ЖИЗНЕННО-ДЕРЕВЕНСКИЕ ЭТЮДЫ
День сегодня пасмурный и теплый. Правда, теплый – относительно, потому что общая весенняя прохлада, исходящая от дотаивающих снегов, так и витает в воздухе. И даже вчера, в солнечный погожий день, она ощущалась. Как хорошо, что я застал эту весну
именно такой, какая она есть; с почерневшими рыхлыми снегами, с распутицей и грязью,
с текущими ручьями и разливами. И это всё неимоверно восхищает, нас жителей севера, потому как приезжаем в свои родные края летом, когда уже отшумели вешние воды, отгремели первые грозы, а звенящее лето в полном разгаре. Нет! Друзья мои, весна – это особенный колорит, это особенная природная субстанция. Что ж: пройдемся по весне, а вместе с ней по нашей жизни ?!
Когда-то я написал стихотворение «Это я, Беда». Помните, даже было такое изречение:
«Попал(и) в беду». И теперь явно, что большинство нас, Россиян, попало как бы в беду. И мы в этой беде или с бедой выживаем, кто как может. И вот здесь я все-таки вставлю
свое стихотворение в контекст своего описательства (именно описательства) не претендующего ни на какой литературный жанр. Пусть читатель не ругает меня за эту вольность и иррациональный стиль моих жизненно-литературных зарисовок. Но сначала, повторяюсь, стихотворение.
По России, по земле родной
Прокатился я со своей женой.
Посмотрели мы наши го-р-рода,
Где пришла в дома и живет Беда.
И не выселить, не прогнать её,
Знай, себе лежит да плюет в окно.
Обжирает люд, в основном простой,
Говорит: у вас раньше был «застой».
Но уж как-никак, а живали вы.
И никто не знал Одолень-травы.
А теперь-то я хоть куда зайду,
Наведу-у-у на вас я свою-ю Беду.
С вами Жизнь жила в власть Советскую,
Я теперь, Беда, вас приветствую!
Я сама, Беда, ох недобрый знак!
Хуже водки злой и болезни рак.
Уж пляшу у вас я который год,
Изведу я ваш непутевый род.
Ведь жила я здесь… это я, Беда,
Испокон веков и во все года.
Из нашей обескураживающей действительности, телеящика, газет и прочих новостных изданий видим, что беда постоянно стучится то в один то в другой дом. В одиночку хлебаем горе, но изменить хоть что-то, чтоб эта беда стучалась хотя бы реже - не в силах. Вот и к моему деревенскому другу она постучалась прошлой осенью. По раскисшей от талых снегов дороге, я направляюсь к Костеньке Младшему за водой, так как мой водопровод еще не оттаял после морозной зимы; набрать из его крана воды, да и проведать его самого. Костенька теперь как бы один – совсем один.
Прошлой осенью умер его отец; а ведь Костенькина жизнь и основной её смысл заключались в ухаживании за престарелым батюшкой. Возможно, Костенька в свое время и не женился исключительно по этой причине, а так по сути дела и просуществовал бобылем. И вот настал день (я имею в виду смерть отца) и для Костеньки всё вокруг изменилось. Теперь его единственной опорой и защитой стала сестра Лариса. Лариса, когда был жив отец, присматривала за ними обоими. Лариса, как может, унимает Костеньку в питии. Но Костенька хоть и стоически старается удерживать себя в этом неблагонадежном деле, но все равно нет-нет да и сорвется и уйдет в небольшой запой. По этой причине случаются разные неприятности, такие как ссора с сестрой и прочие. И вот как рассказывает сам, изрядно-подпитой Костенька, прошлой осенью сильно пострадал физически. Я ведь уже упоминал ранее, что наша деревня в пост перестроечные времена наводнилась криминальным элементом, который отчасти рассосался, а отчасти пребывает в полном здравии. Осенью того же года прибыл ещё один товарищ из мест не столь отдаленных. И Костеньку угораздило оказаться с ним в одной компании, точнее в этой неблагонадежной семье, в которую прибыл откинувшийся криминальный элемент.
Пьяный, уснувший Костенька, был им нещадно избит.
- Вот, веришь – нет,- рассказывает Костенька, - лицо… и самого меня было не узнать, и я потом понял, что только чудом остался жив.
Теперь весна и вновь пьяненький Костя с ужасом вспоминает этот инцидент. «В гостях» у Костеньки Игорь Львович Кобозов . Я наливаю ведра и воспользовавшись паузой в их диалоге спрашиваю:
- Да кто такой-то?
- Да ты прошлый год только в августе уехал, а он в сентябре объявился. Ты его не застал. Отмотал двенадцать лет. Это сын Альбины и неродной сын Володи… вот что
поселились в бывшем доме Карпа Васильича.
Костенька озлобленный до крайности жуткими воспоминаниями, сжимал кулаки и
громким голосом прерывал рассказ Гоши.
- Падло! Он меня 49-летнего каблуками по голове…
- Да он вроде спокойный, - вяло повествовал Гоша, после неимоверного приступа ярости и не вымещенной злобы на обидчика-отморозка Костеньки. – Помогал мне
машины делать, говорит, и денег не надо.
- Так и ты, падло, там был, - вскричал в ярости Костенька.
- Да не было меня… тебе говорю, - оправдывался Кобозов. – Чай, если бы я был…
Я драться не умею, но всяко бы разнимать и заступаться полез, пусть и в харю бы получил.
