Картошечка! Карабумбия!

Илья Калинин
- Ай, горячий этот титан, Баба же говорила! Обжёгся, ну вот...
А красиво там за дверцей – огонь горит, настоящий, угольки какие красивые, так бы и смотрел и смотрел, а тут стакан наливать надо. И стакан теперь не донести, палец больно.

- Дяденьки, а у вас можно тряпочку попросить? Я отдам.
А вы в дурака играете? Можно к вам? Я умею, в переводного, а Баба не любит.

Ну вот, почему так всегда на меня смотрят? Ну не хотите играть и не надо, стакан майкой оберну, донесу.

- Баба, Баба, я обжёгся, несу кипяток, несу!

Какой этот поезд неудобный, качает и всё время на чьи-то ноги натыкаешься – тут такие все длинные, что ли, что у всех ноги в коридор торчат? Неудобно.
А тут вот здорово как, надо и мне так сделать – взяли и натянули простынь от нижней полки и до верхней, и возятся там, смеются.
Здорово! Надо так же сейчас сделать.

- Ты чего встал? Чего пялишься? Не видишь – уединились люди?

- Да я не пялюсь. Я тоже так у себя на полке сделаю. Пока!
Баба, Баба, принес, вот! Мне три ложки положи. А, я около титана второй стакан забыл, сейчас я сбегаю.


* * *


Поезд раскачивался на быстром ходу, улетали назад столбы и елки, кричали за окном товарные встречные. Вчера был холодный, но солнечный Петрозаводск, сегодня – дождливый Ленинград, где стояли целых полчаса, а сейчас за окнами тянулась глухая еловая лесополоса, да сороки покачивались на проводах, не обращая внимания на поезд.

- Михаил Львович, скажите, – обратилась к мужу благоговевшая его супруга, - можно ли сказать: "купе плацкарта"?

- Ядвигочка Павловна, "купе плацкартного поезда", я думаю, а ещё лучше – "купе плацкартного вагона". Милая, дай мне... я только погрузился: тут интереснейшая, знаешь ли... - и снова нырнул в свою книгу.

- Мы предпочитаем на самолете, - известила пожилую соседку, сидевшую напротив, Ядвига Павловна, - но в этом году Михаилу Львовичу его коллега-профессор, - она выдержала паузу, - должен срочно передать в Харькове гранки своей книги – для вычитки.
Михаил Анатольевич – главный научный рецензент (снова пауза), поэтому нужно было срочно... – она обвела презрительным взглядом "купе плацкарта" и передёрнулась. - Он будет работать и в отпуске, у нас номер в санатории Академии наук. Ну а вы, милочка, вы, наверное, всё время плацкартой?

- Дак куда как нам ещё... Я ведь санитарка, в энтерологическом, – пожилая соседка, по свойству всех путешествующих, легко пустилась в рассказы о своём бытьи. – На семьдесят-то рублей на самолете, чай, не налетаешь, да пенсию по инвалидности, вот мы с Васенькой и в плацкарте.
...Я там уточку уберу, там подотру, сям: у нас ведь энтерологическое, сами поймёте, ну... там ведь тяжелые, а санитарок-то мало, вот мне кто принесет рубль, или даже три – и выношу, выношу, спасибо им. Господи...

- Уточки?.. - переспросила профессорская Ядвига, не понимая, но тут с верхней полки свесился Васенька:

- Баба, а Баба... Баба...

- Что, Васенька?

- Баба, а скоро остановка?

Будто отвечая на его вопрос, проводница где-то в другом конце вагона объявила, зло прокашливаясь:

- Бологое подъезжаем через пятнадцать минут, кто там выходит, тринадцатое-четырнадцатое места. Пятнадцать минут, стоянка семь минут – и хлопнула своей дверью.

- Баба, а можно мне пирожок купить? – и, будто предчувствуя отказ, сразу заканючил, - Ну Баба, ну он десять копеек, ну недорогой, ну пожалуйста... – профессорша пристально осматривала его, подняв верхнюю губу.

- Васенька, я сама схожу, ты ещё потеряешься, от поезда отстанешь, полежи тут, - отвечала женщина, поднимая сиденье своей койки и роясь в вещах. – Вот, слава Богу, мелочь недалеко хоть запрятала.

- Ну Ба-а-аба, ну я не маленький, я не заблужусь, - продолжал канючить Васенька, и та согласилась, но с условием: пойдём вместе.

Васенька запрыгал по ступенькам, спускаясь со своей полки, не забыв прихватить ногой и ту, что была через проход, у боковых мест и, конечно, упал. Женщина  бросилась к нему, заранее причитая, но он уже нёсся по коридору, подпрыгивая и крича во всё горло:

- Мы е-дем на мо-ре, на мо-ре, на мо-ре! Моребумбия-карабумбия!!!

- И как вы справляетесь, дама, - покачала головой Ядвига.

Та привычно вздохнула, чуть развела руками: - Ну а как же: свой ведь, родной, как не справиться, и не с такими справляются, а Васенька у меня хороший, озорной, конечно, но общительный такой – видите (она выглянула в коридор) – уже с мужчинами какими-то познакомился.

Васенька вернулся в их конец вагона, всё так же вприпрыжку, напевая про свою карабумбию, и спросил:

- Баба, а как рыло чистят? Там дяденьки в карты играют, трое из соседнего вагона пришли играть к одному нашему, и который из соседнего вагона карту из кармана достаёт, а я говорю: - Это нечестно, ты мухлюешь, а они заволновались и он мне говорит: - Я сейчас тебе рыло начищу – и я убежал. А как рыло чистят, а, Баба?

Даже Михаил Львович оторвался от своей книги, а Ядвига Павловна невпопад, но с укоризной обратилась к соседке:

- А наш Марик заканчивает консерваторию по классу фортепиано, - и отвернулась к окну.

