ТРУДНОЕ СЧАСТЬЕ
1
Люба читала письмо и не услышала стука в дверь. Да и двухлетний Владик, светловолосый, вихрастый, с открытыми серыми глазами, катал по полу пластмассовый грузовик и громко гудел:
- Ду – ду, ду – ду!
Стук повторился. Люба отодвинула щеколду. Дверь приоткрылась, и в комнату просунулась седая голова бабки Палаги.
- Я зайду? – спросила она.
- Заходи, - Люба раскрыла дверь, чтоб та могла войти.
Вообще-то старушку звали Пелагеей Захаровной, но все соседи в секции и на этаже, да и во всём общежитском подъезде звали её бабкой Палагой, и она к этому привыкла.
Бабка Палага поджала тонкие бесцветные губы, при этом её длинный нос почти коснулся подбородка. Она без приглашения села на старенький диван, покрытый полинявшим ковриком, и огляделась. Потом её слезящиеся глаза с покрасневшими веками хитро прищурились, и она вкрадчиво спросила:
- От кого письмо-то? От самого что ли? Я видела, почтальонка опускала в твой почтовый ящик. Пойду, думаю, узнаю.
Бабка Палага жила в соседней комнате, и Люба иногда просила её присмотреть за Владиком и чувствовала себя обязанной. Она подавила в себе недовольство её внезапным вторжением и ответила:
- От него, от Сени.
- Ну – ну… А я-то думала, что бросил он тебя. Почти год, как уехал и не приезжает.
- С чего бросил-то? Знаешь ведь, работы в городе нет. Сидели оба без работы. Вот и пришлось ему уехать. Переводы посылает. А то как бы мы с Владиком жили? Да и с квартирой не сразу дело решилось А вот теперь и комнату получил в общежитии. За нами приедет.
- Когда приедет-то?
- Пишет, что через неделю. Хотя, - Люба посмотрела на почтовый штемпель на конверте. – Да, получается, что не сегодня, так завтра приедет.
- Приедет, значит. Заберёт вас с Владиком. Вот я что подумала… Не повезёшь же ты с собой свой диван. Может, мне, по – соседски, отдашь его? Моя кровать вся развалилась, скрипит, аж спать не могу.
- Видно будет, бабка Палага. Сеня приедет, скажет, что с собой возьмём, что оставим.
- Ну, так ладно. Если что, так оставь мне диван-то.
- Хорошо, - кивнула Люба.
И бабка Палага, довольная, шаркая худыми ногами в стоптанных тапочках, вышла из комнаты.
А вечером принесли телеграмму. Страшное было в ней сообщение. Погиб Сеня. У Любы потемнело в глазах. Вот только днём письмо от него читала. Приехать должен был. Слёз не было. Только невыносимо чем-то тяжёлым стиснуло грудь. Парень, что принёс телеграмму, стоял у порога, не уходил.
- Вам плохо? – спросил он. – Может, «скорую» вызвать? У меня мобильник.
- Нет. Я справлюсь. Мне надо собраться. Надо ехать.
Парень ушёл. А Люба всё сидела на диване, не двигаясь. Владик видимо почувствовал беду, заплакал. И Люба очнулась. Взяла ребёнка на руки, прижала к себе и тоже заплакала. Но надо же что-то делать. Она сняла малыша с коленей, усадила на диван. Сама умылась и, вытираясь полотенцем, снова не удержала слёз. Как же она с Владиком жить станет? Родных нет. Родители погибли, когда она была ребёнком. Росла у бабушки. А бабушка умерла два года назад. Как раз только Владик родился. Как же теперь одна и без работы? Но надо собираться. Она вытерла слёзы полотенцем и стала рассеянно ходить по комнате. Наткнулась на шкаф, открыла его, сняла с вешалки тонкую чёрную водолазку и темно-серую юбку и всё это набросила на спинку стула. Надо бы и Владику что-то тёмное. Да, вот синяя рубашка. И свитерок ему надо взять. Конец августа. Утром уже прохладно. Нашла под стопкой белья конверт с деньгами, то, что осталось от Сениного перевода. Пересчитала. На билет должно хватить.