- Так, а Володя там был? - спросил я Гошу.
- Не было и его…
- Вот он-то точно был, - резюмировал Константин, взглядывая то на меня, то на Гошу.
- Да не было его, тебе говорят, - вяло отстаивал свою позицию Кобозов.
- Был он, был, - вдруг спокойно и утвердительно, повернувшись ко мне лицом, проговорил Константин и добавил: - Меня милиционер допрашивал…
- Так почему ты ему ничего не рассказал? – перебил я его.
- Так я ничего не помню! - снова взревел Костенька. Чего я ему буду говорить, если вот… убей меня - ничего не помню!
- Если бы ты рассказал про свой случай, - заговорил Кобозов, - ему бы дали пятнадцать лет, а так только тринадцать.
- За что? – изумился я. Он что? Сидит?
- Так они бабу в бане убили…
- Кто они?
- Да там ещё были…
- Вот это да, - снова изумился я, напрочь забыв спросить, про «кто они», а Кобозов меж тем продолжал:
- Алинушка Андрея Пайкова привезла из района какую-то бабу. Естественно попойка. Вобщем в бане все стены в крови… видимо её головой об стену били.
- Врешь! – громогласно возразил Костенька, - с мертвых кровь не бежит.
- Так её живую об стены мутузили… убивали…
- Эта новость буквально шокировала меня. Я подхватил ведра с водой, набранные из Костенькиного крана, и поспешил к своему дому, ломая голову над тем, как отогреть замерзший за зиму водопровод. Потом, немного позже, поразмыслив над этим вопиющим случаем, про который, в принципе, никто и не упоминал до сей поры, пока пьяненький Костенька не развязал язык; мне вдруг втемяшилась переданная Кобозовым фраза этого отморозка: «…да мне и денег за работу не надо…». Это ни больше, ни меньше как то, что он подсознательно уже нацелен был на крупное, вопиющее преступление. Совершить сиё и вновь уйти на тюремные макароны, надеясь снова выйти по УДО.
Середина апреля. Свечерело. В восемь часов вечера разразилась гроза, и пошел частый дождь. Дождь, пожалуй, смоет остатки снега; во всяком случае, на полях. И, может,
после этой грозы теплые воздушные массы ворвутся в наши края потоком напористым,
свежим и всепобеждающим.
***
Тем же вечером, кстати, он был дождливым и прохладным, к нам пришла гулять Лариса, как я уже сказал выше, это родная сестра Костеньки, которая теперь за ним присматривает. Сама Лариса живет в районе и как только Костенька ударяется в пьянство, Лариса в деревню не приезжает, терпеливо дожидаясь, пока Костенька не выйдет «из пике». Но бывает, что Костенька гуляет подолгу и тогда у Ларисы не выдерживают нервы и она в выходные дни появляется, находит где-нибудь Костеньку, лупит его первой попавшейся под руку палкой и загоняет, как непослушную, гулливую скотинку домой.
Этим дождливым вечером Лариса по-свойски дополнила рассказ о случившемся прошлой осенью побоище, в котором сильно пострадал Костенька и была убита невинная женщина.
Оказалось, что не только сынок Володи и Альбины присутствовал в той жестокой попойке, но и ещё тоже двое «бывших». Бывшие осуществляли ремонт одного из опустевших домов нашей деревеньки. Их нанял внук давно почивших его бабушки и дедушки. А в другом брошенном доме, оставшемся после покойной Шуры Селиверстовны, проживала неугомонная и любвеобильная Ирочка Шевелева с Углежогом. Углежог – отбившийся от углежоговой артели молодой, успевший опуститься, паренёк. Углежог (его только так все в деревне и называли) обретался в этой покосившейся избушке с Ирочкой. На этой «любовной» почве он и перешел дорогу криминалу. Но перешел как? Не в качестве соперника, а как соглядатай, как ненужный и никчемный элемент волей судеб оказавшийся в этом логове. Углежога хотели грохнуть вместе с той бабёнкой, но он, видимо, вовремя это прочувствовал и смылся. По словам Ларисы, его в подполье спрятала Валька Варенцова, где он просидел до раннего утра. А уж потом Сашка Шевелев вывел его на дорогу, и он благополучно уехал вроде б как к себе на родину.
***
Вчерашним вечером, когда у нас гуляла Лариса, я заметил, что солнце садится в тучи.
Эта примета говорит о том, что будущий день будет пасмурным и возможно дождливым.
И действительно: в плане погоды он исполнился строго по примете. Практически весь день лил дождь и было пасмурно. Но сегодня «ситуация» на небе происходила другая.
Тучи были сдвинуты от горизонта на Восток. Между кромкой виднеющегося леса и краем туч – образовался прогал. В него-то и опускалось красное вечернее солнце. Каков же будет новый день?
Выпивка
Мне приходится констатировать, что вновь погода сбылась по примете. Это чудное весеннее утро впечатлило меня восходящим солнцем. В пять часов утра я вышел на крыльцо. Светало. И оно (солнце) бесформенное, кроваво-красное вспучивалось
из-за деревенских домов и деревьев. Красив и впечатляющ был этот восхитительный неординарный отсвет.
Березки начали постепенно одеваться в нежно-зеленые сарафаны. Все кругом озеленяется, преображаясь и приобретая дивные цвета и оттенки.
