Справедливость для казака - в сабле

И.С. Собченко







Справедливость для казака - в сабле
(исторический кинороман)







Москва
2017 год


2


Настоящая книга представляет собой авторскую версию о национальной войне украинского народа под руководством Хмельницкого против вооруженных сил шляхетской Польши.
Хмельницкий организовал народную армию, которая подчинялась единому военному руководству, была тесно связана с восставшим народом.
После  освободительной войны украинского народа под руководством Хмельницкого началась новая эпоха истории Украины – эпоха возрождения украинской державности.

































3


Предисловие

Богатые киевские земли по обеим сторонам Днепра с важными торговыми путями и многочисленным трудолюбивым населением издревле занимала центральное место в захватнических планах Польши.
Начиная с того времени, как княжеское Киевское государство по причине междоусобицы начало ослабевать, поляки неоднократно пытались захватить его земли и его центр – Киев. В XI-XII веках им несколько раз был дан отпор. Особенно надолго памятный разгром получили польско-литовско-венгерские захватчики в 1245 году от князя Галицко-Волынского княжества Данилы Романовича..
В XIV веке Галицко-Волынское княжество было ослаблено непрерывной борьбой с татарами и оказалось изолированным от остальных русских земель. Этим снова воспользовались враги украинского народа. Во второй половине XIV века поляки захватили Галицию, а Литва – Волынь, Чернигово-Северскую землю, Киевщину и Брацлавщину. В XV веке польские захватчики заняли Подолию. В это же время Ивану III удалось отвоевать у Литвы Черниговщину и Северскую землю. Польша и Литва объединились в одно государство по Люблянской унии 1965-года, и это позволило им объединенными силами захватить украинские земли и распространиться по всей Украине.
В XVI веке татары беспрерывными набегами опустошали киевские земли по обеим сторонам Днепра. Приднепровье было превращено в пустыню, обезлюдело, одичало и заросло. Граница проходила по линии Каменец-Подольск, Брацлав, белая Церковь, Киев и Черкассы. На юго-восток от этой линии простиралось так называемое “Дикое Поле” -  безлюдные, но богатые степи.
В этот период Польша была феодально-дворянской республикой, основанной на эксплуатации и угнетении крестьян.
Захватив Украину, польские паны, прежде всего, отнимали земли, луга и леса, уничтожая крестьянскую общину. Паны окончательно закрепостили всех крестьян. Крепостническая эксплуатация непрерывно возрастала. Экономический и политический гнет дополнялся национальным и религиозным угнетением. Паны издевались над украинским народом. Католические попы и иезуиты силой заставляли украинцев принимать их веру. Жизнь украинских крестьян стала “хуже каторжников на галерах”, - писал один из современников.
В тяжких условиях находились и мещане городов. От невыносимого панского ига крестьяне и мещане Волыни, Подолии, Галиции и других мест бежали в “Дикое Поле” (так назывались на юго-востоке безлюдные, но богатые степи), заселяли его и поднимали целину богатых степей. Эти беглые люди стали ядром позднейшего казачества.
Вслед за трудовым людом в “Дикое Поле” двинулась польская шляхта. Она объявила заселенные уже земли к югу от Белой Церкви своими и стала их раздавать своим магнатам и шляхте. Крестьянская община уничтожалась, крестьяне превращались в крепостных.
Бескрайние богатые степи Приднепровья, где еще не хозяйничала шляхта, привлекали к себе массы угнетенного люда, бежавшего от панского гнета. В степях они
4

промышляли охотой, рыболовством, пчеловодством. Эти степные промыслы назывались казакованием, а жители степей – казаками.
Жители степей начали называться казаками. Они, помимо степных промыслов, ходили в походы против турок и татар, несли службу в дружине пограничного старосты и прочее.


***
В процессе заселения земель казацтво организовалось и создало свой боевой центр – Запорожская Сечь. Местоположением Сечи было нижнее Приднепровье. Запорожская Сечь, благодаря многочисленным рукавам, камышовым зарослям и порогам Днепра представляла собой прекрасную позицию для обороны против могущественного неприятеля, особенно когда ее защищали опытные и умевшие приспосабливаться к местности воины. Неудивительно поэтому, что польская и турецкая армии редко осмеливались атаковать Сечь.
Большинство казаков были отличными наездниками, однако наиболее сильны они были в пешей схватке, особенно если решали обороняться двойным рядом сцепленных телег, которыми они прикрывались, как валами. Разорвать это построение их противникам удавалось очень редко. Иногда за неимением телег казаки перевязывали за рога и хвосты рогатый скот. Сражались они всегда без всякой брони, в своей обычной одежде.
В 1578-ом году король Стефан Баторий организовал из среды казаков специальный полк, находившийся на постоянном жаловании у правительства (на время войны с Москвой жалование повышалось и достигало 15 злотых в год и кафтан каждому). Штатные казаки заносились в особый список, “реестр”, вследствие чего они получали название реестровых. Судить их могли только по соглашению с их старшиной, да и то лишь за убийство и насилие, с них не взыскивали налогов и т.д.
Политика Стефана Батория была построена по старинному римскому принципу – разделяй и властвуй. Король надеялся таким путем привлечь на свою сторону наиболее влиятельную часть казачества. Но этот  расчет удался лишь отчасти. Реестровые тоже были неоднородные. Казацкая старшина и рядовое казачество – это были две различные социальные группы. Противоречия между этими группами играли крупную роль в борьбе украинского народа за свое освобождение. С конца XVI века начинается длинная серия кровавых войн, которые вело казачество против внешних и внутренних врагов украинского народа: против турок, татар и поляков.
В этот период казачество научилось уже не только отражать свирепые набеги татар и турок, но и жестоко мстить врагу за резню и опустошение. Часто флотилия казацких “чаек” выруливала на Днепр и отправлялась в морской поход громить берега Крыма. Иногда казаки переплывали Черное море и высаживались в Малой Азии, близ Анатолии, а  иногда и под стенами Константинополя.
Турция и Крым злостно протестовали перед польским правительством против этих набегов. Разорять Украину – это им казалось в порядке вещей, но ответные удары казаков представлялись им вовсе нестерпимыми.

5

В девяностых годах XVI столетия польскому военачальнику Жолкевскому было поручено “смирить казацкое своеволие”. Украинский народ подвергся страшному террору. Всюду искали казаков, сжигали дома заподозренных, вешали, сажали на кол, до смерти пороли плетьми.
Однако Польша втянулась в изнурительные войны одновременно с московским и турецким государствами, ей было уже не до казаков, напротив, она нуждалась в их помощи. В 1621-ом году казацкий гетман Конашевич-Сагайдачный привел на помощь полякам сильное войско, благодаря которому была одержана решительная победа над турками под Хотином.
В 1624-ом и 1625-ом годах казаки несколько раз подплывали к Константинополю, набирали огромную добычу и наводили панику на турок. Турецкое правительство вновь забросало Польшу ультимативными нотами, в результате которых Украина подверглась новой карательной экспедиции. Шляхта изощрялась в издевательствах над украинским народом.
Безудержный террор мог или задавить народ, превратить его в рабов, или воспламенить до ненависти. Паны надеялись на первое, но случилось второе.
В 1630-ом году на Украине разразилось восстание под предводительством Тараса Трясило. Поляки потерпели сильное поражение и были вынуждены к некоторым уступкам. Оправившись, они принялись за старое. Тогда казачество поднялось снова. В 1637-ом году началось новое восстание, во главе которого стали Павлюк, Остряница и Гуня. Восстание окончилось неудачей: польские военачальники Потоцкий и Ляндскоронский подавили его с беспримерной жестокостью. Но в следующем же году вспыхнуло новое восстание: на этот раз во главе движения стоял гетман Остряница. Поляки потопили в крови и это восстание.
Неудачи казаков преследовали, так как они действовали недостаточно организованно, а главное – не сумели поднять за собой широкие массы – крестьянство и мещанство.
“Казацкое первенство” было придушено, но не было, да и не могло быть задушено совсем. Слишком много притеснений испытывал украинский народ и слишком свободолюбив был он.
После поражения крестьян в 30-х годах XVII века на Украине панский гнет усилился еще более. Положение крестьян и казаков стало невыносимым. Реестровых казаков паны закрепостили и ограбили. В “Летописи самовидца о войне Хмельницкого” неизвестный автор писал: “ни чести, ни славы им (реестровым казакам) не было, и жизнь их сталась хуже турецкой неволи. Тогда у казака едва ли что собственное было в доме его, это жена, опричь жены ничего. До великого убожества казачество пришло”. Национальный и религиозный гнет усилился.
Против польских панов в 1648-ом году вновь восстали украинские крестьяне и казаки. К восстанию стали присоединяться реестровое казачество и крестьянство. Началась большая освободительная война украинского народа с магнатско-шляхетской Польшей. Это была прогрессивная справедливая война. Украинский народ боролся за свое существование. Эта война подрывала мощь реакционнейшего польского феодализма. Естественно, что гребень революционной волны должен был вынести вождя восстания, и

6

что в недрах народа, столь богатого энергичными и даровитыми натурами, и нашелся человек, который сумел справиться с выпавшей ему исторической ролью.
Таким человеком оказался чигиринский сотник Зиновий – Богдан Хмельницкий.









































7


Глава   первая

I

Наиболее распространенной версией является та, что Хмельницкий происходил из украинского мелкошляхетского рода, имевшего  герб “Абданк”. Глава семейства, Михаил Хмельницкий, служил у коронного гетмана Польши Жолкевского в Жолкве у Львова, потом у зятя Жолкевского – Яна Даниловича.
В 1605-ом году Михаил Хмельницкий был назначен урядником Чигирина. За верную службу получил во владение хутор Суботово, расположенный недалеко от Чигирина.
В этом хуторе, Суботово, 27-го декабря 1595-го года в семье Хмельницких родился сын, которого нарекли Зиновием. Однако имя Зиновий не было популярным, мальчику было наречено второе имя Богдан, под которым он был наиболее известен. Версия второго имени исходит от отца, Михаила Хмельницкого, у которого долгое время не рождался сын, и когда он, наконец, появился, обрадованный отец назвал его Богданом, то есть “Богом данным”.
Мать Зиновия была казачкой и, скорее всего, звалась Агафьей (хотя это также может быть второе имя, даваемое после перехода в монашеский чин, девичье имя ее Матрена).
Впоследствии после смерти мужа, в 1620-ом году, она вышла второй раз замуж за шляхтича, “королевского солдата” Василия Шишко-Ставицкого. Этот брак матери Зиновия со шляхтичем свидетельствует в пользу ее собственного благородного происхождения. Муж пережил ее. Он служил в армии Речи Посполитой в Белоруссии.
Был у Зиновия и брат по матери Григорий, переселился в Белгород в 1649-ом году, где женился на вдове, которая имела четверых детей.


II

Детские годы Зиновия проходили в Чигирине. Подросток был худощав, высокого роста. Его загорелое от солнца и ветра веснушчатое лицо было еще совсем юным, хотя он далеко не по-детски, серьезно и внимательно наблюдал за всем, что происходило вокруг. С таким подростками, как он,  толпился возле кобзарей. Ребята в большинстве своем были без штанишек, в длинных полотняных сорочках. Зиновий носил сорочку из тонкой, не домотканой материи и коротенькие штаны из бордового бархата, с поясом, украшенным большой блестящей бляхой.
Он понимал, что именно эта бляха вызывала у мальчишек зависть и неприязненное чувство. И мальчик старался прикрыть то одной, то другой рукой этот предмет зависти. Ему хотелось быть с ними вместе, в толпе окружавших кобзарей.
Толпа не заметила, откуда появился отряд надворных казаков. Среди них был отец

8

подростка, который прокричал:
- Разойдись! Нечего здесь бездельничать!
- Папа! – обратился мальчик к отцу больше для тог, чтобы показать присутствующим ребятам, какой большой начальник его отец, - мы только слушали пение.
- Уходи, Зиновий, домой! Сию минуту... Бродишь тут среди толпы вот этих сопливых сорванцов... Ну-ка, вы, голопузые, марш к своим матерям! Не то велю казакам...


III

На дворе Чигиринского староства стояли на привязи несколько лошадей. Среди оседланных коней, на котором джуры (слуги) ездили, выполняя поручение подстаросты, находился и Карый, жеребчик Зиновия. Мальчик отвязал его и вывел на середину двора, к колодцу, возле которого на каменных упорах стояло большое деревянное корыто. Он всегда пользовался им, чтобы с него вскочить в татарское седло на своего резвого жеребчика.
В это время во двор вошел отец в сопровождении двух казаков.
Отец сказал что-то одному казаку и тот подошел к сыну. Молча помог Зиновию взнуздать Карого, и сесть в седло.
- Поезжай домой, - скомандовал отец. - Да смотри мне, со двора ни шагу!
От удара ногой конь встал на дыбы, но мальчик уже опытный наездник, только крепко вцепился в загривок. Выехав за ворота, он пришпорил жеребчика. Тот, что есть силы, поскакал по дороге. Карый хорошо знал эту дорогу, им не нужно было управлять.


IV

Матери Зиновия шел тридцать первый год. Постоянно задумчивость, давняя борьба чувств отражались в глубине ее карих, всегда добрых и в то же время выражающих непоколебимую решимость глаз.
Она с родителями до замужества жила в Переяславле и мечтала о суженом, равном ей казаке, но посмела ослушаться родителей, вышла замуж за Михаила Хмельницкого. Матрене не был противен красивый Михайло, старше ее шестью-семью годами, но ей нужно было бросить Переяславль и уехать с мужем в Чигирин, которого отправляли для колонизации нового чигиринского староства. Там же гетманом Жолкевским была выдана грамота на владение новым хутором и клочком земли возле реки Тясмин. В Чигирине у него новым хозяином стал зять Жолкевского.  Последний разрешил самому Хмельницкому выбрать место поселения.
По существу, это была безвозвратная ссылка, закрепленная мелкой собственностью – хутором. Матрена назвала его Суботовом в честь последнего дня недели, который оказался и последним свободным днем ее молодой жизни.

9

Свою жену Михайло уважал. Матрена прижилась на новом месте, вскоре родился
сын и она была поглощена заботой о нем, словно и забыла о Переяславле.
Время шло. Зиновий рос на ее глазах смелым, любознательным. Как взрослый, по-казацки лихо ездил на коне.
Хмельницкие твердо осели в Суботово, на собственном хуторе. Только об одном Матрена просила мужа – чтобы не заставлял ее принимать униатскую веру и не отравлял душу ребенка католицизмом. Между тем, Михайло мечтал сделать сына католиком. Тогда и его бы ждала должность подстаросты, шляхетские почести, королевские привилегии. Всего этого невозможно достичь без усердного труда, без преданности католицизму.


V

В один из летних вечеров в Чигирине на ночь возле староства остановился отряд польских жолнеров. Жолнеры всю ночь пьянствовали, а наутро возле сортира было обнаружено тело полковника. Жолнеры обвинили в смерти их полковника местных жителей. Хмельницким был объявлен розыск виновного – поиски были без результата. О смерти полковника донесли корсунскому подстаросте Даниловичу. Тот объявил, что сам поедет и разберется со случившимся.
В Чигирине стояла мертвая тишина. Ни одна хозяйка не выходила на улицу, не сзывала своих кур. Впрочем, во дворе, несмотря на проливной дождь, прохаживались казаки, вели разговор, кому понадобилось задушить полковника? У всех на уме один ответ – задавили его сами жолнеры.
Накануне приезда подстаросты, после обеда, во двор чигиринского староства с шумом въехал отряд из двух десятков сорвиголов-казаков во главе с молоденьким и вертлявым подпоручиком коронных войск. В старостве подпоручика Лаща не знали, хотя сам Михаил Хмельницкий помнил его. Он встречал этого льстивого баловня в имении пана подстаросты. Он был братом жены князя Романа Ружинского.
Прибыв в Чигирин, этот двадцатилетний подпоручик сразу же принялся наводить порядок от имени старосты, он велел перевезти тело задушенного полковника в православную церковь. А когда батюшка стал возражать, молодой шляхтич собственноручно отстегал его нагайкой и прогнал с церковного кладбища.
Взяв с собой десяток таких головорезов, Лащ пустился по городу, ища среди мещан-осадников виновных, не щадя ни женщин, ни детей, разбивая скрыни с приданным будущих невест. К удивлению жителей, он действовал осмотрительно: грабил только мещан, особенно тех, что не слишком дружно жили со своими соседями. А самих казаков не трогал, проезжал мимо их дворов.
И зашумел Чигирин! Вначале женские вопли прорезали влажный воздух. Потом разнеслись протестующие возгласы мужчин. Когда же прозвучал первый выстрел, Михайло Хмельницкий вынужден был сесть на коня и ехать наводить порядок, в ожидании подстаросты.
Навстречу ему уже неслись головорезы Лаща во главе с самим подпоручиком. Сумки лащевских казаков были набиты пожитками и ценностями, награбленными у
10

мещан. А за их спиной, сквозь пелену дождя, пробивалось зарево первого пожара.
Хмельницкий поехал в ту сторону, где разгоралось пламя, не столько тушить пожар, сколько предотвратить возмущение чигиринских казаков – вдруг головорезы Лаща подожгли и их поселок. Полковники реестровых казаков в это время находились в Киеве, а сотники разъехались по своим домам.
Прибыв к месту пожара, Хмельницкий уточнил, что горит дом мещанина, попросил соседей внимательно смотреть, чтобы пожар не распространился на другие дворы.
Весть о бесчинствах подпоручика, как искра, облетела весь Чигирин. Гнусный поступок Лаща, словно нападение крымских татар. Возле здания староства, куда прискакал Лащ, быстро начали собираться люди. Поднялся шум, послышались угрожающие выкрики. В это время и подъехал Хмельницкий, немного успокоив собравшихся, он пробрался в дом, чтобы вразумить взбешенного подпоручика.
- Пусть будет по-вашему, пан подпоручик... Берите власть в свои руки, руководите, но не оскорбляйте почтенных чигиринцев... Буду жаловаться подстаросте Даниловичу. Мы уже встречались с вами у его милости, надеюсь, он рассудит нас.
Вскочив на крыльцо, разозленный молодчик, брызгая слюной, что-то кричал, ругался, а потом вдруг схватился за саблю.
- Разойдись! - кричал шляхтич... - Бунтовать, бездельники, решили, пся кров?! Сожгу, всю дорогу, вплоть до Черного шляха, утыкаю свежими колами с гультяями.
Красный, будто обваренный рак, истерически выкрикивая бранные слова, он, то выдергивал саблю из ножен, то снова с остервенением вдвигал ее обратно.
Чигиринцы стали покидать двор староства. Пожар меж тем утихал.


VI

Зиновий своими глазами видел, что творили казаки подпоручика Лаща, не понимал их наглости, собирался расспросить отца.
Но отцу было не до этого.
Наконец, в Чигирин прибыл и сам подстароста, пожилой шляхтич, разбитый и утомленный долгой ездой в карете. Вместе с ним приехали и другие чины Корсунского староства, среди которых были и два сотника Чигиринского полка.
Выслушав доклад Хмельницкого о нарушении государственного порядка в Чигирине, подстароста лишь безнадежно, даже, как показалось Хмельницкому, как-то недоверчиво отмахнулся, потребовал, чтобы его не беспокоили до утра.
Но подпоручик Лащ не утихомирился. Еще с большим шумом, хотя с меньшей наглостью, разъезжал он по Чигирину, устраивал на постой прибывшие войска.


VII

На крыльце дома Михайла Хмельницкого затопали ногами несколько человек,

11

забряцали кривые турецкие сабли. Хозяин открыл дверь и спросил:
- Кого Бог послал? Прошу, заходите!
- Бог или нечистый, все едино, пан Хмельницкий. Сами явились.
- Здесь будем говорить, или в дом зайдешь? Только бы не разбудить семью.
- Думаю, пан Михайло, что будить все-таки придется. А если вы имеете в виду сына, то... Свет не нужен, лишнее беспокойство. Почтение дому сему!
- Что-нибудь случилось, пан Яков? – спросил Хмельницкий прибывшего к нему молодого атамана, одного из самых непокорных казаков.
- Чтобы не сглазить, можно сказать, пока еще не случилось, но... и все-таки случилось, - Яков обернулся и крикнул в раскрытую дверь: - Давайте сюда, хлопцы! Вот это приехали по-дружески предупредить пана урядника и ... казака вашего привезли. Вашему мальцу уже казаковать захотелось. Насилу справились с ним, взяли его в челне, с больной женой Богуна был... Самого Богуна взяли по подозрению причинения смерти польскому  полковнику. Он сидит в подвале староства.
Казаки ввели Зиновия в комнату, он наклонил голову, прошел мимо Якова. Он был в крайне угнетенном настроении, но в то же время отец заметил в лице сына выражение какой-то твердой решимости. В этот момент через боковую дверь тихонько вошла испуганная Матрена. Взглянув на сына, мать схватилась руками за голову и невольно ахнула:
- Зинько мой!.. Ну что ты наделал?!.. – и она умолкла.
- Вот я и говорю, матушка, вздумалось мальцу казаковать, собирался уплыть вместе с братьями на судне, - снова объяснял Яков, показывая рукой на Зиновия.


VIII

Зиновий уже давно сдружился с местными пацанами. От них он узнал, что взяли Богуна, ему грозит наказание и его жене. Поэтому Зиновий сам уговорил ее увезти к ее знакомым. Ночью, когда дома все спали, он и отправился на Тясмин, где его уже ждала жена Богуна.
В это время там и появились казаки во главе с Яковом. Скрутили они его и отвели домой.


IX

Стараясь скрыть свою растерянность, Михайло Хмельницкий сел рядом с Яковом.
- Все может быть... Хлопчик жилистый, дай Бог ему здоровья. Ненароком прихватили мы его, чтобы возвратить в семью, пан Хмельницкий. А у нас к вам дело посерьезнее... Казаки послали предостеречь вас...
- Предостеречь?
- Да, вам угрожает опасность...

12

- Что случилось? Если этот молокосос Лащ сболтнул что-нибудь спьяна... – раздраженно произнес хозяин.
- Вооружимся, пан Михайло, терпением. Прошу выслушать меня спокойно. Сегодня днем... собственно, перед вечером выкрали тело презренного предателя католика. Покойник с камнем на шее уже кормит раков в Тясмине. Виданное ли дело, чтобы мерзкого вероотступника, да еще такого подлого человеконенавистника класть в православном Божьем храме. А сделано это было с умыслом, чтобы паписты чигиринскую святыню да нас не обратили в униатство.
- Какое кощунство, какое глумление над мертвым. Можно было бы вместе с батюшкой написать жалобу.
- Действовали, пан Хмельницкий, как умели. Но охране уже известно, что покойник исчез из церкви. Богуна мы освободили. Его и его жену, вместо вашего сына мы посадили на галеру. Шляхта еще не знает об их бегстве, но уже лютует в старостве. Наши люди прослышали, что пану Хмельницкому угрожает баниция (изгнание), только за похищение полковника... А за бегство Богуна, как пить дать присудят пану кол...
Михайло вскочил со скамьи и закричал:
- Боже мой! Где же была стража? Наверное, там была схватка? Я должен немедленно ехать в Чигирин.
- Как раз этого вы, пан Хмельницкий, и не сделаете! Мы приехали сюда, чтобы предложить пану уряднику помощь, казаки могут переправить вас вместе с семьей поближе к Подолии.
- Переправить? Почему это я, представитель королевской власти, должен скрываться от правосудия, когда на землях староства совершается преступление? Это безрассудство.
Из опочивальни в переднюю вышла хозяйка. Она слышала, как горячился муж, и решила вмешаться в разговор.
- Стоит ли так нервничать, пан Михайло? Ведь человек это не сам выдумал... На площади Чигирина уже торчат острые колы... Пан подстароста должен посадить на них кого-нибудь, если не устерегли осужденных преступников. Остается батюшка Кондратий да еще...
- К тому же батюшка Кондратий еще вечером отправился на Сечь. Остался один пан урядник, ему и придется отвечать за всех.
Михайло Хмельницкий согласился с Яковом, что его семье оставаться в Суботово невозможно.
Правда, Хмельницкий решил выехать с хутора вместе с женой и сыном, но не за Пороги – незачем пятнать себя связью со своевольным казачеством, а в... Переяславль, к самому старосте пану Даниловичу. Пускай он судит его, как подсказывает ему разум, честь и справедливость.
Перед рассветом из Суботово выехала небольшая группа всадников, в числе которых была семья Хмельницких.




13


X

Не давая отдыха ни себе, ни лошадям, семейство Хмельницкого, наконец, приехало в Переяславль. Матрена настояла на том, чтобы они направились прямо к ее матери-вдове, а потом уже, если в этом будет необходимость, переехали в свой дом, стоявший на противоположном берегу реки Трубеж. Мать Матрены жила недалеко от имения старосты, и это явилось решающим доводом для Хмельницкого. Он поступил так, как хотела его жена.
Наскоро поздоровавшись со старенькой тещей, и оставив на ее попечении свою семью, Хмельницкий привел себя в порядок и поскакал вместе с казаками в имение Даниловича.
На крыльце дома старосты приветливо встретил Хмельницкого и сразу же усадил рядом с собой старый маршалок (дворецкий), которого Жолкевич также передал Яну Даниловичу вместе с приданым дочери.
Старик поседел и немного сгорбился.
- О, уважаемый пан Казимир так выглядит, будто и не три года мы не виделись, а всего несколько дней! Как здоровье достопочтенной супруги вашей? Прошу пана Казимира передать ей мое почтение с пожеланиями доброго здоровья...
- Бардзо дзенькую. Пан Михайло все тот же благородный рыцарь, узнаю, узнаю, - улыбнулся старик. - Как служится пану в этих диких пограничных краях среди неспокойного казачества?..
Так учтиво беседовали не менее получаса, пока гость не узнал, что староста еще несколько дней тому назад выехал навстречу своему любимому тестю Станиславу Жолкевичу, который должен приехать сюда на несколько дней. Он хочет отпраздновать свое шестидесятилетие у пани Софии. Маршалок сообщил, что сегодня утром из Чигирина прибыли два гонца от подстаросты. Они сейчас в корчме, тоже ждут старосту, чтобы лично передать ему какое-то важное донесение о бунте на границе.
- О бунте? – взволнованно переспросил Хмельницкий. – Я тоже приехал из Чигирина, там никакого казачьего бунта нет, если не считать бесчинств, творимых одним подпоручиком.
- О ком пан говорит?
- Пан Казимир, очевидно, помнит молодого родственника пани Софии, жены князя Ружинского.
- Лаща Самойла? Это сорвиголова, который обучался военному делу у пана Струя.
- Да, этого поручика. Он хуже татарина ведет себя в Чигирине.
И в этот момент с улицы в парадные ворота въехала позолоченная французская карета с гербами Жолкевского, за ней другая поскромнее. Кареты сопровождали несколько десятков казаков, жолнеров и челяди, гарцевавших по обе стороны карет.
Хмельницкий тотчас же вскочил, быстро сбежал по ступенькам и опрометью бросился к карете воеводы. Карета остановилась, Хмельницкий открыл дверцу гетманской кареты. Гетман был приятно удивлен, увидев своего старого слугу Михася. Он подал Хмельницкому руку, воскликнул:
14

- Вот сюрприз, пан Хмельницкий!.. Виват, виват! Вижу, пан возмужал на лоне пограничного приволья... Какими новостями порадуете нас, пан, привезши их к такой дали?
- Дай Бог здоровья вашей милости. Для меня большое счастье и честь приветствовать вашу милость в день вашего рождения.
Продолжая опираться на сильную руку бывшего любимого слуги, Жолкевский, громко смеясь, пошел с ним по дорожке.
- Прибыл я, ваша милость вельможный пан воевода и гетман, чтобы обжаловать недостойные шляхетской чести действия, творимые на границе польского государства... – и Хмельницкий кратко изложил цель своего приезда.
Их разговор прервали подошедшие хозяин дома Данилович и с ним Хмелевский – региментар (военачальник) охраны. Староста недолюбливал фаворита тестя и своей жены Софии, незначительного пограничного урядника. Но увидев его, обласканного воеводой-гетманом, староста Данилович поздоровался с Хмельницким за руку, как с близким человеком, как шляхтич со шляхтичем. Рука от этого не отсохнет, а дорогому тестю приятно.
- Очевидно, пан Хмельницкий приехал по каким-то служебным делам? – спросил и даже не дал открыть ему рта: - А то как же, разумеется, по делу! Но прошу уважаемого пана, не сегодня, только не сегодня... Прошу пана Хмельницкого завтра к нам на завтрак, и там доложите, если позволит пан гетман.
- Чудесно, - поспешил ответить Жолкевич. – Почему и не разрешить, ведь я и сам только гость в доме уважаемого пана Яна.
Хмельницкий вежливо поклонился гетману, потом старосте и его гостю Хмелевскому, и, оставив всемогущих шляхтичей, бодро зашагал в сторону дома.


XI

С чувством глубокой любви обнимала бабушка своего внука Зиновия, ласкала его, как малого ребенка. Много лет мечтала она об этой встрече. Не столько думала она бессонными ночами о дочери, как о внуке. В нем хотела она видеть достойного продолжателя переяславского казацкого рода. Старуха только головой покачала, когда Матрена рассказала ей о том, как бежал сын из дома, чтобы стать казаком. Неизвестно, кому больше сочувствовала старуха, качая головой – родителям или внуку. Такой уж молодец... Стройный, с умными, ясными, будто немного грустными глазами. Казак, орел!
В тот же вечер бабушка рассказывала внуку о покойном дедушке, переяславском казаке, принимавшем участие в героических походах Северина Наливайко. Теперь-то уж можно открыто говорить об участии покойного в народном восстании.
Начало темнеть. В сумерках не заметили, когда вернулся Михайло. Услышав, какие разговоры ведет бабушка со своим внуком, он тотчас предложил жене с сыном переехать в собственный дом.
В усадьбе Хмельницких хозяйничал их родственник, занимавший отдельный домик. Хозяйский же дом стоял запертым, с закрытыми ставнями и казался неживым.
15

Матрене не хотелось входить в него, но она привыкла покоряться главе семьи.
Когда они переехали в свой дом, хозяин не разговаривал, не разрешал зажигать свет в опочивальне и рано лег спать.
Утром Матрена его спросила:
- Ты что такой закрытый?
- Не закрытый, сосредоточенный. Мне сейчас идти на завтрак к старосте, докладывать ему о наших чигиринских делах. А они... сама знаешь, какие эти дела.
- Все понимаю, - сказала Матрена.
Михайло Хмельницкий посмотрел на сына и, глубоко вздохнув, сделал небольшую паузу и спросил:
- Не боишься, Зиновий, что твоего отца шляхтичи подвергнут баниции, отберут Суботово, выгонят из этого вот дома?
- Перестань, зачем ты говоришь об этом ребенку, пугаешь нас? – вмешалась Матрена.
- А я, мама, ничего не боюсь! Лишь бы только батя... не унижался перед ними. Я... все равно в казаки пойду!..
- В казаки? – спокойным тоном переспросил отец, - еще молод.
Перед уходом на завтрак отец посоветовал сыну, как взрослому:
- Об этом... чтобы ни я больше не слыхал от тебя, и никто другой... Да и выброси из головы такие мысли, Зиновий! Сам Бог велел повиноваться родителям, особенно когда детский ум направлен не туда, куда следует. Мы не последние люди в этом мире, чтобы нам были заказаны пути к лучшей жизни. Учиться пойдешь, Зиновий.


XII

Как и вчера, на крыльце господского дома Хмельницкого встретил старик маршалок. Так же приветливо поздоровались,  пожелали друг другу здоровья. Однако маршалок торопился.
- Пан староста велел немедленно просить пана Хмельницкого в покои егомости.
Хмельницкий вошел в комнату. Там уже сидели три государственных мужа, видимо, обсуждали государственные дела, об этом можно было судить по их раскрасневшимся лицам.
Пан Данилович поднялся с кресла, и хотя не улыбался, как вчера, но любезно пригласил урядника к столу.
- Егомость вельможный пан гетман любезно познакомил нас с содержанием его вчерашней беседы с паном урядником. Но я получил еще и письмо из Чигирина от корсунского подстаросты, который иначе освещает происшедшие в Чигирине события. Прошу пана Хмельницкого еще раз подробно изложить, что там произошло.
Не успел Хмельницкий и слова вымолвить, как в комнату вошел гетман Жолкевский, который подошел к Хмельницкому и положил ему руку на плечо. Хмельницкий понял, что гетман взял его под защиту, и все происходящее в кабинете разрешится значительно проще, чем ему казалось.
16

Он насторожился, ибо знал, что Жолкевский собирается обратиться к нему.
И действительно Жолкевский к нему обратился:
- Я всегда считал Михася Хмельницкого честным, достойным шляхетской чести человеком. Хотелось еще раз послушать его рассказ.
- Прошу, пан Хмельницкий, - Жолкевский отошел от Хмельницкого и сел напротив него
- Егомость вельможный мой пан, Ружинский воевода, хорошо знает своего слугу. Служил я ему верой и правдой, служил, как подобает честному человеку. Я не ведаю, о чем докладывает ваш подстароста, но думаю, что это к лучшему...
- Пан Хмельницкий правильно рассуждает, - отозвался сидевший позади него Стефан Хмелевский.
И это прозвучало для Хмельницкого так неожиданно, что он даже вздрогнул, потом повернул свое кресло, чтобы не сидеть спиной к этому доброжелательному, как показалось уряднику, шляхтичу.
- Егомость наш староста, - продолжал Хмельницкий, - сможет оценить по достоинству мой правдивый доклад, как и доклад пана подстаросты. С разрешения ваших жителей начну с трагических событий, когда нашли задушенного полковника.
Хмельницкий подробно рассказал о произошедшем случае в Чигирине. После окончания рассказа он умолк. Некоторое время молчали и вельможи.
Молчание нарушил Хмелевский:
- Мне кажется. Что пан Хмельницкий поступил правильно, приехал за советом к пану старосте. Этого родственника, уважаемый пан Ружинский, Самойла Лаща я встречал как-то у пана Струся. Далеко пойдет молодой шляхтич...
- Но каким образом этот мальчишка попал в пограничные украинские земли, кто поручил ему осуществлять там политику Короны? – спросил Жолкевский.
- Этот шляхтич и впрямь слишком молод, но у него есть охранная королевская грамота, раздобытая для него уважаемой пани Ружинской якобы для охраны их имения и покоя, - объяснил Данилович.
- Отозвать! – приказал гетман-воевода.
- Будет исполнено, вашмость пан воевода, - решительно и покорно, как подобает старосте и зятю, ответил Данилович.
- Что же касается реляции корсунского подстаросты, присланной генералами, думаю, что это ход конем незадачливого шахматиста. Посылай пан староста своего человека и разберись... и пора уже завтраком угостить гостей, - распорядился Жолкевич.
- Егомость вельможный пан воевода и я, как староста в подвластном ему воеводстве, читали чигиринскую реляцию, слушали пана Хмельницкого и пришли к единому мнению: назначить пана Михайла Хмельницкого моим подстаростой в Чигиринском старостве, повелеть ему учинить суровый суд, руководствуясь законами Речи Посполитой, разыскав преступников и казнив их, найти тело покойника, - объявил решение Данилович.
- Следует ли злить людей, пан староста? – произнес тихо Хмелевский.
- Мудрый совет, - согласился Жолкевский. – Покойник не принадлежал к потомственным шляхтичам. Такому лучше числится в списке мучеников за Корону,

17

нежели живым позорить ее.
Хмельницкий стоял, склонив голову, и единственное, на что был способен – со всеми соглашаться.
- Я слышал, что у тебя есть сын-подросток. Пусть приезжает во Львов учиться в иезуитской школе. Пан Хмелевский тоже хочет послать во Львов своего единственного сына, хотя и в Остроге есть знаменитое острожская коллегия.
- С радость, с радость, вашмость...
В кабинет вошла хозяйка, взяв отца под руку, пригласила гостей к завтраку.


XIII

Уже пятый год в Львове существовало учебное заведение иезуитского ордена, называемое коллегией, и в нем к тому времени обучалось около полутысячи душ преимущественно польской, но частично украинской молодежи в возрасте от тринадцати до двадцати лет. Это были будущие государственные мужи, прелаты католической церкви, властители человеческих душ.
Львовскую коллегию – детище католического епископства опекал высокий шеф и благотворитель, прославленный своими ратными подвигами, воевода Станислав Жолкевский, которому после короля принадлежало первое место в руководстве походом на Москву.
Среди лучших учеников старших классов коллегии особенное место занимали два ученика, это были “Хмели”, как прозвали их в коллегии – Станислав Хмелевский и Зиновий-Богдан Хмельницкий. Первый был из шляхетского рода Хмелевских, имевшего немалые военные заслуги перед Короной. После долголетней службы в звании региментария многочисленной вооруженной стражи князей Острожских отец этого юноши, Стефан Хмелевский, за ратные подвиги прозванный... “Александром Македонским Речи Посполитой”, получил чин региментария всех коронных войск на Украине. Его сын Станислав вполне заслужил высокую честь быть первым среди юношей, он крепко дружил с Хмельницким.
Юноша Хмельницкий, протеже самого шефа Станислава Жолкевского, не только не имел каких-либо отличительные признаки “гонору родового происхождения”, но еще и гордился своим происхождением из простых людей, называл себя степным казаком, как это подсказала ему однажды мать. К тому же прилежный юноша, всегда соглашавшийся с учителями католиками, что должен отступить от “схизмы” – православной веры, в действительности же не спешил это исполнить.
С разрешения администрации, по совету самого Жолкевского, юноши жили в собственном доме Хмелевского. Жили они в отдельных комнатах, почти на окраине города, на брестском тракте, всегда были вместе -  в коллегии и особенно вне ее. Дом стоял в глубине чудного сада, вблизи дубравы над рекой, где юноши проводили большую часть свободного времени.
В комнате Зиновия, за перегородкой-простенком жила Мелашка, заменявшая ему и кухарку, и мать. Она заботилась о нравственной чистоте юноши и выполняла наказы
18

Матрены, старалась привить ему чувство патриотизма, любовь к родному краю и своему
народу. Она была глазами родителей в далеком Львове.
Часто зимними вечерами Зиновий вместе со Стефаном заходили в комнату Мелашки. Они любили слушать ее красочные рассказы о прошлом и настоящем.
Тем, сама того не замечая, Мелашка прививала юношам любовь к свободе украинского, русского, польского народов.


XIV

В честь завершения многолетней польско-московской войны протекторы иезуитской коллегии решили отметить это событие школьным рождественским праздником. Десятку лучших учеников старших классов было поручено приготовить поздравительные рефераты, стихи, песни.
Честь написать оду досталась и Стасю Хмелевскому. Помогал сочинять ему оду и Зиновий Хмельницкий.
За день до начала торжеств Стась Хмелевский показал свою оду знаменитому преподавателю риторики Андрею Мокрскому. Это был фантастический деятель иезуитского ордена, и в то же время – известный ритор, которого благодарил за обучение сам королевич Владислав. Мокрский одобрил оду.
В назначенное время за покрытый черным сукном стол в кресле расселись администраторы и избранные ими наиболее выдающиеся педагоги коллегии.
Председательствующий вызвал учеников, и каждый из них после третьего удара молотка начинал читать свое произведение.
Ободренный похвалой Мокрского, Стась Хмелевский без малейшего колебания или страха поднялся на возвышение к черному столу и, положив на него страницы своей оды, не глядя в них, начал с воодушевлением читать ее немного резким для такого торжественного праздника голосом.
Когда Хмелевский прочитал слишком вольные строфы о патриотизме русского люда, который весь пыл своей борьбы за свободу страны вручил “до рук князю Пожарскому”, возмущенный председательствующий застучал раздраженно по распятию серебряным молоточком и произнес:
- Позор!..
Хмелевский вначале ничего не понял, но остановился читать и бросил взгляд на Андрея Мокрского. Тот схватился руками за аккуратно подстриженную большую голову.
Хмелевский растерялся и отошел от стола, готовый бежать прочь, испуганный внезапным взрывом негодования.
Появились отдельные оскорбляющие, затем они слились в сплошной крик возмущения.
Хмелевский вдруг оказался среди возбужденных учеников. Кто-то схватил его за полу кунтуша. Он резко попятился назад, пытаясь вырваться из рук своих противников и удержаться на ногах, но кто-то изо всех сил ударил его по лицу.

19

В зале были и единомышленники Стася. Они восторженно восприняли оду, но
заступаться за Хмелевского они не решились. Только Зиновий Хмельницкий после
некоторого оцепенения вдруг вскочил с места и побежал к Стасю. И когда он увидел, что первокурсник размахнулся и ударил Стасика, возмущенный Хмельницкий подскочил к обидчику и с размаху отбросил его в толпу обезумевших студентов. Чарнецкий, падая, сбил собой передних, а те других, и толпа нападающих откатилась назад. Кто-то замахнулся на Хмельницкого, но тот парировал удар.
Воспользовавшись замешательством, Зиновий поддержал друга и отвел его к столу, заслоняя собой от нападающих.
- Прочь, не тронь!.. – крикнул он звонким голосом. – Назад, не то... ребра пересчитаю!
Зал утих, и прозвучали властные удары молотка председательствующего. Железный режим школы снова был восстановлен. Однако на этом праздник прервался. Ученикам было велено идти на вечернюю молитву в школьный костел. Здесь отдельно в углу должны были стоять и ученики не католики. Стась Хмельницкий не пошел на вечернюю молитву, а пошел и стоял рядом с Хмельницким.


XV

На следующий день перед обедом Стася Хмелевского вызвали к ректору коллегии. В кабинете кроме самого ректора и ритора Мокрского, находился ксендз – настоятель костела коллегии.
Обучавшийся в коллегии уже почти пять лет, Стась впервые зашел в кабинет и его охватил страх. На столе, покрытом черным сукном, он увидел “голову Адама” – белый блестящий череп с оскаленными зубами на маленьком столике в углу, где лежала Библия и горела золотисто-прозрачная восковая свеча в серебряном подсвечнике.
- Вы, сын мой и брат, Станислав Хмелевский, ученик высшего класса риторики? – монотонным голосом спросил ректор.
- Да, преподобный отец и брат нам. Меня позвали...
- Мой брат должен быть честным, правдивым и искренним, как наша римско-католическая вера, - торжественно обратился ректор к студенту на латинском языке. – По каким греховным побуждениям вчера, в час вечерней молитвы, брат Станислав Хмелевский не занял своего места в костеле, а вызывающе пошел к диссидентам (иноверцам), стал рядом со схизматиком?
- Христос мне свидетель, уважаемый преподобный брат ректор, что это было проявление моей благодарности дорогому нашему брату, который мне, шляхтичу, спас жизнь, вырвав из рук обезумевших студентов, - сдерживая волнение, спокойно ответил Хмелевский на родном языке.
- Но ведь этот... дорогой брат мог бы и после молитвы где-нибудь на улице принести заслуженную благодарность. К тому же брат Хмелевский проживает в доме вашего отца, где проживает этот хлоп схизматик.
В этот момент с улицы донеслись крики, топот ног по коридорам, ржание лошадей
20

во дворе. Все это принудило всех подняться с кресел и направиться к дверям, даже не дослушав ответа обвиняемого студента. Открылась дверь, и один из служителей, не
титулуя ректора, как обычно, прокричал испуганно:
- Его вельможность, пан гетман...
- Брат Станислав Жолкевский? – встревожено переспросил ректор, пятясь назад.
- Да, преподобный пан ректор...


XVI

Жолкевского принимали в комнате, называемой его именем. Гетман не сидел за столом, а прохаживался по комнате. Прелаты коллегии чинно сидели в ряд на тяжелой скамейке, внимательно слушая ректора, печально рассказывавшего об известном происшествии. Из слов ректора явствовало, что студент Станислав Хмелевский своей одой, прочитанной на родном польском языке – не только оскорбил патриотические чувства присутствующих на вечере студентов и преподавателей, а изменил религии, он демонстративно стал во время вечерней молитвы вместе с диссидентами. Поскольку это первый случай такого рода в коллегии, отцы ее не проявляют ни малейшего милосердия и намереваются в назидание другим весьма строго наказать провинившегося студента.
- Говорили ли вы, преподобные отцы, с молодым Хмелевским и как он оценивает этот поступок? – спросил гетман.
- Да, вашмость. Но его  более чем дерзкое объяснение не может быть принято во внимание коллегией и орденом.
- Что он говорит в оправдание своего поступка?
- Будто бы он поступил так из благодарности к студенту-схизматику за его “достойную чести шляхтича” защиту товарища, попавшего  в беду. Один из студентов даже ударил Хмелевского, - объяснил Андрей Мокрский.
Жолкевский с доверием отнесся к словам Мокрского и почувствовал к нему расположение.
- Многоуважаемый и досточтимый пан гетман, я лично видел, как студент младшего курса – кстати, весьма ленивый и беспокойный, Стефан Чарнецкий, ударил Хмелевского по лицу, и тот чуть было не упал. Тогда ему на помощь пришел схизматик... Но он же и самый лучший студент коллегии, Зиновий Хмельницкий.
- Хмельницкий? – с интересом переспросил гетман.
- Да, этот схизматик и есть Хмельницкий, - вынужден был подтвердить и ректор коллегии. – Вот поэтому вина католика Хмелевского еще больше усугубляется, всемилостивейший вельможный пан. Сейчас чигиринский холоп и схизматик аккуратно посещает церковь. Хмельницкий проявляет особенно повышенный интерес и симпатии к армянскому купечеству и  ненавистным нам грекам, заводя позорящую честь коллегии холопскую дружбу с этими купеческими плебеями. Вот уже второй год перенимает у них знания турецкого языка. Какая-то, пусть простит меня пан Езус, туркеня, нечестивая пленница караван-байта, обучает этого схизматика. В свое время протекторат коллегии осудил такое поведение студента, Если бы, ваша милость, не вступились за него, он был
21

бы давно уже исключен из нашего учебного заведения...
- Это было давно, преподобный отче, а главное... важно для пользы государства.
Насколько мне известно, Хмельницкий прилежно изучает науки в коллегии, не нарушает общего порядка и является патриотом учебного заведения святых отцов... А то, что он взял под защиту католика, вижу положительный симптом. Вам следовало бы воспользоваться этим и с помощью умного католика Хмелевского обратить Хмельницкого в католическую веру. Уверен, что этот благородный поступок Хмелевского еще больше сблизит его с Хмельницким. Ну, и пускай, уважаемые отцы, сближаются религии, сглаживаются противоречия между ними.
Нужно похвалить Хмельницкого за его самоотверженную защиту лучшего нашего студента.
Мы должны взвесить: кто для нас ценнее: Чарнецкий или Хмельницкий? Первый происходит из знатного рода, но шестой сын из десяти детей обедневшего шляхтича. Он плохо учится и не принадлежит к схизматикам. А второй – схизматик, успехам которого в учении завидуют десятки католиков, а в жизни, Матка Боска, наверное, позавидуют тысячи! Такой холоп, да еще знающий не только латынь, но и басурманский язык, далеко пойдет! Вы оказали бы большую услугу распятию и короне, сделав его преданным Короне дипломатом. Как простой смертный, я советовал бы вам не целиком полагаться на Господа Бога, когда речь идет о воспитании способной к государственной деятельности молодежи!
Тихо открылась дверь, и служитель сообщил, что студенты Хмелевский и Хмельницкий по приказу ректора явились и ждут в приемной.
Юношей пригласили в комнату. Вперед шел Зиновий, на мгновение задержавшийся в дверях комнаты, чтобы рассмотреть присутствующих в ней людей. Следом за ним так же смело вошел Стась Хмелевский, он был ниже Зиновия ростом, но так же строен. Войдя в комнату, они остановились, ожидая указаний.
Жолкевский смотрел на Хмельницкого и Хмелевского восхищенно, даже с некоторой завистью. Жолкевский поздоровался со студентами за руку, как со шляхтичами, чем весьма удивил и окончательно обезоружил отцов коллегии, предложил обоим сесть и, обойдя стол с другой стороны, опустился в свое парадное кресло, стоящее под распятием.
- Руководителей коллегии очень возмутило ваше поведение на праздничном торжестве, - спокойно, но наставительным тоном начал гетман, обращаясь к юношам. – Ваш недостойный поступок, совершенный в стенах такого прославленного учебного заведения плохой пример для учащихся не только младших курсов, но и для всего студенчества. Сейчас вам представляется возможность раскаяться и предотвратить не приятную огласку, которая может бросить тень на коллегию.
- Прощу, вашмость многоуважаемый гетман, выслушать меня, а не судить о моих поступках только со слов преподобного пана ректора, - с волнением произнес Хмелевский.
Но его перебил гетман:
- Мне уже поведали о поступке пана студента: вы необдуманно выступили со своим глупым стихотворением, осужденным всей коллегией, да еще и выразили свою

22

солидарность с Хмельницким таким способом, какой не подобает студенту коллегии братства иезуитов. Верно я говорю?
- Конечно, вашмость вельможный пан гетман. Но известно ли вам, как опозорил
меня шляхтич Стефан Чарнецкий? Я тоже польский шляхтич, прошу прощения, досточтимые панове! – обратился Хмелевский ко всем присутствующим. – Я не вызвал на дуэль Чарнецкого, но, как уважающий себя шляхтич, вправе был отблагодарить своего друга, который один только и защитил меня от этих безумных дикарей... И сейчас я, уважаемые преподобные отцы, вынужден буду оставить вашу коллегию и перейти заканчивать образование в острожскую коллегию.
Затем Хмельницкий поднял голову и ровным голосом произнес:
- Прошу прощения у преподобных отцов и вашмости, вельможного пана гетмана, не считайте и меня солидарным с моим другом Станиславом Хмелевским. Я оставляю  львовскую коллегию и уезжаю для завершения образования  в киевскую богоявленную школу преподобного Иова Борецкого. Несправедливость по отношению к студенту Хмельницкому, которого Чарнецкий ударил по лицу только за то, что он, поляк, прочитал стихотворение на своем родном языке, позорит учебное заведение, и я не желаю дальше учиться в нем.
Наступила тишина. Никогда не ожидал, что Хмелевский и Хмельницкий так решительно будут отстаивать свою честь. Это поразило гетмана и руководителей коллегии.
Первым поднялся ритор Мокрский. Хотел что-то сказать, но поднялся гетман и не дал ему высказаться. Вскочили на ноги и юноши.
- Ясно, панове студенты, можете идти. Беру на себя защиту вашей шляхетской чести.
Вмешательство гетмана спасло юных “Хмелей” от наказания за срыв в коллегии рождественского торжества, посвященного чествованию вооруженных сил Польши. Но отцы ордена знали, кто был настоящим вдохновителем этой  ретилии. Сын чигиринского подстаросты Зиновий-Богдан Хмельницкий, этот птенец кукушки в черном гнезде, надоумил Станислава Хмелевского написать возмутительную, недостойную чести шляхтича, оду, да еще и прочитать ее не на латинском, а на польском языке. Пан Хмелевский – знатный шляхтич, занимающий видное положение в государстве, в сейме, владеющий крупными имениями, и сыну такого знатного человека не грех простить некоторые шалости, пусть даже и совершенные в стенах святого братства. Но холопу, вышедшему из среды не унимающегося бунтарского казачества... никакого снисхождения.
Не желая обострять свои отношения с шефом братства Станиславом Жолкевским, прелаты разработали свой особый метод наказания Хмельницкого. Учителям было строго приказано не только ни в чем не потворствовать хлопу, сыну чигиринского подстаросты, но проявить явное пренебрежение  к нему и непреклонную строгость. Зиновий понимал, что его хотят рассорить со Станиславом, оказывая тому во всем предпочтение. Хмелевский, чувствовавший перемены наставников коллегии в отношении к Хмельницкому, старался быть еще более внимательным к своему другу, но Зиновий нервничал, старался уединиться или вовсе уходил из дому. У него даже пропала желание заниматься.

23

Хмелевский и Мелашка знали, что Зиновий вот уже более двух лет навещает купцов Корняков и изучает турецкий язык у их молодой невольницы. Но частые
посещения ее у Хмелевского и Мелашки вызывали тревогу. Их волновало то, чтобы
Зиновий не влюбился в турчанку.
- Если так случится, то мать Матрена не одобрит такой брак.
Наступили мартовские предвесенние погожие дни. Зиновий и в самом деле особенно прилежно посещал свою учительницу турецкого языка, живущую у Корнякова. В этом доме он встречался с широкими купеческими кругами города и всего края. Недавно из Киева во Львов прибыли переяславские купцы. В доме Корняков Зиновий познакомился с одним из них – Семеном Самко. Юноша был очень рад этому знакомству, потому что после окончания учения намеревался перейти в цех киевских купцов. Самко пообещал помочь Зиновию устроиться в Киеве, а Савва Теодорович хотел связать его с купцами Персии из Константинополя.
Может так, и было бы, если бы в эти дни в Львове не произошел случай и не внес свои коррективы в жизнь Хмельницкого.
Магистрат вынужден был привлечь к ответственности простого жителя города поляка Базилия Юркевича за то, что он приютил у себя в доме молодого волоха из Молдавии Ивану Ганджу. Ганджа, хотя ему было всего лишь двадцать два года, уже успел оказать большую услугу польскому магнату Николаю Потоцкому, который был направлен в Молдавию, навести там порядок, угодный польскому королевству. Ему с охотой помогал Ганджа. Ганджа был раньше у господаря  Яремы Могилы и в совершенстве владел турецким языком, но он не знал о некоторых интригах султана, направленных против польского королевства. Об этих тайных интригах Ганджа доносил Потоцкому. Однако Потоцкого постигла неудача. Турки взяли его в плен, разгромив его войско в Молдавии. Иван Ганджа сумел вовремя убежать из Молдавии и нашел себе пристанище у львовского мещанина. Он был вполне спокоен: ведь им руководило искреннее желание оказать помощь полковнику воеводе.
Положение Николая Потоцкого в плену было незавидным. Пришлось хитрить – свалить вину на других, тех, что оказывали ему помощь. Совсем случайно во время допросов всплыла фамилия слуги молдавского господаря Ивана Ганджи.
И это решило судьбу волоха. Польская Корона, чтобы освободить из плена своего государственного мужа, должны были пойти на большие уступки султану.
Турки узнали, что Ганджа спрятался во Львове, и потребовали, чтобы его выдали турецким властям. По вполне понятным причинам и сам Потоцкий не хотел, чтобы Ганджа, хорошо знавший намерения шляхты, оставался в живых, и уж тем более – попал в руки турок. Пока Потоцкий находился в плену у султана, Ганджу нужно убрать. Тога легче будет откупиться от турок.
И львовский магистрат принял соломоново решение: казнить бунтовщика, слугу молдавского господаря, убежавшего от своего властителя. А заодно казнить и мещанина города Львова в назидание другим, чтобы впредь не прятали всяких беглых бунтовщиков.
Решение было очень простым и радикальным. Магистрат получил указание из королевской канцелярии публично казнить обоих, и как можно скорее.


24


XVII

В воскресенье магистратские еще с раннего утра стали бить в бубны, возвещая:
- По воле милосердного Бога, по велению его величества нашего милостивого пана короля Речи Посполитой, днесь на Рынке будут заслуженно казнены презренные проходимцы, государственные преступники.
Рынок содрогался от шума человеческой толпы. Вольно или невольно каждый житель Львова, взволнованный этим событием, мысленно прикидывал, как несчастный мещанин “валашский парень” будет класть свою голову на эту добрую колоду и за эти короткие мгновения перед ним промелькнет целая вечность в ожидании страшного удара палача.
В толпе народа находились Стась Хмелевский и Зиновий Хмельницкий.
- Смертью волоха спасают Потоцкого, - произнес Зиновий.
- Ясно... – ответил Стась.
Зиновий и Стась протиснулись ближе к “голгофе”. Вдруг многолюдная толпа всколыхнулась, словно чья-то могучая рука качнула ее. Стоявшие жолнеры стали громко призывать к порядку. Лица людей, блестевшие под солнцем, повернулись в сторону двигавшейся процессии. Молодой волох в белой грязной сорочке шел, окруженный десятком монахов - базилиса в длинных сутанах.
Ганджа шел, выпрямившись, глядя поверх монашеских капюшонов на многочисленных свидетелей его трагедии. За ним шел мещанин, у которого жил Ганджа.
Зиновий впился глазами в эту не склонявшуюся перед жестоким приговором голову. Зиновия стало трясти, как в лихорадке. Он продвинулся вперед еще ближе к помосту.
Обреченные на смерть, окруженные  служителями церкви, остановились на помосте возле плахи. Там уже стоял внезапно возникший поляк, опираясь на широкий тяжелый топор. Ярко красная одежда его резко бросалась в глаза, она напоминала о крови обреченных, которая должна была здесь вскоре пролиться.
Приговор прочитали на латинском и украинском языках. Глубоко взволнованные люди стояли, затаив дыхание. Шум утих.
Зиновию вдруг стало душно. Он взмахнул рукой, словно отгоняя от себя удушье, оттолкнул стоявшего впереди себя челядинца и вмиг оказался на помосте, возле позорно оголенной деревянной плахи. Ветер развивал его одежду, взлохматил волосы на голове.
- Позор! В такой торжественный день, в четвертую годовщину со дня рождения нашего королевича Яна Казимира, здесь собираются проливать кровь!.. – воскликнул Зиновий и решительно разорвал круг людей, находившихся на помосте. Будто бы лишь для того, чтобы не упасть, он уцепился за рукав сорочки обреченного Ганджи, дернул его к себе. – Иван! – закричал он как одержимый, так, что львовяне затаили дыхание. – Беги, Иван!..
И резко повернув Ганджу за плечо, вытолкал его из окружения монахов, бросил в толпу людей. В таком же недоуменном порыве вырвал перепуганного Базилия Юркевича
из рук иезуитов, которые, точно звери, набросились на обреченного.
25

- Беги! – крикнул он и этому, отбросив его с помоста на руки многотысячной толпы людей, которые так же, как и этого юноша с взлохмаченными волосами, горели желанием спасти невинных от смерти.
Первым опомнился палач. Он выпустил из рук топор, бросился вслед за Иваном Ганджой. Прыжок палача был так решителен, что Зиновию вряд ли бы удалось удержаться. Времени раздумывать не было, и юноша упал палачу под ноги, повалив этого свирепого представителя шляхетского беззакония, а сам скатился с помоста в разбушевавшуюся человеческую стихию. Кто-то подхватил его, втиснул в толпу, и он словно растаял в человеческой массе. А над площадью уже раздавался гневный клич:
- Бей попов!..
На рынке забурлила разгневанная стихия. На помост полетели камни и множество людей, жаждущих мести, сорвавшись с места, хлынули туда.
Зиновий и сам не заметил, как оказался возле Корнякова.
Казнь не совершилась. Осужденные на смерть исчезли. Их судьбу решил самый великий справедливый судья – народ.


XVIII

Молодой королеве Екатерине стало известно о том, что сын чигиринского подстаросты похвально защищал честь ее сына, королевича Яна Казимира, постарался, чтобы его имя не было запятнано кровью. И она посоветовала львовскому магистрату наградить храбреца и патриота. К тому же и Потоцкому уже не только смерть какого-то валашского слуги, но даже и крупный выкуп не могли помочь вырваться из турецкого плена. А крымчаки уже прошли через Перекоп. Таким образом, казнь этих двух несчастных могла повлечь за собой только нежелательные последствия, лишний раз напоминала бы всемогущему султану о преступлениях Потоцкого, о намерениях польской Короны присоединить к себе Молдавию. Чрезвычайные события, произошедшие на рынке, постепенно стали забываться. Ганджу и Юркевича не стали больше разыскивать, сняв с них судимость.
Люди другого круга, особенно старый опытный Корняков считали, что нужно уезжать и Богдану от мщения раздраженной шляхты.
В это время львовские купцы отправлялись в Стамбул. К их каравану и присоединился Зиновий. К этому же каравану присоединился и переяславский купец Семен Самко.
В Кривичах с караваном прощались родственники. В толпе провожающих находился Стась Хмелевский. Зиновий во время прощания сказал Стасю, что, несмотря на амнистию, он не намерен возвращаться в коллегию.
- Счастливого тебе пути! Не забывай нашей верной, многолетней дружбы, - на прощание проговорил Хмелевский.
Они обнялись. Впереди уже раздались голоса погонщиков, заскрипели можары, зашумели родственники и  друзья купцов.
Зиновий еще раз обернулся к расстроенному другу, протянул ему руку.
26


XIX

В Каменке пан Серебкович, который организовал поход, отвел Зиновия в сторону и сообщил:
- Я должен тебя предупредить мой юный друг: будьте осторожны в пути. Прошел слух, что крымские татары напали на Приднепровье, воспользовавшись походом королевича со своими войсками на Москву. Возможно, что с ними идет и отряд турок – дорог у них много, домой могут возвращаться и через Днестр. Езжайте не по большаку, а обходите его стороной, через лес, и лучше всего ночью.
- Искренне благодарю уважаемого пана за отеческий совет! – ответил Зиновий, прощаясь со своими учителями и покровителями.
Дальше караван повел Самко, при случае он расспрашивал у встречных людей о дороге на Бар, на Умань, скрывал, что собирается ехать в Белую Церковь.
Теплые, порой даже душные дни сменялись холодными ночами. Самко часто разбивал лагерь днем на зеленом лугу, в безопасном месте, где лошади и волы могли свободно попастись, а люди поспать.
Чем дальше они удалялись от Каменца, тем настойчивее распространялись слухи о продвижении татарских и турецких орд вглубь Украины. На четвертый день путешествия встретили спасавшихся от татарского набега. Самко был не такой человек, чтобы прийти в замешательство от вестей, нагоняющих страх. Он не повернул обоз обратно на запад – разве убежишь от калмыков? Челяди раздал оружие, кому саблю, кому копье на деревянном древке.
На весь обоз было два немецких ружья, приобретенных во Львове: одно Самко взял себе, а второе отдал сыну, самому искусному стрелку на можаре, замыкавшей обоз. Он решил в случае нападения поставить все мажары в круг и отбиваться от врага.
Зиновий ни оружия, ни задач не имел, ведь он человек не военный, с оружием обращаться не умеет.
Стало уже светать, когда слева зачернел густой лес. Самко свернул туда обоз и по удобной поляне стал углубляться вдоль берега в чащу. Подъехали к реке и направились вдоль берега, выбирая удобную поляну для привала.
Уже в лесу начало светать, когда они разбили свой лагерь. Распрягли лошадей и волов, поставили в круг мажары, приготовились варить уху из сухой рыбы.
Зиновий отошел от обоза по нужде. Углубился в чащу леса.
В это время с той стороны, откуда проходила дорога, по которой совсем недавно проехал обоз Семена Самко, всадники турков галопом помчались к обозу.
Гул схватки прорезал выстрел из ружья, следом за ним второй. Врагов было в два раза больше, они беспорядочно напали на обоз.
После первого, на этот раз единичного выстрела, бой стал утихать. Доносились только победные возгласы турок, захвативших добычу.
Зиновий сквозь колючий кустарник, не обращая внимания на царапины,
направился в сторону, где только закончился бой. На отдалении Зиновий видел, как суетились захватчики, грабившие купеческое добро. Несколько мужчин, привязанных
27

друг к другу на аркане, всадники выводили их леса прямо на дорогу. Другие грабители привязывали к седлам товары, имущество. Зиновий стоял незамеченный в кустарнике, настойчиво ища ответа, как ему лучше поступить в такой сложной обстановке. Впервые в жизни он не бросился вперед, сломя голову, поддавшись настроению. Нет, он должен действовать сейчас рассудительно, наверняка.


XX

Это событие произошло неподалеку от тракта, который пересекал известный Черный шлях, шедший из Могилев-Подольска на Поволочье, на Белую Церковь.
Отряд турецкой гвардии, отбившись от разгромленных под белой Церковью крымских орд, прорывался к Днестру. Они знали, что за ними гонятся казаки. Однако им хотелось захватить хоть какую-нибудь добычу.
Заметив свежие следы возов, они на какое-то время забыли об опасности и без колебаний ринулись в густой лес. Жадность затуманила разум хищников.
Зиновий спустился к реке, к месту вооруженной схватки. Увидел, что произошло: кто остался жив, и их увели турки, а кто лежит мертв.
Зиновий приблизился к разгромленному обозу. Вокруг валялись опрокинутые мажары, разбросанные пожитки. Стреноженный конь Семена Самко испуганно бился в камышах на берегу. Сам Самко, весь окровавленный, с ружьем в левой руке, висел на оглобле перевернутой мажары. Голова была рассечена, и вместо правой руки болтался пустой рукав сорочки.
Возле каждой перевернутой мажары лежало по мертвому турку. Между возами, уткнувшись лицом в землю, лежал еще один слуга Самко с разрубленной головой.
И все. Ни одного живого свидетеля. Зиновий возле одной можары подобрал саблю, поимел стреноженного коня Самко, расстреножил, вскочил на него и помчался на тракт. Выскочив на  тракт, он направил лошадь вслед за татарским отрядом.
Выехал на бешеной скорости на холм. Ему преградил путь выскочивший со стороны на лошади турок. Когда турок собрался, было, сходу схватить юношу в черном бурсацком кунтуше, он резко приостановил своего разгоряченного буланого жеребца. Зиновий успел стремительным ударом сабли пронизать ему горло и как сверлом разворотил его. Однако в это время выскочили еще несколько турок. Один из них набросил на Зиновия аркан и дернул с такой силой, что Зиновий слетел с лошади. Саблю он выпустил из рук, его потащили на аркане, от ударов о землю все его тело пронизала страшная боль, и он потерял сознание.
Юноша и не видел, как со стороны могилевского тракта мчались к месту баталии вооруженные всадники.
Не заметили их и турки.
- Руби нехристей, Максим, этого сам догоню!.. – услышали турки возгласы и топот коней.
- Рубаю, Силантий, гони! – откликнулся сильный голос казака и тут же послышался свист занесенной им сабли.
28

В мгновение ока шестеро турок упали, зарубленные казаками, пронесшимися дальше, как ветер. Они мчались за своим молодым атаманом Силантием Дроздом, который, наклонившись в седле, взмахнул саблей и перерубил волосяной аркан, сжимавший плечи Зиновия.
Зиновий и остатки обоза купцов были отбиты у турок. Зиновий получил несколько ран, когда его волокли на аркане по земле.






































