ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.
На следующий день я вхожу в аудиторию, на экзамен по русскому языку, и осматриваюсь. Чего я никак не мог предположить, желающих учится в семинарии много. У всех лица молодые, как говорится, только – только со школьной скамьи.
Среди них выделяются только два человека, лет за пятьдесят. Первый одет просто, в руках держит четки, которые перебирает, шевеля губами. Второй в заказном костюме, на парте у него лежат несколько белоснежных листов и перьевая ручка. «Надо же, какой солидный дядька!» – думаю я, и сажусь к тому, что с четками. Представляюсь:
– Григорий Россланов.
– Александр Майоров. – Отвечает он, пожимая мне руку.
– Как экзамен будет проходить? – спрашиваю у Александра. Наверное, слишком громко, потому что сидящие сзади школьники с улыбкой переглядываются.
– Изложение будем писать. – Объясняет Александр, изумленно глянув на меня.
– Спасибо! – благодарю я, зевая. Изложение – это, по-моему, слишком просто! Они бы еще прописи раздали, чистописание проверить!
В аудиторию входит худая пожилая женщина в экстравагантной шляпке. За ней идет о. Никодим. Все встают, игумен здоровается. Говорит, что прежде необходимо помолится. Я стою прямо перед ним, и, наверное, поэтому он предлагает мне:
– Прошу, обычное начало!
От публичности происходящего я смешиваюсь. В горле образуется ком, а из глаз едва ли не текут слезы.
– Царю небесный, – уловив мое состояние, едва слышным шепотом подсказывает Александр.
– Царю … – начинаю я, странным, словно не своим, голосом. Сзади слышатся звуки, которые можно назвать сильно подавляемым смехом. Отец Никодим с каменным выражением лица дослушивает мое мучительное произношение, потом предлагает всем сесть и представляет женщину, преподавателя в звании профессора. Рекомендует нам сосредоточиться, грамотно сдать под ее руководством экзамен, и уходит.
Профессор достает из кожаного портфеля конверт, распечатывает его красивым ножичком с инструктированной ручкой, выкладывает на стол лист с текстом. В этот момент я понимаю, что мне придется писать пальцем по полированной столешнице: я забыл письменные принадлежности.
– Простите, – говорю я, обращаясь к окружающим, – а лишней бумаги и ручки, ни у кого не найдется?
Сзади опять кто-то фыркает. Профессор укоризненно смотрит так, словно хочет выставить меня за дверь. Мужчина в костюме отделяет от своей пачки листы, и протягивает мне, вместе с запасной ручкой из внутреннего кармана. Я благодарю его, но мужчина, не ответив, отворачивается. Неужели настолько сосредоточен? Или за годы, проведенные в Дальнем, я совсем потерял обаяние? Все-таки хорошо, что я вылез из своего «медвежьего угла». Это должно меня взбодрить.
Преподаватель, убедившись, что я перестал ерзать, укоризненно качает головой, а затем произносит хорошо поставленным голосом:
– Изложение. Сейчас вы прослушаете историю известного монастыря. Потом запишите, что запомнили. Все понятно?
Абитуриенты дружно отвечают «понятно», и слушают, боясь пропустить слово. А я скучаю, и, когда преподаватель заканчивает чтение, решаю усложнить задачу. Пишу изложение вольным стихом: «Святитель Медынский, наш Тихон, обитель свою при Московских князьях основал. Татары, литовцы, войною ходили, пытались разрушить ее. Монастырь добили лишь в Смутное время: что меч не посек, то огонь завершил. Но в семнадцатом веке он был восстановлен …»
Экзамен завершается так же, как и начался – появлением о. Никодима. Он объявляет, что оценки будут известны завтра, а сегодня нам еще нужно помочь епархии:
– Кто пойдет на кухню чистить картошку? – спрашивает он.
Руки медленно поднимают: Александр, мой сосед, затем мужчина в костюме, который успел представиться мне, как Александр Леонидович, и сидящий поодаль молодой парень с несколько заносчивым выражением лица. Остальные произносят дружное «у–у». Мне кажется, что, раз старшее поколение вызвалось на кухню, и мне это следует сделать. Я тоже поднимаю руку.
– Отлично! – говорит о. Никодим, по-моему, с внутренней улыбкой, – тогда, за исключением этих четверых, остальные идут к строительному вагончику, что возле ворот. Это прорабская. Там вам объяснят, куда складывать кирпичи из грузовиков!