Этот погожий день ознаменовался выпивкой моих компаньёнов: Костеньки Младшего, Коли Алмазова и Паши Морозова. Паша Морозов молодой человек, приехавший в деревню отдохнуть и поохотится из Нижнего. Николай, можно сказать мой друг детства, хотя и старше меня. В юности мы с ним хаживали на охоту. Николай также живет в Нижнем. Но в городе одинокому человеку делать совершенно нечего. А Николай одинок. Его жена угораздила в секту и постепенно на почве разности взглядов на жизнь пути их разошлись окончательно и бесповоротно. Теперь Николай живет со своей больной матерью в своем родном доме. Он прожил с ней всю зиму. И теперь машет руками и приговаривает, что на зиму в деревне больше не останется ни за какие коврижки. «Да тут с тоски сдохнешь», - подытоживает Николай свои планы на перспективу. – Да, лето можно проводить в деревне, а на зиму в Нижний. Обличьем Николай очень оригинален, в плане того что немного страшноват, особенно в своем почтенном возрасте. Веки глаз неимоверно обвисли на раскосые глаза, чуть смахивающие на глаза северных народностей. Губы оттопыренные и толстые, лицо узкое, шея длинная и худая; и что характерно она начинается от кончика подбородка и по наклонной уходит к основанию шеи, что сильно отличает его от других типажей. Коля явно похудел и ссутулился, но и видно, что есть еще в нем и крепость и дух.
Я Николая возил сегодня в район по делам. Ему, да и мне нужна доска «дюймовка», но мне еще и «пятидесятка».
От Коли исходил неприятный запах перегара, да и сам он немного попахивал своей нестиранной одежонкой. Что ж: Николая можно понять. Он теперь одинок, а больная мать уже не в силах его обихаживать и обстирывать..
Мы благополучно обстряпали дела в районе и поехали обратно в деревню.
- Ты притормози-ко на пригорке, - попросил меня Николай, - я выпью немного.
И Коля достает из пакета пластмассовый стаканчик и… бутылку шампанского!
- Ты как аристократ, - заметил я.
Николай в ответ на мое замечание самодовольно ухмыльнулся и произнес:
- Мы его в Якутии ящиками пили. А чего? Спирт, бывает, так надоест, что хочется чего-то другого; вот и пробавлялись шампанским. С тех пор эта привычка осталась. К тому же она напоминает о тех романтичных и прекрасно прожитых годах на севере.
Когда я высаживал Колю возле его дома, он как заклинание повторял, что сейчас же уходит в лес за сморчками, а точнее поймать двух зайцев: и голову проветрить и сморчков набрать.
Я был у Костеньки в огороде, когда Николай ходко проезжал мимо нас на велосипеде, но в последний момент, завидев меня и Костеньку, соскочил с велосипеда и зашел в огород. Костенька в это время сетовал на то, что каменка в бане разваливается, и что с ней делать - он просто не знает.
- Вот был бы батько-то так мы бы с ним потихоньку и ковырялись, а теперь-то один чего я сделаю?
За сморчками Николай не ушел. А приехал намеренно к Костеньке в огород, зная, что тот дома, с чекушкой. Костенька поначалу было отказывался от предложения Николая немного усугубить, но чем-то расчувствовавшись сдался и опрокинул стопарик; а где стопарик там и другой. Театр миниатюр с живым великорусским языком и абсурдом воплощался на моих глазах впечатляюще, уверенно и постепенно. Полились воспоминания детско-юношеской поры.
- Помнишь, как линя в Шурговашке плохоньким бредешком выловили? Вытащили его на берег, он лежит, как лапоть, и не шелохнется.
- Да помню, - отозвался Костенька, - за баней у дяди Лени его делили.
- Мы на Шурговашке-то щурят корзинами ловили. Раз я, Сашка Смирнов и Шура Воробьев пошли туда рыбачить. Воду взбаламутили. Я – бац! – щуренка поймал.
Сашка – раз! – и есть! Воробьев ( он постарше нас с Сашкой был) охватила неминучая зависть; злой, окаянный – готов бочаг руками расплескать. Так и говорит: «Вычерпаю
эту бакалдину корзиной, но без рыбы не уйду…» - Но ведь тогда так ничего и не поймал!
Постепенно росказни коснулись и более зрелой юности. Коля вспомнил семью обрусевших цыган, живших у нас в деревне.
- А ты ведь помнишь наверно цагана дядю Ондрю? – обратился он ко мне.
- Конечно, помню, - утвердительно кивнул я ему в ответ.
- Гуляли мы в праздник у ихнего дома, во Владимирскую. Окна распахнуты и на столе четверть самогона стоит… и помнишь ведь у него ещё лошадь была?..
- Помню и лошадь; Веткой звали.
- Вот-вот! Поддакнул Николай и продолжил: - А там ещё и с Воскресенского хлюсты
припёрлись к нам и гуляли.
- Да-да! – опрокинув очередной стопарик, подтвердил Костенька наличие лошади у дяди Ондри. – Коля уперся взглядом в Костеньку, будто что-то его хотел спросить, но вместо этого завосклицал:
- Ветка! Ветка! – точно! И тут же, чуть прищурившись, продолжил: - И вот эта четверть со стола неведомо как – исчезает! Нет её нигде!
Все так сконцентрировалось на этой лошади, что я вдруг вскинул на Николая глаза
и готов был от него услышать, что Ветка в растворенное окно уперла четверть с самогоном, и готов был вот-вот рассмеяться, явно представив Ветку с четвертью в зубах,
уносящуюся в поле, дико взвизгивая и «давая козла». Но Николай завершил рассказ жизненной и понятной банальностью.
