Иногда я ее совсем не замечал, так, мотается что-то у ног навроде шелудивой собачонки – пнуть – не пнуть…
Иногда она исчезала совсем в пасмурные дни или в дождь.
А то, вдруг, когда ударит солнце, несется, с неизвестно откуда взявшейся прытью, наискось по стенам и карнизам.
Меня раздражала эта неуместная веселость, эта легкомысленная беготня, к чему эта показушная резвость, кого она хочет удивить, ведь на улице никого, только дома и люди. Она то взлетала с проворством ящерицы по уступам стен , то, озорничая, забегала в такие подворотни и щели, в которые я никогда бы не решился заглянуть, то, отскочив от стены, семенила у ног, являя дрессированную покорность.
Иногда, в длинные летние вечера, она льнула ко мне прохладным шелком, тихая, чуть трепетавшая от пламени свечи.
Иногда пугала своей огромной шевелящейся головой под потолком, или припустится вдруг бежать жуткой паучьей пробежкой, или возникнет на стене в виде сложных многочленистых движений странного ритуала.
Вдоль улицы, где кроме домов и ночных фонарей в общем-то ничего и не было, тянулась длинная черная тень, переваливаясь через бордюры и парапеты. Не помню, про себя я это сказал или вслух: Что ты таскаешься за мной повсюду, проклятая тень, что тебе надо от меня?
- Ничего,- ответила тень.