29


Глава   вторая

I

Можара раскачивалась на неровной дороге. В ней лежал раненый Зиновий и слушал, как вместо песни что-то мурлыкал Максим Кривонос, как он назвал себя при знакомстве с Зиновием. Максим был неразговорчив, у такого много не расспросишь. Насупив брови, он закончил мурлыканье, углубившись в свои мысли.
Зиновий пытался несколько раз поговорить с Максимом, но тот только что-то бурчал и дальше молчал.
Так они доехали до Киева.
В Киеве, благодаря неустанным заботам Максима, раненого Зиновия приняли в госпиталь при школе Богоявленского братства, что на Подолье, поместили в одну из самых светлых, уютны палат. Ректор школы братства, настоятель Воскресенской церкви Иов Борецкий, оказался знакомым Зиновия по Львову. Учительствуя в школе львовских братчиков, он встречался с любознательным юношей во время бесед у преподобного Кирилла Лукариса. Борецкий сразу узнал Зиновия и тепло принял его. Монахи братства разными бальзамами лечили раны Зиновия. Мелашка целыми днями просиживала в палате, подавая ему еду и развлекая больного.
Максим три дня подряд навещал Зиновия, беспокоясь о его здоровье. Он позаботился так же и о земляках Зиновия – Богуне и Мартыненко, которых в это время поместил в келью Печерской лавры, подальше от всевидящего ока королевских держиморд. Перед отъездом из Киева он забежал попрощаться с Зиновием, обещал ему вскоре возвратиться с новостями. Он собирался выехать вместе с переяславцами к Сагайдачному в Терехтемиров.


II

Зиновий постепенно поправлялся, он начал подниматься с постели, прохаживаться по комнате. Со второго этажа госпиталя, где лечился Зиновий, можно было видеть как на ладони весь Киев.
Однажды утром Мелашка застала Зиновия около окна. Юноша не слыхал, как она вошла в комнату, и начал смущенно оправдываться, говоря, что он, дескать, просто наблюдал за бурсаками, ибо соскучился уже по белому свету. В этот день она рассказала, что на рынке задержали Богуна – пристали к нему, признавайся, ты тот самый осужденный Карпо и сподвижник изменника Наливайко?
- Могут потащить на суд пана Федора, - горевала женщина.
- На суд? А Мартыненко? – забеспокоился Зиновий. – Почему они так придираются к нашим людям?
Мартыненко в это время покупал бублики с паном Максимом. Конечно, взяли бы,

30

если бы не отстоял его находчивый Максим, да не казаки киевского полка. Он попытался отстоять и Богуна.
- Этот, мол, наш человек, полковой кобзарь, ищите другого...
И полковник не увел и Богуна. Подействовало то, что Максим сказал, что будет жаловаться Петру и Михайло:
- А кто такие паны Михайло и Петр, матушка?
- Да, Михайло, это, наверное, Дорошенко, известный среди казаков полковник из Запорожья. А Петром называют Сагайдачного, гетман у них... Максим Богуна и Мартыненко увел из Киева. Он обещал довезти их до Переяславля.
В субботу, накануне большого праздника, ректор Борецкий утром пришел проведать больного. Побеседовал с ним и разрешил Зиновию выйти на улицу.
Позже ректор познакомил Зиновия с двумя бурсаками: Станиславом Кричевским, который прежде учился в вильненской иезуитской коллегии, но его родители переехали в Киев. Они перевели сына на воспитание в школу Богоявленского братства. Второй юноша был сыном киевского шляхтича Остафия Выговского, Иван Выговский.
Всех их троих батюшка Иов пригласил в Софиевский собор на богослужение.


III

Преподобный батюшка Иов Борецкий настоял на том, чтобы на торжественной праздничной литургии пели два хора: мужской – из Михайловского монастыря, и женский – из Иорданской обители, под руководством матушки Надежды, белорусской княгини. Девушек-хористок с “божественными” голосами поставили на левом клиросе.
Наставники Богоявленского братства своих бурсаков, в том числе и старших возрастов, разместили на левом крыле собора, на женской половине у клироса.
Зиновий пришел в собор вместе с бурсаками богоявленской школы, находящимися под пристальным надзором наставников, но это было сделано по его собственной воле. Он подружился с бурсаками старших классов Кричевским и Иваном Выговским, которых окружали еще несколько взрослых учеников – наверное, тоже шляхетского происхождения. Вполне естественно, в церкви они стояли вместе, возле женского клироса.
Бурсаки были одеты в полумонашеские, черные, словно подрясники, кунтуши и такие же черные поярковые шляпы. Зиновий же пришел в казацком ярком жупане, в серой смушковой шапке с малиновым шлыком, которую он снял при входе в храм. В таком наряде, да еще с кривой турецкой саблей на боку, он казался старше своих лет и резко выделялся среди бурсаков. Его малиновый жупан, черные, как вороново крыло, кудрявые волосы привлекали взоры девушек. Задорный пушок на верхней губе подчеркивал опасного для девичьего сердца зрелого казака.
Золотые ризы на священниках, бряцание полдюжины неугасающих кадильниц и могучие торжественные басы диаконов вначале ошеломило Зиновия. Он так растерялся, что не мог думать ни о чем постороннем, ему и в голову не приходило переброситься словом с друзьями, которые – особенно Кричевский – украдкой от наставников что-то
31

шептали, поглядывая в сторону Зиновия. Величавое священнодействие, яркие огни свечей в паникадилах и угар от смиренского ладана в диаконских кадильницах туманили голову юноши. Все это угнетало Зиновия.
Вдруг у юноши захватило дух, все его существо затрепетало. Он лихорадочно вздрогнул, и все предстало перед ним в ином свете. Ни пламя свечей, ни золотые ризы, ни даже страдальческий образ усекновенной главы, стоявший перед самыми его глазами – ничто сейчас не могло сдержать неожиданный трепет сердца. Вмиг померкла вся торжественность богослужения, исчезли мысли об униатах с их гнусными попытками захватить главенство в религиозном мире Киева.
- Отве-ерзи ми... пречистая... – вырвалась мольба девушки, нежным крылом задела сердце юноши, улетела под купол, унося с собой частицу его сердца.
Оба хора откликнулись на чистую девичью мольбу громким стогласым величанием:
- И всеблагая дева!..
А тот же девичий голос, неудержимое стоголосое пение, как потоки водопада сквозь щели могучих скал, и, словно вызов, проносился над головами молящихся, не находя выхода, на простор.
- ... Отве-ерзи ми... – замирало постепенно, как вздох.
. Головы молящихся обернулись в сторону женского хора. Неведомая и властная сила заставила и Зиновия посмотреть на хористок.
- О Боже, какое диво! – пролепетал Зиновий. – Чудо!
Больше он ничего не мог сказать. “Чудо”, - вздыхал он, а глаза впились в хористку, стоявшую возле самого парапета на клиросе. Послушница не опиралась, как другие хористки, на дубовый парапет, и ее длинная, толстая, русая коса не была скрыта поручнями, как у других.
В воздухе еще звучала мольба девушки: “Отверзи ми...”, но пухлые розовые губы ее уже были сомкнуты, длинные ресницы опущены. Очевидно, она была скромна, и теперь смутилась, заметив, какое сильное впечатление произвело ее пение на молящихся. То ли освобождаясь от молитвенного экстаза, то ли подчиняясь голосу сердца, послушница приоткрыла тяжелые веки и совсем земным взглядом посмотрела на прекрасного в своей молодости юношу в малиновом жупане, стоявшего справа у клироса.
Их глаза встретились, словно два стремительных потока.
- Чудо души моей, чудо! – шепнули уста Зиновия.
Девушка с испугом посмотрел на юношу, отгоняя греховные мысли, и в то же время, словно прислушиваясь к его горячему шепоту.
- Покаяние... – раздался снова голос солиста, точно нечаянно стегнув послушницу с длинной русой косой и с большими голубыми глазами.
В их глубине светилось столько нежности и доброты, так поразивших юношеское сердце.
- Отве-ерзи ми-и-и... – опомнилась девушка, с трудом отвела от казака глаза, и целомудренно закрывая их. В этот раз ее голос не звучал так сильно, но еще яснее в нем чувствовалась мольба: “Отве-ер-зи!..”.
Зиновий безошибочно понял, что у девушки горе, и она хочет излить его.

32

Он протиснулся к клиросу и так уперся в него плечом в точеную дубовую стойку парапета, что та заскрипела, и на покорных устах послушницы появилась мирская улыбка. Солистка еще раз робко посмотрела в пылающие глаза юноши, уголки ее пухлых губ дрогнули. В тот же миг она спохватилась, испуганно опустила веки, а нежной рукой легко, как дуновение весеннего ветерка, поспешно осенила себя смиренным крестом.
Но томный взгляд девушки и ее улыбка, идущая из глубины горячего сердца, говорили Зиновию, что он понравился ей...


IV

Потом всю неделю Зиновий со своими друзьями вспоминал о посещении собора, делился впечатлениями, говорил о совсем новых, никогда не испытанных так неожиданно вспыхнувших чувствах.
“Любовь?” – спрашивал он сам себя. Чувствовал, что краснеет от этой мысли, такой греховной для воспитанника почтенной коллегии. А что, если и в самом деле любовь? Но монашка, отказавшаяся от мирской любви, не захочет нарушить неумолимый обет безбрачия.
Друзья заметили, что Зиновий серьезно увлекся послушницей. Он все время только и говорил с ними о ней, о ее чудесном, “неповторимом”, как он выразился, голосе. И им хотелось чем-нибудь помочь ему.
Стась Кричевский был вхож  в дом ректора Борецкого. Там он узнал, что известную солистку Свято-Иорданской обители зовут Христиной-Доминикой, и что монашеский обет она еще не приняла, пребывая второй год в послушницах. Как раз это и интересовало Зиновия.
В братской школе надзор за бурсаками, в которую уже зачислили и Хмельницкого, был не таким строгим, как в львовской коллегии.
В ближайшую же субботу Стась сам забежал “на минутку” к Зиновию и застал его за чтением. Зиновий был рад другу, надеясь и на этот раз узнать от него что-нибудь об очаровательной послушнице Свято-Иорданской обители. Каждая весточка о ней была радостью. Зиновий, стоявший у окна, повернулся и пошел навстречу Кричевскому.
- О чем так озабочен? – спросил Кричевский.
- Понимаешь, Стась, я послал с Кривоносом весточку родителям, жду приезда отца из Чигирина. Следовало бы радоваться, а я почему-то грущу... Не скрою, понравилось мне тут у вас. Киев, Киев!.. Пока лежал здесь больной, мир был ограничен для меня вот этими четырьмя стенами. А сейчас... убежал бы отсюда на простор, к людям!
- Да и у нас тут всяко бывает, - неуверенно начал Кричевский.
Зиновий почувствовал, что товарищ не осмеливается заговорить о том, из-за чего, по-видимому, и пришел
“Отве-ерзи ми...” - вспомнил он чистый, как родниковый источник, голос чужой и в то же время такой желанной девушки. Длинная коса, лучистые глаза, вздрагивающие уголки губ...
- Мне стало ведомо, Зиновий, что она... тайная послушница из Свято-Иорданской
33

обители, белоруска, землячка моя и шляхтянка из хорошей семьи. Зовут ее Христиной, об этом я уже, кажется, говорил... – продолжал Стась.
Слова друга вывели Зиновия из задумчивости. Он улыбнулся.
- А ты, Стась, и в самом деле настоящий друг. Признаюсь тебе, как на исповеди, запала мне в душу она, проклятущая девчонка...
- Да такая разве не западет?! Но зачем ты клянешь ее?
- Все мысли только о ней, говорю: словно частицу своего существа оставил я там, на клиросе. Ведь она монашка и отрешилась от мирской жизни.
- В мирской жизни монашки так же подвластны законам умыкания их молодыми хлопцами, как и грешные “дщери” мира.
- Что? Каким законам... умыкания? – Зиновий прекрасно понял немудрый намек товарища, но никак не осмеливался себе в этом признаться. – Об умыкании, Стась, ты напрасно говоришь. В самом деле, чувствую, что вся моя душа стремится к дружбе... Я готов вечно слушать этот... голос.
- Свято-Иорданская обитель находится не так далеко отсюда – на территории Печерской лавры. Туда каждый день ходят люди молиться. Почему бы воскресения ради завтра не петь послушнице в своем хоре, а?.. Только вот одежда у тебя... твой яркий жупан бросается в глаза.
- Так вместо казацкой можно надеть бурсацкую, ту, что в во львовской коллегии носил! – покраснев, ответил Зиновий и отошел к окну.


V

В воскресенье утром пани Мелашка нарядила Зиновия в бурсацкую одежду. От несдержанного Станислава Кричевского она уже узнала о послушнице с “божественным голосом”. Да и Зиновий не мог удержаться от того, чтобы не похвалить ее пение, даже о глазах невольно обмолвился.
- Такие глаза, знаете, матушка, такие глаза у этой монахини, побей ее сила Божья, даже молиться хочется, когда я всматриваешься в эту небесную лазурь...
- Глаза ведь самый сокровенный дар Божий, они не только видят по воле Божьей.
Мелашка, как мать, напутствовала юношу, который прежде безразлично относился к молитвам и церкви, а вот теперь решил пойти именно в Иорданскую обитель - послушать женский хор. Она верила в рассудительность Зиновия, считала, что монастырская послушница недосягаема для мирских соблазнов и разговоров. Поэтому она и не беспокоилась, провожая его к заутрене в Печерск.


VI

Наконец в Киев приехал отец Зиновия к своему больному сыну. В бурсе он застал только Мелашку, убирающую комнату сына. Комнату Зиновия ему указали отцы-

34

братчики, которые и в воскресенье оставались при школе. Они привели Хмельницкого в покои Зиновия и тут же ушли, пожелав ему радостной встречи с сыном. Юноши Кричевский и Выговский тоже почтительно сопровождали отца Зиновия. Кричевский узнал от пани Мелашки, что Зиновий рано ушел к заутрене, улыбнулся и ушел, забрав с собой Ивана, догадываясь, в какую церковь отправился его набожный товарищ.
- Вот это хорошо вы сделали, уважаемый пан Михайло, что приехали. Хлопец уже совсем здоров, благодаря милости Божьей, лекарствам и молитвам этой святой обители. Скучать уже начал... – сказала Мелашка входившему в комнату подстаросте.
- Отцовское спасибо пани Мелашке, - ответил Хмельницкий, окидывая взглядом комнату. – Дай, Боже, доброго здоровья нашему Зиновию, наверное, вышел во двор погулять с детьми?
- Вышел, прошу пана, вышел. Хлопцу захотелось послушать воскресную службу в церкви. Мы не ведали, когда вы приедете. Ждем уже несколько жней, но в воскресенье не ждали, - смущаясь, объясняла Мелашка.
- Даже не верится... Мать так обрадуется этому. Ведь маленьким Зиновий не любил ходить в церковь.


VII

Подстароста Хмельницкий сдерживая волнение, слушая рассказ Мелашки, как они из Львова попали в Киев. Он ее не переспрашивал, потому что уже слыхал об этих событиях от Максима Кривоноса. Его заинтересовали увлечения Зиновия послушницей, о которой Мелашка в душевной простоте поведала ему.
- Сказывает, что она файная девушка. Поет в хоре и, кажется, даже сам отец Иов считает ее пение ангельским, - рассказывала Мелашка.
- Все мы люди, матушка... – промолвил подстароста, к удивлению Мелашки нисколько не осуждая поступка своего сына. – Я тоже пойду, пани Мелашка, в Печерск, может быть, встречусь с сыном.
- Не разминулись бы вы, уважаемый пан.
- О нет. Путь предо мной прямой.


VIII

Михайло Хмельницкий не раз бывал в Киеве и в Печерской лавре. Он торопливо шел по тропинке, протоптанной богомольцами вдоль Днепра. Дойдя до Иорданской обители, он сел на скамью под кудрявым кленом – отдохнуть и подождать конца богослужения. Занятый своими мыслями, он даже не заметил, как маленькие колокола прозвонили “достойно”. И вместе с тем прислушивался к слаженному хоровому пению, доносившемуся из открытых церковных дверей. Он заслушался, затем начал вспоминать о своей юности, о первых своих увлечениях.

35

Из церкви начали выходить молящиеся. Михайло искал глазами сына, опасаясь, что не заметит его в толпе, но Зиновия не было среди однообразно одетых, серых, жалких в своем смирении богомольцев.
Из дверей так называемого “домашнего” или служебного входа в церковь показалось две фигуры в черных подрясниках. Отец сразу же узнал сына, но обратил внимание... на женскую фигуру, в которой спадала вниз красивая коса. Михайло понял, что это и есть послушница, а рядом с ней шел его сын. Они увлеченно о чем-то разговаривали и шли в направлении, где сидел отец. Не доходя несколько метров, они остановились. Отцу был слышен их разговор. А разговаривали они, то возбужденно громко, то спокойно, шепотом. Отец даже отвернулся из вежливости.
- Братом моим называл себя монашкам, пан студент, лишь бы только добиться этого  свидания? Так, наверное... пускай и будет братом и сестрой в этой мирской жизни... Вы говорите страшные слова, а я ведь скоро должна принять обет монахини... – говорила послушница, дрожа от страха.
- Прекрасное имя – Христина! – прервал послушницу очарованный юноша. И вдруг ему вспомнился совет Станислава Кричевского. – Так я... украду панянку Христину! Клянусь этой Церковью, что украду! Разве можно совладать со своим сердцем, моя звездочка любимая! – тут же выпалил он.
- Свят, свят, - перекрестилась девушка, то пугливо отстраняясь, то снова приближаясь к юноше. – Пан хочет украсть монастырскую послушницу? Ах, какой грех на свою молодую душу возьмет он, совершив этот безрассудный поступок... Мне не суждено испытать мирского счастья, этими днями меня должны постричь в монахини, мой хороший пан...
- Отрежут косу? Такую красивую косу?
- Так велит закон. Красота... Подарила бы я эту косу пану на пояс, если бы встретила его раньше, в мирской жизни. А так... – и она посмотрела ему в глаза так же умоляюще, как и в церкви.
- Не спеши, не спеши, Христина. Не нужно давать обета, не нужно. Я все равно добьюсь своего, клянусь, и на том поясе свою саблю повешу. Родители дали тебе жизнь, а ты хочешь покрыть ее черной смертью, дав обет монахини. Не разрешу тебе этого сделать, звездочка моя ясная, украду, если по собственной воле не уйдешь из монастыря.
В это время в дверях обители появилась матушка и властным голосом окликнула Христину. Девушка отпрянула от бурсака, опустила веки на влажные глаза, точно гробовой крышечкой навеки отгородила себя от мира, от любви...
Смиренно попрощалась она с Зиновием, как сестра, не сказав более ни слова о его святотатственном намерении. Торопливо вытащила из-за пазухи маленький серебряный крестик на шелковом шнурочке, согретый теплом ее тела, не раздумывая, отдала его юноше.
- На счастье, и в горе – чтобы легче было забыть эту греховную минуту, - прошептала она. - Любовь – грех!.. А грех терзает мою душу. Возьми! Я вырываю его из своего сердца, освобождая место... для греха! – она повернулась и, подчиняясь зову разгневанной матушки наставницы, направилась к двери, провожаемая растерянным взглядом “брата”.

36

Зиновий точно онемел на полуслове. Потом опомнился, сунул в карман крестик-талисман. Зиновия глубоко растрогало искреннее горькое признание Христины, и огорчила разлука с ней. Он так углубился в свои мысли, что, чуть было, не сбил с ног отца, который встал со скамейки и шел ему навстречу.
- О, батя!
Отец и сын некоторое время молча смотрели друг другу в глаза – говорили лишь их сердца. Может быть, отец собирался пожурить его, а сын подыскивал самые выразительные, самые теплые слова привета и любви.
- Батя?! – еще раз удивленно воскликнул Зиновий, бросившись обнимать отца. По его глазам юноша определил, что тот все видел и все понял.
Хмельницкий с трудом сдерживал волнение:
- Ну, здравствуй, здравствуй, сыночек... Не утерпел я, не подождал дома, пошел по велению сердца. Это ничего, сынок, что встретил я тебя не смиренно стоящим перед алтарем... Дай Бог счастья и молодой послушнице... Да, не смущайся, сынок, ведь мы тоже человеки. А все человеческое на этой грешной земле не было чуждо и нам, и родителям, и дедам, и прадедам нашим. Чего же смущаться?.. Привет тебе и благословение от матери. Беспокоится она.
- Плачет она, батя? – нетерпеливо спросил Зиновий.
- Успокойся, Зиновий. Все матери и от радости плачут, такой уж женский пол, плаксивый. Если бы не плакала, и не любила бы. Ты хорошо знаешь свою мать, Зиновий. Не скрою, правду скажу, как она велела: “Хвалю, говорила, в деда пошел, казаком стал!” И плакала, и смеялась, услыхав эту новость. Ну, дай, Боже, тебе здоровым вернуться домой. Да об этом еще все вместе поговорим. Ведь я приехал за тобой.


IX

Провожать Зиновия с отцом пришли преимущественно бурсаки младших классов. Со старших классов пришли проводить его друзья: Стась Кричевский и Иван Выговский. Вышли на крыльцо. Михайло Хмельницкий попрощался с настоятелем, поблагодарил обслуживающий персонал госпиталя. Потом подвел сына к Борецкому. Зиновий-Богдан опустился перед батюшкой на правое колено, как полагалось верующему, принял благословение и молча прикоснулся губами к благословляющей руке. Батюшка не мог и не хотел скрывать своих добрых чувств к воспитаннику коллегии и смахнул слезу в присутствии сотни своих воспитанников.
Благословляя юношу, он изрек:
- Во имя Отца, Сына и Святого духа, пусть благословит тя Господь вседержитель всея земной тверди, ежели живота нашего, паче будущего нашего пристанищем есть. Да будет воля Его в помыслах, чаяниях и действиях твоих, наш храбрый, мужественный отрок, днесь, заутра, и во вся дни живота твоего. Аминь.
Борецкий прижал к своей груди мускулистого юношу, который был на голову выше его ростом.
Бурсаки уже раньше окружили взрослых, с нетерпением ожидая, когда батюшка,
37

ректор школы, попрощается с их другом.
С Кричевским и Выговским попрощался сердечно, они проводили его до оседланного коня. Стась уверял Зиновия  в том, что всегда будет держать с ним связь и ждать его приезда из далеких пограничных дебрей в Киев.
Еще раз пожав друзьям руки, Зиновий перебросил на шею коня поводья и с места лихо вскочил в седло. Буланый даже присел от неожиданности. Лицо Михайла Хмельницкого сияло от радости – он гордился своим сыном, так лихо сидевшим в казацком седле. Зиновий напоследок окинул взглядом присутствующих и отпустил поводья ретивого коня.


X

Из Киева Хмельницкие заехали в свой дом в Переяславле.
Переяславской бабушки в живых уже не было. За хатой присматривали дальние родственники. Когда-то цветущий сад теперь опустел, гусеница оголила все старые груши.
Это произвело на Зиновия удручающее впечатление. В печальном настроении он пошел в город разыскивать богатый дом Самко, которого убили татары во время баталии в лесу, когда Самко возглавлял купеческий обоз, который вышел из Львова и должен был отправиться на юг. В обозе тогда был Зиновий и старший сын Семена Самко, которого спасли казаки и он вернулся в отцовский дом в Переяславль.
Приходу Зиновия обрадовались, не только старший сын Самко Яким. Навстречу гостю пришел и младший брат. А следом за ним, как жеребенок за стригунком, прибежала и Ганнуся. Щурясь против солнца, она с любопытством смотрела на стройного, загоревшего в пути юношу.
- Ганнуся? – спросил Зиновий, здороваясь с Якимом. О девочке он знал по рассказам покойного Семена Самко. “Не болтунья, - хвастался отец, - выросла без матери, больше под присмотром братьев...” “А теперь – уже и без отца”, - подумал Зиновий.
- Ну да, пан Зиновий, наша Ганнуся. Поздоровайся, Ганна, это пан Зиновий, который спас себя и нас от басурманской неволи. Ну, что же ты, глупенькая?
- Добрый день, пан... – чистым детским голоском серьезно произнесла Ганнуся, как и полагалось хозяйке дома.
- Называй меня, Ганнуся, только Зиновием, без “пана”. В юные годы хорошо понимают друг друга и так, - и он, нагнувшись, поцеловал ее аккуратно причесанную головку...  - Только Зиновий, Ганнуся! Добрый день, малышка! Хочешь, буду третьим твоим братом?
- Хочу, пан Зиновий... – улыбаясь, согласилась сиротка.
Она внимательно посмотрела на Зиновия своими большими голубыми, как приднепровское небо, глазами и смутилась. Потом уцепилась рукой за полу кунтуша Зиновия, быстрым взглядом окинув Якима.
Зиновий даже вздрогнул. Удивительное совпадение: у Ганнуси такие же голубые и на диво большие глаза, как и у Христины...
38

- Хочу Зиновий! – повторно произнесла тихо девочка.
- Так зови, хозяйка, гостя в дом, - промолвил Яким.
- Просили Яким и Григорий... и я прошу, – робко начала Ганнуся.
Зиновий взял ее за руку, играючи, размахивая руками, как на марше, пошел вместе  с ней вперед Якима.
- Ну что же, спасибо тебе, Ганнуся, зайдем, поглядим, как ты хозяйничаешь.
- Мы не ожидали, что к нам приедет такой гость... так я побегу... – и она выдернула руку из руки Зиновия и побежала к дому.
Зиновий, глядя на нее, расстроился. Сколько таких сирот на земле?
“С этого дня я буду называться братом Ганнуси...” – твердо решил про себя Зиновий, впервые переступив порог их дома. В этом доме он побратался с девочкой, волей судьбы она стала его сестрой.


XI

По пути в Чигирин Хмельницкие задержались на переправе. Там с утра стало заметно необычное скопление людей. Снизу, от порогов, и с верховьев реки, откуда-то из Черниговщины, плыли длинные казацкие чайки. Разносились песни над Днепром. Такие же чайки вверх и вниз по течению, сколько можно было окинуть взглядом, покрывали весь берег переправы. На берегу топтались стада казацкой “живности”.
- Нам следовало бы объехать место переправы, - проговорил Михайло Хмельницкий, уже приближаясь к переправе. В нескольких словах, скупо, рассказал Зиновию о терехтемировской Круче, о которой узнал еще в Киеве от знакомых войсковых старшин. – В Терехтемирове казацкие старшины собираются провести переговоры с нашим вельможным паном Станиславом, - объяснил он.
- Так, значит, и пан гетман в Терехтемирове? – заинтересовался этой новостью Зиновий.
Он знал, что Жолкевский вместе с королевой взяли его под свою защиту после событий, произошедших во Львове, на площади рынка. Он был благодарен за это своему высокому патрону. И все же юноша затаил в душе недоверие к шляхетским милостям.
Михайло Хмельницкий понял, что если бы они захотели вернуться назад от переправы, им уже не было бы такой возможности. Беспрерывным потоком двигалась с шумом и песнями масса вооруженных людей, увлекая за собой Хмельницких.
На правом берегу Днепра Хмельницким пришлось задержаться, пока проходила конная хоругвь казаков.
К старшему Хмельницкому подъехал молодой, но видать, уже закаленный в боях всадник, серая смушковая шапка валашской работы, с голубым донышком, лихо сбитая набекрень, едва держалась на бритой потной голове.
- Эй, чьи люди, кто такие? – еще не подъехав вплотную к Хмельницкому, крикнул он.
- Подстароста Чигиринского староства, пан Дмитро, - ответил Михайло Хмельницкий, узнав запорожца Гуню.
39

- Эвва-а! Дай Бог здоровья, пан Михайло, - улыбнувшись, ответил запорожец, также узнавший Хмельницкого. – Твой? – спросил, кивнув головой в сторону Зиновия.
- Как же, сын, пан Дмитро. Здравствуй, казаче. Давненько не виделись мы с тобой.
- Давненько, что и говорить. Еще когда Лаща с Яцком провожали, не был я в Чигирине. А что, пан Михайло на казацкий круг приехал?
Михайло Хмельницкий громко засмеялся.
- Этого еще недоставало! И без того староста меня при всяком удобном случае упрекает, что мол, я якшаюсь с прощелыгами.
- А Максим Кривоносов сам ли в Терехтемирове? – поторопился Зиновий переменить тему разговора.
- Кривонос, хлопче, вероятно, здесь. Если хотите увидеть его, нужно проехать к монастырской площади. Там я охотно помогу пану его разыскать, - предложил запорожец.
- Очень хотим, пан Дмитро! – ответил Зиновий.
Несколько казаков и джур охраняли вход в монастырь. На привязи возле тына стояли кони, переступая с ноги на ногу. Дмитро Гуня соскочил с седла и тихо, как свой человек, спросил одного из часовых:
- Скажи-ка, паря, нет ли на полковничьей раде Кривоноса?
- Кривоноса? Этого из вольных подолян? Вероятно, есть, - и часовой указал рукой на деревянный дом, возвышающийся  над кустами терна и цветами.
- Тогда мы идем к нему.
- Нет, не велено пускать. Пускай лучше джура позовет Максима. Пан Яков, скажи Кривоносу, срочно нужен, - скомандовал часовой джуре.
Но джуре не пришлось никуда бежать - со стороны к домику шел легкий на помине пан Максим. Зиновий с Гуней прошли в ворота, окликнули Максима. Кривонос, без шапки, разгоряченный и, по всему видно, обрадованный, но, как обычно, суровый, с нахмуренными крючковатыми бровями, поспешил к Зиновию с Гуней.
- Со счастливым прибытием, пан Хмельницкий! – крикнул он, обращаясь к стоявшему за воротами подстаросте. – Рад видеть в полном здравии брата Зиновия! – и он крепко, по-мужски, порывисто обнял и поцеловал юношу. – Ты, как всегда, кстати, Зиновий, у нас перепалка – пришло послание от гетмана Жолкевского, но на латыни. Ты, Зиновий, может, и поможешь с ней справиться, ведь ты во Львове изучал латынь. Мы нашли батюшку, но он ведь только по-церковному латынь разумеет. Минута дел, - Максим обратился через ворота к Михаилу Хмельницкому: - Отпусти хлопца... Пан Дмитро, - обратился Максим к Гуне, словно уже получил согласие Зиновия. - Пусть-ка ваши казаки устроят где-нибудь пана чигиринского подстаросты на постой с его людьми, а немного погодя я привезу туда Зиновия.








40


Глава   третья

I

Широкие просторы и ласкающий уют Суботово настолько пленили Зиновия по приезде его из Терехтемирова, что в первые дни все его мысли, все его киевские впечатления соединились в одно нежное воспоминание о Христине. Въехав в ворота суботовского подворья, очарованный раздольем и красотой его, он соскочил с коня, не зная, что делать и как совладать с собой. Ему хотелось тут же бросить поводья, и стремительно бежать к Тясмину. Или, может быть, выскочить за ворота, побежать босиком по большой хуторской дороге, чтобы в каждом дворе разрывались от лая собаки, чтобы встретился с хуторскими ребятами, которые всегда донимали его своей молчаливой завистью, пряча за нею свою ненависть к “панычу”. Теперь он сумел бы приблизить к себе ребят, раскрыть им глаза на окружающий их мир.
Когда он въехал во двор, то увидел, что на крыльце стоит мать. Она немного похудела и осунулась, но такая же, как и прежде, ласковая и приветливая. Как молния мелькнуло в памяти лицо матери на барельефе, высеченном на камне искусной рукой мастера. Такие же крупные слезы на щеках, такая же теплая материнская улыбка!.. То ли она замешкалась на крылечке, то ли у нее ослабели ноги, что она обеими руками держится за дубовые поручни...
- Мамуся! Да я вас... – бросился он к ней.
У Матрены подкосились ноги, она опустилась на тесаные новые ступеньки, провела рукавом по лицу. Зиновий вихрем взлетел на крылечко, подхватив мать под руки. Она целовала кудрявую голову сына, а тот поднял ее на ноги, точно малого ребенка, и склонился ей на грудь.
- Мамуся, видите: я приехал! Да, теперь я сяду вот здесь, рядом с вами. Зачем же плакать?
- Это лучше. Будем радоваться вместе!
- Слухи идут страшные.
- А вы, мама, не обращайте внимания на эти слухи. Если что, поедем в Чигирин  к отцу в крепость. Он всю дорогу рассказывал мне о том, как вооружены его отряды на случай татарского нападения.
- Пойдем в дом, чего же мы сидим, - предложила мать.
Поддерживая мать, они вошли в дом. Какими родными были эти комнаты, с висевшими на стенках вышитыми рушниками!


II

Страшные вести доходили от синего моря да из буджацких станов о приближении татар. Орды подняли на ноги жителей не только Левобережья, но и Правобережья
41

Украины.
Разве не бывало так, что полчища, двигавшиеся по правому берегу Днепра, по ночам переправлялись за добычей на левый берег, и наоборот. Орда движется по ковыльным степям, распуская слух, что направляется к южным границам России, угрожая добраться до самой Москвы. Но далеко Москва, а крымские невольничьи рынки ждут человеческого товара. Далекие заморские купцы уже пришли на кораблях в Черное море, крымский ясырь поднялся в цене. А до ясыря – товара для заморских купцов – ловким татарам и буджакам рукой подать. Этот ясырь селится вдоль Днепра, в украинских степях, поднимает целину, разводит пасеки, добывает смолу, выжигает поляны и пасет скотину. До него рукой подать!..
Захватчики верно рассчитали: молниеносно налетели, покуда казацкие полки двигались из Сечи к Терехтемирову, на Белую Церковь. После тяжелых военных боев с Мухаммедом Гиреем казаки до сих пор не пришли в себя, залечивают раны. Сечь почти опустела. Сторожевая охрана не выдержала первого боя с захватчиками, оставила Базавлук и отошла к Желтым Водам.
На третий день после приезда Зиновию захотелось было поехать вместе с отцом в Чигирин, но чтобы не расстраивать мать, заботившуюся об отдыхе сына, он остался дома. Однако первые радостные минуты встречи стали омрачаться одиночеством, однообразием сельской жизни, страшным бездельем и скукой.
Наконец, Зиновий поехал с отцом в Чигирин.
- После семи лет отсутствия, Зиновий, ты совсем не узнаешь наш славный Чигирин! – заговорил Михайло, стараясь развлечь сына. В его голосе звучала нескрываемая гордость. Он любил свой край, заботился о его благоустройстве и о его будущем.
Они подъехали к новой чигиринской усадьбе, расположенной у подножия холма. Это небольшой, но добротно сделанный дом, в глубине двора сарай, коновязь.
На какие жертвы ни шел отец, чтобы построить это чигиринское староство. Не хотел он, чтобы бездельничал его сын. Взял он его в Чигирин, чтобы посмотреть, чего он стоит. Пусть уж казаком будет. Он подумал, что надо поручить ему составить реестр всех вооруженных людей в Чигирине, пускай юноша и сам приучается к порядку, и людей  к нему приучает. А при первой же встрече с паном гетманом непременно замолвит словечко и о коронной службе – может, даже и военной. Зиновий образован, воспитан и храбр, отлично ездит верхом, и это хорошо известно пану Станиславу...


III

Вызванный в управление подстаросты, молодой казак Иван Сулима влетел в служебное помещение, словно за ним гнался сам Мухаммед Гирей.
- Куда так торопишься, казаче, или от долгов бежишь, что так запыхался? – спросил подстароста.
- Да нет, уважаемый пан подстароста, в Чигирине я никому ничего не должен, а от сингальских... думаю, что убежал. Джура вашей милости сказал, что вы звали меня, -
42

тяжело дыша, ответил казак.
Шапку он снял еще при входе в комнату, а сейчас приглаживал рукой белокурые волосы. Бросил косой взгляд на Зиновия, оценивая его выправку. Потом посмотрел на саблю, по-дружески, искренне улыбнулся.
- Ну вот, знакомьтесь, хлопцы. Сегодня, Иван, я освобождаю тебя от дозора на башне. Мой сын Зиновий-Богдан приехал сюда и его нужно познакомить с чигиринскими укреплениями. Поведешь его в крепость и покажешь, как мы подготовились к отражению нападения неверных. А завтра пойдешь вместе со своими товарищами в глубокий дозор...
- Будет исполнено! Так сейчас и пойдем, пан Зиновий-Богдан...
- Погоди, Богданом его окрестила одна хорошая женщина, муж которой погиб в борьбе за народное дело. Так вот что, Иван: в дозор возьмешь с собой таких, как ты сам, молодых казаков. Семена, который сегодня несет охрану у головных ворот, и еще двоих подберешь из молодежи. Лучше бери чигиринских, а не пришлых. Ну, и одного нужно взять из старых казаков – разрешаю взять Тараса, пушкаря. Он постарше, поопытнее, хотя по характеру совсем юноша. В дозоре ты будешь старшим, но прислушивайся и к советам Тараса.
- Разрешите, ваша милость, донца Кирилла тоже взять с собой. Всадник он бывалый – на случай, если нам придется догонять неверных.
- Если ты хочешь взять донца, тогда оставь Тараса. Двоих пушкарей не могу отпустить. А с Зиновием ведите себя просто, без церемоний. Ведь не гулять, а служить пойдете с ним, - посоветовал подстароста напоследок.
- Об этом не беспокойтесь, ваша милость. Выйдя за двери этой комнаты, мы сразу найдем общий язык... – смеясь, ответил Сулима.
- Ну, идите. Не задерживайтесь, Зиновий, обедать будем в Суботово, а то мать места себе не найдет, дожидаясь нас...
Зиновий и Сулима, столкнувшись в дверях, расхохотались и с веселым смехом вышли на подворье.
“Кажется, найдут общий язык”, - облегченно вздохнул подстароста, подходя к окну, из которого был виден весь двор. Сулима уже вел коня к воротам, рядом с ним шел такой же статный, хотя и значительно моложе его, Зиновий в своем малиновом кунтуше, придерживая левой рукой саблю. Отец ревниво сравнивал двух молодых воинов и с удовольствием отметил, что даже в походке его сына чувствуется большая школа, которую он прошел. Он не торопился, как это делал Сулима, и в то же время не отставал от него. Видимо, больше говорил Иван, хотя Зиновий тоже не молчал. Когда поднимутся на крепостной вал Чигирина и перед их взором откроются пограничные просторы, сразу найдется у них тема для разговора.
- Найдут общий язык!
Еще раз вздохнув, Хмельницкий отошел от окна.


IV

В день отъезда группы Ивана Сулимы в глубокий дозор в суботовской усадьбе
43

Хмельницкие еще до рассвета все были на ногах. Зиновий, зная, что он не едет в дозор,  уговорил мать, а она уговорила главу семьи разрешить сыну выехать в Чигирин попрощаться с Сулимой. Зиновий очень быстро сближался с людьми, и уже в первый день знакомства с Иваном настолько привязался  к нему, что расстался с ним на крепостном валу, как с самым лучшим другом. В откровенной беседе с Иваном Зиновий открыл ему свою душу, лишь о том умолчал, что его любимая девушка – монашка. Зиновий рассказал о том, что девушка, хотя и происходит из знатного рода, но очень проста и обходительна, что она убежала от своих родителей к тетке в Киев, отказавшись выйти замуж за высокого королевского пленника, московского князя. Однако о согретом теплом девичьего тела крестике, который она дала ему на прощание, ничего не сказал своему другу. Слишком святым для него был этот от души сделанный подарок девушки.
Сулима сочувствовал другу, понимая, что его может постичь неудача. Ведь по своим летам Зиновий еще не совсем полноценный жених, да и нет у него опыта в таких делах. А девушка в таком возрасте, в полном расцвете, всем нравится. Да еще такая красавица, как Христина!
- А знаешь что: я согласен украсть для тебя Христину. Мне, изгнаннику, все равно... одна дорога – на Сечь!
Предложение казака несколько успокоило Зиновия. В час отъезда Сулимы в боевой дозор они должны были окончательно договориться о похищении Христины.
В эту ночь молодой человек почти не спал. И когда в доме все поднялись на рассвете, чтобы проводить Зиновия с отцом в Чигирин, мать, зная, что Зиновий едет провожать Сулиму, сказала Зиновию:
- Не вздумай, сынок, тоже пойти в дозор!
- Нет, нет, мамочка, я не пойду. Разве батя отпустит меня из Чигирина? Мне приказано заниматься бумагами подстароства да составлять реестр наших воинов. Ни о чем другом я не смею и думать.


V

Пока Зиновий разговаривал с матерью, к нему обратился отец:
- Зиновий! – донесся голос отца. – Зиновий, ты уже встал? А кто к нам приехал, посмотри! К тебе гость, пан Максим приехал с твоими “крестниками”, ждут тебя!
- Где Максим? – рванулся Зиновий.
- Покуда еще во дворе возле лошадей возятся. Сейчас вот в дом войдут. Пойду их встречу, как подобает.
- А, Боже мой! Угостить-то людей нужно. Побегу к своим девчатам, - забеспокоилась Матрена.
В доме все засуетились, во дворе заржали расседланные лошади. Зиновий, с трудом сдерживая растерянность, пошел следом за матерью в большую комнату.
Когда гости входили в дом, Зиновий заметил, что отец взволнованно спросил:
- Так, значит, пан староста вместе с поручиком могут прибыть сюда с минуты на

44

минуту, раз такая беда стряслась...
- Нет оснований, чтобы пан подстароста мог делать такие предположения... Поручик, молодой и энергичный воевода Канецпольский, возможно, и поспешил бы приехать. Но он-то без войска. Два десятка крылатых гусар из личной гвардии гетмана Жолкевского – это еще не войско. Да к тому Жолкевский назначил его в полк старосты Яна Даниловича помогать ему и постоянно ставить в известность гетмана о том, что делается в войсках.
- Но угроза нападения Орды на пограничное староство заставит пана старосту поторопиться с отправкой войск, - озабоченно говорил Хмельницкий.
- Раньше завтрашнего дня пан Данилович сюда не может приехать, уважаемый пан Хмельницкий. Не легкое дело добираться сюда с полком!.. Мы вот и с подвижным отрядом в каких-нибудь две-три сотни всадников, без единого пешего, без пушек с возами пороха, и то...
- А много людей в полку у пана старосты, пан Максим? Ведь надо будет приготовить для них постой, продовольствие, - еще больше забеспокоился отец Зиновия, входя в дом. – Ну, вот, Зиновий, по-хозяйски принимай своих гостей. Скучал он по вас, пан Максим, ох еще и как скучал!.. Так я поеду побыстрее в Чигирин, чтобы подготовиться к встрече.
А Зиновий уже обнимал Максима, которому показалось, что юноша еще больше возмужал.
- Го-го-го! Здоров, брат, здоров! – воскликнул Кривонос, сжимая друга в своих крепких объятиях. - Да ты, казаче, словно тесто в квашне хозяйки, как на дрожжах поднимаешься! Молодчина, браток, как бы ни сглазить...
- А сам?.. Усы вон как закручиваешь! Максим, Максим... – бормотал взволнованный Зиновий.
- Пан Михайло говорит, что скучаешь!
- И не говори, свет мне не мил... А пан крестный пожаловал ко мне в гости! Такая радость!
Обрадованный встрече, Зиновий переходил из объятий в объятия, от одного побратима к другому.
В это время молодицы накрывали на стол. Уже поставили широкие глиняные миски с дымящимся супом. Кривонос окинул комнату взглядом, ища укромного уголка. Зиновий тотчас понял его, кивнул головой в сторону крайней двери, которая вела в его комнату, взял казака за руку и повел к себе. Он сгорал от нетерпения услышать от своего побратима вести, глубоко волнующие юношеское сердце и... почему-то с трепетом ждал их.
- Ну, как там, Максим, рассказывай все... – Зиновий умолк, взглянув на печальное лицо своего побратима.
- Я вижу, Зиновий, что ты уже догадался, какая горькая участь постигла несчастную Христину... – вздохнув, начал Максим.
- Постриглась, затворницей стала?.. – перебил его Зиновий и вытащил из кармана серебряный крестик, подаренный Христиной, сжал его в руке.
- Если бы только это, Зиновий. Ее не постригли в монашки. Матушка игуменья

45

узнала о том, что, будучи монашкой, она принимала у себя не брата. Даже двоюродного
брата нет у послушницы! Получается, что встречаясь с посторонним мужчиной, она обманула духовную мать, проявила неискренность, поэтому ее и не постригли в монашки. А, может, допускаю и такой мерзкий шаг господствующей шляхты...
- Все, все говори, видишь, меня даже лихорадить начинает.
- Так или нет, а не постригли бедняжку, да еще и велели на год покинуть монастырь. Но она девушка гордая, возвращаться не захотела и вместе со своей прислугой – валашкой уехала на левый берег Днепра. Думаю, что она остановилась в имении Выговского, на это намекал Иван, а так это или нет – не ручаюсь...
- Иван, может быть, поступил как настоящий друг, упросил отца дать пристанище несчастной.
- Вполне вероятно. Это было бы самым лучшим выходом для белоруски. Но... по пути к дому Выговского на девушку напал турок Селим, - с трудом произнес Максим и вздохнул.
- Ты должен помочь мне спасти Христину! Пусть лучше мою жизнь возьмут эти кровожадные хищники, но не жизнь такой девушки! Любой ценой нужно спасти ее! Ты должен перехватить этих подлых басурман на нашей земле, ибо, если они увезут к себе эту несчастную...
- Поэтому я с отрядом так и мчался в Чигирин, чтобы опередить этого людолова. Хорошо, что застал тебя в Суботово и посоветовался с тобой. Немедленно переправляемся через Днепр и движемся к хутору пана Джулая. Турок не может проехать мимо этого хутора.
Они перешли в гостиную, где за столом ждали приехавшие с ним люди.
В гостиной Максим спросил:
- А родителям рассказывать об этом?
- Не знаю, Максим. Поступай, как сам знаешь. Я же должен ехать вместе с тобой на хутор пана Джулая.
- Сам справлюсь, Зиновий. Еще успеешь испытать горькую казацкую жизнь, - отговаривал Зиновия казак.
- Нет, нет, Максим, я должен ехать. Это мой священный долг – долг человека, чью любимую девушку постигла такая ужасная судьба! Мать разрешит мне. Ведь она же... мать!


VI

Пока отряд Кривоноса добирался в Суботово, на другой стороне Днепра переходила черная весть о татарском нашествии от села к селу, от дубравы к дубраве, от человека к человеку. Вместе со страхом распространялся и могучий призыв:
- Будь начеку!
Веремеевка, Жовнин, Чигирин-Диброва и хутора выставили вдоль Суды свои дозоры, обновляли сторожевые башни необходимыми ивовыми и тополевыми треногами. На них, словно насест или огромное гнездо аиста, лежала солома, листья, смоченная 
46

дегтем пакля
Возле башни день и ночь поддерживался огонь в костре, чтобы как можно быстрее зажечь факел, когда охрана заметит захватчиков или сигналы из соседней сторожевой башни.
И вот однажды на заре вдоль Суды запылали багряные факелы, и черные хвосты дыма вместе с ветром понесли грозные вести. Это уже были не слухи. Орда действительно вторглась в украинские земли. Тревога, словно острое лезвие ножа пронизала настороженное сердце слобожан и хуторян. Кроваво-багряное пламя на сторожевых башнях едва пробивалось сквозь густой утренний туман. Заметив тревожные сигналы сторожевого дозора, охрана на обеих веремеевских церквах подняла сполох, ударив в колокола.
В хуторе Джулая, где в настоящее время жил Карпо Богун, Мелашка и их дети, не было ни одного вооруженного казака. Еще весной ушли все по призыву Петра Сагайдачного, чтобы остановить на Черном шляху продвижение крымчаков и турок. В селе остались старые, выписанные из реестра казаки, да малые дети. Не было у них ни оружия, ни военного опыта. Каждый, кто мог, брал старую саблю, а то просто косу, вилы или откованное в кузнице подобие меча и бежали за околицу села на жовнинскую дорогу, откуда еще на заре хорошо были видны пылающие факелы.
Карпо Богун сквозь сон услышал звон колоколов.
- Проклятая Орда! – сказал про себя и вскочил на ноги. – Нужно разбудить жолнера.
- Я уже и сам слышу, пан кобзар. Тревога на пожар, или, в самом деле, Орда уже напала, чтобы черти ее побрали!.. – выругался жолнер.
Вдруг где-то на лугу со стороны Суды раздался выстрел. Следом за ним – отчаянный человеческий вопль. Человек смертельно ранен – захватчик или защитник?
Затем один за другим разрезали пелену тумана глухие выстрелы. И волна человеческих криков, казалось, прорвала все преграды, разливаясь вокруг, нарушая утреннюю тишину.
- Это они! – уверенно сказал Богун, в то же время беспомощно оглядываясь и ища руками опоры. – Спасайте детей! Пану жолнеру нужно укрыть женщин в прибрежном лесу.
- А вы? – спросила испуганно Мелашка.
- Да им, проклятым, будет не до меня, слепого! Останусь с собаками дом стеречь. Отправляйте Ванюшку и Филимона с Мартынком. Побыстрее... Марина?.. Где Марина?..
В лес, в лес...
- Вещи брать, деду?
- Пропади они пропадом, эти вещи, Господи Боже милостивый!
Мартынко торопливо вывел оседланного буланого на просторный двор. Успел заметить, как жолнер поспешно сажал двоих ребят на коней и сам садился в седло заезженной в изнурительных походах лошаденки. А выехали ли они со двора – не видел.
Промелькнули в тумане острые шапки ордынцев. Словно гребни черных волн, разбушевавшихся на широких днепровских просторах, то выступали они из туманных облаков, висевших над землей, то исчезали в них.

47

Мартынко обеими ногами ударил коня в бока, отпустил поводья и сам, будто собираясь лететь, резко взмахнул руками. Буланый, как подхваченный ветром, понесся мимо густых кустарников прямо в степь.
За спиной раздался выстрел и предсмертный визг большого рябого пса. Тут же юноша услышал конский топот за собой. Но оглядываться и прислушиваться не было времени. Нужно было управлять буланым, бешеным животным, которое, застоявшись, да еще почувствовав опасность, со страшным стоном мчалось сквозь туман. Только брызги тумана плескали в лицо беглеца, да свистел ветер. За этим свистом уже совсем не было слышно топота коней позади, терялись и другие посторонние звуки. Только вперед, врезаясь в молочный сумрак тумана, только вперед!


VII

Солнце уже поднялось из-за леса, согревая своими теплыми лучами землю, когда отряд Максима Кривоноса вброд переправлялся через реку Тясмин. А потом казаки понеслись вскачь на Боровицу, где была переправа через Днепр. По левую руку Кривоноса ехал на подаренном коне казак Зиновий-Богдан Хмельницкий. Родители дали добро на эту поездку. На лице его светилась отвага и печаль. То ли ветер с Днепра, то ли что-то иное наполняло его глаза крупными слезами, солеными капельками, скатывавшимися по щекам, увлажнявшими его сжатые губы.


VIII

Возле селения Боровица, в прибрежных перелесках, отряд Максима Кривоноса встретил группу встревоженных крестьян. До этого, проезжая через село, всадники не заметили ни одной женщины с детьми, и вообще, оно казалось безлюдным.
По дороге же, что вела к переправе, бродили мужики, парни, вооруженные, чем попало.
Максим Кривонос, не отдыхая, направился со своим отрядом к Днепру. Кое-кто из местных жителей, те, что помоложе, присоединились к отряду.
- Неужели мы опоздали? – забеспокоился Максим.
Наскоро сколоченный паром использовали только для перевозки людей, оружия и продовольствия. Коней привязывали к парому, и они переплывали реку. И все же переправа двух сотен вооруженных казаков заняла немало времени.
“Опоздали!” Эта мысль тяжелым камнем ложилась ему на душу.
Переправившись на левый берег Днепра, он даже не дал коням отдохнуть, велел казакам вытереть их спины гривой или полями своих жупанов и седлать.
Перед закатом солнца казаки, выбравшись из цепи луговых озер, прискакали к пылающему хутору.
Ни одной живой души! Рушащиеся строения хат еще облизывал десятками языков
48

утомившийся, но не насытившийся огонь. Смрад и треск пожарища навевали на вооруженных всадников невыразимую скорбь. Они застали лишь следы разрушений. Враг же поспешил скрыться, и, должно быть, давно, так как уже успели сгореть почти все
хуторские строения.
- Убитый лежит... – донеслось из чащи.
Там на угловатом пне лежал навзничь человек с рассеченной окровавленной головой. В стороне, поодаль, с отрубленной рукой, лежал ненужный теперь топор, покрытый засохшими черными сгустками крови. Значит, не во время позорного бегства, а в жестоком бою погиб бедняга.
Отряд медленно двинулся вдоль лесной опушки. Доложили, что нашли возле тропы убитого жолнера. Он лежал, скорчившись, поджав под себя руку с корабелей. Было определено, что жолнер свалился с коня уже мертвым.
- Да, очевидно, - задумчиво проговорил Максим, - жолнер погиб, защищая беглецов хутора.
Здесь хорошо виден был бой, возле дуба лежало три трупа басурман, вероятно, их сразил жолнер корабелей, как это умеют делать польские кавалеристы. Здесь валялись куски крестьянской одежды, она лежала на земле, затоптанная конскими копытами.
Среди кусков одежды с ужасом узнал он один кусок оторванной полы Мелашкиной корсетки. В отчаянии и гневе он закричал:
- Панове казаки, Пушкариха в руках басурман!.. Эй, эй, скорее к Суде, к Суде.


IX

Ночью отряд Кривоноса осторожно продвигался к Суде. Выбравшись из леса и перелесков, казаки с юга обошли село Веремеевку и уже в долине реки наскочили на лагерь вооруженных крестьян. Рассказы жителей рисовали ясную, отчетливую картину. На рассвете небольшой отряд татар и турок напал на прибрежные хутора. Первый бой с захватчиками произошел, когда хуторские хаты уже пылали. В тот же миг из прибрежных камышей выскочили татары и турки с арканами в руках и напали на безоружных жителей села.
- Отбили их? – спросил Кривонос.
- Но не без урона, конечно.
- Много людей схватили басурманы в селе?
- Господь его знает, разве в такой суматохе подсчитаешь? Иные убежали в лес, - объяснил один из мужиков.
На пограничные рубежи идет регимент Стефана Хмелевского со своим войском, кроме того, по Днепру плывут, да идут шляхами более десяти тысяч казаков.
- Надо бы подождать казаков их, - крикнул кто-то.
- Чтобы басурманы безнаказанно издевались над нашими людьми, успели отправить ясырь в Турцию? Нет, ждать некогда, - сказал Кривонос. - Казаки идут с возами, с пушками. Я – атаман одного из передовых казацких отрядов. Мы не можем

49

бросать на произвол судьбы наших матерей и детей! На рассвете переправимся через Суду...


X

В степях за Судой, в первых стычках отряда с крымчаками, Зиновий и не заметил, как стал настоящим казаком. Он стал похожим на остальных казаков в отряде. Все они горели единым желанием - нагнать, отбить и спасти пленников.
Отряд с боями проскочил Псел, оказался по ту сторону Орели.
Стало известно, что основные силы Мухаммеда Гирея подошли к границам Московского государства. Но захватчики были отброшены донскими казаками и под их натиском начали отступать. При этом они поспешно отправляли ясырь в Дикое Поле.
Помощь, оказанная русскими, еще больше воодушевила казаков отряда Кривоноса. Ему посчастливилось настичь небольшой отряд крымчаков и в коротком бою отбить девять детей, двух молодиц и одного мужика из Старобельщины. Молодой Хмельницкий долго беседовал с освобожденными из плена людьми. В эти горячие дни ему и в голову не приходило мысль о возвращении в Суботово.
За несколько дней Зиновий дважды участвовал в горячих схватках. Это и было настоящим боевым крещением Зиновия, посвящением его в казаки. Под свою опеку Зиновия взял русский мужик Силантий. Силантий и был первым свидетелем обеих схваток молодого Хмельницкого с врагом. В одной из этих схваток Зиновий даже помог бывалому казаку, на которого в степном терновнике набросились трое крымчаков. Когда один из татар занес саблю над головой Силантия, вовремя подоспевший Зиновий молниеносным ударом сразил врага, и тот свалился с коня.
- Превосходный казак растет, - восхищался им Кривонос.
- Уже вырос! – подтвердил Силантий, за время похода успевший привязаться к юному сыну подстаросты.


XI

Уже где-то за рекой Орел веремеевчане из передового отряда Максима Кривоноса поймали буджацкого татарина.
Допрашивал его Зиновий, единственный знающий турецкий язык, что давало ему возможность понимать и татар.
Пленный показал, что Мухаммед Гирей взял в плен всех жителей хутора вокруг хутора Джулая и доставил их перед его ханские очи. Но сам татарин не попал на хутор. Татарина оставили при отряде. Зиновий еще несколько раз беседовал с пленником, но ничего не узнал о судьбе своих знакомых, ни о пани Мелашке, ни о Мартынке. После допроса Зиновию было ясно, что Селим появился на Левобережье, захватил всех жителей хутора, переправился через Суду и двинулся к самому Мухаммеду Гирею. Слепого Богуна

50

они убили, потому что он сопротивлялся и мешал их быстрому передвижению.


XII

На второй день после отъезда Зиновия с Кривоносом на Левобережье дозорные донесли, что татары совершили кровавое нападение на Чигирин-Дубраву, Жовнин, Веремеевку и окружающие ее хутора за Днепром. Тревожную весть привез сам Михайло Хмельницкий, прискакав из Чигирина в Суботово, чтобы лично сообщить об этом Матрене.
В этот момент прискакал джура из Чигирина с вестью о том, что пан староста воевода Ян Данилович и поручик коронного гетмана Канецпольский с войсками приближаются к городу по черкасской дороге.
Кое-как успокоив жену, Михайло отправился в Чигирин. Данилович шел в Чигирин по черкасской дороге, минуя Суботово, наверное, со злым намерением, рассчитывая не застать подстаросту в старостве. Когда вспотевший от быстрой езды Хмельницкий прискакал в город, войска старосты уже были там, а пана Даниловича с поручиком Канецпольским он застал в покоях староства.
- О, пан подстароста занят обороной староства! – воскликнул Канецпольский, поднимаясь со скамьи навстречу Хмельницкому. Даже подал ему руку, чем несколько успокоил встревоженного подстаросту.
Ян Данилович, сидевший спиной к двери, бросил косой взгляд на Хмельницкого, и, отвернувшись, продолжал допрашивать какого-то оборванца.
Хмельницкий, вежливо поздоровавшись с поручиком, не удержался, чтобы не спросить его:
- Что сие значит, пан поручик? – и кивнул головой в сторону занятого допросом старосты.
Хмельницкий понял, что допрос ведет не только пан староста, но и поручик пана гетмана.
Здесь при допросе находился Иван Сулима, который был в дозоре и поймал допрашиваемого турка. Сулима рассказывал, как они встретились с отрядом крымчаков, которые везли пленницу. Когда завязалась битва, один из крымчаков с пленницей убежал в поле.
Хмельницкий понял, о какой пленнице идет речь – он знал, кого вез Селим к Мухаммеду Гирею, и, ужаснувшись от одной мысли об этом, спросил у Сулимы:
- А где же пленница, Иван?
- Она, очевидно, погибла, уважаемый пан подстароста, вернее – могла погибнуть.
Сулима с такой искренностью и волнением рассказывал обо всем этом, что растрогал даже черствое сердце Даниловича. Наконец, в комнате воцарилась скорбное молчание.
- Хвалю, пан Хмельницкий, за хороший подбор казаков для охраны пограничного староства. Такого казака стоило бы назначить старшим в Чигирине, чтобы всегда под рукой был отважный человек.
51

- Так и намеревался поступить, уважаемый пан староста. Посылал в дозор, чтобы
проверить его.


XIII

Поздно ночью защитников Чигирина, словно громом среди ясного неба, поразила неожиданная весть о том, что сам поручик гетмана Жолкевского взял под защиту пленного турка. Он привел его к себе, и некоторое время держал под охраной своих крылатых гусар. Когда стемнело, переодел в чистую крестьянскую одежду и в сопровождении четверых казаков отправил к гетману. Об этом вмиг стало известно всем казакам Чигирина. Среди них был и Иван Сулима, которому Хмельницкий  в нескольких словах рассказал о переживаниях Зиновия и о том, как внезапно собрался он вместе с Кривоносом преследовать турок с пленницей.
“Чем объяснить, что поручик гетмана оказывает такую милость этому турку?” – спросил себя неугомонный Сулима. И тотчас, ни с кем не посоветовавшись, он решил отправиться в погоню, прихватив с собой пушкаря-дончака и Тараса, опытного и отважного казака, родом из Черниговщины. Он сказал им, что хочет вырвать из рук спесивых гусар своего пленника.
Надо было узнать, куда повезли турка. Вырвавшись за ворота крепости, Иван
вихрем понесся за гусарами, не обращая внимания на то, что он должен был погнаться за теми турками, которые повезли пленницу в султанский гарем.


XIV

Иван Сулима со своими казаками догнали гусар на постое у медвинских хуторов. Драться с гусаром, стоявшим на страже, не собирались, а тот сам рубанул саблей по коню одного из казаков, распоров брюхо. Сцепились  с этим дураком. А в это время Иван Сулима вытащил турка из хаты. В это время другие казаки стали рубиться с двумя гусарами. Покуда казаки дрались с гусарами, Сулима схватил турка за голову, хотел отрубить ее, наступив ногой, как на гадюку. Зарубить его Иван не смог, так как один из гусаров ранил Ивана, а второй повалил его на землю, и вытащил турка из-под ног. Ивана Сулиму гусары раненого взяли в плен.


XV

После неудачного нападения на гусаров, двое казаков, Тарас и Кирилл, которые были с Иваном Сулимой, убежали в камыши, отдышаться от поединка, и на второй день с утра, заручившись поддержкой хуторян, стали дальше преследовать гусар с турками. Настигли они гусар далеко за хутором. Позади ехали в ряд трое гусар, седло к седлу.

52

Впереди – раненый ночью гусар с подвешенной на полотенце рукой. Следом за ним
двигалась повозка, в которую были впряжены лошади. На возу лежал связанный Иван Сулима, а сбоку, высоко на седле, сидел турок. Гусарские крылья лежали на возу, разделяя этих двух закоренелых врагов. Турок, израненный в ожесточенной схватке, с трудом держал вожжи, управляя лошадьми.
Гусары услышали позади себя топот, оглянувшись, они не сразу сообразили, что их снова настигают все те же двое казаков, которые ночью так поспешно убежали с хутора, не приняв настоящего боя. Тем временем донец, миновав трех гусар, подлетел прямо к возу. От неожиданности лошади, запряженные в повозку, испуганно шарахнулись в сторону, и турок не сумел удержать их. Кирилл придержал на мгновение испуганных лошадей, чуть было не перевернувших воз вверх колесами, и погнал их по бездорожью прямо в лес. Перепуганный турок, бросив вожжи, соскочил с воза и, крича “спасите”, со всех ног бросился под защиту гусар.
Те, наконец, сообразили, в чем дело, вступили в схватку. Тарас успел отбить два удара. Видя, что со всеми одному не справиться, бросился прочь, едва успев заметить, что Кирилл погнал повозку, на которой лежал связанный Сулима, к перелеску, в сторону Днепра.
Никто из сражающихся не обратил внимания на турка. А он тоже не растерялся, подался в сторону, и спрятался за толстыми стволами ив, на опушке леса.
Двое гусар погнались за Тарасом. Увлекшись, они не обратили внимания на то, что казак принимал бой только тогда, когда ему угрожал смертельный удар сабли. Он отбивался и снова скакал, увлекая за собой гусар. Ему нужно было оттянуть время, чтобы поднятые им по дороге хуторяне подоспели на помощь.
Но выскочив из лесу, он увидел нечто, приведшее его в ужас. По дороге двигались крылатые гусары, а за ними остальные войска старосты. Рука опустилась, сопротивление было бесполезным.
Единственное, что беспокоило его теперь, это повозка с Иваном: успеет ли Кирилл встретиться с хуторянами?
К десятку гусар, которые держали Тараса, подъехал Канецпольский. На его вопросительный взгляд один из жолнеров ответил:
- Этот лайдак, прошу пана, совершил разбойничье нападение.
- А турок? – воскликнул Канецпольский.
Все обернулись в сторону леса. Гусар с подвязанной рукой первый поскакал туда, где был оставлен воз. Следом за ним бросились несколько десятков жолнеров.
Всадники и пешие жолнеры окружили обезоруженного казака, стоявшего на дороге. Сюда же подъехала карета старосты Даниловича.
Канецпольский направил ротмистра к воеводе доложить ему о случившемся, велев прихватить с собой и казака со связанными руками, а сам принялся наводить порядок среди гусар.
- Не может быть, чтобы хлопцы сами решились на такую дерзость и погнались за гусарами отбивать у них турка, - вслух рассуждал он, окруженный жолнерами. - Эти хлопцы окончательно распустились под влиянием сечевиков.
Турок меж тем нырнул в кусты, и вскоре исчез в лесной чаще.