Готовить ужин не было сил. Напоила сына молоком. Самой есть не хотелось. Присмиревший Владик уснул быстро. Люба же так и проворочалась на диване без сна, одна со своими тяжкими думами.
2
Люба сидела на вокзале, устало прислонившись к спинке откидного стула. Короткие светлые волосы перехвачены чёрной лентой. Чёрная облегающая водолазка подчёркивала её узкие плечи и выступающие ключицы. Рядом задремал Владик, приткнувшись головой к подлокотнику и опустив ноги на дорожную сумку с Сениными вещами.
Люба задумчиво смотрела в окно. Кусты сирени за окном были ещё зелёные, а вот берёза уже желтеет. Да, кончилось лето. Скоро зима. Как она будет зимовать одна с ребёнком? Ткацкая фабрика, куда поступила она после училища, не работает. Найти другую работу в городе не смогла. С Сеней можно было как-то продержаться. А теперь…
Люба вздохнула и оглянулась, почувствовав на себе чей-то взгляд. На неё в упор смотрел смуглый темноглазый сухощавый парень в сером свитере. На лбу и на щеке - шрам. Перерезанная шрамом бровь поднялась вверх, и это придавало его хмурому лицу удивлённое выражение. Ещё Любин взгляд скользнул по татуировкам на кистях рук, и она отвернулась. Но парень подошёл к Любе и, не спрашивая разрешения, сел рядом на свободный стул.
- Далеко ли, девушка, едете? – спросил он.
Люба ответила.
- Да… Жаль. Но у меня там никого нет знакомых. Хотя, надеюсь, сейчас будут. Так ведь? – Не дождавшись ответа спросил. – Почему ты, хорошая, молчишь? Вижу, горе у тебя. В трауре ты.
- Горе. Мужа похоронила, - сама не зная почему, Люба доверилась этому незнакомому парню. – Работал на стройке. Комнату дали в общежитии. За мной и сыном поехал. Спешил очень. Пассажирского поезда не дождался. Хотел на товарный прыгнуть, да упал под колёса. Всей бригадой хоронили. Ребята хорошие в бригаде. Стройка там какая-то большая начиналась, теперь заглохло всё, понемногу что-то строят. Вот муж и нашёл там работу, а в нашем городе не мог устроиться. И смерть свою там нашёл, - потух Любин голос.
- Да… Дела… - покачал головой парень.
- Там и похоронили, - продолжала рассказывать Люба. – Не могла я его в своём городе похоронить. Не на что. Не работаю я. Вот теперь когда удастся на могилку съездить?
- Не убивайся, - посочувствовал парень. – Вижу, сынок у тебя. Растить надо. Да, кстати, как звать-то тебя?
- Люба.
- Люба, значит. Ну, а я Николай. Вот и познакомились. Я и говорю, не отчаивайся. Не пропадёшь. Люди рядом. Родные-то есть у тебя?
- Нет. Одни мы с сыном.
- Вот и я один. Детдомовский я. В техникум определили меня учиться. Не закончил. Драка случилась. По пьянке вышло. Одного парня сильно побили. Умер. На меня и показали. Хотя, как тут разберёшь, чей удар оказался роковым. Все дрались. Но те – ребята из приличных семей, некоторые – дети начальников. Может, откупились. Не знаю. А за меня некому было заступиться. Самому в драке досталось. Отметина на всю жизнь, - погладил он шрам ладонью. – Вот так и начал самостоятельную жизнь на зоне. А теперь надо заново начинать.
- А куда едешь? – спросила Люба.
- Тётка у меня тут недалеко. Писала изредка мне. Даже пару раз посылки посылала. Но остаться у неё вряд ли получится. Да, Люба, может адрес свой дашь. Вдруг в вашем городе окажусь.
Люба назвала адрес. Николай достал из кармана брюк какую-то справку, посмотрел, помедлил, а потом махнул рукой:
- Ладно. Здесь и запишу, - сказал он, записывая адрес огрызком карандаша.