Аудитория несколько секунд проводит в безмолвии, после чего взрывается протестующими возгласами. В основном, о слабом здоровье.
– Ничего не хочу знать! – решительно произносит о. Никодим,– куда пришли поступать, юноши? У нас служат, как в армии, а приказы не обсуждают. Кому не нравится, завтра на экзамен не приходите!
Через полчаса мы: я, Александр, Александр Леонидович, сидим на кухне возле большого чана, и наблюдаем через окно, как абитуриенты на солнцепеке, в парадной одежде, переругиваясь между собой, таскают кирпичи.
– Игумен слишком суров с нашим братом, мне кажется! – говорю я, жалея молодых людей.
– Нормально! – одним словом выражает свое мнение Александр. Он прячет четки в карман, и берет в руки нож, чтобы проверить его остроту.
– Да, о. Никодим поступает правильно! – соглашается Александр Леонидович. Он достает из кожаного портфеля фартук и нарукавники, будто заранее знал о грязной работе, и продолжает мысль, – вот только сейчас начинается настоящий экзамен. Наверное, наш игумен откуда-то наблюдает, как будущие батюшки себя ведут. При поступлении в семинарию можно на пятерки сдать, и не пройти, двойку получить, а быть зачисленным.
– Вы чего болтаете, работайте, работайте! – говорит, выйдя из промышленного холодильника, парень, затесавшийся в нашу возрастную компанию. Он расставляет возле каждого из нас по ведерку с картошкой и куда-то уходит.
– Это что за командир на нашу голову? – спрашивают я своих новых друзей.
– Сынок очень уважаемого и заслуженного протоиерея,– говорит Александр Леонидович, принимаясь за чистку, – ему прочат быструю карьеру в нашей епархии.
– Разве в церкви развито кумовство? – спрашиваю я.
– Я бы не назвал это кумовством! До революции существовали династии священников, и передача по наследству своего места считалось нормальным явлением. В иных областях России, принять сан людям со стороны, было практически невозможно. – Отвечает Александр Леонидович.
– А эти мальчики, – я показываю на новобранцев за окном, – тоже из священнических семей?
– Нет, эти нет,– говорит Александр Леонидович, – обычные дети, из разных слоев общества. Преимущественно из несостоятельных. Многие из них решили поступать, чтобы получить высшее образование. В семинарии обучение бесплатное, причем обеспечивают не только общежитием, но и кормят три раза в день.
– Словно на курорте! – ехидничаю я.
– Ничего подобного! – не соглашается он, – в группе должно быть по двадцать пять человек, зачисляют тридцать. Первые полгода уходят пятеро – шестеро, до пятого курса доходят от силы человек пятнадцать. А рукополагаются, и того меньше.
– Откуда ты все это знаешь? – интересуюсь я у него.
– Пишу статьи о православии. Я журналист, – объясняет Александр Леонидович, – недавно написал книгу, про нашу епархию. Принес митрополиту, чтобы тот благословил ее в печать, а он отправил меня на курсы. Сказал, прежде чем писать на подобные темы, мне нужно изучить все тонкости. А ты, если не секрет, как сюда попал?
Я смешиваюсь. Одно дело, выспрашивать кого-то, другое — откровенничать самому. Сказать, что я совершенно одичал в своем поселке, не знаю, чем себя занять, и приехал за впечатлениями? Я опять говорю только часть правды:
– Епископ к нам на молебен приезжал. Заметил меня, благословил. Он считает, что на курсах я узнаю, в чем состоит Божья воля относительно меня. А вы как здесь оказались? – спрашиваю я у молчащего до сих пор Александра, желая отвлечь внимание от своей персоны.
– Я жил и работал во Франции, – в глазах Александра мелькает тень, говорящая о душеной боли, – подошел к патриарху в посольстве, когда он приехал в страну с визитом. Так получилось, что Алексий 2 благословил стать монахом.
– Тогда почему ты экзамены сдаешь?– с недоумением спрашивает Александр Леонидович, – поступающие на курсы монахи и священники не сдают!
– Я пока не монах, и даже не послушник! – объясняет Александр, – я лишь написал прошение митрополиту, о зачислении послушником в монастырь. Теперь жду, какой он даст ответ. А живу здесь, в семинарском общежитии.