53


XVI

Поселенцы с опозданием, но пришли на помощь казакам. Они пытались спасти Ивана Сулиму на возу. Иван Сулима просил поселян развязать его. Однако поселянам было не до того – они едва успевали отбиваться от гусар и жолнеров. Особенно неистовствовали гусары.
Тем временем староста Данилович, выйдя из кареты, разминал свои кости. Происходящему он не придавал серьезного значения и небрежно выслушивал донесения.
Воевода пригласил к себе поручика Канецпольского и велел ему немедленно покончить с разбойниками.
- Казаки! Казаки! – донеслись возгласы.
- Дьявол их несет сюда! – выругался Данилович.
Он велел спрятать в толпе жолнеров задержанного Тараса и открыть дорогу казацкому войску. Однако казаки остановились в лесу и направили к старосте только дозор.
Канецпольский встретил дозор. В атамане казаков он узнал сотника со шрамом на щеке, который вместе с атаманом Яцком торжественно встречал его в Терехтемирове. Необъяснимое чувство страха охватило душу поручика.
Дмитро Гуня понимал, что здесь им пришлось столкнуться со всем войском Даниловича, расположившимся на постой возле леса.
Дозор от поручика направился к старосте. В карете, стоявшей в тени под кудрявой ивой, дремал Данилович, ожидавший сообщения поручика о встрече с казаками. Староста вышел из кареты, не дожидаясь, пока к нему обратятся.
- Что тут случилось, уважаемый пан поручик? – обратился староста к Канецпольскому, избегая острого взгляда казака.
- Посланцы от казацких войск на нашем шляху, пан староста, - ответил Канецпольский, пытаясь говорить на украинском языке.
- Наши войска, уважаемые панове шляхтичи, не на шляху, а в лесу, в стороне от него. Пан атаман сечевиков велел передать, чтобы не один волос не упал с головы троих казаков, находящихся у вас.
- Поручик, объясни, в чем требования.
- Пан староста! – крикнул старший дозора сотник Скидан. – Хотя я и не поручик, но говорю от имени атамана сечевиков. Где казаки: Иван Сулима, Тарас Трясило и пушкарь-донец? Потом – казаки требуют сейчас же выдать мне пленного турка!
- Пане ка-ка-азаче, прошу. Пан староста не в-ведает, о чем идет речь. Какие казаки? Я тоже ничего не понимаю... – продолжал Канецпольский.
- Пан поручик не может не знать о турке, казацком пленнике, которого он в сопровождении гусар сегодня ночью направил к гетману. А что касается троих казаков, то они тоже где-то возле своего трофея, пленного турка, которого хотели отбить у гусар. Где они?
Последний вопрос прозвучал совсем ультимативно.
Зазвенела сабля, выхваченная их ножен вспыльчивым поручиком. Блеснула и сабля
54

казака со шрамом на лице.
Это произошло так молниеносно, что Данилович не успел даже сообразить, что происходит. Хотел было остановить поручика, но не пришлось, тот уложил саблю обратно в ножны.
- К чему эта схватка пана поручика с казаком, из-за чего? Из-за той басурманской падали? Прошу отдать им басурмана и отпустить холопов.
Развязанного, избитого Тараса вели сквозь толпу к казацкому сотнику.
- Пан сотник! – крикнул Тарас, пробиваясь к Скидану. – Донец Кирилл поехал с раненым Сулимой в Боровицу. Побыстрее к ним! Им с безоружными поселянами, наверное, трудно приходится от этих... этих...
Скидан только глянул на поручика. Но Канецпольский не ждал напоминания, он уже приказал гусарам остановить погоню за Сулимой и разыскать турка.


XVII

Татарские орды рассредоточенными сотнями медленно отступали по степным просторам к Перекопу. Напав на след такой сотни, казаки настигали ее, завязывался бой, брали “языка”, которого потом проводили к Зиновию и толмачу отряда Максима Кривоноса, чтобы выяснить, в каком направлении татары угоняют ясырь и награбленное имущество. Зиновий теперь не участвовал в боях, а занимался только допросами “языков”.
Но чем дальше казаки углублялись в дикую степь, тем сведения о невольниках, пленных в низовьях Суды становились скупее, а потом и совсем о них ничего не стало слыхать.
До отряда Кривоноса дошли слухи, что здесь же в степи действует полк региментария Стефана Хмелевского. Его воины действовали решительно и спасли много украинцев, захваченных татарами на Подолье. Это известие особенно обрадовало Зиновия Хмельницкого. Освобождая невольников, он делал то же благородное дело, что и казаки. К тому же он был отцом самого лучшего его друга. Могло же так случиться, что именно жолнером региментаря посчастливилось спасти Христину, Мелашку с сыном и детей с хутора Джулая...
Максим разрешил Зиновию отправиться на розыски полка Стефана Хмелевского. Зиновий отправился в сопровождении Силантия с тремя казаками и двумя запасными лошадьми. С ними отправился и пленный турок, который согласился служить казакам.
Когда был  обнаружен лагерь коронного региментаря, жолнеры отвели Зиновия вместе с казаками в заросли орешника к Хмелевскому. Совсем уже поседевший, Хмелевский вышел навстречу славному другу сына.
- Как чувствует себя пан Зиновий в казаках? – приветливо спросил Хмелевский, обнимая молодого Хмельницкого. - Стась и не знает о том, что его друг стал на защиту своей отчизны. Очень похвально. Непременно напишу ему, будет рад, а я сердечно поздравляю тебя, сын мой.
Чувственный Зиновий с трудом сдерживал слезы. Старый шляхтич своей
55

сердечностью особенно растрогал юношу. Он, как выпорхнувший из гнезда едва оперившийся птенец, искал поддержки, верного применения своих не испробованных сил, жаждал деятельности, а встреча с государственным деятелем Речи Посполитой окрылила его. Теплота и душевность Хмелевского покорили юную душу Зиновия. Но почему же сечевик был так недоволен региментарием, что у них произошло?..
- Ах, как бы мне хотелось, хоть одним словом переброситься со Стасем, уважаемый пан. Мне очень необходим сейчас такой искренний друг, как Стась, - произнес расчувствовавшийся Зиновий.
Полковник пригласил Зиновия, как своего желанного гостя, пообедать вместе. На обед были поданы жареные дикие утки, которых в эту пору было видимо-невидимо в речных зарослях и луговых озерах.
Зиновия осенила догадка, что регимент полковника сейчас на отдыхе или только что покинул поле боя. Ему хотелось спросить об этом Хмелевского. Но в первую очередь он спросил об охочемочных казаках, которые уже выступили против захватчиков. Удалось ли убедить их в том, что они не одни, что русские, донцы и сечевики помогут им наголову разбить врага? Во время этого разговора полковник проявил такую же ненависть к захватчикам, как и Зиновий. И отметая возникшие подозрения, навеянные разговором с сотником, молодой Хмельницкий решился спросить:
- Почему же пан гетман не стал во главе коронных вооруженных сил, выступивших против басурман?
- Не стоит удивляться, сын мой, тому, что вельможный пан гетман не возглавил объединенные коронные войска в борьбе с Ордой, - вполне серьезно, беседуя как с взрослым, перешел региментарь к обсуждению военной темы.
Он знал Зиновия по рассказам Стася, знал об их беседах и мечтах о свободолюбивых настроениях. Поэтому и не удивлялся ни одному дерзкому поступку Зиновия во Львове.
- Пан Станислав является не только польским гетманом Короны, но и выдающимся дипломатом в стране. Но шляхта в своей жадности зашла так далеко, что бедный пан Станислав не знает, как ей и угодить!
В конце обеда Хмелевский поинтересовался у Зиновия:
- А ты, наверное, возвращаешься к родным и решил ко мне заглянуть?
- Нет, ищу своих... – волнуясь, ответил Зиновий, - своих дорогих... Уважаемый пан Стефан, наверное, помнит пани Мелашку, которая была со мной во Львове?
- Которая во Львове заменяла Зиновию мать? Как же, помню. Открою тебе секрет – пан Станислав Жолкевский, узнав о том, что она осужденная, посоветовался со мной, и ее не преследовали...
- Спасибо за доброе слово, пани Мелашку никто не трогал во Львове.
- У пана Станислава доброе сердце. Он так любит пана Михайла Хмельницкого, что свою любовь перенес и на его сына. А судьба связала пани Мелашку с Зиновием... Но что же с ней?
- Бедная пани! На хуторе Джулая напала орда...
- А, да, да, помню. Что же случилось с пани Мелашкой – в ясырь взята бедная?
- И ее сын Мартынко. И пусть извинит меня пан Стефан... – с ними я утратил

56

хорошую... такую хорошую дивчину. Ее похитил турецкий шпион Селим, которому сам пан гетман выдал грамоту, разрешая поступать на нашей земле так, как ему заблагорассудится. А вот...
- Знаю и об этом позорном решении. Молчал, щадя имя такого прославленного гетмана. Все знаю, милый Зиновий. Знаю также и то, как негодовали казаки, узнав об этом. Презренный турок – шпион похитил монастырскую послушницу, воспользовавшись свободой действий, предоставленной ему. Это не только личная трагедия девушки, это кровавое пятно на честь Короны.
- А я надеялся на пана Стефана, - совсем упавшим голосом произнес Зиновий. – Мне стало известно, что ваш полк отбил у крымчаков много пленников. Думал, может среди них и Христина окажется.
- Да, мы много спасли людей, но среди них монастырской послушницы не оказалось.


XVIII

Прощаясь с Зиновием Хмельницким, Стефан Хмелевский произнес:
- Вам еще непременно придется повоевать вместе со Стасем, сам готовлю его  к военной карьере. Но прежде вам нужно стать на собственные ноги, избавить родителей от ежедневного страха за вашу жизнь. Все же, Зиновий, ты должен вернуться в Чигирин, это мой тебе последний совет.
На этом они и разошлись. Зиновий пошел с твердым намерением послушаться совета отца Стася, как своего родного.
А ночью к региментарию прибыли сотники. Он передал им категорический наказ польского гетмана – воздержаться от боевых действий против турок.
Такой приказ удивил многих, но приказ есть приказ.
У Хмелевского был длинный разговор с сотником. Под влиянием этого разговора, региментарь принял окончательное решение. Он не смог сдержаться, чтобы не проучить врага.
Утром полковник отправил вместе с Зиновием сотника Морозовицкого с жолнерами. Гонцы ехали в Сечь, чтобы передать кошевому, согласно региментария, на свой риск поддержать казаков в их наступлении на Крым.
Зиновий при каждой встрече с путешественниками расспрашивал о Сулиме и поручил пленному турку зорко следить за каждым человеком, чтобы не упустить этого шпиона. Встречные казаки рассказывали, что Кривонос вел большие бои с Ордой, отбил у нее много пленных – ясыря, и вместе с другими атаманами двинулся на Перекоп. Некоторые высказали свое мнение, что Максим находится на коше. Туда прибыл сам Петро Сагайдачный и созывает туда старшин.
Зиновию ничего не оставалось, как ехать с сотником на Сечь, еще там искать Кривоноса.


57


XIX

Ночью подъехали к переправе на остров. Сотника из регимента Хмелевского узнали пожилые казаки, вместе с которыми он испробовал военного счастья в Молдавии. Его охотно взяли на паром, с ним и Хмельницкого. Сопровождение обоих казаков и турка Зиновий поручил Силантию. С ними же остались и жолнеры Хмелевского.
Теперь, когда его нога ступила на православный в народных легендах и думах остров, Зиновий целиком положился на опыт сотника. Здесь было многолюдно. Но ночью, среди густых столетних деревьев, люди казались сказочно маленькими, как муравьи в кустах. И в темноте они были похожи друг на друга, точно одной матери дети.
Зиновий почувствовал, что с ним происходит что-то непонятное.
Среди толпы казаков, где то и дело вспыхивали  трубки, освещая суровые усатые лица запорожцев, он увидел есаула, с которым встречался в Терехтемирове у гетмана.
- Неужели и пан студент на Сечи прибился? – удивленно спросил есаул, чтобы убедиться, не обознался ли он в темноте.
- Да, пан есаул, это я. Но вместе со мной прибыл к кошевому и пан сотник из регимента Стефана Хмелевского, - обрадовано заторопился Зиновий, отвлекаясь от своих тревожных мыслей и впечатлений.
Есаул приветливо пожал руку Зиновию и, не выпуская ее, повел его и сотника сквозь толпу казаков, между огромных деревьев, вершины которых сливались в вышине с темным, непроглядным мраком ночи.
Есаул повел Зиновия и сотника к куреню кошевого. Здесь он попросил обождать его, а сам ушел в курень.
Через некоторое время Зиновия и сотника есаул пригласил в курень.
- Кто такие? - спросил казачий полковник.
- Да вот, прибыл пан студент с посланцем от региментаря Хмелевского.
- Пану сотнику почтение... Го-го! Пан Станислав Морозовицкий прибыл! С чем Бог послал к нам, дорогой друг? – обратился полковник к молодому сотнику жолнеров, с которым был за Днестром в молдавском походе.
Пока Морозовицкий докладывал о решении Хмелевского выступить во главе своего жолнерского регимента вместе с казаками против Орды, Зиновий увидел стоявшего в стороне бородатого старшину, которого он ранее видел в Терехтемирове, и протиснулся к нему. Но Хмельницкий не успел завести с ним разговор. В этот момент к мнимому старшине обратился моложавый полковник:
- Уважаемый Петр Кононович, вот сотник, сын трембовельского подстаросты Павла Морозовицкого Станислав, прибыл с хорошей вестью от региментария, пана Хмелевского. Он выступает вместе  с нами!
- Так это уже, пан старшой, совсем иной разговор.
- Хвала Богу, разумеется, пан кошевой! Пан Стефан рос на Украине, у воеводы князя Острожского становился воином. Как же иначе он мог поступить, когда речь идет о защите жизни и веры украинского народа! – восхищенно произнес бородатый старшина, он же Петр Сагайдачный, и обратился к сотнику: - Здравствуйте, пан сотник, дай вам Бог
58

счастья за добрую весть... Спасибо, молодой казаче. – Сагайдачный обратился к Хмельницкому: - Я помню ваш умный совет, в ответе на грамоту гетмана, наш ответ тогда вразумил польского гетмана. На третий день всех комиссаров сейма погнал в Терехтемиров на переговоры с казаками.
Только теперь, когда старшой войска Петро Сагайдачный сердечно пожал Зиновию руку, он словно стал прозревать от слепоты.
- Приятная встреча, казаче. Правда, я не знаю о том, что смышленый писарь терехтемировского Круга и есть мой добрый ночной знакомый. Наверное, казак устал с дороги? – И он обратился к кошевому: - Этого юношу, пан Олекся, я тоже приглашаю на наш ужин, как моего уважаемого гостя.
- Конечно, конечно. Вместе с паном Морозовицким. И впрямь “благовестник”. Похвастаюсь ему своими сыновьями. Данько мой уже к сабле тянется, чуть было себе палец не отхватил. Прекрасных казаков нашла моя пани  туркеня... Пан есаул! О сотнике я позабочусь сам, а людей пана Хмельницкого с лошадьми и жолнеров регимента советую забрать на остров, и не забудьте накормить их. – И, обращаясь к старшинам, находившимся в курене, сказал: - Так что же, панове атаманы, от слов перейдем к делу. До утра дайте людям отдохнуть, а потом отправляйтесь в войско. Да и с Богом! Пан Конашевич повелевает пану Жмайло плыть на челнах, забрав всех пластунов. Якова Бородавку прошу возглавить всю конницу, как условились. Пеших казаков посадить на коней, отбитых у Орды. А оставшиеся в коше будут под моим началом. Нужно торопиться, панове. Мухаммед Гирей с пустыми руками уже проскочил мимо Сечи. Теперь до самого Дуная не нагонишь его и на конях, если он туда направился. Ведь весь ясырь погнали в Крым, в Кафу. Ты, пан Яков, должен догнать их! Яцко Острянин вместе с донскими казаками будет двигаться слева от тебя, а пан Хмелевский с региментом, наверное, пойдет справа. Не так ли, пан сотник?
- Вполне возможно, так и поступим...
- Ну, вот и весь наш совет, да нашего старшого Сагайдачного наказ, панове... С Богом!


XX

Казацкие конные полки Якова Бородавки и отряд Кривоноса настойчиво теснили к морю разгромленных крымчаков, ногайцев и турок. Отступая, они остервенело отбивались, защищая остатки ясыря и награбленное добро, которое увозили впереди войска. Мухаммед Гирей повернул в сторону Козлова и Бахчисарая в надежде на помощь ханских войск и бахчисарайских крепостей.
За Перекопом трудно было установить, в каком направлении Мухаммед Гирей отослал с турецкими отрядами главные трофеи и отобранных невольников.
Однако Сагайдачный разгадал хитрый маневр Мухаммеда. Распространяя слух, что идет с главными силами буджацких и ногайских татар, хан секретно направил две тысячи без малого лучших девушек и мальчиков в Кафу, под защиту крепости, охраняемой турками, намереваясь таким маневром привлечь к себе внимание войск Сагайдачного.
59

Мухаммед Гирей хотел спасти свою и султанскую добычу в этом походе. К тому времени в Кафу должен был приплыть стамбульский флот с пустыми галерами, охраняемыми усиленным отрядом морского паши. Ясырь будет спасен! Этим Мухаммед Гирей задобрит  Высокий Порог и искупит свою вину за понесенное им поражение на Украине.
Против Мухаммеда Гирея Сагайдачный направил часть своих пеших казаков во главе с запорожцем Михайлом Дорошенко, поддержанных прославленными конниками Стефана Хмелевского.
А отряд полковника Олексы Нечая, конница Якова Бородавки и особо подвижный отряд Максима Кривоноса бросились вдогонку за турками, угонявшими ясырь в Кафу.
Изнуренные невыносимой осенней духотой, полуголодные казаки остановились вместе с десятками пленных турок и татар возле уцелевшей татарской сакли.
Из сакли вышла группа старшин и направилась к пленным. Петра Сагайдачного легко было узнать по широкой бороде, хотя и у большинства окружавших его старшин стали отрастать бороды.
Зиновий Хмельницкий тоже был среди старшин, шел рядом с Сагайдачным. Во всем его облике, в выражении глаз, в возмужавшем, загорелом, покрытом пылью лице и плавной походке чувствовалась независимость. В свите Сагайдачного он был единственным человеком, который, разговаривая с пленными, выяснял силу противника, пути и намерения отступающих, разузнавал о построениях татар и турок, о том, сколько еще осталось у них пленных и куда их собираются отправлять. За несколько дней похода от Запорожья до Перекопа и дальше в Крым Зиновий не только свыкся со своими обязанностями переводчика у Петра Сагайдачного, но и сам окончательно стал казаком. Ушло в прошлое наивное юношеское, романтическое увлечение военным делом, саблей, пистолетом. Он был увлечен работой толмача, которая давала возможность старшому казацких войск принимать те или иные решения, связанные с преследованием отступающего врага.
Ведя допросы, Зиновий пытался напасть на след любимой девушки, но об этом он не говорил Сагайдачному. Однако Сагайдачный давно знал о его сердечных делах.
Начались допросы.
- Говори правду, аллачуакбар... башка-паша подарит тебе жизнь, если честно расскажешь, где сейчас находится Зобяр Сохе, и в какую сторону он угнал ясырь? – сдерживая злость, спросил Зиновий у одного из турок.
- Ты мусульманин, так как знаешь турецкий? – спросил недоверчиво турок.
- Нет, я... иезуитский учитель... – неожиданно для себя ответил Зиновий, не будучи уверенным, что правильно произносит эту фразу.
Он сам удивился своему ответу и теперь уже искренне засмеялся, даже турка развеселил.
- Ты был мусульманином? -  снова спросил заинтересованный турок.
- Нет, нет. Но если я проживу сто лет, возможно, и мусульманином стану... Что весело тебе? Веселиться будем тогда, когда я приму закон Магомета. А сейчас рассказывай всю правду о Зобяре Сохе-бее. Где он сейчас?
- Зобяр Сохе – богатый бей из Синопа, откуда был родом и славный богатырь Ахмет-бей, - начал турок.

60

- Ну!
- А я  родом из Трапезунда, но последнее время жил тоже в Синопе. У Зобяра Сохе там есть караван-сарай для продажи ясыря. А куда он сейчас убежал – не знаю.
- Послушай-ка меня, правоверный! В единоборстве с вашим богатырем Ахмет-беем я зарубил его... Да, да, зарубил. И его буланый конь принадлежит мне как трофей. Теперь понял? - спросил Зиновий, сердито постукивая саблей в ножнах. – Видишь саблю? Собственной рукой сниму твою голову и брошу волкам на съедение. Долго еще будешь медлить с ответом? Расскажи все, что знаешь, если тебе дорога жизнь! Сам отвезу тебя в Синоп и предам в собственные руки жены или матери... Будешь говорить правду?
- Скажу, бей, ска... – произнес турок, облизывая пересохшие губы, и огляделся вокруг.
Пока Зиновий переводил Сагайдачному свой разговор “начистоту” с турком, казаки собрали пленных крымчаков и, не совсем вежливо подталкивая их, повели за бугор. Куда повели, зачем, турку не было необходимости расспрашивать. Ведь каждому турку известно, что казаки пленных не берут...
- Все скажу, иезуитский учитель, бей-ака, - произнес турок, когда Зиновий снова обернулся к нему. – У Зобяра Сохе нет караван-сарая в Кафе и продавать свой ясырь он там не будет. Для отправки ясыря, принадлежащего султану и лично Мухаммеду Гирею, он намерен использовать султанские галеры, на которых собираются отправить и свой ясырь в Синоп... Добрый бей-ака! Я сказал чистую правду, потому что и сам должен был ехать в Синоп на галерах Зобяра Сохе со своими шестью пленными гаурами.
- Сколько человек султанского ясыря собирается отправить в Синоп Зобяр Сохе? – перебил его Зиновий.
- Восемнадцать десятков молодых, похожих на гурий девушек, четыре сотни сильных гребцов для галер и девять сотен мальчиков для пополнения султанских янычар. Весь этот калым султану. У Мухаммеда Гирея нет мальчиков, а лишь четыре десятка гребцов.
- Девушек?
- Из молодых женщин... Сотни две наберется... – дрожащим голосом произнес турок, видя, как наливается кровью лицо “иезуитского учителя”. - Зобяр Сохе еще при подходе к Кафской крепости получил донесение о том, что все пленные уже посажены на галеры, а гребцов-гауров  – приковывают к веслам...
- Когда это было? Сколько дней прошло с тех пор, как Зобяр Сохе получил это сообщение?
- Два дня тому назад... – ответил пленный.
Зиновий тут же передал Сагайдачному эту страшную весть. Затем он прервал перевод и обратился снова к пленному:
- А ты не лжешь?
- Аллачуакбар! Ложью за жизнь не платят, - ответил турок.
- Будешь жить! – Зиновий снова обернулся к Сагайдачному: - Он сказал правду, и я обещал ему жизнь, пан старшой...
- Согласен, ответил Сагайдачный.


61


XXI

От сакли навстречу Сагайдачному шел обозный атаман передовых дозоров, за которым выступал богатырского сложения казак, в чем мать родила, но подпоясанный бархатным поясом, длинные концы которого опускались впереди и сзади, как передник.
“Казак, что надо?” – подумал Сагайдачный и громко спросил:
- От наказного с вестями, пан казак?
- Да... с галер, уважаемый пан старшой, однако я не один, разреши, пан старшой, кликнуть сюда одну женщину.
- Женщину? Пан казак с женщиной в походе? Да еще в морском? Свят-свят...- перекрестился Сагайдачный.
- Да не в походе, почтенный пан Петр, - сказал казак и оглянулся на саклю
- Веди, казаче, сюда женщину, но прежде скажи, где ты оставил пана Жмайло с казаками и что с ними?
- Я казак Джулай, меня и еще многих с четырех челнов высадили на берег, поскольку вспыхнула повальная хвороба. Мы должны были от самого Козлова идти по берегу, похоронили несчастных, умерших от горячки. Пан атаман на канате повел дальше наши челны. Мы все уже третий день на ногах, почтенный пан старшой.
- А лихорадка не трясет вас?
- Нет, пан старшой. На берегу стояла нестерпимая жара, мы сбросили с себя одежду, а вместе с ней избавились от заразы.
- Были у вас морские сражения с неверными? – спросил Сагайдачный.
- Под Козловом, с каким-то турецким пашой... Потопили две его галеры, одну целой взяли, потому что неверные... со страха бросились в морские волны. А вот вчера на нас, высаженных из-за болезни – пропади она пропадом – напали вооруженные крымчаки, отступающие под напором войск пана Дорошенко и польского полковника Стефана... Они угоняли пленных и добычу в Кафу...
- Отбились?..
- А то как же, пан Петр!.. Помогли уйти в леса и горы.
- Хвала Всевышнему.
Из-за сакли показался джура, ведя под руки полуголую женщину, в одних казацких шароварах. Крепко скрестив руки на груди, женщина взмахивала головой, отбрасывая с глаз растрепанные, свалявшиеся русые волосы. Петр Сагайдачный тут же снял свой разукрашенный кожаный пояс и отдал его Зиновию, тоже приблизившемуся к полуголой женщине.
- На, сестра, одень! Благодарение Богу, что живая еще осталась!.. – тихо произнес Сагайдачный, снимая кунтуш и подавая женщине: он даже отвернулся из вежливости, чтобы не смущать одевавшуюся. – Кто она, пан Джулай? – спросил он, повышая голос, но пока не оборачиваясь.
- Кто вы, прощу, пани? То, что вас освободили из неволи христиане-казаки, спрашивать не стоит, и так ясно.
- Жена украинского полковника - кобзаря Карпо Богуна.
62

Зиновий подскочил к ней и остановился. Как во сне перед его глазами всплыли высокая молодая женщина с младенцем на руках. Он вспомнил, как давно, в Суботово, ее на челну отправили на Тясмин. А мужа ее, слепого кобзаря, в то время освобождали из подземелья... Как сон... Карпо погиб, так и не узнав ничего о судьбе сына  и жены.
Эта встреча будто сковала уста Зиновия. В его голове роились тревожные мысли о Мелашке, Мартынко. Да разве может он думать о своем горе, когда бедная женщина утратила мужа, ребенка...
- Мужа пани Лукии убил у нее на глазах... – Зиновий не сдержался и перебил Джулая.
- Веремеевчане похоронили покойника?
- Да, уважаемый пан писарь, - ответил Джулай, приняв молодого казака за писаря Сагайдачного. – Он даже незрячим сбросил с коня татарина и схватил его за горло. Тот и подох, задушенный мертвецким руками слепого.
- А дети? Где Ванюша, Мартынко? – снова переспросил Зиновий.
Ему ответила жена Богуна:
- Когда нас, женщин, уже некому было защищать, потому что жолнер погиб в бою и Федора зарубили, мы уже ничего не ведали, ничего не знали. Басурманы на лошадях гнались за детьми в лес... Наверное, нагнали Ванюшку, Филипчика и Мартынка.
- А пани Пушкариха?
- Она была с Мартынком, его мать, пани Мелашка?
- Она тоже?
- Нет, казаче, пани Мелашку, как и меня, Мартынка и пана Джулая захватчики стащили арканом с воза. А за Судой присоединили к другим пленным. Потом... в степях этот проклятый Мухаммед Гирей забрал Мартынко себе в ясырь, разлучил нас. Пани Мелашка и я пытались не давать его, но... Пушкариху избили плетьми, и ее чуть живую забрал себе в ясырь Зобяр Сохе, а меня... Мухаммед Гирей взял вместо пани Джулаевой и отдал кому-то из своих... Вот таким образом я и попала к моему спасителю пану Прокопу... – женщина заплакала, затем продолжала: - Пани Мелашку так и гнали всю дорогу привязанной на аркане, и уже за Перекопом нас разлучили с ней...















63


Глава   четвертая

I

Черное море было спокойным. Зато бушевал пожар в крепости и караван-сарае. Здесь обычно продавали невольников, которых турки и татары пригоняли с Украины.
Сквозь возбужденную людскую массу пробивался Петр Сагайдачный, окруженный старшинами и джурами. Озабоченный и гневный атаман отрывисто отвечал на вопросы и отдавал короткие приказания. Следом за Сагайдачным шел Зиновий Хмельницкий, с тревогой посматривая на главную, спокойную поверхность бескрайнего моря, освещенного багряными лучами солнца. Он, в отличие от других казаков, еще ни разу не снимал своего кунтуша, который уже был разорван в нескольких местах и из малинового превратился в серый.
От большой чайки к Сагайдачному подбежал казак.
- Я тут, пан старшой, и чайка находится вот здесь, - воскликнул он.
Сагайдачный подошел к чайке, осмотрел груз, укрепленный  кругом  мачты, осмоленной доверху, тридцать пар новеньких весел в уключинах и спокойно произнес:
- Добро! – и обернулся к старшинам, сопровождавшим  его: - и что же, панове, поклонимся земле, с молитвой на устах и с верой Господней в сердцах будем садиться в чайки. Благослови, отче Кондратий, да помолимся, панове казаки.
Сагайдачный вытащил кожаный кошелек и достал оттуда золотой червонец.
- На счастье, чтобы с победой в добром здравии возвратиться на эту землю. Господи Боже, благослови! – произнес он и, размахнувшись, бросил золотой в широкие волны. Монета метнулась в воду и пошла на дно.
Старшины и казаки поддержали этот освященный многими морскими походами обычай. Большие и маленькие серебряные и медные монеты, поднимая брызги сребристых капель, погружались в море. Каждый, кто бросил монету, искренне верил, что море во время похода не причинит ему зла, не обидит. У кого не было монеты, бросали то, что было в руках. Хотя бы камешек, валявшийся под ногами.
Зиновий вытащил из кармана кунтуша серебряный крестик, подаренный ему Христиной при прощании, и с глубоким волнением бросил его на дно морское, будто спрятал там память о своей первой святой любви.
Команду на посадку в челны ждали от наказного атамана Жмайло, которому Сагайдачный поручил преследовать турок.
- По че-елна-ам! – крикнул Жмайло, приступая к обязанностям наказного атамана в морском походе.
Заскрипели весла в уключинах восьмидесяти двух челнов. Чайка Жмайло первая оттолкнулась от песчаной косы и закачалась на волнах.
- Ну, с Богом! – перекрестился Жмайло, берясь за кормовое весло, осторожно, словно пробуя, удержит ли в руках. – Давай, пан Джулай.
- Ат-тей, ра-аз! Аг-чей, два-а! выше весла, три-и! Ударили, ра-аз! – нараспев

64

выкрикивал Джулай в такт взмахам весел.
За чайкой Жмайло устремилась чайка Петра Сагайдачного, который сидел на корме за рулем.
Зиновий сидел на  куче вороха и с восхищением следил за тем, как пожилой казак с молитвенной серьезностью ритмично взмахивал большими веслами.
Вместе с берегом отделялось, точно погруженное в море за кормою челна, страшное зарево пожарищ Кафы. Черный дым, клубясь, словно зловещая туча, огромной, тяжелой глыбой нависал над сожженным городом. А где-то в необозримой дали – Крым, Украина, Днепр и Тясмин.


II

Поход по морю, будто и не поход, а отчаянный прыжок в небытие. Сидишь в челне, как в детской колыбели, не поход, а игра на первых  – жить, или не жить. Машешь себе веслом, не считая верст.
Ночью гребцы отдыхали по очереди, а днем сидели за веслом. Порой на мачте поднимали парус, который распускали несколько казаков, упираясь ногами в дно чайки.
В челнах все больше молчали, а если говорили, то шепотом – так уж испокон веков повелось на море – разговаривать вполголоса, хотя вокруг, сколько можно окинуть взором – ни одного чужого человека.
Перед рассветом черное, безоблачное небо обычно заволакивалось легким туманом. А челны ночью и днем с одинаковой скоростью с напряженным упорством пронизывали волны острыми носами, обдавая брызгами отважных гребцов.
Зиновий был не у дел и чувствовал себя неловко. Он деревянным ковшом старательно выплескивал воду за борт или брался за тяжкое весло отдыхающего гребца. Ему хотелось поговорить с кем-нибудь, но ведь разговор у него мог быть один – о своем сердечном горе. А гребцы хоть и сочувствуют ему, но... у каждого из них свои собственные переживания и тревога за долю всей страны.
В пути Зиновий несколько раз наведывался к пленному турку, которому была жалована им жизнь, и спрашивал его про Синоп.
- У Баяр-ака в Синопе есть жена, дети? – расспрашивал Зиновий, стараясь вызвать турка на откровенный разговор.
Поначалу тот только кивал головой – отрицательно или утвердительно. Но Зиновий умел своей добротой подкупить пленника, и тот порой увлекался так, что забывал об осторожности и о том, что разговаривает с “гяуром”. Зиновий узнал, что брат жены Баяра ведет небольшое хозяйство, составлявшее ее приданое. А двое его сыновей и жена со своей младшей сестрой Мугаррам живет в своем домике в Синопе. Баяр мечтал, что после этого похода на Украину по-настоящему разбогатеет. Но благодаря Аллаху и ему, Зиновию, он остался хотя бы жив.
Зиновий также выяснил из разговора с Баяром, что, возвратившись из похода, турки в течение трех дней держали пленников на галерах, чтобы обезопасить себя от эпидемии, которую могут занести гяуры. На галерах остается только по несколько
65

аскеров. Дети находятся под присмотром старших, прикованные гребцы – под наблюдением женщин и девушек. С берега стража следит за галерами, чтобы пленники не бросались в море от отчаяния.
В один из дней на рассвете один из казаков увидел впереди зарево.
- Агов, пан атаман, вон там впереди вижу зарево! – прокричал он Жмайло.
Пленный турок съежился, словно ожидая удара веслом по голове – так внезапно раздался этот крик.
- А спроси-ка, Зиновий, у турка. То ли месяц, будто княжич, всходит, то ли и впрямь зарево пожарищ? – крикнул Жмайло.
Зиновий показал турку на зарево, и тот сразу же бросил весло, вскочил на ноги и в ужасе закричал:
- Горит Трапезунд! Ай-вай, Трапезунд...
А Жмайло уже услышал, как о дно чайки ударилась галька, отбрасываемая от берега волной.
- Внимание! Следи, Джулай, за берегом! – крикнул он, крепко держа руль.
Волна чуть, было, не сбила с ног Джулая, он вынужден был ухватиться за Баяра.
- Берег! Твой басурманский берег! Следи, шайтан тебе брат, а то сброшу долой!.. – с трудом подбирая слова, крикнул Джулай своему напарнику.
Челны снова бросило, словно в пропасть. Вокруг бурлили волны. В предрассветной мгле вынырнули горы совсем неожиданно, будто даже нависли грозной глыбой над отчаянными мореплавателями.
- Синоп! – исступленно закричал Баяр, вцепившись в весло.
- Поднять весла! – приказал Жмайло, решивший остановить флотилию.
Эхом разнеслось в туманном мраке – от челна к челну передавался наказ атамана. Чайки остановили свой бег, качаясь на воде. А волны, будто тоже исполняли команду наказного, неистово рванулись вперед, подняв адский гул, самый страшный за все время путешествия от Кафы.


III

Мимо челна Жмайло проскочила с лежавшими вдоль бортов веслами чайка Сагайдачного.
- Что говорит  турок, пан наказной? – донесся сквозь шум волн голос старшого.
- Слева горит Трапезунд, пан Петро. Пан Яцько Острянин с флотом сивоусого Бурлая уже наводит там порядок. А впереди нас горит мыс басурманской страны, – выкрикнул Жмайло.
- Пану наказному во главе  десятком челнов оставаться на море. А я остальными казаками заскочу в город. Пленников, наверное, еще не увели далеко от моря. Никакой пощады басурманам, чтобы и потомкам заказали ходить на православные земли! Пана Зиновия с пленником, Нестор, пришли ко мне.
Чайки бросало из стороны в сторону, несло к крутому берегу.
Зиновий стоял, упершись ногами в дно челна, чтобы не упасть от сильных толчков.
66

Он с волнением всматривался в почти дикий скалистый берег, вырисовывавшийся в тумане, прислушивался к возбужденным человеческим голосам, передававшим приказы. В душе молодого, вспыльчивого Зиновия зародилось чувство неприязни к Сагайдачному. Но он старался подавить его – ведь впереди вражеский берег, где в страшной неволе томятся православные люди. Вот против кого нужно направить свой юношеский порыв. Рядом с Зиновием сидел пленный и, не шевелясь, ждал наказа. Он не знал, как поступят с ним дальше.
- Ну, Баяр-ака, теперь ты дома, пошли, - произнес Зиновий, не оглядываясь на турка.
Челн наскочил на камень и резко остановился. Но сейчас не хотелось расставаться с морем. Казаки соскакивали с челнов, подтягивая их к берегу. Турок сидел, будто и не слышал слов Зиновия. Но когда Зиновий выскочил, догнал его и, прикоснувшись к его плечу, дрожащим голосом произнес:
- Но казаки убьют меня на берегу.
- Да, могут убить. Но ведь это не твоя земля, Баяр-ака! Можешь остаться со мной, как велел старшой. Если знаешь, перепрятывается сейчас ясырь, веди туда, казаки отблагодарят тебя за это, - говорил Зиновий, не будучи уверенным, что казаки и впрямь оставят пленника живым: такое в походе случается редко.
- Все равно убьют, да... Ясырь должен остановиться на берегу на три дня, чтобы не занести гауровскую эпидемию. Потом Зобяр Соха переоденет султанских гаурок, привезет гаремного муллу, в синопском караван-сарае они должны стать мусульманками... – дрожащим голосом рассказывал турок.
- Поведешь? – спросил Зиновий.
- В караван-сарай? Но ведь пленные еще на галере в порту.
Берег все больше заполнялся казаками. На взгорье раздавались выкрики воинов, собиравшихся в курени и сотни. Чувствовалось, что каждый из двух тысяч казаков, выходя на этот молчаливый, окутанный предрассветной мглой берег, знал: после трехмесячного похода главное сражение произойдет именно здесь. Казаки беспрепятственно вступают в город, ибо нападения с моря никто не ожидает. В городе даже охраны не было.
Зиновий остановился и посмотрел на притаившийся в предрассветной мгле сонный город. Остановился и турок, ибо к Зиновию подошел бородатый паша, как Баяр называл Сагайдачного.
- Пану Зиновию лучше было остаться с челнами, - будто между прочим посоветовал старшой. – В городе, в отчаянном бою, наша месть обнимется со смертью. Что говорит турок?
- Я отпускаю его, как обещал. Где-то недалеко его усадьба, двое детей...
- Хорошо, отпускай... Но если на самом деле решил подарить ему жизнь, то пока лучше оставить при себе. Да покуда он еще и нужен. А так турок станет первой жертвой мести. Что говорит басурман?
- Он говорит, пан старшой, что пленные на галерах в порту...
- Я не о пленных, о войсках спрашиваю!
- Войска? Они вон за бугром... – объяснил удивленный Зиновий, поняв, что

67

не о несчастных пленных сейчас думают казаки.
А старшой ведь тоже казак и в этот дальний путь отправлялся как мститель!
Сагайдачный окинул взглядом Зиновия и турка, словно что-то припоминая, и крикнул одному из казаков:
- Эй, пане казаче. Побудь-ка с басурманом, побереги его, пока пройдут казаки. Чтобы не тронул его какой-нибудь... За жизнь турка, пан казак, отвечаешь головой: это наш проводник. За его услуги казакам наш пан Хмельницкий обещал ему жизнь, понял? Скажи: так велел старшой войска. А потом отпустишь его на все четыре стороны. И спеши на галеры, там будем освобождать из неволи наших людей!
Зиновий наскоро перевел турку приказание старшого и побежал догонять людей, двинувшихся к галерам.


IV

Бой с турками начался одновременно на всем берегу. Казаки налетели внезапно, и никому не было пощады.
Затихли призывы, несшиеся уже со всех минаретов города. Меж глиняными и каменными дувалами в городе запылали жилища, арбы, связки табачного листа. Поднялась стрельба и возле крепости. Начинался казацки суд – беспощадный, жестокий. А справедливый ли – это установит история, вместившая столько кровавых стычек племен, рас, классов и народов...
Услышав зычный голос суфы, прорезавший предрассветную тишину над притихшим городом, Зиновий остановился. Но неожиданный выстрел в порту подстегнул его, и он побежал следом за остальными казаками, скользя ногами по прибрежной гальке. Всматривался в молочный туман и видел вдали раскачивающиеся на волнах высокие турецкие галеры. Море перед утренним пробуждением еще продолжало тяжело дышать, то поднимая, то опуская свою могучую грудь.
Сходней у галер не было. Но вокруг них стояли маленькие челны, и с них какие-то казаки собирались взбираться на галеры. Там сидели в неволе несчастные пленные, ожидая своей горькой участи. Охваченный первым возбуждением, Зиновий стремился к этим горемыкам, запертым в галерных отсеках, и сердце его замирало от неуверенности и душевной тревоги. Со всех сторон бежали казаки, доносились крики и выстрелы.
Зиновий не помнит, как попал на галеру и его короткий бой с аскерами на ее палубе врезались ему в памяти. Около десятка аскеров метались с одного конца судна на другой, отрубывая руки первым смельчакам, хватавшимся за борт. Однако некоторым казакам посчастливилось взобраться на галеру и в бесстрашном, горячем бою показать свое превосходство. Зиновию тоже пришлось вступить в схватку. Он заметил, как один из аскеров отступал, отбиваясь саблей от полуголого великана казака, нагонявшего на него страх одним только своим видом. Но казак был ранен, в боку у него торчала стрела, причинявшую ему нестерпимую боль. Надвигаясь на турка, он размахивал саблей, которую держал левой рукой, а правой придерживал стрелу, чтобы она не раскачивалась.
На помощь аскеру бежали еще двое его товарищей, и Зиновий поспешил
68

преградить им путь. Нужно было, во что бы то ни стало задержать их, покуда аскер, отступающий от казака со стрелой в боку, не окажется за бортом.
Нападение Зиновия было неожиданным для турок, спешивших на выручку своему товарищу, из рассеченной руки которого уже выпала сабля. Ударом сабли молодой Хмельницкий отразил бежавшего впереди. Но второй с разбегу налетел на Зиновия и сбил его с ног. Падая, казак невольно схватился рукой за саблю раненого турка и почувствовал острую боль. А ему надо было защищаться от врага уже замахнувшегося кривой, как полумесяц, саблей. Но фехтовальщик Зиновий молниеносно выбил ее из рук врага, а подбежавший казак рассек могучим ударом бритую голову.
- Держись, казаче! – крикнул он Зиновию, к которому подскочило несколько казаков, и подняли на ноги. Кто-то оторвал кусок тряпки и заботливо перевязал раненую руку Зиновию. После немногих минут боя на этой самой большой в порту галере не осталось ни  одного турка.
В широкое отверстие люка один за другим уже поднимались гребцы-невольники – истощенные, оборванные. За ними с жалобными причитаниями, напоминавшими стоны животных,  с трудом карабкались на палубу галеры измученные голые женщины и девушки. Турки, оберегая свой ясырь от эпидемий, сожгли и выбросили в море их одежду, и теперь, отбросив естественную стыдливость, обливались слезами радости, они простирали руки к своим освободителям.
- Касатики, родненькие, братики! – причитала девушка с распущенными волосами, первой показавшись в люке.
Казаки подхватили ее под руки и вынесли на палубу нагую, в синяках, со следами от арканов и плетей, но счастливую. Она еще не понимала толком, что произошло. Как и все остальные, она слышала только шум боя да отборную ругань, от которой в другой обстановке пришла бы в ужас, а здесь... Эти слова, произнесенные на родном языке, ласкали слух, как нежный голос матери.
Следом одна за другой выходили на палубу женщины и девушки. Никто из них не думал о своей наготе. Да и сами казаки в эти торжественную и в то же время страшную минуту вряд ли замечали, как выглядели женщины и девушки. Иные, сомлев от радости, бросались в объятия своих освободителей.
В это время в городе раздавались редкие выстрелы из крепостных пушек, человеческие вопли, отчаянный рев неисчислимого количества ишаков.


V

Зиновий с перевязанной рукой вместе  с другими казаками спешил к крепости. Ему стало известно, что всех султанских невольниц отправили туда в карантин. Но турецкие войска, засевшие в крепости, оказывали упорное сопротивление.
Еще когда Зиновий был на галере, он получил приказ Сагайдачного: всем вооруженным казакам идти на штурм крепости, а отряду Жмайло охранять челны.
На улицах, среди пожарищ и развалин, лежали трупы турок, преимущественно женщин, которые не могли, как их мужья, оставить свои жилища, спасаясь от казаков.
69

На одной из улиц Хмельницкого окликнул Джулай.
- Зиновий! – донеслось сквозь треск и гул пожарищ.
Зиновий обернулся навстречу догонявшему его Джулаю.
- Пани Мелашка! Там, в лагере, чуть живой нашли пани Мелашку. Прикованной к веслу везли ее, проклятые... Вначале она и гребла наравне с мужчинами, пока совсем не выбилась из сил, упала... Она послала меня за тобой.
У Зиновия болезненно сжалось сердце. С разбегу он наскочил на труп турчанки, и не обошел его, как это обычно делают из уважения к покойнику, а на мгновенье остановился и с ненавистью отбросил труп в кусты.
Так как Мелашку нашли на галере, Зиновий возвратился в порт. Там с галер выносили на берег больных, завшевших пленников: детей, девушек, женщин и раскованных гребцов. Их тут же одевали в первую попавшуюся под руки турецкую одежду.
На широкой портовой площади сидели, лежали, а то и стояли пленные, преимущественно девушки. Зиновий остановился и стал искать глазами дорогого ему человека, вторую мать.
- Она там! – крикнул бежавший позади Джулай.
Мелашка, постаревшая и измученная, сидела, заплетая свои седые волосы. Не то казацкий кунтуш, не то турецкий чапан был наброшен на ее тощее, изможденное тело. Зиновий подбежал к ней и головой упал прямо в колени, даже испугав бедняжку.
- Родная моя матушка, матушка наша многострадальная! – шептал Зиновий, обнимая худую, как лунь седую женщину в шелковом одеянии.
- Зиновий, мой хлопчик! – зарыдала Мелашка, но тут же умолкла.
Через несколько минут на портовую площадь явились невольники – украинцы, русские, даже несколько венгров и итальянцев. Все они уже несколько лет работали на виноградных и табачных плантациях у богатого синопского турка. Большинство из них много лет тому назад были проданы на рынке в Кафе или привезены сюда с балканских, александрийских и других невольничьих рынков.
В это время в районе крепости выстрелы утихли, и вдруг вопли уничтожаемых защитников и взрывы пороховых погребов потрясли землю.
По охваченным пламенем улицам казаки группами возвращались в порт.
Зиновий вместе со всеми наблюдал трогательную встречу невольников с казаками – их спасителями.
Среди окровавленных, испачканных грязью и глиной казаков он с трудом узнал Джулая. Его лицо было также испачкано, ненавистно и гневно, как и у других казаков.
Он тащил за черные, блестящие волосы, заплетенные в тоненькие косички, молодую пятнадцати-семнадцатилетнюю турчанку. Девушка не сопротивлялась, а покорно шла за ним, боясь причинить себе боль. Из рваного халата временно выскальзывала маленькая грудь, и девушка торопливо прикрывала ее своими лохмотьями.
Зиновий с ужасом заметил, что такая добыча не у одного Джулая. Обходя толпу казаков, двое джур Сагайдачного за руки вели к челну старшим такую же молодую турчанку, приглянувшуюся самому казацкому атаману. Джуры многозначительно улыбались идущим навстречу казакам, давая понять, что любовь Конашевича к Евиным

70

дочерям оправдывает их усердие и услужливость.
Окинув взглядом победителей-казаков, Зиновий увидел, что все они тащили не только груды ценностей, скрыни с драгоценностями, арабскими цехинами и ковры, но и девушек, среди которых были голые, без чадры, в нарушение извечного обычая мусульман.
У юноши больно сжалось сердце, и он забыл о тех ужасах, которые видел, спасая вместе с этими казаками своих соотечественников, в частности, детей и молодых украинских девушек, перенесших значительно больше надругательств, чем эти турчанки...
Но он не забыл, что здесь действует неумолимый закон войны и мести. Джура был лишь частицей той силы, что вызвала и этот пожар, и безжалостные убийства... такой же частицей был и сам Зиновий, когда в охваченном пламенем переулке равнодушно отбросил ногой труп женщины...


VI

События продолжали развиваться с ошеломляющей быстротой. Вскоре после появления несчастных невольниц вдруг со стороны моря донеслись залпы салюта, а потом оглушительный крик сотен людей. Это флотилия атамана Бурлая, покончив с Трапезундом, прибыла на помощь казакам, осаждающим Синоп.
Всеобщий подъем, словно течение реки, увлек и Зиновия. Многие казаки помнили его еще по Терехтемирову, а за время похода на Перекоп и к Кафе молодого толмача Конашевича узнали почти все казаки. И поэтому не было ничего удивительного в том, что он переходил из одних объятий в другие, да и сам обнимал и целовал всех подряд.
- О, Зиновий! – услышал он и, не помня себя, крепко обнял заросшего мягкой бородой, безгранично родного Ивана Сулиму
- Ванюша!.. Сулима! – радостно воскликнул Зиновий, не сдерживая слез. – А я, братец Ванюша... Или ты, наверное, уже знаешь о моем горе? – спросил Зиновий, как-то сразу став грустным.
- Да, слышал, - ответил Сулима, соображая, с чего начать рассказ. – Не повезло нам. Как жаль, что тогда ты поехал с нами в дальний дозор. Ах, как жаль...
Сулима рассказал Зиновию, как его отряд поймал Селима, который в ясырь взял Христину. Но поймали позже, а до этого он успел передать Христину другим туркам.
- Погоди! Так значит, Христину увез Мухаммед Гирей? Пан Хмелевский мог спасти ее? Мог, Иван? – Зиновий тряс друга за плечи.
- Наверное, мог. Собственными руками отдал ее султану... Я отправился далеко в море в поисках ее, где ее не могло быть. Ведь хорошо знал, что Селим, угождая Мухаммеду Гирею, отдаст ее мерзавцу, а не отправить вместе со всем ясырем.
- Успокойся, Зиновий, дальше Бахчисарая Христину не отправят. А с Бахчисараем полковник Дорошенко и королевский региментарь сделают то, что пан Сагайдачный с Синопом! Нужно спешить в Крым.


71


VII

Сулима помог Зиновию разыскать в толпе Максима Кривоноса, Ганджу, Силантия и Юркевича. Зиновию хотелось найти и старого Мусия Горленко, с которым они ехали сюда в одном челне.
Вдруг Джулай увидел Зиновия, бросился к нему, схватил за руку и потащил за собой.
- Зиновий, пани жива! Будем крестить турчанок! Под угрозой смерти я заставил Баяра привести мне его Магдалину-Мугаррам... Окрещу ее Мариной, вместо моей покойницы...
Возле сбившихся в кучу перепуганных девушек-турчанок стоял позеленевший от страха Баяр
Кто-то сильным голосом издевательски воскликнул:
- Окрестим и обвенчаем с нашими казаками, погуляем на свадьбе, а потом... потом, если наскучат, можно будет и раков покормить или...
Усатый запорожец натягивал на себя парчовый чапан богатого бея вместо поповской ризы. В руках он держал деревянный крест, наскоро связанный бечевкой из палки.
- Во имя Отца и Сына... – размахивал запорожец самодельным крестом, - раздеть новорожденных отроковиц, освободить их от басурманской одежды, как младенцев от пеленок! – прогремел его сильный бас.
Казаки, как безумные, с перекошенными лицами, бросились к девушкам и с таким остервенением стали срывать с них одежду, что некоторые их них не могли удержаться на ногах.
В мгновение ока несколько десятков несчастных турецких девушек были раздеты до нитки.
- В мое! В крещенскую купель! – распорядился импровизированный поп.
Но когда к турчанкам бросились с протянутыми руками разъяренные, потерявшие человеческий облик, казаки, Зиновий, возмущенный всем этим, подбежал к девушкам и крикнул:
- Стойте, безумные!
Возглас молодого казака, прозвучавший, как гром среди ясного неба, остановил толпу. Казаки знали Хмельницкого,  а некоторым было известно, что он чигиринского подстаросты. Смело вступившись за юных турчанок, он хотя и пошел против казаков, готовых отомстить извечным врагам Украины, но своим отважным поступком несколько вызвал у этих ошеломленных неожиданностью людей восхищение. Наступила угрожающая тишина.
Разозлился только импровизированный “поп”.
- Защ...щищайтесь! – вдруг закричал он и, замахнувшись “крестом”, бросился на Зиновия.
За ним двинулась толпа сторонников “крещения”. В большинстве своем это были опьяненные местью пожилые реестровики, которые этих сбившихся в кучу турчанок
72

отнюдь не склонны были считать сестрами, уж тем более детьми, дочерями.
Однако молодые казаки, не привыкшие к жестоким набегам на турецкие аулы и видевшие в этих юных пленницах, прежде всего, несчастливо начавших свою жизнь девушек, почувствовали угрызения совести и отказались от своего намерения “окрестить” турецких красавиц. Молодежь решительно поддержала Зиновия.
Против занесенного над Зиновием “креста” последний выбросил вперед руку с саблей и “крест” молниеносно отлетел в сторону.
- Назад, старый дурак! Что, тебе жизнь опостылела? – закричал Зиновий, теряя самообладание. Казаки ахнули от восхищения. Усердные “крестители” тут же остановились. Впереди Зиновия встала высокая седая Мелашка. Подняв голые, высохшие руки, она воскликнула:
- Боже мой! Братья спасители!.. Неужто пречистая дева послала вас на эту проклятую землю, чтобы вы, так же, как и басурманы, издевались над беззащитными детьми и женщинами? О, Боже! – и упала на землю.
Мелашку подхватил Максим Кривонос, передал ее в сильные руки Силантия.
- А ну, “крестители”! Дайте проход девчатам!.. – властно произнес атаман, также вытащив свою саблю. – Казаки, одеть бедняг, прикрыть их наготу... Зиновий, скажи “крестницам”, пусть надевают свое тряпье... А ты, старый дурак, до того доказаковался, что с ума спятил. Сбрасывай “ризы”, отдай их “крестницам”, и иди, куренной тебя еще раз окрестит да на путь истинный наставит, когда вернемся на Сечь.


VIII

К Зиновию подошел Петр Сагайдачный.
- Уважение к уму пана Хмельницкого удерживает меня от выполнения долга старшого. Я должен был бы судить казака за этот акт прощения кровных врагов нашего народа... – медленно произнес старшой, и видно было, что он с трудом сдерживает себя.
- Во власти пана старшого нагнать девушек и показать пример возглавляемому войску, как потешаться над безоружными детьми... Но пан старшой сможет сделать это, только переступив через мой труп! – также приподнято, но без дрожи в голосе, произнес Зиновий.
- На старшого?! – закричал Сагайдачный.
Но Зиновий прервал его:
- Прошу пана старшого выслушать юношу, которого он уже благодарил однажды за совет. На земле басурман – не один Синоп, еще есть что жечь, хватит и девушек для надругательств. Но недобитый враг Зобяр Сохе еще утром успел прибыть в Стамбул. Наверное, он не пировать приехал с султаном и Искандер-пашой, не на байрам к визирю басурманских войск или к главному начальнику военного флота, построенного англичанами. Уважаемый пан старшой запорожского войска!.. А мы крестины устраиваем... Советую немедленно снарядить галеры и отправить бедных людей на родную землю. И всем тем, кто прибыл сюда, чтобы обвенчаться с выкрещенными турчанками, приказал бы, пан Петр, уйти из казацкого войска.
73

- Правильно! – воскликнул Яцко Острянин.
- Верно, пан старшой! Вели» - пробасил наказной Жмайло.
- Да... Ве-ерно! – прозвучало в первых рядах молодых казаков и покатилось дальше.
Петр Сагайдачный резко поднял голову. Вначале окинул взглядом казаков, потом встретился глазами с Зиновием и, сняв шапку, вытер пот со лба. Через минуту порывисто протянул Зиновию сначала одну, а затем и вторую руку.
- Разве тут не сойдешь с ума?! Мир, юноша... Второй раз учишь нас... горячих и неразумных. Мир!
Зиновий низко поклонился Сагайдачному, протянул ему руку с саблей:
- Прошу, пан старшой, взять оружие из рук непослушного казака... Поступал так, как подсказывало мне сердце. Я плыл сюда не для того, чтобы глумиться над юными турчанками. А воевать с их отцами и братьями, которые, наверное, спешат привести сюда аскеров и янычар, пока мы тут занимаемся глупым крещением... Прости, пан старшой, я тоже потерял такую крещенную уже дивчину. Они обнялись и расцеловались, а казаки возгласами и подбрасыванием шапок приветствовали этот честный мир. Но Сагайдачный заметил, что молодого казака приветствовали с большей теплотой.



























74


Глава   пятая

I

Из Синопа Зиновий возвращался в челне  Яцка Острянина. В пути он почувствовал боль в порезанной саблей руке. Вначале это была вполне терпимая боль, напоминавшая о ране. В море Зиновию стало невмоготу. Сулима ласково перевязывал руку Зиновию и удобно подвесил на повязке через плечо. Днем только отдавало в плечо. Плохо ему стало ночью, он весь горел.
Ему приготовили постель и уложили в носовой части чайки. Последние два дня ему пришлось лежать.
Прибыв на Сечь, Зиновию так и не пришлось разыскать в Крыму регимент Хмелевского. Войска уже оставили Крым, а отряды полковника Дорошенко давно отправили на Украину всех пленных, отбитых у татар и турок в Бахчисарае.
Об этом он узнал от Ивана Сулимы. Тяжело больному Зиновию теперь везли на возу, а оседланный Карый конь его от самой Кафы шел привязанным сбоку, напоминая всем о болезни его хозяина. Днем больной только видел натянутое черными тучами небо да Ивана, сидевшего рядом на коне, а на своего Карого, привязанного к возу, боялся даже взглянуть. По ночам же ему снились кошмарные сны.
В Сечи Зиновий попал в дом куренного атамана Нечая. Там его жена турчанка развязывала опухшую руку Зиновия. Он с трудом сдерживался, чтобы не закричать от боли, как дитя. Жена Нечая встревожилась, и украдкой стала о чем-то разговаривать с джурой Назруллой, который оставался на Сечи, пока Зиновий находился в морском походе.
- О чем вы там шептались? – поинтересовался Зиновий.
- С рукой у тебя плохо, - растеряно ответила женщина.
- Что с ней?
Ему ответил джура:
- Сабли аскеры иногда смазывают ядом... была ли та сабля отравлена не ясно, но болезнь налицо. Надо ловить змею и отрубить ей голову, а ее ядом смазать рану. Змеи водятся на острове.
Назрулле разрешили охотиться за змеями. Была уже холодная погода. Змеи готовились к зимней спячке. Назрулле пришлось много пересмотреть гадючьих гнезд. Наконец, под вечер он расшевелил большое гнездо гадюк. Он подцепил палкой-рогаткой самую большую змею, которая зашипела на него, угрожая своим раздвоенным жалом-языком. Лишь теперь Назрулла отрубил змее голову, собрал яд. Вернувшись в дом куренного, джура змеиный яд, добытый из зубов змеи, отдал жене куренного, та приготовила лекарство.
Хозяйка обильно смазала рану Зиновия подготовленным лекарством.
В эту ночь впервые за время своей болезни Зиновий крепко уснул.


75


II

Чигиринский подстароста Михайло Хмельницкий по настоянию жены поехал навестить сына на хутор атамана Нечая, недалеко от Сечи, где под присмотром жены атамана сын лежал больным.
Турецкая сабля, лезвие которой было отравлено, надолго свалила его с ног, а когда ему стало легче, он почувствовал себя несчастным человеком.
Михайло Хмельницкий, желая развлечь сына, увез его в Суботово.
Шли скучные дни, недели, месяцы. Бесцветно проходила молодая, только начинающаяся жизнь. Безотрадно тянулись дни Зиновия в Суботово – прошла уже не одна весна, не принося ему утешения. Навещали Зиновия все его побратимы. Отец возил его и в Чигирин, знакомил с новыми друзьями.
Однажды после обеда Зиновий сказал отцу, что поедет в Чигирин к кузнецу Миките, куда частенько стал заглядывать, чтобы послушать, о чем говорят люди. Большая кузница чигиринской крепости превратилась в постоянную оружейную мастерскую города. Здесь отковывали сабли, закаляли копья, а сейчас еще и оковывали медные пушки, подаренные подстаросте сечевиками после возвращения их из последнего морского похода на Царьград.
Здесь Максим Кривонос нашел Зиновия, и так обрадовался своему старшему другу, что даже прослезился. Он сразу же повеселел, однако Максим не мог не заметить, как печальны его глаза, какое равнодушие к жизни застыло в них.
- Не в монастырь ли ты собрался? – спросил Кривонос, ставя на землю молот, после того, как показал свое кузнечное мастерство. Он хотел как-то развеселить своего молодого друга.
Однако Зиновий не понял его шутки и еще пристальнее посмотрел на атамана.
- Отец пожаловался?
- Что ты, Зиновий, я пошутил, - оправдывался атаман, почувствовав тревогу юноши.
- Да, об этом я советовался со своими родителями, - задумавшись, начал Зиновий. – Считаю, что при моем нынешнем душевном состоянии самый лучший выход – монастырь.
- Стать монахом?
- Почему же непременно монахом? Ведь и в Мгарском монастыре есть школа. Наших людей нужно учить письму. Стыдно смотреть на наших полковников, которые на грамотах и государственных документах вместо подписи ставят крестики, как, к примеру, полковник Дорошенко. Какие там монахи? Учиться нужно! Я мог бы обучать учеников и латинскому языку, истории, географии. А то сидишь вот здесь, на границе, места себе не находишь и терзаешь свою душу сомнениями да раскаяниями, что столько лет потратил на обучение в иезуитской коллегии...
Они вышли из кузницы, и пошли к Тясмину.
- Вижу, тоскуешь, Зиновий. А в таком душевном состоянии очень легко можно прийти к мысли – стать генералом инквизиции... – спокойно и ласково на ходу говорил Максим.
76

- А что делать?
- Но... я за тобой приехал.
- За мной? То есть, как это понять?
- А что тут понимать? Чтобы забрать тебя с собой! Сядем на коней, проедемся в седле, поспим на шелковистой степной траве, чтобы кровь разгорелась от укусов надоедливых комаров.
Некоторое время они молча шли у самого берега реки. Максим отламывал веточки и бросал в Тясмин, наблюдая за тем, как уносит их вода.
- Не поеду я с тобой, Максим, на Сечь. Какой теперь из меня воин?..
- Не торопись отказываться, посоветуйся с отцом. Ты хотел о чем-то поговорить с кузнецами, а я тебя увел?
Зиновий покачал головой, задумчиво глядя на друга:
- Только рассеяться хотел. Старый кузнец Микита, что на пару с тобой ковал сошники к плугу, интересный человек! Еще у Наливайко был кузнецом, вместе с ним в осажденной Солонице сражались.


III

Михайло Хмельницкий не разрешил Зиновию ехать вместе с Максимом на Сечь.
- Не до этого вам теперь, братец Максим, - многозначительно сказал подстароста. А когда в чигиринской усадьбе Хмельницких Зиновий замешкался у Кривоносова коня, отец шепнул казаку: - Советую пану атаману немедленно покинуть Чигирин! Получил послание пана гетмана, доставленное нарочным старосты?..
- О войне с турками? Уже знаю, пан Михайло. Я не сказал Зиновию об этом, не желая его волновать, - также шепотом ответил Максим.
- Но среди этих посланий есть наказ старостам.
- Старостам поднять ополчение? И это мне известно, поэтому-то я и хотел увезти отсюда Зиновия, чтобы он не принимал участие в войне, находясь в таком угнетенном состоянии, - снова перебил его Кривонос.
- Есть наказ, разосланный по всем дорогам, волостям и городам... схватить Максима Кривоноса, как... как врага Речи Посполитой... Наказ у меня, и... только до завтрашнего дня я могу утаить его от сотника Скшетуского, нарочного от пана Станислава Канецпольского, прибывшего с указами Жолкевского, теперь уже великого коронного гетмана. А Зиновия велено отправить в войско его милости пана Канецпольского, как драгомана при польском гетмане.
- Спасибо пан Михайло... Сию же минуту уезжаю из Чигирина! Сердечно, как сын отца, еще раз благодарю пана Михайла за доброту человеческую, - и они обнялись и расцеловались.
- Прощаешься, Максим? – спросил встревожено Зиновий.
- Должен спешить. Пан Михайло сказал мне, что ты уезжаешь с ним в Киев. Пан коронный гетман, очевидно, хочет, чтобы ты, мой друг, послужил речи Посполитой. Прощай, пора уже тебе и за ум взяться. С умом и беда не страшна. А в Сечи я разузнаю о
77

твоем джуре у дозорных пана кошевого. Прощай, тороплюсь до захода солнца выехать за ворота чигиринской крепости.