Он донёс до вагона сумку с Сениными вещами, подсадил в вагон хныкающего сонного Владика и стоял у вагона, пока поезд не тронулся.
3
Люба выглянула в окно. Моросило. С мокрой дорожки слетали на ветру последние жёлтые листья. Ну и погода… Люба вздохнула. Придётся постиранное бельё сушить в комнате. Подсохнет, пока Владика нет. Его удалось устроить в детский сад. Помогли в комитете по защите семьи. И это хорошо. Потому что жить приходится на небольшую пенсмю, которую она получает на сына. Она научилась экономить, и ей удаётся как-то сводить концы с концами. А когда пустят фабрику, жить будет намного легче.
Люба натянула через всю комнату бельевой шнур и стала развешивать выстиранное бельё. Раздался стук в дверь. Она прислушалась. Да нет, видно, не к ней. Она никого не ждёт. Но тут в коридоре раздался скрипучий голос бабки Палаги:
- Стучи шибче. Дома она.
Стук повторился. Люба открыла дверь. О, Боже… Николай… В глаза бросился шрам на лице, наколки на руках. Вот дура… Зачем тогда на вокзале адрес ему дала? Не в себе была. С похорон ехала. Что же теперь делать?
- Здравствуй, Люба, - поздоровался Николай. – Чего испугалась? Не бойся. Можно пройти?
- Проходи, - еле выговорила Люба онемевшими губами.
Николай оставил сумку с вещами у порога, сел на дивани сказал:
- Вот я и говорю, не бойся меня. С добром я к тебе. Помочь хочу. Устроился я на работу. На буровую. Зарплата хорошая. Работа вахтовая, по две недели. Узнал, что и из вашего города тоже туда вахта приезжает, и решил приехать к тебе. Не прогонишь? Да и не уйду я, если гнать будешь. Не оставлю тебя одну.
Люба промолчала.
- В общем так. Вижу, дела у тебя. Не буду мешать. Схожу пока в магазин. Дала бы мне какую-нибудь сумку.
Люба молча сняла с гвоздика у двери хозяйственную сумку и подала ему. Николай вышел.
Она сняла бельё, бросила обратно в тазик, отвязала бельевой шнур и вышла в коридор. Верёвки, натянутые в коридоре, были свободны, и Люба развесила бельё в коридоре. Потом она навела порядок в комнате. Убрала брошенную на стул одежду, задвинула под шкаф Владиковы машинки, протёрла влажной тряпкой клеёнку на столе.
Дверь приоткрылась, показался длинный нос бабки Палаги, потом и сама она неслышно втиснулась в приоткрытую дверь.
- Ой, Любка, - проскрипела она. – Что ты делаешь? Какого-то бандита приветила. В наколках весь. Лицо страшное. А ну как оберёт тебя до нитки?
- Воровать у меня нечего, бабка Палага.
- Нечего-то нечего, да последнее унесёт. Да и нас соседей в секции – пять семей. Не боишься?
- Боюсь, бабка Палага. Ешё как боюсь. Да и ты ещё страху нагоняешь.
- Вот-вот, я и говорю тебе – гони его.
- Ну уж – это моё дело, - рассердилась Люба.
Бабка Палага обиделась и, ворча что-то себе под нос, вышла.
Вернулся Николай и стал выкладывать из сумки такие деликатесы, вкус которых Люба уже и забыла. Достал бутылку шампанского.
- Давай, хозяйка, приглашай за стол. Отметим встречу.
Люба, уже успевшая скинуть домашний халат и надеть синее в горошек платье с белым кружевным воротничком, стала нарезать сыр, колбасу, батон. Поставила подогреть чайник.
За столом Николай снова рассказывал о себе, говорили о погоде и о других разных пустяках.
Вечером вместе пошли в детский сад за Владиком. Владик увидел Николая и потянулся к нему.
- Папа! – обрадовался он.
Сердце у Любы взволнованно застучало. Что ж, пусть остаётся, подумала она о Николае.
