1.
Захар Петрович, странный этот человек - сидя у следователя, в галошах, в синем, затертом велюровом пиджаке с замасленными серыми латками на острых локтях, - спрашивал старшего следователя Рокотова не о пятидесяти тысячах украденных пенсионных накоплений, а о какой-то цветастой коробочке.
- И что в ней, - устало спрашивал Рокотов.
- В ней свечка, такая … желтенькая, немного оплавившаяся, от взрыва она оплавилась … Её бы в первую очередь нужно … найти - обязательно, - отвечал Захар Петрович, беспокойно ёрзая на стуле.
Следователь сочувственно вздыхал, хотя непонятно чему – то ли странному поведению дедули, то ли его потери.
Через неделю деньги нашли – тридцать тысяч. Трое молодцев, отпрысков буйного времени, породившего жизненный принцип « сделать бабло за счёт другого» .
Но Захар Петрович как-то спокойно воспринял нахождение денежного остатка; он опять назойливо спрашивал о жестяной коробочке. « Да мы её в мусорный бак сбросили, - равнодушно ответил один из воров, - а потом как-то обиженно даже добавил, - Думали, какие – нибудь цацки подцепили, а там – ерунда, огрызок свечки …»
После этой реплики молодого вора Захар Петрович с дрожащими кулаками набросился на задержанного, успел даже по уху зацепить. « Негодяи, п-подонки! – кричал он. Вызванному наряду пришлось проявить изрядное терпение и деликатность, чтобы успокоить пенсионера.
А вечером того же дня Захара Петровича сразил сердечный приступ.
2.
В сиреневом, пахнущим ладаном полумраке хаты Захарушке казалось, что лик Спасителя сейчас улыбнется и скажет ему какое-нибудь доброе, ласковое, утешительное слово. Именно сейчас он так хотел услышать такие слова - тихие, успокаивающие, оберегающие. Перед ним вот уже который час чернела спина коленопреклоненной бабушки; в этой сиреневой зыби она, качающаяся, выглядела неестественно страшно. В зелененькой лампадке едва-едва мерцала свеча. От этого мерцания лик Спасителя трепетно играл, делаясь живым и очень строго взирающим в душную темноту избы.
А на улице разгорался очередной осенний день, палево – синюю суховейную яркость которого затушевывали сизые края горизонта – но то не пыльные бури хмарили степь, то снаряды колошматили чернозёмное лоно земли.
Деревня Петровка в полсотни дворов вот уж как три дня вся опустела, только бабушка Марфа с девятилетним внуком отказались уходить, да в крайней хате расположился штаб наших войск. Во дворе штаба нервно суетились люди в военной форме, то и дело подъезжала запылённая полуторка, из неё выпрыгивали военные и бегом бросались в избу. Всё это Захарушка видел с чердака своей хатенки. Сидел он в пыльной духоте, смотрел на все эти передвижения взрослых дядей и неосознанно ощущал себя причастным к этому действию. А на западе по вечерам видел он рыжие всполохи неумолимо приближающегося фронта.
А потом пошел гул. Казалось, что он исходил из самого нутра земли. Их чуть ли не насильно забрали солдаты. Он помнил эти лица – серые встревоженные и непомерно уставшие. Когда ехали по тряской дороге, бабуля причитающее говорила:» Выспаться бы всем вам, выспаться, а потом уже идти на эту проклятую …. войну». И почему-то ему запомнились слова молоденького солдатика с наивным взглядом светлых глаз: « Заснем, а кто биться буде …»
В родную деревню Захарушка попал через два года. Он стоял перед заросшим бурьяном подворьем и не узнавал места, вернее внутренне не принимал его таким; лишь знакомый изгиб березы, что стояла за калиткой, показывал, где стояла хата. Скорбной чернью торчали остатки печной трубы, поросшей всесильным диким плющом. Казалось и сейчас прогорклый запах гари издавало это место, чуждое своей обреченной опустошенностью, а когда-то такое родное и милое. Нет уже и бабушки, она скончалась от тифа в захолустной больнице Поволжья. И эта распластанная груда бывшего когда-то их дома говорила повзрослевшему Захару о страшной силе войны. С сухим комком в горле, со слезящимися глазами он ступил на черную пыль разрушенного дома. Где-то минут пят бездумно бродил вокруг остова трубы. И тут среди груды битого камня заметил он металлический блеск. Протянул руку, стряхнул серый налет пыли. Это была жестяная небольшая коробочка, с изображением розового ангела на крышке. Неужели та самая?! Теперь ангел был едва-едва заметным, только головка сохранила былое изящество и первоначальный блекло – розовый цвет. Он, волнуясь, с трудом открыл коробочку. И увидел тоненькую восковую свечечку, изогнутую, слегка оплавившуюся, но по- прежнему изящную, пахнущие покоем прежних лет. «Как она выстояла в таком пекле, - все удивлялся он. Долго смотрел на ее парафиновое тельце, перед его взором проплывали картины тех дней, когда дом был цел, и бабушка была энергична и деятельна. Эта коробочка лежала у самых икон. Он часто видел, как бабушка доставала из нее пахнущие воском свечечки, торжественно зажигала одну от лампадки, и стоя с ней чему-то долго молилась. Тогда по комнате густо распластывался медово-яблочный запах, запах чего-то тайного, сокровенного ... Он видел только движение ее сухих губ, о чем она тогда думала, его дорогая бабушка ….Потом он вспоминал ту простенькую полуразрушенную церковь в соседнем селе, за оврагом. Они ходили туда на Пасху, перед самой войной. Служба проходила тайно, старенький священник, казалось слегка испуганный чем-то, с горсткой бабушек обходил с песнопениями храм; пели приглушенно, но вдохновенно. Он помнит ту румяную, пахнущую карамелью пасочку, в которую была воткнута вот эта самая свечечка, помнит, как махнул отец Алексей рукой на нее, и святая влага, затушив ее, оловянной каплей стекла по ее парафиновому стану. Он стирал со лба Божью прохладу, смотрел на свечечку и все чему-то улыбался.
И сейчас эта скромная коробочка была единственной усладой в его жизни, она наделяла то, довоенное время несокрушимым смыслом и благостью Господней ….
«Сохраню это, для потомков сохраню, рассказывать буду, чтобы помнили через них ту войну, чтобы ценили мир, тишину, все это такое хрупкое, как эта свеча, но и внутренне сильное, могучее ….»