– Это тебе, – зевнув, пробубнил Мишка, бросив помятый конверт на мой заваленный бумажным хламом стол.
– Что это? – протяжно, под шум вдруг усилившегося за окном осеннего дождя, зевнул я в ответ.
– Не видишь, что ли? Письмо. По твоей части.
– А почему по моей?
– Потому что, – ответил Мишка, наматывая темно-зеленый шарф вокруг шеи и нахлобучивая серую вязаную шапку на голову.
Он уже, кажется, последние полгода все никак не мог справиться с целым букетом одолевавших его хворей: то насморк его доставал, то кашель, то еще что.
Через пару минут Мишка снова подошел, громко топая, ко мне:
– Ладно, давай, – протянул он мне руку на прощанье, – Погнал я до дому.
– Ага, давай, – кивнул я в ответ, засыпая кофе в фильтр: мне еще нужно было поработать час, а осень промозглостью, опавшей листвой, сыростью и рано наползающей темнотой, нагоняла сон.
После того как за Мишкой захлопнулась дверь, я потушил в редакции свет, включил настольную лампу, налил себе кофе, приготовленный в старой фирменной кофеварке, издававшей инфернальные, словно из преисподней, звуки, и с чашкой в руках подошел к большому круглому окну, со здоровыми деревянными рамами, когда-то крашеными в белый цвет. Сделав пару больших глотков, я уставился на опавшие листья, огни торгово-развлекательного центра неподалеку, заслушался становящимся непрерывным в час-пик гудением застрявших в пробках машин.
Когда кофе был почти допит, взгляд мой случайно упал на валявшийся, на самом краю стола, светло-коричневый конверт, врученный мне Мишкой. «Печати сургучной еще не хватает» – помню, подумалось мне тогда. Я повертел его в руках и хотел уже бросить Мишке на стол – конверты и всякие там заказные письма по его части; как вспомнил, что письмо, по его словам, предназначена мне.
Небрежно и нехотя разорвав конверт, я достал оттуда изрядно помятый тетрадный листок в линейку – прям школа вспомнилась; и несколько удивился – текст был написан ручкой. Шариковой. Я устало рухнул на слегка пошатывающийся стул, пододвинул лампу и стал читать. Мелкий убористый почерк было трудно разобрать; поэтому, не вдаваясь в детали, мой разум постарался понять смысл написанного, а поняв, я скомкал листок и бросил его в мусорную корзинку, недовольно пробормотав себе под нос: «Бред какой-то».
В самом деле, в письме, присланном из некой глухой деревни, рассказывалось об упыре, изводящем – ни больше-ни меньше – односельчан. Но бред заключался, в общем-то, не в этом – мало ли по глухим деревням упырей разных обретается, бред заключался в том, что в письме значились мои имя и фамилия, равно как и содержалась просьба приехать. Меня лично. Ни привычного номера мобильника для обратной связи, ни адреса электронной почты указано не было.
В общем, с работы я ушел раньше, чем планировал, твердо решив забыть о странном послании. Увы, мне это не удалось. Да и настроение в тот вечер несколько не то чтобы испортилось. Нет. Странное какое-то стало. А тут еще сон приснился – тоже странный. Черно-белый. Даже, точнее, серый. Какая-то, никогда мною невиданная, деревня. Осень поздняя – отчетливо запомнились почти голые, с редкими темно-желтыми листьями, деревья. Черно-серые деревянные некрашеные дома со скрипучими дверями, то открывающимися, то закрывающимся на ветру. В домах никто из людей не жил. Именно из людей. Откуда я это понял? Да сам не знаю. Вот не жил и все тут. А еще посреди двора стоял некто и смотрел на меня. Это было самое жуткое. Кажется, я проснулся от собственного крика. Подумал: «Вот чертовщина привиделась». Но до утра я так и не заснул, а утром позвонил Мишке и сказал, что еду в эту гребаную глухую деревню.
– Давай, – лаконично произнес он, и даже не пожелал счастливого пути. Впрочем, Мишка вообще был лишен даже намека на сентиментальность.