4
Всё складывалось хорошо. Николай, возвращаясь с вахты, привозил Любе и Владику подарки. Купили новые вещи. Заменили старый диван на новый. Старый отдали бабке Палаге, чему та очень обрадовалась. Появился достаток. Люба была благодарна Николаю и тоже заботилась о муже, стараясь накормить его повкуснее, с удовольствием стирала и гладила его рубашки. Очень привязался к Николаю и Владик. Почти год Люба была счастлива.
Потом что-то не заладилось. Николай стал возвращаться с вахты под хмельком. Поначалу Любу это не насторожило: все пьют, не он один. И напрасно. Дальше стало хуже. Появились дружки – собутыльники, и Николай почти каждый вечер стал возвращаться пьяным. А пьяный он был беспокойным, даже буйным. Стучал кулаками по столу, бил посуду. Люба забирала сына к себе на диван, и они оба вздрагивали от его стука, пока, наконец, он не засыпал на полу, подложив под голову свою куртку, или сидя за столом.
А утром он стоял на коленях около дивана и целовал ей руки:
- Любушка, я вчера опять, наверное, шумел… Прости меня. Дурак я. Как выпью, так будто бес в меня вселяется. Прости. Завяжу я. Брошу пить. Ты только не гони меня. Мне без тебя не жить. Совсем пропаду. Ты – моя опора в жизни.
В такие минуты Люба жалела его и просила:
- Николай, полечись. Помогает же людям лечение. И снова у нас будет всё хорошо.
Николай обычно возражал:
- От чего лечиться? Не алкоголик же я. На работе не пью. Но после вахты расслабляюсь.
- Но ты же губишь своё здоровье. И деньги пропиваешь. Нам без тебя иногда и продукты не на что купить.
- Прости, Люба. Не буду я пить. Вот увидишь.
И Люба прощала. Он держался несколько дней, потом всё повторялось. Когда Николая не было дома, заходила бабка Палага.
- Твой-то опять шумел всю ночь. Я уснуть не могла. Через стенку всё слышно.
- Потерпи, бабка Палага, - просила Люба. – Обещал, что бросит пить.
- Ой, бросит ли? Не верится что-то. Гнала бы ты его.
- Ох, не лезь ты мне в душу, бабка Палага. Куда я прогоню его? Муж он мне. Привыкла я к нему.
- Привыкла. Так отвыкнешь. Зачем тебе такая каторга? Гони, гони его, я тебе говорю.
- Но уж – это моё дело. Сама решу.
Однажды, после очередного скандала, когда утром снова он стоял на коленях возле дивана и целовал Любины руки, она сказала:
- Николай. Я больше так не могу. Оставь нас с сыном. Уходи. Я лучше одна буду.
Как изменилось лицо Николая… Глаза зло прищурились, шрам ста подёргиваться.
- Люба, - сказал он, - запомни. Я от тебя никуда не уйду. И тебя не отпущу. Запомни это. Я и сам не знаю, что я могу сделать, если гнать меня будешь. Страшное может случиться. Лучше не тронь меня
Как-то летом, уже вечером, пьяный Николай молча оделся и, хлопнув дверью, вышел. Люба попыталась остановить его. Она выбежала вслед за ним во двор и крикнула:
- Коля! Куда ты? Вернись!
Он шёл, не оглядываясь. Она побежала, пытаясь догнать его. Николай схватил с земли увесистый камень и, оглянувшись, на ходу кинул в Любу:
- Отстань, с – с – сука!
Гулявшие во дворе женщины с детьми собрались около Любы, а она, обливаясь кровью, плакала от боли, стыда и обиды. Соседка с этажа повела её, плачущую, в травмпункт и, как могла, успокаивала:
- Зачем было на рожон лезть? Пусть бы шёл себе. А ты бы целая была. Но ничего, сейчас перевяжут. Со временем всё забудется. Говорят же, что время – лучший лекарь.
А утром Николай вновь стоял на коленях возле дивана и целовал забинтованную Любину голову:
- О, Господи… Что я наделал! Изверг! Подлец! Гнать меня будешь? Не гони. Прости! Прости меня окаянного, непутёвого. Пропаду, совсем пропаду без тебя. Никого у меня нет роднее тебя и Владика.