- Мы с Колькой Бариновым догнали этих хлюстов(воскресенских) на Крестах, отлупили, четверть забрали и принесли дяде Ондре. Как уж он ей рад был! Как уж рад. Пейте, говорит, робитёнки сколь сможете. Ну, мы её до утра и опоражнивали с разрешения дяди Ондри.
Далее Костенька коснулся своей незаживающей раны, его избиения зеками. И здесь он
упомянул (точнее вспомнил один немаловажный момент, предшествовавший этому неприятному инциденту) факт, что Костенька одного из них начал расспрашивать про наколки, которые в изобилии украшали голый торс одного из них.
- Ну, чего-нибудь да не то и ляпнул, - вставил Николай.
- Может быть, - признался Костенька и опять посетовал на то, что ничегошеньки больше не помнит.
- А им лишь бы за что-нибудь да зацепиться.
- Возможно и это, - добавил я. – Кстати, одной из версий убийства Михаила Круга
было то, что в его песнях присутствовала зековская тематика. Уж так это или нет – неведомо. Но она (эта версия) сто процентов была озвучена.
Будто бы этого он не должен был делать т.к. сам не сидел.
- Да там несколько версий… - вступился в разговор до сих пор молчавший Паша Морозов.
Паша успел к этому времени съездить за второй бутылочкой.
Не обошлось без упоминания Визбора, Аркадия Северного, Юлия Кима, Цоя,
Талькова с постепенным переходом на современных поп-певцов, которые не сползают с экранов телевизоров, развращая нашу молодежь. Я при упоминании некоторых с нашей русско-мужицкой точки зрения одиозных личностей не вытерпел и резанул:
- Вот по кому гулаги плачут. Их в тайгу на лесоповалы с тупыми неразведенными пилами на исправление морали.
- Точно! – воспламенел Николай. Вот это ты в самую точку попал. Здорово ты сказал!
Весеннее солнце ярко светило с небосклона. Свистели скворцы. Сырая земля «припорошенная» прошлогодней пожухлой ботвой, осиротело чернела дожидаясь Костенькиных рук. Но они в это время исполняли совершенно иную роль в этом небольшом случайном театре печальных житейских миниатюр. Нарочитый, громкий
Костенькин голос все более содрогал атмосферу с чистым прозрачным воздухом, а руки и тело также все более и более двигались и жестикулировали, ярко передавая те образы, которые Костенька воспроизводил.
- Больше всех из наших правителей мне нравится Петр Первый, - перебил вдруг Костеньку Николай.
- А ты его знал? – с серьезным видом, выпрямляясь, поднося стопочку к губам, глядя куда-то вдаль, коротко бросил Костенька.
- Вот как тебя! – не растерялся Алмазов и добавил: - Вот уж правитель был так правитель!
Историческая тема не получила своего развития. Я пошел восвояси и Костенька
мне вслед пророчил:
- Не верь, не верь ему – он половину врёт…
Вечером к нам на посиделки зашла Лариса. Лариса в этот раз у нас долго не пробыла.
Посетовала на то, что нашла Костеньку валявшимся пьяным в постели.
- Серёг, ты не знаешь с кем он пил, - спросила она меня.
- Нет, Ларис – не знаю.
- Нажрался опять, сволочь. Неделя не прошла – залопал! Надо огород убирать, готовить к посадке, а он пьет. Буду Путину звонить…
Это «заявление» меня ошарашило и его можно было принять за словесную шутку. Но Лариса видимо так настрадалась от Костенькиных пьянок, что от безысходности произносила все на полном серьезе.
- …Не кому мы стали не нужны. Хотела в наркологию его сдать так тут и началось:
надо то, надо это… чего только им там не надо? Ничего невозможно сделать. При Союзе
ЛТП были… забирали, лечили, а теперь что это эко-то? – некому не нужны?! Брошены –
натурально брошены. Хотела его, заразу, отлупить палкой по харе-то, так одеялом закрылся от меня. Так уж и не стала, - с какой-то и безысходностью и жалостью в голосе заключила Лариса.
***
Весь вчерашний вечер, ночь и этот день, почти беспрестанно льёт дождь. Он останавливается буквально на несколько минут и снова начинает поливать.
Я проснулся рано и из-за дождя не стал делать ни пробежку, ни зарядку, а взялся за работу. Я меняю переводы под нашим коридором и меняю их частично т.к. нет времени браться за капитальную их «реставрацию». Вот уже конец мая, а после двадцатых чисел июня нам надо уезжать в Ноябрьск.
К часу дня я выполнил задачу-максимум. Доложил столбик и поменял один перевод.
Все остальные работы оставляю до следующего года. Даст бог, приедем, сделаем.
Часа в три дня я вышел на дорогу и увидел, что по направлению к нашему дому идет мужчина в камуфляжной форме. Я его узнал. Это Паша Федотов. Пашу можно с уверенностью назвать пожилым человеком: ему 65. И он как будто бы на них, (на годы) не выглядит. Хотя и беззуб, и обрюзг.
