Сегодня мой день рождения, и каким бы веселым он не был, в нем всегда есть и грусть. Поэтому расскажу вот эту историю.
Иринка маленькая, потому что есть история про Ирину большую, а эта про маленькую.
Иринка маленькая родилась 31 октября, то есть у нас день рождения в один день. Она занималась в младшей группе хореографического ансамбля «Прелестинка». А я занимался в ансамбле «Ва-банк». Обоими ансамблями руководила Галина Ивановна.
На концертах за кулисами мы часто встречались. Она ничем не выделялась. Ну разве что очень худенькая, маленькая, 7 лет, большие-пребольшие глаза, внимательные, умные, большая-пребольшая улыбка на сцене, и еще она во многих детских танцах солировала. Не помню, может быт после выступления я пару раз сказал ей «Молодец!». Но я так говорил всем маленьким танцорам. Я даже, по началу, не знал, как её зовут. Но на репетициях, Галина Ивановна называла малышей по именам. И запомнилось.
Особенно же мы сдружились летом, в детском лагере «Лебедь», куда я поехал вместе с Галиной Ивановной и Ириной большой вожатыми. Галина Ивановна готовила «Прелестинку» на фестиваль в Болгарию, а Иринка большая помогала, как репетитор. А вот что касается развлечений и общелагерных дел, тут на сцену выходил я.
«Прелестинка» всех возрастов, от младшего до старшего, занимала целый корпус.
В корпусе одна комната для вожатых. В неё помещается только две кровати. Там спят Г.И. и Иринка большая, а я в комнате с мальчишками, у окна, чтобы никто не убежал ночью.
Перед отбоем начинался бедлам: дикие пацаны-танцоры не хотели спать, лупили друг друга подушками, прыгали на железных кроватях и орали во всё горло дурацкую песню «Пьяная, помятая пионервожатая». Попытки успокоить этих стихийных анархистов приводили к тому, что я сам получал подушкой и вынужден был скакать за хулиганами через кровати. Потом приходила Г.И. и доставалось всем и мальчишкам и мне. Г.И. уходила, но сорванцы не унимались. Тогда я говорил: «Ах так! Ну, тогда никакой вам страшной истории не будет!» «Хотим, хотим! – орали мне в ответ. – Мы будем тихо вести себя! Обещаем!» «Ну, хорошо, - говорил я, - сейчас я расскажу младшим, и приду к вам». Комната успокаивается.
Я иду к младшей группе «Прелестинки». Там плачет Иринка маленькая. Спрашиваю, что случилось. Отвечают, что ничего, просто скучает по родителям, первый раз уехала из дома так далеко и одна. Глажу девочку по голове, успокаиваю, а она – раз, взяла мою руку и подложила себе ладошкой под щёку. И затихла. Теперь так просто и не отойдешь от неё. Рассказываю страшную историю. Желаю спокойной ночи и собираюсь уходить. Иринка не отпускает руку: «Мы завтра увидимся?» «Конечно, увидимся! Куда же я денусь?» Она успокаивается, но провожает меня взглядом до двери.
После младшей группы иду в среднюю. Рассказываю ту же историю тут. Уже более красочно и страшнее. Потом - старшая «Прелестинка». Тут уже история дополняется натуралистическими подробностями, появляются новые сюжетные линии, персонажи начинают вести себя странно, это уже не почти милая сказка, как у малышей, это уже запредельно мистический ужастик.
Добираюсь до комнаты пацанов. Сил рассказывать почти нет, хочется упасть лицом в подушку. Но я собираю волю в кулак, говорю: «Ну что, готовы послушать самую страшную историю в своей жизни?» Я уже приготовил такие острые моменты, так продумал сюжет (на четвертый-то раз), что мне самому хочется быстрее это перевести в слова. Но мне отвечает молчание. Спят? Я не верю, наверное, притворяются. Бужу паренька рядом: «Эй! Эркимен! Вы что спите что ли?» Он отвечает спросонок, даже не открывая глаз: «Ага!.. спим… а чем там всё закончилось?» «Где?» - спрашиваю. Ну, в той истории, которую вы нам сегодня рассказывали?» «Я вам ничего не рассказывал» «А-а-а, ну значит, приснилось». Переворачивается на другой бок и спит.