Люба посмотрела на мужа, и все грубые слова, которые она приготовилась сказать, застряли в горле. Она увидела, как по вздрагивающему шраму катились скупые слёзы.
Наконец, Люба сделала то, на что долго не могла решиться. Пошла к врачу – наркологу, рассказала о своей беде и получила снадобье. Вскоре Николай пошёл в отпуск, и Люба начала лечение: подливала капли ему в еду. Через какое-то время она заметила, что муж стал меньше выпивать, перестал скандалить. Любе показалось этого мало, и она продолжала прибавлять дозу до самой высокой.
Ох, что тогда случилось с Николаем… Люба с содроганием вспоминала эту ночь. С вечера муж почувствовал недомогание, боль в груди. Постанывал, прикладывал руку у сердцу. Ночью ему стало плохо. Он метался, кричал от боли, лоб покрылся мелкой испариной. Между приступами боли хватал Любу за руку и шептал:
- Умираю, Люба. Ты прости меня. Прости за всё.
Перепуганная Люба сидела около него на краю дивана и повторяла:
- Всё пройдёт… Всё будет хорошо. Пройдёт… Должно пройти. Ты только не пей больше. Это всё от водки.
Вызвать «скорую» побоялась. Придётся признаться, чем она Колю поила. Он ей этого не простит.
А он шептал ей слабым голосом:
- Не буду никогда её проклятую пить. Если только живой останусь. Только б дуба не дать…
Люба раскрыла настежь окно, чтоб Николаю было легче дышать и, сдерживая слёзы, протирала его лицо влажным полотенцем. К утру он успокоился и заснул. Утром у Николая была небольшая слабость, но потом всё прошло.
5
Слава Богу, всё осталось в прошлом – и пьяные скандалы мужа, и эта кошмарная ночь. Теперь в Любиной жизни всё спокойно. Николай не пьёт, отремонтировал комнату, много возится с Владиком. Правда, Люба всё ещё без работы. Но зарплаты мужа вполне хватает на жизнь. Вот только бабка Палага своими предположениями душу мутит.
- Ой, Любка, вешает тебе Коля лапшу на уши, а ты и уши развесила. Не верь ты ему, что у него кроме тебя нет никого. Живёт там по две недели. И чтоб без бабы… Какой мужик удержится?
Люба как-то спросила Николая:
- Коль, а у тебя кроме меня есть другая женщина? Бабка Палага говорит, что там на вахте все мужики с женщинами.
- А ты больше слушай старую. Поссорить что ли хочет нас? Я вот поговорю с ней.
- Ой, Коля, не надо. Не тронь её.
Ладно… А ты не верь. Никого у меня нет. Что, я буду гадить там, где живу? Вы с Владиком приняли меня, обогрели. И я что – могу предать вас? Не думай обо мне плохо, - успокоил её муж.
Как-то соседка по этажу окликнула Любу во дворе:
- Люба, ты всё не работаешь?
- Так фабрику ещё не пустили.
- Хочешь, поехали с нами за товаром. Мы в Белоруссию ездим. Продашь, так всё какая-то копейка у тебя будет.
- Поеду. Завтра Николай с вахты вернётся, будет с Владиком.
Когда Люба вернулась из поездки, вечером после ужина, помогая Любе мыть посуду, Николай сказал:
- А ко мне без тебя бабка Палага заходила.
- Что она хотела?
- Про тебя говорила.
- Про меня? Что же она говорила?
- Говорила, что к тебе тут без меня мужики приходят. Правда что ли? Смотри, Люба… Я и сам не знаю, что тогда будет. Приходил кто?
- Приходил. Ты сам присылал парня с твоей работы, когда ещё на смену остался. Деньги от тебя передал. Витей, кажется, зовут.
- Да, Виктор. Ну ладно.