Мы здороваемся и, перебросившись парой фраз, идем к Костеньке. Кстати, и Паша
теперь пожаловал на жительство в деревню в дом своего покойного отца. А ранее Павел
появлялся в деревне исключительно редко, будто жил на таких северах, из которых выбраться крайне трудно, почти безнадежно. Но Павел жил всегда в Нижнем, работал простым рабочим на Горьковском автозаводе. Но что характерно: позиционировал себя эдаким высоким человеком, которому зазорно было поздороваться со своими деревенскими. Вроде как они ему были уже не чета. И я не постеснялся, в глаза спросил его, почему его никогда в деревне не было видно, и он как бы всех чурался, делал вид, что не помнит, или не узнает. И Паша лукаво объяснил, что сначала дети маленькие были, да все чаще к родителям жены ездили… так вот всё и проходило.
Костенька, завидев нас в окно, вышел из дома. Паша с ходу задает ему сакраментальный вопрос по поводу наличия у Костеньки браги, на что тот с невозмутимым видом отвечает, что только поставил и надо три дня подождать. Мол, как пройдут, так будем пробовать.
Паша ведь не случайно спросил о браге, т.к. до этого засосал чекушку в одно лицо.
- Иду, - рассказывает Паша, - наш магазин открыт! Обычно Ольга по понедельникам-то не открывает, а тут открыла. Ну и как тут не взять?! Моя уехала в Нижний, - продолжал Паша, - оставила мне немного денег на питание. Вот и буду до выходных колотиться.
Тоже ведь скучновато…
Так втроем мы стоим на Костенькином крылечке. К нашей компании присоединяется четвертый. Это Владимир Борисович, новый сосед Костеньки. Костенька накидывается словесно на Борисовича с увещеваниями, что сам находился в доме, а на дверях повесил замок, создав тем самым вид, будто в доме вовсе никого нет – мол, «все ушли на фронт».
- Вот я и подумал, - назидательно говорит Костенька, - что ты в Нижний уехал. И об этом факте сестре своей поведал… так выходит, что я её обманул? Как это так, Борисыч? - продолжал докапываться до него Костенька. – Дом на замке, а ты тамоди, в доме?
- Да зять, Сергей, поехал в Нижний да и запер меня сонного.
- Нет, ты скажи, как так получилось, что дом на замке, а ты сам в доме?
Борисович не знал как отвязаться от Костеньки и его глупых вопросов, а мы с Пашей меж тем разговорились про участки и межи, и Костенька, услышав наш диалог, подхватил:
- Да из-за межей-то раньше вилами кололи друг друга.
- А я как сейчас помню… Феоктиста здесь жила, так стоит на меже и Васе Воробьеву
своим стареньким скрипучим голоском выговаривает: «Ты, Василий, многовато нашей-то межи припахал. Не дело это ты делаешь», - упрекала и вразумляла она Василия, когда тот, идя за плугом поравнивался с ней. А свеже-пахотная земля причудливо поблескивала на солнце, и черные галки, не боясь Василия, подбирали оказавшихся на поверхности пластов земли червей и жучков.
- Помню, помню Феоктисту-ту, - подхватил Павел.
Постепенно перешли на политику. Её, я заметил, ну никак не обойдешь. О чем бы где не заходил разговор он в любом случае неизменно перетекает в политическое русло.
В этот раз была затронута медицина. В ней болезной происходит страшная коррупция и взяточничество. Итог беседы о медицине был неутешительным.
- В еженедельнике «Аргументы недели» «открытым текстом» пишут, что те, у кого деньги есть – выживут. А те у кого их нет; (а нет их у большинства Россиян) тех ожидают невеселые времена.
Основной итог нашей беседы и высказываний был ещё категоричней, прямей и безапелляционней. И он уходил к самому высшему руководству нашей страны, точнее к нашему дуумвирату. Что нет де уж никаких сомнений в том, что они приведут страну к полному коллапсу. После столь строгого резюме мы и разошлись.
***
Ближе к вечеру, по моей просьбе, приходил ко мне Костенька, зашивать досками отодранный для замены переводов угол двора. В процессе нашей работы Костенька вновь
вспомнил о Борисыче.
- Не-ет, - с ехидцей в голосе проговорил Костенька, - этот человек сам в себе и сам для себя. На него как залезешь, так и слезешь – это не мы с тобой! Он как-то попросил меня помочь убрать ему сено. Я согласился. Помогу, говорю. И тут же спрашиваю его: «А ты мне завтра дрова поможешь колоть?» И он как-то незаметно соскользнул с этой темы.
Ну, на этом и разошлись.
- Смело эдак-то ты с ним, - заметил я вслух про услышанную Костенькину каверзу. –
Представляю Борисыча с колуном в руках и всего в поту. Эк, ты на кого замахнулся.
Владимир Борисович интеллигентный человек преклонного возраста. Он плотного телосложения, небольшого роста. Лицо одутловатое с тонкой кожей, но не морщинистое; с явно выпирающим двойным подбородком. Речь звонкая, но как бы членораздельная и рубящая.
