Бессонница

Екатерина Щетинина
В семь лет меня стала навещать бессонница. Как раз когда мы переехали из Сибири в Белгород.

Видимо, ее привлекала моя нервная организация, а также впечатлительность.
Всё это было вредно для поджелудочной железы, но полезно для развития - громко говоря - творческих задатков.
Кстати, интересное словцо "задатки". Задатки-загадки... То есть то, что дано тебе ЗА - где-то, когда-то, за-ранее, еще до рождения. И причем, что важно, дадено лично тебе, не обязательно через твоих предков. Ведь задатки могут быть совершенно различными у родителей и их детей, а также у детей одних родителей между собой. Дано ЗА что-то. Что-то ты уже ЗАработала в необъятном прошлом... А не просто за красивые (да и не такие уж они у меня) глаза.
А еще задаток - аванс. И его придется отрабатывать.
Но оставим эту интересную тему. Пока.

Бессонница обычно не приходит одна. Она приводит с собой еще кого-нибудь. Часто это страх. Нет, конечно, страхи в виде волнений иногда тоже стучались - "а вдруг я завтра опоздаю? Просплю! А завтра - первое сентября, как говорится, в первый раз в  первый класс..."

Но всё же страхов было не так уж много. И не они стали доминантой. А что? Дайте вспомнить...

Вот! Когда я лежала в темноте этих долгих, порой невыносимых ночей, ко мне стало приходить понимание... нет, скорее воспоминание - что такое вечность. А заодно ее двойняшка - бесконечность. И по детской глупости я их почти не боялась. Во всяком случае, меньше, чем мою строгую маму. Она нам спуску не давала, включая отца. Перед ее приходом с работы, из библиотеки, мы втроем (папа, я и сестренка) спешно бросались наводить порядок, пыль протирать, вещи складывать на места - ибо предстояла проверочка -  будь здоров. Во время которой мы стояли навытяжку...

А еще благодаря бессоннице обострялся слух. Я училась слушать, даже не ушами, а всем своим двадцатикилограммовым организмом. Он принимал тугие цветные волны из пустоты (или вечности?) - физически, уже потом передавая его ушным раковинам, ну и дальше - как положено, в мою бедную голову. В какие-то моменты эти волны начинали гудеть, как могучий набат, и я пыталась зажать уши ладонями, чтобы они не лопнули... То есть, перепонки.

В ожидании сна я смирно лежала рядом с маленькой сестрой - в свои четыре она спала как сурок. А я - не сурок, а тихая мышка - старалась не разбудить родителей, спавших в этой же комнате. Они не подозревали, как часто их дочь находилась на грани безумия.
И мне почему-то было неудобно, что я не сплю... Хотя должна.

Надо сказать, что состояние "неудобно" я вообще испытывала почти всегда. Не совмещалась с окружающей средой. И училась притворяться - мимикрировать под других местных. Это не было легко маленькой сибирячке.

О чем я думала в те странные ночи? Иногда о том, что пережила или слышала вчера - например, слова соседки тети Вали с огромным белым валиком волос и морковной помадой о том, что все зарабатывают на жизнь разными органами. Мол, кто что тренировал. В этой ее фразе был тайный, цепляющий мое сознание подтекст, хотя о предназначении некоторых наших органов я тогда еще, слава Богу, не ведала.

И вот одну из ночей я всё думала: а чем, каким органом зарабатывает на жизнь продавец? То есть, сама тетя Валя. Руками? Да не совсем. Ногами? Языком? Про язык с упреком говорил папа маме, когда сердился на неё: "ты только языком и живешь". Мама и вправду не любила хозяйничать, готовить еду, а вот читать вслух классиков - это она делала неподражаемо. "Как ныне сбирается вещий Олег..."
Да ты сама как вещий Олег - притворно сердился отец, не умеющий скрывать свою любовь к жене, нашей маме. Он же занимался у нас бытом, поскольку не работал по инвалидности - в шахте завалило. Но этого я не помню - мне еще не было двух тогда.

Тетя Валя приносила домой котлеты и жареные пирожки - длинные, как языки у коровы (случилось увидеть в деревне, когда забили бурёнку) и промасленные насквозь. Котлеты нас не интересовали - папа их жарил нам регулярно и запихивал в нас против воли. А вот пирожки!... Нам родители никогда не покупали таких (вредные!), и тем больше нам хотелось их попробовать. Можно сказать, мы об этом мечтали. И однажды на какой-то летний праздник тетя Валя раздобрилась и дала нам с сестрой пару таких коричневых лаптей. С повидлом. И оказалось, что они совсем не такие фантастично-вкусные. Мы их даже не доели. Это было одно из запомнившихся мне больших разочарований.