6
Та страшная ночь, когда Николай прощался с жизнью, не забывается. Вот уж год прошёл, но всё, как вчера. До сих пор мурашки по спине, как вспомнит.. А всё из-за водки, из-за неё проклятой. А без неё-то жизнь куда интересней. И в кино с Любашей сходят, и на концерт, песни хорошме послушают, душой отдохнут. И жить хочется. А что не жить? С Любашей живут дружно. Владик растёт послушным. Приходит из садика, так как за язык привязан, всё – папа, да папа. .. И на работе всё хорошо. Зарплата, премиальные. И не надо Любе за товаром ездить. Мучается с вещами в дороге. Но фабрику вот-вот пустят, будет там работать. Только соседка – бабка Палага надоедает. Приходит, когда Любы нет, и всё про каких-то мужиков говорит, что к Любе ходят. Конечно, он не верит, но злится страшно, едва сдерживается, чтоб не ударить старую.
Николай готовил обед. Он пожарил котлеты и выключил плитку. Насвистывая весёлый мотивчик, прошёл в комнату и посмотрел на часы:
- Скоро поезд придёт, Люба приедет. Встречу, встречу тебя, моя хорошая, - кивнул он Любиному портрету, стоявшему на этажерке с книгами. – А пока почищу картошку. Сварим, пюре сделаем, - говорил сам с собой Николай, сдвигая шуршащие тяжёлые шторы на окне, чтоб солнце не нагрело комнату.
Николай чистил картошку, когда в дверь постучали.
- Бабка Палага, это ты? – спросил он. – Заходи, открыто.
В приоткрытую дверь протиснулась бабка Палага:
- Что, Николай, Любку ждёшь, обед готовишь? Видишь, ты как… А она… Мужики к ней ходят, говорю тебе. Вот и ездит куда-то. Откуда ты знаешь, с кем она ездит? А ты такой парень деловой. Смотри, какой ремонт сделал. Руки у тебя золотые. А ты жисть свою на Любку тратишь. Брось ты её, стерву…
Лицо Николая налилось кровью, глаза зло прищурились, дёрнулся шрам на щеке:
- Ну, бабка Палага, ты меня достала.
Николай и сам не понял, как он вонзил нож, которым чистил картошку, в бабкин дряхлый живот. На её ситцевом выцветшем платьишке мгновенно проступило кровавое пятно. В глазах у Николая потемнело, выступил холодный пот на лице:
- Боже, что я наделал!
Он выбежал во двор, остановил проезжавшую машину и на руках довёз побледневшую стонущую бабку Палагу до больницы.
Забрали его прямо из больницы. Милиционер сказал:
- Молись, парень, чтоб бабка выжила. Иначе… Вторая судимость. Мало не покажется.
7
Люба сидела на стуле возле больничной койки, на которой лежала, постанывая, бледная, усохшая бабка Палага.
- Бабка Палага, давай попей бульончик, - Люба достала из сумки маленькую эмалированную кастрюльку с бульоном, зачерпнула немного в ложку и поднесла к сомкнутым бабкиным губам. Та отвернула голову.
- Ну что ты? Надо поесть. Свежий бульон из домашней курицы, только сварила, - уговаривала Люба со слезами на глазах. – Давай попей.
Она рукой повернула бабкину голову и, придерживая, стала вливать ей бульон в рот. Та вначале неохотно разомкнула губы, но потом уже не сопротивлялась.
- Ну, слава Богу, поела бабка Палага, - обрадовалась Люба.
Она уже не помнит точно, сколько ночей и дней сидит возле бабки, но, пожалуй, больше недели. Сына не видит. Поручила соседке по этажу, с которой в Балоруссию ездила. Та днём на базаре торгует, вечером Владика из садика забирает. А Люба прибежит домой на два – три часа, сготовит еду бабке Палаге, бельё её больничное перестирает, чтоб почаще менять, да опять к ней в больницу бежит. Жалеет её. Никого нет у бабки Палаги. Внучка вышла замуж, в Германию уехала. Не пишет. А Люба с детства жила по соседству с бабкой Палагой.
Операция у бабки Палаги прошла успешно, но начался перитонит. Врачи написали Любе длинный список необходимых лекарств, и она полдня бегала по аптекам, пока всё купила.
