Счастья не было. Может быть, это, заменяющее понятие довольства жизнью, успеха и равновесия, слово вообще не имело права на существование? Что такое счастье? Совокупность всего хорошего, нет, замечательного, приправленное эйфорией, ощущением полётного восторга?.. Наличие одних хороших событий, без сучка, без задоринки? Беспроигрышная, весёлая игра? Упоительная, неиссякаемая любовь? Слава, деньги, красота, здоровье – всё вкупе? Что?
Валерий Михайлович не знал, не мог ответить себе. Он только чётко сознавал, что в последнем десятилетии счастья не было. Был тусклый, ритмичный порядок действий и, следовавших за ними, умеренных наград по трудам. Хождение в офис, сиденье за работой, получение зарплат… Завтрак, обед, ужин. Телевизор, пикник, поездка к морю… День рожденья его, Аллы, Светы, Новый год, Восьмое марта, отпуск… Какие-то ещё праздники, застолья, гости, встречи… Но счасть – я, с-ч-а-с-ть-я – не было.
А был ли он когда счастлив? Ну, ещё бы! Его первый велосипед, летящие, от бьющего в лицо ветра, волосы, завистливый вой мчащихся вдогонку мальчишек… Его золотая медаль в школе – ого! Тот бал, где он --- принц, всё прекрасное позади и ещё лучшее – впереди! А свидание с Линой? Она, мамина коллега, солистка хора, старше его на шесть лет, сама пригласила к себе домой, сама… О-о! Ладно, а университет? Просто вошёл, сдал один экзамен – легко, сел за стол и вышел с дипломом, а шесть лет – привычные, нравившиеся давно заботы. Стоп, а счастье? Ну да, когда поступил, когда окончил, когда поехал с Линой в Сочи раз-другой… Даже когда разошлись с нею, шутя, мирно. Стало так легко, свободно!.. Потом Аллочка. На последнем курсе учился, вот-вот и – ура! Он программист, спец, место уже год за ним, такой студент – один на сотню, если не тысячу. И девушка дизайнер в офисе – новенькая, скромненькая, тоненькая, с бархатно-карими глазами в пол-лица! Как хороша! Хороша-то как! И на него смотрит… Как смотрит!
А когда Светочку из роддома принесла Алла? Родила, он ещё покапризничал, хотел ведь сына, а увидел это личико с пушком надо лбом, обмер от нежности, влюбился навеки!
Счастье… Было – было – было! А потом… Нет - нет- нет. Словно встал бывший эксклюзив на конвейер, а там все такие. И у него уже десять лет всё как у всех: радости предсказуемые, удачи ожидаемые, награды запланированные, почести заслуженно неотвратимые. Мечты, карьера? Вдохновенный труд на благо общества? Да всё ж это есть. Не враз, этак сходу, но планомерно и поступательно туда – к вершине, на которую, он понимает, у него хватит сил забраться. И всё хорошо, правильно, достойно, но… Нет счастья. Нет сча – стья.
Он мыл посуду. Вот никто это дело не любит, а он очень даже уважает и делает охотно. Мыл посуду и вспоминал как, мучимый необъяснимой, беспричинной тоской, после забега в рюмочную на углу, где в компании старого друга Миши (теперь уже, после десяти лет совместной работы, старого) опрокинули по сотке коньячку, зажевали долькой лимона, разговорились. И он, Валера, пожаловался на скуку серой жизни, на летаргию всех своих чувств.
Они пошли пешком: сначала дворами до оврага, потом по деревянному настилу с поперечными порожками вдоль щелявых досок, скользили по отполированным множеством рук перилам. Серая зимняя, раскислая погода растворяла жар пылающих лиц, красных в сумерках, как горящие фонари. Они расстегнули свои элегантные одинакового фасона дублёнки, расслабили длинные из одного магазина шарфы и стали ещё более похожи друг на друга общим стилем одежды, поведением, физическим состоянием. Два подтянутых, ухоженных, хорошо упакованных господина средних лет (за тридцать пять). И эта их похожесть, вдруг оценённая Валерием, была для него ещё одним фактором, исключающим возможность счастья.
— Тебе надо любовницу завести, встряхнуться, тык скзыть, эмоционально. В приключение плюхнуться, потрепыхаться, обновиться…
Он и сам об этом думал, понимал, что может и надо. Но эти Алкины глаза… Она как глянет на него спокойно и протяжно, он себя на рентгене чувствует, аж в костях сквозняк. Ага, я бы смог… А она? А если б она? И сразу неохота, невозможно, как бросить в озеро пустую бутылку или наступить ногой в родник.