IV

Более двухсот вооруженных казаков выставил чигиринский подстароста, получив приказ Даниловича направиться в Бар, чтобы там присоединиться к войскам и ополчению. Он взял с собой и сына, несмотря на протесты и слезы Матрены.
- Затоскует он здесь и погибнет, Матрена. Должен увезти...
В душе Михайло Хмельницкий питал надежду встретиться в войске со своим старым хозяином – вельможей Жолкевским, и эта встреча, мечтал слуга Короны, наверное, решит дальнейшую судьбу его образованного сына.
Зиновий обрадовался предложению отца ехать с ним. Проезжая через Киев, он непременно наведается в Свято-Иорданскую обитель.
С разрешения отца он выехал в сопровождении двух казаков на день раньше. От Корсуня Зиновий направился в Терехтемиров, к переправе через Днепр. Ему захотелось встретиться в Переяславле с Якимом Самко, увидеть маленькую Ганну.
“Маленькую? – неожиданно пришла ему в голову мысль... – Ведь прошло уже... Сколько же теперь ей лет?” Переправившись через Днепр, он торопился до заката солнца приехать к Самко. Нетрудно было установить, что этой “маленькой Ганнусе” может теперь уже около двадцати лет. “Как бы эта голубоглазая девушка не заставила сильнее забиться его раненое сердце”, - подумал Зиновий.
- Доброй вам дороги, пан Зиновий! – услышал он позади себя и вздрогнул, точно пойманный на месте преступления.
- Пан Яким? – Зиновий вмиг соскочил с коня, передав поводья казаку. – Пан Яким, Яким!.. – взволнованно повторял он, захлебываясь от нахлынувших чувств.
Они взялись за руки и отступили на шаг, чтобы лучше разглядеть друг друга.
- Ну что же, пан Яким?.. Как там поживает ваша хозяйка Ганнуся? Наверное, и не узнаю ее теперь, - растроганный встречей, спросил Зиновий.
- Ганнуся?.. Наша Ганнуся на Троицу замуж вышла за одного нашего собрата по торговому делу. Молодица уже наша Ганнуся, Зиновий.
- Как же это так, пан Яким? Почему я... мог бы и на свадьбу... – чуть слышно пролепетал Зиновий, подыскивая слова и сетуя на свою судьбу, что ведет с ним такую жестокую игру. Ганнуся – молодица, чья-то жена... Маленькая, маленькая, хрупкая сиротка, которую тогда хотелось спрятать у себя за пазухой и согреть теплом своего сердца. Молодица... – Тогда прощай, пан Яким, спешу в Киев, а потом в Бар, - произнес Зиновий с такой серьезностью, что Самко даже отступил, давая ему проход. Но тут опомнился.
- Ну вот, еще рано прощаться, - запротестовал он. – Где это видано... такой гость! Бар и войско никуда не денутся. Не отпущу! Прошу пана Зиновия зайти ко мне в дом и заночевать. У меня – жена Олена – переяславка, двое деток...
- А сестру пригласишь, пускай и с мужем?.. – сказал Зиновий.
78

- Ганнусю приглашу, конечно, мы с ней ладно живем, по-родственному. Но она только что куда-то со двора ушла. Как только вернется – позову. О, да вот и она – легка на помине. Ганна, угадай, кто к нам приехал?
На противоположной стороне улицы остановилась пышная, как созревший плод черешни, молодица. На голове у нее был переяславский бархатный зеленый чепец, а на розой шее нити красных бус.
- Брат Зиновий? – И зарделась, опустив свои голубые глаза. Полные щеки с ямочками вспыхнули огнем и сразу же побледнели. Молодица отвернулась, вытирая рукой навернувшиеся на глаза слезы.
- Вишь  как обрадовалась Ганна, - отозвался Яким.  -Да, что с тобой сестра? Зиновий заночует у нас. Первым делом о тебе спросил.
А Зиновию показалось, как она похожа на Христину. У нее на шее висит такой же крестик, точно такой, какой он бросил в море на кафском берегу.
- Ганнуся, Ганнуся! – наконец произнес Зиновий. – Что это ты, от радости или от горя, сестричка, давай хоть поздороваемся...
- Давай! – она неожиданно повернулась и, заплаканная, поцеловала Зиновия пылающими пухлыми губами. - Вот тебе, братец, и ответ. Как знает, пан Зиновий, так пусть и расценит мои слезы. Они такие у меня еще с давних пор, но никто их не видел. Так пусть пан Зиновий почувствует их соленую радость... хотя бы от такой запоздалой встречи. Так пошли, Яким, к тебе, я сейчас одна, без мужа.
И повела Зиновия во двор Самко.


V

Зиновий, охваченный тревогой и приятными воспоминаниями, ехал вместе с казаками чигиринской сотни отца. Перед его глазами стояло пылающее лицо Ганнуси, обрадовавшейся встрече с ним. На устах юноши и в его сердце еще горел горячий поцелуй, которым она наградила его на улице в присутствии старшего брата. Дочь покойного купца безжалостно ранила парня в самое сердце. А ведь она замужняя, ждет ребенка.
С разрешения  отца Зиновий решил заехать в Острожск, навестить старого друга Стася Хмелевского. Прибыв в Острожск, Зиновий остановился возле старой корчмы, прозванной “Наливайковой” и стоящей вдали от главного въезда в замок Острожских. Его пропустили к корчме.
- Нет ли среди вас княжеских слуг? – обратился Зиновий к горожанам
Соскочив с коня, он стал разминать отекшие от долгой езды ноги, и, казалось, уже забыл о своем вопросе.
- Мне нужно повидаться с одним слугой, Назаром прозывается.
- Назар, слуга княжны? Он недавно проходил тут.
- Пойди, позови парня. Они тебе доверяют. Скажи, у казака к нему дело есть... – сдержанным тоном объяснил один из посполитых.
Кто-то побежал звать Назара. Прибыл Назар.
79

- Пан казак посылал за мной? Я Назар, слуга почтенной пани Анны-Алоизы,
княжны Острожской.
- Мне говорили, что молодой человек, Назар... – Зиновий подбирал слова, чтобы расположить к себе юношу.
- Не из Чигирина ли приехал пан казак? – осторожно спросил слуга.
- Из Чигирина. Зиновием Хмельницким называюсь. Меня просил отец с вами встретиться.
- Да, я просил подстаросту... Лучше нам отойти в сторону, уважаемый пан казак. Я должен передать вам весточку от одного пана с Подольщины, Максимом зовут его, файный казак... и разбитной.
- Это верно, максим Кривонос, - заметил Зиновий.
Слуга из предосторожности огляделся и тихо сказал:
- Турка на Сечи еще до сих пор нет. Сказал, однако: есть, мол, сведения от Баяра какого-то.
- От Баяра, - спокойно поправил Зиновий.
- Так, прошу, от Баяра, что тот неверный жив, находится на турецкой земле, скрывается от султанского суда в лесах... Еще просил передать также, что мне и вовсе не понять.
- Мой Назрулла в опасности... – тихо произнес Зиновий.
- Да, да, так и называл пан Максим этого неверного – Назрулла.
- Ну...
- Известно, говорит, стало, что Мухаммед Гирей из Крыма как-то сумел переправить в Добруджу около десятка девушек-невольниц, приготовленных им для султана в подарок... А пан Максим отправился в Галич, к лисовчикам. Гоняются за ним коронные паны.
- Это все? Больше ничего не передавал мне пан Кривонос?
- Все!


VI

Широко распространенные слухи о том, что ополченцы Речи Посполитой возглавит самый опытный воин Европы – Станислав Жолкевский, не повлияли на Искандер-пашу. Казалось, это даже подтолкнуло его, и армада турок, ногайцев, буджаков, мультян и крымчаков двинулась из-под Ясс навстречу полякам.
Жолкевский мог бы остановиться где-нибудь на Днестре, сохраняя осмотрительность в защите молдавского господаря Грациано. Ведь Польской Короне угрожала катастрофа. Об этом настойчиво предупреждал региментарь украинской пограничной полосы Стефан Хмелевский.
- Осмотрительность, прошу, вашмость вельможный пан гетман, сейчас уже не то слово. Об осмотрительности теперь поздно говорить. Для наших войск Днестр является не только границей отчизны, но естественным рубежом, на котором даже и таким

80

немногочисленным войском, как наше, руководимым вашмостью, можно было бы
задержать передвижение Искандер-паши вглубь страны.
- Я должен сдержать слово, данное господарю Грациано, уважаемый пан региментарь. Да  к тому же двадцать пять тысяч его войска пригодятся нам, чтобы туркам не казалось слишком слабым войско, возглавляемое Жолкевским... – как-то высокомерно ответил старый гетман.
Войска катастрофически сближались. 17-го сентября на заре гетман Жолкевский снова пожалел о том, что нет у него под рукой Петра Сагайдачного с его храбрыми казаками, которых можно было бы направить на левый фланг армии Искандер-паши и тем сдержать стремительное продвижение противника. Глубокое раскаяние терзало его сердце, но гордость не позволяла признаваться в своем просчете.
Под вечер того же дня польный гетман Канецпольский прискакал к канцлеру, сидевшему уже на коне, окруженного наемными рейтарами Денгофа и прославленного воина Струся, который возглавлял охочекомонное войско, состоявшее из отрядов, что прибыли из всех староств. Появление Канецпольского обрадовало старика, теперь уже с тревогой подумывавшего о встрече с турецкими войсками.
- Так, кстати, приехал уважаемый пан гетман! – воскликнул Жолкевский, поворачивая тяжелого коня навстречу Канецпольскому.
- Получил н-наказ вашмости срочно прибыть сюда, - ответил Канецпольский.
- Как там пан Грациано с его войском? – спрашивал гетман, торопясь решить самую сложную задачу предстоящего боя.
- Грациано я не видел. А его полковник, находившийся при мне для связи, не склонен к ре-ешительной схватке.
- Пан Станислав сейчас тоже не склонен к этому, прошу пана... – оборвал Жолкевский. – Полки молдавского господаря нужно этой ночью рассредоточить, распределить ровными частями между панами Форенбахом, Потоцким и самим господарем Молдавии.
- Они могут ослушаться, вашмость...
- Наказывать непослушных! – снова перебил Жолкевский.
- А как думает пан Стефан? – обратился Жолкевский к Хмелевскому, который подошел в эту минуту и с беспокойством посмотрел на Канецпольского, когда тот напомнил о возможном противодействии молдавских войск.
- На войне, как на войне, уважаемые панове, боем должен управлять один человек, и к тому же самый опытный, - после некоторого раздумья произнес Хмелевский. – Выражать протест или нежелание могут не жолнеры молдавского войска, а их старшие, прошу... Но есть ли у нас сейчас время формировать молдавские полки под другим командованием.
Дозорные доносят, что войска Искандер-паши продвигаются с такой быстротой, что к утру передовые полки ногайских татар будут на Цесарской равнине. Может быть, стоит подумать об отступлении наших войск к Днепру...
- Что? Пан региментарь помешан на украинской стратегии? – резко возразил Жолкевский. Но тут же и осекся. – Пан Стефан прав, когда говорит, что нужно иметь крепкую позицию на Днестре. Ему и поручим позаботиться об этом.

81

- Но ведь регимент находится на нашей передовой линии левого фланга, вашмость,
- ответил Хмелевский. – Пан Корецкий займет ваши позиции... Об отступлении Речи Посполитой, мои славные рыцари, не может быть и речи! Пан Канецпольский будет действовать на правом нашем фланге, вместе с панами Казановским, Грациано и Потоцким. Эта диспозиция останется на ближайшие сутки, уважаемые паны. А сейчас – к войскам.


VII

Когда на заре 18-го сентября Зиновий, по наказу отца, выехал на ближайший холм, с которого открывалась необозримая, по-осеннему неприветливая, пустынная Цесарская равнина, он даже простым глазом увидел, как, словно прижимая к земле грозные тучи, со всех сторон двигались турецкие и татарские войска. Из появления ждали с того самого дня, как в Баре стало известно, что из-за Дуная движется огромнейшая армия Искандер-паши.
Однако все предполагали сначала увидеть отдельные, разведывательные отряды противника. А тут, сколько можно было окинуть взором, двигалась окруженная облаками пыли темная, бесформенная масса людей, под которой, казалось, прогибались даже выжженные солнцем холмы.
При появлении на холме Зиновия с казаками вдруг, словно оторванный ветром кусок тучи, вырвался вперед большой отряд неприятельской конницы, и стремительно понесся вскачь. Было ясно, что Искандер-паша не ожидал в этот день встречи с войсками Жолкевского и не разбивал свои рати на боевые подразделения. А теперь он бросил один из своих отрядов вперед, и Зиновию пришлось мчаться к своим войскам с вестью об общем наступлении врага.
Эта весть мгновенно разнеслась по сотням и полкам. Переходя их уст в уста, она дополнялась, обрастала странными подробностями, каких в действительности и не было. Но Канецпольскому обо всем доложил сам Зиновий, трезво оценивший численное преимущество противника, хотя и двигавшегося в беспорядке.
Канецпольский поблагодарил энергичного дозорного, сына чигиринского подстаросты, молодого казака, в котором видел не представителя противной стороны, как это было в Терехтемирове, а воина руководимой им армии. Он велел Зиновию спешить к коронному гетману и доложить ему об обстановке, добавив при этом:
- И, п-прошу пана Хмельницкого, п-передать егомости, что я вместе с паном Денгофом иду в первый бой, чтобы прощупать силы этого сборища неверных...
Войска Канецпольского и рейтары Денгофа в этот же день первыми вступили в бой с ногайцами. Несмотря на тройное превосходство в силах, ногайцы и мультяне не могли отразить удар, нанесенный войсками Канецпольского. Искандер-паше пришлось оставить свою рать и готовиться к генеральному сражению на этой равнине. Но Канецпольский почувствовал, что численно превосходящая толпа татар может, подобно морской бездне, поглотить его стройные и хорошо вооруженные полки.
В тот же день, перед закатом солнца, Жолкевский направил гонца с посланием к
82

Искандер-паше, предлагая ему ликвидировать конфликт мирным путем. Учитывая
сложившуюся обстановку, гетман даже предложил своему давнему сопернику выставить свои условия мира.
Однако из трех гонцов Жолкевского возвратился только один, сообщивший о том, что Искандер-паша велел обезглавить двоих его товарищей и надеть их головы на копья. Третьему же разрешили вернуться лишь для того, чтобы он мог передать ответ на послание великого гетмана.
- Нам нужны головы побежденных гауров – вот наш боевой девиз в этом походе! Так и передай Жолкевскому! – нагло заявил самоуверенный Искандер-паша оставшемуся в живых гонцу.
Этим уцелевшим гонцом был Зиновий-Богдан Хмельницкий, которого Жолкевский послал с таким ответственным поручением еще и потому, что тот владел турецким языком.
Докладывая гетману, Зиновий уже преодолел чувство глубокой подавленности, овладевшее им после кровавой расправы турок с его товарищами. Он понимал, что только знание языка спасло его от неминуемой гибели.
Жолкевский с опущенной головой выслушал ответ высокомерного врага. И тут же повелел:
- Денгофу поймать несколько турок. Именно турок, которые движутся против рейтар. Поймать и обезглавить басурман числом в три раза больше, чем наших, а головы поднять на колья!.. И одного, только одного турка, отпустить в стан врага, чтоб передал мой ответ! Выполняйте, пан Денгоф.
Ночью с правого фланга польских войск прискакал гонец от Николая Потоцкого с вестью, что молдавский господарь Грациано со значительной частью своего войска переправился через Прут и скрылся в лесах.
- Езус Мария, значит, сбежал? Изменил, сбежал, негодяй... – вначале набожно ужаснулся, а потом по-жолнерски выругался Жолкевский. Видно было, что такой измены защищаемого им молдавского господаря он никак не ожидал, хотя ему и следовало быть готовым ко всему.
Теперь войско Жолкевского уменьшилось на одну четверть. Но не это тревожило старого воина. Со всех частей и отрядов ему доносили о плохих настроениях ратников, вызванных бегством Грациано. Старшины его войска стали безрассудочно грозить наименее стойким подчиненным, обещая наказать их после перехода через Днестр. Кто не станет ждать выполнения такого обещания и не убежит прежде, чем начнется схватка с жестоким врагом.
- Отступать! Отступать за Днепр! – повелел гетман после тяжкого раздумья.- Но по-рыцарски, как подобает воину нашей великой отчизны, отступать, а не бежать.


VIII

Шло десятидневное ожесточенное сражение. Теофил Шемберг, отправленный Жолкевским вперед, едва успел со своей артиллерией переправиться через Днестр с
83

какой-нибудь тысячей людей, занять оборонительные рубежи вместе с войсками
Стефана Хмелевского и установить здесь свои пушки.
А распыленные отряды уже почти не слушались Канецпольского и других военачальников, не выполняли их наказов.
Вдруг, в разгар тяжелого сражения, канцлеру Жолкевскому доложили, что командир рейтар Денгоф убит, что его собственный сын Ян и приемный сын окружены турками и находятся в безвыходном положении.
- Пан Михайло! – обратился Жолкевский к Хмельницкому, который со своим отрядом прикрывал ставку гетмана. – Пусть благословит Господь мужество и отвагу моего любимого слуги! Прошу вас со своими отважными казаками прорвать смертельное кольцо басурман и спасти моего сына.
- Ах, как преступно поздно гетман решился на признание бесспорной храбрости славных сынов Украины!.. – с невыразимой болью неожиданно про себя произнес Хмельницкий.
- Выполню, если поможет мне Бог! – согласился Хмельницкий. - Но я умоляю, вашмость, оставьте здесь польного атамана, а сами садитесь в карету и немедленно скачите под прикрытие пушек Шенберга и регимента пана Стефана Хмелевского!..
- Действуй, как я велел, пан Михайло! Спаси моего сына, а гетману Жолкевскому лучше умереть с оружием в руках, защищая честь страны и свое собственное имя, чем позорным бегством сохранить старую утоленную кровавой сечью жизнь! Вперед, пан подстароста!..
Новый, еще более ожесточенный натиск турецко-татарских войск на разгромленные и деморализованные остатки вооруженных сил Речи Посполитой прервал последний разговор доверенного слуги со своим патроном.


IX

Отряд Хмельницкого состоял из хорошо обученных военному делу чигиринских казаков, в прошлом изгнанных из других староств. Авторитет Хмельницкого, уважение к его семье укрепляли доверие к нему, сплачивали отважных казаков.
Зиновий сам повел первую сотню на прорыв окружения, помогая истекающим кровью воинам Яна Жолкевского вырваться из кольца. Вооруженные ружьями и пистолями, казаки опередили Зиновия, врезались в колеблющуюся, как морские волны, толпу пеших турецких отрядов.
Искандер-паша поручил своей коннице окружить разгромленные войска Жолкевского, и во что бы то ни стало захватить в плен самого гетмана.
Зиновий со своей сотней с такой силой налетел на ошеломленных аскеров, что ему удалось прорвать их строй и приблизиться к окруженным. Но ряды численно превосходящих турецких войск снова сомкнулись и еще более плотным кольцом окружили остатки сотен, возглавляемые молодым Жолкевским и беспорядочно отбивавшиеся от ожесточенных атак турок...
Своим появлением Зиновий поднял дух окруженных врагом жолнеров, и они с еще
84

большим упорством стали отбиваться от врага.
- Где пан Ян Жолкевский? – спрашивал Зиновий одного из рейтар.
- Он там... – неопределенно махнул рукой немец.
Но стоявший рядом жолнер объяснил:
- Пан Ян ранен в ногу... Приемный сын пана гетмана должен быть рядом с ним.
- Вынести сына гетмана из боя, - велел Зиновий, соскочив с коня к раненому, лежавшему прямо на земле. – Следуйте за мной.
Он приготовился вскочить на коня. Но в это время татарская конница оттеснила казаков от Зиновия. Ему пришлось одному пешему сражаться с татарами. Ему помогали остатки войск Яна, так как отважные чигиринские казаки уже не в силах были защищаться. Зиновий, поняв безвыходное положение, решительно крикнул по-турецки:
- Стойте! Этот раненый – сын гетмана Жолкевского.
В это время на Зиновия налетел всадник, сбил его с ног, а несколько буджацких татар, как саранча, набросились на него и, обезоружив, связали арканами. Все было кончено.
От неимоверного шума, казалось, задрожала земля. Громкое “алла, алла!” раздалось неподалеку, там, где толпились раненые, которых сгоняли в одно место. Затем аскеры расступились. Группа турецких и татарских военачальников подошла к лежавшему на земле Яну Жолкевскому.
- Где сын великого гетмана? – с трудом подбирая польские слова, спросил один из них.
- Здесь лежит раненый сын Жолкевского. Прошу эфенди-рыцаря прислать к нему врача... – заговорил Зиновий.
Турецкая речь и благородная осанка пленника, одетого в бордовый шелковый кунтуш, вызвали уважение турецкого бея.
- Передайте сыну канцлера, что польское войско больше не существует. Голову убитого Жолкевского уже понесли на пике великому паше Искандеру... – произнес бей.
- Такие вести, эфенди-бей, родным не говорят, - промолвил Зиновий, отворачиваясь, чтобы враг не видел слез, навернувшихся ему на глаза.
В это время  к бею подошел аскер и отрапортовал:
- Из военачальников гауров пленены: раненый гетман Канецпольский...
- Отправить к Искандер-паше! – велел он. – Еще кто?
- Воевода Струсь, князья Корецкий, Потоцкий, Казаковский и немец Ференбах. Остальных ищут среди раненых и плененных.
- А Хмельницкого нет среди пленных? – спросил встревоженный Зиновий.
- Хмельницкий? Чигиринский подстароста? – отозвался один из турок. – Среди пленных его нет.
- Значит, убит... – с горечью произнес Зиновий, почувствовав, как вдруг под ним закачалась земля.
- Этого, что говорит на языке правоверных, оставить при мне! – велел бей, показывая рукой на Зиновия.
- Прошу всесильного владыку оставить при себе раненого пленника, чтобы я мог ухаживать за ним.

85

Бей улыбнулся.
- Обоих Жолкевских также оставить в моем ясыре.


X

Плен – позор, неволя! Еще с детства по рассказам матери, из казацких песен, Зиновий Хмельницкий много знал о турецкой неволе, теперь он сам попал в неволю, которая с каждым днем все больше и больше угнетала его пылкую восприимчивую душу.
При Зиновии находились братья Жолкевские, на которых турки смотрели, как на ходкий товар, причем ценный товар – ожидали, когда поляки за них заплатят побольше денег. Братья обещали, что когда они освободятся, выкупят и сына чигиринского подстаросты. Однако им пришлось расстаться. Зиновия отправили в Царьград – Стамбул в ясырь султану.
Руководила гаремом султана мать молодого султана Османа II грозная Мах-Пейкер.
 В свое время любимцем султанши был Ахет-бей, которого сразил Зиновий, когда турки, было, напали на караван купцов во главе с Самко, в котором находился Зиновий после оставления львовской коллегии.
Девушки-гурии гарема султанши не все знали, что творилось в доме их грозной госпожи. Но вот они прослышали о том, что во дворец Мах-Пейкер доставили с молдавского поля сражения молодого, очень красивого казака-гаура. Мать султана до сих пор еще любила сама разбирать самые сложные дела и жестоко расправляться с гаурами-волохами, албанцами, чехами, украинцами, русскими. Особенно ее интересовали молодые красивые пленники. И тем более, бесстрашные казаки. Красивые юные невольники подвергались пыткам в тайных покоях султанши. Из этих покоев ночью, при лунном свете, выносили осчастливленного любовника-гаура в мешке и бросали его в пенящиеся воды Босфора.
Понятно, что обо всем этом девушки-гурии не говорили вслух. А тайком перешептывались друг с другом, восхищаясь тонким вкусом пресыщенной любовниками стареющей матери Османа. Забавляясь красивым невольником, Мах-Пейкер надеялась задержать увядание женской плоти, возбудить угасающую страсть развращенной женщины.


XI

В гареме была синопская красавица Фатих-хане, которой Зиновий так целомудренно прикрыл грудь парчовым халатом, когда казаки много лет назад сожгли Синоп, собрали турчанок в порту и устроили им крещение. Теперь она куталась в расшитую шелком паранджу. Девушку, разумеется, против ее воли взяли в гарем Османа II, которого мать еще младенцем нарекла султаном. В детстве Фатих-хане считалась

86

невестой любимца султанши Ахмета. Он стал потом беем, и бесславно погиб на Украине.
После его смерти девушку пророчили в жены гаушу Али-бею, правой руки султана. А когда грозная Мах-Пейкер увидела Фатих-хане, она тут же велела взять невесту
покойного синопского бея в гарем молодого султана. Любимой женой Османа была пленница монашка, похищенная Зобяром из киевского монастыря. Но мать под наблюдением верных одалисок готовила для него Фатих-хане.
- Гордись, ты должна стать матерью правоверного наследника трона государства, благословенного самим аллахом! Не век же султан будет очарован красотой Доминике-хане... Ты будешь третьей женой султана, заменишь бесплодную Балан-хане и Доминику. Этим очистишься от скверны, брошенной на твое тело правоверной мусульманки глазами неверных в Синопе, - однажды сказала ей заботливая мать Османа, прозванная среди одалисок божественным лицом луны – Мах-Пейкер.
После разговора с одалисками матери султана девушка была уверена, что во дворце появился тот самый казак, который проявил благородство, спас многих турчанок в Синопе, в том числе и ее, Фатих-хане. И теперь это ставилось ей в вину, как преступное обращение с неверным. Казаку же, спасшему несколько десятков мусульманок от страшного бесчестия и позора, угрожает не только надругательство, но и ужасная смерть. А ведь он ей, юной мусульманке, первой подал одежду, по восточному обычаю отведя взгляд от ее обнаженного девичьего тела... Этот молодой, с черными усами и орлиным носом казак прекрасно говорил по-турецки.
Одна из подруг Фатих-хане рассказывала, что старуха Юзари-опа собственными ушами слышала, как Мах-Пейкер говорила: “Синопского героя и убийцу нашего лучшего слуги Ахмет-бея я сама буду судить. Кровь за кровь, гласит святая мудрость...” Но при этом мать султана велела разузнать у гауша, действительно ли этот казак так молод и красив, как описывал его крымский хан Мухаммед Гирей...
“Это он! – окончательно убедилась Фатих-хане. – Синопский герой-казак...”


XII

Теперь Фатих-хане, кажется, нашла то, чего ей недоставало - нашла стимул к жизни. Каждый день она прислушивалась  к разговорам в гареме о пленном казаке. По велению матери султана его подкармливают при дворе, уже несколько дней кряду вывозят на рынок, словно собираются продать. Каждый день купцы прислушиваются, внимательно оглядывают пленника, причмокивают губами, переговариваются, предупрежденные слугами о том, что гаур понимает турецкий язык.
Но Фатих-хане разузнала через верных людей, что она и не собирается продавать невольника. Таким образом, она хочет набить ему цену.
Третья невеста молодого султана и привела на рынок невольников старика Джузеппе Битонто, итальянца родом из Мессины. Давно принявший магометанство, итальянец теперь несколько не был похож на прежнего пленного, неутомимого борца за освобождение своей родины от испанского ярма.
Битонто с Фатих-хане остановились возле Хмельницкого, осмотрели его с ног до
87

головы.
- Не слугу-раба ли подыскивает преподобный отец? – свободно, даже несколько вызывающе спросил Зиновий на латинском языке.
Вопрос пленника удивил Битонто.
- Всего можно ждать от казаков, но... услышать на торжище от пленника, схваченного на Украине, латинскую речь, явление непривычное, - несдержанно и искренне выразил Битонто свое изумление и восхищение.
Зиновий посмотрел на турчанку. Вероятно, для нее старый турок выбирает для нее слугу. И он тепло обратился к турку-латинцу:
- Вы просто растрогали меня, заговорив со мной на языке альма матер – по-латыни, - сказал он. И в то же время продолжал смотреть на молодую турчанку
- Пан был студентом или братом ордена... – послышался голос девушки.
- Был студентом иезуитской коллегии. Но это не имеет никакого значения. Хотелось бы найти ... верного друга среди этих... чужих мне людей. Меня вывели продавать, а продадут ли... Может, пан купил бы меня?
- Замолчите! Они не знают, что вы владеете и языком папы. Вас не продадут. На
вас обратила внимание ваш друг, синопская красавица Фатих-хане, девушка, которую вы спасли от поругания. Она теперь невеста молодого султана и рискует жизнью! Но из чувств благодарности хочет помочь вам. Продавать ее не в ваших интересах.
- Почтеннейший... простите, я не знаю, как вас звать, в своем ли вы уме? Разве можно предавать своего спасителя, да еще девушку?..
- Молчите, черт побери! Вам нужно только слушать... Мать султана собирается жестоко расправиться с вами за то, что вы убили ее любовника Ахмет-бея. Эта девушка хочет помочь вам. Лишь спасти вашу честь, и только. Ведь вас охраняет стража, в отличие от тысяч остальных невольников.
- Что я должен делать? - шепотом произнес Зиновий.
- То, что сделал я, ученик и друг Томмазо Кампанеллы.
- Кампанеллы? – ужаснулся Зиновий.
- Да, я нашел спасение на этой мусульманской земле, приняв магометанство. Пан студент понимает, какой может быть из атеиста, друга Кампанеллы, мусульманин... Но в этом спасение! У вас, юноша, положение куда трагичнее, вы невольник. Турчанка обещает спасти вас. Но как это будет... в будущем, туманном и ясном, как и ее девичьи мечты. А в настоящее время вас ждет позорная кастрация...
- Пан советует мне принять магометанство? – спросил Зиновий.
- Да. Так настойчиво советует вам синопская девушка Фатих-хане. Как мусульманин, я уверен, она спасет вас. Тем более Фатих-хане говорит, что вас разыскивает турок-неофит, какой-то Назрулла. Тсс! Запомните: вы уже давно стали магометанином!
- Понятно, благодарю!.. Будем считать, что я стал мусульманином еще в года моего обучения в иезуитской коллегии. У меня была хорошая наставница, и тоже турчанка-невольница. Ах, Назрулла, Назрулла!
Джузеппе Битонто снова превратился в сгорбленного старца и на глазах у вооруженного крымчака-надсмотрщика он прощался по мусульманскому обычаю,

88

проведя руками по лицу.
Магометанство – как средство! Средство, черт возьми!.. Но по совету такой девушки и магометанство примешь как веру любви.


XIII

До сих пор молодому Осману редко позволяли заниматься государственными делами. Он довольствовался безграничной свободой, а вместе с ней и властью, проявляя ее на конских ристалищах и в гареме.
Вот уже пятый год гордостью гарема была первая султанша из гаурок, красивая невольница, торжественно подаренная султану Мухаммедом Гиреем и всесильным беем Зобяром Сохе. В диване обходились без молодого Османа. Его мать зорко следила за управлением государством знатными беями, порой, может, подобно затянутому тучами солнцу, туманно и не всегда мудро определяла политику своей страны.
Турция опять готовилась к войне с Речью Посполитой. Всем было известно, что султан твердо решил возглавить этот поход. Ему предстояло долго отсутствовать в стране.
За спиной Османа стоял и наступал ему на пятки второй сын покойного султана Сулеймана Пышного, брат Османа Мухаммед.
Мухаммед, родной брат султана по отцу (мать у него другая), несмотря на свою молодость, объездил много стран, его обучали лучшие учителя, отуреченные греки и венецианцы.
Не столько Осман, как его мать, понимали, что в случае ухода Османа на войну в стране останется его брат Мухаммед, только что возвратившийся из путешествия к египетским пирамидам. Диван определил место проживания вместе с матерью возле Босфора, в новом дворце, подаренном покойным султаном любимой жене, матери Мухаммеда. Это решение, точно стрела молнии, пронзила сердце вдовы-султанши. Задела она и легко уязвимое самолюбие молодого султана. Какой же он глава государства, если у себя под носом разрешает воспитывать злейшего врага, посягающего на его султанский престол?! Ведь Мухаммед может взбунтоваться, добиваясь власти еще при его жизни.
- Немедленно убрать его, как бунтовщика! – лаконично повелел Осман, единственный властелин живых и мертвых на мусульманской земле.


XIV

Страшное дело эти незыблемые законы веры, традиций и престолонаследования... Мухаммед еще не взбунтовался – и он должен быть казнен.
- Казнь над братом султана может быть совершена только после фетвы, вынесенной главным муфтием... – нашептывал главный надсмотрщик гаремов Кизляр-ага Сулейман султанше Мах-Пейкер.
Фетву мог выносить только главный судья государства, муфтий Езаад. А он был не

89

только непримиримым противником похода Османа, но и отдавал личное предпочтение
Мухаммеду. И муфтий категорически отказался вынести приговор! Тогда Мах-Пейкер, используя влияние и связи, обратилась к своему стороннику – муфтию Румелийскому кади. Мало ли она совершила полезного для себя в союзе с ним, и не он ли, чуть ли не
единственный из военных духовников Анатолии, знает о греховной связи пожилой султанши с неверными пленниками, даже и правоверным Ахмет-беем?
Кадиаскер был удостоен властительницей высоких наград и недавно получил от нее подарок: султанша подарила ему пленного Зиновия, когда узнала о том, что этот убийца Ахмета давно уже стал мусульманином. Одарила она его тоже не без тайного умысла. Покорный кади в благодарность за великие милости могущественной может закрыть глаза на слабости стареющей женщины, легко поддающейся искушениям прародительницы Евы...
Кади согласился утвердить смертный приговор брату султана Мухаммеду.
Казнь совершалась не на большой площади, как обычно, в присутствии правоверных, а ночью, без огласки. Зиновий, как домашний слуга кадиаскера, должен был сопровождать своего господина на эту казнь.
Это не радовало Зиновия. Но это давало ему относительную свободу. В течение почти двух лет, изо дня в день, по пять раз, от восхода до захода солнца, он читал молитву кади, завоевывая доверие бея-духовника. Это усыпляло бдительность почтенного в стране кадиаскера.
Казнь было решено проводить на средней площади, оцепленной янычарами. В сопровождении неусыпной свиты янычар к месту казни направлялся молодой султан Осман II, облаченный в рыцарские доспехи. Почти рядом с ним вели его молодого брата Мухаммеда, такого же роста, как и султан.
Вначале Зиновий пытался сравнить двух братьев. Да стоит ли... сравнивать Мухаммеда с этим жестоким человеком, грязным подобием зверя! Нет, несчастного красавца Мухаммеда даже нельзя сравнивать с этим закованным в железные доспехи палачом...
Мухаммед шел в легкой богатой одежде, с непокрытой, побритой головой. Ступив на ковры смерти, младший брат султана резко остановился, испуганно и растерянно огляделся, встретившись глазами с братом, в руках которого находилась его юная жизнь.
Упал на колени перед могущественным братом, зарыдал, торопливо моля Османа, а не аллаха, не губить его.
- Я не хочу быть султаном, мой могущественный брат! Алла-гу-ак-бар, умоляю тебя именем нашего отца...
Но Осман грозно посмотрел на стражу и рукой, закованной в железо, повелительно указал на ковры и отошел в сторону. Стража схватила несчастного, стоявшего на коленях на коврах, и поставила его на ноги.
Кадиаскер быстро подошел к обреченному и стал рядом с ним. Вытащил из-под полы пергамент, властно передал его мулле Хмельницкому, чтобы тот громко прочел. Руки у Зиновия то немели, то начинали предательски дрожать.
- ... Подлежит смертной казни за готовящуюся измену и возможное нападение на султана, земного брата аллаха... – чуть слышно закончил по памяти, потому что глаза

90

были ослеплены слезами непонятного ему бессилия.
Зиновий, дочитав пергамент, передал его кади, сам отвернулся. Не видел, что происходило на коврах позора. Но все слышал. Страшные проклятия брата султана, казалось, вызывали стон даже у окружавших его янычар. Будто эти проклятия спасут
несчастному жизнь.
- Нет, ты не брат аллаху, Осман! Ты хочешь пролить братскую кровь на эти ковры, которые были свидетелями славных побед Боязада... Пусть же эта твоя первая кровавая победа братоубийства покроет тебя позором! Нет, аллах не допустит, чтобы ты господствовал над народом правоверных...
- Кончайте!.. – истерически воскликнул Осман, хватаясь за саблю.
Мухаммед больше не произнес ни слова. Сквозь шум и крики, поднятые янычарами до команды старшины, Зиновий услышал страшные, нечеловеческие хрипы умирающего. А потом все утихло.
Мухаммеда задушили волосяным арканом. Когда умирающий издал последний стон, кадиаскер повернулся и ушел прочь. Следом за ним пошел и Зиновий.


XV

Пробившись сквозь ряды янычар, кади обернулся к Зиновию и повелительным тоном сказал:
- Иди домой и жди меня, читая молитвы по убиенному.
Кади ушел, Зиновий зашагал вперед.
- Алла акбар, - послышалось совсем близко за спиной...
Не торопясь, Зиновий обернулся. Сзади стоял Джузеппе Битонто
- Еще вечером искал встречи с тобой, брат-сынок.
- Аллах видит, что я рад этой встрече, мой падре Джузеппе, - встревожено ответил Зиновий.
- Встречай Назруллу-дир, бай-ока!..
Позабыв всякую осторожность, Зиновий бросился к бывшему своему слуге Назрулле, как к самому близкому человеку, обнимая его в предрассветной мгле.
Можно ли выразить словами чувства, нахлынувшие так неожиданно, что даже дух затаило. Все его надежды на побег из неволи связаны с именем Назруллы...
- Уважаемый брат-сын! – тихо заговорил Джузеппе, - наконец, я получил весточку от патриарха Кирилла и его верных посланцев. Наступило подходящее время побега. Святейший ждет прибытия казачьих чаек к берегам Босфора! Вас троих, с братом Назруллой и вот с этим аскером-албанцем будет ждать болгарин, тоже аскер – воин султана. Вместе с ним вы должны бежать навстречу казакам. Побег хорошо подготовлен служителями патриарха. Для тебя также принесли одежду и оружие аскера. Жди сигнала.




91


XVI

Была еще ночь, и над городом нависла сонная пора, когда они вышли из
резиденции патриарха в Стамбуле. Сам святейший Кирилл провожал до обитой железом калитки усадьбы патриархии только одного беглеца. О других же позаботился заранее и о
них же беспокоился: болгарин – янычар, турок – также из военных. Они сумеют легко
ускользнуть незаметно, пользуясь военной сумятицей.
- Благословенна мать, которая своим чистым от лукавства молоком вскормила такого сына! – произнес патриарх, благословляя Зиновия на рискованный побег. – Не стал ты, сын мой, католиком, когда учился в иезуитской коллегии во Львове! Так какой же из тебя мусульманин в неволе и в беде, принявший магометанство? Да простит Святая Троица единосущная этот невольный грех твой, сын мой. Будешь ли ревностным христианином – не знаю, предрекать не стану... Благословляю тебя, брата во Христе, на такой же подвиг, на самоотверженное служение христианскому народу!
Патриарх еще раз благословил и поцеловал в чело своего молодого друга, отправляя его в путь в сопровождении своих надежных людей. “Янычарский отряд” – Зиновий Хмельницкий, Ной - албанец, Назрулла и болгарин Испирлин – все одетые в современную военную форму из янычарских султанских отрядов. Даже вооружены были двумя самопалами, раздобытыми в арсенале патриарха. Этот отряд беглецов спешил в Кыркларель, по дороге в которую двигались войска молодого султана. Из Кыркларели они отправляются к морю, где несколько дней идут бои с казаками, приплывшими туда на чайках. Беглецы, как янычары, должны влиться в ряды воюющих, а потом, улучив удобный момент, присоединиться к казакам. План бегства разрабатывал сам патриарх Кирилл.


XVII

В приморских лесах и буераках было куда многолюднее, чем в глубине страны. Молодой султан под звуки барабанов шел покорять Польшу, а может, и всю Европу. Сосредоточение трехтысячной армады на одном направлении действительно поражало мощью и нагоняло страх даже на правителей западноевропейских стран.
В этот поток войска влились и беглецы. Осторожно петляя между отрядами, стараясь не встречаться с янычарами, они, то появлялись, то опять исчезали в приморских дебрях. Только один из греков знал установленное место, где их должен был поджидать контрабандист – турок с баркасом. Турок ценил внимание и деньги патриарха. Он взялся переправить беглецов и часть своего товара на чайки казаков, которые должны были высадиться на стамбульское побережье.
Нашли они турка с баркасом на болгарской пограничной полосе. Прямо ночью они вышли в открытое море. Теперь у них на счету каждая минута. Беглецы знали о том, что еще вчера прекратились бои турок с казацкими чайками.

92

Беглецы, забыв об усталости, изо всех сил налегали на весла. Баркас разрезал бурлящие, пенящиеся волны. Вода захлестывала баркас.
Казаки, на которых надеялись беглецы, в этот раз  безуспешно имели бой с моряками Галила-паши. Казаки на своих чайках настороженно блуждали по морскому простору, присматриваясь к чужим, и разили, не спрашивая, кто такие. А ведь беглецы в янычарской форме...
- Грести, зорко следя за берегом, не удаляясь от него и... избегая встречи с какими
бы то ни было галерами! – властно сказал Зиновий. – Не терять из виду берег, плыть вдоль
него на север, к устью Дуная!..
- Был уговор, что плывем до встречи с первой казацкой чайкой, - произнес турок, контрабандист.
- Уговор останется уговором. Но чайки, видимо, теперь прибило волной к берегу. Давайте поищем их в прибрежных водах, - быстро сообразил Зиновий.
Трое суток качались беглецы в колыбели бушующего моря. Зиновий почувствовал, что значит свобода. На баркасе было установлено дежурство, поочередно отдыхали.


XVIII

На третий день нечеловеческой борьбы с морем, обессиленный Зиновий уснул за веслом. Контрабандист не разрешил его будить, направляя баркас ближе к берегу.
- Ай-вай! – вдруг испуганно воскликнул он, невольно посмотрев в открытое море.
Две военные галеры Галилы-паши, освещенные солнцем, четко вырисовывались на гребнях волн. Не было сомнения, что на галерах заметили баркас. Обе галеры на вздутых парусах неслись вместе с волнами прямо к берегу, держа курс на баркас контрабандиста.
Турок не растерялся, а спокойно обдумывал, как спастись. Его возглас услышали все, даже проснулся Зиновий и тут же спросил:
- Что будешь делать, бай-ата?
- Скорее к берегу! В лесу, в кустах спрятаться, словно ветром все опрокинуло в бездну морскую, - приказывал контрабандист, воспользовавшись моментом, когда обе военные галеры скрылись за высокими гребнями волн.
Беглецам не надо было повторять приказание. Как один бросили весла и выпрыгнули за борт, погружаясь в воду. Контрабандист тоже выпрыгнул за борт и стал тянуть баркас.
Было не глубоко, отталкиваясь от дна, Зиновий добрался до берега и быстро брел по зарослям ивняка и камыша.
За ним это проделывали и остальные беглецы.


XIX

Густой лозняк и камыш, среди которых вился ручеек. Стремительный, прозрачный ручеек пресной воды!
93

- Хмель-ака может напиться. Хорошая проточная вода, - предложил Зиновию
Назрулла, высунув голову из камыша.
- А остальные где? – спросил Зиновий. – Может быть, им надо помочь? Отвлечь от них погоню, приняв удар на себя.
Назрулла напряженно стал прислушиваться, всматриваясь в густые заросли лозняка и камыша.
- Это они отвлекли на себя моряков Галилы-паши, побежав вдоль крутого
лесистого берега.
Когда Зиновий наклонился над ручейком, чтобы напиться, он вдруг вспомнил Чигирин, и свою неограниченную свободу на родной земле. Наслаждаясь этой живительной ключевой водой, Зиновий вдруг услышал отдаленные голоса.
- Надо бежать, Назрулла-ака! Слышишь? Нас здесь перестреляют, как селезней.
- В лесу не лучше, Хмель-ака. Может, не заметят...
- Все же бежим в лес! Там свобода или смерть. А тут... снова неволя. Айда в лес!
Брели по ручейку, на суше реже попадались кусты лозняка. Повыше виднелись ракиты с потрескавшейся корой, а еще дальше – сосны и вековые дубы.
А крики, долетавшие с берега, становились все громче. Вдруг в кустах они неожиданно наткнулись на двух болгар-рыбаков, которые тоже бежали от моря в лес.
- Погодите, болгары! – вскрикнул Зиновий на их родном языке. – Мы тоже беглецы, а не янычары. Это нас преследуют турки.
- Беглецы, а не янычары, - повторил старший из болгар.
- Я невольник, украинский казак. А это мой побратим Назрулла. Он турок, но тоже... не янычары мы, медальоном патриарха клянусь! – торопился Зиновий.
Болгарин поверил, и на лице у него заиграла улыбка.
- Беглецы? – переспросил он.
Потом взял Зиновия за мокрый рукав и потащил в ту сторону, откуда они с Назруллой бежали.
- Айда, айда за мной... Там Аладжа... мужской монастырь. Святые отцы должны... могут только они...
Быстро перепрыгнули тот же ручеек, нырнув в чащу молодых елей и орешника.
Выйдя из густого ельника, беглецы увидели на небольшой поляне странное каменное здание под черепицей. У самой земли было два небольших окошка с железной решеткой с внутренней стороны. Только железный крест на переднем фронтоне свидетельствовал о том, что болгарин честно и искренне исполнил свое обещание. У Зиновия появилась надежда на спасение именно с помощью обитателей этого монастыря.


XX

Рыбак по имени Парчевич привел Зиновия к монастырю. Попросил обождать в притворе, а сам отправился внутрь. Спустя некоторое время оттуда вышел монах с медным кованым крестом на груди.
Зиновий расстегнул воротник и вытащил из-за пазухи медальон патриарха,
94

служивший ему священной подорожной в его таком рискованном путешествии. Очень умело он перекрестился.
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа... – перекрестился и духовник, увидев медальон патриарха. – Кто есть раб Божий?
- Христианин из-за Днепра, сущий отец. Бежал из турецкой неволи....
- Воин, как очевидно?
- Да, отче. Но человек... без оружия не воин. Только беглец. Меня преследуют
янычары.
- Вам, брат, надо немедленно переодеться! Как вас зовут?
- Зиновий-Богдан...
- Брат Зиновий будет прислуживать батюшке во время богослужения, если... – и, не закончив, резко схватил Зиновия за руку и повел за собой.
А со двора со стороны леса доносились голоса преследователей. Зиновий только мельком успел взглянуть на двери, Назруллы там уже не было. Не оказалось и сына Парчевича -  его спасителя.
“Успели ли они спрятаться?” – подумал Зиновий, услышав вздох рыбака Парчевича.


XXI

Когда моряки и янычары окружили монастырь, там уже началось богослужение. Такой же худощавый, как и монах, который переодел Зиновия, священник стоял перед алтарем, читал ектенью. Три певчих подтягивали: “Слава о тебе, Христе, Боже наш... Слава!”
Справа от священника стоял в смиреной позе прислужник Зиновий. В правой руке кадильница, в левой – уникальное, кованое серебром, антиохийское Евангелие...
В церковь вошел, осматриваясь вокруг, воин-турок – видимо, старший. В одной руке у него сионка-малахай, в другой – сабля. Хотя он и старался держаться здесь как хозяин, но полумрак, горящие свечи, голос священника и пение хора сдерживали его.
К нему быстро подошел отец Аввакум, диакон храма Святой Троицы. Аввакум прошептал торжественно богослужение.
В ответ на шепот диакона турок вполголоса заговорил:
- На ваш берег высадились беглецы, изменники из армии великого султана.
- Беглецы, правоверные турки? Грех какой, святой аллах... – удивленно произнес отец Аввакум, направляясь к выходу, чтобы продолжить разговор с турком, который, казалось, и не собирался задерживаться тут. Ему надо было только лично убедиться. Вполне возможно, что святые отцы или дервиши-монахи этого храма видели предателей еще до начала богослужения.
- Очевидно, уйдут в Варну! В лесу правоверные беглецы долго не усидят, голод заставит выйти оттуда. А дорога на Варну начинается вон там, за тем дубовым лесом.
Турок внимательно и с нескрываемым превосходством присмотрелся теперь к этому служителю храма “неверных”, затем с отвращением сплюнул, надевая на голову
95

малахай, помахал рукой своим воинам. Турецкие воины сошлись вместе и долго совещались, настороженно посматривая на храм и священнослужителя. Потом, оставив несколько матросов на страже у храма, они обошли вокруг него и направились в лес.


XXII

От заутрени и до обедней литургии Зиновий находился в состоянии крайнего
напряжения. Из церкви он не отлучался ни на шаг. Даже в алтарь, где Зиновию приходилось прятаться во время устраиваемых турецкими моряками проверок, его сопровождал отец Аввакум.
На четвертый день моряки-турки оставили  Аладжинский монастырь. Их корабли отошли от берега, скрылись в море. С тех пор прошла вечность.
Зиновий тревожился за судьбу своего многострадального побратима, турка Назруллы, которого ловкий сын рыбака спас от беды.
Куда они исчезли оба?
Старший Парчевич украдкой наведывался в обитель, чтобы узнать о сыне, и также незаметно исчезал. А сын до сих пор скрывался где-то вместе с Назруллой.
- Печалюсь я о сыне, - говорил рыбак. – Еще трое ваших беглецов-янычар скрываются в горах. Очевидно, в казацкие села отправили их болгарские поселяне.
- В казацкое село? Или, может быть, я ослышался? Откуда тут взялось казацкое село? Ведь это болгарская земля?! – удивился Зиновий.
- Не вы первые высаживаетесь на нашем берегу. Однажды сюда пристали казаки на нескольких челнах и убежали в горы. Там они, на плато, среди скал основали настоящий улус. По-своему его селом назвали.
- Тогда не печальтесь о сыне, если это так. По-видимому, и мне придется перебраться на время в казацкое село.
Время шло. Разговоры о казацком селе оживили какие-то надежды, наталкивали на мысль о новом побеге. Здесь, в отуреченной Болгарии, неволя угнетала, как незаживающая рана.
Одна богомолка рассказала на исповеди, что в чешские земли пробился сын рыбака с турком-янычаром. Как с ним  разбирались турки, никто не знает, но их посадили в тюрьму. Их охраняют, чтобы не сбежали. Сейчас до них туркам нет дела, так как идет большая война с Польшей. Сидят, несчастные, забытые Богом и людьми. Эту малоутешительную весть  батюшка передал Парчевичу
- Жаль мальца, но и горжусь им. Все порывался учиться у греков. Видимо, туда и направился с турками. Вижу, их постигла неудача. Надо ехать в Пловдив и выручать сына. Мы, болгары, подвластны тем же турецким законам.
- Может, разрешите, отец, и мне поехать с вами в Пловдив на розыски. Раз Ян направляется в Грецию, то нам по пути. Возможно, из христианской Греции мне легче будет попасть на родную землю, - высказал Парчевичу Зиновий.


96


XXIII

Как договорились в обители, Парчевич и Хмельницкий направились в Грецию.
Наконец они дошли до Пловдива, и даже меньше стали бояться турецких гарнизонов. Однако Пловдив с его усиленным турецким дозором, словно капкан, подкарауливал путников.
Когда они вошли в город, Зиновий, тихо сказал:
- Кажется, мы попали в ловушку.
Вечерело. Патруль аскеров обратил внимание на двух богомольцев. Аскеров заинтересовало то, что слишком усердно молятся, низко кланяются иконе на фронтоне боковой стены церкви.
Тем не менее, янычары обленились слазить с коней и поехали дальше. Вечерние сумерки помогли беглецам ускользнуть от аскеров.
- Быстрее в церковь, если она открыта! Нас схватят другие, если этих удалось обмануть...
Церковь оказалась незакрытой. Сторожа удивленно посмотрели на поздних прихожан
- Вечерня уже закончилась, сами видите. Завтра, братья, к ранней предспасовской заутрене приходите, - не совсем радушно сказал один из сторожей.
- Так мы... нам бы батюшку, - осторожно начал Парчевич, снова крестясь на поблекший в полумраке алтарь.
- Вам батюшку Анастасия? – поинтересовался второй. – Придется до завтра подождать. А вы кто такие: пловдивские или... издалека пришли?
- Конечно, пришли из самой Варны... Хотим получить благословение у батюшки да просить... Где бы нам подождать его?
Сторожа засмеялись. Но тут же поинтересовались:
- Что это, какой-нибудь горный скит с бурсой, что ли? Уходите отсюда да где-нибудь и подождите до завтра... А беспокоить батюшку непристойно. А может, у вас какие-то другие дела к отцу Анастасию?
- Тут, знаете, есть очень срочное дело. Этот парень, он... окончил духовную бурсу. Ему бы... – сказал Парчевич.
- Кем же он приходится вам, сыном или братом?
- Конечно, родственник. – Парчевич наклонил голову. – Нам надо с батюшкой повидаться....
- Не будем беспокоить батюшку, вот и весь наш сказ. Идите себе вместе со своим бурсаком или семинаристом. А то...
- Что?
- Полицейского с улицы позовем. Мало ли кто шляется тут.
Дело принимало серьезный оборот. А попасть в руки полиции – самое страшное, чего можно было ожидать.
- Я бежал из турецкой неволи, братья болгары!.. Стоит ли звать их, лучше уж сам нападу на них, чтобы не даться живым... – отозвался Зиновий.
97

Его вера в ненависть болгар к туркам захватчикам вдруг поколебалась. Им овладела решительность и отчаяние.
Его слова произвели на сторожей ошеломляющее впечатление. Из рук одного сторожа выпала метла. Второй собирался что-то сказать, но слова застряли в его
раскрытых устах.
- Да, да, собственно... – пытался объяснить Парчевич. – Привел я беглеца, истинного христианина, потому что до Афин, а может, и до Рима надо указать путь. Вот так, люди добрые, в Фалиполе трудно ему спрятаться. Разве что в церкви.
- Разве что в церкви... – как эхо повторил и сторож.


XXIV

Сторож сбегал за батюшкой Анастасием. Батюшка прибыл немедленно. Выслушал беглецов.
- Мы спасем вашего сына от врагов святой церкви: взялись мы за это дело, но не уверены, сумеем ли помочь... Христианин божий? – обратился священник к Зиновию.
- Да, преподобный отец. Кирилло-Мефодиевского учения....
- Отец Даниель, - вдруг обратился батюшка к сторожу, - спрячьте их где-нибудь в притворе алтаря или в другом месте.
- Сын ваш, брат Парчевич попал в беду, не стану скрывать. С каким-то турком в янычарской форме, очевидно, уклонившимся от военной службы, он направлялся не то в Афины, где обучался, не то в Рим. Их схватили у нас заносчивые турецкие палачи и передали янычарам. Вашего сына должны были отправить на галеры.
- Боже праведный, ведь мы болгары. Сын еще молод для военной службы. Эх, болгары, болгары. По родной земле не можем ходить свободно.
- Молитесь, отец, за сына своего. Наша церковь взяла его под свою защиту, как бурсака Атеиской семинарии. Теперь ожидаем из Софии решения беглер-тека о его дальнейшей судьбе. Верно, если не так, то как-то иначе, но мы спасем его! Хорошо, что вы пришли именно сейчас. Нам легче будет действовать – возможно, придется еще обращаться к судейскому кади.
В это время в церковь неожиданно вскочили шестеро вооруженных турецких полицейских.
- Кто к вам вечером пришел в церковь и где они? – спросил старший полицейский, обведя глазами присутствующих.
- Это... мы вот с этим богомольцем, - бойко ответил молодой сторож, указывая на Парчевича.
- Богомолец? Откуда прибыл? И почему это сторожа на ночь проводят в храм богомольцев, когда нет никакого богослужения? Кто он?
- Я сейчас объясню, - вмешался священник Анастасий. – Этого христианина прислал ко мне настоятель церкви, игумен привариенской прибрежной обители Аладжа. У них скоро престольный праздник. Мы должны отправить к ним на праздник своего отца
диакона.
98

- Христианин от Аладжи, из-под Варны? Подайте свечу!
Служители православных церквей в Пловдиве уже привыкли к таким обыскам. Но и этот раз, обшарив все уголки в церкви, турки никого не нашли. Батюшка запротестовал,
когда мусульмане стали подниматься в алтарь – турки знали, что в алтарь заходить нельзя. Но на этот раз, будто охладев после безрезультатного обыска, турки только прошлись по алтарю, заглянув во все его уголки.
Старший турок обратил внимание на дверь, выходящую во двор. Но она была заперта снаружи.
- Ключ! – гаркнул он.
Сторож подал ключ турку.
- Сам открой... – схватил турок сторожа и подтолкнул его к наружной двери.
В маленькой прихожей тоже никого не было... Турки еще о чем-то поговорили между собой, немного постояли и ушли.


XXV

Турки не нашли Зиновия, так как сторож еще до прихода вывел Зиновия через алтарную дверь во двор, и закрыл ее замком снаружи.
- Вот там, в скалистой пещере, пересидишь, братец. Сиди до тех пор, покуда я сам не приду за тобой. Может быть, возьму тебя домой, посмотрю, как сложатся дела. Там отдохнешь, а потом подумаем, что предпринять дальше. Знаю я, как бежать от турок. Кому как пофартунит. Иной и жизнью своей поплатится. А сейчас идет война, всюду войска, дозоры. Сколько глаз следит за каждой живой душой.
Зиновий как на иголках сидел в пещере, напрягал слух. Молчала ночь, словно прислушиваясь к людской суете.
Когда же галопом прискакала к церкви конная полиция, Зиновий ушел из пещеры, спрятался в темной глубокой расщелине меж скал. Отсюда, как казалось ему, удобнее бежать при необходимости. Но куда убежишь от конной погони, если бы и покинул эти спасительные скалы? Лучше головой об скалы, чем снова попасть в руки к туркам.
Точно вымерли настоящие люди. Ждать было бесконечно тяжело, с трудом приходилось сдерживать себя, чтобы не убежать, куда глаза глядят. Аскеры, наконец, с шумом вышли из церкви, и через минуту их поглотила узкая темная пасть улицы, словно они свалились в пропасть.
И вот будто ночь расступилась, пропустила к Зиновию пожилого церковного служителя. Следом за ним и еще двоих – священника и Парчевича. Отец Анастасий заговорил шепотом:
- Яко львы рыкающие, прости, Боже милосердный! Так вас, брат юный, сам цареградский патриарх благословил на этот путь? Брат Парчевич рассказал об этом. Яко святую обязанность и мы понимаем это благородное деяние. А брату Парчевичу, возможно, и самому придется позаботиться о судьбе своего сына.
- Да, батюшка советует мне наведаться в полицию. Стоит ли? Аскер такого страху
нагнал на меня. Мог и не говорить, что я пришел от Аланджи. А вам, братец Зиновий,
99

советую положиться на сих добрых людей, - говорил Парчевич, собираясь к батюшке ночевать.
На душе у Зиновия посветлело, тяжесть отошла от сердца. Люди не оставили в
беде!
- Сердечное спасибо, братец!


XXVI

Старик-сторож не повел беглеца к себе домой.
- Не раз наведывались турки к каждому из нас. Сколько невольников и бунтарей из востока приходят тут по ночам. Тебя я спрячу в тайном уголке.
Побоялся положить Зиновия спать в сарае, а предложил ему отдохнуть на куче соломы в погребе.
- Стеречь вас, братец, у меня некому...
Вскоре принес ему поесть мамалыги и винограда.
- А что делать, когда проснусь? Или потом...
- Как потом? Завтра что ли? – не понял старик Зиновия.
- Ну, после того, как немного подремлю, по вашему совету. Ведь скоро и рассвет наступит.
Старик тихонько засмеялся.
- Потом ... надо сбрить бороду и переодеться. Повесить на шею крест, порой и это имеет значение. Отец Анастасий советовал не спешить, нужно все детально продумать. Утром я сбегаю к отцу, а вам не следует показываться днем во дворе.
- Может быть, и турку-янычару, что сидит в темнице с сыном Парчевича как-то дать знать обо мне?
- Зачем?
- Да просто к слову пришлось, - поторопился Зиновий. – Надо бы позаботиться и о нем... Может, подробнее рассказать о нем отцу Анастасию? Чужой он здесь. С этим турком мы вместе бежали из Царьграда, очень смышленый человек.


XXVII

Зиновий еще несколько раз заводил разговор о спасении сына Парчевича и Назруллы.
- Как спасешь их, братец?! Турки... – отвечал старик.
- Без вас, без помощи людей, разумеется, тяжело спасти.
- Помощь людей. Были когда-то люди, гайдуки... – со вздохом сказал старик.
Старик хотел уйти. Зиновий придержал старика за рукав.
- Хотел бы повидаться с вашим отцом диаконом. Да, пожалуй, и Парчевича
попросите зайти ко мне. Хочу посоветоваться с ними. Ведь сын его в опасности.

100

Вечером к Зиновию пришел только один Парчевич. В долгой беседе было решено освободить пленных из тюрьмы. Но их безоружных мало. Нужно привлечь к этому местных гайдуков. Их должен подобрать Парчевич и привести к Зиновию для разработки
плана.
Но и сам Зиновий должен поменять место своего пребывания, перейти в пещеру в скале в церковном дворе.


XXVIII

Под скалистой горой в совином ущелье у Зиновия собралось шестнадцать человек. Болгары, греки и даже двое турок.
- Назруллу спасем! – полушутя-полусерьезно говорили турки.
У контрабандистов они раздобыли четыре немецких ружья, порох и пули.
Со скалы спустился сторож Даниель.
- А что я говорил, братья: отец Анастасий все-таки благословил, - шепотом сказал он собравшимся. – Только нам, сторожам, велел непременно быть на утреннем богослужении. Могут нагрянуть проклятые и в храм.
В полночь на скале, словно дух, появился еще один человек. Он должен был подавать сигнал для выступления.
- Братья! – обратился Зиновий к товарищам. – Сейчас мы выступаем. Без единого слова, даже шепота будем двигаться к комендатуре. А там... действовать, как сложатся обстоятельства. Прежде всего, надо разыскать Парчевича. Его могут погубить.
Парчевича специально отправили в комендатуру, чтобы он ложно сообщил коменданту, что на Пловдив сотни две движутся гайдуки, которым нужно преградить путь.
В это время к ним подошел человек, находившийся в дозоре.
- Парчевич уже прибыл в комендатуру. Сейчас янычары построились, собираются уходить, охрана с ними... И оба начальника там.
- Пошли и мы! Веди нас, Йолдаш Ражба, самым кратчайшим путем. Помните братья: действовать решительно, молниеносно, потому что времени у нас с гулькин нос! После операции все по домам! Чтобы испарившись, как роса от солнца, укрылись в надежных местах, - наставлял Зиновий.
Когда смельчаки перебрались через последний двор, перед площадью караван-сарая промчались последние конные янычары. Они следовали в хвосте отряда, который убыл уничтожать мнимых гайдуков.
Путь к тюрьме был открыт. Суматоха возле здания коменданта отвлекла часовых. Они долго не обращали внимания на вооруженных людей, быстро пересекавших площадь. Очевидно, остатки от ускакавших по тревоге янычар.
Прибывшие действовали решительно.
Бросились к крыльцу... Двери оказались открытыми. Комендант-баша, услышав крики, вбежал в канцелярию. И в этот момент его пронзило копье повстанца.
На скамье в углу сидел связанный Парчевич. Значит, не совсем поверили
101

болгарину осторожные завоеватели.
- Развяжите, братья, и... к воротам! – крикнул старик.
Как только Парчевич освободился от волосяной веревки, он тотчас бросился из
помещения. Там сидит взаперти его сын. Только ради него одного решился старый рыбак на такой отчаянный шаг! А другие так же молниеносно расправлялись с часовыми во дворе. Четверо из них уже лежали, зарубленные саблями. Несколько обезоруженных прижали к стенке во дворе караван-сарая. Зиновий тоже дал волю рукам. С разгона выбил оружие из рук ошеломленного нападением часового и пронзил его своим венгерским клинком. Часовой упал возле ворот. А здоровый Ражба схватил за руку второго охранника и бросил его на землю.
- Будешь молчать, шайтан, оставим в живых! – пригрозил Ражба, наваливаясь на обезоруженного.
- Ключи от ворот! – бросился Зиновий к нему.
- Ворота без замка! – кричал тот, поторапливаемый тумаками повстанцев.
- Не верилось: как это - деревянный засов без замка? Но слишком желанна была та минута – раскрыть ворота перед заключенными.
За воротами раздавались радостные возгласы.
- Воля! Эй, смертники караван-сарая! Воля! Воля!
Пошатнулись двухстворчатые ворота. Они открылись подталкиваниями изнутри. Зиновий чуть было не упал на землю, закричав:
- Назрулла! Назрулла, кардеш-ака!..
Два человека подхватили Зиновия. Назрулла обнял своего спасителя и, задыхаясь, бормотал:
- Не первый раз ты спасаешь меня от смерти. Видимо, только смерть и разлучит нас с тобой...
Из ворот выбежали узники, они не спрашивали, кто спас, не обращая внимания на возгласы друзей Зиновия. Почувствовав свободу, они вздохнули полной грудью и скрылись в темноте ночи.
- Бегите, братья, спасайтесь. Янычары сейчас выехали за город. Скоро возвратятся назад! Спасайтесь!.. – воскликнул старик Парчевич.


XXIX

На конях комендантской охраны промчались через город отец и сын Парчевичи, Зиновий и Назрулла. Скакавший впереди Назрулла сказал:
- На запад, за Дунай!
Беглецы, выбравшись из города, понеслись на запад по извилистым межгорным тропинкам. Им некогда было прислушиваться к тому, что творилось позади них, надо бежать, что есть мочи!
- На запад, за Дунай! – время от времени, точно заколдованный, восклицал
Назрулла.

102

- Куда мы едем, Йолдаш-ака? Нам надо побыстрее добраться до ближайшей границы, чтобы вырвать свои души из этого проклятого пекла неволи, позора, смерти... – словно стонал Зиновий, обращаясь к Назрулле.
- Туда и едем, мой милый друг! Обойдя Софию, болгарскую столицу, мы скоро попадем в Сербию. Там просторнее, меньше этих собак-янычар... А потом Чехия, где живут ваши единоверцы.
- Далеко?
- При такой езде, как в эту ночь, мы бы за двое суток были на воле, милый брат.
Позади, за горами, занимался рассвет. Изнуренные стремительным бегом, кони пошли шагом.