Наконец, врачи сказали, что состояние улучшилось, бабка Палага пошла на поправку. Ну и слава Богу. Теперь от её здоровья зависит и судьба Николая. Ой, как он там? Душа изболелась. Как это всё случилось?
А бабка Палага сама об этом заговорила:
- Люба, спасибо тебе, - сказала она тихим срывающимся голосом. – Ходишь за мной, как родная… - Она помолчала, передохнула и снова начала медленно говорить. – Я, Люба, виновата перед тобой… Виновата.
- Да в чём же виновата-то, бабка Палага?
- Напраслину возвела на тебя… Сказала Коле, что мужики к тебе приходят…
- Ну зачем ты ему это сказала?
- Сказала вот, дура… Прости меня. Колю не за что винить. Обидно, конечно, чуть не зарезал меня. Теперь посадят. – Бабкино лицо скривилось, и слёзы потекли по её морщинистым щекам.
8
Моросил осенний дождь. Голые ветки деревьев качались на ветру. Неуютно и зябко. Люба вышла из магазина, и мокрый ветер ударил ей в лицо. Она поставила на ступеньки крыльца сумку с продуктами и, натянув на голову капюшон серой тёплой куртки, завязала его. Скорей бы домой. Владика оставила с бабкой Палагой. Как она с ним управится, если он проснётся? Ничего, осталось только в аптеку забежать, купить бабке лекарство. Она уже чувствует себя неплохо, но Люба опекает её: ходит за лекарством и за продуктами для неё, стирает постельное бельё. Но времени у неё теперь мало. Она работает. Наконец-то, пустили фабрику. И Владик подрос, требует внимания – то книжку почитать, то буквы показать. Надо всё успеть. И теперь она всегда спешит. Некогда ей разглядывать магазинные витрины и яркие товары у лотощниц.
Люба торопливо открыла дверь комнаты. Владик ещё спал, бабка Палага дремала на диване.
- Ну что, бабка Палага, не просыпался Владик?
- Просыпался. Тебя нет, так снова заснул.
- Спасибо тебе. Завтра в садик пойдёт. Кончились выходные.
- Да ничего. Он послушный. Можно с ним оставаться.
- Вот я тебе лекарство принесла. – Люба выложила из сумки целлофановый пакетик с каплями и таблетками. – Пить-то знаешь как?
- Знаю, знаю. – Бабка Палага взяла пакетик и стала уходить, но, отворив дверь, оглянулась – Люба, я вчера в окно почтальонку увидела. Вышла. Думала, внучка письмо прислала. Но мне нет ничего. А в твой ящик почтальонка положила письмо. Сказать-то не сказала тебе, забыла. Сходи, возьми.
- А мне никто не пишет. От Николая тоже писем нет. Устала ждать и заглядывать в ящик, - сказала Люба и выбежала в коридор к почтовому ящику.
Письмо было от Николая. Люба разволновалась. Как он? Что с ним?
Она сняла влажную куртку, раскинула её в коридоре на вешалке, стала медленно читать мелко написанные строчки. После обычных приветствий и сообщений о том, как прошёл этап и как он устроился, скромная просьба – послать, когда разрешат, посылку с сигаретами и салом.
А дальше со слезами на глазах Люба прочитала: «Боже, за что мне такое счастье, такой подарок судьбы? За что мне Господь послал такую женщину, как ты, Люба? Я своей жизнью, своими поступками не заслужил такой милости. Без тебя я давно пропал бы. Да, пропал бы. Ты всегда спасала меня, была моей опорой. Надёжной опорой. Ты и теперь моя опора. Только ты. Ты держишь меня на этом свете. И я выдержу всё. Буду работать и заработаю своим трудом и поведением досрочное освобождение. А ещё заработаю и пришлю денег Владику на велосипед. Пусть простит меня, что не успел купить. Я знаю, теперь тебе трудно, но дождись меня. Не дай мне пропасть. Прости меня за всю боль, что я принёс тебе. Умоляю, прости меня. Ты – моя надежда, моя любовь и счастье моё. Только за что мне, Господи, это трудное счастье»?