Слушая суждения Костеньки о Борисовиче. и о других людях я вдруг задался вопросом: а правильны ли его суждения? Нет ли в них ложных представлений? Не присутствуют ли здесь явные предрассудки? Ведь Костенька и прошлый год даже в отношении меня (друга детства) не весть что подумал. Дело было так. Я встаю рано. Но в этот раз раней раннего. Так, что и физзарядку успел сделать и в огороде покосить. Дай, думаю, пройдусь по нашей Забегалихе. Может, Костенька увидит меня в окно выйдет, так тут мы и поболтаем! Я прошел мимо его дома, но Костенька не вышел. Пошел дальше. Остановился у Лилиного дома на перекрестке, где дорога, если шагать на лево - уходит за околицу, на ферму, а направо - в деревню. Я стою, озираю окрест, вдыхаю свежий утренний воздух и вижу выскакивает Костенька в не застегнутой нараспашку рубахе. Костенька посматривает в мою сторону, но меня не приветствует и то… ко мне как бы рванет, а то назад припустит, то встанет; и вижу, что пристально и зло смотрит на меня. Костенькины манеры я изучил и то, что наблюдаю, тем ни капельки не удивляюсь, т.к. знаю, что это всё входит в рамки поведенческого стиля Костеньки. Меня осенило: сейчас Костенька башню пойдет включать – это его ежедневная работа и ежедневная обязанность, за которую он получает тысячу рублей от Капустенской сельской администрации. Вот, думаю, я сейчас от нечего делать с Костенькой до башни и прогуляюсь! И большим пальцем эмитирую нажатие кнопки насоса, мол, пойдем башню включим. В ответ на мою жестикуляцию Костенька зло выкрикнул:
« - Чего?!» - А немного погодя другой окрик: «Чего тебе там надо?»
Стою и не пойму Костеньку, но явно вижу, что он сегодня не с той ноги встал.
Пошел к нему. Подхожу, здороваюсь, но странно: Костенька не расположен к рукопожатию. Да что за черт-возьми? Что случилось?
- Что? – снова зло, глядя на меня, заговорил Костенька, - и ты меня подсидеть вздумал?
Много вас таких-то! Не ты тут первый стараешься вышвырнуть меня с этого места…
Я смотрю, как у нас в таких случаях в деревне говорят, очекурело на Костеньку и думаю: он это или не он?! Но передо мной стоял мой друг детства, близкий сосед Костенька Младший, только уже беззуб и сед, с которым в юности столько почудили и погуляли. Тут у меня сам собой вырвался смешок, глядя на Костеньку, который был похож в тот момент на разъярившегося, драчливого петуха.
- Кость? Ты или раньше времени постарел, или что-то в тебе изменилось… и тоже сгоряча подумал: «Больше у меня в деревне… никого нет».
***
Лариса пришла к нам погулять. Свечерело. А я напротив отправляюсь к Костеньке, посмотреть телевизор. Наш, в связи с дождливой и ветренной погодой совсем расстроился и не хочет показывать, но все его «нежелание» связано исключительно с антеной. Нашему старенькому «Рубину», перекочевавшему из Ноябрьска в деревню Будилиха почитай 27 лет. И он все ещё показывает. А мы все говорим, что у нас бытовая техника плохая. Сами мы «плохие»!
Мы с Костенькой смотрим «Вести» и по-своему комментируем показываемые по телеящику сюжеты. Практически на всё выливается наш словесный негатив. Настолько все сделалось невосприимчивым и лживым, а кое-что и гадким, что даже хорошие сюжеты вызывают некоторое отторжение, показушность и очковтирательство. Все воспринимается как бы в серых тонах.
Вскоре я засобирался домой. Костенька пошел меня провожать. Как обычно он встал в дверях, а я на лужаечке близ крылечка.
- И в этом скворцы живут? – показываю на ближний скворечник в нашем бывшем огороде, где стоял некогда мой родной дом.
- Да везде… во всех живут. У нас даже за залобанком поселились.
Услышав, слово «залобанок» я рассмеялся. Вот произнеси я это слово у себя на стройке – представляю, как бы на меня посмотрели!
Ухмыльнулся и Костенька:
- Ну, да… по-научному: фронтон.
- Да нет! Давай уж залобанок! А! По нашему! По-старорусски! Ну… бывай!
СТАТУС-КВО
Этим пасмурным, прохладным, но не дождливым утром я прояснил некоторые детали
в отказе Борисыча помочь Костеньке колоть дрова. Оказывается Костенька, кроме сена,
жертвуя своей далеко не крепкой поясницей, помог Борисычу вытащить из земли огромный пень присосаннный талым, распустившимся грунтом. Костенька в это время колол дрова; а дрова его лежат аккурат напротив дома Борисыча – через дорогу. Дровокол, приклонив голову и приложив указательнй палец к губам, тихо заговорил:
- Вот так же как сейчас колю дрова, - полушепотом произносит Костенька, - слышу калитка скрипнула. И вижу краем глаза Борисыч выходит; но выходит осторо-ожно, выходит так, будто зверя или птицу скрадывает. И… шмыг в огород, чтоб я его не увидел да не окликнул! Обычно-то он меня окликает и здоровается. А тут нет! – погоди, брат! Да ведь я в шу-утку ему про дрова-та брякнул, а он всерьёз принял! да еще и объясняться начал, что, мол, в детстве дров до ублёвы накололся, да потом взрослей стал так на работе кувалдой намахался. И здесь вроде как Костенька оправдывал поведение Борисыча в отношении его, но закончил свой рассказ довольно иронично:
- О-о-о, он крендель ещё тот… - В этом месте Константин взмахнул колуном и красиво и резко рассёк кряж напополам. Выдохнул и продолжил:
- А тот, - кивая в сторону дома Геннадия Иваныча (полковника), - купил колун за три тыщи и не знает как им передо мной похвастаться. Подходит ко мне и говорит:
- У тебя, Кость, какой колун-то?
- Да вот, какой-то такой… не колун, не топор, что-то среднее, но колет хорошо.