У тетя Вали был муж Петька и сын Сашка. Именно так их звали - "Петька и Сашка". Оба отличались худобой. С ровесником Сашкой мы дружили, хотя по словам мамы, он был "не начитанный". Зато добрый, наверное потому, что тщедушный. Не как другие пацаны. Забегая вперед, скажу, что И Петька и Сашка рано умерли - Петька от пьянства, Сашка - от туберкулеза. Жалко их...
 
Что еще я делала ночами? Немного мечтала - о близком будущем. Например, что же пришлет мне бабушка в обещанной посылке? Помню, одно время очень сильно ждала плиссированную юбочку... И, конечно, вспоминала ее - мою милую бабулечку, от которой мы уехали, разрывая с кровью нашу пуповинную связь К любви бабулечки моей, к ее ласковым рукам и горячему сердцу я обращалась и тогда, и теперь, когда уже стала бабушкой сама... И наверное, благодаря воспоминаниям о прежней жизни - до семи лет, до переезда в этот черноземный город, я худо-бедно справлялась с приступами бессонницы и прочими испытаниями жизни.

Но гораздо больше я всё же находилась в настоящем моменте - в этой ночи, так неузнаваемо и таинственно меняющей мир обычно-дневной: окно с прозрачной занавеской, гордый пузатый шифоньер с зеркалом, круглый стол с тяжелыми слоновьими ногами, низкий потолок старого, вечно сырого дома, купленного "на слом" за девятьсот полновесных советских рублей. Все они, эти предметы, оживали и оживлялись, делались крупнее и что-то рассказывали о себе. Без слов. Вздыхали и жаловались, особенно на свою неподвижность. На неуважение к себе. Словом, делились, передавали мне информацию на своем языке. С этими вещами, привезенными из Сибири, из дома моего детства, еще хранящими память о счастливой жизни с бабулечкой, в большом и светлом доме, построенном для шахтеров, еще не успел подружиться новенький телевизор "Рекорд". Он важничал и не вступал в разговоры ни с ними, ни со мной. Зато много говорил днем, когда его включал папа - с благоговением, изредка и осторожно.

Сам же дом тоже не ощущался как друг, тем более, добрый. Дух его тяжел был не только для меня. Но мне тогда не могла быть известна история этого здания на привокзальной площади, слышала только, что оно довоенное, что ему "сто лет в обед". Его толстенные, мрачные, темно красного кирпича стены хранили следы от пуль, выбоины. На двух его этажах размещалось по три квартиры, без удобств, то есть, проживало шесть семей. На второй этаж вела скрипучая и крутая деревянная лестница со двора. И по ней мы, дети, поднимались к соседям Ченцовым: крупной и пожилой тете Тане с ее тремя детьми: старшеклассниками погодками Вовкой и Юркой и девочкой Любой. У них всегда вкусно пахло керосином и жареной картошкой. А Вовка с Юркой казались мне идеалом мужской красоты и доблести. Жаль, ходили мы туда не часто - как на праздник. Часто нам не разрешали мама и папа, в чем они были едины - не прилично навязывать людям свое общество.

Забегая вперед, приходится с грустью отметить, что оба юноши, которые потом работали при железной дороге, тоже рано ушли из жизни по всё той же, типичной для пролетарского слоя причине.
Печальная участь постигла и четвертую семью из угловой квартиры: отец, мать, двое детей. В сорок с небольшим ушел отец - чубатый смуглый кряж, а сын Толик не дотянул и до сорока... И тоже пьянство. Правда, к ним мы вхожи не были совсем, они жили особняком, их за глаза звали "цыганами", с подстрочным смыслом "чужие".
 
Случайно ли сошлись в жутковатом доме "на слом" все эти граждане, и неблагополучие стало их судьбой? А эту судьбу я могла проследить позже, потому что всем нам дали квартиры в одном пятиэтажном хрущевском доме. Случай ли собрал нас в кучку? Думаю, нет. Это была проверка на вшивость. И на сырость. И на это полуподвальное и повальное пьянство. Папочка мой, кстати, совсем этого не делал...
А о строении этом историческом гораздо позднее, уже взрослой, я узнала следующее. До революции он относился к тем домам, что называли доходными. На грани с публичными. Меблированные комнаты снимали на день-два, редко надолго. В полуподвальном первом этаже находилась лавка товаров первой необходимости и досчатый склад. Самое неприятное - что, по слухам, в одной из комнат этого "нехорошего" дома совершилось самоубийство жилички одной - молодой еще женщины...

Может быть, по этой причине мне не спалось в объятиях старого, слишком много видевшего дома?
Как бы там ни было, получается, что ночами я тоже... училась. Училась - справляться с призраками, училась жить в настоящем, слушать, не бояться самой себя и вечности. А главное - одиночества.

Сейчас я могу сказать, что бессонница была не столько моей мучительницей, сколько учительницей. И не менее важной, чем учителя из школы. Благодарна им всем.

Да, к четырнадцати годам бессонница обо мне забыла. На время - до следующей поры "обучения". Та семилетка была окончена...