«Жили на земле в старину одни люди, непроходимые леса окружали с трех сторон таборы этих людей, а с четвертой – была степь. Когда-то это были веселые, сильные смелые люди. И вот пришла однажды тяжелая пора: явились откуда;то иные племена и прогнали прежних в глубь леса».
Чаща леса. На поваленных деревьях сидят заросшие мужики в потрепанных, несвежих одеждах. Неподалеку, на ельнике, исхудавшие нервные женщины кормят дикими ягодами и кореньями не менее нервных детей.
Один из мужиков (почесываясь): А я говорил, не надо было с ними конфликтовать! Надо было сразу согласиться на все условия, включить дурака и пересидеть в тени. Какое-то время.
Второй мужик (усмехаясь): Василий Палыч, батенька, Вы это всерьез про «пересидеть»? Где это Вы, стесняюсь спросить, собирались сидеть? Вас же выперли из табора еще накануне. Решениями трудового коллектива и собрания акционеров.
Василий Палыч (негодуя): «Выперли», Георгий Кузьмич, это — жаргонизм. Хочу заметить, что Вы обращаетесь к Вашему бывшему руководителю без должного почтения.
Георгий Кузьмич (по-прежнему усмехаясь): Кабы Вы были хорошим руководителем, нас бы не разогнали. Я даже лошадь со двора не успел увести — все лиходеям отошло. Сидим вот теперь всем коллективом в лесу. Жрать нечего. Жены злые. Дети школу прогуливают. (Оборачивается и кричит куда-то в сторону). Эй, Пашка, ты учебник по алгебре с собой взял? Надо бы задачу какую решить, пока мозг еще боеспособен.
Изможденная женщина (прижима к себе сына-подростка): Не отвечай ему, подождем, пока он голос сорвет.
Пашка (высвобождаясь): Так батя ведь, ты чё, мать?
Женщина (поглаживая подростка по голове): Так только по паспорту он тебе и батя. А так — бесхребетное существо, карьерист и лизоблюд. Видишь, где мы благодаря его лизоблюдству оказались? У меня маникюрша была на шесть. Даже предупредить не успела, что не приду.
А теперь уж когда приду — одному Богу известно.
Георгий Кузьмич (крикнув еще пару раз и не получив ответа): Ты посмотри, какой стервец! Отец его зовет, а он — безмолвствует! Были бы силы, встал бы сейчас и дал тумака.
Василий Палыч (зевая): Вы когда в интеллигента играете, Георгий Кузьмич, так странно изъясняетесь. Мне это кажется забавным. У Вас ведь, насколько я помню, ЦПШ?
Георгий Кузьмич (краснея): Плюс професиональное училище. Я, между прочим, токарь шестого разряда.
Василий Палыч (удивленно): Так что ж Вы у меня в финансовом отделе делаете?
Георгий Кузьмич (подмигивая ему): Это Вы закуток со счетами на нашей конюшне так высокопарно называете «финансовый отдел»? Я в прошлом месяце приход и расход на бумаге считал. Из ряда десятичных чисел какой-то дикий бобер пару кругляшей съел. Вернее, сточил. Я трижды пересчитывал результат, и постоянно была недостача. Пришлось бумагой обзавестись. И карандашом. Тогда все сошлось.
Василий Палыч (со злостью): Что ж Вы тогда от пыток отказались, а сразу показали этим негодяям, где сейф? Раз такой счетовод! Морочили бы им башку, пока помощь не пришла. И не вывела нас окольными путями сюда. В лес.
(Среди деревьев появляется стройная, подтянутая мужская фигура в узкой оранжевой рубахе и широких фланелевых штанах).
Фигура (присаживаясь на землю позади мужчин): Доброго вечерочка, коллеги. Как настрой?
Василий Палыч (вздрагивая): Мало того, что Вы, Даниил Самуилович, вечно появляетесь безмолвно и неожиданно, как тень, так еще и одеваетесь всегда не под стать обстановке. Кабы я не знал Вас последние пять лет, думал бы, что Вы — сумасшедший.
