багет. С ним ли это говорят? Такое случилось в первый раз за всю его долгую жизнь. Придется быть хорошим слушателем, чтобы не испортить впечатление.
“Почему же мы враги, хочешь ты спросить? Мы ничего не сделали друг другу. И встретились лицом к лицу первый и, может, в последний раз. И у нас есть всего один шанс чтобы подружиться, либо расстаться навсегда”.
Ставил этот разговор в неловкое положение все, что находилось в подвале. Каждый кирпичик, каждая гнилая дощечка хотела покинуть это волнующее место. Весь подвал наблюдал за невинным зеркалом, которое казалось, вот-вот врастет в багет от страха. Разговор только начинался. Он намеревался быть долгим.
“Сейчас мы с тобой одно существо. Мы похожи как две капли. Про нас забыли, и мы забыли друг о друге. Мы заметены пылью и поросли плесенью. Как снаружи, так и внутри. Сердца наши гниют вслед за душами. Потом настанет черед и разума. Поэтому я здесь. Хочу я оставить разум в живых. И тебя хочу об этом предупредить”.
Слушало зеркало, думало. Как ему хотелось говорить. Как хотелось почувствовать хоть что-то. И как же было бы замечательно заиметь хоть пару граммов разума. Не зависит от него его жизнь. Теперь она в руках его собеседника. Сделай же с ней что-нибудь как можно скорее!
Тело девушки подалось вперед и лицо ее полностью прислонилось к зеркалу. Руки обхватили его и старались прижать к груди.
“Бывает, действовать начинаешь тогда, когда остается одна надежда и последняя возможность. Когда ты на кончиках пальцев стоишь у края оврага, ведущего в темную бесконечную пропасть. Это тот момент, когда ты можешь оттянуть себя назад или же толкнуть вниз. Сейчас я стою там, и ты стоишь. Что выберешь ты - все сделаем вместе”.
“Если бы меня толкнули, - думало зеркало: - Я бы разбилось на мельчайшие кусочки. Даже самый талантливый мастер не собрал бы меня”.
Девушка замерла, будто слышала мысли бездушного предмета.
“Но если бы я осталось стоять на вершине, такое старое и пыльное, смерть сама бы поднялась за мной из оврага. У меня нет ног, чтобы убежать от нее. Нет ничего, что бы задержало ее. А ты с ногами. Так почему ты не бежишь и не карабкаешься еще выше? У меня нет рук, чтобы починить себя. Я могу лишь висеть и ощущать на себе самовлюбленные взгляды. За что мне такая судьба? И руки у тебя есть, но ты до сих пор сломана. Так почини же себя!”
Заблестело зеркало. Хотело оно теперь, чтобы человек смотрел не на стекло с рамой, а на себя : - “Как же заставить ее поднять взгляд? Неужели, придется шагнуть в пропасть, жертвуя собой ради расцвета другого?”
Заблестело зеркало. Хотело оно теперь, чтобы человек смотрел не на стекло с рамой, а на себя : - “Как же заставить ее поднять взгляд? Неужели, придется шагнуть в пропасть, жертвуя собой ради расцвета другого?”
Настало молчание. Окончен разговор. Замерла девушка. Отпустила она зеркало и обняла себя за плечи. Медленно поднималось лицо, все еще находившееся под волосами. Голова резко встряхнуалсь, пытаясь убрать прилипшие волосинки.
Ворвался в комнату ветер. Не слушал он беседы. Он не умеет слушать. Ему некогда. Не стоит он на пороге выбора, нигде ему нет преград. Дно пропасти и вершина ее - одно и то же. Нет рук у него, нет ног. Но крылья есть.
Облетел ветер заброшенный подвал, растрепал длинные волосы, открыв пугливые глаза. Махнул крылом своим шаловливым. Полетело ли зеркало вниз или же поднялись за ним? Пошли трещины, полетели осколки в больших светлых глазах. Пошел снег из блестящего серебра.
Некого больше обнимать старому багету.
“Теперь она точно посмотрит на себя. На меня больше нечего глазеть”, - с последней мыслью выбросило зеркало весь свой последний блеск и погасло вместе с закатившимся солнцем.
В сотнях стеклянных паззлов отражались сотни деталей. Детали, из которых теперь заново предстоит собрать нечто целое.
“Чтобы собрать себя, надо рассмотреть каждый кусочек. Они большие и маленькие, ровные и кривые. Каждому есть место в конечной картине. Будет обрамлять картину резной, блестящий, без единой трещинки багет.
Придется не раз порезаться мне. Посадить занозы…Но я соберу тебя. А теперь пора выбираться из темных подвалов и взлетать из глубоких пропастей”.
Девушка подобрала каждый осколок и поломанную раму. Мелкие крупинки впивались в ладони, но руки она не разжимала. Нельзя терять их, нельзя создавать неполноценную картину.
Яркий свет коридора больше не пугал, не заставлял бежать обратно в темноту. Темнота теперь вновь заперта в подвале.
Выбежала девушка на крыльцо и разместилась под уличным светильником. Разложила на полу все осколки и приставила к стене покосившуюся раму. Впереди вся ночь.
Не спрятать этих трещин. Останется оно уродливым навсегда. Или же станут они достоинством?
“А мои трещины теперь что значат?, - думала девушка, склеивая уголок багета.
Замерло все кругом. Не трещали сверчки и не пели ночные птицы. Наблюдали они за великим делом. Хотелось им узнать, как возрождаются из осколков и взлетают из пропасти.
Чернота неба постепенно розовела и краснела. И холод превращался в тепло. И просыпались те, кому ночью положено спать. Рождался новый день.
“Бывают ли у него шрамы прошлого? Никто их никогда не видел. Как оно их прячет?”
Сидели на крылечке два заново рожденных существа. У них теперь тоже новый день, появившийся из крови - яркого рассвета.
Краснота переходила в синеву, так невзначай, так естественно. Вскоре набежали облака. Одной рукой девушка обняла зеркало, и прошептала:
“Нет у дня шрамов. Нет, потому что он их не видит. И никто не видит. Шрамы спрятаны за солнцем, за облаками, за закатами и рассветами. Мы с тобой в новом дне. И шрамы наши будут красивы”.