XXX

Не дорог, а безлюдных мест искали беглецы. Держа путь теперь на север, двигались подальше от наезженных дорог, а то и вброд переправлялись через реки и горные потоки. Когда встречались с людьми, разговаривали с ними по-турецки. Питались тем, что давала им богатая природа Болгарии: ягодами, фруктами. Только миновав  Ниш на сербской земле, стали признаваться местным жителям в том, что они беглецы. Это было небезопасно – хоть сербы и питали глубокую ненависть к турецким поработителям.
Беглецы подходили к Дунаю совсем обессиленные многодневными странствованиями по лесному бездорожью и недоеданием.
Однажды ночью сербы привели беглецов к берегу Дуная. К извечной границе, разделявшей враждующие страны, границе наций и веры. Они подговорили одного рыбака, чтобы тот на челне, надежно спрятанном в прибрежных камышах, перевез их на противоположный берег реки Дунай! За ним взлелеянная в мечтах беглецов воля!..
- Вам нужно переправляться здесь, так как на той стороне можете встретить казаков. Как же их боятся турки!
- Казаки с Днепра? - с волнением спросил Зиновий, услышав эту весть.
- Видимо, запорожцы, коль казаки. Да слухов здесь столько, что люди уже перестали верить им. Про казаков тех болтают, что они воюют и за венгерского Бетлена, и за австрийского цесаря, - рассказывал рыбак.
- В Пожареваце турки! На той стороне Дуная еще вчера прошли через Капежу польские казаки-лисовчики, - сообщил сын рыбака, который изучал возможность переправы. – То-то турки и бегут от них. Переправы через Дунай будут стеречь до самого Мохача. А за ясырем на тот берег посылают отдельные отряды.
Для беглецов переправа через Дунай усложнилась. Зиновий совсем приуныл.
- Будут стеречь переправы через Дунай? Но пока что их тут нет. Может, еще успеем, братья сербы... – упрашивал Зиновий.
Его поддержал Назрулла.
- Умная и единственно правильная в наших условиях идея! Челн, говорите, утлый, только по одному можно переправляться? Вот и начнем с Зиновия. Можно и малыша
третьим взять?
103

- Только одного! – И уже стоя в челне, крикнул своему сыну: - Следи за дорогой из Костолоца на Смередово. В случае чего зажигай костер, а сам прячься под скалой.
Уже у берега волна стала раскачивать утлую посудину. На середину Дуная
выбрались быстро, гребя изо всех сил. Вдруг Зиновий с ужасом прошептал:
- Костер загорелся!..
Рыбак вмиг развернулся и направил челн прямо к берегу, а не наискосок. Старался не касаться веслом берега. Противоположный берег Дуная теперь будто слился с небом.
“Что с оставшимися на берегу?” – защемило душу Зиновия.
Вспыхнул огонек на берегу, где остались беглецы. Вслед за огоньком эхом прокатились выстрелы.
- Это друзья стреляют, - дрогнувшим голосом сказал Зиновий рыбаку.
Ведь этот выстрел для Назруллы мог быть последним.
- Для нас это хорошо. Очевидно, находчивый турок хочет выстрелом отвлечь внимание турок от Дуная.
Челн с разгона врезался в берег.


XXXI

Зиновий сидел на крутом берегу Дуная с заряженным ружьем, прислушиваясь, присматриваясь к темному противоположному берегу. Там остались его друзья-спасители. Зачем они стреляли? Защищались или подавали сигнал? Может, это был прощальный салют его свободолюбивого Назруллы? И тревога тяжелым камнем легла на сердце.
Рассвет застал Зиновия одиноким. Не дождался он своих друзей с противоположного берега. Вдруг вспомнил о медальончике патриарха, отыскал его у себя на груди... Поднялся на затекшие от долгого сидения ноги и направился в лес. Наблюдал, как постепенно рассеивалась тьма над водами Дуная, а вместе с ней исчезло и тяжелое чувство неволи. Только скорбь и печаль охватывали его при воспоминании о друзьях. Сколько он потерял друзей за эти два ужасных года разлуки! И снова на перекрестке дорог, одна из которых должна привести к свободе.













104


Глава   шестая

I

На венгерской территории крестьяне приняли Хмельницкого за помешанного или притворяющимся им, чтобы свободнее было воровать съестное. Он был в грязной одежде и с ружьем в руках. Оброс, как дикарь, а глаза болезненно блестели. Пытался заговорить с крестьянами, но они не понимали его языка. Крестьяне боялись подойти к нему. Наконец, кто-то из крестьян заявил на него в полицию. Прискакали трое австрийских солдат из участка. Они приблизились к нему с трех сторон. Зиновий приподнял свое ружье, поглядывая на них исподлобья. Что-то они его спрашивали, но он не знал их языка.
- Братья! Я разговариваю на латинском, турецком, а также польском и украинском языках... – произнес он скороговоркой.
- И на польском тоже, прошу пана?! – переспросил один из солдат.
- Да, да. Бардзо прошу пана жолнера... - и шатаясь, шагнул навстречу солдату. Но силы покинули его. Сначала он оперся на ружье, но покачнулся и упал на землю точно подкошенный, протянув руки к солдату, заговорившем с ним на ломаном польском языке.
Солдат, назвавшийся Горфом, приблизился к лежащему Зиновию, повернул его за плечо, чтобы заглянуть в обросшее и изможденное лицо. Горф, подбирая польские слова, старался выяснить, кто он.
Но Зиновий потерял сознание. Заряженное ружье выпало из рук. Сердобольные венгерские женщины побежали принести воды. Одна из них смело присела возле лежащего и всунула ему в рот носик глиняного чайника. Рука у нее дрожала, вода побежала по бороде, стекая на шею. Расстегивая ему воротник, женщина увидела ленточку. Она дернула ее и вытащила медальон патриарха.
- Христианин! – воскликнула она и вскочила на ноги.
Зиновий всхлипнул, как после горького плача, раскрыл глаза. Потом приподнялся, опершись на локоть, и уже в полном сознании посмотрел на женщину. Женщина тепло улыбнулась, приблизилась к нему, словно узнала близкого человека.
- Я бежал из турецкой неволи! - заговорил он на родном языке.
Австрийские солдаты положили его возле дома на соломе, покрытой пестрым шерстяным одеялом. Ружье и саблю положили рядом, как возле умирающего воина. Один из них, лучше других знавший польский язык, присел возле Зиновия, чтобы расспросить его.
- Так, значит, из турецкой неволи убежал? Где же воевал, против кого? Немецкое ружье, венгерская сабля, поношенный военный мундир.
- Оружие у меня для того, чтобы драться с турецкими янычарами. Друзья-болгары снарядили меня в Пловдиве. А воевал только мысленно, во сне... Я запорожский казак, взятый в плен турками во время боя на Днестре, когда был убит Жолкевский...
- Жолкевский? Так пан является жолнером польского войска? – допытывался австриец.

105

- Да, пан... польского. Но я украинец, казак Зиновий-Богдан Хмельницкий. Вместе с сыном и племянником гетмана Жолкевского был в плену. А потом...
Зиновий рассказывал, перескакивая с одной мысли на другую – о своих мытарствах.
Венгерские крестьяне по-матерински ухаживали за ним во время болезни: окружили его лаской и заботой, старались поднять казака на ноги, вселяли в его душу веру в то, что он будет жить и отомстит янычарам.


II

Все лето и осень казаки-лисовички спорили друг с другом и со своим командиром. Причин для этого было достаточно. Война, из-за которой они, приглашенные австрийским цесарем, прибыли сюда, на преддунайские земли, приутихла на какое-то время. Иногда только происходили небольшие столкновения с отрядами турок, союзниками Берлена Габара, рыскавшими вдоль Дуная.
Бетлен капитулировал, выторговал у цесаря захудалое герцогство на Дунае. А может, только притаился в этом герцогстве, ожидая подходящего момента, чтобы снова объединить свое ныне деморализованное разноплеменное войско.
После острых, долгих ссор между полками и сотнями, между казаками и жолнерами да их командирами лисовички Стройновского разделились на два лагеря. В одном – преданные Стройновскому, в другом – безгранично преданные своей родине и свободе.
К последним прислушались и сотни казаков, пришедших из-за Дуная, которые до сих пор воевали на стороне Бетлена Габора. Капитуляция князя перед Веной открыла им путь для воссоединения со своими братьями лисовчиками полковника Стройновского.
Прошел целый год, когда казаки и жолнеры одержали тяжелую победу над войсками молодого султана. Кости султана, растерзанного собственным народом, уже тлеют в собственной могиле на турецкой земле. А казаки и жолнеры только теперь поняли, что они снова воюют не по воле народа, а по воле все тех же королей да из-за их корысти.
Полковники, сотники, атаманы создавали из них полки. Все опять, но уже по-новому, становилось на свои места. Люди отстояли свое право вернуться к своим очагам.
- Осточертели эти скитания, панове старшины. Было бы за что, кормить вшей на чужбине! А то все за те же обещания да добычу, которую мы, как разбойники, хапали в чужих краях и селениях... – возмущались пожилые казаки и жолнеры.
Полковник Стройновский тоже не сидел, сложа руки, не выжидал. Он дал свое согласие цесарским комиссарам. Вот это согласие и заставило его скакать от полка к полку. Он уговаривал старших, взывал к совести жолнеров и казаков, обещал хорошие заработки.
- С чем вернемся домой, отвоевавшись, словно после всенародного восстания? А цесарь вон золотые гульдены присылает...
- Осточертела такая жизнь, пан полковник! В глазах у нас мелькают эти золотые
106

гульдены, уже люди от голода и болезней слепнут... – стоял на своем полковник Ганджа.
- Да хоть не подбивайте других. Поляков бы оставили в покое, не подстрекали бы их, - упрекал Стройновский. – Пришли сюда полки, возглавляемее знатными шляхтичами. А возвращаются, словно стадо трусов.
- Это стадо, как окрестил пан полковник, людей своей же польской крови,  а не старшины геройски гибли вместе с казаками! – смело и несколько взволнованно сказал Станислав Хмелевский, стоявший в толпе старшин. – Вы правы, пан Стройновский, что ни один полковник из польской знати не возглавил благородных протестантов польских воинов. А я, шляхтич Хмелевский, ротмистр войска Речи Посполитой, беру на себя обязанности полковника и поведу этих смелых патриотов Польши! Я поведу их домой!..
- Поведет пан Хмелевский, шляхтич?
- Да, уважаемый пан. Шляхтич Станислав Хмелевский возглавит своих соотечественников жолнеров и поведет их на родину! Что казаки, что жолнеры – одну чашу горя испили на чужбине. Сотни их погибли, помогая императору Австрии покорить чехов и венгров. Ведь приглашали нас только на несколько месяцев, чтобы поддержать цесаря в борьбе с турками. Я сам добровольно пошел, поверив монаршему слову. А оказалось... казаки и поляки вынуждены воевать  против таких же людей, как и сами, только находящихся под знаменами другого князя. Ведь они тоже боролись за свободу своего народа!
- Да что мы тут, пан ротмистр, спорим, как торгами! Уходите, никто вас не задерживает. Пан староста будет рад встретить своего сына.
Хмелевский стремительно бросился к Стройновскому. Но кто-то из старшин придержал его за рукав. И это охладило молодого ротмистра. Остановился, искоса посмотрел на полковника горевшими злостью глазами.
- Отец мой тут ни при чем, пан полковник. А вы должны знать, что и другие шляхтичи не менее заботятся о своей чести и патриотическом долге.
Станислав Хмелевский повернулся и ушел, сопровождаемый одобрительными возгласами казаков и жолнеров, которые решили отправиться домой.


III

Колонна растянулась на три-четыре мили. Конные казаки и полевые гусары ехали позади походной колонны, а посредине – возы с ранеными и больными, четыре отбитые у турок пушки. Утренний мороз бодрил людей, и они не задерживались долго на одном месте.
Ротмистр Станислав Хмелевский договорился, что конница его полка будет замыкать колонну казаков. А сейчас он догонял пешие хоругви жолнеров, шедшие в голове колонны. Полковник Ганнуся отпустил старшин полков, следил за передвижением колонны. Возвращение в родную страну так же сопряжено с трудностями, как и поход на войну. Износилась одежда, прохудилась обувь у воинов. Только оружие обновлялось, заменялось лучшим, отбитым у противника. Хмелевский поравнялся с полковником Ганнусей.
107

- Встретившиеся крестьяне сообщили, что в их селе за версту от дороги какого-
то больного казака выхаживают, - сообщил Ганнуся Хмелевскому.
- Казака? Значит, тут недавно был бой? С кем же воевали казаки в такой дали? – заинтересовался Хмелевский.
- Да он сам приблудился. Говорят, бежал из турецкого плена. Чуть живого подобрали крестьяне... Не заскочил бы ты, пан Станислав, в это село? А я поведу полки в обход, а то наши вояки так и норовят в село. Крестьяне и сами честь знают, а их также надо пожалеть. Ведь казаки в таком походе... Да вам хорошо известно, поезжайте-ка туда вы, - приказал полковник Хмелевскому.
А молодому ротмистру было интересно узнать, какой казак тут объявился. Из неволи вырвался, несчастный, да еще из какой! Из турецкой неволи – это все равно что вернуться с того света, встать из могилы.
В сопровождении нескольких гусар и джуры полковника, который знал немного венгерский язык, ротмистр, не теряя времени, отправился в село. С холма постепенно спустились в ложбину. Кончился лес, и начинались подлески. На равнине, за лесной поляной виднелись беспорядочно разбросанные домики, а дальше – улица, которая тянулась к широкой площади. За рекой простирались луга. Приятно ласкали глаз скошенные луга с аккуратными стогами сена.
В деревне Хмелевский остановил местного крестьянина и джура на ломаном венгерском расспросил о прибившемся казаке.
- Тут казак, - сказал он коротко.
На пороге хибарки, к которой был пристроен сарай, стоял в расстегнутой, поношенной венгерке, в брюках с заплатами на коленях свежевыбритый казак. У него черные усы, густые брови и испытующий, настороженный, как у орленка в гнезде, взгляд. Он смотрел на всадников, подъехавших к их воротам.
- Словно в Чигирине, - пробормотал, он как лунатик, будто продолжая думать вслух.
В доме крестьянина ждали приезда цесарской охраны. Ведь сержант Гофф обещал сообщить о казаке в полицейский участок. Крестьяне в течение десяти дней заботливо выхаживали больного и поставили на ноги. Он уже ходил, чувствовал себя с каждым днем лучше. Он даже начал изучать венгерский язык, надоедал хозяевам своими допросами про казаков.


IV

Зиновий, точно заколдованный, отошел от дороги. Настойчиво тер рукой лоб, и молчал, словно онемел на мгновение. Он не мог произнести ни одного слова, только какой-то нечленораздельный звук сорвался с его губ. Двое жолнеров быстро подбежали к нему, подхватили под руки.
Но он сильным толчком отбросил их в сторону и побежал к воротам.
- Ста-ась! – наконец вскрикнул он, словно взывая к помощи. – Или я с ума схожу? Стась, Стасик!..
108

Хмелевский в это время как раз соскакивал с коня, освобождая ноги из стремян. И
Зиновий опрометью подбежал к нему. Испуганный такой неожиданностью, конь шарахнулся в сторону. А Зиновий уже крепко сжимал в объятиях своего самого дорогого друга юности. Стась Хмелевский был не менее поражен такой неожиданностью. Он как-то неестественно захлебнулся, словно ему не хватало воздуха. Казалось, что он сразу узнал Зиновия. Голоса Зиновия он не слышал. Крепкие объятия друга, его волнение живо напомнили ему их прощание под Львовом, возле обоза переяславского купца.
- Зиновий, милый! Как хорошо, что ты вот так... взял да и приехал!.. – У Хмелевского не хватало слов, чтобы выразить чувства. А сам не мог понять, во сне ли все это происходит или наяву. А, может, до сих пор они с Зиновием прощаются на шумной львовской дороге или встретились в перелеске чигиринского взгорья. Только руки онемели, крепко сжатые другом.
- А я ждал Назруллу, - наконец сказал Зиновий. – Хороший, близкий мне человек. Но ты... ты, Стась, единственный у меня. Ведь это не сон, я своими руками обнимаю тебя, мой славный, хороший друг.


V

И снова жизнь Зиновия забила ключом. Началась она со встречи со Станиславом Хмелевским, со встречи с казаками в венгерском селе. Казаки, услышав о Хмелевском, тотчас поскакали весело. Иван Сулима летел впереди всех на взмыленном коне. Даже не стал разговаривать с австрийскими солдатами, поспешил в дом, упал на колени перед Зиновием, обхватил его ноги руками.
- Зиновий, друг мой! Неужели это правда, что ты живой! Гляжу на тебя и глазам не верю.
Зиновий поднял друга, вытер ему слезы рукавом.
- Хороший ты, Иван! А я длинный путь прошел, о жизни мечтал, о наших людях. И теперь радость... – задыхаясь от волнения, говорил Зиновий.
- Так это ты, парубок, и будешь Зиновием, сыном подстаросты и Матрены? – спросил бойкий казак с непокрытой головой.
- Да, это я, мой добрый друг. Может, о матери моей мне что-нибудь расскажешь, раз вспомнил про нее, - упавшим голосом произнес Зиновий.
Казак оглянулся, словно советуясь с товарищами, можно ли ему поведать все.
- Да мы, браток, давно дома не были. Крапивинский я, Карпом зовут. Но подстаросту и Матрену знаю, а как же. Ее все знают!.. Кажется, в Белую Русь переехала подстаростиха. Сказывали, что и замуж там вышла за своего старого приятеля еще с девичьих лет.
Эта весть, словно гром среди ясного неба, поразила Зиновия. Карпо, смутившись, умолк.



109


VI

В Украину Зиновий возвращался вместе с войсками, в полку Стася Хмелевского. Так как Хмелевской занят был командованием полка, Хмельницкий сдружился с Карпом, который известил Зиновия о том, что его мать вышла повторно замуж.
- Вернемся на Украину, Зиновий, отвезу тебя в Суботово. Тогда уже и сам поеду домой... – серьезно говорил Карпо.
- Спасибо, Карпо. Какая это радость!
Однако не пришлось Карпу сопровождать Зиновия в Суботово. Зиновий сначала поехал по просьбе Хмелевского  к нему на побывку.
В это время благодаря стараниям князя Криштофа Збаражского, наконец, возвратились из турецкого плена сподвижники гетмана Станислава Жолкевского. Среди многочисленных выкупленных пленников были Николай Потоцкий и польный гетман Станислав Канецпольский. Так как приближался весенний праздник – Пасха,  у себя в Кракове Потоцкий собирал гостей. Желанным гостем его был Станислав Канецпольский. Приехал из Парижа и любимец Николая – двоюродный брат Станислав. Хмелевские не были кровными родственниками Потоцких. Но их семьи дружили с давних пор. Родившись почти в одно время, сыновья Андрея Потоцкого и Хмелевского в один и тот же день были окрещены у краковского примаса. Обоих и назвали именем святого Станислава.
Стась Хмелевский вспомнил о дружбе с Потоцким по пути в Краков, куда они следовали вместе с Зиновием. В Кракове у Хмелевского не было больше близких людей, кроме Потоцких, к которым он мог бы заехать, чтобы отдохнуть после такого утомительного перехода.
- Куда теперь торопиться? Воспользуемся гостеприимством Потоцких. Отдохнешь у них немного, Зиновий. А через несколько дней отправим тебя домой на Украину.
- Погоди, погоди. Так с одним из Потоцких мы вместе воевали и вместе были взяты в плен, - вспомнил Зиновий.
- Это Николай, сенатор, двоюродный брат моего друга Станислава. Его родственники будут рады услышать от тебя о вашей жизни в турецком плену.
Хмельницкий не предполагал встретить у Потоцких и своего друга Станислава. Когда Хмелевский и Зиновий приехали в имение Потоцких, весь двор был заполнен джурами, лошадьми, дворовой и приезжей челядью.
Хмелевский разыскал маршалка дома, который принимал гостей.
- Я Станислав Хмелевский. Прошу пана доложить обо мне хозяйке дома. Приехал со своим другом, - попросил он маршалка.
Хмелевский был приятно поражен, когда навстречу ему выбежал на крыльцо Станислав. Станислав Потоцкий искренне обрадовался неожиданной встрече с Хмелевским.
- Стась! Ты приехал вовремя, сегодня в нашей семье самый большой праздник: наш Николай только что вернулся их турецкого плена!
- Сегодня? Так мы... Ну, извини, милый Стась: веришь, не знал. Разумеется, и
110

сердечно приветствую! Да я не один, - смущенно сказал Хмелевский.
- Стась! В такой день! Да заходите вместе!


VII

Начало сбора в доме Потоцких удивило Зиновия, не привыкшего вообще к великосветской обстановке. Это, скорее всего, торжественная шляхетская тризна, а не радостная встреча. Молодежь, особенно женщины, правда, несколько оживляли общество, украшали его привозной, главным образом, венской модой, их наряды выделялись среди дорожных одежд гостей пленников. На том обеде своим унылым настроением задевали именно они, и особенно самый высокий гость гетман Канецпольский.
А гости из невоенных и, прежде всего, женщины, были чувствительны и ждали от пленников рассказов о тех ужасах, которые им пришлось испытать в турецкой неволе. Полковник Николай Потоцкий, хозяин дома, довольно вежливо, но решительно отказался поведать что-либо о своих страданиях. Он здесь, мол, не один, хотя и самый старший, самый почтенный мужчина среди присутствующих. Зиновий, словно специально охраняемый друзьями, сидел за столом между двумя Станиславами. Ему тоже не хотелось вспоминать о пережитом, неволе. Но его попросили рассказать о плене молодые полянки.
- Сердечно благодарю за ваше внимание, оказанное мне уважаемыми панами, - начал Зиновий. – Рассказ о турецкой неволе связан с тяжелыми воспоминаниями. Стоит ли на таком обеде говорить об этом? Разве в назидание нашему молодому поколению? А уважаемых дам и милых панянок, внимание которых столь дорого для меня, не следовало бы волновать таким печальным рассказом... Вспоминая о турецкой неволе – это воспоминания о жестоком и коварном враге, они зажигают в наших сердцах ненависть и жажду мести! В классических произведениях Востока – стихах и поэмах – даются суровые советы и наставления: уничтожать кровожадных врагов-людоловов, оберегать от них тружеников страны и топить их в море, как лишних щенков. Еще поэт советовал: если коварный враг не убит в бою, то силой ума порази его!
Таким образом, всеми средствами надо уничтожать негодяев! А это, как известно, обязанность воина. Как-нибудь в другой раз я охотно расскажу уважаемым панам, что мне пришлось увидеть и пережить за эти два года... Сегодня давайте попросим нашего уважаемого пана-хозяина разрешения выпить этот бокал за его здоровье, за счастливое освобождение выдающихся наших шляхтичей из этого ужасного плена. Виват нашей хозяйке, виват пану гетману, панам шляхтичам!
Женщины горячо зааплодировали, одобряя предложение единственного в этом кругу постороннего “казацкого сотника”, как представил Зиновия Станислав Потоцкий. По традиции мужчины поддержали женщин.
Хозяин же рад был приветствовать такого умного гостя-казака.
После опорожнения кубков в честь здравицы было предложено потанцевать.
Зиновий категорически отказался танцевать, сославшись на усталость после дальней дороги.
Зиновий не применул воспользоваться возможностью уединиться на время вместе с
111

вельможными шляхтичами в укромном уголке. Хозяин предложил мужчинам, разумеется, с согласия Канецпольского, пройти в малый зал, где их ждали чубуки, набитые лучшим, привозным табаком – сюрприз гостеприимных хозяев, и прекрасные вина.
Зиновий с радостью пошел за хозяином, не поддавшись искушениям. Хмелевский одобрительно улыбнулся другу и тоже присоединился к знатным гостям.
- Не о плене следует говорить сейчас, уважаемые панове, - произнес Николай Потоцкий, направляясь к гостям в другой зал. – Мы должны не только словами, но и делом помочь отчизне избавиться от этого несчастья. Такая беда.


VIII

Казаки-лисовчики, возвращаясь из-за Днепра, наконец, встретились со своими побратимами казаками – героями Хотинской кампании. Они сосредоточились в кагарлыцких лесах и ярах, надеясь получить обещанную сенаторами плату за прошедший тяжелый военный год. Лисовчики теперь группировались вокруг Ивана Сулимы. До Кагарлыка дошла только половина тех казаков, которые начали поход от Дуная. Часть из них ушла с полковником Ганнусей, а некоторые, разбившись на группки, отряды, отправились на Сечь. В кагарлыцких ярах и перелесках лисовчики встретились с казаками, разгромившими турок на Днестре. Эти казаки по-братски встретили лисовчиков, привели их на совет старшин в Кагарлык и попросили сказать свое слово.
- Мы к этому непричастны... – из скромности отказывался Иван Сулима, попав на круг, о котором всю весну мечтали казаки.
- Как это, непричастны? – с удивлением спросил Олифир Голуб, возглавивший низовое казачество после Сагайдачного. – Так вы бы сдали оружие, добытое за Дунаем, запорожцам и шли бы к панам старостам землю пахать, что ли! Непричастные!
- А мы причастные? – воскликнул моложавый казак. – Жену с ребенком, отца с матерью оставил на произвол судьбы и пошел, обманутый Сагайдачным, защищать сенаторов с королем от турецкого нашествия. За чертову душу два года мытарился за Днестром, жрал дохлую кошку. А теперь...
Иван Сулима, как околдованный, прислушивался к крику души обманутых королем казаков. Почувствовал, как на его плечо опустилась тяжелая рука друга.
- Неужто и Сулима тоже непричастный? Все мудрим? Давай сюда непричастных... Совет держать будем. Шляхтичи измучили казаков своими днестровскими кровопролитными боями.
- Острянин, милый! Чего же нам ссориться, рад видеть тебя живым и здоровым! Мы, безземельные всегда с казаками. А слышал, как поддел нас казак? Правильно поддел. За чертову душу головы клали. Вот в Кракове, вернувшись из плена, паны-атаманы, выкупленные у турок за наши деньги, уже собираются прибрать казаков к своим рукам, петли для них готовят...
Вот наш казак Полторалиха кое-что об этом знает и вам расскажет о намерении этих пленников-шляхтичей.
- Братья казаки! – заговорил казак, вскочив на воз. - Старшой попросил меня речь
112

держать, хотя ему самому следовало бы слово молвить. Вот тут говорил человек – за чертову душу... А я не согласен. Мне пришлось беседовать с одним хорошим молодым казаком, бежавшим из турецкой неволи, сыном нашей чигиринской подстаростихи Матрены...
Казаки зашумели, позвали чигиринцев.
- Что он говорит, о ком это, какой сын подстаростихи Матрены? Может, Хмельницкий? Так он же погиб...
- Такие не гибнут, братья казаки! – воскликнул Иван Сулима.
- Так где же он?
- Покажите его нам!
- Все объясню вам, братья, - продолжал молодой казак, поднимая руку. – Живой казак, присматривается, путей домой ищет! Погодите же... Знаете, как святой апостол Петр великомученицу Агату снова девицей сделал?..
- Тьфу ты, чертов казак! – захохотали казаки.
- Святому все можно. Как же он?
- Ясно, не святые горшки лепят, говорил мне этот обученный иезуитами пленник Зиновий. А той Агате сказал, а потом помог. Так вот, нашел он у ворот рая отрубленные иезуитами девичьи груди, да и прилепил их великомученице на свои места.
- Так что же, стала девицей? – шутили казаки.
- Ну а как же? Так вот, братья мои, и сына пани чигиринской подстаростихи сейчас, так сказать, святой Петр прилепил на службу к шляхтичам.
- Прилепил?
- Как грудь святой Агаты! Дайте прийти в себя сироте... И я так думаю, братья, что никакого чуда от святого Петра казаку ждать нечего. Воевали за Речь Посполитую, поверив королю или королевичу. А сейчас, очевидно, придется воевать еще и за свою волю, за народ, за казачью честь! Святой апостол нам ее не принесет, нет! Нанимал нас воевать, плати или...
- Плати! Плати! – эхом прокатилось над кагарлыцкими буераками.
Слово “плати” передавалось из уст в уста.
Вот уже не одну неделю ждут казаки выплаты содержания. Ведь известно, что предназначенные им деньги лежат во Львове...
Вместо казака Полторалиха на воз забрался полковник Дорошенко.
- Нашему старшому, очевидно, неизвестно, что от короля прибыл гонец к панам комиссарам, которые ведут с казаками переговоры об этой проклятой плате. Пан Ободковский обещает подкинуть еще около десяти, а может, и двадцати тысяч злотых к обещанным сорока, лишь бы только уплатить именно казакам...
- Что? Мы все становимся казаками! Может, освятить эти деньги?
- Почти так, - засмеялся Дорошенко. – Ведь вы слыхали, что эти проклятые злотые лежат во Львове. А их надо привезти оттуда. Вот его величество король и выделил целых две тысячи вооруженных гусар, чтобы к празднику святого Ильи доставить эти злотые в Киев.
- Ото, какие они тяжелые!
- Что к празднику Ильи, это понятно! А зачем нужны гусары?

113

- Паны комиссары предлагают составить твердые списки только казаков. Очевидно, при поддержке... двух тысяч гусар эти списки будут наиболее твердые.
- Снова хотят реестр ввести? Как воевать с турками на Днестре, можно и без реестра. А как деньги платить... проклятые шляхтичи так и ищут, как бы тебя обвести. Пускай платят воинам, которые вернулись из-под Хотина, а не по спискам. Вот мы тут все как есть, при есаулах и писарях.
- Что же, пан Голуб, вероятно, придется согласиться с казаками – всем идти во Львов за деньгами.
- А я советовал бы еще раз послушать панов комиссаров разойтись, а старшины пускай составят списки, - предложил полковник Голуб.
- Куда разойтись? Чтобы шляхтичи эти деньги одним реестровым казакам раздали? – воскликнул полковник Острянин.
- Верно! Не прав полковник Олифир Голуб. Какой из него старшой казацкого войска?
- Долой его! Дорошенко хотим!
- Дорошенко.


IX

Старшой атаман Жмайло начал собирать распыленные отряды, советовал казакам не бросать оружия. Вооруженных казаков польские шляхтичи не сделают своими крепостными. Тем не менее все казаки отправились в Киев.


X

Настроение, точно погода, часто менялось у Зиновия. Радость возвращения на родину омрачилась известием о замужестве матери. Осиротел Чигирин, вторично осиротел и он, Зиновий.
Стась Хмелевский уговорил Зиновия пойти на службу к Потоцким на один из конных заводов. Зиновия особенно прельщал Каменец. Это известный украинский город, да и поближе к Днепру.
- Пожалуй, я поступаю правильно, - советовался с другом Зиновий, собираясь выезжать на конный завод Потоцких. – Поскольку ты будешь служить у гетмана Канецпольского, который тоже строит дворец в Бродах, мы будем чаще видеться. А у меня, кроме тебя, сам знаешь, никого...
В первый же день службы Зиновий не угодил своему хозяину Николаю Потоцкому. Он только теперь понял, что вся служба, пускай и у знатного шляхтича, делает его слугой, унижает его человеческое достоинство.
- Как считает, пан Хмельницкий, правильно ли мы поступаем с паном польным гетманом, строя крепость в Бродах? – спросил Потоцкий Зиновия, показывая ему уже начатые работы.
114

- По-видимому, правильно, уважаемый пан полковник, - сдержанно ответил Зиновий. – Хотя турки и далеко от Бродов, но хорошие хозяева заботятся о своей безопасности.
Полковник не ждал такого ответа от слуги. Но, возможно, и такой ответ удовлетворил бы Потоцкого, если бы конюший не так категорически подчеркивал, что крепость строится для защиты от турок.
- Только ли для защиты от турок строится эта крепость, пан конюший? – возразил хозяин.
Зиновий сразу уловил нотки раздражения в голосе Николая Потоцкого.
А вечером передал через управляющего, что он не возражает против переезда Хмельницкого на службу в Каменец.
- Когда прикажите выехать туда? – спросил конюший у управляющего.
- Хотя бы и сегодня, - ответил управляющий.
Зиновий, не попрощавшись со своим хозяином, выехал в Каменец, получив грамоту о назначении его конюшим в каменецкое имение Потоцких.
- Из казаков, хлопцы? – спросил Зиновий при первой же встрече уже служивших там парней.
- Если бы, уважаемый пан конюший. Крестьяне мы, сосланные шляхтичем со своей земли.
Зиновий вздрогнул от такого ответа, словно скотину сгоняют людей с земли.
- Вот что, люди добрые, давайте договоримся: называть меня “уважаемым паном конюшим” будете только на работе, да в присутствии хозяев, - сказал Зиновий. – На службе – не в гостях у тещи. Я чигиринский казак! Только что вернулся из турецкого плена, по чину, я казацкий сотник. Да и то если у меня будет такая сотня... Поняли, хлопцы?
Конюхи переглянулись, но никто из них не ответил конюшему. Работая вместе с Зиновием, они трудились добросовестно. Уже через неделю управляющий похвалил Зиновия хозяевам за хорошую работу.


XI

В Каменце Потоцкие старались вести такую же светскую жизнь, как и в Кракове. Три раза в неделю устраивали традиционные балы. Зиновия тоже приглашали на них.
Однажды на балу с Зиновием поздоровалась, как со старым знакомым, красивая паненка. Еще в Кракове на торжественном обеде она приметила Зиновия и хотела привлечь его внимание. Звали ее Елизавета Краснянская. Когда она приезжала, всегда приглашали Зиновия.
- Прошу пана не смущаться, что обрученная паненка ангажирует его на танцы. Пан Криштоф только одну свою мазурку и умеет танцевать. А пан...
- Зиновий-Богдан, - подсказал конюший паненке.
- Мне кажется, это католическое имя, - шепотом произнесла паненка, томно опустив глаза.
115

Зиновий ощутил близость девичьего тела, и в груди вспыхнуло неудержимое желание обнять ее, взять на руки, точно дитя, и как принято у турок, насильно увезти...
Панночка Елизавета старалась поближе познакомиться с молодым и красивым юношей. Но как именно, и сама не знала. Кроме танцев, у нее не было другой возможности встретиться и поговорить.
А ее жениха пана Криштофа стало раздражать присутствие на балах искусного танцора и остроумного конюшего.
- По-видимому, жених Елизаветы не разделяет ее увлечения танцами? – однажды спросил Зиновий у своей дамы.
- Будто зарок дал, игнорирует европейские танцы. Но я заставлю. Бальные европейские танцы – моя страсть... – произнесла она, кокетливо улыбнувшись кавалеру.
- “Прекратить!.. Немедленно прекратить посещение этих балов!..” – решил Зиновий, заметив ревнивые взгляды жениха.


XII

Жизнь казаков бурлила, как разворошенный муравейник. Вдруг они узнали, что гетман Канецпольский направляется в Киев, везет реестровым казакам деньги. Это известие внесло в ряды казачества еще больший разлад. Уходить из Киева или ждать приезда Канецпольского? Казаки постарше не верили Канецпольскому и еще из-под Кагарлыка ушли ни с чем. Молодые – кто-куда! Бунтарский огонь гасился тоской и тревогой о доме. Казачество учуяло что-то недоброе в этом посещении Канецпольским родины православия – Киева.
- На Киев – так на Киев, - соглашались только полковники да старшины с предложением старшего казачества Михайла Дорошенко.
Никто не понимал, зачем Канецпольскому понадобилось тащиться в такую даль с гусарами, а их не мало, аж две тысячи.
Если королевич Владислав не выплатил деньги сразу после хотинской кампании, то и теперь их не видать. Казаки разбились на два лагеря: те, которые надеялись получить деньги, остались с Дорошенко в Киеве. Другие, которые не верили Канецпольскому, вместе с Жмайло собирались отправиться на Терехтемиров, а оттуда на низ. Но пока оставались в Киеве.
Канецпольский учел послевоенное возмущение казаков. Зачем ему разговаривать с казаками, которые стремились получить злотые за свою службу? Отчитать их найдется кому и без него. Он не казначей, а воин, продолжающий славные традиции гетмана Жолкевского. И памяти этого прославленного воина он не осквернит никакими соглашениями с “взбунтовавшимися плебеями”!
Король и шляхта все надежды возлагали именно на Канецпольского, считая, что он сумеет заставить холопов безропотно работать на их землях...
- Должны п-про-учить неп-покорных, выбить из их голов га-айдам-ацкий хмель, а из рук хостинское оружие! – подбадривал он полковников и поручиков гусар.
Ускоренным маршем прибыл Канецпольский со своими войсками в Белую
116

Церковь. Оттуда направил на разведку сотню гусар во главе с молодым ротмистром Стефаном Чарнецким. Его помощником назначил горячего Скшетуского, сына казненного Наливайко шляхтича Ярему Скшетуского. Следом за этим карательным отрядом, будто не торопясь, продвигался на Киев и гетман с войском.
В Киеве узнали, что на них из Белой Церкви уже отправлен карательный отряд, которым командует молодой воин, ученик Канецпольского.
- Василий! – подозвал к себе сотника Томиленко Нестор Жмайло. – Разыщите на Подоле Скидана, и вместе с его молодыми казаками и реестровцами выступай навстречу гусарам. Реестровикам деньги все равно заплатят! Встретьте этого недоучку ротмистра Чарнецкого под Фастовом. Встретьте вежливо, кассиров с деньгами пропустите в Киев, а гусарам посоветуйте погулять в лесу и в поле. Самого ротмистра немного проучите и отпустите к пану Канецпольскому без разукрашенных гусарских штанов... Только не забывайте, что посылаю вас погулять, а не против турок. К тому же это гусары! Они, если придется, могут научить и казака, как владеть саблей...
Казаки посмеялись, выслушав такое напутствие. Дмитро Гуня подошел к полковникам и сказал:
- Хорошо напутствуешь, Нестор. Чарнецкий это одно, а гусары другое.
- Только не затевайте с ними никакие переговоры. А еще хуже бежать под издевательские выкрики шляхты. Сейчас нам необходимо умное отступление! У Канецпольского тяжелая рука, как у Жолкевского! Казакам придется столкнуться с этим заядлым приемником Жолкевского. Но не сейчас! А теперь, полковник, наберитесь выдержки и благоразумия.


XIII

Когда гусары ротмистра Чарнецкого после часового отдыха с восходом солнца двигались перелесками по берегу Днепра к Киеву, из-за буераков навстречу им выехала казацкая конница во главе с Василием Томиленко. В состав этой конницы в основном входила молодежь, которую Сагайдачный бросил в бой с турками во время войны за Днестром в самые критические моменты.
- Казаки! – воскликнул старшина гусар.
- К бою! – скомандовал Чарнецкий. И тут же выхватил из ножен корабели.
Гусары на миг придержали коней. Казаков, выскочивших из-за буераков, было немного меньше, чем гусар, но это были закаленные, отдохнувшие от боев, отчаянные люди.
Гусарам придется скрестить свои корабелы с саблями лихих казаков. А сколько раз они, как друзья, вместе ходили в бой на хотинском кровавом поле?!
И вдруг из леса, откуда гусары начали свой грозный путь на Киев, выскочили и налетели, словно вихрь, свыше трех сотен конных казаков с обнаженными саблями. Рядом с их командиром на вороном коне скакал и страшный в бою Тарас Трясило. Среди гусар были и такие, которые знали Трясило, вместе с ним ходили в бой за Днестром. Чарнецкий с первого взгляда узнал Тараса Трясило. Он меньше всего ожидал встречи с ним здесь. От
117

неожиданности и страха ротмистр чуть было не упал с седла. Рукой с корабелей он схватился за уздечку и повернул коня в сторону. Следом за ротмистром повернули назад и гусары. Казаки и не гнались за гусарами. Те поскакали на белоцерковскую дорогу.
Как раз в это же время, на том же холме, с которого напали на казаков гусары Томиленко, появились лисовчики Ивана Сулимы. Польские трубачи затрубили отбой. Ротмистры указывали гусарам путь к отступлению.


XIV

Зиновий не получал особого удовольствия от посещения балов у Потоцких. Он решил больше не ходить на вечера.
Но дать себе слово было легче, чем сдержать его, будучи в таком окружении.
Однажды в обеденное время к Потоцким приехал сам польный гетман Канецпольский. Гетман возвращался с Днепра – это было известно Зиновию. При гетмане находился и Станислав Хмелевский.
Зиновия интересовало, зачем гетман ездил на Украину. Об этом он решил расспросить Хмелевского.
Потоцкие знали, что к ним приедет польный гетман, и чтобы последнему было не скучно, Потоцкие пригласили и других вельмож в гости.
Приехала в гости и паненка Елизавета Краснянская с матерью. Ее жених пан Крыштовский отсутствовал.
Гости сели за стол. Пировали уже больше часа. Зиновий в это время был на конюшне. Пригласил его к себе дворцовый маршалок.
- Подгони к дому тачанку, отвезешь к речке паненку Елизавету. Она хочет освежиться, пока гостюет ее мать. Едьте туда, где место неглубокое и с намытым на берег чистым речным песком, - объяснил управляющий причину вызова Зиновия.
Спустя несколько минут, тачанка, управляемая Зиновием и с попоной, выехала на раздорожье, на котором основная дорога вела в сторону Каменца, а другая, узенькая, сворачивала налево в сторону берега реки. Через километр дорога вывела к самой реке, берег которой порос густым камышом и плакучими ивами. Возле одной из них Зиновий остановил тачанку, соскочил на землю и протянул руку Елизавете, приглашая ее сойти с тачанки. Елизавета с улыбкой спрыгнула с тачанки.
Елизавета быстро разулась из своей обувки, и босыми ногами побежала к берегу реки. В этом месте река имела извилистое русло, вследствие чего к одному из берегов нанесло значительную часть песочного грунта. Поэтому здесь и образовался естественный небольшой пляж с чистой прозрачной водой.
Спрятавшись в тень ивы, Елизавета резким движением сняла с себя всю одежду, и с громким женским визгом по шею погрузилась в теплую речную воду.
- Зинчек, иди быстрее сюда, - донесся до Зиновия ее бархатный зазывающий голос, -- вода здесь очень, очень теплая. Иди, я жду тебя.
Стоял теплый, погожий осенний день, ярко светило еще горячее солнце. Зиновий промолчал. У него не было особого желания куда-то сейчас спешить. Наконец выдалась
118

какая-то возможность отдохнуть от ежедневных мыканий.
Зиновий положил перед лошадью мешок с зерном для корма.
- Зинчек, чего молчишь? - с реки снова донесся голос Елизаветы.
Справившись со своей работой и раздевшись до нижнего белья, Зиновий тоже приготовился войти в теплую воду реки, в которой плескалась Елизавета. Она увидела его в нижнем белье, стала насмехаться и принудила его с себя белье снять, чтобы не замочить. Судя по всему, у этой молодой женщины был хороший опыт поведения с мужчинами.
Сняв одежду, Зиновий подошел к Елизавете поближе. Она же со смехом бросилась к нему, обняла его за шею и охватила своими смуглыми ногами за талию. Зиновий чуть не растерялся, он вообще не знает этой молодой женщины. Однако он ощутил, как от прикосновения к нему женщины медленно просыпается в воде его непослушный “друг”, припал своими устами в длинном поцелуе к жадным устам Елизаветы.
Ощутив на своем животе мужское достоинство Зиновия, Елизавета взяла его в свою руку, медленно ввела в себя и началась ночная любовь в речных условиях. Несколько движений Зиновия и тут же тихий вскрик Елизаветы:
- Все! Как хорошо!
- Мне тоже, - поддержал ее Зиновий.
Елизавета обхватила шею Зиновия, оттолкнулась и уплыла от него.
Вернулись они к дому Потоцких. Празднования там еще не заканчивались.


XV

Зиновий вспомнил, что он хотел увидеться со Стасем Хмелевским. Он нашел его на хозяйственном дворе с дворцовым.
Зиновий обрадовался другу. Хмелевский заговорил первый, обнимая Зиновия.
- Разве легко найти тебя, так занятого делами? – упрекнул он Зиновия.
- Стась, милый. Я погибаю тут в одиночестве, - искренне признался Зиновий. Он хотел рассказать другу, что тоскует, не находит общего языка с хозяевами.
- Погибаешь?.. Я бы этого не сказал. О конюшем здесь такая слава ходит. – И Хмелевский переглянулся с дворцовым, даже подмигнул, вызывая у того улыбку.
- Да... – по-своему расценил эти намеки и улыбки Зиновий.
- Ну, пошли. Пан гетман хочет поговорить с тобой об одном важном деле... мы недолго задержимся в этом уютном уголке: наверное, поедем в Варшаву, где, видимо, проведем зимние праздники.
- На ночь глядя, собираетесь выехать из Каменца?
- Да такой непоседа гетманов, как пан Станислав, ночь и день слились в одно понятие – сутки! Ну, пошли.
Зиновий отряхнул свой костюм от пыли и не без зависти посмотрел на новую гусарскую форму посолидневшего адъютанта Хмелевского. На нем висела новая корабела, на сафьяновых сапогах серебряные шпоры. По всему видно, что Стасю живется куда лучше, чем ему, Зиновию, на службе у шляхтича.
- Слыхал, Зиновий, что ты великолепно освоился при дворе Потоцких, увлекаешься
119

танцами, - пошутил Хмелевский.
Зиновий засмеялся, понял намек Стася о его увлечении танцами с паненкой Елизаветой, гостьей вельмож Потоцких.
- Откуда ты узнал об этом? – спросил, улыбаясь, Зиновий.
- Откуда узнал, спроси у пана гетмана, как мне кажется, эта молодая паненка не особенно заботится о целомудрии, хотя и носит на руке кольцо.
- Не судить ли меня приехал, вельможный пан гетман?
- О нет, успокойся. Гетман человек дела. Заехали мы сюда с Украины, где рассматривали претензии реестровых казаков. Настоящий бунт подняли посполитые, объединенные еще покойным Сагайдачным в казацкие полки, которые воевали под Цецерой.
Слово “бунт” встревожило Зиновия. Это известие поразило его, точно гром среди ясного дня. Хмелевский решил пощадить друга, он не все рассказал о стычке гусар с казаками под Киевом.


XVI

Станислав Канецпольский появился у Потоцких, как вестник  богини Фемиды. То, что гетман заехал в Каменец, взволновало и обрадовало местных шляхтичей.
Гетман действительно уже ждал конюшего. Он прогуливался в ожидании по саду и лакомился зрелыми яблоками.
- Наконец-то разыскали вас, пан конюший! – на украинском языке обратился гетман к Зиновию.
Своей подчеркнутой украинской речью он удивил Зиновия. Гетман, поздоровавшись с Зиновием за руку, как старый приятель, сразу же увел Зиновия от гостей, в укромное место сада.
- Спешу в Варшаву по вызову короля. А разговор у меня с вами, пан Хмельницкий, хоть и не такой уж срочный, но интригующий. Сам не могу уснуть, волнуюсь! – заговорил просто, как старый знакомый, не скрывая своей заинтересованности во встрече.
Зиновий был растроган.
- Вы, уважаемый пан гетман, встревожили и напугали меня, - учтиво промолвил Зиновий.
- Стоит ли пугаться пану старшине, достаточно уже пуганому? Мы не так часто встречались с паном сотником. Давайте поговорим по-деловому, как воин с воином! – гетман вздрогнул, словно перед тяжелой работой. – Не согласились ли бы, пан Хмельницкий, стать воином более широких горизонтов, чем, скажем, казачество? Предположим, что вам надо возглавить когорту войска, состоящую не только из казаков? Создать военную когорту из волонтеров европейских государств? Точнее – польских, немецких, австрийских и славян – сербских. Даже и французских. Это не только идея некоторых государственных мужей! Она уже обсуждается в военных кругах западной Европы.

120

- Да! Не собирается ли пан гетман созданием такой внеевропейской коалиции сбить спесь с зазнавшихся турок? – спросил Зиновий. – Но именно это, очевидно, и на руку претенденту на турецкий престол Яхни, или как там его?
- Я рассчитывал на такие заслуживающие похвалы понимания ситуации паном Хмельницким.
Канецпольский еще долго вел разговор с Зиновием. Закончили они разговор уже в беседке за бокалом вина.
- Кстати, пан сотник, неужели вам, право, нужна так эта... служба конюшего или рискованные танцы с чужими невестами?! Думаю, что пан Зиновий не откажется от моего подарка – коня с седлом. Без оседланного коня пану сотнику труднее было бы на Приднепровье добираться.
“Как давно знакома эта давняя политика двойной игры знатных вельмож!” – подумал про себя Зиновий.
Договорились ли?.. Во всяком случае, и не разошлись окончательно. Зиновий поймал себя на мысли о том, что все-таки тут пахнет каким-то сговором между ними. К тому же польный и не торопит...
Наскоро попрощавшись с хозяевами дома, Станислав Канецпольский вместе со своим эскортом выехал из Каменца. С Зиновием он попрощался как со своим союзником.


XVII

Зиновий не стал унижаться и говорить хозяевам, что оставляет их по совету польного гетмана. Он собрался еще вечером, и теперь даже не заглянет в комнату, в которой поселили его Потоцкие. Достаточно будет того, что попрощается с дворовыми и маршалком.
Восход солнца застал его во дворе за подготовкой к отъезду. Двое молодых конюхов помогали пристроить к седлу дорожные сумки. Ведь дорога дальняя и трудная. Подошел к Зиновию дворцовый маршалок, поздоровался. Потом поинтересовался:
- Так что, на новую службу, в Краков едешь? – спросил он.
- Да нет, в Киев еду.
- Как это - в Киев, если егомость пан польный гетман, кажется, советовал пану конюшему поехать в Краков? – спросил маршалок.
- В Краков? Зачем мне ехать в Краков? Ведь родом я с Украины, с Приднепровья. Придет время, буду еще и в Кракове, и в Варшаве.
- Пану конюшему виднее. Польный гетман в беседе с хозяевами высказал неуверенность, что именно конюший пан найдет свое место среди знатных поляков. Да и жених паненки Елизаветы, по-видимому, невзлюбил пана Зиновия. Поэтому польный гетман и считает, что пану следует перейти на сугубо королевскую службу, возможно, в тех же казацких полках, в которых сейчас просевают, словно через сито, неугодных шляхте людей... Не удалось же покойному чигиринскому старосте Даниловичу это сделать в приднепровской Украине.
- Покойному Даниловичу? Я не ослышался? – переспросил Зиновий.
121

- Да, уважаемый пан, примерно с неделю тому назад мы получили эту печальную весть. Староство теперь без хозяина. А покойный находился в родстве с польным гетманом по первой жене – король сейчас щедро одаривает пана Канецпольского – очевидно, староство перейдет к нему. Значит, и во всем старостве произойдут большие перемены. Вот поэтому я и думаю, что вам следовало бы теперь поехать в Краков, чтобы воспользоваться расположением пана Канецпольского. Ведь пан Канецпольский сын бывшего чигиринского старосты. Он же помнит об этом.
- Да, да. Это и проще, в самом деле... Сердечно благодарю вас, пан маршалок за это сообщение. Но все же... Мне уже пора. Нашему брату все равно где служить, покуда наша жизнь зависит от пана старосты. И все-таки я еду не в Краков, а... на Днепр. Прошу так и доложить Потоцкому.


XVIII

Чигирин этой осенью очень многолюден. Такое не часто бывало, разве что в военные годы.
Начались ненастные дни, моросил мелкий, холодный дождь. В Чигирин со всех сторон, особенно от Днепра, прибывали казаки. Они шли группами, десятками, а то и в одиночку. Возмущенные нападением королевских гусар под Киевом и постоянными столкновениями с польскими войсками на дорогах и селах, казаки были очень поражены несправедливостью в выплате им денег. Королевское правительство вместо того чтобы заплатить казакам за участие в победе над турками под Хотином, стало на путь провокаций в Киеве под Кагарлыком. Король и польская знать упорно и настойчиво старались ограничить число реестровых казаков.
На свой круг собирались казаки в Чигирине.


XIX

Не легким был путь Зиновия из Каменца до Днепра! Днем ехал по степным дорогам, а на ночь останавливался у чужих людей.
В Белой Церкви остановился у старого казака Митрофана, жившего за рекой Рось. К нему когда-то он заезжал с отцом.
- Гляди! Ей-Богу, покойного подстаросты сын! – словно заголосила хозяйка дома, узнав Зиновия. – Ты откуда, сынок?
- Из неволи я, из турецкого плена возвращаюсь, спасибо пану польному гетману, не пожалел для меня коня.
- Из неволи, ах ты, Боже мой, слыхали и мы, слыхали про это горе! Так заходи, сынок, заходи... Митрофан, слышишь, накорми коня, а то гость с такой дальней дороги к нам прибился! – крикнула хозяйка, приоткрыв двери.
Только в хате, сев на длинную скамью возле стола, Зиновий облегченно вздохнул.

122

Хозяйка принялась готовить ужин, время от времени поглядывая в окно: что-то долго загуляла ее дочь Орина.
- Гусары так и шныряют возле Роси. Даже в Переяславль заскакивали, проклятые, будто борзые, выслеживают реестровых казаков. Четыре дня толкались и у нас, в Белой Церкви. Сказывали люди, что и в бой вступали с казаками под Киевом... А у девчат только посиделки на уме, чтоб им пусто было.
Вошел в дом и старик, пристально посмотрел на гостя. Старик закашлялся, вытащил из-за пояса кисет.
- Много и казаков прошло через наш двор, - проговорил старик. – Однажды целой ватагой заехали. Десятка три конных и пеших. Старшим у них был Иван Сулима. Знаешь ты такого, казаче?
- А как же, отец! Сулима наш, чигиринский. Говори, отец, они поехали в сторону Терехтемирова? – спросил Зиновий, вздохнув.
- Кто? Казаки? Скажи, казаче, ты их догоняешь, или ищешь вояк гетмана Канецпольского?
- Своих догоняю, отец.
- Тогда держи путь на Терехтемиров, там найдешь.


XX

У двора терехтемировского казака, где когда-то ночевал, Зиновий соскочил с коня. В нос ударил едкий лошадиный пот. Изнуренному за эти недели, полуголодному коню нужен был отдых и хороший корм. Перебросил через голову коня поводья, но не разнуздал его. Забыл? Нет, не забыл, а просто соображал, что ему делать дальше в этом тесном казацком городке. Он представлял город таким, каким видел его в ту летнюю пору, когда приезжал сюда на собственном коне, да еще и в сопровождении прославленного Максима Кривоноса, перед которым гостеприимно открывались все двери! Примут ли его теперь здесь? И Зиновий не заехал во двор, а остался на улице. Ноги Зиновия онемели, в спине, словно кол торчал, и он с трудом двинулся с места, разминаясь. На улице еще встретились казаки. Но они быстро исчезали. Окликнуть бы, заговорить с ними. Но Зиновий не решался.
Зиновий, ведя в поводу изнуренного коня, задумавшись, спускался с холма. Впереди стонал уже затягивающийся ледяной коркой, но еще не замерзший Днепр. Еще на холме он слышал, как скрежетали льдины. На берегу стоял обледенелый паром, а мимо него, словно кружась в танце, проплывали ледяные глыбы, которые, казалось, хохотали, издеваясь над опоздавшим на переправу казаком. Взглянул на противоположный берег Днепра, окутанный мраком,  куда подсознательно рвалась его душа! В этом порыве чувствовался зов молодости, протест, возмущение против немилосердных ударов капризной судьбы.
- Переправиться думаешь, казаче? – вдруг услышал он голос откуда-то взявшегося казака.
- В Переяславль... – поспешно ответил Зиновий.
123

- Как же ты переправишься в Переяславль? Разве не видишь, какое по Днепру плывет сало?
- Сало?
Впервые услышал Зиновий, что лед казаки называют салом.


XXI

В Терехтемирове ему пришлось задержаться. Он заболел, у него в голове горячка. Он бредил, рассказывая в горячке о своем трудном пути. Хозяйка, где он остановился, как за сыном, ухаживала за больным. У него не было ни денег, ни харчей – ни для себя, ни для коня.
Хозяйка и накормила, и напоила коня.
- Кажется, сынок, переборол ты лихорадку. А то горел весь! Бери оладьи с кислым молоком, тебе надо есть, да есть. Вишь, как запали глаза. Да побрился бы, хоть на казака станешь похож, а не на монаха.
С большой благодарностью прислушивался Зиновий к сердечным словам хозяйки.
На девятый день своего пребывания в Терехтемирове, Зиновий собрался уезжать в Киев, пока можно будет переехать на ту сторону, чтобы попасть в Переяславль.
В Киеве он планировал встретиться с владыкой Иовом Борецким, чтобы вручить ему патриарший медальон – свидетельство того, что и в неволе у него был настоящий наставник и благодетель. И получить наставления от Иова, как ему, Зиновию жить дальше.


XXII

Взволнованный отец Иов Борецкий в первое мгновение при встрече с Зиновием от удивления опустился в широкое, обитое сафьяном кресло возле дубового стола своей кельи. Духовнику в таком возрасте не следует так открыто и искренне проявлять свои симпатии и добрые чувства к людям! Главное – найти  в себе силы, чтобы достойно, как полагается духовному наставнику, встретить возвращающегося из неволи. Пусть даже и того, кто особенно дорог ему как человеку, а не только священнослужителю.
- Подойти ко мне, сын мой... Я рад увидеть тебя живым-здоровым после страданий и мучений.
Владыко полюбил Зиновия еще тогда, когда он учился в Львовской коллегии иезуитов за его искренность и человечность.
Митрополит поднялся с кресла, снял полотенце, которым была накрыта еда на столе.
- Подкрепимся, сын мой, чем Бог благословил. Филиппов пост, что через три дня рождественские праздники. Долго ты погостишь в нашем городе и у меня, грешного? – наполнил красным вином глиняные кубки межигорской работы.

124

- За драгоценное здоровье ваше, блаженный отче! – и они выпили.
Вначале Зиновий ощутил приятный аромат. Но потом понял, что хозяин не каждого своего гостя угощает таким вином. По всему телу разлилось тепло, мир стал прекраснее.
- Преподобный отец Лукарис благословил меня на бегство из неволи вот этим своим медальоном, - сдерживая волнение, обратился Зиновий к митрополиту. – Как благословение отца Кирилла, передаю его вам, отче, как свидетельство моего к вам глубокого уважения и счастливого возвращения домой. Должен признаться вам, отче, что... чтобы спасти свою жизнь и не унизить своего достоинства, я в неволе сказал о том, что еще в Львове, в доме купца Серебковича, стал мусульманином. Потом  два года должен был, как правоверный мусульманин, пять раз в день с раннего утра до поздней ночи громко читать своему хозяину молитвы из Корана. Патриарх Кирилл не велел мне рассказывать об этом, но...
- Успокойся, сын мой! Твое “мусульманство” пусть тебя не тревожит. Этим займемся мы. Ты уже не юноша, а вполне зрелый мужчина. Женись, поселись в доме родителей. Если не оружием, так своими знаниями и жизненным опытом поможешь нашему народу.


XXIII

После встречи с Иовом Борецким Зиновий будто заново на свет родился. Беседы с митрополитом не только подняли дух, но и наложили какие-то обязанности.
Митрополит дал Зиновию провиант на дорогу и даже деньги.
- В дороге на Чигирин пригодятся, - передали монахи слова митрополита, вручая ему эти дары.
Конечно, пригодятся. Хотя бы для того, чтобы отблагодарить терехтемировских хозяев. В лавке знали, в какую дорогу снаряжали молодого казака. Путь дальний, зимняя непогода. Не так-то легко нынче добраться до Чигирина!
Появилось у Зиновия желание снова увидеть Ганну, и не пугали его ни ненастье, ни метели. У него не осталось ни одного близкого человека... Нет у него сейчас и такого верного друга, каким была для него мать.
Его мысли прервали два монаха, вдруг появившиеся во дворе. Запыхавшиеся, они обрадовались, что застали Зиновия на месте.
- Святейший отец Иов просил вас задержаться немного, - вернули монахи Зиновия от грез к действительности.
- Что случилось? Не заболел ли митрополит? – с тревогой спросил Зиновий.
- Благодарение Богу, здоров!.. На рассвете приехал молодой переяславский гонец. Он часто навещает отца Иова, приносит пожертвования на богоугодные дела. Наверное, приедет сюда, поскольку отец Иов больше ничего не передавал, только просил подождать.



125


XXIV

Ни метель, ни сугробы не были помехой для Зиновия, когда он ехал вместе с Якимом в Переяславль. Сколько разговоров, воспоминаний. Купец многое поведал Зиновию о тяжелой казацкой жизни. А рассказ его о стремлении польской шляхты поработить украинский трудовой народ, отнять у него плодородные земли, поднял в душе Зиновия бурю негодования. Шляхта что чума для украинского народа. Зиновий ехал, не замечая дороги, не чувствуя усталости.
И вот Зиновий снова в Переяславле. Переступил порог дома, где в первый раз встречала его когда-то крохотная хозяйка, назвавшаяся Ганнусей. Именно крохотной показалась тогда ему сиротка – дочь трагически погибшего от рук турецких захватчиков Семена Самко. А была она обыкновенной девочкой, но гостеприимной хозяйкой. Странно – два дня ехали они с Якимом из Киева в Переяславль, переговорили обо всем, но ни единым словом не обмолвился тот о сестре. Несколько раз Зиновий порывался рассказать Якиму о девушке, которую встретил на хуторе у Днепра, да так и не рассказал. Он представлял ее себе цветущей молодицей, нежной и ласковой. А сколько очарований в ее движениях, улыбке.
Раздевшись в передней, Зиновий вошел в горницу. После возвращения из плена он часто вспоминал о Ганне Самко, как желанной, близкой и родной девушке. Яким тоже воевал под Хотином, как и Зиновий. Оба осознавали, что не по их воле так неожиданно разорвалась их дружба, скрепленная кровью тогда в лесу.
В просторной горнице он увидел двух молодиц. При тусклом свете каганца сразу и не узнал, которая из них Ганна. Молодую жену Самко, по какой-то семейной причуде, тоже называли Ганной, хотя на самом деле у нее было имя Елена.
Женщины рассматривали вышивку, разложив рукоделие на столе. Одна из них воскликнула:
- Наконец-то!
Зиновий скорее догадался, что это сказала жена хозяина, упрекая его за позднее возвращение. И тут же смутилась, быстро взяла каганец со стола и приподняла его, освещая гостя, стоявшего у двери. Зиновий, раздевшись, вошел в светлицу, робко пригладил волосы и остановился в нерешительности: закрывать ли ему дверь за собой или пусть это сделает хозяин?
- А ну-ка, принимайте, Ганны, дорогого гостя! Что стоите, словно онемели? – раздался голос Якима, громко хлопнувшего дверью.
- Милости просим... – уже совсем другим, тихим голосом произнесла хозяйка, отходя от стола с каганцом в руках.
И Зиновий почувствовал, что его тут по-настоящему и давно ждут! Значит, и Ганна, сестра Якима, тоже ждала его.
Сейчас она не такая смелая, как тогда, когда прощалась с ним на улице. Она стояла, не зная, куда деть руки. Украдкой отступила назад, как бы прячась от гостя. Это был тот самый казак, которого она поцеловала на улице? Как и тогда у него сабля словно приросла к стройной фигуре. Тогда Ганна поддалась своему женскому чувству, не сдержалась и
126

поцеловала казака. Поцеловалась, не задумываясь над тем, прилично ли так поступать замужней женщине! Ганна припомнила и слезы свои, и смущение Зиновия от такой неожиданности. С тех пор прошло столько лет! Но такие поцелуи остаются памятными на всю жизнь.
- Здравствуй, дорогая сестрица Ганнуся! – произнес Зиновий, намекая на их первую встречу в этом доме, когда она была еще ребенком. – Принимай гостя, которого так по-родственному провожала на войну.
- Хотела бы так и встретить, милый гость... – ответила она с дрожью в голосе.
“Милый гость...” – мысленно повторил Зиновий. А Ганна вдруг отошла от стола, посмотрела на невестку, державшую в руке каганец. И он, словно радуга, осветил молодое лицо Ганны. Что-то печальное, показалось Зиновию, было в этом взгляде. “Не мешайте, если даже в прорубь брошусь в таком состоянии!” – говорили ее грустные глаза.
Ганна тронулась с места, и тут же остановилась. Закрыла лицо руками, чтобы спрятать слезы. Не хватало сил, как и тогда, когда прощалась с ним на заре своей юности...
Она отошла назад и оперлась о стол, чтобы не упасть. Словно испугалась возмужалости Зиновия, смело направившегося к ней. Он подошел совсем близко, что-то сказал, но она не расслышала. В это время он приблизился к ней и нежно обнял ее левой рукой, а правой слегка придержал голову, и так же страстно, как и она во время прощания, припал к ее дрожащим губам. Из глаз Ганны брызнули слезы.
- Тогда мы прощались с тобой, Ганнуся, а теперь здравствуй! Это уже на радостях – так и скажешь мужу...
Ганна вырвалась от него и бросилась в другую комнату. Зиновий расценил это как проявление женской стыдливости и преградил ей путь. Женщина натолкнулась на его грудь.
- Пустите... – умоляла, сдерживая рыдания.
- Ганна, что с тобой? Разве ты забыла о нашей первой встрече и о прощании на улице, когда я уезжал на войну? А я все помню. Мы же, как бы сказать, брат и...
- Я не предупредила тебя, Зиновий, о том, что наша Ганнуся... овдовела, - как-то виновато сказал хозяин.
Тогда Зиновий еще нежнее обнял вдову к своей груди.
- Ганна, дорогая моя Ганна! Слезами горю не поможешь. Война всегда жестока, несет и смерть, и тяжкую неволю. Надо проще смотреть на все, коль еще живем в этом суетном мире. Зачем надрывать сердце? – горячей ладонью вытер слезы у нее на щеке. – Ты потеряла мужа, а я отца. Зачем плакать, только жизнь себе укорачивать, а она ведь один раз дается.
- Спасибо, Зиня... – и еще сильнее заплакала.
Но уже не отстранялась от его груди. Да и он не выпускал ее из своих объятий. Так рядышком и сели на скамью возле стола.
- Да зажгите праздничные свечи перед иконами! – нарушил хозяин тягостное молчание. - Кутья так кутья! Подавайте, а то скоро и колядники придут. А тебе, сестра, не плакать, а радоваться надо такому гостю!
- Да и право, человек с такой дальней дороги,  а ты... – упрекнула Ганну и жена

127

брата.
- А я и радуюсь. Так чего же, начинайте колядовать. Принужденно улыбнулась, вытирая рукавом слезы.
- Вот это другое дело, Ганнуся! Давай накроем скатертью стол, - поторопился Зиновий.
- Уж мы сами, - и начала помогать невестке.