- А я за три тыщи канадский в Нижнем взял.
- Да хоть за пять возьми, - прервал я Костеньку, - ведь он сам колоть не будет.
- Это верно.
- Верно-то верно, но скорей всего, что этот колун китайский, а не канадский,
с пластиковой ручкой. У нас с такими ручками на работе кувалды закупили. Так они (ручки) ещё и длиннющие черт бы их побрал. За конец рукояти берешь, то часто промахиваешься, опять же потому, что черень-то уж слишком длиннён. Между ног просовывать да ударять, так коки можно случаем отбить, да и замах не тот будет.
В этом месте Костенька в свойственной ему манере ухмыльнулся, а я на полном серьезе продолжил:
- Уродство! Полнейшее уродство! Неужели уж мы не в состоянии кувалд наделать? И таких, какими мы привыкли всегда работать. Те, которые удобны и привычны именно в наших руках. Вот дай немцу наш обыкновенный заступ, так его, наверное, и силой не заставишь в руки-то его взять, не то что им работать. А почему я должен работать его инструментом, который мне крайне неудобен? Вот в этом и заключается наш парадокс. И ни к кому по этим мелочам не достучаться. А ведь все нормальности, весь человеческий позитив: это и работа, и сама жизнь, в принципе, и состоят из этих мелочей.
И я все больше замечаю, что это делается всё как бы специально и в назидание нам неразумным. Размывается наш менталитет и наша производственная культура. Ведь не зря ту же лопату еще и называют «орудие труда» О-ру-ди-е! Не правда ли: сильно звучит? Быть может, и в этом орудии заключён и сокрыт код нашей нации и нашей культуры, который мы должны и обязаны беречь как зеницу ока. То есть: Народ, потерявший свою Веру, самобытность и Культуру попросту исчезает… Так что, несмотря на наше, кажущееся величие, мы можем просто-напросто раствориться; уйти как вода в песок. И никто об нас, смею заметить, не заплачет, а кое-кто и порадуется. Так вот, это орудие должно соответствовать нашему складу ума, и нашей привычной и своеобразной культуре, повторился я. Я не успел закончить свои нехитрые импровизированные измышления, как Костенька вдруг едко хихикнул и произнес:
- Статус-кво!
- Вот-вот! Его-то нам и надо восстановить в полной мере; крупномасштабно и всеобъемлюще. Иначе мы – бандерлоги…
Рассказывая о хвастовстве полковника «китайским» колуном, Костенька непременул
вспомнить и про Игоря Львовича. Костенька давно в сердцах зол на Кобозова. Кобозов
забрел как-то в нашу Забегалиху, забрел по одной простой причине, чтоб одолжить у Геннадия Ивановича денег. А Геннадий Иваныч возьми да подпряги Львовича на сборку теплицы. А это работа нудная и длительная. Кобозов понял, что это растянется надолго, сразу же приврал, что скоро за ним приедут из района, и он уедет туда работать.
- Да никуда он не уедет! – горячо заговорил Костенька. – Он посмотрел на часы и понял, что Ольга скоро откроет магазин, наберет красного и закроется у себя в доме.
Ох, и трепло! Так когда у полковника домомничал, так того извел всего своим враньем.
Полковник из Нижнего звонит ему – дозвониться не может. А он телефон отключит и гульванит. Приезжает, спрашивает: «чего не отвечаешь?», «телефон потерял». Иваныч ему другой, плохонький дает. Так все равно врет по той же схеме. Вот ведь … человек! Улаживая в поленницу очередную расколотую плаху, и всматриваясь на вдали идущего прохожего, Костенька заговорил себе под нос как-то некстати и не в тему:
- А Иваныч-то одеял навез в дом и все с белыми бирками и штепмпелями «МО».
В этом месте я возьми да в шутку и поддакни:
- Нагрёбся поди, пока служил…
Костенька будто этого и ждал.
- Так неужели нет! Теперь все гребут! На этом он закончил и далее продолжил повествовать про Кобозова.
- А тот раз нажрался и уснул прямо у Иваныча в кровати. Уснул! – многозначительно и с вывертом произнес это слово Костенька, - да и одеяло МОвское-то обоссал! Понес его стирать. Выстирал и назад его Иванычу в руки и отдал. Нет бы, к примеру, тайно подсунуть. Так ведь лично в руки положил. И что характерно – тот взял! Вот неужели бы ты, к примеру, уделанное кем-то одеяло назад взял да к тому же казенное?
- Да никогда в жизни!
- А он забрал… И это о многом говорит.
***
ПРИРОДНО-ОХОТНИЧЬИ ЭТЮДЫ
Я подходил к большому лесу, когда солнце, вспучившись над дальней кромкой леса
восточной стороны, готово было вот-вот показаться в своем великолепии и изяществе.
Этот момент, момент восходящего солнца, для меня всегда был привораживающим и занимательным. Вот оно показало свой краешек. Проходит буквально какая-то минута
и этот краешек (краюха) на глазах прирастает и увеличивается, заполняя небо и самим собой и своим изумительно красивым отсветом.
Я шагаю дальше по лесной, с детства знакомой мне дороге. Весна в самом разгаре.
Где-то рядом в молодом, выросшем на бывшем колхозном поле березняке, токуют тетерева. Поют на разные голоса лесные птицы, возвещая это прекрасное утро. Цель моего похода набрать сморчков и вечером в теплой домашней обстановке их пожарить.