Даниил Самуилович (не обижаясь): Оскорбляете по привычке, Василий Палыч, стало быть, Вы в полном порядке. А что это Георгий Кузьмич приуныл? Неужели веру потерял в благополучный исход нашего мероприятия?
Георгий Кузьмич (без настроения): Очень уж мне хочется, Даня, нашему дежурному охраннику в морду дать! Ведь все видел, собака, видел, как правление окружают, что ж не кричал!
Даниил Самуилович (поглаживая колено): Так, может, ему заплатили, потому и не кричал. Вот Вам бы, ежели бы заплатили, Вы бы кричали «Волки!»?
Василий Палыч (мусоля в руках заплесневелый сухарик): Второе рейдерство на моем веку. С первым налетом всю кассу увели. Меня с подчиненными в подвале заперли. Трое суток мариновали, потом сами, лиходеи, в лес ушли. Теперь — перемена мест.
Даниил Самуилович (откидываясь на траву): Ума не приложу, зачем они вас постоянно захватывают. Все равно ж здесь не живут. Только полы на предприятии неделю потопчут. И — адью. Мотивацию их никак не пойму. Ведь было бы чего у вас брать! Так вы это «чего» уже давно домой унесли. Я давеча лошадь попутную - до соседнего табора добраться! - искал, так на вашей конюшне у каждой из лошадей одной подковы не хватает. Ума не приложу — то ли это элементарное воровство, то ли такая вычурная экономия.
Василий Палыч (сердито): Я, Даниил Самуилович, тружусь в нашем учреждении с пяти лет! Я первую лошадь из соседнего табора увел, когда у Вас еще молоко на губах не обсохло. Так и вел, за траву цепляясь. Вернее, она меня вела. Тащила волоком по этой траве! А я прицепился к ее хвосту как клещ и не отстаю. Так и пришли в наш табор — измученные, голодные, злые. И меня сразу на должность взяли. Завхозом. 20 лет оттрубил.
(Из глубины леса повляется еще одна изможденная женщина в черном плаще).
Женщина (запахивая плащ): Василий Палыч, понимаю, что моя просьба в такое время не совсем уместна, но не переведете ли Вы меня по возвращении в плановый отдел? Не могу я больше навозом торговать! Все тело пропахло! А я, господин начальник, еще замуж хочу. За приличного человека.
Даниил Самуилович (хватая ее за голую лодыжку): А за меня бы пошла, а, Анфиса Ильинична? Я — приличный. И с запахом этим почти свыкся.
Анфиса Ильинична (вырываясь): Вечно Вы насмехаетесь, Даниил! А у меня, может быть, из-за этого конского навоза жизнь рушится! Может, я даже рада, что нас захватили и погнали в лес! Здесь хотя бы воздух свежий. Влажно. Тепло.
Даниил Самуилович (приподнимаясь на локте): Вот-вот. Влажно. Тепло. Комары и мошки Ваше нежное тело жрут. А могли бы сейчас рядом со мной лежать. Нежились бы. Я бы руки-ноги Ваши укрывал. А потом, по возвращении, и определились бы, что дальше — в плановый отдел или замуж.
Георгий Кузьмич (стряхива остатки сна): Ах, Анфисочка, будто Вы сами не понимаете, зачем Вас Василий Палыч на навозе держит! Вы же на нашей живодерне — самый лакомый кусок! Он посредством этого запаха от Вас таких, как Даня, отпугивает. Вот, к примеру, захочется Дане Вас поцеловать, а от Вас, стесняюсь заметить, такое амбре, что хоть волком вой!
Анфиса Ильинична (грустная, уходит).
Даниил Самуилович (Георгию Кузьмичу): Зачем обидел человека, старый черт? Амбре не амбре, твое-то какое дело! Мы в нынешних условиях все равные. От тебя, вон, тоже немытым телом и боязнью прет, так тебя ж никто не гнобит. Удивляюсь я вам, маразматикам. Иногда даже жалею, что от неприятностей вас увожу. Надо бы оставить как-нибудь на растерзание врагам. Вот и в этот раз окочурились бы все в темном подвале, если б не я.