XXV

Праздник в доме Якима Самко затянулся долго за полночь. И хозяева, и гость разговорились от приятного вечера. Много улыбалась и Ганна, шутила с Зиновием.
Время расходиться. Ганна должна была идти в свой дом. Провожатым напросился Зиновий. Он у нее должен был и заночевать.
- Меня назад не ждите, - предупредил он хозяев.
Ганна положила его спать в одной комнате, сама ушла в смежную комнату. Время позднее, сразу погасили свет. Пытались уснуть.
Зиновий начал уже засыпать, как услышал в спальне вздохи в комнате, где спала Ганна.
Вздохи повторились. Зиновий сполз со своей кровати и направился в комнату Ганны. Подошел к спящей Ганне, потрогал ее за плечи.
- Сестренка, в чем дело? Такие вздохи! – спросил он.
Ганна проснулась.
- Ты, Зиня? Сон снился страшный. Ты лег бы рядом. Кровать двухместная. – Сама подвинулась к стенке. Зиновий лег рядом. – Теперь сразу не уснешь. Ты, Зиня, рассказал, как жил в плену
- О плене вспоминать тяжело, - ответил Зиновий.
- Тогда поцелуй меня, как целовал, когда шел на войну. – Зиновий приблизился к ней, неловко чмокнул в щеку.
В это время, когда к его телу прикоснулось ее тело, мгновенно во весь рост поднялся его “друг”, который расположен между ногами. Этот “друг” уперся в бок Ганне. Она его ощутила, вытянула из-под себя руку и взяла в нее его “друга”. Легла животом вверх. Зиновия не нужно было о чем-то просить. Он забрался на Ганну, стал обильно целовать. Ганна, теперь обеими руками направляла “друга” себе между ногами в детородное отверстие. Началась ночная любовь.
Когда Зиновий и Ганна получили то, ради чего совокуплялись, Зиновий сполз с Ганны. Спустя несколько минут, он задал ей вопрос:
- Будь моей женой, сестричка?
- Я уже твоя жена, брат! – ответила Ганна.




128


XXVI

Зиновий сообщил свое решение, что он  с женой хочет переехать жить в Суботово.
- Я думаю, Зиновий, чтобы переехать в Суботово, прежде нужно получить материнское благословение... – предложил шурин Яким Самко.
Пошел уже четвертый месяц, как женился Зиновий на сестре Якима Самко.
- Благословение матери?.. Неужели ты, Яким, действительно веришь, что моя мать... также как и в детстве прижмет мою голову к своей груди и скажет: “Мой Зинько!..” А тот второй ее сын от нового мужа? Сколько ему теперь лет?
- Григорию? Около двух... – с упреком сказал Яким. – Поезжай, Зиновий, к матери, чего душу себе мутишь? Бери с собой Ганну, и как раз к Пасхе поспеете. Кабы у меня была мать, я бы на краю света нашел бы ее, - вздохнул Яким.
- Ну вот, и убедил.
В дорогу собрались быстро. Завернули кулич в полотенце, вышитое Ганной, когда она была еще девушкой. Поставили его в корзину, сплетенную по заказу Якима старым рыбаком, положили туда крашеных яиц.
- Хорошо, если бы и Ганна смогла ехать верхом, - сказал Зиновий.
- Не думаю, что нашей Ганне впервые ехать верхом на лошади. Она еще в детстве скакала верхом, когда отводила коня на пастбище. Но сейчас она шепнула Елене, что она беременна...
- Я знаю... Яким.
И все-таки, и Зиновий, и Ганна отправились в путь верхом.
Весна была в полнм разгаре. Река Овруч, к которой они уже подъехали, вскрылась. На противоположный берег нужно было плыть паромом.
- А к кому это ты, казаче, в наши заброшенные Петрики в гости едешь? – спросил паромщик, налегая на руль.
- К матери, дяденька... Жолнера Ставецкого, может, знаете?
- Так это ты и будешь тот самый Зинько, которого горько оплакивала мать?
Мать встретила их у ворот. Рядом с ней стоял ее муж, Василий. Его рыжеватая борода была старательно расчесана.
- Христос воскрес, мама! – первой поздоровалась Ганна, целуя свекровь.
- Воистину воскрес! – ответил Василий Ставецкий.
Зиновий решил последовать примеру Ганны. Расцеловал вначале мать, потом обнял и поцеловал отчима. Только теперь почувствовал, что кто-то потянул его за саблю. Его словно кипятком обдало.
- Григорий, братик! – произнес Зиновий Григорию.


XXVII

Зиновию было приятно видеть, что Ганна чувствовала себя здесь, как в родном

129

доме. Сам Зиновий заметил, как переменилась мать. Разбуженная совсем недавно сердечная привязанность к новому мужу сделали ее совсем другой женщиной. За три года разлуки с сыном Матрена даже помолодела.
Погостив у матери недолго, Зиновий с Ганной начали собираться обратно. Отчим подарил им белорусскую телегу, в которую запрягли коней Зиновия и Ганны.
Домой им пришлось ехать в объезд Мозыря. Отчим хорошо знал не только белорусские, но и украинские дороги. Отчим заверил, что по этой дороге они домой доберутся за пять дней.


XXVIII

Зиновий оставил жену в Переяславле у ее брата, а сам отправился в Суботово. После Покрова – последнего православного праздника, Ганна родила Зиновию дочь. Нарекли девочку в честь покойной бабушки, Степанидой.
Зиновию начало надоедать ездить из Чигирина в Переяславль. В Чигирине нужен был хороший хозяйский глаз, и Зиновий весь день проводил в хлопотах. Но, несмотря на это, отдыхал душой, найдя здесь покой. Никто тобой не помыкает, не попрекает куском хлеба. Распахивая дикие целинные земли, только спасибо тебе скажет за это челядь – казацкие сироты и крестьяне, выгнанные из собственных земель.
Зачем же хозяйке сидеть в Переяславле у брата?
- Вроде бы и мы не безродные! Женщине с ребенком лучше бы дома жить, - сказала однажды Мелашка Зиновию.
Хмельницкий не сомневался в ее искренности.
Когда Зиновий после посещения матери приехал в Суботово, его тотчас пригласили в Чигиринский полк полковым писарем. У него голова кругом шла! Чигирин – его обетованная земля! Дом староства, криница с новыми привязями для коней, корыто из вербы – все стояло на том же месте. Казаков в Чигирине стало намного больше. Всюду новые люди, они открыто и смело говорят о “державе”, о реестрах, которыми уже начали пугать чигиринцев.
После Нового года Зиновий снова поехал в Переяславль, чтобы совсем увезти жену домой. Выехал он вместе с казаками, которые сопровождали молодых запорожских полковников Якима Чигиринца и Антона Лазаренко, направлявшихся в Киев. Вместе с ним Зиновий поехал в Киев. Он даже не успел опомниться, как оказался в бурлящем Киеве. Больше всего здесь было казаков и старшин. Он почувствовал, как все больнее ранили его душу тревожные разговоры в казацкой толпе.
В Киеве казаки расправлялись с униатами...
- Смотри! Не Хмельницкий ли это? – услышал Зиновий знакомый, будто
испуганный голос.
Он вздрогнул, повернул голову, ища взглядом того, кому принадлежал этот голос.
К нему пробивался сквозь толпу воин в форме старшины королевских войск.
- Не узнаешь, казаче? Я Мрозовицкий! – произнес, протягивая обе руки для
приветствия. – О, благодарение Пречистой, наконец-таки узнал своего брата по учебе в
130

Львовской коллегии. – Слыхал и не поверил. Сам Канецпольский хвастался знакомством с тобою. Думаю, хвастается... А он уверял меня, что виделся с тобою и после возвращения из плена!.. Вот так встреча, сто чертей ему в глотку!
- Вот здорово, что мы встретились с тобой, дружище!.. Что тут творится, посмотри! Совсем рассудок потеряли правители! Насильно навязывают православной церкви эту проклятую унию, - удивлялся возбужденный Зиновий.
- Да плюнь хоть ты “на этот суд нечестивых”! С ума сходят они, а из-за них делаются безумными и другие. Слыхал, отсекли голову киевскому войте Ходыке?.. А теперь и униатского пана Юзефовича поймали.
- Какой ужас!
- То ли ужас, то ли жалость, сам не пойму... – улыбнулся Мрозовицкий.
- Так, может, следовало бы предотвратить?
- Не знаю. У меня есть приказ защищать униатов, которых навезли сюда. А их, дураков, сам Бог не защитит. Знаешь, что: уйдем подальше от греха. Само образуется, утопив двух-трех попов.
- Я сейчас... – и он окликнул жолнера, который пробивался к нему: - Что случилось, пан Сава?
- Уже схватили ксендза Юзефовича! Там... к Днепру тащат топить.
- Кто?
- Казаки, уважаемый пан ротмистр, кто же еще. Даже с Сечи прибыли сюда... Понятно, и посполитые и миряне засуетились. Киевского мещанина, какого-то Сазана, тоже под лед сунули в Днепре. А сейчас попа ведут...
_ Раз так, значит, не ксендз? – засмеялся Мрозовицкий. – Католичество он принял! Усердно проповедовал его, уважаемый пан, - объяснял жолнер.


XXIX

Молва о киевских событиях быстро распространялась, зажигая сердца людей ненавистью к латинянам. Народ почувствовал, что шляхтичи в тесном единении с католиками готовят еще более тяжелое ярмо для украинского крестьянина. Крестами ксендзов, как раскаленным железом, будут выжигать у людей мечту о свободе.
Богомолы, узнав, что церковь Пантелеймона-исцелителя закрыли, заголосили и толпой двинулись к ней. Услышав крики, прискакали туда и казаки. В это время из церкви выбежал староста и закричал:
- Мир крещенный! Что же это творится... Храм Божий опечатывают люциферы, чашу даров Печерской лавры забирают. Спасите мою душу, правоверные!..
Староста не договорил, его схватили за воротник униаты и потащили в церковь,
удаляя от мирян. Но возле церкви появились казаки. Они восприняли действия униатов, как вызов, выставили двери. Разъяренные женщины схватили униатского попа, в безумном порыве повалили его на пол и потащили за ноги из церкви. Защитить униата
было некому.
- С кручи его, в Днепр! – надоумил кто-то.
131

Попа столкнули с красной гранитной скалы в Днепр.


XXX

Сигизмунд III не наставлял гетмана Канецпольского, чтобы он сам возглавил карательную экспедицию польского войска на Украину. Но гетман уже знал о волнениях в Киеве и в других местах Украины.
Однако получив сведения из коронной канцелярии о том, что король весьма озабочен событиями на Украине, Канецпольский с курьером послал уведомление королю из Бора, что он сам идет со своими войсками на усмирение взбунтовавшихся холопов.
Воевода Хмелевский возглавил двухтысячную армию нерегулярного войска. А гетман с несколькими полками гусар, с отрядами немецких рейтар, четырьмя пушками, с обозом ядер, пороха, средствами долговременной осады двинулся на Украину.


XXXI

Казацкий гонец неожиданно прискакал из Киева в Сечь. Белая пена падала из-под удил оседланного коня, выступала из-под подпруг седла. На коне прискакал Роман Харченко, прозванный Гейчурой.
- Мне к наказному. Где он? – торопливо спросил юноша.
Из куреня вышли о чем-то спорившие полковники и старшины.
- Что это за гонец, откуда? – спросил голый до пояса рослый старшина.
- Да это же пан Нестор, Гейчура! Дай Бог вам доброго здоровья. От каневцев я...
- Роман Гейчура!.. Гляди, выздоровел уже. Здравствуй, казаче! Не гонцом ли прибыл к нам на таком коне?
- Гонцом, пан полковник. К наказному послали меня каневцы. Там такое...
- Погоди, если к наказному. Айда на Круг, там наказного сейчас выбирают. Готовимся к мирскому походу.
- Не на море было бы готовиться. Польские полковники с войсками и с пушками на Украину хлынули.
Гейчура сообщил, что весь Каневский полк снимается и идет вдоль Днепра на соединение с черкасцами, чтобы встретиться с запорожцами.
Сообщение неожиданного гонца ломало все планы запорожцев.
На Кругу начались споры, что делать, отказываться от морского похода или идти в море.
Только к вечеру угомонились казаки, словно после тяжелого боя. Полковник Дорошенко своим зычным голосом перекричал всех:
- Да не орите, ради Христа, как свекровь на невестку!.. Разве товарищество наше
склоняется отказаться от морского похода и хочет с оружием в руках договариваться с
королевскими войсками, то пускай и поход возглавит бывалый воин, полковник Жмайло!

132

Согласны выбрать Жмайло наказным?
- Согласны Жмайло!
- Жмайло! – неслись дружные голоса.
Казачество почувствовало себя военной силой, и было готово, как и во времена Наливайко, скрестить свои сабли с саблями карателей! Путей к миру и дружбе ни королевские, ни народные казацкие воины не видели. Старшему из казацких полковников – Нестору Жмайло – выпало на долю возглавить эту борьбу с карательными войсками. “Такая уж фортуна у Жмайло!” – говорили на Приднепровье.


XXXII

Канецпольский еще из Бора послал гонца к чигиринским реестровым казакам. Скрытой целью коронного гетмана было разведать, что делается сейчас в стане казаков.
Доверенным гонцом, посланным на разведку в Чигирин, был ротмистр Скшетуский, приближенный гетманом к себе за услужливость и настойчивость. Гетман назначил ему встречу в Белой Церкви.
Уже был на исходе октябрь. Наконец-то Канецпольского разыскал его доверенный гонец, ротмистр Скшетуский, вернувшийся из Чигирина. По его внешнему виду можно было судить, что возвращался он не с увеселительной прогулки. Конь был забрызган грязью, осунувшееся лицо, давно небритое, потрепанная одежда с чужого плеча...
- Пан сотник Зиновий Хмельницкий, уважаемый пан гетман, не присоединился к взбунтовавшимся войскам, - доложил разведчик.
- Сам сказал об этом, или пан ротмистр только так предполагает? – с улыбкой, располагавшей к непринужденному разговору, спрашивал коронный гетман.
- Нет, я, собственно, с ним не встречался. Но мне рассказывали, что сотник живет на своем суботовском хуторе. Занимается хозяйством и милуется со своей молодой женой и дочкой. Чигиринским казакам, известившим его о всеобщем восстании и возможной войне, сказал: “Не время, говорит, панове, затевать междоусобную войну!.. Казачество осталось голым и босым, а их семьи, чтобы не умереть с голоду, вынуждены искать милости у панов осадников! Разве вы сможете устоять против такого сильного противника? Что касается меня... Я по горло сыт хотинской войной”.
- Значит, не время, говорит Хмельницкий? Когда же наступит это время, пан ротмистр, он не сказал? – улыбаясь, иронизировал Канецпольский, радуясь, что не ошибся в своих предположениях. Значит, только ослепленное войной казачество противостоит ему, а не народ.
- Не сам же я, уважаемый пан гетман, разговаривал с ним с глазу на глаз, а передал со слов доверенного человека в Чигирине. Сам я его так и не видел, - оправдывался
ротмистр Скшетуский, довольный, что наконец-таки угодил влиятельному гетману.




133


XXXIII

Полки Николая Потоцкого прорвались к Днепру. Как только его жолнеры ворвались в казацкие села, тотчас поднялся крик, плач женщин, вопли детей. После такого первого “налета” вспыхивали соломенные крыши, в небо вздымались столбы пламени и клубы черного дыма. Горели не только хаты, но и скирды необмолоченного хлеба.
Людей наказывали ни за что! Может, за то, что они не были католиками? Хотят называть украинскую землю своей? Хотят хозяйничать на ней, как полноправные хозяева, без шляхтичей и их экономов?
Вот за что истязали украинских людей королевские войска, донеся гетману о первых победах столкновения с казаками.
Девушки первыми убегали из сел на прибрежные луга. Это они наскочили на каневских и черкасских казаков, которые шли вдоль Днепра на соединение с запорожцами.
- Ой, люди добрые, казаки наши родненькие! Спасите наши души! Ляхи нагрянули! – звали девчата.
- Все-таки нагрянули проклятые? – остановились казаки.
Сюда прибежали старики и казаки, выписанные из реестра.
- Налетели, ровно звери. Грабят, женщин бесчестят, жгут наши хаты – хуже басурманов!.. – захлебываясь, кричал пожилой казак.
- Много их?
- Да разве их сосчитаешь?
Полковник Каневского полка отправил четырнадцать сотников навстречу войскам Потоцкого, уговорить последних прекратить басурманские наскоки.
- Да смотрите, хлопцы, не подведите полк, надеемся на вас. Не забывайте, что там Потоцкий! Спесивый полковник будет стремиться выйти победителем. А вам надо задержать его, покуда хоть за озеро зайдем. Если хватит духа, уведите его за собой куда-нибудь в другое направление.
- К лешему в болото завести бы их, проклятых! Я так думаю, пан полковник: если нападут, так только вечером. Будем отбиваться изо всех сил, даже пушку берем. А с полуночи, очевидно, и поведем...
- Только не по следу полка!
- Понятно, не по следу, – загадочно улыбнулся назначенный старшим группы сотник Беда.


XXXIV

Канецпольский, наконец-то, остановился в Чигирине. Служащих староста послал
созывать казаков и их старшин, которые чуть ли не по домам разбежались, когда узнали о
приезде гетмана.

134

А Хмелевскому, который был адъютантом у Канецпольского, гетман не только разрешил заехать в Суботово, к Хмельницкому, но и поручил уговорить быть его послом к казацкой старшине в Крылове.
Только сейчас Канецпольский понял, какая неутешительная обстановка создалась на Приднепровье с приходом сюда королевских войск.
- Ваша милость, сейчас разведка донесла... – вбежал гонец с правого фланга королевских войск, - полковник Потоцкий принял делегацию казаков каневского и черкасского гарнизонов. Полковник достойно, так сказать, разговаривал с ними... Собственно, поиздевался и пригрозил посадить на кол. Он собирался тайком напасть на каневских казаков, чтобы помешать им объединиться с полками запорожцев...
- Позор! Как мог допустить... такой знатный шляхтич?! Приказываю пану Потоцкому никаких переговоров с бунтовщиками не вести, но и не срамить наши войска задержанием их посланцев, - грозно закричал гетман. – Посланец – это не пленник. Немедленно освободить посланцев и нанести удар по каневскому гарнизону.


XXXV

Станислав Хмелевский въехал во двор суботовской усадьбы Зиновия Хмельницкого. Двое челядинцев – бывших конюхов из каменецкого имения Потоцкого – хозяйничали во дворе.
В Суботово уже знали, что на Сечь проследовали каневские и черкасские казаки с пушками. Шла молва о том, что казаки с наступлением первых морозов собираются отправиться в поход на море. Поэтому никого и не удивило неожиданное передвижение казаков. Но появление королевских войск удивило всех. Появление поручика во дворе  сразу узнали. Думали, что следом за ним появится и сам коронный гетман. Один из челядинцев бросился в дом, чтобы предупредить хозяина о приезде гостя.
На крыльцо вышел легко одетый Зиновий.
- О, Стась, узнаю... верен себе! Без всякого предупреждения. Как всегда умеешь удивить и... обрадовать! – сказал Зиновий и бросился к Хмелевскому, перескакивая через две ступеньки.
Хмелевский тоже оставил коня, бросив поводья дворовому слуге. Словно соревнуясь, они бежали друг к другу навстречу. Около двух лет не виделись друзья.
- Я и сам с ума схожу от радости.
- Значит, воюешь, Стась! – с горечью произнес хозяин, помогая другу раздеться, когда вошли в дом.
- Критикуешь гетмана, или как это надо понимать?.. – улыбаясь, переспросил Хмелевский. – Разве это война, мой друг? В одной руке оружие, а вторая, как у нищего, тянется к королевским привилегиям на все новые и новые воеводства и староства.
- Получается, что не я, а ты критикуешь государственного мужа. Очевидно, так я должен понимать, - шутливым тоном ответил Зиновий.
- Все равно. Понимай, как тебе заблагорассудится. Только не так громко, - сказал
гость. – Чувствуешь, что запахло порохом. Теперь уже здесь, на Приднепровье.
135

- Чувствую, чувствую, друг мой. Хорошо чувствую... – с горечью ответил Зиновий. – Запахло, говоришь?
Им пришлось прервать разговор, в комнату вошла хозяйка. Зиновий не хотел при жене говорить о таких тревожных делах, чтобы не волновать. Она ведь снова была беременна.
- Вот и моя Ганнуся. Для тебя, Стась, пусть она будет Ганной, потому что я ревнивый, - смеясь, знакомил Зиновий жену с другом. – Стась Хмелевский, Ганнуся! Это мой самый милейший друг, адъютант далеко не милейшего гетмана!
- Я знаю вас, пан Станислав, даже встречалась с вами у брата. Прятались вы от нас, женщин, распивая венгерское вино... – с легкой усмешкой напомнила хозяйка.
- Хотел бы, Ганнуся, чтобы вы стали друзьями. Стась мой друг. Не правда ли, Стась?
- Конечно, рад бы. Хозяйка дома – жена друга. Такое непривычно в нашей жизни, Зиновий, - начал, было, говорить Хмелевский.
Но Ганна прервала его, распорядившись слугою накрывать стол.
- Так и считаем вас в нашем доме, как друга и брата Зиновия. Ты, Зиновий, угощай гостя, и мне разреши поднять бокал. – Ганна пригласила гостя за стол, села и сама, когда стол был накрыт. – Будьте здоровы и веселы!
И  первой слегка пригубила.
- Закусывайте. Угощай, Зинь, Станислава и сам закуси, а я должна уйти... – и исчезла за дверью.
Но начатый разговор за столом так и не продолжили. Хмелевскому не терпелось узнать, как живет Зиновий.
- Ты счастлив с Ганной? – спросил он, когда хозяйка вышла из комнаты.
- Все спрашивают: счастлив? А ты мой друг не такой, как все... – вместо ответа промолвил Зиновий и умолк, наливая вино в бокалы. – О каком счастье ты спрашиваешь?.. Счастье, Стась, как многоводная река – ласкает, но уходит в море! Ты сам посуди, Стась. Будет гетман воевать или нет, но его приход с войсками сюда камнем ляжет на сердце украинцев. А я есть его частица. Не следовало бы ему затевать этой кампании, она не в интересах Речи Посполитой. Что это им в голову стукнуло, не могу понять. Собрали людей во время войны с турками, вооружили их. Пообещали плату и королевские привилегии. И вместо этого шлют на Украину войска, насаждают иезуитов и униатских прихвостней. И все это делается, чтобы отнять свободу у казаков! Сам король посылает карателей. Следует ли так поступать умным правителем такого государства?! И снова хотят закабалить народ, только покрепче. А я есть его частица, его счастье – мое счастье, у него его нет – нет и у меня.
- Вижу, что правильно поступил, начиная именно с этого разговор с тобой, - вставил Хмелевский, прерывая разгорячившегося Зиновия.


XXXVI

Закончили начатый разговор друзья уже в дороге. Зиновий согласился поехать
136

вместе с Хмелевским повидаться с гетманом, чтобы уговорить его отказаться от вооруженного столкновения с казаками. Ведь он человек с головой! Вынашивает планы создания европейской коалиции для покорения турок!
- Ты должен понять, Зиновий, что, возможно, и не гетмана надо винить в этом.
- Гетман тоже не пешка на шахматной доске, Стась, - возразил Зиновий.
- Не пешка, но и не ферзь. Его-то я уже хорошо разглядел.
- У Канецпольского были налицо все данные, чтобы стать ферзем! У гетмана есть все – и ум, и авторитет, и уважение короля. Чего же ему не хватает?
- Коронный гетман окружен шляхтой. Он может в душе и не одобряет эту войну, но у него не хватает сил, чтобы противостоять известной шляхетской инерции. К тому же и он человек со своими присущими ему слабостями, хочет выслужиться перед королем- иезуитом. Это не Жолкевский, которого поддерживал Замойский.
Разговаривая, они уже далеко отъехали от Суботово... и Зиновию что-то стало нездоровиться. Остановились.
- Вероятно, я простыл. Голова разваливается.
Ехать к гетману больным не было смысла. Тем более в таком состоянии его в чем-то убеждать.
- Ты красный, у тебя жар! – подтвердил его болезнь Хмелевский.
- Я, вероятно, вернусь домой. Дальше, Стась, поезжай сам.
Кивнул другу вместо пожатия руки и поскакал назад в Суботово.


XXXVII

Станислав Хмелевский только ночью возвратился в Чигирин, не застав там коронного гетмана. Даже ночью передвигались войска по улицам города в направлении на Курунов. Испуганные жители Чигирина спасались от жолнеров, забирали детей и убегали на приднепровские луга, прячась среди кустарников.
С невеселыми мыслями уснул уставший с дороги Хмелевский. На рассвете его разбудили далекие пушечные выстрелы, сотрясающие сухой от мороза прибрежный воздух.
“Оказывается, что все же верх взяла ненависть польских шляхтичей к этому народу. Шляхтичам нужны покорные рабы, обрабатывающие их нивы, а не добропорядочные соседи, рачительные союзники!.. – с горечью подумал Станислав Хмелевский, проснувшись под утро. – С Канецпольским, или против него, или подобно Зиновию, держаться середины, разжигая в своем сердце ненависть к ним? Счастье двулико!..”
И Хмелевский задумался. Вот уже сколько лет он служит у гетмана, уступил отцу.
Хотя мечтал о других, более славных делах, полезных народу! В коллегии их мудрый наставник Андрей Мокрский учил: “Советую учесть горький опыт старших, чтобы не повторять непоправимые ошибки!”. Зиновий уже воспользовался его советами... тем паче своим горьким опытом.
- Моей непоправимой ошибкой было слепое служение высокому по положению, но
137

не наимудрейшему в своих делах владыке!
Он стоял у окна, разговаривая сам с собой, стараясь разобраться в своих мыслях. Потом прошел во двор, прислушиваясь, как стонало Приднепровье от пушечных выстрелов. И не поехал догонять гетмана. Да разве теперь его догонишь?
Через Чигирин проходили сборные войска его отца-воеводы. К отцу, как и в детстве, потянуло сына, чтобы поделиться с ним своими мыслями и сомнениями. Одно было для него бесспорно – адъютантом коронного гетмана он больше не будет. Довольно.


XXXVIII

Уже в Чигирине коронный гетман понял, что теперь не остановить жолнеров, возглавляемых Потоцким. Даже его приказы не остановят их. Это была уже настоящая война, которая заканчивается лишь после полной победы или полного поражения: середины не бывает.
- Где стреляют? Чьи пушки? – допрашивал он приближавшихся старшин.
- Всюду, пан гетман! Начиная от приднепровских лугов и до Табурищенского гарнизона запорожцев. Пушки киевского воеводы Томаша Замойского, находящиеся вот здесь, за лесом! – четко докладывал ротмистр Скшетуский.
Лицо гетмана перекосила нервная улыбка. Гетман отправился на позиции Томаша Замойского. Он застал воеводу возле тяжелых пушек. Замойский сам держал огромный факел, ожидая, когда пушкари заполнят и забьют пыжами порох. Коронный гетман, даже не поздоровавшись, подошел к нему и, как маньяк, пожелал сам поджечь порох и выстрелить.
- Такая честь! – воскликнул киевский воевода, уступая место гетману. – С удовольствием...
Сын Барбары Замойской протянул гетману зажженный факел. Гетман приложил факел к пороху. Вначале запылало, окутывая огнем и дымом пушку и присутствующих. А потом со страшной силой ухнуло.
Когда рассеялся дым, все посмотрели на гетмана. Он не думал, поднял ли этот выстрел его авторитет. Он сам еще не совсем пришел в себя, продолжая безумно улыбаться. А пушкари снова вскочили и начали готовиться к следующему выстрелу.
В этот момент пришлось упасть на землю и гетману, которого насильно повалил Скшетуский. Каневские казаки, отступавшие накануне вечером, теперь не менее настойчиво отвечали противнику выстрелами из своих пушек.
Коронный гетман и сопровождавшие его лица стали ползком выбираться из обстреливаемого места в ближайшие кусты, а потом и в лес.


XXXIX

Гетман знал по донесению джур Потоцкого, что полки, наконец, настигли

138

черкасских и каневских казаков. По приказу Калиновского там еще с утра шел бой.
- Ну что же, бой, так бой, - согласился Канецпольский.
У гетмана возник план – преградить с помощью войск Замойского путь черкасским и каневским казакам, не дать им соединиться с запорожцами Жмайло. Решение это казалось гениальным выдающемуся полководцу, ученику гетмана Жолкевского. Но неожиданный шум слева встревожил гетмана... там, на виду у всего его войска, мчалась казацкая конница, стремясь обойти войска Замойского. Гетману пришлось отказаться от своего плана, даже не огласив его. Ведь казаки хотят пробиться здесь на Курунов! Передовой отряд вот-вот проскачет, обойдя гетмана под самым носом у его знаменитых гусар.
- Не бывать этому! Гусары-драгуны! – кричал гетман.
И погнал своего вороного наперерез казакам. Отваги Канецпольскому не занимать, на то он и коронный гетман! Гетман уже ощущал радость победы. Его обгоняли драгуны и гусары. Казакам не удастся спастись. И в этот момент его мечтаний иллюзия победы исчезла. Вдруг он услышал неожиданный, далеко не победный крик своих конников. В этот же миг он понял, что это взвывали о помощи его гусары и немецкие драгуны.
Но он продолжал скакать за гусарами. И тут ему представилась страшная картина: казацкая конница остановилась и обстреливала с удобной позиции на бугре его увязавшие в болоте войска! Это, очевидно, был край лугового клина, который так предательски и неожиданно переходил в западню... в трясину. На глазах у гетмана гибли его лучшие гусары, ротмистры, немецкие драгуны, испытанные в боях...
Гетман опомнился, когда неожиданно стал погружаться с конем в эту топь. Попробовал подняться с седла от стремян. Но соскакивать уже было некуда. Его конь, беспомощно барахтаясь, погружался в трясину. Только теперь гетман сообразил, что казаки знали об этой топи, нарочно инсценировали бегство, чтобы таким образом заманить его в ловушку и скрыться. Его, коронного гетмана, перехитрили как последнего бездарного полководца.
- Помогите! – закричал он, стараясь перекричать шум боя.
Гетмана вытащили драгуны из трясины, перескакивая с одного завязшего в болоте коня на другого.
- Лежите, пан гетман, как на воде! – воскликнул спаситель, энергичный немецкий драгун и пополз сам, продвигая гетмана по спинам увязших, коченеющих лошадей. Над трясиной время от времени с воем пролетали пули. Не утихал и шум смертельного боя на берегу.


XL

Наконец, прибыли войска под началом наказного полковника Нестора Жмайло.
Полками, куренями, сотнями размещались казаки у Куруновских озер. После быстрого перехода запорожцы нуждались в отдыхе. Но положение черкасских и каневских казаков требовало немедленных действий: им надо было помочь! Надо было срочно помогать каневским казакам. Для этого запорожцы должны были вступить в бой с войсками
139

коронного гетмана.


XLI

Страшным судом назвали казаки эту ночь.
- Будь я проклят, чтобы когда-нибудь полез в такую драку! - услышал Жмайло в разгар боя.
Его и самого терзали сомнения – казалось, что и в душе происходил страшный бой. Отступление - это не только гибель казацких полков. Это вечный позор. И он не прекращал боя, потому что смерть на поле брани – это казацкое знамя благородства, силы и гордости! Наказной шел в бой, ведя за собой сотню против жолнеров, что целый полк против отрядов, состоящих из польских, белорусских и волынских посполитых.
В таких горячих схватках прошла ночь. А мороз крепчал, сковывая кровь в жилах. Тесно крови, тесно и душе казацкой в этом адском беспрерывном бою. Отбить!.. Отбить и это последнее яростное нападение взбесившегося шляхтича. И горячей становилась кровь в жилах... Лилась она на покрытую снегом и скованную морозом приднепровскую землю!..
- Пан Нестор! – услышал голос какого-то казака сзади.
Оглянулся и увидел, что гусар занес корабели над его головой, но тот же казак подставил свою саблю под корабелью. Корабеля скользнула по подставленной сабле, чуть задев руку Жмайло. И в этот момент гусара настиг смертельный удар другого казака.
Только на рассвете утих страшный бой. Утих потому, что коронный гетман вдруг прислал парламентера, чтобы договориться о погребении убитых и выносе раненых с поля боя.
- Мы не басурманы. Согласны! До вечера не пойдем и мы в бой... – ответил наказной на предложение гетмана.
А в это время разгорелись споры: полковник Дорошенко охотно согласился возглавить реестровых казаков и часть запорожцев в бою, так как Жмайло был ранен. Но им так и не пришлось вступить в бой, вдруг их известили, что коронный гетман сам предложил казакам на один день сделать передышку.
И снова старшины потребовали созыва круга. Дорошенко воспользовался этим, стал настаивать на прекращении войны. Теперь-то он уже решительно выступил против вооруженного сопротивления королевским войскам.
- К чему это приведет, братья казаки! Сам коронный гетман прекращает братоубийство! Да разве простят нам такие дерзкие действия?.. Выгонят нашего брата из хуторов, как Наливайко, и совсем лишат казаков реестра.


XLII

На этот раз Дорошенко удалось найти слабую струнку у казаков, утомленных

140

тяжелыми боями. И они не противоречили ему. А бывалый полковник умело разбередил самую больную рану в сердце казака. Выгонят из хуторов... Страшное дело, разве они не знают, чем это пахнет?! Ведь не заплатили шляхтичи казакам за их помощь в войне с турками! Не заплатили... и сам Бог бессилен заставить их заплатить! Королевство! Сила! Лишат реестра!
И в такой напряженный момент кто-то из старшин, сторонников Дорошенко, предложил отстранить Жмайло и избрать наказным Дорошенко. Казаки умолкли, насторожились. Но никто не возражал. Утомленные телом и душой казаки жаждали отдыха.
- Дорошенко! Не война с королем нужна нам, а мир для наших селений, детей и отцов! – закричали старшины и казаки.
- Вовремя предлагаете, панове старшины. Жмайло тяжело ранен в ночном бою, и лежит в овине за Куруновом.
- Дорошенко! – еще громче закричали казаки.
Так продолжалось до обеда. Молчали пушки, отдыхали казаки. А в свободную пору прибыл в сопровождении гусарских жолнеров и немецких старшин давний друг казачества и признанный ими воевода Хмелевский.
- Что это, послы коронного гетмана для мирных переговоров? – заговорили казаки.
- Да, уважаемые панове  казаки, - не в меру оживленно реагировал воевода. – Мы уполномоченные королевских войск, предлагаем по-деловому, а не с оружием в руках договориться о мире и порядке в нашем королевстве. Хотите воевать – будем продолжать войну, убрав с поля боя павших сыновей и братьев. Вот и этой ночью старый Жмайло положил под Куруновскими озерами тысячи убитых и зарубленных.
- Поляков? – крикнул кто-то из казаков.
- В том числе и казаков, - ответил воевода. – Но погибло немало и казаков, и поляков. Теперь и сам Бог не разберется, кого больше. Но погибли ведь люди.
- Мы за перемирие. Пускай Дорошенко договаривается с поляками! Только бы прекратили паны жечь наши селения, глумиться над нашими людьми.
- Об этом мы и хотим вести речь. Если казачество хочет мира, прекратить борьбу, советуем пану Дорошенко вместе со своими старшинами ехать к коронному гетману Канецпольскому и договариваться с ним о мире, которого жаждет не только казачество, но и весь народ Речи Посполитой.
А под вечер через Чигирин проезжала казацкая делегация, сопровождая панов королевских войск. Делегацию важно возглавлял новый наказной казачьих войск Михайло Дорошенко. Никогда в жизни он не был так горд, как сейчас, добившись этой,
может быть, и последней победы.
В Чигирине возле старой корчмы стояли давние друзья – Зиновий Хмельницкий и Станислав Хмелевский. Не остановившись, их приветствовал проезжавший мимо воевода Хмелевский, спешивший с делегацией к коронному гетману.
Тяжелым Куруновским соглашением  завершилась и эта кровавая битва между шляхтой Речи Посполитой и украинским казачеством. Корона огнем и мечом покоряла свободолюбивый украинский народ. Иных путей к миру между двумя славянскими народами шляхта и король не искали. Вера в могущество римского папы, который

141

стремился с помощью распятия объединить целый народ, а инквизицией и кострами покорить и превратить его в рабов, туманила головы даже более благоразумных представителей шляхетской Польши.









































142


Глава   седьмая

I

Зиновий получил должность писаря в Чигиринском полку, от которой он не получал большого удовлетворения. Изо дня в день скучать в полку, управлять, приказывать от имени полковника. Нет, не к тому стремилась деятельная натура Хмельницкого. Но нравится тебе эта служба или нет – такова уже твоя казацкая судьба. А отказаться от нее – значит отказаться от своего рода и казацкого звания!
Сегодня Зиновий раньше обычного выехал из Чигирина и быстрее помчался в Суботово. “Тороплюсь, чтобы застать сына бодрствующим? – почти вслух спросил сам себя и улыбнулся. – Эхе-хе-хе! Торопимся, летим изо всех сил, и каждый раз все скорее и скорее”.
Поставив лошадь в конюшню, Зиновий вышел во двор. Залаяла собака. В зимних сумерках он увидел вооруженных всадников, остановившихся у ворот.
- Эй! – крикнул один из всадников.
Зиновий направился к воротам.
- Кого ищите, панове гусары? - спросил всадников.
- Прошу прощения у пана писаря, из Белой Церкви прискакали рейтеры пана коронного гетмана. Они прибыли для беседы с паном полковником!.. – по-украински обратился к нему гусар.
- Рейтеры? Зачем еще прислали рейтеров?
- Вы уже простите нас, пан писарь, тут мотаются беглецы, так разве мы можем обойтись без рейтеров?
- Какое дело рейтерам до разных странствующих бродяг? Да и писарь тут ни при чем. Передайте пану полковнику, чтобы у себя развлекал рейтеров, а со странствующими казаками... было бы с кем – сами справимся.
- Так и передать?
- Так и передайте, паны гусары. Пан писарь, мол, еще и в дом не успел войти. Так и скажите, отдохнуть должен я.
Зиновий повернулся и пошел к дому.
Не успел поговорить с женой о детях, как снова залаяла собака. Зиновий вышел на веранду.
- Впусти, Григорий! – распорядился слуге.
Стал прислушиваться, что происходит у ворот.
- Зиновий! – вдруг разнеслось в темноте, как гром среди чистого неба.
- Назрулла! – крикнул Зиновий, узнав голос своего бывшего турецкого слуги, с которым он расстался в ходе побега из плена. Стремительно бросился обнимать неожиданно вынырнувшего из темноты Назруллу. – Назрулла, друг мой! Ты ли это? Ну, и обрадовал! – говорил Зиновий на турецком языке.
- Удивил, а? – прошептал Назрулла сквозь слезы.

143

- Нет, братец Назрулла, порадовал.
- Но я не один. Со мной Ганжа, Вовчура.


II

Зиновий был так занят своими друзьями, что в первый момент удивился, когда появился дворовой казак и сообщил:
- Казацкие старшины прибыли из Переяславля! Коней их отвели в яр Холодноярского леса.
- Ну, вот и хорошо. Слава Богу, благополучно проскочили мимо... королевских надсмотрщиков. Приглашай всех в дом. Сколько их? – вдогонку дворового спросил Зиновий.
- Да говорю же – на конях, добрая сотня казаков наберется. Человек десять сошли с коней.
Дверь вдруг раскрылась. Моложавый, усатый запорожский полковник на ходу смахнул с русых усов иней и переступил порог. Следом за ним вошли молодые казаки.
Зиновий широко развел свои сильные руки. Внутреннее никогда не изменявшее ему чувство подсказало, что этот усатый казак и есть Иван Сулима. Это чувство теплилось в душе Зиновия почти десять лет после их разлуки на Дунае.
- Ну... – произнесли, словно вздохнули друзья-побратимы, обнимаясь и целуясь.


III

Усадив дорогих гостей в красном углу, Зиновий сам сел между Назруллой и Иваном Сулимой.
- Угощайте, хозяйка дорогая, гостей, да и меня заодно с ними. Знаешь, Иван, я пьян от счастья и радости! Сколько лет прошло, и каких лет!.. В хозяйских хлопотах глушу тоску, томлюсь на писарской работе. И жаль мне своей загубленной молодости! Учился, мечтал... А нынче места себе не нахожу подходящего, настолько выбила меня из житейской колеи турецкая неволя.
- Да мы тоже воюем, льем попусту человеческую кровь, - говорил Иван Сулима, - в стычках с войсками коронного гетмана. Яцко Острянин разуверился, охладел к борьбе, а с избранием наказных атаманов неразбериха какая-то получается. Все делается не так, как надо. Да оружием своим воспользоваться толком не можем.
- Отбиваемся же, значит, можем... – заметил Зиновий.
- Отбиваемся или огрызаемся, припрятывая часть вооруженных казаков. Прячем, точно шило в мешке. Разве так следовало отбиваться? – Сулима изменил тему. – Что же, Зиновий, берешь Назруллу к себе хозяйничать?
Зиновий хорошо понимал своего старого друга. Он понимал, что неспроста он приехал к нему. “Очевидно, будет уговаривать меня присоединиться  к восстанию...” –
144

разгадал Зиновий намерения друга.
- Может, сначала один на один поговорим? Давно не беседовали с тобой, - тихо сказал хозяин гостю.
Полковник быстро окинул взглядом сидевших за столом друзей.
- Хлопцы, кажется, все свои. А о Назрулле я так... спросил. Он, очевидно, теперь не захочет хозяйничать... Он воин хороший.
- Назрулла сам решит, как ему быть, - ответил Зиновий. - А мы давайте поговорим, друзья мои. Полковник Сулима возмущается несправедливым отношением польской шляхты к нашему народу, - громко обратился Зиновий к своим гостям.
- К украинским казакам, - прервал его Сулима.
- Казак – это не только ты, да сидящие за столом. Казаки – это наши люди, успевшие взять оружие в руки. А кроме них есть еще люди, тоже способные носить оружие. Но есть жены и дети. Это наш народ, который испытывает на себе гнет. Это вся Украина, мои дорогие гости!.. – воскликнул Зиновий, раскрасневшийся от вина.
- И потому единственный выход: отбиваться от шляхты! – не утерпел Сулима.
- Лучше уж не отбиваться, а бить! Бить так, чтобы правнуки помнили! – воскликнул слегка опьяневший Зиновий.
- Проклятые католики! Уничтожать их надо вместе с их гетманом... – не удержался совсем молодой старшина Иван Серко.
Зиновий до сих пор еще не был знаком с ним. Теперь спохватился и шепотом спросил у Сулимы:
- Хороший, видать хлопец, но горячий... Где ты подобрал его? Рядом с ним тот, который распахнул грудь, кажется, тоже будет неплохим запорожским полковником. Кто он, Иван?
- Смелый и ловкий воин в бою!
Зиновий, помолчав, продолжил начатый перед этим разговор.
- Говорим, казаки, бить надо?
- Бить, пан хозяин. Страшные и коварные эти люди шляхтичи. Это саранча, налетевшая на наши земли. Только бить... – закончил молодой старшина.
- Но, друзья мои, гости дорогие! Для того чтобы бить, нужно обладать хорошей силой.
- А разве она у нас слабая? Вот как разбили коронного гетмана под Киевом, - добавил Сулима.
- Слыхали и мы об этой победе под Киевом, - заговорил Иван Богун своим басом.
- Тарас Трясило тоже так думает. Заезжал к нам, ночевал на хуторе. Бить, говорит, гнать надо с нашей земли.
- А сам на Сечь бежит, - прервал его Зиновий.
- Куда деваться казаку зимой? – в оправдание сказал Золотаренко.
- Где люди, там должны быть и их вооруженные силы! – впервые за весь вечер вмешался в разговор Мартын.
- Эти вооруженные силы, мои друзья, надо еще создать, их слишком мало для нашей страны. Правда, с нами русская держава, русский народ. И этот народ, как и мы с вами, православный. Как не с русскими, украинцам искать боевого союза? В союзе с
145

таким народом... Это уж не будет мелкой стычкой, друг мой Иван... Мало у нас еще казаков, мало и оружия, да и обученных воинов маловато, как и опытных старшин! – горячо произнес Зиновий.
- Москва, Россия! – задумчиво произнес Сулима. – Да, не протоптали мы еще дружеских путей к Москве. Нужно годами их утаптывать, покуда они поведут нас к  военному союзу с ней!.. А сейчас давайте хоть поохотимся на эту вооруженную шляхетскую мелюзгу. Надо отбивать у них оружие, выгонять их из хуторов, пусть не объедают наш бедный люд.
- Прокладываются пути и к Москве, Иван. Покуда что прокладывает их наш православный владыко, а следом за ним и полковники дорогу найдут... А ты советуешь дразнить разъяренных зверей, какими являются для Украины шляхтичи! – снова заговорил Зиновий. – Нет, друг мой Иван, я думаю иначе. Я не согласен растрачивать силы нашего народа для наших врагов, точно лютых псов, бесполезными стычками.
- Что же ты предлагаешь? Показывай нам путь, а сам поезжай хоть в Москву, коль не решаешься идти с нами! – выпалил Сулима.
- Больно задел ты, Иван, меня тем, что... не решаюсь. Пока я не вижу просветления на нашем горизонте и не чувствую хоть какой-нибудь поддержки со стороны Москвы. Занимаюсь писарством, ибо это сегодня самое простое, что я могу выполнять по своим способностям, дабы оставаться в стане казаков.


IV

В дом неожиданно вбежал дворовой казак.
- Пан Зиновий, снова жолнеры! Теперь вместе со своим полковником! Да и наш полковник с ним, старшины.
Это ошеломило Хмельницкого. Он замер на месте, впившись глазами в казака. У него промелькнула мысль, пришло решение:
- Проси пана полковника за стол вместе с нашими колядниками! – сказал он на удивление спокойным тоном.
Гости умолкли, словно лишились голоса.
- Проверьте пистоли, - скомандовал Сулима.
- В доме ни к чему пистоли, Иван. Надеть всем сабли! – тихо и властно посоветовал Зиновий. – А теперь, хлопцы, за стол! За стол, и подымем бокалы с вином! Ну, затягивайте колядку, друзья мои, как пели когда-то наши отцы.
Зиновий обернулся к незваным гостям. Пошел им навстречу, сопровождаемый дружными голосами песни.
Рядом с Зиновием встречала гостей и хозяйка.
- Просим пана полковника! Благодарю за честь, за праздничный визит к нам! – гостеприимно произнес, когда умолкли колядники. - Покойный отец мой был очень высокого мнения о королевской шляхте и твердо убежден, что лучшие представители ее с достойным уважением относятся к праздникам украинского народа. Вижу, что он не ошибался.
146

Зиновий гостеприимно взял полковника под руку, намереваясь усадить его, как гостя, за стол. За вторую руку его поддерживала хуторская красавица, хозяйка дома.
Воевода вздрогнул от мысли, что ему приходится безропотно покоряться. Неужели он сядет за стол рядом с этой казацкой молодежью, в походной одежде, при полном боевом снаряжении? Вместе с подвыпившими казаками?
- Благодарю, хозяева! Но не с праздничным визитом приехали мы со старшинами к вам, - показал рукой на сопровождавших его командиров.
- В таком случае, панове, проходите в другую комнату, - и, обращаясь к своим гостям, сказал: - А вас, друзья, прошу продолжать встречу Нового года и, пожалуй, вместо колядок, давайте споем новогоднюю. Воздадим должное обычаю наших отцов и дедов! Ганнуся, оставайся с гостями. Уважаемые панове, надеюсь, простят тебя.
- Разговор, пан Хмельницкий, очень короткий и весьма срочный, - первым произнес чигиринский полковник. – Пан каштелян не для прогулки приехал сюда с низовий Днепра, побывал на Казацких порогах, возле которых гетман хотел бы построить самую дальнюю крепость. Речь идет, пан писарь, об объединении казаков в полки.
- Не реестры, а воины... воины нужны пану коронному гетману! – не утерпел польский полковник Пясочинский. – Сколько вооруженных казаков болтается возле Днепра. Речь Посполитая обеспокоена. Московский царь снова подтягивает свои войска к Смоленску. А на черниговском направлении?! Королевские войска на Дунае помогают австрийскому цесарю. Его величество король болеет. Поэтому пан коронный гетман сам решил собрать двадцать тысяч вооруженных казаков.
- Двадцать тысяч? – удивился Зиновий. – Да их, кажется, не больше шести тысяч в реестре! Остальным, как известно, предложено сложить оружие, сжечь чайки и разойтись по домам. Очевидно, уже и разошлись.
- Уважаемый пан писарь, это шутка или хуже?.. – нервничал Пясочинский. – Речь идет о двадцати тысячах казаков, а не реестровых! Если казаки разошлись, надо навербовать двадцать тысяч отлично вооруженных воинов.
- Это совсем другое дело, уважаемые паны. – И Зиновий пристально в окно с восторгом произнес: - Да разве наберешь их теперь двадцать тысяч? – и кивнул в сторону двери, вызвав этим еще большее оживление гостя.
И Зиновий закончил:
- Слыхали мы о том, что большая часть казаков собралась снова отправиться в морской поход. Народ голодает, ищет казацкого хлеба.
- Правильно мыслите, пан писарь! Собираются на море... А не лучше ли им отправиться в земли московского царя?! Черт с ними, с этими реестровыми казаками. Пану гетману нужны храбрые воины, которые могли бы отразить нападение на Смоленск! В разговоре с глазу на глаз так и заявил коронный гетман... Никто, говорит он, не способен так умело и быстро объединить прекрасных приднепровских воинов, как чигиринский писарь пан Хмельницкий.
- Он так и сказал? А почему бы не польный гетман пан Казановский? Наконец, пан Николай Потоцкий?.. – и снова посмотрел в окно.
- И о них говорили, уважаемый пан Хмельницкий. Приднепровским воинам, или
как они называют себя, казакам, нужен не грозный, как вышеназванные паны, командир, а

147

молодой, энергичный, хорошо понимающиий душу казака атаман, уважаемый пан Хмельницкий! Егомость пан Канецпольский, подумав, так и сказал: только молодой чигиринский писарь, сын подстаросты Зиновий Хмельницкий, любимец покойного Жолкевского! Таким образом, как видите, пан Зиновий, с каким уважением относится к вам коронный гетман.
- Скажу откровенно, не ожидал. Искренне благодарю вас за сообщение!.. Но об этом, как понимаю, уважаемые паны, я лично должен поговорить с коронным гетманом. И немедля! – закончил Зиновий, тем дав понять полковнику, что их новогодний визит на том закончен.


V

Зиновию так и не удалось поехать к коронному гетману. Вначале зима не позволяла это сделать. Затем умер король Сигизмунд III, настало бескоролевье. А когда избрали нового короля Владислава, то зашевелились турки.
Султан подтянул свои войска к молдавской границе. Под угрозой оказался и Каменец. В связи с этим, по приказу чигиринского полковника Адамовича, Зиновий Хмельницкий выехал с полком казаков в район Каменца.
До этого в 1632-ом году Зиновий уже побывал с отрядом казаков с королем Владиславом в России под Смоленском, где и получил от короля саблю за храбрость. Сопровождать же этот сборный полк во главе с Юхимом Бедой полковник Адамович и поручил Зиновию Хмельницкому.
- Вот вам, пан писарь, и представляется удобный случай поговорить с коронным гетманом, - сказал полковник.
Казакам, в свою очередь, представилась возможность доказать свою доблесть на поле боя.
Беда пользовался большим уважением. Сотники считали его опытным и смелым командиром.


VI

Хотя Зиновий был только писарем полка, однако сборный полк Беды он фактически вел он, как старший, до самого Каменца. Да и полком не называли этот отряд добровольцев, чтобы не пугать шляхтичей. Хмельницкий посоветовал Юхиму Беде взять помощником казака лубенского полка Мартына Пушкаренко.
- Лучшего помощника не найти! – говорил Зиновий.
Писарем сборного полка Зиновий предложил назначить Ивана Богуна.
Зиновий снарядил для Ивана лучшего коня на хуторе. Отдал он Ивану и свой самопал, не пожалел ни пороха, ни пуль. Мать отдала ему саблю, когда-то принадлежавшую Наливайко.
148

- Будешь сечь голомазых, вспоминай о своей матери, Ивасик! – приговаривала она.
По дороге от Чигирина казаки узнали, что орда буджацких татар и передовые отряды мультянцев пересекли реку и стали опустошать хутора, уводя в неволю людей. Более сильные и ловкие убегали, разнося тревожную весть по степям и лесным дорогам.
Гетман Канецпольский спешил с войском навстречу врагу, каждый день посылая гонцов к старостам и полковникам, требуя подкреплений. Гонец и встретил чигиринцев, как первую помощь с Днепра.
- Коронный гетман будет рад! – сказал гонец. – Потому что без казаков, говорит, тяжело добиться победы.
Отряд чигиринцев должен был встретиться с гетманом недалеко от Каменца. И Зиновий вспомнил о своем разговоре с Канецпольским в беседке роскошного сада Потоцких на крутом берегу Днестра. Это было давно, но все-таки разговор волновал его и теперь. Коронный гетман и не мыслил начинать войну с турками без украинских казаков.
Гетман встретил чигиринских казаков, а с молодыми старшинами любезно поздоровался за руку. Он больше, чем других, задержал руку Зиновия.
- Мне остается только восхищаться паном Хмельницким! – торжественно произнес он.
Канецпольский не скрывал своей радости от встречи с Зиновием. Он встретил Зиновия как знатного шляхтича, расстроив этим все планы намеченного Зиновием нелицеприятного разговора с гетманом. То, что Канецпольский нисколько не удивился появлению здесь сотника Беды, свидетельствовало о том, что гетману крайне необходимы хорошие воины и что он умеет ценить военную доблесть казацких старшин. Ведь он с ними должен переправиться через Днепр, а это не на охоту! Не зря назначен беглер-беком в Софию Аббас-паша Эрзерумский. Коронному гетману приходится заискивать перед казацкими старшинами. Именно тут, на Днепре, ему больше всего нужны такие старшины, как Беда!
О неприятном инциденте на Куруковском озере гетман даже не вспоминал. Сейчас ему было не до этого: Аббас-паша следом за ордами татар грозно продвигался к Днестру. Турецкие отряды Аббас-паши, взбешенные тем, что в их тылу проскочили украинские казаки, вымещали свою злобу на украинских людях, живших за Днестром.


VII

Защита государства много зависит от наличия на границе укрепления. Коронный гетман решил проинспектировать крепость на Порогах. Строили их жолнеры и казаки. Но им Канецпольский не всегда доверял. Поэтому новую Казацкую крепость гетман своим жолнерам не доверил! Французских наемников там оставил.
- Французы уберегут...




149


VIII

Подъезжая к Чигирину, коронный гетман заблаговременно послал в город поручика Скшетуского. Он поручил ему принять хлеб-соль от представителей чигиринского староства. Въезжая в Чигирин, гетман спросил у своих приближенных:
- Не отравлен ли этот холопский каравай змеиным ядом?
- Да упаси Боже, что вы, уважаемый пан гетман! Его пекли жены верных Короне старшин! К тому же, уважаемый пан гетман, под строгим присмотром... молодого полкового писаря, пана Чаплинского.
Канецпольский резко обернулся к полковнику, удивленно спросил:
- Ведь писарем был пан Хмельницкий. Пан полковник, очевидно, забыл фамилию своего писаря?..
- Да-да, был, уважаемый пан гетман! – смутился полковник.
- Знаю, он, наверное, до сих пор не вернулся с войны... Но писарь не джура, уважаемый пан полковник! – резко упрекал гетман, нервничая. Эти его слова точно кнутом стегали полковника, только недавно приглашенного в полк по рекомендации сенатора Юрия Збаражского.
- Так, вашмость... Конечно, так. Пан Хмельницкий, кажется, уже вернулся. Но за время его отсутствия в полку накопилось столько дел, вашмость. А тут князь Юрий Збаражский и Мартин Казановский порекомендовали хорошего юношу шляхтича... Обо всем этом я писал подробно пану гетману в Броды. В Чигирине нужен постоянный писарь. А пан Хмельницкий...
Вопрос гетмана был неожиданным для полковника. Но не вопрос тревожил его. Гетман вдруг соскочил с коня, передал его джуре и пешком направился к дому староства, словно не хотел видеть ни полковника, ни джур. Загурский тоже соскочил с коня, обернулся, будто искал, кто бы мог ответить на вопрос рассердившегося гетмана. К полковнику подбежал молодой казак Пешта, который всегда исправно выполнял его поручения.
- Полковник белоцерковского полка ищет хорошего писаря, пан полковник. Этот полк в два раза больше нашего... – почти шепотом говорил Пешта, помогая своему полковнику выпутаться из непростого положения.
Полковник тут же нагнал гетмана.
- Ах, совсем у меня вылетело из головы, вашмость пан гетман. Белоцерковскому полку нужен хороший писарь. Полк действительно большой. Как раз для пана Хмельницкого. Да и... от чигиринской вольницы подальше... – изворачивался полковник, туманно намекая на что-то.
- Я сам поговорю об этом с паном Хмельницким! – спокойно сказал тот.
На крыльце гетман остановился и посмотрел на улицу. Там он увидел, как шли пешие казаки, миряне. С ними гонец гетмана старшина Скшетуский. Рядом с ним шел бородатый казак, который нес на полотенце хлеб-соль.


150


IX

Обед был простой. Для Канецпольского накрыли отдельный стол в покое на нижнем этаже. После обеда гетман снова заторопился в путь.
Полковник надеялся, что гетман больше не вспомнит о писаре Хмельницком. А Канецпольский, выйдя во двор и поджидая джуру с конем, все-таки спросил:
- Пан Хмельницкий еще не прибыл?
- Да, вашмость, до сих пор его нет, - ответил Загурский.
- Посылали за ним? Вернулся ли джура, что доложил? – настойчиво спрашивал гетман.
- Да, уважаемый... – запнулся полковник.
- Так посылали или нет? – допытывался Канецпольский.
- Джура, вашмость... до сих пор...
- Не вернулся! Плохие у вас джуры. Вынужден буду прислать вам более исполнительных! Очевидно, мне самому нужно было разобраться в ваших писарских делах... Пускай он приедет ко мне в Броды.
Канецпольский со своей свитой выехал со двора староства. За воротами он не заметил, как от свиты полковника отделился его джура Сидор Пешта и поскакал в Суботово. Полковник был рад, что встреча Хмельницкого с гетманом оттянута. Загурский был уверен, что коронный гетман сразу же уедет на Инфляндскую войну, а со временем и совсем забудет о Хмельницком.


X

Во дворе хлопотала Ганна, снаряжая Зиновия в далекую дорогу.
- Ты бы с собой кого из полка взял бы, - предложила жена.
- Упрошу Назруллу поехать со мной, - сказал Зиновий.
Молодой и горячий по своей натуре, Зиновий и сам толком не знал, кто он теперь – писарь или сотник. Или вообще, может, никто – вольный казак, как Сулима.
- Назрулла только что вернулся с Сечи, отдыхает. Оставь его дома, - попросила жена.
- Хорошо.
Зиновий уехал один в Чигиринский полк, взял с собой для поездки к гетману в сопровождающие три казака.


XI

На шестой день быстрой езды по дорогам двух воеводств Зиновий, наконец, подъезжал к гетманскому имению в Бродах. Вскоре в низине показалось известное в

151

стране роскошное имение гетмана, окруженное хуторами посполитых.
Еще издали Зиновий заметил, что ворота в главной башне открыты. Двое жолнеров, стоявших у ворот, преградили Зиновию путь.
- Кто вы? Пан гетман приказал останавливать каждого, кто проезжает тут, - сказал один из них с польским акцентом.
- Писарь Чигиринского полка, - начал Зиновий.
- А прошу пана. Велено принять пана Чигиринского полка в главных покоях.
Разыскали дворецкого. Вскоре приехал и Скшетуский, первый атаман гетмана. Он устроил Хмельницкого в новом флигеле возле большого дворца. Скшетуский приставил к Хмельницкому жолнера, чтобы тот прислуживал ему. Казаков, приехавших с Зиновием, разместили на хозяйском дворе.
- Его милость пан гетман приглашает пана сотника на прощальный ужин.
- Прощальный? – переспросил Зиновий. Хотя еще в Суботово он узнал от джуры Сидора Пешты, что Канецпольский спешит на Инфляндскую войну.
- Да, уважаемый пан, его милость коронный гетман отправляется завтра к войскам в Варшаву, а оттуда – в Инфляндию.
Сын гетмана Александр Канецпольский по поручению отца сопровождал Зиновия в большой Триумфальный зал, где был накрыт стол на сотню персон.
Им встретился сын Жолкевского с драгунами Лукаш.
- Пан Жолкевский отправляется в войска, что на Подольщине.
- Разве там до сих пор воюют? – переспросил Зиновий.
- Да, уважаемый пан, воюют. Сам король прямо из Львова поскакал в Смоленск с отборными частями гусар и казаков.
Николай Потоцкий радушно встретил Зиновия. Поздоровался  с ним за руку. Тут же появился вездесущий Адам Кисель. Все говорили Зиновию, что гетман решил поговорить с ним. Зиновий хотел спросить, о чем он хочет поговорить, но оборвался на полуслове. К ним приближался сам хозяин дома.
- Приветствую пана сотника! – прервал его Канецпольский. – Как кстати и своевременно. Мне нужно поговорить с паном... Санек! – обратился он к сыну. – Посади пана сотника рядом со мной справа, - и он отошел к другим гостям.
Уже за столом, гетман, отпивший из бокала вино, повернулся к Зиновию, скороговоркой сказал:
- Пан сотник не освобожден от писарства в полку, а только временно отдыхает. Советую пану занять должность в Белоцерковском полку Чудесная перспектива со временем стать генеральным писарем!
- О нет, нет! – также поторопился с ответом и Зиновий. – Искренне благодарен вашей милости за заботу. Какой из казацкого сотника писарь? Прошу оставить меня в Чигиринском полку. Ведь я считаюсь там сотником. Пускай им и останусь, - старался он смягчить свой отказ.
Канецпольский, очевидно, не ожидал отказа. Он резко, всем корпусом подался к Зиновию, так что кресло под ним заскрипело. Только долг вежливости сдерживал его.
- Это дело ваше, пан. Но, как бы ни пришлось раскаяться.


152


XII

С чудесных внутренних балконов грянула музыка. К панянкам и молодым дамам подбежали сразу несколько кавалеров, приглашая их на танец.
- О, пан Зиновий!..
Хмельницкий резко обернулся, узнав голос, словно долетевший к нему из глубины истории. Это была та, с которой он, на свою беду, в Каменце находил утешение не только в танцах, но и в поездке освежиться на речку. Дама располнела, под глазами появились мешки, но одета все так же изысканно, по последней парижской моде.
Зиновий обвел взглядом зал. Несколько пар уже вошли в круг. Вдруг к Зиновию повернулся Канецпольский и тихо посоветовал:
- Не рекомендую танцевать сотнику с пани Криштофор.
Зиновий понял, что гетман хочет поговорить с ним.
- Сейчас я должен покинуть гостей. Завтра на заре отправляюсь в Варшаву, а оттуда в Инфляндию. Еще днем направил я гонца с наказом оставить вас сотником Чигиринского полка. Мой сын составит вам здесь компанию.
Гетман поднялся и пошел из зала. За ним последовал его поручик Лащ.
Почти у выхода гетман распорядился Николаю Потоцкому:
- Пожалуйста, пан Николай, оставайтесь вместо меня гостеприимным хозяином. И-и... пусть этот казацкий сотник завтра же... отправляется в полк!
- Пан Зиновий, кажется, не желает танцевать со мной? – снова услышал он позади себя знакомый голос пани Криштофор.
Зиновий резко обернулся, словно пойманный с поличным, но в это время на его плечи дружески опустились руки Николая Потоцкого.
- Пану сотнику, сейчас, очевидно, не до танцев. Его милость гетман просил меня развлечь вас. Если завтра утром пан сотник захочет отправиться в полк, сопровождающие уже выделены. Вместе с паном Хмельницким поедут пятеро гусар, которые возвращаются в свои сотни при Чигиринском полку.
- Спасибо, пан полковник. Действительно хотелось выехать домой завтра утром, - и откланялся даме, не поддаваясь на соблазн. Поскорее домой, домой!
К Потоцкому подошел джура полковника.
- Минутку внимания. Прошу меня выслушать, пан полковник. Беда, ваша милость. Запорожский бандит Иван Сулима ворвался в Казацкую крепость! Он уничтожил весь французский гарнизон, разрушил крепость! – захлебываясь, выпалил джура.
- Зачем так кричать?! Кто об этом сообщил?
- Трое жолнеров и спасшийся драгун, только что прискакали в сопровождении отряда чигиринских реестровых казаков.
- Слышал сотник?! – обратился к Зиновию Адам Кисель. - Какой-то Сулима бунтует.
- Слышал. Мало чего радостного. Зачем построенное рушить?


153


XIII

Зиновий отказался от сопровождения гусар. Ему хотелось побыть наедине со своими думами.
Хмельницкий узнал, по какой дороге Потоцкий отправится с двумя тысячами королевскими, хорошо вооруженными войсками. Даже пушки берет с собой. Зиновий спешил, подгонял казаков, меньше отдыхал ночью – он спешил предупредить Ивана Сулиму.
На третий день к вечеру Зиновий добрался в Белую Церковь. Пошел к знакомому старому казаку Митрофану. Там он увидел Ивана Золотаренко, который был в походе вместе с Иваном Сулимой.
- Печально у нас, Зиновий, как на кладбище. В беду попал наш полковник Сулима. Поляки построили крепость в Кодаке. Ни пройти, ни проехать запорожцам по родной земле. Французы из гарнизона постоянно ловили наших людей, кидали в подвал и глумились над ними. Но решили кошевые атаманы послать Сулиму и снести эту крепость. Но когда Сулиму заметили в крепости, его перехватили реестровые казаки. Чигиринским казакам помогали и черниговские. Так Сулима и остался в плену у реестровых казаков.