Сморчок - удивительный гриб! Они появляются, как только сходят снега, вместе с подснежниками; и появляются исключительно на бывших вырубках у пней.
В нашем (смешно сказать «в нашем» он давно уже не наш, а неизвестно чей) лесу
вырубок и новоявленных полян теперь предостаточно. Лес выхолащивают так, что (как ни банально будет сказано) только щепки летят.
И вот я на вырубке, бреду от пенька к пеньку, высматривая эти интересные по форме
и содержанию грибы. Явно, что сморчком его назвали, за чрезмерно сморщенный и рельефный вид. А содержание его или точнее будет сказать нутро довольно полое и водянистое. Ага! Вот он притулился у пня бледно-желтенький и симпатичный.
А вот коричневый и шарообразный. Красота! Немного, но один за одним находятся и попадают ко мне в пакет. Когда я их насобирал с десятка полтора, то понял, что насчет жарева можно не переживать – оно получиться.
Попадаются и строчки. Это разновидность сморчка. Он произрастает ластушком
(кругленьким) и по размеру (объёму) меньше чем сморчок. Кстати, в книгах о природе
и, в частности, о грибах, заметил, что ученый люд называет эти грибы противоположно народным прозваниям, то есть сморчок - строчком, а строчок – сморчком. Почему так – непонятно. Ведь их «изваяния» и формы говорят сами за себя. И в народе их именуют именно так, а не иначе. Непонятно почему наши ученые передёрнули название этого полезного и вкусного гриба? Но… вернемся к природе! Надо мной пролетает кукушка и её – не то далекое, загадочное и зачарованное «ку-ку», а близкое, раскатистое, явное, расплескивается окрест радостно, небывало и животрепещуще.
В низинах вырубок взрастает подснежник. Его, еще не раскрывшиеся склоненные белые головки радовали глаз и тоже возвещали о весне, утверждали её и превозносили
своей первозданностью, смелостью и красотой.
Солнце уже взошло, когда я возвращался домой с почти полным пакетом грибов.
К этому времени светило, находясь в вышине, уже растеряло свои чарующие ярко-красные тона и было почему-то совершенно светлым, даже не имея оттенков. Птицы продолжали возвещать утро, подчеркивая своими звонкими голосами зарождение всего нового и восхитительного в нашей богатой и красивой природе.
Ещё вчерашним вечером пронизывающий, холодный ветер стих, но настоящего тепла так и не было. А под самую темноту становилось особенно прохладно. Мы стояли с Пашей Морозовым на вальдшнепиной тяге, и меня все более и более охватывал холод.
Он пробирался под одежду, тело коченело, руки зябли. Обещанный синоптиками
заморозок до – 5градусов на почве спускался на землю стремительно и всеохватно.
Вальдшнепы почти не тянули. Я смог выстрелить всего лишь раз и то мимо. Паша не сделал ни одного выстрела. Полная светлая Луна висела в небе, тускло освещая, погружающийся стремительно в темноту окрест.
И можно было стоять еще и еще и запросто стрелять вальдшнепов, но как я уже сказал,
из-за холода лёта не было. Так мы и ушли домой ни с чем.
А вот следующий вечер был приятным и особенным. Особенным, в плане вечернего неба, по которому плыли клочковато-мелкие облака с синеватым и синевато-сиреневым
оттенком. Я пришел на вальдшнепиную тягу в полной амуниции и теперь мне никакой холод не страшен. К тому же немного потеплело. В этот раз вместе с ружьем я прихватил ещё и фотоаппарат. Дело в том, что именно в эти сутки Луна, по словам профессионального астронома, выступающего по радио, будем максимально приближена
к Земле. Вот её-то я и нацелился сфотографировать.
Я встал на углу большого леса, и стал ждать перелёта вальдшнепов. Но не единого не пролетело за всю тягу. Сфотографировал причудливое вечернее небо. Листва на березках
все такая же: бледно-зеленая и небольшая. Но видно, что с каждым днем зеленых красок всё прибывает и прибывает. Зеленая травка пробивается сквозь пожухлые, слежавшиеся
прошлогодние травы.
Постепенно смеркалось. Пролетел майский жук. Он напомнил мне как в детстве
за околицей мы гонялись за ними с метелками с раннего вечера и до темноты. Это было так азартно, захватывающе и весело, что не передать. Присутствовал и дух состязательности: кто больше наловит! И много всего ещё прекрасного запомнившегося на всю жизнь было. И теперь с юморком приходится констатировать: «Это было так недавно! \Это было так давно!»
Постепенно с юго-запада стали наплывать тонкие сплошные тучи и закрывать небо.
От деревни быстрыми шагами шел путник. Конечно же, это Паша. Паша быстро прошел заросшее березняком поле и вот он стоит возле меня. Посовещавшись, решили встать на газопроводе. Но и там лёта не было. Тогда мы решили выйти на дорогу. Я вдруг заметил, сквозь небольшие разрывы туч пробивается Луна, быстро достал фотоаппарат и заснял тот пробившийся сквозь тучи отсвет. Затем на углу большого леса, куда мы в очередной раз перешли с Пашей, мне удалось сделать ещё пару снимков небесного светила, полностью вырвавшегося из-за туч на очень коротенькое время; как она снова была поглощена проносящимися по небу синюшными, мрачными тучами.
Немного постояв, мы пошагали с Пашей домой. Паша звал меня утром покараулить в скрадке тетеревов, но я отказался.