А утром подъем! Зарядка! Еле открываю глаза и встречаюсь с её глазами. Иринка стоит в дверях, вернее скромно так заглядывает, и, видимо, уже давно, ждет. А мальчишки снуют мимо неё с зубной пастой и полотенцами, и строжатся: «Чего тебе надо? Чего встала? Иди к себе! Не мешай!» Но Иринка маленькая терпеливо ждёт. «Доброе утро!» - говорю. «Доброе утро!» - отвечает. Я встаю, беру зубную щетку, иду к умывальнику. И тут она прыгает на меня, едва успеваю поймать. Обнимает руками и ногами, шепчет на ухо: «Мой, мой, не отпущу!» Что бы будешь делать? Вот что бы было с вашим сердцем, если бы вас так обняли?
Над ней смеются, дразнят моим хвостом. Г.И. качает головой и улыбается. А мне интересно с Иринкой. Вот, стал бы я с нею водиться, если бы было неинтересно? Она не отходит от меня. Всё время норовит взять за руку. В столовую вместе, на речку вместе, на концерт вместе. Отпускает меня, только когда репетирует. А это, кстати, большая часть времени в нашем распорядке дня. И девчонки привыкли: правая рука – для Иринки, а уж за левую идёт настоящая борьба – повиснут по десять человек – падаем вместе на траву, смеёмся.
Мы обсуждали всё на свете. Мне интересно слушать её рассказы, сейчас она рассказывает про то, как она занимается танцами, как она жизни себе без них не представляет. Она отличница, потому что если она не будет отличницей, ей нельзя будет танцевать. У неё есть младший брат, которого она очень-очень любит, и мама, и папа. Иринка вздыхает. Спрашиваю, почему? Отвечает:
-Приеду я домой, и скажу: «Папа, я теперь не только тебя люблю. Я теперь ещё и Серёжу люблю».
Я просто не знаю что ответить. Я думаю грустно: «Пройдет! Это всё пройдет! Года три-четыре и все вообще забудется! Так бывает в детстве, нравится кто-то взрослый, а потом проходит». Но я не говорю это Иринке.
Я не от самолюбования или саморекламы это всё описываю. Для меня самого было удивительным такое отношение ко мне. Я не чувствовал, что заслужил его. И если мне было от чего-то стыдно, то только от этого, от незаслуженности.
Я рассказывал Иринке истории из своего детства. И она смеялась. Господи, если бы у меня была такая дочка!
Прошла неделя. Приехали родители. Я думал, что она уедет с ними домой и не останется ещё на неделю. И родители тоже так думали. Тогда не было сотовых телефонов, и они не знали ничего, что происходило в лагере. Поэтому для них стало неожиданностью, что Иринка решила остаться. «Зачем, ведь будешь скучать?» - сказал я. А она ответила: «Так я и по тебе буду скучать. Мы же потом будем редко видеться? Ну, когда из лагеря вернемся». Меня поражали вот такие её «взрослые» мысли». Как она всё понимала? Может это был вундеркинд? Ну, бывают вундеркинды-шахматисты, вундеркинды-математики, а это - вундеркинд общения, понимания.
Как-то мы купались в Лебеди. Рядом с берегом оказался небольшой плот. Все хотели на нем покататься. Я следил, чтобы никто с него не навернулся. Но это было непросто: вокруг галдеж, плеск, бултыхания. На берегу стоит физрук (он же плаврук), в узеньких плавках, загорает.