– Где епископ о. Георгий живет? – спрашиваю я.
– Да! – отвечает Александр, – только я на первом этаже, вместе с теми, кто приехал поступать, а владыка на четвертом. Там находятся комнаты преподавателей. Каждое утро, в пять часов, я вижу его в общей душевой. Обливается холодной водой перед тем, как идти на раннюю литургию. Что, ищешь встречи с епископом? Он в кабинете всех желающих принимает!
– Нет, я просто так спросил. – Говорю я, и продолжаю любопытствовать, – а вы что тут, каждый день встаете спозаранку? Я бы такой график не выдержал!
– Кто в монашеском сане, те да, в основном, встают. – Подтверждают Александр, метко бросая чищеную картошку в чан.
– Ты куда поступать пришел, парень! – смеется Александр Леонидович, глядя на мое вытянувшееся лицо, – это же церковь! Сообщество людей, желающих угодить Богу! В армии легче, там после 45 лет на пенсию отпускают, а здесь ты навсегда раб Божий! Как при жизни, так и за гробовой доской!
– Все мы рабы Божьи. Как находящиеся в ограде церкви, так и вне ее. И важно постоянно молится, чтобы не стать противником Христовым. – Тихим голосом говорит Александр, тронув рукой карман с четками.
– Это верно! – с грустинкой соглашается Александр Леонидович.
Мы замолкаем, задумавшись каждый о своем. Я слушаю ритмичные звуки: как на кухне шумят поварихи, во дворе стучат кирпичами абитуриенты, булькает в чане вода, принимая в себя очищенные клубни.
Возвращаюсь домой под вечер. Впечатлений много, настроение хорошее. Я думаю, что, возможно, смогу вытащить себя из духовного болота, в котором пребываю. Но настроение портится, как только я вижу перед дверью пыльные следы огромных сапог. Хотя в общежитии считается нормальным ходить в гости, даже если нет хозяина, однако от такой фамильярности я каждый раз огорчаюсь.
На моей кровати, для удобства положив ноги в кирзачах на стул, лежит здоровенный мужик в синей спецовке. Он разглядывает фотографии девушек в толстой газете, а его тяжелая сумка с инструментом стоит на полу, распространяя по всей комнате запах каболки.
– Ты кто? – вытаращив глаза на неотягощенное интеллектом лицо мужчины, спрашиваю я. Потянувшись грузным телом, он вычурно зевает и говорит:
– Из жилищной конторы, сантехник.
– Сантехником от тебя за версту несет, это я уже понял. Ты на каких правах в мою комнату проник? – задаю я вопрос, поражаясь его бесцеремонности.
– Тамара Онаньевна послала. Сказала, что у тебя кран течет, пора чинить! – отвечает он.
– Да я бы, и сам его давно поменял! Но это возможно только вместе со стояком! А для этого стену придется ломать, причем всю, от пола до потолка!
– Да, сложный случай! Ничего, сейчас сварщик Мишка придет. Будем решать, что с тобой делать! – говорит мужик, многозначительно глядя. Конечно, он не сильнее меня, но гораздо мотивирование. Поскольку я уже давно научился читать мысли местных, то спрашиваю его напрямую:
– Тебе Тамара Ананьевна кем приходится?
– Племяшка. – Отвечает он, со щелчками разминая кости в гигантских кулаках.
– А Мишке кем? – интересуюсь я, сглотнув набежавшую от волнения слюну.
– Сестренка! – многозначительно улыбается он, видя, как у меня портится настроение.
Неожиданно меня осеняет, как отделаться от него. Я говорю:
– Знаешь что, я ведь жених не первой свежести! Погляди на меня внимательно, и скажи честно: вам пьющий гражданин в семью нужен?
Мужик какое-то время честно рассматривает меня, затем его взгляд скользит по комнате, которая не изменилась с первого дня, как я сюда въехал, и останавливается на батарее пустых бутылок под раковиной.
– Еще раз подкатишь к Тамаре, прибьём! – произносит он, резко поднимается с кровати и уходит, намеренно задев сумкой мое колено. Потирая сильно ушибленное место, я запираю за ним дверь и настежь открываю окно. Теперь придется проветривать комнату до утра. И постель перестелить, а то, от запаха, не засну..