До любимого женского праздника еще три дня. А за окном солнечно, светло, весна чувствуется. Не до лекций совсем: мы музицируем, читаем стихи и говорим о мальчиках, кто кому нравится, и можно ли им верить. Я еще раз играю «Полонез» и, желая сохранить в себе присутствие музыки Огинского, задумываюсь, перебирая клавиши наугад, то в верхнем регистре, будто плач, то в нижнем, как будто бы буря. Словно душа предчувствует что-то, не находя ответа. Сначала Лена решает присоединиться к моей импровизации и даже берет пару аккордов, но потом, резко стукнув кулаком по клавиатуре, ожесточенно говорит, что все мальчишки ненадежны, легко бросают слова на ветер, никому верить нельзя, и нарочито громко хлопает крышкой пианино. Я едва успеваю убрать руки.
– Тебя какая муха укусила? Цеце? – спрашиваю удивленно, не понимая ее настроения и снова поднимая крышку инструмента, звук которого мне до одичания нравится. Клавиш только слегка коснешься, и музыка сама льется, льется…. У меня дома пианино хуже. Фирме «Енисей» разве угнаться за «Красным Октябрем».
– Ну вот, почему он не пишет? Три недели прошло, а он не пишет. Забыл? Или не хотел помнить? Тогда зачем обещал?
– А что обещал?
– Ничего не обещал.
– Ой ли?
– Писать обещал. А я, дура, поверила.
Она как-то сразу стушевывается, словно уже жалеет, что внезапно раскрылась, и старается окончить фразу как можно равнодушнее, и даже пожимает плечами в свойственной ей манере: равнодушно-презрительно. Подобное выражение лица – ее обычное состояние. Бледно-голубые, слегка навыкате, миндалевидные глаза редко выражают заинтересованность, особенно мальчиками. И такая вспышка интереса ей не свойственна. Я смотрю на подругу, солнечные лучи падают на ее локоны, делая их золотыми. У них с матерью удивительный цвет волос – пшеничный. И если бы не большой, с горбинкой, нос, Ленка была бы красавицей. И не просто красавицей – Еленой Прекрасной. И умна, и образована, и с характером.
– Тебе Пашка ничего не говорил, Калита еще приедет? – снова спрашивает подруга таким равнодушным тоном, словно попросила картошки из чулана принести. Это она умеет.
– Понятия не имею. А что? – отвечаю я так же равнодушно.
– Ничего. Просто спроси.
– А сама?
– Тебе проще. Вдруг увидишь сегодня?
– Помяни чёрта на ночь, он и явится, – говорю я, начиная декламировать. – Вы о Лене? Что ж вам боле? Лена думает о Коле.
– Ничего я о нем не думаю, – возражает она, отвернувшись. – Много чести!
«Наверное, не хочет, чтобы я увидела, как слеза блеснет», – думается мне. В принципе я понимаю ее плаксиво-грустное состояние: мне он тоже понравился, причем сразу, как только появился. Лётная курсантская форма ему шла, сразу выделяя. На фоне лохматых парней, нас окружавших, его хорошо постриженная голова, прямой нос, карие глаза, грамотная речь и явная аккуратность в одежде, покорили, думаю, не одно девичье сердце. И мне бы не устоять, но я не люблю слишком гладких. Да и подруге он приглянулся, я же заметила. Привел его к нам познакомиться Пашка, как только сосед на каникулы прикатил. Простой, как чайник у меня дружок: а вот если бы я влюбилась?
Ленка, между тем, подходит к окну, отдергивает занавеску и хватает с подоконника пластмассовую лейку. Вода в ней есть, и она начинает лить в поддон горшков с фиалками отстоявшуюся жидкость. У фиалок хорошая корневая система, и они не любят полив сверху, потому что вода, попадая в розетки коротких стебельков, застаивается, давая волю болезням. Так меня учит Лена, у них все окна в цветах: синие, белые, розовые тона радуют глаз. Именно из-за нее я тоже полюбила фиалки. Настроение Лены сегодня мне кажется грустным, мне хочется ее развеселить, и я начинаю декламировать.
– Лена бедная страдает, руки белые ломает….
– С чего ты решила, что страдаю? – перебивает она. – Мне все равно. Не пишет, и не надо!
– Напишет. Курсанты, что солдаты – люди подневольные. Может, письмо в пути.
– Думаешь?
– Уверена. Представь, ночь, забор, луна в полнеба, страшный мороз. И он – в карауле… о тебе думает.
– В каком карауле? Он же курсант летного училища!
– Скучно с тобой! Ладно, меняем картинку. Та же ночь, только казарма, он под одеялом, слюнявит химический карандаш и пишет стихи о тебе на сигаретной пачке.
– Колька?
– Нет, чёрт лысый!
– Он же не курит.
– Чёрт не курит?
Стук в дверь прерывает нашу веселость, Лена идет открывать дверь, и на пороге показывается Пашка. Опять лёгок на помине. Как говорит мама, будет долго жить. Одна только радость, что не со мной. Или со мной? Пашка хоть и не красавец, но на гармошке играет – заслушаешься.