XIV

Только на третий день на хорошо отдохнувших лошадях Золотаренко выехал из Белой Церкви. Рядом с Иваном Золотаренко ехал и Зиновий Хмельницкий. О чем бы они ни заводили разговор, он сводился к одному – как помочь полковнику Сулиме? Ведь Зиновий знал, что Канецпольскому нужно казнить кого-то, согласно условиям соглашения с турецким султаном. Ведь он казнил прославившегося своей жестокостью в Софии Аббас-пашу Эрзерумского. Канецпольский постарается равноценно отблагодарить султана. Недаром в Турции называют Сулиму шайтаном, заговоренным от смерти самим Люцифером.
- Если бы только Сулима продержался. Я постараюсь поднять на его защиту черниговцев, - старался утешить себя и своих товарищей Золотаренко.
- Но это опять война, казаче! Да еще и какая война!.. Ты поднимешь черниговцев, а Потоцкий уже отправился на Украину с двумя полками королевских войск.
- Потоцкого надо опередить! Ну... что война – это ясно. Только затронь. А казакам моего отряда надо бы и домой наведаться. Ты прав, война неизбежна.
Зиновий и Золотаренко выехали из Белой Церкви на уединенные хутора, обходя киевскую дорогу. Долго они ехали вдоль Роси, и, наконец, там, где Рось делала крутой поворот, остановились попрощаться.
- Может, заглянул бы, Зиновий, в Черниговский полк? - спросил, расставаясь Золотаренко.
- Нет, Иван. Нам надо спешить, чтобы успеть спасти полковника Сулиму. Должен

154

ехать в Чигирин, в полк.


XV

Поднявшись на бугорок, Зиновий несказанно обрадовался, увидев у ворот своей усадьбы жену. Ганна стояла лицом к дороге.
- Ганнуся, женушка ты моя дорогая! – воскликнул Зиновий, соскакивая с коня, когда подъехал к жене.
Ганна молчала
- Что с тобой, Ганнуся? Я благополучно вернулся. А как тут дома? Здоровы ли дети?
- Знаешь, позавчера увезли из Чигирина Сулиму. Тоже сумасшедший. Казацкую крепость разрушил до основания. Сказывают, что его казнят в Варшаве. С ним Назрулла... Бедный Назрулла...
- Назрулла? Как же он попал туда? Ведь я прощался с ним вот здесь.
- Семь человек увезли чигиринские реестровые казаки.
Полковника Зиновий не застал в Чигирине. Встретил реестрового казака, пытался разузнать новости. Полковник Загурский поскакал с есаулами в Варшаву, потому что туда спешно отправили закованных бунтовщиков.
- Чтобы сенаторы на сейме судили их, - сквозь зубы процедил казак.
Зиновий остановился возле дома казака Палажеченка, который не раз подсаживал его в детстве на своего непослушного коня.
- Добрый вечер, дядя Захар! Живы, здоровы?
- Добрый вечер, пан  писарь, - чуть слышно отозвался старик.
- А я уже не писарь. Теперь у нас другой писарь...
- Как это не писарь?
- Скоро и из казаков выгонят. Меня послали к гетману, а сами – увезли наших несчастных?
- А разве не знаешь, казаче? Нашим казакам уши отрезают, четырех насмерть засекли розгами... такого у нас еще не было. Куда-то на каторжные работы закованных отправили.
- Ничего не знаю!.. Ходим под черным небом, нечем и душу осветлить. О том, что Сулима попал в беду, слыхал. Говорят, увезли его.
- Попал в беду, да еще в большую!
Поговорив со старым казаком, Зиновий пошел к староству.
Во дворе полковой канцелярии стояло около десятка оседланных коней. Несколько гусар, даже один из них знакомый, который недавно приезжал в Суботово, улыбаясь, поздоровался с Хмельницким. Эта улыбка кольнула его встревоженное сердце: здоровается или издевается?
А с крыльца уже сбегал озабоченный  писарь Чаплинский. В красном кунтуше, лихо заломленной шапке, с саблей на украшенном серебром поясе. Взволнованный, он что-то горячо доказывал незнакомому Зиновию старшине в казацкой одежде,
155

забрызганной грязью. Старшина возражал Чаплинскому:
- Бунт или полковой совет, уважаемый пан писарь?
Полковник уехал, старшина занят. Жолнеров связали...
- О-о! Пан Хмельницкий, наконец-то! Давно приехали от его милости? – слишком любезно обратился Чаплинский к Зиновию.
- Сию минуту, пан писарь. Тут также...
- И не говорите, пан сотник. Скандал, позор для полка! А пан полковник тоже вчера выехал следом за сотней пана Хмельницкого...
- Что-о? Какая сотня, куда?
- Да ваша же сотня, пан Хмельницкий! Ее получил пан Загурский сопровождать в Варшаву государственных преступников – Сулиму и других.
- Моя сотня? – почти с ужасом еще раз переспросил Зиновий, гневно сверкая глазами.
- Ну да, уважаемый пан Хмельницкий... – со злорадством произнес Чаплинский, спеша к оседланным коням.
Все это ошеломило Зиновия настолько, что он не знал, как ему поступить дальше. Надо было действовать, что-то предпринимать, чтобы предотвратить беду.


XVI

Зиновий слег в горячке. Более шести месяцев провалялся в постели. Сначала он все горел, бредил, детей не узнавал. И сейчас еще совсем слаб. Стал понемногу ходить по двору.
Весть о том, что полк бунтует и избрал нового полковника Скидана – действовала на Зиновия.
Бунтовщиков с Сулимой еще не судили, ждали решения сейма. Зиновий решил отправиться в Варшаву, попытаться у короля просить для них защиты.
Только что закончился четырехнедельный предвесенний сейм 1635-го года. В приподнятом настроении король Владислав устроил большой прием сенаторов и высших старшин королевских войск Речи Посполитой. Полковникам реестрового казачества король оказал особое внимание. Их первых допустил к себе и долго разговаривал с ними.
Король Владислав любил заигрывать с народом, а особенно с казаками, считая себя обязанным им за сражение под Хотином.
Несколько влиятельных сенаторов, а ближе всех воевода Томаш Замойский и Юрий Збаражский плотным кольцом окружили Станислава Потоцкого, ревниво оберегая спокойствие коронного гетмана на шумном приеме у короля. Они не вмешивались в разговор Владислава с полковниками, зная, что он и сам хорошо справится с этим делом.
Канецпольский вдруг увидел, что к нему пробивается джура. Наконец, опытный офицер достиг коронного гетмана.
- С вами хочет встретиться сотник, - сказал он.
- Какой сотник, что ему тут надо? – грубо спросил гетман.
- Он желает разговаривать с самим братом короля, - понизив голос, объяснял
156

офицер. – Сотник Чигиринского полка Хмельницкий. Непременно, говорит, должен видеть королевича Яна Казимира.
- Сотник Хмельницкий? – поинтересовался и король, услышав, о чем докладывает джура. – Пусть пан сотник тоже будет моим гостем!..
- Его величество король велел просить его! – приказал коронный гетман.
Королевича Яна Казимира не было на этом торжественном приеме во дворце. Король вынужден был принять казака вместо брата. Ведь в этот день старшины реестрового казачества оказали такую услугу Короне! Они выдали бунтовщиков вместе с Сулимой.
Король  встал. Его по-настоящему заинтересовало, зачем срочно понадобился бывшему студенту иезуитской коллегии его брат. Тем более что этот бывший студент сейчас известный в своем крае сотник казацких войск, уважаемый коронным гетманом.


XVII

Сам Канецпольский и позаботился о том, чтобы гости короля, сенаторы, шляхтичи свободно пропустили сотника к хозяину, к королю.
Сотник Чигиринского полка в походном жупане, при боевом оружии проходил между сенаторами, высоко подняв голову. Под нежный звон шпор направился к королю и по-рыцарски опустился на одно колено, торжественно приподнял и поцеловал полу его праздничного платья.
- Вашему королевскому величеству сердечное искреннее уважение от приднепровского казака! Осмеливаюсь я, недостойный, просить его милость любимого вашего брата, королевича Яна Казимира, быть моим ходатаем и просить...
- Пан сотник может встать, - произнес король. – О чем хотел просить меня пан сотник?
Зиновий поднялся. Посмотрел в глаза королю.
- Ваше королевское высочество! Во власти короля Речи Посполитой наказать виновных! Но и Креол не мог придумать большего наказания для Поленика, отказав ему в праве захоронения. Король Речи Посполитой тоже может отказать в захоронении... Не может избавить от смерти полковника Ивана Сулиму и его ослепленных воинским пылом товарищей! Этот...
- Однако... – вмешался, было, сенатор Збаражский.
Король  посмотрел на сенатора и тот умолк. Потом перевел взгляд на Канецпольского. Разве Владислав не помнит заслуг казачества? Вспомнить хотя бы одно только Хотинское сражение, когда казаки героически сражались не на жизнь, а на смерть, помогая Владиславу отражать страшное нашествие турок! Казак Сулима не щадил тогда жизни в борьбе за честь королевства!
- О, прошу ваше королевское величество... К сожалению, судьи руководствовались знаменитыми статьями Каролины! – патетически объяснил сенатор Збаражский.
- Как король, уважаемый пан сенатор, имею право миловать, невзирая на статьи
Каролины... Да и сам Карл Пятый не существует уже почти целое столетие, оставив
157

человечеству этот... человеконенавистнический закон...
Коронный гетман понял, что король крайне разгневан. Выступил Томаш
Замойский:
- Ваше величество! В живых осталось только двое, пятеро казнены четвертованием.
- Милую, как король, данною мне властью при коронации. Одного дарю сенатору Замойскому, а второго...
- Второй – турок, выкрест по имени Назрулла, - поспешил Збаражский, стараясь угодить королю.
Вдруг сбоку подошел турецкий посол, и сам коронный гетман перевел королю:
- Пан посол султана просит передать ему этого турка, когда приедет от вашего величества короля Речи Посполитой.
- Кто второй? – спросил Зиновий у Замойского.
Замойский не знал, кто второй помилован и потому переспросил у Збаражского.
- Кажется, полковник Скидан, который дал себя заковать по собственной воле, подчеркнув свою солидарность с теми, кто разрушил Казацкую крепость, - ответил Збаражский.
- Второй мой подзащитный, ваше величество, полковник Скидан, он по собственной воле отдал себя в руки правосудия, - спокойно сказал Замойский королю.
Король в тот же миг будто и забыл об этом страшном событии, когда даже его вмешательство не спасло запорожских старшин. Жестом руки он предложил присутствующим продолжать беседы. На казацких полковников, выдавших ему теперь уже казненных отважных разрушителей Кодака, даже не взглянул. Король обратился к Канецпольскому:
- Прошу пана коронного гетмана продолжать наше совещание по поводу наведения порядка в казацком войске. Реестр казаков надо увеличить с шести до восьми тысяч! - При этом он посмотрел на Зиновия, который еще стоял опечаленный с поникшей головой.
Король продолжал разговаривать с коронным гетманом, словно приказывал:
- Полковника Чигиринского полка, пана Загурского, впредь отстранить от казацких должностей. Вообще пересмотреть состав всех полковников во всех казацких полках, всех писарей и хорунжих! Есть спокойные полковники и среди реестровых казацких старшин. Генеральным писарем войска реестрового казачества назначить пана... Хмельницкого.
Зиновий вздрогнул, и мгновенно, словно колеблясь, становится ли ему на колено перед королем или достаточно будет и того, что он уже сделал это, здороваясь с ним.
- Кстати, - снова произнес король, придерживая обеими руками готового опуститься на колени нового генерального писаря. – Отныне генерального писаря реестровых войск возвожу в чин полковника.
Обласканный королем, Зиновий не нашел душевного успокоения. После суда и казни Ивана Сулимы он окончательно потерял уважение к верхушке королевской знати.
Приближалась весенняя распутица.
- Надо выехать до наступления распутицы. Да и к матери в Белоруссию хочу наведаться! – объяснял он причину своего отъезда.
По приказу гетмана Зиновия должна была сопровождать сотня Чигиринского полка, которая доставила в Варшаву несчастных сулимомцев на казнь.

158

Срочно собирался выезжать из Варшавы и посол турецкого султана. Он вез султану ценный подарок от короля Владислава – закованного в цепи и зорко охраняемого
Назруллу. День отъезда турецкого посла, как и направление, на котором он должен был следовать, держались в тайне. Назрулле была уготована печальная участь – стать жертвой кровавых забав султанского двора.
Перед отъездом турецкого посла коронный гетман пригласил его на так называемый полдник. Был на этом обеде и полковник Хмельницкий. На этом приеме между послом и Зиновием завязался деловой разговор. Беседу они вели на турецком языке.
В день отъезда, уже будучи в полном снаряжении, Зиновий встретился с донскими казаками, тоже приглашенными на всепольский сейм.
- Назрулла, друзья мои, - завел Хмельницкий с донцами разговор о своем побратиме, - дороже мне родного брата! Такой пригодился бы и на Дону, да и в Московии... Душа за него болит, моего побратима. Каким прекрасным казацким сотником был. И море знает, и оружиями хорошо владеет.
Донские казаки дружески улыбались Зиновию, пожимали ему руку. По привычке степняков оглядывались по сторонам, по-казацки же ничего не отвечали полковнику-писарю.
Они поняли, что от них хочет Зиновий.
- А сам-то турок... как бишь его... Назрулла, что ль? Мог ведь и заартачиться.
- Не заартачился же, потому что крепко закован в цепи. Назрулла наш человек, казак.


XVIII

Из Варшавы Зиновий поехал в Белоруссию повидать второй раз вдовствующую мать. В это время она болела. Следовательно, все пасхальные дни Зиновий провел в Петриках, гостя у матери. За эти две недели его пребывания у матери она поправилась, стала ходить.
- Ты, Зиновий, поднял меня с постели! – говорила она ему.
- Ходят слухи, что наши украинские люди отказываются подчиняться Короне, - робко намекали односельчане матери. – Может, пан писарь и не знает об этом?
- Как не знаю. Ведь писарь первым должен знать, - отвечал Зиновий.
Зиновий направил в Киев гонца, узнать, что творится на Украине. Гонец возвратился, а с ним приехал и друг по киевской бурсе Стась Кричевский. Приехали и знакомые казаки: Юхим Беда, Данил Нечай, Роман Гейчура.
- Вот так день!.. Ну и гости! Кого-кого, а тебя, Гейчура, никак не ожидал встретить тут! – искренне признавался Зиновий.
- Золотаренко Иван тоже хотел приехать с нами, да есаулы не пустили.
- Казацкие дела, брат Зиновий, - вмешался Беда. - Неспроста и мы приехали к тебе в такую распутицу. Полковник Золотаренко сказал нам: мол, везите писаря на Украину, чтобы коронные гетманы не выкрали его у нас, как нечистый гадалку.
159

- Прошу славное казачество к столу. Для меня сегодня словно престольный праздник – столько дорогих гостей съехалось с Украины. Знаю, что хотите увезти самого
дорогого моего гостя, но такова уже доля матери. Угощайтесь на здоровье! Наливай, Зинько, товарищам, и закусывайте, чем Бог послал.
За обедом начал разговор Беда:
- Такие дела у нас... В Киеве или Белой Церкви готовятся новые реестры составлять, тебя, Зиновий, поджидают. Новым полковником хотят сами выбрать. Коронные гетманы намереваются своих поставить, а не попавших в реестр казаков собираются превратить в панских холопов. Около половины казачества группируется вокруг Скидана в Чигирине. В Чигирин Скидан вернулся после того, как его освободил король, даровав ему жизнь по просьбе Хмельницкого. Король уже установил реестр казаков в восемь тысяч, а Потоцкий считает это слишком много... На Дунае не спокойно, Потоцкий своих жолнеров там не оставил, а сосредотачивает их на Белоцерковщине, постепенно продвигаясь к Днепру.
- При такой ситуации, немало ли будет и восьми тысяч? – произнес Зиновий.
- Вот за этим и послали меня к тебе казаки Казимы и Скидана!.. – смело заговорил Беда. – И Романа прихватил с собой, чтобы веселей было. Нынче по Украине столько вооруженных людей слоняется! Кто-то же нас объединяет... – Беда смутился и замолчал.
В разговор вмешался друг юности Зиновия Станислав Кричевский:
- Я теперь, Зиновий, служу в Белоруссии в королевской армии. От жолнеров я узнал, что ты был у короля, и он тебя возвеличил. Вот я собрался и махнул разыскивать тебя. У нас в Белоруссии творится то же, что и на Украине. Думал даже в Чигирин приехать. Наши люди давно интересуются казацкой жизнью... Дошли и до нас слухи из Переяславля о восстании и установлении казацких порядков на Левобережье. А в Чернигове я встретил казаков и разговорился с ними. “Если ищешь казацкого писаря, без помощи наших людей тебе его не сыскать. Поедем с нами”. Вот я вместе с казакам и приехал. Приехал я, Зиновий, чтобы убедить, что тебе нужно ехать в Белую Церковь, куда прибывает польный гетман.


XIX

Всюду прославляли доблестное запорожское казачество. И по Украине прошел слух, что слава запорожцев не давала покоя польному гетману Николаю Потоцкому. Ему стало известно, что запорожским казачеством интересуется Москва, что их храбрость и отвага вдохновляют донских казаков.
- Надо выбить из голов посполитых бандитскую заразу! – говорил пан польный гетман. – Чтобы и внукам и правнукам неповадно было помышлять о холопской воле.
Угрозы польного гетмана, словно ветром, разносились по всей украинской земле.
Говорили, что будто бы пан польный гетман намеревается усмирить украинцев за их выступление  в Переяславле. То, что в Переяславле началось восстание, это не ложные слухи.
Так как реестр составляли в Белой Церкви, туда приехал и польный гетман, и
160

генеральный писарь Хмельницкий.
Зиновий терпеливо слушал писарей, составляющих казацкие реестры, и
внимательно прислушивался не только к словам, но и к интонации их голоса. По тому, как говорили писари, можно было составить мнение о духе, царившем в их полках.
Прибывшего в Белую Церковь Потоцкого торжественно встретили около двухсот хорошо вымуштрованных казаков Белоцерковского полка. Это его обрадовало. Он не ожидал от казаков такой встречи.
Вечером стало известно, что Потоцкий созывает на совещание только старшин, находящихся в Белой Церкви вооруженных сил Польши. Пригласит ли он на этот совет и войскового писаря со старшинами реестрового казачества, никто не знал. Поэтому старшины не возражали, когда полковник Хмельницкий предложил им уехать в Киев.
Очевидно, Потоцкий ждал, когда генеральный писарь сам явится к нему. По крайней мере, чтобы засвидетельствовать свое уважение к особе, возглавляющей королевские войска на Украине. Но Хмельницкий, наскоро собравшись, в тот же день выехал в Киев. Две подводы с новыми списками-реестрами казацкого королевского войска ехали впереди. Хмельницкого, сопровождаемые большим, хорошо вооруженным отрядом чигиринских и лубенских казаков, полковников, писарей и представителей от каждого полка.
Зиновий ушел из Белой Церкви, оставив ее в безраздельное господство польного гетмана. Ведь Потоцкий прибыл в войско, сосредоточившееся на Украине, для окончательного усмирения бунтарски настроенных казаков, оставшихся вне реестра. Он готовился учинить кровавую расправу над украинцами, о чем предупреждал казаков еще во время встречи с ними в Варшаве.
“... Имущество ваше, жен и детей... сметет меч Короны...”
Обещание короля довести реестр казаков до восьми тысяч человек вдруг потерял свое значение не только для Зиновия. Оно поблекло, как подрубленное или сбитое плетью деревце. Победил не король, а шляхта, которая давно стремилась придушить мятежного украинского труженика.


XX

То, зачем пришли польские войска усмирить казаков, не попавших в реестр, произошло.
На Украине стояла сухая погода. Луга и леса под могилами до сих пор еще не покрыты снегом. Как всегда самовлюбленный и самоуверенный, воинственно настроенный поручик Самойло Лащ даже разведки не выслал вперед.
У перелеска на приднестровских лугах его и встретили передовые отряды Скидана. Атаман Беда и в этот раз первым пошел на гусар Лаща, неожиданно выскочив из-за густого перелеска. Хотя Лащ всюду трубил о своем желании померяться силами с казаками, однако он, мгновенно сообразив, что это надо делать где-то в другом месте, приказал своим гусарам отступать. Луговой кустарник и подмерзшие лужи затрудняли даже отступление, не говоря уже о бое.
161

Около десятка гусар погибли в этой неожиданной стычке, но им удалось захватить живого казака.
Потоцкий сам лично настойчиво и  жестоко допрашивал приведенного лащавцами казака, добиваясь, чтобы он выдал замысел Скидана. При этом присутствовал и Караимович, прибывший по приказанию Канецпольского, как наказной атаман всего реестрового казачества.
Взятый в плен казак сообщил, что Скидан собирается ударить им с тыла и отрезать их от подольской дороги. Этого больше всего и опасался Потоцкий. Застигнутое врасплох его войско, которое и сейчас выражает свое недовольство задержкой с выплатой зарплаты, может повернуть оружие и против своего гетмана. Вот тогда казаки померялись бы с ним силами на болотистых лугах за рекой Рось.
- Скорее отступать! – решительно приказал Потоцкийц своим горячим полковникам. Даже Лаща приструнил. Польный стремился обеспечить себе тыл, которого нет и не будет у казаков до тех пор, покуда Днепр не покроется толстым слоем льда.
И никто не разгадал хитрого замысла польного гетмана. Потоцкому нужна не просто победа, а полный разгром казацких войск, которые привел сюда с низовий Днепра пусть даже и отличающийся необыкновенной хитростью Скидан. Ведь эта храбрость будет опираться только на небольшое войско, на полки нереестровых казаков. Скидан действует вслепую! Очевидно, даже не знает численности своих войск. Да и о том, какими силами располагает Потоцкий, как выяснилось из допроса пленного казака, не знает ни Скидан под Кумейками, ни тем более Павлюк под Черкассами.
Подкреплений с левого берега Днепра казаки сейчас получить не могут. Днепр, сплошь покрытый кашицей, пока что служит Потоцкому. Но скоро наступит ледостав, гетман должен спешить.
В течение ближайших недель ни Кизим из Переяславля, ни Острянин из Полтавы не могут прийти на помощь павлюковцам.
Приказы Потоцкого были краткими и резкими. В них чувствовалось что-то тревожное.
- Никаких наступательных боев... – гневно вразумлял горячих полковников Потоцкий.


XXI

Направляясь в Киев, Зиновий всю дорогу думал о замысле Потоцкого, пытаясь разгадать его. Дважды останавливался на хуторах для краткого отдыха. Лихорадочные военные приготовления польного гетмана тревожили и озлобляли жителей этих селений. Казаки покидали свои усадьбы, сторонились полковников и писарей из отряда Хмельницкого. Судя по этому, Зиновий, в конце концов, пришел к заключению, что польный гетман приехал на Украину не для добрососедских разговоров с казаками.
- Вам, как генеральному писарю, назначенного самим королем, следует встретиться с Потоцким и уговорить его не проливать кровь.

162

Зиновий решил из Киева ехать к Потоцкому, чтобы уговорить его, даже упросить, обращаясь к разуму и рассудительности польской шляхты, рассчитывая на ее доброту... И
в ночь пустился он в путь вдоль Днепра искать этой “доброты”. Только двоих самых смелых чигиринских казаков взял с собой.
Хмельницкий останавливался на хуторах только для отдыха. С кем-то посоветуешься, кого-то спросишь, коль каждый поселянин старается убежать от тебя.
За хутором он натолкнулся на целый отряд конных казаков. Тут не утерпел, спросил, приглядываясь к ним в ночной темноте:
- От кого убегаете, казаки?
Они зашумели, придержали коней.
- Сам сатана тут не разберет, прости Боже, кто убегает, а кто гонится.
- Выполняем срочный приказ пана старшины! – сказал один из казаков.
Очевидно, он надеялся получить какую-то помощь или совет.
- Что происходит в Терехтемирове? Кто там сейчас за старшего?
- Да гусары Потоцкого, сдох бы он проклятый! К самому Днепру прут, чтобы преградить нам путь. Морозы бы ударили, мы бы и горя не знали. Из-за Днепра Кизим послал бы на помощь.
- Так выходит, нам не удастся пробиться к Потоцкому? – спросил Зиновий.
- К Потоцкому? Разве пан...
- Да пропади она пропадом!.. Я генеральный писарь реестрового казачества! Знаю, должен был уговорить безумцев... – И умолк, потому что сам уловил в своих словах нотки покорности. “Кому я подчиняюсь, перед кем заискиваю?” – упрекал себя.
И, повернув своего коня, поехал вместе с казаками.
- Надо как-нибудь переправиться на противоположный берег Днепра, - произнес Зиновий.
- Как же туда переправишься, пан писарь. Вон, какое сало плывет по реке, только скрежет раздается. Сейчас ни одного человека не найдешь, паромы разобраны... – сказал какой-то казак.
- Зачем пугать? Сало, сало... Дабы достать челны... А меня зовут Григорием, я приемный сын Нечая, - неожиданно прервав разговор, сказал старшой.
Зиновий вдруг вздрогнул, как испуганный, дернул за гриву коня и осадил его. Такая неожиданная встреча.
- Как хорошо, что я тебя встретил, Григорий! Как это кстати!.. По приказу скачите, так давайте не мешкайте, панове казаки, у вас и так мало времени! Пойду и я вплавь через Днепр, надо спасать наших людей! Ведь тех, что находятся по ту сторону Днепра, нужно еще уговаривать. А их ждут столько людей...
Зиновий, поддержанный казаками, направился к реке. Хрупкий лед затрещал, кони погрузились в воду, а всадники, вскочив на седла, стояли, подгоняли их на глубину.
Впереди плыл приемный сын Нечая. Рядом с ним – Зиновий, тоже стоял в воде.
Переправа казаков через Днепр затянулась. Только в полдень остановились на каком-то хуторе. Лошадей поставили в сарай, чтобы они согрелись и обсохли.
В печке запылал огонь, казаки без стеснения раздевались при женщинах и сушили свою одежду. Зиновий тоже сушил свою одежду, как и все казаки. Он почувствовал себя

163

плохо, его лихорадило, но крепился. Дело, ради которого он рисковал жизнью, преодолевая такие трудности, заставило его немедленно отправиться в путь, чтобы
разыскать Кизима и просить его помочь правобережцам.


XXII

Из лесистых буераков за Корсунем донеслось эхо войны. Небо посветлело от пожарищ, которые неожиданно вспыхнули на луговых просторах у Днепра.
- Кумейки горят! – с нескрываемым ужасом воскликнул Адам Кисель. – И как раз на Николин день! Не связывают ли это казаки с именем их противника Николая Потоцкого?
Польный гетман приказал разгромить казаков в Кумейках. Он хотел бы в огне пылающих хат сжечь весь казацкий род.
- Немецким пушкарям приказываю, - крикнул Потоцкий, - шквальным огнем уничтожить в Кумейках взбунтовавшихся казаков!
В это время хоругви польских воинов, среди которых и хорошо вышколенные наемники - немецкие солдаты, с ходу двинулись на казаков. Защитники Кумеек под прикрытием дыма создали надежную оборону. В селе они стягивали возы в прогалины между озерами, рыли защитные рвы на дорогах...
Загремели и казацкие пушки. Стремительно ринувшиеся в наступление кавалерия и тяжелые меченосцы гетмана были встречены уничтожающим огнем.
И трудно сказать, что здесь преобладало – сила, умение или ненависть, граничащая с безумием. С обеих сторон палили пушки, накрывая ядрами конников, и своих, и чужих. Несколько раз к Потоцкому прорывались конные гонцы.
- Там настоящий ад, вельможный пан гетман! Ждем вашего приказа: что делать дальше? – спрашивали с тревогой гонцы.
- Именно в аду и хочу испепелить взбунтовавшихся холопов!.. Усилить обстрел, двинуть против них гусар! Вперед, вперед!.. – приказывал, как безумный.
Контрудары казацкой конницы стали ослабевать. Все реже и реже стреляли казацкие пушки, все громче раздавались стоны умирающих на поле брани. Так горестно и бесславно погибали гордые казаки, отдавая жизнь за свободу.
Казаки, боясь попасть в окружение, решили отступать. Этого и ждал польный гетман. Он приказал преградить путь отступающим. Такую честь он оказал пану Лащу. Тот повел войско отдохнувших гусар на обескровленных, но не покоренных пеших казаков атамана Дмитрия  Гуни. Лащ устремился на стоны раненых, добивая несчастных, даже и своих. И увлекшись, только на окраине села Боровицы, наконец, опомнился, увидел, что потерял половину своей конницы, а казаки еще не сдавались.





164


XXIII

Только на четвертый день пути Зиновий со своими казаками и старшиной
Григорием Нечаем усталые, перемерзшие и голодные добрались до Ирклеево. В этом
местечке, раскинувшемся по ложбинам и небольшим оврагам вдоль пахнущей плесенью реки, очевидно, потому и названной турками Ирклеевом, издавна селились казаки.
Зиновий с казаками вечером въехал в Ирклеево. Остановились у крайней хаты.
На улицу вышел рослый казак, на ходу надевая шапку. Он строго, как атаман, спросил:
- Эй, чьи воины? Почему не со своим полком?
- Свой полк слишком далеко, пан старшина. Чигиринцы мы, с правого берега прорвались через реку за помощью к Кизиму, - признался Григорий, узнав старшину. – А это вот... – указал на Зиновия, и запнулся, взмахнул рукой, мол, пускай сам о себе скажет.
Но Зиновий ничего не успел сказать, как к нему подошел старшина, присмотрелся.
- Не генеральный ли писарь королевских реестровых казаков пан Хмельницкий собственной персоной? – спросил уже другим тоном.
Зиновий узнал знакомый голос, соскочил с коня и подошел к старшине.
- Тьфу ты, побей его Божья сила! Не Сидор Пешта ли, когда-то сноровистый гонец полкового есаула? Так и есть – он...
- Он, он, пан генеральный писарь. Когда-то гонец, а теперь... Застигла и нас эта военная буря.
- Застигла она не одного старшину. Куда же путь держим, казак? Может быть, вместе поедем, коли к пану гетману...
- Стыдно даже признаться, но так случилось. Целый полк донских казаков с несколькими запорожскими сотнями нагнали только вчера. Вчера же и переправились они по свежему льду через Днепр на помощь Гуне. А мы с полком... заблудились, что ли? Кто же командует казацкими сотнями?
- Да разве всех узнаешь, пан Хмельницкий... Больше сорвиголов... Погоди же, вспомнил: не джура ли пана Хмельницкого или побратим по имени Карпо, находились среди донских казаков? Да, да, я слышал, что вместе с ним был и турок.
- Назрулла?
- Леший их разберет. Турком висельником или баюком называли его дончаки.
- Да сейчас не о том. Слыхал я, пан писарь, что польный гетман разбил войска Скидана под Кумейками, за Днепром. Несколько полков полегло, остальные, спасаясь, отступают. Поэтому и мы вот... Четыре полка погибло под Кумейками. Разбитые наголову, они отступают к Черкассам. Вот донские казаки и поскакали спасать Гуню. Поэтому и мы оказались на левом берегу. Отступает Павлюк вместе со своими пушкарями, направляясь на Сечь, а наш полковник Скидан погнался за ним, чтобы отобрать у него пушки. Ведь им-то защищаться нечем.
- А где сейчас Гуня, успели ли ему прийти на помощь донские казаки? – спросил Зиновий, стараясь уяснить обстановку. – Мы должны, во что бы то ни стало, пробиться к польному гетману! – заявил он, точно приказывал.
Мысль о встрече с Николаем Потоцким, победителем взбунтовавшихся казаков, не
165

выходила из головы Зиновия. Это его спасительная мысль! Он убеждался, что именно от свидания с польным гетманом зависело спасение если и не всех казаков, то хоть их семей. Надо любой ценой остановить эту безумную резню!..


XXIV

Когда Зиновий собрался уезжать, предложил сотнику Пешта ехать с ним. Тот отказался:
- Да я не один здесь, уважаемый пан Хмельницкий. Я сопровождаю чигиринского писаря пана Данила Чаплинского.
- Прячетесь или отсиживаетесь тут? – удивился Зиновий, не ожидая такой откровенности со стороны сотника. Ведь казаки Чигиринского полка вместе с запорожцами сейчас ведут тяжелые бои.
- Нет, пан генеральный. У писаря находятся полковые клейноды. Мы стоим тут с целым отрядом чигиринцев...
- Надо было бы в Чигирине хранить клейноды полка, - сказал Хмельницкий. - Казацкие клейноды, пан сотник, благоразумнее было бы без промедления отправить в Чигирин. Полк продвигается домой, а клейнод там нет.
Зиновий оставил сотника и отправился на поиски гетмана, узнав, что польный гетман находится в Корсуне. По беспрерывному потоку двигавшихся в этом направлении войск Зиновий определил, что польный гетман собирает там военный совет. Вскоре Зиновий наткнулся на многочисленный штаб польного гетмана.
- Как хладнокровно люди сеют смерть, пан Адам, - обратился Зиновий к словоохотливому Адаму Киселю, идущему впереди большой компании шляхтичей.
Кисель понял намек Хмельницкого, но не подал вида, обрадовавшись такой удачной встрече с ним.
- Вовремя приехал, уважаемый пан генеральный! – восторженно сказал Кисель, придерживая своего коня, чтобы поравняться с Зиновием. – Очевидно, слыхали уже, что взбунтовавшиеся казаки передали вчера пану польному гетману зачинщиков этой бесславной битвы...
- Всех? – переспросил Зиновий.
- К сожалению, не всех!.. Только изменника полуруса Павла Бута, прозванного Павлюком, вместе с Томиленко и несколько старшинами. Бедняге Скидану пришлось убежать от своих же разгневанных чигиринцев. Гуня теперь снова возглавил остатки взбунтовавшихся казаков. Жаль и этого православного старшину Дмитрия Тимошевского. Умным, рассудительным старшиной был он в молодости.
- Где сейчас польный гетман? Очевидно, с казаками. Ведь там нет их полковников?
- Но зато есть пан генеральный.
Из-за угла улицы выехала, повернув к церковной площади, большая группа высших старшин. Посреди ехал, словно на праздник, польный гетман, нисколько не опечаленный войной, тысячами трупов, дикой резней. Он улыбался в ответ на многочисленные поздравления сопровождающих его шляхтичей. Потоцкий не скрывал
166

своего полного удовлетворения победой.
Встретился Зиновий с польным гетманом в корсунском старостве.
- Мы не сомневались в мудрости пана генерального писаря реестрового казачества! – покровительственно произнес Потоцкий, обращаясь к Хмельницкому. – И были
уверены, что вы вовремя прибудете сюда, хотя только вчера послали в Киев гонцов за вами.
Радушие, с которым Николай Потоцкий встретил Зиновия, не могло усыпить его бдительности. Для приличия он поздравил польного гетмана с победой, но в застывшей улыбке ученика львовских иезуитов таилось нечто совсем не похожее на восхищение победой королевских войск.


XXV

В тесном зале корсунского староства, возвышавшегося над крутыми водопадами Роси, становилось душно при настежь открытых дверях. Здесь было много старшин казачьих войск. Многие из них поглядывали на грустного и бледного от волнения Зиновия Хмельницкого. Неужели ему удалось убедить польного гетмана и добиться его согласия подписать с казаками мир. Вот именно поэтому они и пошли на позорную капитуляцию.
Он сидел, как и когда-то, подстриженный по-бурсацки, и в который раз уже перечитывал про себя позорный для казаков документ. Сам гетман подал ему эти три исписанные страницы: при этом гетман переглянулся с Адамом Киселем. Зиновий догадался, что документ был составлен этим ловким украинским шляхтичем. Этот истинно православный пан постепенно становился для Польской Короны единственным представителем украинского населения и казачества, хотя никто из украинцев не давал ему таких полномочий. Это даже не Сагайдачный, который заслужил уважение казачества за свой военный талант.
- Так что же, начнем, братья... – прервал Адам Кисель, разглядывая Зиновия. – Пан писарь подпишет капитуляцию от имени полковников и всего казачества.
Зиновий сидел за столом, держа эти три листа о полной капитуляции – читал документ.
Наступила жуткая тишина. Зиновий положил пергамент на красную скатерть, словно на окровавленную плаху. Внимательно следящий за проведением всей этой процедуры Адам Кисель подал ему чернильницу и перо.
Писарь хотя и взял в руки перо и обмакнул его в чернильницу, но, вспомнив что-то, снова поднялся. Какое-то мгновение смотрел на обесславленных старшин, словно хотел убедиться: действительно ли они проклинают казачество и отрекаются от него, от самих себя, от отцовских заветов, от священной борьбы за свободу народа.
- Эту написанную кровью обездоленного казачества тяжкую присягу действительно подпишу я, доверенный его величества пана короля и признанный вами писарь королевского войска реестровых казаков, - медленно произнес Зиновий. – Написана она в полном согласии и зачитана на раде старшин и казаков под Боровицей в канун Рождества года Божьего 1637-го. - Потом быстро сел и размашисто вывел: “Богдан
167

Хмельницкий, войсковой писарь, именем всего войска его королевского величества скрепляю казацкой печатью и собственной рукой”.
И отошел от стола, не глядя ни на кого. Адам Кисель схватил документ казацкого
позора и деловито протянул руку, забирая у Зиновия перо. А Зиновий стоял, переживая позор казаков, но веря в великую силу своего народа.


XXVI

Прибывший из Украины Потоцкий был желанным гостем Канецпольского. Коронный гетман пригласил гостей к обеденному столу, любезно предложил Потоцкому кресло, стоявшее рядом со своим, обложенным подушками. Вишневский ради такого торжественного случая велел своему слуге снять с него пояс с оружием.
- Мы, воины, тоже не железные, а живые люди, уважаемые панове. И я приехал сюда отдохнуть, подписав с казаками последнюю ординацию (соглашение). Своему брату Станиславу поручил закончить усмирение холопов на Приднепровье, - заговорил Николай Потоцкий.
- Кажется, подписанием соглашения будто бы закончено и усмирение, уважаемый пан польный гетман? – удивленно произнес казначей Лещинский.
- Нет, нам удалось только сломить упорство взбунтовавшихся приднепровских холопов, уважаемый пан казначей. Усмирение будет продолжаться. Дай-то Бог, чтобы мы справились с ними  в течение года! – поправил гетман Лещинского.
- Погодите, панове. Как это – только сломлено?.. Ведь вы уже подписали такое соглашение с казачеством! Сам пан Хмельницкий, самый умный, способнейший из казаков, подписал эту хартию...
- Уважаемый пан коронный гетман, может быть, нам придется еще и не одну хартию подписывать! Этот возвеличенный королем писарь Хмельницкий действительно подписал ординацию. Но, подписывая ее, смотрел волком. Я вынужден был отстранить его от должности войскового писаря.
Удивленный Канецпольский пригубил бокал и поставил его на стол. Ведь он нездоров! А, может быть, рисуется перед гостями, особенно перед польным гетманом? Потоцкий не последовал его примеру. Он отдал должное этому божественному напитку.
- Пан Николай может еще и отменить свое решение в отношении Хмельницкого! Очевидно, сможет! – с ударением произнес Канецпольский.
- О нет, уважаемый пан коронный! Этот холоп и сам не возражал, чтобы его направили в Чигиринский казачий полк.
- Полковником или писарем:
- Я назначил Хмельницкого сотником вместо Сидора Пешты. А этого способного и преданного нам казака назначил полковым, есаулом! Писарем у чигиринских казаков и впредь будет пан Чаплинский, ваша милость пан коронный гетман.
Канецпольский посмотрел на польного гетмана. Как быть с королем, который присвоил Зиновию звание, дал должность, а рекомендовал он, коронный гетман.
- Не случайно же пошла молва: где пройдет по Украине пан польный гетман со
168

своими войсками, там лишь крапива густо прорастет.
- Какая разница, панове – казачьи, холопские... Все украинцы бунтовщики, ненавидящие Корону! Десятки тысяч холопского быдла вон уже взялись за оружие,
уважаемый пан коронный гетман. Десятки тысяч только на Приднепровье! А в воеводствах числится в реестрах только восемь тысяч казаков.
- Пану Николаю не мешало бы подумать об этом, и учесть реальную обстановку. Десятки тысяч! Против меча, занесенного над Украиной, подпишется все посполитство! Задумался ли над этим пан польный гетман? А закончится ли это только восстанием на Приднепровье? А не будет казаков, что будем делать с турками? На охотника и зверь прибежал. - Вдруг отворилась дверь, и в гостиную вбежал встревоженный джура, прерывая речь коронного гетмана.
- Что случилось? – спросил Канецпольский.
- Гонец, ваша милость, гонец из Каменца. Снова турки напали!.. Население Подольщины, рассказывает гонец, уже несколько дней отбивается от нападения турок...
- Отбились? – спросил хозяин, вставая с кресла.
- Гонец говорит, что уложили несколько сотен турок. Отогнали их за Днепр. Говорят, что крестьянами руководил очень умный вожак, Кривоносом называют его, он недавно вернулся из-за Дуная, где воевал. Людей немало собралось под его началом.
Канецпольский ударил рукой по столу, так что зазвенела посуда. Всем стало ясно, что это ответ без слов, но ответ на действия польного гетмана по Украине.
- Вот и вернулся Максим Кривонос!.. – единственный отреагировал джура на удар по столу рукой коронного гетмана.


XXVII

В Варшаве король проводил очередной сбор по поводу нападения турок на Каменец. На совещании был и Хмельницкий. Канецпольский после приема у короля ехал в Киев вместе с Хмельницким и с почетной казацкой депутацией.
Канецпольский хотел, во что бы то ни стало, помирить Хмельницкого с Николаем Потоцким.
В разговоре с Хмельницким в пути снова и снова возвращались к острым проблемам Речи Посполитой.
Поздним осенним вечером в Киеве коронный гетман Речи Посполитой Станислав Канецпольский вместе с польным гетманом Потоцким уговорили Зиновия Хмельницкого отправиться в Каменец. На Подольщине может народ взбунтоваться, больно сильный появился там бунтовщик Кривонос. Очевидно, где-то там и скрывается. Но ни один из гонцов пана Потоцкого не мог напасть на его след. Сейчас во главе взбунтовавшихся разбойников стоит какой-то Вовчур, часть же бунтовщиков скрывается в лесах и хуторах.
Хмельницкий согласился.
Поздней осенью, в бабье лето, Зиновий Хмельницкий приехал в Каменец. С ним было только его двое джур и его помощник Карпо.
Оставив джур с лошадьми во дворе корчмы, пошел в город, чтобы послушать, что
169

говорят, присмотреться. Однако никаких следов действия отряда Максима Кривоноса было не найти.
На берегу реки Днестр помощник Зиновия Карпо разговорился с рыбаком, который
был в отряде Кривоноса и участвовал в последнем бою с турками.
То ли по привычке, а, может, и вполне сознательно, Карпо положил руку на плечо рыбака.
- Мой казацкий сотник, с которым мы приехали сюда – старый и верный побратим Максима Кривоноса. Прослышали мы, что он ходил за Днестр, отбивая нападение турок, вот и приехали из Чигирина... – сказал Карпо.
- Из самого Чигирина?
- А где же быть лучшим побратимам и друзьям Кривоноса? Теперь вот ищем, словно ветра в поле.
- Нет, - превозмогая себя, - сказал рыбак. – Не слыхали мы тут о таком. А как зовут того побратима из Чигирина?
- Зиновий. Зиновий Хмельницкий.
- Не тот ли Хмельницкий, что когда-то был конюшим у панов Потоцких? Помнят его у нас.
- Он же, он. Был конюшим, был и писарем у них. – Карпо ушел, не ожидая ответа.


XXVIII

Так и не удалось Зиновию Хмельницкому выполнить в Каменце поручение гетманов. Так и не обнаружил он там Максима Кривоноса. Да если б и нашел, не выдал бы его гетманам.
Большой отряд дворцовой охраны Потоцкого сопровождал Хмельницкого далеко за пределы города. На опушке леса Хмельницкий любезно распрощался с сопровождавшими его дворовыми Потоцкого.
- Просим пана полковника успокоить панов гетманов. Пан Кривонос никакого зла панству не причиняет. И, кажется, ушел за Днестр, в Молдавию, - говорили Зиновию сопровождавшие.
Уже на первом повороте с Кучманского шляха навстречу Хмельницкому из чащи вышли несколько пеших, но хорошо вооруженных казаков.
- Здравствуй пан Зиновий! – еще издали радостно приветствовали его казаки.
Из леса выехали еще около десятка казаков. Впереди на породистом коне ехал побратим Кривоноса, Юрко Вовчур.
- Только сегодня мы узнали о том, что пан Зиновий хочет встретиться с Максимом... – приветливо сказал Вовчур.
Юрко Вовчур предложил Хмельницкому заехать в лесное село. Там в корчме пообедать и заодно поговорить. Зиновий не отказался.
- Сначала пообедаем, а потом и будет встреча с Максимом, - проговорил Вовчур, входя в корчму.
- А долго ждать?
170

- Та далековато он живет от этого села.
Не успели усесться за стол, как вдруг вошел с роскошной бородою и усами
Максим Кривонос. Беглым взглядом окинул присутствующих, словно искал кого-то.
Увидел Зиновия. Обеими руками растолкал окружавших его людей.
- Все-таки мы встретились с тобой, Максим, брат мой! – прошептал Зиновий над ушами Максима, словно таясь.
Обнялись, прижались друг к другу головами. Трижды крест-накрест поцеловались.
А корчма уже была заполнена людьми до отказа. Двое казаков из отряда Вовчура стали в дверях и выпускали теперь не всех.
- Рассказывать, Зиновий, зачем ты здесь, не нужно. Я знаю, что тебя гетманы послали, чтобы ты мне передал, чтобы я покинул нашу землю, шел воевать в Европу. Навоевался на чужбине, останусь теперь воевать дома, - заговорил Кривонос.
Когда Зиновий, наскоро перекусив, вошел вместе с Кривоносом во двор, народ зашумел. Послышались голоса:
- Хотим слушать пана Хмельницкого!
- Да разве я вам наставник? О чем говорить?.. Не о поднятии же зяби, кругом все запорошено снегом. И не о корчевке пней... Вы сделали большое дело, отбили нападение турок, не позволили взять себя в ясырь. И я, поверенный коронного гетмана, посланный сюда, горжусь вами!
Затем речь держал и Максим Кривонос. Закончил он просьбой:
-... А теперь по лесным тропам разойдемся по домам. Берегите себя, своих старшин на хуторах, а мы всегда начеку!






















171


Глава   восьмая

I

В суботовском хуторе Хмельницкого шумно праздновали новые крестины. У них родился второй сын. Только вот роженица до сих пор еще оставалась в постели, вызывая тревогу у родных. Тяжелые роды измучили, обессилили немолодую уже женщину. Целую неделю пролежала она в тяжелой послеродовой горячке и, лишь придя в сознание, узнала, что родила сына.
- Мальчика привел Господь Бог от тебя, Ганна. Будь здорова, доченька! – сказала совсем уже состарившаяся Мелашка, когда та открыла глаза.
- А кормите вы его?.. – забеспокоилась Ганна, с трудом поворачивая тяжелую голову.
- А как же, Бог с тобой! Соседка, молочной породы молодица, и своего, и нашего кормит.
Зиновий был рад рождению второго сына. Тимоше уже пошел восьмой год, а рос он один в окружении девочек. Он тяжело переболел оспой, мать глубоко переживала за сына, оставшегося на всю жизнь с оспенным лицом.
Хмельницкий устраивал пышные крестины, послал гонцов по всем знакомым, даже в Киев. Готовились устроить крестины, как подобает казацкому старшине.
Для ухаживания за ребенком взяли в дом девушку лет пятнадцати, сирота, отец был у нее, то ли шляхтич, то ли поляк. Но мать у нее шляхтянка, несколько лет тому назад скончалась.
- Можно ли доверять такого малыша нашей воспитательнице Гелене? – спрашивал Зиновий Мелашку.
- Дивчине, слава Богу, уже за пятнадцать минуло. Таким только и нянчить детей.
Крестины – это настоящее событие, большой праздник в семье. Отец хотел широко отметить рождение сына, не считался с затратами. Из-за болезни жены отложили крестины сына уже на целую неделю. Злые языки начали говорить о безбожии отца, и даже намекать на его магометанство.
Зиновий нетерпеливо выходил во двор, открывал ворота, чтобы посмотреть на улицу, не едут ли от батюшки кумовья с его вторым сыном. Друг детства Зиновия Станислав Кричевский попросился в крестные отцы и повез крестить младенца. Священник назвал мальчика Юрием... в честь Георгия Победоносца.
СтаниславКричевский... Как это было? Вспоминаются первые встречи в киевской бурсе. А где сейчас еще один соученик, бурсак Иван Выговский? Кажется, работает в киевском старостве, выслуживаясь перед польской шляхтой. Станислав Кричевский дослужился у них до полковника казачьего Чигиринского полка. Присмирел и привередливый полковой есаул Сидор Пешта, ставший полковником по воле гетмана Потоцкого.


172


II

Адам Кисель через своего нарочного сообщил Зиновию Хмельницкому о дне осмотра крепости Кодак (после ее восстановления) на Днепре коронным гетманом, который пригласил и его на это торжество.
Чигиринские казаки глубоко переживали, узнав о намерении польских шляхтичей уничтожить Запорожскую Сечь. Поэтому Зиновий Хмельницкий не удивился, когда казаки откровенно в присутствии его и полкового есаула называли Казацкую крепость собачьей конурой, построенной для сторожевых псов, которые будут преграждать путь к морю.
Перед поездкой в крепость Зиновий заехал в полковую канцелярию в Чигирин. В просторном дворе полка у привязей уже стояло несколько оседланных коней. Ему бросилось в глаза покрытое мхом и плесенью старое корыто у колодца. И он стал присматриваться, не стоит ли низкорослый, гривастый конь... И увидел посреди двора карету, запряженную четверкой лошадей.
Из полковой канцелярии вышел полковник Кричевский и черниговский подкомарий, придворный советник Адам Кисель. Кисель был такой же подтянутый, подвижный, как и прежде. Высоко держал голову, даже шея стала длиннее. Взгляд у него был уверенный, властный.
Следом за Киселем толпой вышли и другие чины полкового “отродья”, как про себя называл их Зиновий. Впереди шел высокий и какой-то нескладный увалень, не по возрасту подвижный полковой есаул Сидор Пешта. За ним следовал кряжистый, такой же юркий шляхтич Данило Чаплинский. Должность писаря в полку не отягощала его. Но в ней он видел свою великую миссию, возложенную на него шляхтой. Мечтая стать зажиточным шляхтичем-осадником, Пешта имел алчные намерения.
- Был бы казаком, черт возьми... проше пана, давно был бы полковником! Имел бы собственный хутор, и сенокосы, и пруды...
Зиновию было приятно, что казацкие старшины ждали именно его приезда. Не слезая с коня, он поздоровался.
- Весьма рад приветствовать пана Хмельницкого, - еще издали произнес Адам Кисель.
- Я тоже рад, пан Адам.
- Со счастливым приездом и пана Зиновия, - отозвался Кричевский.
На торжествах в Кодаке вместо отсутствующего полкового гетмана Николая Потоцкого старшим был наказной гетман Станислав Потоцкий. Пан польный гетман в это время двигался со своими войсками к Черным Шляхам, чтобы предупредить опустошительные набеги турок.
- Устрашу ли турок, но этого живучего зверя изловлю! – хвастался спесивый вояка.
Станислав Потоцкий по совету брата польного полковника по-дружески собирался принять приднепровского полковника. А полковник Хмельницкий и рассчитывал именно на дружеское отношение, доверие и гостеприимство.
- Я тронут вниманием пана Станислава, оказанным мне на этих далеких,
173

бесконечных и привлекающих иллюзией человеческой свободы берегах Днепра. Сердечно приветствую пана полковника, а в вашем лице и его милость пана коронного гетмана и желаю ему доброго здоровья! – с неподдельной искренностью произнес Хмельницкий.
- Приветствую и я приднепровского пана полковника! Его милость даже сегодня вспоминал о вас. Надеюсь, пан Хмельницкий не против того, чтобы мы хотя бы в этот торжественный день вспоминали о чудесных днях нашей первой встречи в Кракове?
Зиновию льстило такое внимание к нему брата коронного гетмана. А Потоцкий по-своему понимал это. Он был уверен, что воспитанник иезуитской коллегии, хотя и остался до сих пор православным, но, живя долгое время во Львове, не мог не поддаться влиянию католицизма. И шляхтич Станислав Потоцкий открыто говорил об этом. Коронный гетман именно за то и уважал полковника Хмельницкого, что он свои мысли и разговоры никогда не связывал с религиозными убеждениями. Да и есть ли они у человека, который не пренебрег даже мусульманством, лишь бы вырваться на свободу!..
- Я рад, что встретился тогда с паном Станиславом. Ибо зародившаяся тогда дружба между нами связывает нас до сих пор. Только не хватает здесь еще одного друга нашей юности.
- Хмелевского? Пресвятая Матерь, да он же здесь со своим полком, сопровождающим пана коронного гетмана!
По приказанию наказного гетмана несколько джур бросились в разные концы широкой площади, чтобы разыскать полковника  Хмелевского.
Наконец, на территории крепости появился коронный гетман. Суетливая толпа военных окружала гетмана, точно стая черных воронов, готовая и солнце прикрыть собой, лишь бы находиться рядом с ним.
Станислав Канецпольский не повелевал, а подчинялся толпе гостей, осматривая крепость.
Зиновий вежливо посторонился, давая дорогу хозяину – победителю с его свитой. И Канецпольский заметил это. Он в нерешительности остановился и все же подошел к Хмельницкому, который поспешил первым поздороваться с гетманом.
- Искренне рад приветствовать вашу милость пана коронного гетмана, так много сделавшего для безопасности своего государства, - низко поклонившись, произнес Хмельницкий. Он не лукавил и мог прямо смотреть в глаза Канецпольскому.
- Я очень рад видеть здесь пана Хмельницкого. Прошу панов полковников осмотреть крепость и потом высказать свое мнение.
Теперь планируется нести службу по очереди полкам реестровых казаков. Первым напросился нести охранную службу пан Кисель с Черниговским полком. Этот полк прибыл сюда несколько дней тому назад, а через три-четыре месяца его заменит другой.


III

Так как Черниговский полк стоял не в крепости, а в лесу возле Днепра, полковник
Станислав Потоцкий и Зиновий Хмельницкий решили проехать к полку посмотреть на их
настроение. С ним поехал и полковник Станислав Хмелевский.
174

Они нашли полк на большой поляне, где были построены из веток несколько куреней. Из самого большого куреня вышло несколько старшин казачьего полка. Особенно внимательно присматривался к ним Зиновий. Уж слишком сухо встречали они коронных полковников и непочтительно вели себя даже по отношению к нему. Поэтому Хмельницкий так обрадовался, заметив в толпе среди казацких старшин Золотаренко. Почувствовал, как у него дух захватило. Он не был ему ни братом, ни родственником, но в его имени заключалась какая-то теплота
Вместе с полковником Золотаренко из куреня вышел молодой приземистый Иван Сирко. Он с кем-то громко спорил, то и дело оборачиваясь назад.
- Довольно, хлопцы, ведите себя пристойно, - прикрикнул на них Золотаренко. – Видите, наказной гетман пожаловал к нам в полк... Да и не один...
- Вижу, кажется, и Хмельницкий с ними. Смотри, ей-богу, он!.. – не унимался Сирко.
Золотаренко, спеша встретить королевских полковников, быстро отошел от Зиновия, бросил ему на ходу:
- Непременно побывай у запорожцев! Но только один, слышишь, один, без них!
- Что тут случилось!  - поинтересовался Зиновий.
- Все в порядке! – уде издали ответил полковник Золотаренко, учтиво кланяясь покорному гетману Хмелевскому.- Как жаль, пан наказной гетман, что нас заранее не предупредили о вашем прибытии. Мы приготовили бы настоящую гетманскую уху.
Старшины окружили Потоцкого и Хмелевского таким вниманием, что они забыли о Зиновии.
- Сирко, спустись с полковником Хмелевским к Днепру, пошли казаков рыбы достать у запорожцев. Да сами не задерживайтесь!.. А, может быть, пану Хмельницкому неинтересно встречаться с запорожцами. Они скучают немного, готовятся вместе с донскими казаками отвоевывать у турок Азов для московского царя. А вашего брата казачьих полковников ругают при всяком удобном случае...
Зиновий понял Золотаренко с полуслова. Он отправился с Сирко к Днепру.
По пути к Днепру Зиновий спросил Сирко:
- Кого же из запорожцев мне нужно повидать, Иван? На что это вы все так предусмотрительно намекаете?
- А неужели тебе, уважаемому коронным гетманом казацкому полковнику, неинтересно встретиться с запорожцами? Кажется, и Назрулла туда должен приехать. Донские казаки что-то затевают с Азовом и запорожцев подговаривают.
Ехали они по нехоженым тропам вдоль берега. Вдруг за непредвиденным поворотом крутого берега Зиновий увидел несколько десятков казачьих челнов в устье, привязанных длинным канатом к столбу. Некоторые казаки что-то делали возле челнов, другие сидели на берегу, а несколько человек голыми в холодной воде тащили рыбацкую сеть.
Кое-кто из запорожцев сразу узнали Зиновия, но встречали его не так торжественно, как черниговские казаки. Большинство из них подчеркнуто называли его “паном полковником”, поздравили с приездом на Сечь. О том, что коронный гетман
только его пригласил на торжественное открытие Казацкой крепости, запорожцы уже

175

знали.
Из-за скалы навстречу Зиновию и Серко вышла группа запорожцев. Многие из них были без рубах, в одних широких шароварах на турецкий манер. Осенняя прохлада не страшила их загорелые тела, с бритыми головами и свисающими оселедцами.
Зиновий не прислушивался к тому, о чем они говорили. Но когда он увидел среди них издалека казавшегося еще более загорелым Богуна, не удержался и пошел навстречу.
- Вот чудаки!.. Осень на дворе, а они в одних шароварах!..
- Как видишь, не один Богун щадит материнскую рубаху. Солнце пока что одевает и обогревает казаков.
Вместе с казаками шел и Максим Кривонос. Он, как и все, был без шапки, но в легком подольском жупане, наброшенном на голое тело. Полы его жупана распахнулись, оголилась могучая грудь, заросшая густыми с проседью волосами. Ростом он казался ниже Зиновия, но был дороднее его и могуществен, как дуб. Кривонос и сопровождавшие его казаки были вооружены саблями, а у некоторых за поясами торчали пистоли.
Максим еще издали заметил Зиновия, приосанился и поднял вверх свою большую правую руку, дружески приветствуя его. Левая рука у него, как у окружавших его казаков, лежала на рукоятке сабли.
Кривонос спешил навстречу Зиновию, но не произнес ни слова. Условия конспирации приучили казака быть осторожным. Польный гетман Николай Потоцкий отдал приказ о поимке Максима Кривоноса.


IV

Над крутым лесистым берегом шумного Днепра, объединенные общими целями, казаки собрались, чтобы после дружеской короткой встречи попрощаться с Зиновием Хмельницким. Кто-то из казаков сообщил, что Золотаренко уже сварил уху из свежей рыбы. Зиновий подумал, что Станислав Потоцкий может обратить внимание на его долгое отсутствие и пошлет за ним гонца, чтобы засветло приехать на казацкое торжество.
Кривонос многозначительным кивком указал на молодого, такого же, как и сам, широкоплечего запорожца. Не по летам серьезный казак, молча сел рядом с Кривоносом, свесив ноги с кручи. Обвалившаяся земля посыпалась вниз, а он даже не шелохнулся. Только посмотрел под ноги и слегка улыбнулся пристально смотревшему на него Зиновию.
- Не свалюсь, - заверил он Зиновия. Именно к нему он внимательно присматривался и прислушивался.
- Ну, как, ты сразу узнал отца? – спросил Зиновий.
- Трудно было узнать его. Мать говорила – горбоносый, сильный. Я ведь впервые вижу его, - смущенно ответил сын Кривоноса.
- Лучше я тебе расскажу, - вмешался в их разговор Максим. – Разыскали его казаки на острове среди тысяч таких же горячих, как и он. Отец, говорят ему, приехал, тебя ищет. А он, нисколько не задумавшись, спрашивает: “Максим Кривонос?.. ”Получается, думаю
себе, таки мой сын, матери его лучше знать... Ну, а теперь за эти три дня привыкли друг к
176

другу. Чувствую – моя кровь, да и духом моим дышит.
- Так может быть, хочет и называться Кривоносом?
- Конечно, так надо бы. Но стоит ли? За голову Кривоноса Потоцкий обещает уплатить королевские злотые! Поэтому я и не советую ему говорить, чей он сын. Не время еще!
- Так ты уже совсем осел на Сечи или как? – тихо спросил Зиновий.
- Нет... – резко оборвал его Кривонос.
Вдруг из лесу донесся конский топот и голоса казаков. Запорожцы вскочили на ноги, схватились за сабли, плотным кольцом окружив Кривоноса. Поднялся и Зиновий, а за ним – Кривонос. Николай Подгорский почтительно поддержал отца под руку, помог ему подняться.
- Ну... вот тебе, Зиновий, и мой ответ, - проговорил Кривонос. – Проклятые королевские псы все-таки пронюхали. Ты, Николай, оставайся с казаками, будь здоров. Прощай и ты, брат. Спасибо за дружескую встречу... Хлопцы! Это по мою душу прискакали шляхтичи. Остановите их здесь, если не словом, так по нашему казацкому обычаю. Развлекайте их, занимайте разговорами, а обо мне не беспокойтесь! Дмитро, Кузьма, Данило, прыгайте с кручи первыми. Я следом за вами... - Кривонос еще раз обнял Зиновия, сжав его, как клещами. Прощаясь, шептал ему на ухо: - Что сказать шляхте, сам знаешь. Можешь не скрывать, что виделся со мной. Имей в виду сам, да и людям, кому следует, передай: “Кривонос на Подолье собирает свое войско. Это будет последняя его схватка со шляхтой! Или верну свободу нашему народу, или погибну в борьбе за нее”.
По-отцовски похлопал сына по плечу и прыгнул с крутого берега Днепра следом за своими отчаянными друзьями.
- Э-э-эй! – крикнул Зиновий. – Давай сядем, как сидели, и я вам расскажу что-нибудь. Мы должны задержать тут гусар. Говорить с ними буду я, мне не впервые...
Гусары не заставили себя долго ждать. Они окружили запорожцев. Вместе с гусарами прискакал и Станислав Потоцкий. Они летели, словно бешеные, и запорожцы, окружавшие Зиновия, едва успели вскочить на ноги. Потоцкий соскочил с коня, стал осматривать лесные заросли.
- Прошу прощения, пан Зиновий. Но, кроме дружеских чувств, у меня есть еще и обязанности наказного! – сдерживая волнение, сказал он.
- Неужели за мной прибыл, уважаемый пан Станислав? Что-нибудь случилось, или может быть, Кривоноса ищет пан наказной? – спокойным, дружеским тоном спросил Хмельницкий.
- Да, пан полковник, ищем Кривоноса. Только что к коронному гетману на Кодак прискакал гонец от пана польного гетмана с Подолья. Наши доброжелатели донесли пану Николаю, что этот разбойник сейчас находится у запорожцев. А они тут на своих чайках!
- Все сходится, мне вот казаки тоже сказали, что он был здесь, искал своего сына.
- Говорят, что у его сына другая фамилия.
- Вполне естественно, ведь Кривонос не был женат. Если какая-нибудь несчастная женщина и родила от него ребенка, так, наверное, не захотела назвать его именем.
- Так что же это вы, казаки, прячете преступника? – обратился наказной гетман
Потоцкий к запорожцам, ничего не ответив Зиновию.

177

Собираясь покидать запорожцев, Зиновий обратился к казакам:
- Пан наказной гетман несет тут государственную службу. Он приехал сюда и, естественно, должен был спросить о преступнике. Если еще приедет к вам наш побратим Максим Кривонос, посоветуйте ему, чтобы он не рисковал жизнью.


V

Зиновий тяготился своей жизнью. Еще зимой он почувствовал, что ему осточертели ежедневные поездки из Суботово в Чигирин. Назначение его, полковника, командиром сотни расценивал, как наказание. А за что наказали – как ни ломал себе голову, не знал. Зиновий приехал из полка раньше, чем обычно, передал коня конюху, но в дом не пошел. У него умерла его мать. Соседи положили ее в гроб, они и похоронили. Ни Зиновий, ни второй ее сын Григорий не застали мать живой.
Он ходил по саду и думал об этой смерти. К нему подошел Карпо и остановился перед ним.
- Земля вертится! - сказал Карпо Зиновию. - Вот еще одна новость у нас.
- Знаю, Карпо. Чаплинского назначили чигиринским подстаростой. Добился своего по милости Николая Потоцкого! Рано оперился! Полезла вошь за воротник.
Карпо усмехнулся, подошел ближе к Зиновию.
- Острянина убили свои же взбунтовавшиеся казаки.
Зиновий встрепенулся.
- И Острянина? Это на московской земле?
- Да, где-то там. Сразу после того, как он вернулся от царя с подарками для казаков и себя. Свои же казаки, переселенцы, взбунтовались на новом месте и убили. У казаков все шиворот-навыворот получается. Взбунтовались и... снова целыми группами возвращаются на Днепр.
Пораженный новостью, Зиновий руками поднял саблю и изо всей силы ударил ею о колено. Затем положил руку Карпу на плечо. Чувствовалось, что в груди у него кипел гнев, но он старался сдержать себя. И пошли вдвоем между деревьями старого сада, на которых от весенних соков набухали почки.
На дорожке их поджидала Ганна, рядом с ней стояли челядинцы. Ослабленная от непосильного труда, жена в последние годы все время болеет и теперь больше не встречает его приветливой улыбкой. А как нужна ему сейчас женская улыбка! Поравнявшись с Ганной, Зиновий сказал:
- Хватит, наказаковался. Ноги моей больше не будет в полку. Принимаюсь теперь за хозяйство, хозяйка моя. Куда это на самом деле годится, черт возьми! Моя хозяюшка превратилась в батрачку... Детьми некогда заниматься, уму-разуму их учить. И все это ложится на слабые плечи жены, - старался он разбудить ее женские чувства. – Вот и сломал отцовскую саблю о грушевый пень. А теперь засучу рукава и...  за дело.
- Да что ты, Зиновий! Вон к тебе люди приехали, кажется, из самой Варшавы. Вот и
пришла сказать тебе, - произнесла она, не как прислуга, а как любимая жена, пропустив
мимо ушей то, что говорил заботливый муж.
178


VI

- Где гости? – спросил Зиновий жену.
- В доме, - ответила жена.
Зиновий вошел в дом и в первую очередь увидел своего бурсацкого друга Кричевского.
- Казацкий привет, уважаемый гетман! – произнес Зиновий.
Со скамьи, стоявшей у двери, поднялся молодой сотник Чигиринского полка Федор Вешняк. Он по-казацки выпрямился и указал рукой на незнакомого Зиновию седого пана в дорогом одеянии королевского окружения. Холеный шляхтич почтенных лет, казалось, впервые надел эту щегольскую форму. Он важно, как подобает важному посланнику, но и без излишней здесь, на далекой окраине, шляхетской надменности поднялся со скамьи.
- Это уважаемый подканцлер Речи Посполитой пан Радзиевский, который прибыл к вам вместе со своим сыном как посол от самого короля, - представил его Вешняк.
- Я рад приветствовать желаемого гостя и весь к услугам вашей милости пана подканцлера.
- Его величество король не одобрил странного назначения пана полковника Хмельницкого на должность сотника Чигиринского полка. Сейчас король с согласия коронного гетмана поручит вам, полковник, очень важное дело по подготовке к походу против турок. А пока что пан полковник будет находиться в не афишированном звании генерального есаула реестровых казаков.
Радзиевский вытащил из кожаного кошелька, торчавшего за поясом, вчетверо сложенный королевский указ.
- Это указ, уважаемый пан Хмельницкий, его величество король Владислав приказал вручить вам непременно в присутствии полковника полка, который  по злой иронии судьбы, надо сказать, должен был выполнять обязанности сотника и является одним из способнейших казацких старшин страны.
Поздравил Зиновия и Станислав Кричевский.
Зиновий пригласил гостей к столу.