Василий Палыч (поеживаясь):А я сейчас знаете, о чем вспомнил вдруг? О статье о нас в местной газете. Мол, все вокруг неудачники и недоумки, а мы — кузница передового животноводческого опыта! У нас тогда показатели по забою были первые в области! Не успевали шкуры утилизовывать. Помню, корреспондента на живодерню завели, здоровый же был мужик, крепкий такой, с цинизмом, а Степана, забойщика, увидел за работой и — слег. Еле откачали. И он тогда — в благодарность, что откачали! - хвалебную статью о нас написал. Мол, скотина -дура, она не понимает важности сдачи КРС так, как человек. И только «человек», на самом-то деле, звучит гордо. Ну, и прочую лабуду. Говорят, что он пил потом, не просыхая, неделю.
Даниил Самуилович: Кто именно пил? Человек?
Василий Палыч (убивая на лбу комара): Корреспондент. Еле из запоя вывели.
Георгий Кузьмич (чуть не плача): Ну, и как долго мы будем тут сидеть? Ни помыться тебе, ни побриться. Сын — прямо на глазах! - от рук отбивается. Пора к свободе, к свету выходить. Или как?
Даниил Самуилович (вставая): Да, можно, в принципе. Не уверен, что пресса на этот раз вся будет. Интереса у них к этому событию нет. Вот если бы покалечили кого. Или вместе с сейфом на окраину поселка вынесли, тогда да. Рейдерство, разбой, похищение. А сейчас посмотришь на вас и — скукотень. Разве что сын у тебя, Кузьмич, вон там, за кустом, третий день траву курит. Но это тоже вызывает специфический интерес далеко не у всех. А пресса- это не наркоконтроль. А рядовой бытописатель.
Георгий Кузьмич (со злостью): С сыном я, Даня, как-нибудь сам разберусь. Вот своих заведи, потом учить будешь! Ты лучше скажи, не томи, что ты заготовил для публики на этот раз? Шашку дымовую, жидкий цемент. Может, пару человек в пасте томатной вымазать? Спровоцировать общественный резонанс.
Даниил Самуилович (расстегивая руговицы на рубахе): Шире смотри! Хочу я вас, нытиков и тунеядцев, расхитителей народного имущества, к свету вывести! Насчет свободы пока не уверен, но освещения для съемок будет предостаточно. Если все складно пройдет, то пару-тройку месяцев вас точно не тронут. А для этого есть у меня одна вещица (распахивает рубаху, пытается разорвать грудную клетку).
(Из-за кустов появляется, шатаясь, Анфиса Ильинична. В комбинации, в чулках и без плаща).
Анфиса Ильинична (икая): Господа, я часом раньше белены объелась, поэтому меня немного мутит. Вы не будете против, если я здесь, рядом с вами, немножечко полежу? (Замечает суетящегося с рубахой Даниила Самуиловича). Опа-на! Что Вы так дергаетесь, Даниил? Мошки? Или, простите за бестактность, вши?
(Даниил Самуилович, наконец-то, разрывает грудину и достает из ее недр ярко пылающее сердце).
Анфиса Ильинична (падая в обморок): Бог мой! Меня сейчас стошнит...
Василий Палыч (вскакивая): Даниил Самуилович! Ну, зачем же так! Вы же через пять минут копыта отбросите, тащи вас после на себе!
Даниил Самуилович (держа сердце высоко над головой): Собирайтесь мигом и пошли! Мне запаса анестезии хватит на два часа. Поэтому того, кто будет медлить, придется убить.
Георгий Кузьмич (поднимая Анфису на руки): В шутку, надеюсь.
Даниил Самуилович (бледнея): Всерьез. Через час к захваченному табору телевизионщики подъедут, им фактура нужна.
Пашка (выпуская носом «паровозики»): Дяденька, а можно мне, как только я в кадр попаду, сердце Ваше горячее раздавить?
Георгий Кузьмич (бросая Анфису Ильиничну на землю): И каждый раз, коллеги, с трудом сдерживаю себя, чтобы намертво его, стервеца, не прибить! (Отвешивает сыну подзатыльник).