– Так и знал, что Алина здесь – вместо приветствия произносит Пашка, разуваясь, и только потом, входя в комнату, здоровается. – Я стучал, стучал к тебе….
– У тебя нюх, что ли? – ворчу я, подумав, как неожиданно быстро могу исполнить просьбу подруги. – Мы собираемся чай пить. Ты конфеты купил?
Пока Лена разливает чай и готовит бутерброды с колбасой, я начинаю расспросы.
– Что в техникуме? Двойку по черчению исправил?
– Да, только что сдал. Засчитали.
– Поздравляю, а как твой сосед, ничего не пишет? Уехал и как в воду канул. И письма нет. Мы уже все глазенки проглядели….
Пашка смотрит на меня вопросительно, как бы еще не понимая, что за сосед такой, и почему им интересуюсь я, но тут раздается голос Лены: «Алё, гараж! всё стынет». И мы спешно рассаживаемся за столом. Пашка всегда пьет чай таким горячим, что обжечься можно. «Гольный кипяток» – так говорит мама, когда этот фрукт у нас чаевничает. Вон как бутерброд с колбасой уминает – любо-дорого смотреть! Выйди за такого замуж – и не прокормить! А Лена естественно ждёт, ждёт, что я о курсанте еще спрошу.
– Колька твой приедет в Кызыл? Или набрехал? – всё-таки задаю нужный вопрос, отправляя в рот шоколадную конфету. Обожаю несладкий, хорошо заваренный чай с шоколадом.
– Для чего тебе?
– «По волне моей памяти» обещал, хвастал, что бомба. Я уж замучила музыкальный отдел, и слышать не слышали. Все время «Песенку про сапожника» суют, да она у меня есть.
Ишь, как я ловко про Тухманова завернула, самой понравилось. Ленка ведь не хочет, чтобы Пашка понял ее истинный интерес.
– В августе обещался, – говорит он и тянется за вторым бутербродом. – У него мать того, старенькая. Поможет, значит, по огороду. Потом на рыбалку рванем. По Малому. У отчима лодку возьму.
Сообщение сие настраивает меня на весёлый лад. Как-то мне этих двоих в одной лодке представить не получается. И я иронизирую:
– С другом к заводи приплыли, удочки закинули.
Комары атаковали, ничего мы не поймали.
– А мы закидушку возьмем. Дураки разве?
– Что такое закидушка?
– Корзина из проволоки такая, как бочка. Горлышко, того, узкое, а вот дно широкое. И дырки маленькие, чтоб не пролезла, рыба, значит. Ее за веревку привязывают.
– Рыбу?
– Да какую рыбу, горе мое! Закидушку. И ждут. Хариус в горлышко, типа, заплывет, а обратно опять же не может. Тыкается, тыкается….Ну, может, какая-то и – того, вылезет.
– Разве рыба – дура, в вашу закидушку попадаться? – продолжаю я расспрашивать, поглядывая на подругу. Ну, хоть бы слово какое вставила. Сидит ни жива ни мертва, хотя наверняка каждую реплику о Кольке, как губка впитывает.
– Так приманку туда, – продолжает рассказывать Пашка. – Сало или хлеб. Но лучше сало. Если косяк пройдет, много поймаем. Факт!
– А на торпеду слабо?
– Мы и торпеду возьмем. На островах берега песчаные, накупаемся….
Я невольно усмехаюсь: это в августе-то, когда Енисей уже холоднющий, и дожди шпарят. Но Пашка даже глаза закатил, убегая в мечты, а меня потянуло паясничать.
– Вот как, значит, вы нас приманиваете: кто формой, кто гармошкой, кто деньгой. А когда мы, как дуры, заплываем в ваши сети, вы – хап! – и съели. Хорошо устроились!
– А вы не приманиваете? Для чего тогда краситесь, наряжаетесь, глаза подводите? Так наштукатуритесь, смотреть противно! А еще комсомолки!
– Это ты о нас? – спрашиваю я гневно, собираясь его по затылку треснуть, чтоб не забывался. Хотя этот вопрос можно было и не задавать: подруга только слегка подкрашивается, у меня от природы ресницы и брови, как смоль. Даже Ленка завидует. И одеваемся мы просто. Ленка платья носит, а я джинсы полюбила. Модные сейчас брюки, красивые и совсем не мнутся, для моей фигуры – как раз!
– Вы другие! Колька сказал. И я так думаю. Вот попросил приглядеть за вами, так я, это…, и без него догадался.
Я позволяю себе ласково улыбнуться. Все, задание выполнено, и можно теперь спокойно на корзиночки налечь. Это у подруги печенье такое, домашнее, со сливочным кремом и моченой брусникой сверху. Вкуснотища! А Ленка сидит, как ни в чем не бывало, болтает о всякой чепухе и смеется. А меня радует, что подруге помогла. Помогла обрести надежду. Первое – не сегодня-завтра письмо придет, и второе – он обязательно приедет. Правда, ей придется немного подождать. Думаю, даже и лучше, что не завтра встреча, пока они письмами обмениваться будут, глядишь, и влюбятся. А там и август подойдет. Счастливый такой август.