Женщина зашептала что-то в ухо Васеньке, он сидел, расстраиваясь все больше, но тут между вагонами загрохотало, и за окном потянулась платформа с целой компанией старух с зелёными эмалированными кастрюлями.
Энтерологическая санитарка и Васенька двинулись по коридору, их обогнали, роняя чемодан, пассажиры тринадцатого-четырнадцатого места, недовольная проводница отомкнула дверь и вышла вместе со всеми на платформу.

* * *


Старухи обступили вышедших, предлагая наперебой домашние пирожки по двугривенному, малосольные огурчики, а самая толстая из них, с огромной кастрюлей, завёрнутой в одеяло, таинственно указывала на пар, валивший из под крышки, и в восторге закатывала глаза:

- Милок, иди сюда, иди, с самого Мурманска небось горячего не жрамши, иди, смотри какая у бабушки картошечка.

Васенька подошёл, деловито поднял крышку, тут же выронил её – горячая!, но на него успело пахнуть таким жаром, таким укропом и смородиновыми листьями из огуречного рассола, брошенными поверх "для скусу", что он сразу побежал с криком: - Баба, баба, давай картошечки, я картошечки хочу!

- Три рубля, – отчеканила старуха, понимая, что торговаться уже не будут. – Я вам масла положу ещё, гляди, - она поставила, закряхтев, кастрюлю, достала  целлофановый пакет с комом домашнего желтейшего масла, и стала накладывать рассыпающиеся картохи на бумажные буфетовские тарелки.

- Держи, женщина, – обратилась она к Бабе, держи, вот, смотри: картошечка, вот тебе укропчика, вот огурцов два, малосольные, и вот масло, держи, – а сама накладывала вторую, - сейчас, у вас минуты три ещё. Вот тебе вторую – эй, милок, вот возьми, а то мамке-то твоей не донести две.
Три рубля с вас.

- Да как же... – Баба растерянно оглядывалась, уголки рта её скорбно опустились, - да помилуй тебя Бог, как три? Рубля! Да картошка ж!

- Ты давай-давай, тебе от Мурманска твоего нежрамши горячего – и до самого Симферополя (боевая старуха хорошо знала расписание поездов) – ещё и благодарить будешь. Небось, в вагоне-то-ресторане не питаетесь. Да там пока приедешь, да пока устроисси, да распакуисси – сухомятку есть? Давай два-девяносто.

Женщина отсчитала мелочью, проводница уже в голос ругалась и грозила закрыть дверь, но успели. Пронесли по коридору, оставляя за собой неимоверный укропно-масляный дух, внесли в купе – а Ядвига Павловна резала там сургучного цвета палку твёрдой колбасы.

- Ой, дефицит у вас какой - а мы тут картошку взяли, прости Господи, на два-девяносто, – уже даже радостно объявила ядвигина соседка.

- Михаил Львович, вы спуститесь, или вам подать наверх, - не отвечая, поинтересовалась у мужа Ядвига. С верхней полки донеслось что-то неразборчивое, и она решила: наверх.

- Угоститесь картошечкой, соседка, Ядвига Павловна, - женщина радушно улыбалась, а Васенька смотрел на свою тарелку как завороженный и шумно нюхал.

- Баба... А Баба... Я первый раз ем картошку такую?

- Нет конечно, милый, это же картошка простая, только вот спекулянты... ой, ну да ладно – ну нет, Васенька, это просто картошка.

Васенька продолжал смотреть на тарелку; масло таяло, протекая жёлтыми струйками между сахаристыми клубнями, два колючих огурца ему представлялись зелёным лугом, укропинки – деревьями, а желтая лужица масла на верху картофельной горы – Солнцем.

- Нет, Баба, я такую картошку первый раз ем, - заявил он, и принялся, улыбаясь во все стороны и чавкая, уплетать спекулянтское кушанье. – Баба, а море какое, синее как эта сумка (на столике лежала ядвигина маленькая сумочка, из которой та доставала фольгу). – Вот смотри: это море, это Солнце, это пляж... – перечислял он.
Даже Ядвига как-то им залюбовалась.

- Васенька, ну ты же был на море, - укоризненно отвечала Баба. И в прошлом году мы с тобой ездили, и в позапрошлом. Да, вот такое вот синее; она, стесняясь, показала на сумочку.

- Всё, я доел! – объявил он и унёсся по проходу, во весь голос опять напевая: - Картошечка-карабумбия, мы едем, мы едем на море, на море!..

Михаил Львович наклонился с верхней полки, половина его бутерброда была аккуратно обернута фольгой. Не зная как обратиться к соседке, он совсем уже было собрался назвать ее коллегой, но спохватился и заменил привычное обращение на “Э-э-ммм...”:

- Скажите, если это... не очень вас заденет, э-э-э... уважаемая, а сколько, собственно, лет, ммм... Васеньке?

Он всё-таки сконфузился и поджал губы, напустив на себя сочувствующий вид.

- Сорок, Михаил Львович, сорок уже Васеньке моему. А так-то – восемь, - отвечала Баба, не смутившись вопросом. – Поздний ребёночек он у меня, вот и что-то там... не разбираюсь я... Доктора говорят: остановка развитости, а по-простому: как исполнилось восемь лет, так и остановился, только рос как взрослый, – она собирала картофельные крошки со стола. – Вот и восемь, а как выглядит – столько и лет ему, сорок, Михаил Львович.
И не помнит ничегошеньки: как на море был – не помнит, что картошку вчера ел не помнит, счёт не знает, буквы...
А и Господь с ним, он хороший у меня, чисто ангел – вон, поёт, бегает; посмотрите он у меня какой, - и она с гордостью посмотрела на Васеньку в коридор.