И тут, как в замедленном кино, я вижу, или, скорее догадываюсь, что мне что-то кричат, даже не кричат, а разевают рот. На берегу Г.И., Иринка большая, машут, бегут к берегу. Ну как бегут – делают такие медленные большие шаги, как во сне. Оглядываюсь, тоже, медленно, вокруг крики, смех, кто-то плывет, кто-то ныряет, брызги. Бросаю взгляд на Иринку маленькую, она смотрит на меня, какой-то страх в её глазах. Но с нею всё в порядке она стоит в воде на мелководье. Звуки, как будто долетают до меня с искажением. Как будто из большой трубы. Еще один поворот вокруг себя. И тут я вижу, что чья-то голова под водой, и уходит в глубину. Сквозь зеленую воду видно как поднимаются кверху, словно водоросли, темные волосы. Я думаю, что, наверное, кто-то просто нырнул.
Но что-то, я до сих пор не знаю что, заставляет меня наклониться, сделать несколько шагов на глубину и протянуть руку вниз, схватить в последний момент за волосы горе-ныряльщика и потянуть вверх. Вытягиваю кого-то на воздух. Ого, это Эркимен. Думал, он закричит сейчас. А он молчит, а нет, вдруг открыл глаза и стал судорожно хватать воздух, зашелся в кашле. Тащу его на берег. И только тут до меня доходят слова, смысл криков: «Тонет! Тонет! Спасай! Спасай!» Галина Ивановна ругает меня, почему я не обратил на её крики внимание раньше. Но я не слышал я ничего, такой ор вокруг был, все кричали от радости, от воды, солнца, тепла. Но это я думаю про себя, а так стою, молчу. Эркимена откачивают. Вот уже и медсестра подходит. Физурк с прищуром смотрит на всю нашу суету вокруг мальчишки. У него прекрасное загорелое тело, у него хорошее настроение.
И только Иринка меленькая смотрит на меня не так, как все. Ей ничего не нужно объяснять. Говорят её глаза. Лучше б я не видел её глаз. Потому что человек не должен так хорошо сам о себе думать, как заставляют о себе меня думать эти глаза. Потому что - это может испортить человека. Он, человек, может вообразить себя особенным каким-то, а это не так. Лучше уж пусть, как Г.И., обвиняет меня в невнимательности. Виноват! Простите.
Собираем землянику. Наташа, подруга Иринки, они из одной школы. Но совершенно на неё не похоже. «Всё Иринке, да Иринке, прямо даже обидно», - говорит Наташа, уличив момент. «Понимаю, - говорю, - но ничего поделать не могу». Наташа смеётся: «Ладно-ладно, обидно, конечно, ну – пускай! Ты же меня, нас всех, тоже немного любишь?» «А как же, - говорю, - куда от этого денешься?»
И вот приходит день отъезда. Мы в одном автобусе. «Прелестинка» поет, кричит. Жаль, на ходу нельзя танцевать, а то бы и танцевали. Мы сидим с Иринкой. Грустная-грустная, она говорит: «Не представляю, как буду без тебя». И тут я такой включаю взрослого дяденьку: «Ты же понимаешь, тебе восемь лет, мне двадцать один. Это очень странно, что такой здоровый дяденька общается с такой маленькой девочкой». «Да, это странно, - говорит она. – Но мы будем видеться на репетициях, на концертах?» «Конечно, будем. Мы всегда будем большими-большими друзьями», - говорю. А что я ещё мог сказать? Ну что? Перед выходом из автобуса обняла и поцеловала в щеку. Господи, опять эти глаза, как будто расстаемся на века! Подмигиваю, улыбаюсь: «Не грусти!»
Через неделю «Прелестинка» уезжала на фестиваль в Болгарию. Эту неделю мне всё время чего-то не хватало, ходил из угла в угол, бегал на репетиции ансамбля, но Г.И. прогоняла, чтобы не мешал работать, не отвлекал. Оказывается я так прикипел к этим малышам, что не могу без них. Может моё дело педагогика?
Я записал на магнитофоне всякие сказки и страшные истории, наговорил кассету. А в день отъезда я пришел провожать Г.И. и ансамбль к дому творчества. Папа Ирины, его, ка коказалось, тоже зовут Сергей, пригласил меня поехать с ними до железнодорожного вокзала, а вокзал в Бийске (да, ребята, в нашем городе до сих пор нет железной дороги). Кто-то был абсолютно счастлив, что мы едем вместе.