Они со Светкой уже сделали уроки, слава Богу, никаких проблем с учёбой, да и вообще с ребёнком, не было. Но ведь его дочери уже десять лет! Как быстро! Р-раз – и десять лет. У него морозец пробежал по спине, нет, нет, не болезненный, он уже совсем поправился и дотягивал последний день больничного перед выходными. Поганый грипп перевалял их всех: Светулька принесла из школы, неделю горела в температуре, за нею – Аллочка, беспокойная в своей болезни, в хлопотах о дочери, в переживаниях о долгом отсутствии на работе. Он – последний. Болел тяжело и мучился оттого, что на неокрепшую Аллочку навалилась ещё одна нагрузка.
Света выключила телевизор, заглянула в кухню.
— Па, дай попить.
— Чего хочешь?
— Сок холодный. Погрей чайник, я кипяточку долью и напьюсь.
— Чайник горячий, пять минут как выключил.
Вот пьёт она, поглядывая исподлобья Аллочкиными глазами, чмокает, пыхтит ещё чуть заложенным носом, и Валерий снова думает о счастье: «Да что ж оно такое? Не эта же обыденная минута, хотя так хорошо, так мило смотреть на эту мою любимочку, лапочку, девулечку…» Взглянул на часы.
— Что-то мама не идёт…
— Да, папа. Я просто не дождусь!
— Наверное, после болезни работы много. Ей бы отдохнуть, а там завал.
— У неё утром спина болела.
— Она жаловалась?
— Нет, но ойкнула и схватилась вот так.
Света показала, смешно сморщив нос, но Валерий вдруг почувствовал как у него всё внутри закололо, тревога волной накатила, а тут телефон запел своё «ла-ла-ли-ла-лу-у».
— Алло? Что-о-о? Когда? Куда? Повторите! Боже мой! – он положил трубку, сел на табурет, опустив голову, тут же вскочил.
— Света, доченька… Я… Позвонили из больницы, туда маму на «скорой помощи» отвезли. У неё приступ – с почками что-то. Мне надо ехать, а ты тут сама, одна… Ладно? Не побоишься?
— Папа! Что с мамой? Она поправится?
— Ну конечно. Я думаю, надеюсь. Пойду, а?
— Иди. Я никогда вечером одна не была… Но я потерплю, побуду. Не бойся за меня…
Валерий всю ночь не спал, а метался в постели, то проваливаясь в беспамятную вязкую темь, то вздрагивая от необъяснимого испуга, с ощущением тяжести в затылке, рези в приоткрытых глазах. Вспоминалось по кадрику, по мгновению всё, что было вечером. Вот задушный бег на остановку, скрюченное стояние в маршрутке, больница с коридором, в котором никого, хоть кричи «ау». Наконец палата, куда не впустили, а только через дверное окно показали спящую после уколов Аллочку, чёрные круги вокруг её глаз, опустошённая капельница рядом с кроватью. Усталый неразговорчивый врач его возраста, объяснивший, что Аллу увезли из супермаркета, отдавший тут же её паспорт и сумочку с кошельком. Потом пришлось выуживать у него, что почки воспалились после гриппа – осложнение нередкое, что анализы покажут картину заболевания, а в больнице будет лежать, сколько потребуется. Это уже раздражённо, на ходу.
Дома – Света, уснувшая в одежде на диване в гостиной, её вялые ручки, ножки, освобождаемые от одежды, и сквозь сон: «Мама пришла? Когда придёт?» – и вдруг заныла, заскулила, как больной щенок и долго всхлипывала, а он рукой вытирал её слёзы и нос.
Две недели, вначале тревожно-нервные, с кипятком страха в душе, с подгибающимися коленями на пороге больницы. Наконец, с облегчением и нетерпением оставшегося долгого срока до выписки.
И вот Аллочка дома. Валерий уже накрыл в кухне на стол, только кое-что разогреть осталось. Всё диетическое, как рекомендовал Сергей Матвеевич, милейший человек, Аллочкин лечащий врач, так не расположивший к себе при первой встрече. Валерий помогает жене снять шубку и приникает к ней, растворяясь в прикосновении к родному, долгожданному. Потом, тихо переговариваясь (в больнице тоже говорили, говорили часами), они ужинают с глотком красного вина, и Валера, отправив девочек в кроватки, моет посуду. Он знает, что Аллочка не спит, просто прилегла, утомившись от переезда, ждёт мужа. Вот домоет он посуду, примет душ (целый день мотался по тёплой зиме, торопясь и потея), возьмёт из портфеля коробочку с подарком – чудесный серебряный браслет с бирюзой – наденет на тонкую нежную руку и поцелует её пальцы, ладонь, синие пятна уколов… Аллочка поцелует его лицо – щёки, глаза, губы…
Какое счастье! Счастье-то какое!