Их поселили в главном корпусе пансионата «Ракета», в двухэтажном здании из белого кирпича, с бесхитростной мозаикой на фасаде, изображавшей гигантских морских звезд, медуз и аквалангиста с насаженной на гарпун рыбой. Пансионат принадлежал какому-то николаевскому заводу, они же попали сюда по сложной цепочке знакомств, выдав себя за родственников сестры-хозяйки пансионата, которую они и в глаза не видели раньше. Сезон все равно кончался, нового заезда не ожидалось, деньги за путевки были заплачены ( а кому именно это уже не их дело), так что угрызений совести, что они занимают чужое место, они не испытывали.
Здание пансионата стояло торцом к морю, до которого было не больше сотни шагов, а из лоджии их номера открывался вид на строительную площадку, где возводилась здравница для работников треста пищевой промышленности. Вдоль изгороди был разбит газон и росло несколько молодых тополей.
Впечатления первых дней были разочаровывающими - воду в номер приходилось носить ведрами, бриться в общей умывальной, мусор и помои таскать в цистерну где-то на задворках, питаться в столовой другого пансионата, что напротив, и кругом самообслуживание, самообслуживание, самообслуживание… Черт их занес сюда!
- Ты так сердишься, словно я нарочно тебя сюда затащила. Я ведь тоже не знала, что здесь и как…
Да, он злился и отлично знал почему. Убогая местная действительность была совершенно не при чем, ее можно было бы и вовсе не замечать, тем более, что рядом все-таки простиралось море.
Он много плавал и хотел научить Дашу плавать, но та поднимала отчаянный визг как только он пытался отнести ее поглубже в море, где ей было бы хотя бы по пояс. Не помогали ни уговоры, ни положительные примеры других малолетних карапузов, бесстрашно барахтающихся в волнах, ни насмешки над ее робостью. Силой тоже ничего не добился - один раз подхватил ее на руки и понес в воду, не обращая внимания на ее вопли : «Па-а-па, не надо!! Не надо!», а он, пересиливая свою жалость к детскому тельцу, бьющемуся в его руках, нес ее все дальше в море, с каждым шагом разувериваясь в своей правоте, и когда уже опустил ее в воду, она, истошно крича, все равно пыталась найти спасения у своего мучителя, вцепившись в его руки, с мольбой глядя на него, и он поспешил отнести ее назад. На берегу она постепенно успокоилась и, присев на корточки у воды в полосатом махровом халатике, смотрела на море и грозила волнам пальцем: « У, волнишки!». Наверное, волны были для нее живыми существами. Чтоб помириться, он затеял игру в ракушки - маленькие, бледно-розовые были караваном верблюдов, покрупнее и темнее - погонщиками и контрабандистами, черные мидии - таможенниками. Караван, перевозивший наркотики, никак не мог проскользнуть незамеченным мимо таможенных постов и в наказание всех зарывали в горячий песок. Если они клялись, что бросят свое грязное ремесло, их откапывали и отдавали на перевоспитание Великому Муравью, спрятанному в спичечном коробке.
- Даша, тебе нравится море?
- Очень.
- Но нам придется уехать отсюда, если ты и дальше собираешься привередничать в столовой. Мы не можем смотреть, как родная дочь умирает с голоду.
- А, если там не вкусно готовят.
- Неправда, готовят очень хорошо. Ты же видишь - здесь нет магазинов, чтоб самим готовить. Пожалей отца, он вынужден всякий раз из-за тебя поедать двойную порцию.
В пансионате «Ивушка» кормили, действительно, сносно. Над входом в столовую висел транспорант : «Любите свою базу видпочинку. Дбайте ее красу!». За каждым был закреплен свой столик, а сервировкой занимались сами отдыхающие по очереди. Когда жизнь подчинена режиму, будь то санаторий или больница, или армия, посещение столовой это всегда еще и некое гарантированное развлечение. Голоден ты или нет, но все равно ожидаешь приема пищи, боишься пропустить. Наверное потому, что когда человек несвободен, он чаще бывает голоден, чем сыт. Поле обеда возвращались к себе в номер, распахивали настежь балконную дверь и ложились каждый на свою койку. Солнце сильно нагревало номер, но выходить из него не хотелось, да и особо некуда было выходить. Даша ни за что не хотела спать, требовала внимания к себе, и они читали ей вслух, меняясь, а другой за это время мог подремать. Так проходил час или два, потом Лена вставала, поднимала Дашу, и втроем они отправлялись за фруктами на «багажный» рынок. Во второй половине дня на обочине ухабистой грунтовой дороги, соединяющей пансионатный муравейник с остальным миром, у автобусной остановки неподалеку от «Ивушки», скапливались, выстраивающиеся в длинный ряд, пропыленные «Жигули» с николаевскими номерами, и загорелые, развязные парни, скучающие возле открытых багажников, забитых дынями, арбузами, грушами и виноградом за пару часов сбывали свой товар. Монопольная торговля не нуждалась ни в заискивающих улыбках продавцов, ни в рекламе. Цены, конечно, были дикими, но относительная дешевизна всего прочего существования позволяла не обращать на них внимания. Иногда на этом же месте появлялась государственная бочка с пивом, и у человека, сидящего за краном, можно было купить водку в разлив - в открытую, семь рублей стакан. Чем торговали в пляжных барах, он не знал - выпивка здесь его не интересовала, совершенно не тянуло. Потом опять шли на пляж до ужина, а после ужина снова на море - просто посидеть на берегу. Лена была счастлива, что они все вместе, что Дашу удалось вывезти на юг, а для я него в этом году отпуск все равно был пропащим - через десять дней надо было возвращаться в Ленинград, собирать отзывы у оппонентов, рассылать автореферат… до зашиты оставалось полтора месяца. Была еще одна причина, из-за которой отпуск не мог быть ему в радость, о которой он думал постоянно, когда оставался один хоть на полчаса. В сущности он уже давно не ждал от жизни никаких перемен и не хотел их, но так случилось…