На обратном пути папа Ирины всё рассказывал и рассказывал, как Ирина маленькая всю неделю говорила им с мамой и брату только обо мне. Я глупо улыбался, а что я мог сказать? Я не привык к такому вниманию, я не знаю, как реагировать! Пожалейте! Как будто у меня день рождения и все поздравляют, поздравляют, а я ведь не заслужил, ну какая это заслуга в том, чтобы родиться?
Мы остановились на берегу реки Иша. День был жаркий, решили искупаться. Родители Ирины взяли с собой арбуз, вот мы его и поели. Иринкин брат пошел купаться и порезал ногу. Река Иша – тихая, не горная, степная,илистая, с одной стороны берег крутой, с другой пологий, песочные пляжи встречаются. А вообще-то, река коварная, сколько забрала людей? Каждый год, кто-нибудь да тонет.
«Прелестинка» вернулась из Болгарии счастливая. С Иринкой мы виделись, как я и предполагал, только на репетициях, и на концертах. У меня закрутился настоящий роман, я искал работы после института. Преподавал в школе. Мне некогда. Да и какое между нами могло быть общение дальше, в какой форме? Всё было так, как должно было быть. Законы мироздания, допустив какой-то случайный изъян, небольшое отклонение, загогулину, возвращались в свою колею.
Мы всегда обнимались, бежали друг к другу при каждой встрече. На концертах она не отходила от меня. На рождество все репетиции была рядом. А через два месяца, в марте, я ставил в её школе для общегородского смотра мюзикл «Школа-кабаре». И вот там мы стали общаться почти как раньше, как в лагере. Иринка оказалась немного простывшей, руки холодные, держит большую куклу (реквизит из танца, да она сама выглядела как кукла с огромными бантами и в гриме). Я согревал её руки, расспрашивал про жизнь. И снова и снова меня преследовал её взгляд. Взгляд, которого я не достоин. А потом – смотр художественной самодеятельности, наше прекрасное выступление. Все обнимаются, довольные. И мы снова расстаемся. И снова видимся редко.
Проходит ещё два месяца. Концерт на день защиты детей на площади. Номера из нашей «Школы-кабаре» взяли на общегородской концерт. Помню очень хорошо, стою я возле сцены, тогда она была не как сейчас – не напротив администрации, а возле памятника Ленину. И тут подходит руководитель школьного хореографического кружка и говорит: «Иринка умерла». Так просто и обыденно.
А вокруг веселые дети, песни, танцы, смех. И надо было довести программу до конца. Я словно отодвинул эту информацию в глубокий подвал сознания. Я довожу в концерт. Учителя зовут с собой – стол накрыт. Но я словно окаменел. Руки, ноги – деревянные. Я говорит-то могу с трудом. Ухожу. Бегу к Галине Ивановне, она тогда жила у стадиона «Динамо». Захожу, и с порога говорю печальную новость, а потом уже не могу сдержаться: слезы, слезы, бегут и бегут, просто не останавливаясь.
Они отдыхали компанией на берегу Иши. 31 мая. Брат и Иринка бродили вдоль берега. Купаться им не разрешали. И тут братик увидел плывущие по реке цветы. Зашел в воду, потянулся и провалился. Говорят, у Иши двойное дно, верхнее, ненастоящее, словно козырек над нижним, настоящим, намывается слоями песка и ила. Можно идти какое-то время по верхнему дну, а потом ухнуть под него, и не всплыть. Но Иринкин брат не ушел сразу на дно, он стал барахтаться. А Иринка бросилась ему на помощь. Вот она-то ушла под воду сразу и больше уже не появлялась.
Мне всегда было очень страшно представлять, что почувствовали родители Иринки, услышав крики людей на берегу. Брата спасли, а Иринку, сколько за нею не ныряли, сразу не наши. Только на второй день тело достали водолазы.
Цените каждый миг рядом с теми, кого любите.
Сергей Решетнев ©