Как туда ехать я, правда, представлял себе довольно смутно. Нет, адрес указан на конверте был и я его, в отличие от покоившегося в мусорной корзине скомканного письма, небрежно запихал в карман куртки. «Выбросить надо было нафиг» – уже утром подумал я, разглаживая пальцами весьма помятый конверт. Адрес написан был неразборчиво, поэтому мне пришлось воспользоваться лупой, благодаря которой я выяснил, что пилить мне от райцентра до какого-то поселка на таком-то автобусе, а дальше, до нужной мне деревни – на попутках. «Если они туда вообще ездят» – уныло подумалось.
Одна радость: билеты в кассе на вокзале свободно продавались, и почти без очереди – благо, на дворе не лето и тащиться надо не на юг. Поезд был так себе: вагон плацкартный, допотопный, полки пахли старым дерматином, а туалет – без ставшей в последние годы приставки «био», и к тому же с разбитым окном. Но, главное – в титане был кипяток. По крайне мере относительный, да и граненый стакан в подстаканнике проводник – молодой еще мужик, с небритым одутловатым красным лицом, всклокоченными нечесаными волосами, и в мятой, когда-то белой, рубашке, выдал, – и даже пакетик «Липтона» предложил с «Юбилейным» печеньем, которое, судя по обертке, давно валялось у него в закромах.
В общем, плюхнулся я на верхнюю полку, подложил подушку под голову, вытянул ноги, накрылся курткой и вскоре задремал, а потом и заснул – под стук колес. Разбудил меня поставленный на телефоне будильник, возвестивший: пять часов пути позади, через пятнадцать минут моя остановка. За окном царствовали рано наступившие сумерки, в полутемном вагоне слышались негромкие голоса редких пассажиров, а к запаху дерматина добавился аромат кем-то поглощаемой вареной курицы и вареной же картошки – такой, знаете, запах, когда картошка пол дня лежит холодная в контейнере, а потом его, контейнер этот, внезапно открывают.
Признаться, выбираться из жарко натопленного вагона в осеннюю морось не хотелось совсем. Но куда деваться: быстро обувшись, напялив свитер и накинув куртку, я закинул на плечо спортивную сумку и побрел к выходу. А через пятнадцать минут уже ежился на холоде, весьма контрастировавшим с теплой московской промозглостью и моросью.
Так, ладно, на часах – шесть вечера, через двадцать минут должен нужный мне отойти автобус. Пошел искать автостанцию. Располагалась она рядом со станцией, точнее – полустанком. Старый синий, замызганный раздолбанный «Салют», как я верно догадался, и был нужный мне автобус. Вскоре и водитель появился, в серой кепке, с почти погасшей папироской в зубах, в коричневом свитере, с вышитыми на нем оленями, и в старом черном пиджаке, в коем он, наверное, лет двадцать назад женился, если женился когда-либо вообще. Увидев меня, водитель обнажил свои желтые зубы, пробурчал что-то вроде того, что сейчас, мол поедем и, пропитанный запахом целидола, полез в кабину. В отличие от поезда, автобус не отапливался вообще, зато тарахтел оглушающе. Из пассажиров со мной ехала только пара – толстая немолодая тетка в какой-то телогрейке и с ярко накрашенными красной помадой губами, с волосами, еще недавно, как я догадался, накрученными бигуди; рядом с ней, с самого края и едва не падая, притулился мужичок, в серой крутке, порванной на плече, в старой шапке искусственного меха, и с морщинистым худым лицом, в грязных кирзовых сапогах. Штаны мне еще его запомнились – военные. Я такие в армии носил. Тетка всю дорогу что-то бубнила, не поворачивая к мужичку головы, а он вяло так кивал – то ли самому себе, то ли ей в ответ. Сошли они раньше меня. Он первым, исчезнув в темноте, а она следом за ним – с пыхтеньем и одышкой.
Наконец, приехал и я. Задубевший. А на улице, как назло, стало еще холоднее. Легкая осенняя куртка вместе со свитером уже не спасали. На часах было полдевятого. И попуток вокруг не наблюдалось.
Вдруг я услышал за спиной негромкий голос:
– Ты, эта, Игорь?
От неожиданности я отступил на шаг и вынул руки из карманов, на всякий случай. И только потом обернулся на голос:
– Да, верно.
– Поедем, нам бы до двенадцати поспеть.
И в свете откуда не возьмись взявшейся луны я увидел своего встречающего…
12 октября 2017 (пятница 13-е), 30 октября 2017.