VII

Король уже несколько лет готовится к войне с турками, настойчиво поднимая воинственный дух жолнеров, сосредотачивая их вокруг Львова, привлекая и казаков.
Поэтому несколько раз приглашают Зиновия Хмельницкого в Варшаву. Он тоже выезжает в казачьи полки. Казаки, не вписанные в реестры, объединились в отряды, извлекая из тайников припрятанное оружие. Жители Киевщины и Белоцерковщины ничего не знали о той роли, которую должен сыграть превознесенный королем
Хмельницкий в этом походе. А он должен был подготовить казаков к войне с турками.
Король Владислав много лет мечтал о том, чтобы отомстить Турции за поражение,

179

которое нанесла под Цецерой Польша, избавить страну от выплаты позорной для поляков ежегодной дани султану. Однако знатная шляхта не поддержала короля Владислава, а, наоборот, выступила против него, заискивая и лживо унижаясь перед султаном.
Именно теперь, когда с годами ухудшилось здоровье Владислава, сейм категорически отказался объявить войну мусульманам. Шляхта своим решением просто запретила королю даже думать о войне с Турцией.
А что ему делать теперь с пятнадцатью тысячами жолнеров, сосредоточенных возле Львова? Они поверили королю, потому что сами, как и он, ненавидели жестоких турок. А что он скажет теперь казацким старшинам о походе на восток? Наконец, как он будет смотреть в глаза Хмельницкому, этому храброму и благосклонному к нему воину, который должен был возглавить этот военный поход, получив почетное звание польского гетмана?


VIII

Еще до решения сейма отказать королю в войне с Турцией, король пригласил всех старшин, полковников казачьих войск, в том числе и Хмельницкого.
Пока старшины, полковники добирались до Варшавы, состоялся сейм, и королю было отказано в начале войны.
Не вовремя заболел и сам король. Он обессиленный вынужден был лечь в постель.
- Ваше королевское величество, прибыли казацкие старшины и полковники во главе с генеральным есаулом Барабашем. Их сопровождали полковники, есаулы и сотники многих и нерегистрированных полков, готовых к походу по приказу его величества короля Речи Посполитой! – доложил вернувшийся с Украины посол Владислава Иероним Радзиевский.
В отчаянии король Владислав замахал руками, не желая встречаться с ними. Кому нужны теперь казаки, зачем вооружали жолнеров?
- Может быть, ее величеству королеве принять этих воинов? – предложил королю паж королевы.
Король согласился.
Старшины и полковники собрались в зале. Прибыла королева Мария-Людовика де Невар и заговорила на французском языке. Переводил Иероним Радзиевский.
- Ее величество королева Речи Посполитой желает всем собравшимся здесь здоровья и успеха в их благородном деле. К большому огорчению, его величество пан король Речи Посполитой сейчас болен и не сможет никого принять. И, обратившись к казакам: - ее величество пани королева Мария просит остаться здесь только рыцарей украинского казачества, панов полковников, и подойти к ней для деловой беседы.
Казаки приблизились к ней.
- Неожиданная болезнь короля не дала ему возможности получить удовольствие от
беседы со своими верными друзьями казаками. Он просил передать вам свои извинения и
вот это письмо пану генеральному есаулу. Я, как королева, должна заменить своего мужа Владислава в разговоре с казаками. Речь идет об одном и том же военном деле... –
180

заговорила она, не спеша, словно нанизывая слова, как бусы, на нить. Но, произнося слово “дело”, задумалась, словно колебалась, продолжать дальше или нет.
– Если воля его величества, вверенная в послании, переданном по его велению пану генеральному есаулу, - Зиновий указал на письмо, которое уже прятал Барабаш во внутренний карман, - мы с радостью услышали бы ее из уст вашего величества королевы Речи Посполитой.
- Мне приятно было встретиться с казаками и хочу вам сообщить по поручению короля, что войны против Крыма и Стамбула не будет... Убедить дворянский сейм Речи Посполитой в том, что турецкий султан вместе с крымским ханом являются плохими соседями нашего государства, было тяжело даже королю.
- Мы хотим, ваше величество, через вас выразить свои верноподданнические чувства его милости королю, заверить в нашей преданности и уважении к нему, - обратился Зиновий к королеве. – Просим вас быть нашим посредником и ходатаем перед ним. Пусть он разрешит увеличить реестр казаков, чтобы этим освободиться от крепостной зависимости хотя бы тем украинским воинам, которые по воле короля уже вооружились для ведения задуманной королем войны против султана.
- Полковник радует нас такой благородной защитой вооруженных казаков. А положение с вооруженными казаками, как мне кажется... – ответила королева, - не такое уж катастрофическое. Вооруженные воины, да еще такие отважные рыцари, как украинские казаки, именно сейчас очень нужны для войны в Европе. В Париже хорошо знают и ценят украинских казаков, - продолжала Мария-Людовика Ганза с чуть заметной улыбкой на устах.


IX

Уже выйдя из зала после встречи с королевой, полковники почувствовали, как ускользает у них из-под ног земная твердь, как зарождаются бурные противоречивые страсти.
- Король болеет. Шляхтичи, как во время междоусобия, прибирают государственную власть к своим рукам, - первым заговорил Барабаш.
Трудно было понять, искренне ли он говорит, сожалеет, или за этими словами скрывает истинные мысли.
Сразу после выхода из королевского дворца Хмельницкий сказал полковнику Нестеренко:
- Иван, следовало бы нам перехватить послание короля. Он, слышал я, хочет скрыть его от казаков, так как есаулы получат шляхетскую реабилитацию.
- Так Иван Барабаш, кажется, уже получил ее...
- Все это разговоры! Барабашу только обещают эту шляхетскую реабилитацию. Он ее для себя вымаливает, как нищий.
Перед возвращением Зиновия на Украину он обратился к Радзиевскому, чтобы тот
устроил ему встречу с королем.
Король дал свое согласие встретиться с Зиновием в охотничьей комнате короля.
181

На приеме у короля оказался Мартин Калиновский.
- О Боже, как хорошо, что на приеме  оказался Хмельницкий, - с необыкновенной
любезностью встретил Калиновский Зиновия.
Но, наоборот, Зиновию не хотелось, чтобы при его разговоре с королем присутствовал черниговский староста. Но изменить этого теперь уже было невозможно. Открылась дверь, и в приемную вошел король Владислав в охотничьем наряде.
- А-а! Пан черниговский староста, очевидно на свадьбу сына приглашает полковника Хмельницкого? Похвально, благородно поступаете, пан Калиновский! – улыбаясь, сказал король, подавая руки обоим, как это делают по-охотничьи, накрест.
- Да, да, ваше величество, - подтвердил Калиновский. – Пан Хмельницкий, надеюсь, окажет моей семье такую честь... Но я пришел сюда, чтобы пригласить ваше величество на наш семейный праздник! Тешу себя надеждой, что пан Владислав согласится.
- С удовольствием приеду, ведь знаменитый староста воеводства является для короля как бы членом его семьи. Разумеется, непременно приеду. – Король обратился к Зиновию: - пан Хмельницкий и расскажет нам в доме старосты о вчерашней его беседе с ее величеством королевой.
В это время открылась дверь и в приемную одетый по-домашнему, хотя и не в охотничьей одежде, встревоженный первый помощник коронного гетмана полковник Скшетуский. Король даже попятился назад, мрачнея.
- Пан краковский староста, коронный гетман Станислав Канецпольский скоропостижно скончался, ваше королевское величество, - дрожащим голосом доложил Скшетуский, в знак траура склонив голову.
Король оцепенел. Растерянно он окинул взглядом присутствующих.
- Станислав Канецпольский! Конец Польше, - тяжело вздохнул Владислав.


X

Ганна Хмельницкая своего мужа Зиновия две недели назад проводила в военный поход во Францию. Сопровождал Зиновия до Чернигова отряд суботовских казаков во главе с Карпом Полторалиха. Ганна уже несколько дней ждала возвращения отряда, время от времени выбегая за ворота.
Отряд подъехал к усадьбе Хмельницкого. Вместе с ними  приехал совсем юный, если судить по слегка пробивавшемуся светлому пушку на губах, стройный казак. Прислал его в Суботово лично Хмельницкий. Еще в Чернигове юный казак убежал от родителей и обратился к наказному атаману Зиновию Хмельницкому. Эту должность нарек ему король в связи с уходом казаков во Францию для оказания помощи французскому королю. Юный казак также просился в заморский поход. Зиновий Хмельницкий взял обеими руками юношу за плечо, улыбаясь, посоветовал, как отец:
- Единственному сыну у родителей я не советую прямо из бурсы да в поход...
- Но такой поход, во Францию! Хотелось бы повидать свет после шестилетнего обучения в бурсе, - умолял юноша.
182

- Сначала погляди на этот свет, юноша, у себя на родине... – и Зиновий умолк, о чем-то думая. – А не пошел бы, Петр, учителем к моим сыновьям? Старшему сыну уже пора за учебу браться... Ну как, Петр, договорились? Вот мои хлопцы с Карпом едут в Суботово. Поезжай и ты с ними туда. Тимоша, моя надежда подрастает! Латинскому языку его уже немного научили учителя, а вот казацкую науку постигает на улице. А ты его владеть саблей. Я уже давно ищу такого человека, как ты.
Молодого Петра Дорошенко долго уговаривать не пришлось, он сразу же согласился.
- А где же вы оставили полковника? Не у Золотаренко ли в Чернигове? – спросила Ганна с искренней простотой.
- Что вы! Да он сам нас оставил там! - восторженно воскликнул Карпо. – Не успели мы с ним встретиться, как пан наказной атаман и умчался из города! Он должен был нагнать полковника Золотаренко, потому что только с ним и с сотником Серко они должны раньше всех прибыть во Францию, к Мазарии. Там они будут встречать своих казаков.


XI

Приближалось запоздавшее в северных краях лето. Но оно продолжало радовать природу морскою молодостью.
Зиновий Хмельницкий со своим отрядом, наконец, наткнулся на приморские заставы французских войск.
- Мы идем на помощь французским войскам. Далеко ли еще до них? – поинтересовался Хмельницкий.
Граф Конде любезно прислал Хмельницкому переводчика, который должен был сопровождать его во время пребывания казацких войск во Франции. Правда, Хмельницкий знал хорошо латинский язык, мог обойтись без переводчика.
Луи де Бурбон, которому еще в молодости присвоили титул герцога Энгуенского, казалось, был создан для войны. Блестящая победа над испанцами под Рокруа сделала двадцатидвухлетнего Конде прославленным полководцем французских вооруженных сил.
Однако сам Конде не переоценивал своих успехов и открыто радовался прибытию  ему на помощь украинских казаков. Он с особым вниманием принял Хмельницкого в Париже и, провожая его во Фландрию, выделил ему в сопровождение отряд отличных карабинеров во главе с полковником и прекрасным толмачом.
Хмельницкий в таком сопровождении на позиции французских войск разговаривал с офицерами и солдатами. Однако их успокаивающие данные о ходе боевых действий не усыпили его бдительности. Ведь это война!
Он оброс бородой, несколько дней не слезая с коня, блуждая по приморским дебрям в поисках исходного рубежа для наступления казачьих войск на Дюнкерк.
После многодневных непрерывных поисков они, наконец, добрались до наскоро
сколоченных французскими саперами оборонительных сооружений, предназначенных для украинских казаков. На пригорках еще почти не было никаких фортификационных
183

укреплений, только по давно разработанной штабом схеме наскоро установлены орудия. Огневые позиции были защищены толстыми бревнами из липы и ольхи, закрепленные закопанными в землю столбами высотой в рост человека. Ни ядер, ни пороха возле пушек еще не было.
- А чем будем стрелять? – словно с упреком спросил казацкий атаман.
- У испанцев тоже отсырел порох на берегах, о чем уже известно и в Париже. Кабальерос восстанавливают взорванные нами пороховые склады в Дюнкерке. Только после этого начнут сушить свой порох.
Вскоре стало известно, что с моря к Дюнкерку подходят новые дианты испанских войск. Узнав о приближении казаков, они спешат закрепить за собой захваченный осенью Дюнкерк. Они хотели окружить и отрезать во Фландрии опасные для них казачьи войска, но запоздали. Теперь торопились встретить казаков как можно раньше в Дюнкерке. А тут проклятый порох!
Какой-то офицер, встретившись с Хмельницким, сообщил ему о том, что французское командование уже направило на морское побережье двух квартирмейстеров разыскать казацкие полки. Они должны как можно быстрее доставить их на рубеж обороны.
- Нам известно о том, что направляется сюда не только армада свежего испанского войска. Они везут к Дюнкерку конницу, закаленные в Англии пушки новейшего образца, с пистонами вместо пороховых залпов, - рассказывали французские офицеры.
Иван Серко, который был помощником у Зиновия Хмельницкого, еще из Парижа поскакал на север встречать казаков. Ему хотелось поскорее встретиться со своими земляками, помочь французским войскам, которые вели упорные бои на широком придунайском фронте против войск объединенной иезуитской коалиции юго-восточной Европы.
Днем и ночью скакали за Сирко его соотечественники-казаки. Они рады были ехать теперь по твердой земле, а не по бурному морю, мучаясь от безделья и морской болезни. Теперь настроение у казаков поднялось, они рвались в бой. Их глаза искали врага в этих заброшенных уголках Европы.
Конница во главе с полковниками Иваном Золотаренко и Мартыном Пушкаренко уже на третий день после высадки на берег двинулась длинной стройной колонной в последний перед боями марш. Им было приказано мчаться без задержки, чтобы преградив путь испанскому десанту, который  в районе Дюнкерка намеревался прорваться на широкие просторы Франции.
Хмельницкий в это время без устали, не обращая внимания на опасность, скакал по позициям, которые должны будут занять украинские казаки. Где сосредоточить полки Золотаренко и Пушкаренко, Вешняка и Пшиемского? Не лучше ли конницу Пушкаренко повести во втором эшелоне, как советовал Конде?..
Хмельницкий, командовавший двухтысячным казацким войском, встретившись для краткого разговора со своим помощником Иваном Серко, тут же снова послал его навстречу казакам. Сирко он сделал полковником-джурой не только для того, чтобы
возвысить себя в глазах французов. В чужой стране Зиновию нужен был надежный помощник, именно таким был Иван Серко, который разумно и точно выполнял волю

184

Хмельницкого, руководившего казаками в этой большой войне. Надо было торопить казаков, чтобы опередить испанцев, которые вот-вот должны были развернуть боевые знамена для наступления из-под Дюнкерка.
Граф Конде договорился с Хмельницким о том, что казаки должны отбить у испанцев Дюнкерк, направив в помощь Хмельницкому такого же молодого, как и сам, полковника Тартю с отрядом конных карабинеров.
Передовой отряд Золотаренко, словно из-под земли, выскочил навстречу Хмельницкому. Обрадовавшись встрече с казаками, Иван Серко первым прискакал поздравить Зиновия с прибытием его войска.


XII

Но казацкую конницу не пришлось вводить в бой полк за полком. При приближении с противником события развернулись иначе, чем предполагал Хмельницкий. Испанцы первые предприняли внезапное нападение. Ни у французских офицеров, ни тем более у Хмельницкого, не было еще определенных сведений об обороне Дюнкерка. Со стороны моря, вглубь побережья, испанцы сооружали линии укреплений. Когда узнали, что прибыли украинские казаки, они прекратили работу и взялись за орудия. С запада Дюнкерк был почти неприступен. Испанцам удалось заполнить морской водой два широких рва, прекратив доступ к земному валу. Это приостановило внезапное нападение на Дюнкерк конницы под командованием полковника Золотаренко.
Полковник Пшиемский возглавил самый большой по численности полк, состоявший из переяславских и подольских казаков. Он должен был двинуться с полком вдоль морского берега, чтобы завязать первый бой с врагом, привлечь его внимание, усыпить бдительность испанцев.
Однако полковник Пшиемский не вступил в бой, и перешел с левого фланга к центру, не выполнил решение совета старшин, который состоялся ночью перед боем.
Не зная причин, по которым Пшиемский не вступил в бой, Хмельницкий поменял план.
- Немедленно прорвись со своей конницей с этой стороны траншей прямо к Дюнкерку! – распорядился Хмельницкий.
- Разреши и мне, атаман! – вскрикнул находящийся рядом Юхим Беда.
- Гони, Юхим!.. А ты, Серко, остаешься тут вместо меня, держи панов комиссаров возле себя. Я должен спасать Пшиемского!
Он лишь оглянулся на своих казаков и галопом поскакал на правый фланг. Там принял бой. Пшиемский нуждался в помощи. Полк Пшиемского состоял из хорошо обученных казаков и не растерялся от неожиданного нападения противника. Именно в момент начала наступления испанцев казаки проскочили в окопы. Они их и спасли от стремительного удара вражеской конницы, а, может быть, и от позорного разгрома.
Казаки успели выстрелить из своих ружей. Одновременный залп из множества ружей, как холодная вода, охладил разгорячившихся кабальерос. Около десятка их свалилось с коней,
остальные обратились в бегство. За ними повернули и задние. Остальные всадники
185

остановились в нерешительности, кому из них первому идти на смерть от метких выстрелов казацких стрелков...
Командиры испанских войск, быстро оценив тяжелое положение конницы, немедленно бросили в бой пехоту, которая словно саранча двинулась на казацкие окопы. Но казаки воспользовались ее задержкой. Сотня за сотней они выскакивали из окопов навстречу врагу... Казаки не заметили, как их полковник при первом же появлении кабальерос выскочил из окопа и побежал назад. Может быть, Пшиемский искал более удобное место для руководства боем через связных? Но связных у него не было... А казаки тем временем ружьями, саблями преградили путь испанцам. Это был настоящий, не на жизнь, а на смерть, казацкий бой. Кололи пиками, рубили саблями. Казаки слышали крики и стоны своих, но не прислушивались к смертельным воплям врагов.
Казаки вдруг спохватились, что нет с ними  их полковника. К счастью, привычные к войнам, они сами знали, что делать дальше. Продолжался смертельный поединок, гибли казаки, но и обессиливался враг. Казаки отчаянно рубились, передвигая подразделение туда, где больше всего наседал противник.
- Бери влево, казаки! На соединение с полковником Вешняком!.. – приказал один сотник, взяв на себя командование полком вместо полковника.
Зиновий еще издали увидел, в каком положении находится полк. Обойдя стороной своих, проскочил вперед, чтобы защитить пеших казаков со стороны моря. Теперь встретились совсем иные силы – привыкшие к легким победам и уверенные в своей непобедимости испанские кабальерос и чигиринские конники Хмельницкого с французской кавалерией. Испанские кабальерос, увлекшись боем с пешими казаками и намереваясь нанести им неожиданный, уничтожающий удар,  прозевали конницу Хмельницкого.
Да и сам Зиновий Хмельницкий не плелся позади, рванулся рысью вперед, выскочил из оврага и ловким ударом первым сбил испанца с коня. Конь врага круто повернул, преградил путь Зиновию, и он, как полагалось командиру, оказался позади своей загоревшейся страстью конницы. Охваченные воинственным пылом казаки и карабинеры на полном ходу стремительно врезались в ряды противника. Испанцы не выдержали натиска казаков. Сатанинская храбрость казаков, о которой были много наслышаны еще весной, окончательно подорвала дух этого войска. Кабальерос обратились в бегство.
- За мной, на помощь полковнику Пшиемскому! – крикнул он так громко, что его услышали и казаки полка, которому они шли на выручку.
- Пшиемского нет, полковник! – откликнулся сотник подольских казаков Антон Лымарь.
- Так остановите полк, сотник, от моего имени! Враг наступает! Вон Вешняк уже ударил слева! Но и его надо остановить...
Именно в это время и появился полковник Пшиемский. Он увидел наказного атамана в момент боя и должен был оправдаться, во что бы то ни стало предупредить
страшный для него вопрос о причине отсутствия в полку во время наступления.
Казаки полка Пшиемского остановились, выясняя, кого нет среди них. Сотни
поредели.

186

- Эй, Макар, ты моложе всех, скачи к Золотаренко, приказываю ему прекратить бой! – бросил Хмельницкий одному из чигиринцев.
Испанцы первыми направили группу воинов с белыми флагами, с носилками и лопатами. Хмельницкий еще издали увидел их и приказал:
- Не трогать! Разумно поступают. Столько же выделить и наших казаков, чтобы захоронить погибших и подобрать раненых. Да белый флаг, как и у них, не забудьте поднять!.. Вот хорошо, Иван, как раз кстати пришел, - сказал он Серко. – Займись захоронением убитых, положите на возы раненых к нашей коннице. Остановите оба полка и возвращайтесь вместе с полковником ко мне на совет. Мы должны учиться у врага и в дальнейшем лучше их вести бой. Надо наши потери подсчитать, чтобы сравнить их с потерями противника. Испанцы в лучшем положении – казаки почти не оставляли их раненых. Да узнайте, нет ли гонцов от нового пополнения с Украины.


XIII

После первого боя с испанцами не только наказной атаман, но и казаки поняли, что воевать в этой далекой стране труднее, чем на Украине. Чуждая война, чуждая земля, пропадешь ни за понюх табака. Испанцы воюют иначе, чем турки и татары: они привыкли уже господствовать в этой стране. И, как разбойники, будут цепко, точно зубами, держать награбленное, захваченное чужое добро! Но самое страшное в том, что здесь уже применяют новейшее огнестрельное оружие.
- Додумались же, проклятые цыгане, прямо с каравелл бить из пушек!.. – говорил на совете старшин полковник Вешняк.
Хмельницкий на совете больше молчал, давая возможность высказаться старшинам. Пушкаренко тоже говорил о пушках на каравеллах, находившихся совсем близко от правого фланга казаков.
- Вот если бы такие пушки были у нас под Кумейками, мы не потерпели бы поражение.
- Поэтому я и советую, - сказал Золотаренко, - сосредоточить все наши силы и стремительно обрушиться на врага! Я заметил, что испанцы боятся нашей конницы, а это нам на руку. Тут нужна внезапность и боевой азарт. И, конечно, никакой пощады! Позавчера Беда набрал пленных, да “ля-ля” с ними. А они, проклятые, ружья свои портят перед тем, как поднять руки. Я приказал рубить таких без сожаления, миловать только тех, кто сдастся в плен с исправным оружием.
- Да, живые испанцы – это тоже оружие, - возразил Беда. – Мы более трехсот испанцев передали французам. Они уже не будут воевать против нас! Ясно, у них ружья, как чудо. В моей сотне многие казаки уже научились обращаться с этим оружием. Надо приказать нашим бойцам, чтобы в спешке не забывали подбирать пистоли к ружьям.
- Это правильно, брат Юхим! – поддержал Хмельницкий Беду, впервые подав голос
на этом совете казацких старшин. – Но неплохое и наше казацкое оружие – внезапным нападением. Ружья плюс внезапность, о котором мы сейчас говорили.
Неожиданный отдаленный гул боя, ружейная стрельба, как будто бы в тылу
187

противника, встревожили старшин. По побережью прокатилось эхо от выстрелов. Хмельницкий вопросительно посмотрел на полковников, сотников.
- Чья сотня, панове сотники, находится в дозоре?
- Кажется, молодого запорожского сотника ирклеевских казаков да запорожских пушкарей...
- Николая Подгорского? – предположил Зиновий и обратился к Пшиемскому: - Вы предупредили, как я приказывал, далеко не отрываться от главных сил?
- Я не успел его предупредить, спешил на совет старшин... передал приказ связным пана Беды... Казак поскакал к нему. Но Подгорский во вчерашнем бою слишком углубился в расположение противника и, вероятно, не может оторваться от наседающего противника.
Хмельницкий взмахом руки приказал джуре подать ему коня. Атаманы быстро ускакали к своим сотням. Хмельницкий оставил вместо себя наказным атаманом полковника Пшиемского, а сам помчался в ту сторону, где вел бой молодой сотник Николай Подгорский.


XIV

Молодой сотник Николай Подгорский, хотя еще не бывал в больших походах запорожцев, но уже ни один раз сражался с крымскими татарами. Война в далекой Фландрии показалась ему совсем иной. Но казаки постепенно приноравливались к ней.
После перестрелки одного дня часть казаков из отряда Подгорского снова под утро пошла в разведку – на этот раз удачно. Испанцы сладко спали. Казацкие разведчики, где во весь рост, а где и ползком, пробирались среди кустов. Казаки выкрали у сонных испанских солдат ружья и тихонько вернулись к себе еще до наступления утра. Гордились тем, что захватили несколько скорострельных ружей и что хорошо изучили оборонительные укрепления противника.
- Лафа, брат Николай! Они спят, как убитые, ей-богу, у них можно забрать не только ружья, но и пушки на каравеллах, - докладывал старший группы.
- Чтобы ты с ними делал? – удивленно спросил Подгорский. – Пушка хорошо стреляет, когда она на удобной позиции. Да и хороший пушкарь нужен.
- Иногда, Николай, лучше, когда она совсем не стреляет. А нам бы это было на руку.
- Это правда, хлопцы, лучше, чтобы она не стреляла. Хотя среди нас есть и пушкари!.. Много ли испанцев охраняют пушки?
- Но есть, конечно, на то и война. Но и нас не мало! Дорогу уже знаем.
А глаза, глаза так и горят у казака! Он с восторгом то потрясает в воздухе “одолженным ружьем”, то шепотом докладывает, как необходимо внезапно напасть.
- Хватит! Поведешь ты, Сидор! А я с ираклеевскими  казаками буду сдерживать
испанцев, что находятся с конницей слева от нас, - решил Подгорский.
Приближался рассвет. Сотня под командованием Сидора, оставив десяток казаков в
резерве, пробралась по оврагу в тыл испанского отряда, состоявшего из моряков и
188

кондотьеров. Отряд испанцев получил подкрепление в составе двух десятков конников. Они должны были удерживать участок обороны. Их кони под присмотром нескольких кавалеристов паслись на лугу, остальные кавалеристы спали.
- Впереди лошади! – шепотом сообщил Белоконь.
- Возьми запорожцев... - разрешил Сидор.
- Всех?
- Хотя бы и всех. Мне хватит ираклеевских казаков.
Первый выстрел раздался со стороны луга, где паслись кони испанцев.
Подгорский рассеял ираклеевских казаков по оврагу, вмиг отрезав испанцев от лошадей. Дальше ираклеевские казаки действовали саблями, пиками.
Рассветало, когда стрельба послышалась у самого моря. Сотник прислушался к этой стрельбе и к крикам людей.
- Не наши кричат? – махнул рукой. - Нет, это испанцы орут, леший бы их взял. Ираклеевцы! Драться, как за родную землю, слышите! Бейте их, проклятых, беспощадно, покуда не опомнились, руби – и наутек!
Сам, размахивая саблей, первым ворвался во встревоженный муравейник захваченного врасплох противника.
Запорожцы Белоконя за несколько минут уже сидели верхом на конях.
Испанцы неохотно отдавали казакам лошадей, тем паче, что к седлам некоторых из них было прикреплено оружие. И теперь уже на конях, размахивая саблями, казаки двинулись к морю. Ни прибрежная охрана, ни часовые у пушек не ожидали нападения. Лишь услышав топот лошадей, и увидев, как летели головы у стоявших часовых, пушкари побросали свои орудия и разбежались, стрелять по отдельным казакам из пушек бессмысленно.


XV

Хмельницкий еще на заре побывал в каждом полку казаков. Рассказал старшинам и казакам о беспримерном подвиге сотника Подгорского. В этот день двоих коней джуры сменили Хмельницкому, несколько раз почти силой вытаскивали его из опасной сечи – ведь он был наказным атаманом храбрых украинских воинов, сражавшихся далеко от своей родины.
К полдню казацкие войска продвинулись вперед на пятнадцать миль, приблизивших их к Дюнкерку. Взяли в плен более тысячи испанцев, которых на поляне в лесу окружили казаки Юхима Беды.
Перепуганные испанцы падали на колени, в отчаянии молились своему ангелу-хранителю: “Спаси и помилуй!” – думая теперь только о спасении души.
От Пшиемского к Хмельницкому прибыл связной.
- Пан полковник Пшиемский велел передать вам о том, что чем-то встревожен пан
Конде и из Парижа курьеров к нам прислал. Сам следом за ними к нам отправился.
Хмельницкий подозвал к себе полковника Беду:
- Сам Конде решил посетить нас? Оставляю тебя тут для связи, полковник. Сотню
189

поручи толковому казаку, пленных надо доставить живыми.
- Но как их доставить, пан Хмельницкий?
- Как полагается! Сам поговори со всеми полковниками. Ивана Сирко, этого способного полковника, назначаю наказным нашего войска. Бой надо продолжать до тех пор, покуда враг будет сопротивляться. Но если побегут с поля боя, не надо преследовать их. Приближается вечер. Пленных своих пускай казаки направляют навстречу нам. Ну, ни пуха, ни пера, Юхим! Что-то мне, как снег на голову, этот неожиданный приезд графа Конде.


XV

Хмельницкий качнулся в седле, протягивая руку Беде на прощанье.
- Да, Юхим, передай полковникам, что с Украины к нам движется полк казаков под командованием Назруллы.
В сопровождении многочисленной свиты из полковников и джур, поскакал в свой штаб. К Конде Луи де Бурбон прибыл туда раньше его. Приехал граф в сопровождении лишь одного полковника-адъютанта и двух десятков гусар.
Главнокомандующий французских вооруженных сил, Конде, первым заметил приближение Хмельницкого, когда тот выскочил из леса на поляну. В тот же миг он поднял руку, останавливая полковника Пшиемского. И сам двинулся навстречу Хмельницкому.
Хмельницкий соскочил с коня.
- Искреннее уважение пану великому гетману могучих вооруженных сил французского народа! – непривычно для уха француза прозвучало эта пышное, но искреннее приветствие наказного атамана казачьего войска.
Граф улыбнулся и выкрикнул в ответ:
- Салют мосье Хмельницкий! Прекрасно воюете, господа! В Париже стало известно о поражении казаков в первых сражениях с испанцами.
Еще не успели они разговориться, как в этот момент из леса донесся беспрерывный шум, а вскоре показались и первые пленные. Их сопровождали вытянувшиеся в цепочку казаки Юхима Беды с саблями наголо.
- Прошу господина графа назначить старшего для принятия от нас пленных, - сказал довольный Хмельницкий. – Других трофеев наши казаки пока что не берут.
Совещание граф Конде проводил в палатке Пшиемского. Слово имел каждый из присутствующих на совете. Хмельницкий молчал, он с минуты на минуту ждал гонцов с докладом о прибытии полка под командованием Назруллы.
Поздно вечером граф Конде устроил ужин в глубоком лесу, по-походному, в шатре, а не во дворце. Это не помешало ему быть приятным. Конде просил рассказать о
бое, в котором взяли такую массу пленных. Испанский пленный офицер охотно согласился рассказать об этом бое, как его оценивал побежденный воин.


190


XVII

Около полуночи граф пожелал поговорить с Хмельницким с глазу на глаз.
- Двум военачальникам  на поле брани всегда есть о чем поговорить наедине, без свидетелей! – произнес он, словно оправдываясь перед полковниками и сотниками, которым предлагалось оставить этот гостеприимный шатер.
- Прошу пана Пшиемского позаботиться о создании соответствующих условий для беседы с его светлостью. Но если прибудет гонец от казаков с Украины, немедленно приведите к нам! – сказал Хмельницкий полковнику Пшиемскому.
Граф Конде поднялся, проводил полковника Пшиемского до выхода из шатра. Затем он убедился в том, что они с Хмельницким остались одни. Это придавало беседе еще большую таинственность и разжигало любопытство не только командующих.
- По донесениям из Варшавы... – начал Конде, пристально посмотрев в глаза собеседнику, словно он требовал от него согласия на этот секретный разговор, очевидно, не только о войне здесь во Фландрии.
- Если это донесение исходит от ее величества госпожи королевы... – начал догадываться Хмельницкий.
- О нет! Мария-Людовика – это не та лошадь, на которой можно добыть себе славу.
Конде залился молодецким смехом. Взял графин и снова налил вина Хмельницкому и себе.
- Королева, правда, большая любительница интриг. Она не жалеет для этого ни денег, ни своего имени!.. Ее замужество говорит об этом. Однако из ее писем нам известно о том, что украинское казачество недовольно своей судьбой, жестокой пацификацией войсками Потоцкого.
- Не скрою, коль уж заговорили об этом, что не только казачество и весь украинский народ не простит польской шляхте, не забудет жестокой несправедливости и  унижения их военного и человеческого достоинства.
- Вот именно это я и имел в виду, начиная разговор с вами! Господин Хмельницкий, очевидно, видит и понимает, что война в Западной Европе подходит к концу. Завершаем ее мы, французы, как победители. Почти тридцать лет продолжалась она.
- Но иезуиты остаются, уважаемый граф! Остаются с поднятым мечом – возможно, с еще большей уверенностью в своей силе, с жаждой реванша.
- Да, да. Но украинское казачество великолепным ударом по иезуитам сбило спесь с испанского короля!
- Еще не совсем сбили... Но все идет к этому!
- Не сомневаюсь, что будет именно так. А не поджидает ли вас судьба всей иезуитской коалиции после нашей полной победы в Европе? Правда, существует еще и Турция, ближайший сосед будущей антииезуитской коалиции в Европе!
- В каких отношениях Франция находится с Турцией? Понятно, что иезуитская Польша, господствующая в Восточной Европе, представляет собой значительную силу,
преграждающую путь экспансии протестантского Запада.
191

- Мне приятно беседовать с человеком, который так прекрасно разбирается в политической обстановке в Европе. Королевская Польша представляет сейчас нечто подобное стволу старого, прогнившего уже, трухлявого дерева Она рухнет под натиском казачества, умно поддержанного Западом и, вполне возможно, Москвой. Это вы, господин Хмельницкий, очевидно, хорошо понимаете и сами. Но поймите, что настало время и для польской шляхты отказаться от наследования престола королевской династии и подойти к избранию королей из среды знатных людей могущественной западноевропейской коалиции. Это приведет к объединению сильных государств континента.
- Выбирать королей из других стран? А кого же из принцев Европы может избрать своим королем польская шляхта?
- Вы, господин Хмельницкий, верно оцениваете политическую ситуацию в Европе. Действительно, и я считаюсь принцем по крови, но у меня нет никаких шансов получить престол Франции. Польшу можно было бы превратить во вторую Францию, возможно, еще более могущественную, при наличии таких доблестных казаков.


XVIII

- О-о, понимаю, господин Конде, да не только я один. Понимает весь наш народ, но и благоразумно ждет...
Зиновий как бы опомнился.
- Погодите. Может быть, нам только кажется, что мы разговариваем без свидетелей... О, слушайте... Не убегает ли отсюда мерзавец, подслушивающий наш разговор?
Граф Конде даже кубок не поставил, а бросил на стол. Вокруг шатра поднялась какая-то суматоха.
- Кто здесь? – воскликнул Конде.
К шатру подбежали казаки и французы из охраны графа. Но их опередили несколько забрызганных грязью всадников. Один из них соскочил с коня.
- Где Зиновий Хмельницкий? – раздался молодой, немного охрипший голос.
- Я тут... Не снится ли мне? Кого я вижу? Петро Дорошенко!.. Что случилось дома?..
- Да нет, пани Ганна еще не умерла, пан Зиновий, хотя дни уже сочтены. Там такое творится, в нашем Суботово... Но и тут тоже не лучше... Полковник Пшиемский только что с обнаженными саблями встретил нас в лесу. Набросился на нас, как на турецких захватчиков. Вместе с тремя жолнерами он поскакал к шведской границе, горланя: “Измена, измена!”.







192


Глава   девятая

I

Полковник Пшиемский скакал напрямик по кратчайшей дороге к Бору, где размещалась военная резиденция коронного гетмана, а не в Варшаву.
Пшиемский почти на две недели опередил Хмельницкого. Стремясь как можно скорее найти гетмана, он загнал не одну лошадь, словно под их копытами горела воеводская земля. Не щадил он и себя. Прискакав в Бор, он не думал об отдыхе, а тотчас же направился к гетману и, как воин с поля брани, предстал перед глазами коронного гетмана!
- Измена, вашмилость, пан гетман! – закричал он, едва переступив порог кабинета гетмана, вместо приветствия и пожелания здоровья хозяину.
- Пресвятая матка Боска! Пан полковник Пшиемский? О какой измене говорите вы в моем доме? Что за новости? И в каком виде явились вы, пан Пшиемский? Позор для шляхтича!
- Хмельницкий!.. Известный вам Хмельницкий с графом Конде, родственником королевы, в заговоре!
- В своем ли вы уме, пан? С французами, с родственниками королевы, холопы в заговоре? Мог бы пан Пшиемский спокойно, без истерики, подробно доложить, как подобает воину? Вижу, что пан явился ко мне прямо с дороги!
- Да, ваша милость, чуть живой. Но дело не терпит промедления. Ваша милость, очевидно, знает известного итальянца кардинала Мазарини, этого ренегата и интригана... Сейчас глава французского правительства привлек на свою сторону такого же, как и сам, но совсем еще молодого интригана главнокомандующего вооруженными силами Франции графа Конде.
- Это все нам известно, ведь наша королева родственница ему. Но причем тут измена Хмельницкого? Вы посланы во Францию нашим королем!
- Хмельницкий становится орудием интриг молодого политика! Конде задумал создать всеевропейскую коалицию против Речи Посполитой и хочет вовлечь в нее Хмельницкого с казаками. А это означает, что вся украинская чернь по призыву Хмельницкого возьмется за оружие!..
Слова Пшиемского прозвучали как предупреждение о приближающейся гражданской войне. Вероятно, в заговор вовлечен и король.
- Страшную новость привез полковник Пшиемский для шляхтичей Польши! – грозно изрек коронный гетман Потоцкий.
Почти год пришлось Зиновию, как изгнаннику, рисковать своей жизнью на войне в далекой Франции. Тяжелые мысли, вызванные известием Дорошенко о сгустившихся тучах над Суботовом, омрачили его душу. Умер Канецпольский, вместе с ним ушли и его обещания, заверения.
Хмельницкий понял, что Пшиемский подался в Варшаву с доносом о том, что

193

подслушал в разговоре с графом Конде. Надо бы любой ценой опередить Пшиемского, чтобы он не запятнал его воинскую честь подлой клеветой.
Когда Зиновий подъезжал к Варшаве, то в это время его жена Ганна лежала тяжелобольная – у нее парализовало руку и ногу. Вскоре она потеряла сознание и, не приходя в себя, скончалась...


II

Зиновий Хмельницкий, не знавший о постигшем его горе – смерти жены, все ближе и ближе подъезжал к Варшаве. Дороги, ведшие в Варшаву, особенно были забиты разными воинами.
Со своими жалобами Зиновий решил обратиться к Иерониму Радзиевскому, который иногда гостил у него в Суботово. Больше всего беспокоила мысль, удастся ли ему опередить полковника Пшиемского, помешать этому подлецу оклеветать его.
Радзиевский владел на окраине Варшавы корчмой. В нее и решил заехать Зиновий. Его встретил пан Янчи-Грегор Горуховский, в свое время прислуживавший Радзиевскому.
- Пану полковнику лучше было бы пообедать у меня в комнате... – тихим голосом предложил он.
- Пан Янчи-Грегор хочет пригласить меня в гости или... предостеречь? – спросил Зиновий, не выдавая своего беспокойства.
- По-дружески хочу предостеречь уважаемого пана Зиновия. Прошу вас в мою служебную комнату, там поговорим.
Он даже взял Хмельницкого под руку, то ли проявляя уважение, то ли торопя его поскорее пройти мимо подвыпивших жолнеров, купцов и разгулявшихся шляхтичей.
- Уже почти две недели вас всюду ищут гонцы коронного гетмана, получившие приказ арестовать как изменника, - шепотом сказал Янчи-Грегор, плотно прикрывая за собой дверь. – Приказано схватить пана и немедленно заковать в цепи. И я не могу поручиться, что и в нашей корчме не находятся такие гонцы.
- Кстати, вы вовремя приехали, пан полковник! Я с минуты на минуту ждал пана Иеронима. Коронный гетман такую кашу заварил в стране. Король сейчас остался один. Пан Иероним сейчас в немилости у шляхты из-за того, что поддерживает оскорбленного ею короля Владислава и его политику. В этой стране шляхта может оскорблять даже короля и не только на заседаниях в сейме.
- Так король еще не отдал приказа о моем аресте?


III

Хмельницкий дождался Иеронима Радзиевского в комнате Горуховского.
- Что здесь произошло? Пан Иероним, прошу объяснить мне. Ведь явно меня оклеветали?.. – горячился Хмельницкий, даже не стараясь скрыть волнение.

194

Радзиевский игриво приподнял вверх стол: мол, успокойтесь! И тут же протянул правую руку Зиновию, переложив стек в левую.
- Не могу утешить пана полковника радостными вестями! Король, как известно, бессилен опровергнуть клевету Пшиемского. А клевета страшная! Он донес, будто пан Хмельницкий вступил в предательский заговор с графом Конде...
- Проклятый шпион!..  Неужели король поверил? Да не было никакого заговора, клянусь Богом! Опьяневший от славы фаворит Франции действительно говорил со мной о своих военных планах, о своем отношении к восточноевропейским государствам. Но пусть он сам и отвечает за это... Я в это время подчиненный ему, должен был слушать. Только слушал – и больше ничего, на какой черт мне все это!
- Только слушал... Неужели на северном побережье Франции говорили так туманно?
- Не скрою, граф Конде говорил о союзе украинских казаков с протестантской лигой. Я не мог понять его слов. А еще больше их не понял их подлый шпион... Я не собираюсь оправдываться, а жажду собственными руками задушить этого мерзавца, шпиона в звании полковника!
- Подожди-ка, пан полковник! – совсем другим тоном заговорил Радзиевский.
Теперь он уже не скрывал своей заинтересованности рассказом Хмельницкого. Но это длилось лишь мгновение, и он снова заговорил с Зиновием как королевский дипломат.
- А пока что пану Хмельницкому следует самому позаботиться о своей судьбе, тем более что над его головой уже занесена секира палача.
Радзиевский предложил Хмельницкому совместно пообедать. Янчи-Грегор не поскупился, подал на стол отборные вина.
В ходе обеда Радзиевский продолжил свой разговор:
- ... Не знаю, как тяжело, Зиновий, вам, но мне известно, что пани Ганна померла. Но не знаю, от болезни или печали. Однако пан Хмельницкий должен взять себя в руки. Это в ваших интересах. Положение у вас сложное, но и не такое уж безнадежное. У вас есть сторонники даже в Варшаве... Мы не считаем изменой разговор пана Хмельницкого с графом Конде.
- Хочу, должен, черт возьми, обязан встретиться с королем. И потребовать от него защитить меня, своего верного слугу. Когда мы нужны для ведения войны, тогда жалуют нас нежной рукой королевы, посылают на край света, на верную смерть. А когда заходит речь о наших интересах, тогда нами пренебрегают. Хватит, дослужились!


IV

Радзиевский, устраивая свидание Хмельницкого с королем, пытался трезво оценить неблагоприятные для полковника условия, сложившиеся в стране
- Может быть, пану наказному гетману лучше в закрытой карете поехать на свидание с его величеством королем Владиславом? – советовал предусмотрительный и опытный в подобных делах дипломат Иероним Радзиевский.
- Мне нечего прятаться в карете, я не преступник, а наказной атаман его величества
195

короля Речи Посполитой! – возразил Зиновий Хмельницкий. – А если нападут на меня, буду отбиваться!
На свежем гнедом коне из конюшни Радзиевского Зиновий ехал рядом с каретой сановника. Пятеро казаков во главе с Петром Дорошенко ни на шаг не отставали от кареты, составляя своеобразный кортеж.
Заранее предупрежденный король готовился к встрече с Хмельницким. Король  приказал маршалку двора никого, кроме Хмельницкого, не принимать – он болен! Король ждал приезда Хмельницкого. Когда ему доложили о прибытии Радзиевского с казачьим полковником, поспешно качнул головой. Тут же поднялся с кресла, пошел навстречу, хотя дверь была еще закрыта, и шагов не было слышно. Разве он не в полковничьей форме? Или шпоры у воина заржавели в далеких походах?.. - подумал Владислав.
Но в этот момент двери как всегда во время приемов открылись. Зазвенели шпоры. Радзиевский вежливо пропустил Зиновия Хмельницкого к королю.
Дверь закрылась. Встреча короля со своим подчиненным фактически превратилась во встречу окруженного врагами полководца с одним из немногих преданных ему воинов.
- Не надо, прошу пана!.. – сказал король, когда Хмельницкий опустился на колено, чтобы приветствовать монарха. – Владислав Четвертый хотел бы принять вас не как слугу, а как союзника, соратника и друга, да будет вам известно, уважаемый пан полковник! Да, да, пан полковник!
- Но мне стало известно... – прервал Зиновий...
- И мне известно. Королю должно быть все известно, уважаемый пан Хмельницкий! Могу лишь посочувствовать вашему горю. На Украине сейчас находится канцлер пан Осопинский, будем надеяться, что он призовет к порядку дебоширов.
Дурную славу создает себе знатная шляхта Речи Посполитой. Сейм рассматривает и позорное дело о нападении на усадьбу полковника Хмельницкого! Я, как король, своей властью потребую этого!
В это время отворились двери, и вошла королева Мария в сопровождении Иеронима Радзиевского. Ее высоко поднятая голова свидетельствовала о неуважении к своему мужу-королю Речи Посполитой. Придерживая подол своего длинного платья, она прошла мимо Владислава, даже не взглянув на него, подчеркивая этим пренебрежительное отношение к нему, о чем знали не только в столице.
- Прошу простить меня, ваше величество, за мое вмешательство, но я хотела опередить коронного гетмана пана Николая Потоцкого, который хотел сейчас войти к вам. Я считала своим долгом спасти вас в создавшемся положении или хотя бы предупредить. Королева в любое время имеет право зайти к своему мужу. Пан коронный гетман взволнован, озабочен неблагополучием в нашей стране.
- Что я могу посоветовать вашему величеству? Пан коронный гетман согласно конституции... – начал, было, Радзиевский.
- К черту вашу конституцию, знаю! У меня на приеме полковник, которого мы по милости ее величества посылали во Францию, чтобы... в его отсутствие обеспечить гнусной клеветой, обвинить в измене родине и тем временем поглумиться над его семьей!.. Конституция!..
- Но коронный гетман настаивает, в его руках армия!

196

- Лучше бы с этой армией устраивал парады в честь шляхты... Приглашайте сюда пана коронного гетмана! – приказал Владислав стоявшему в дверях маршалку, еле сдерживая себя.


V

Когда маршалок вернулся с коронным гетманом, король уже сидел в кресле. Вошедший гетман пристально посмотрел на короля, королеву и Радзиевского, смерил Зиновия грозным взглядом.
- Произошло что-то страшное в войне, пан коронный гетман? – торопил король, стараясь быть твердым, хотя голос его дрожал.
- Произошло, ваше величество... Произошло то, что не должно быть в цивилизованной стране!.. – Потоцкий гневно посмотрел на Хмельницкого. – Произошла измена, позорная для чести Речи Посполитой! Об этом я уже имел честь докладывать вашему величеству и сейму!
- Что же именно? – король поднялся с кресла.
- А то... Да что же меня, коронного гетмана государства, король принуждает говорить обо всем этом в присутствии изменника нашего государства!
- Имя! – громко промолвил король.
- Полковник Хмельницкий!.. – далеко не тоном победителя произнес Потоцкий.
- Ложь! – воскликнул Хмельницкий. – Вы изменяете государству своей политикой, попирая право украинского народа! Вот это является настоящей изменой отечеству! Не мир и спокойствие страны нужны вам, а междоусобная война! – и Хмельницкий вызывающе шагнул навстречу Потоцкому.
Потоцкий ожидал такой смелости от обвиняемого в измене человека, такой достойной шляхтича независимости в отстаивании своей чести. И стоял, словно заколдованный.
- Имеет ли право подозреваемый в измене воин приходить на прием к королю вооруженным и так открыто аппелировать к его величеству, возводя оскорбительную клевету на всю королевскую Речь Посполитую? Пусть пан полковник устанавливает свое алиби перед сеймом, - спокойно сказал Потоцкий.
- И установлю! Не только ли перед сеймом, на котором безраздельно господствуют сенаторы и его милость пан Потоцкий, а не наделенные государственным умом представители народа!
Потоцкий хотел, было, ответить Хмельницкому, но король, стоя у кресла, поднял руку:
- Будет! Дело чигиринского полковника, наказного атамана наших войск во Франции Зиновия Хмельницкого еще раз вынесем на обсуждение сейма. И непременно в его присутствии!.. Пан коронный гетман позаботится о безопасности полковника и о беспристрастности при рассмотрении дела, касающегося его чести... пан Потоцкий хочет еще о чем-то поговорить с королем?
- Да, ваше величество. Но хотел бы... – посмотрел на Хмельницкого.
197

- Разумеется, без посторонних, как всегда, - согласился Владислав, довольный своей победой.










































198


Часть   вторая

Глава   первая

I

В большой просторной комнате дома Зиновия Хмельницкого в его Суботовском хуторе все было готово к приезду гостей. Был Николин день, и ожидалось много гостей.
Слуги то и дело сновали взад и вперед. Одеты они были по-казацки, но чисто, щеголевато, даже роскошно. Тут же хлопотала и Гелена. После смерти первой жены Анны Самковны Зиновий решил взять себе в подруги жизни упомянутую польку и жил с нею, хотя они не были обвенчаны.
Гелена исполняла в доме Хмельницкого роль экономки и рассчитывала скоро стать полной хозяйкой, так как после Рождества Зиновий обещал на ней жениться.
Местный подстароста поляк Чаплинский также питал нежные чувства к этой польке. Он делал ей несколько раз предложение, но она постоянно ему отказывала, и не слушала уговоров ксендза, сулившего ей все муки ада за то, что она хочет стать женой православного. Чаплинский в свою очередь воспылал страшным гневом против своего соперника. Он, шляхтич, и должен уступить какому-то казаку! Никогда не бывать этому. Возникла непримиримая вражда.
Пока слуги накрывали столы и ждали гостей, младший сын Зиновия сидел на крыльце и забавлялся своею прекрасною игрушечною саблею, привезенной отцом из Чигирина. Дочери – одна невеста, другая подросток – помогали Гелене по хозяйству. Зиновий еще не выходил из своей комнаты. Он сидел за какими-то бумагами и угрюмо грыз перо. Перед ним стояла кружка с брагою, но он до нее не дотрагивался.
Мало-помалу стали собираться гости. Их приглашали не прямо в столовую, а в смежную комнату с широкими дубовыми лавками. Там в громадном очаге ярко горели и трещали дрова.
Все чинно рассаживались по лавкам, холопы подавали панам трубки, те курили в ожидании пира.
Ждали черкасского полковника Барабаша. Уже приехал и переяславский полковник Кричевский.
Наконец, Барабаш явился, вполне довольный и счастливый, и по дружбе передал куму Зиновию и пану Кричевскому, что он убежал от своей жены, так как она ни за что не хотела отпускать его добровольно.
- И молодец, кум! – похвалил Барабаша Зиновий.
Ждали еще одного гостя, подстаросту Чаплинского, не дождавшись, решили, что его не будет – отправились к столу.
Зиновий усаживал гостей по чину и достоинству. Кроме панов полковников, тут были несколько лиц из войскового начальства, прежние сослуживцы Зиновия, когда он

199

занимал должность войскового писаря, было и несколько зажиточных казаков из соседних хуторов и несколько удалых шляхтичей.
Вошли слуги, неся различное мясо. Все занялись едою и разговорами. Паны с удовольствием ели поданные кушанья, пробуя, смакуя, и похваливая, а когда насыщались, то накладывали порции своим слугам. Те отходили в угол и там съедали. Здесь же на столах стояли кубки и вина. Наливали и пили вино каждый  сам себе, сколько желал.
Пир удался. Гости предлагали и пили заздравные тосты. Лица раскраснелись, глаза заблестели, говор стал оживленнее.
Заиграли музыканты, как вдруг отворилась дверь, и на пороге показалась надутая фигура Чаплинского. Это был человек лет сорока, невысокий, круглолицый, с непомерно широкими плечами и сердитым, угрюмым выражением на лице. Длинный форменный кафтан как-то не шел к его невысокой подвижной фигуре.
Сабля болталась по ногам, и это, видно, стесняло его, тем более что он сильно прихрамывал.
- А вот и пан подстароста! – проговорил хозяин, вставая и идя навстречу гостю. – Гей, Гелена! Гей дочки! Пиву пану подстаросте.
Гелена с приветливым поклоном поднесла гостю полный стакан пива и тот мигом его опрокинул.
Чаплинский уставил свой взгляд на Гелену, и они как завороженные смотрели друг на друга. Наконец, Чаплинский вернул Гелене стакан и она ушла. Чаплинский занял за столом указанное ему место.
За столом, между тем, шел шумный разговор. Кто-то из гостей хвалил угодье Суботово, богатые посевы, прекрасные покосы и образцовый порядок в хозяйстве.
- Как это все удается пану Зиновию? – спросил высокий молодой шляхтич, -  у него сельчане все панами смотрятся и на барщину вовремя ходят. А сам пан летает то за татарами, то в Чигирин, то в Киев, а то и в Париж... Даже у пана никакого ориентира нет.
- Вот именно потому, что у меня нет ориентира, так и порядок сам собою в хозяйстве завелся.
Чаплинский, которому в голову ударило пиво, сидел, нахмурившись, а затем встрял в разговор.
- А не скажет ли пан бывший войсковой писарь, - заметил он ядовито, - на каких правах он владеет Суботово? Насколько мне известно, у него нет никаких документов, даже дарственной записи.
- Думаю, пана подстаросту это не может интересовать, - небрежно заметил Хмельницкий.
- Почем знать, почем знать, - проговорил Чаплинский, - что кого касается, об этом трудно судить, а вот что кому дано на слово, да еще безо всяких документов, того и своим считать нельзя. Сегодня его, а завтра мое.
Зиновий готов был вспылить, но удержался и спокойно проговорил:
- Так как это пана подстаросту интересует, то могу ему сообщить, что Суботово даровано отцу моему за заслуги. Все, что тут есть, заведено отцом и мною, мы получили полосу пустопорожней земли. Не думаю, чтобы у человека можно было отнять то, что приобретено его потом и кровью. По крайней мере, верю, что при нынешнем старосте это

200

невозможно.
- Почем знать! – загадочно повторил Чаплинский. – Лучше мне уйти. – Он ушел.
В столовой, между тем, гости пили и шумели, шумели и пили. Многие их них стали уже клонить свои головы, ложиться на лавки. Полковник Кричевский тоже лежал в числе других, но Барабаш был еще на ногах и крепился. Гелена то и дело подносила ему чарку за чаркой и, низко кланяясь, просила не обидеть ее. Сам хозяин, хотя пил усердно с гостями, но, по-видимому, мало захмелел. У него было что-то на уме, и он пристальнее следил за кумом.
- А помнишь, кум, как мы с тобою ездили к самому королю? Ласково он тогда нас принял, золотое у него сердце, у нашего короля.
- А зачем вы ездили к королю? – спросил кто-то.
- А все по делам казацким. Кум Барабаш челобитную подавал о казацких вельможах, и король  нам дал тогда привилегию на восстановление наших прав. Ведь так, кум, правду я говорю? – обратился он к Барабашу.
Еще в 1646-ом году король Польши Владислав IV, когда задумал без согласия сейма начать войну с Турцией, начал искать поддержку у казацких старшин – Ильяша Караимовича, Барабаша и Хмельницкого (последний  в то время был войсковым писарем). Казацкое войско должно было развязать войну с Османской империей, а за это оно получило королевскую грамоту, восстанавливающую казацкие права и привилегии. Узнав о переговорах короля с казаками, сейм воспротивился  им, и король принужден был отказаться от своих планов. Выданная королем грамота хранилась в тайне у Барабаша.
Барабаш смешался.
- Гм! – промычал он. – Оно точно, как будто правда. Да что это тебе, кум, король на ум пришел? Держал бы язык за зубами, - прибавил он с досадою.
Эту грамоту-“привилегию” казацкие старшины прятали от казаков ввиду тех соображений, что ей, старшине, выгоднее было, как говорится в думе, “из ляхами, мостывыми панами, лучше хлеб-соль повек вечный есть”.
Неизвестно, по каким побуждениям Хмельницкий задумал выкрасть эту грамоту, хранившуюся у казацкого старшины Барабаша. Вероятно, он чувствовал, что отношения с Чаплинским добром для него не окончатся. Нужно будет использовать эту грамоту.
- Эх, куманек любезный! Разве я не знаю, где надо язык держать за зубами, а где его и развязать можно, - заметил Хмельницкий. - Мы ведь здесь люди свои. Ну что ты держишь лист под секретом? Дай мне его прочитать теперь.
- На что тебе, куманек, читать его, - отвечает тот спьяну откровенно. – Мы податей не платим, в войске польском не служим. Лучше нам, начальникам, брать деньги без счету да дорогие сукна без меры, чем, потакая черни, таскаться по лесам да буеракам, да своим же телом комаров, как медведей кормить. Да листика со мной нет. Моя пани, баба, хитрая, припрятала его.
Хмельницкий одобряет мудрые соображения и подливает Барабашу еще вино, вскоре тот валится  с ног и засыпает. Тогда Хмельницкий берет у него шапку и платок, зовет своего джуру и говорит ему:
- Скорей садись на лошадь и спеши к пани Барабашихе и скажи, что ее пан приказал отдать тот лист, который получил от короля.

201

Джура ночью прискакал в Черкассы. Барабашиха спала и, разбуженная стуком, выскочила. Она подумала, что вернулся полковник, однако, к ее великому удивлению, перед нею стоял не пан, а молодой статный казак.
- Пани, - сказал джура, - заспорил мой пан с твоим паном, передерутся... Так от ваш пан прислал меня, чтобы вы дали те права, которые присланы от короля... А чтобы ты поверила, он прислал свою шапку и платок.
Пани даже побледнела с испугу.
- На горе себе он вздумал с Хмельницким гулять, - отвечала она, - вот там, в стене, под воротами в глухом конце, в ящике в земле.
Джура отыскал погребец и доставил привилегию Хмельницкому, который и держал ее с тех пор у себя.
В то время, когда повсюду обнаруживались необычайные брожения и шатости, несомненно, эти “королевские листы” о правах и вольностях оказывали влияние даже на самые нерешительные умы. Достаточно было самой незначительной капли, чтобы чаша терпения переполнилась, чтобы человек стал в ряды открытых мятежников и обнажил свой меч.


II

Было позднее утро, когда чигиринский староста пан Александр Канецпольский вышел из своей опочивальни и велел подавать закуски.
Вошел слуга и доложил, что ясновельможного пана желает видеть какой-то шляхтич.
- А как его зовут? – спросил пан староста.
- Вержбицкий!
- Не знаю такого, - заметил Канецпольский, - впрочем, проси.
Молодой, стройный шляхтич вошел в комнату.
- Прошу покорно! – указал пан староста на один из стульев. – Что угодно пану?
- Ясновельможный пан простит мою смелость, - скромно проговорил Вержбицкий. – У меня небольшое имение, неподалеку от “Золотых вод”. Три дня тому назад татары сделали набег на деревню, выжгли все дотла, похватали пленных и опять скрылись в степи. Людей у меня немного и я не решился преследовать татар, но подумал, что, может быть, пан староста найдет возможным прогнать их. Люди мои знают, где они располагаются.
- Очень благодарен пану, посоветуюсь с подстаростой, и, возможно, пошлю казаков в степь.
Канецпольский перешел в другую комнату. Здесь его уже ждал Чаплинский с какой-то бумагой, приготовленной к подписи.
- Могу сообщить тебе свежую новость, - сказал Канецпольский. – Татары появились в степи и сделали уже набег. Сейчас был у меня потерпевший. Как думаешь, пан подстароста, можем мы собрать людей и двинуть их в степь?
- Отчего же, ясновельможный пан! Можно двинуть казаков Чигиринского полка и
202

прибавить к ним вашу надворную команду.
- А кого же мы назначим начальником этого отряда?
- Если пан желает знать мое мнение, - проговорил Чаплинский, - то я думаю, лучше всего назначить Хмельницкого. Хоть на некоторое время избавиться от этой беспокойной головы -  он чего-то затевает, ведет какие-то переговоры с запорожцами, толкует о какой-то грамоте королевской, о том, что она у него в руках. Все это не к добру.
Канецпольский задумался.
-Уверен ли пан в том, что он говорит? – возразил он, - может, это сплетни! И отец, и сын всегда были верными слугами моему семейству. Пан знает, как покойный гетман, мой батюшка, ценил услуги Михаила Хмельницкого. Мне бы не хотелось в этом деле быть несправедливым.
В тот день Хмельницкий был принят старостой.
- Про пана Зиновия ходят недобрые слухи, - сказал он ему строго. – Говорят, что он мутит  людей рассказами о какой-то королевской грамоте, о каких-то правах, дарованных казачеству. Правда ли это?
- Все это преувеличение, ясновельможный пан, - уклончиво ответил Зиновий.
- Я желаю от пана Зиновия слышать истину. Какая это такая грамота? Я ничего о ней не знаю.
- Как известно пану старосте, - спокойно отвечал Зиновий, - покорный слуга пана вместе с полковниками Барабашом и Ильяшом удостоились аудиенции у короля и действительно получили от него грамоту. Она сперва хранилась у Барабаша, а в настоящее время она находится у меня. В ней подтверждаются права казаков. Наш милостивый король даровал нам ее в удостоверение расположения своего к казакам.
- Король может писать грамоты, если ему это нравится, но без воли сейма она никакой практической пользы не принесет казачеству. Я бы советовал пану Хмельницкому ее тоже положить под сукно. Он храбрый воин, я всегда ценил и ценю заслуги его отца и его собственные.
Зиновий что-то хотел сказать в оправдание.
- Довольно, довольно об этом, - остановил его староста. – Мы теперь займемся иным вопросом. В степи появился татарский загон, и я желаю, чтобы пан Зиновий принял начальство над Чигиринским отрядом. Вот ему случай лишний раз показать свою храбрость, а вместе с этим отвлечься от пагубных мечтаний. Надеюсь, что пан Хмельницкий ничего против этого не имеет?
Зиновий на это отвесил низкий поклон.


III

Доехав до места, где недавно стоял табор, все остановились. Несколько казаков спешились, обошли все пространство, пересчитали следы от юрт и костры. К ним подъехал Зиновий в панцире, блестевшем из-за бурки, в высокой бараньей шапке.
- Должно быть, тысячи две или три, загонов семь или восемь, - доложили Зиновию разведчики.
203

- Судя по кострам, они были тут час тому назад. Если мы прибавим ходу, то через полчаса настигнем их.
К разговаривавшим подъехал начальник польского отряда.
- Все ли у вас готово к битве? – спросил Зиновий.
- Все готово, - ответил тот.
- Гусары атакуют с фронта, - приказал Зиновий, - а казаков я пошлю в обход.
Отряд двинулся вперед, и через полчаса с небольшим заметили удаляющийся татарский табор.
Татары, поняв, что им не уйти от преследования, развернулись широким полумесяцем и изготовились к бою.
Казаки и польский отряд остановились, очевидно, рассчитывая, что татары первыми сделают натиск. Но татары в свою очередь медлили и оба отряда простояли полчаса неподвижно.
Наконец, Зиновий дал знак, и казацкие сотни быстро, в одно мгновение рассыпались куда-то в степь, а гусары и жолнеры дружно ударили в центр.
Началась неистовая схватка: гусары рубили тяжелыми палашами направо и налево, татары мужественно защищались саблями и пускали тучи стрел, держались упорно, каждый шаг стоил полякам крови. Битва длилась уже с полчаса, как сзади и с боков послышались крики и удалые казацкие сотни врезались в ряды татар. Они повалили арбы, образовали широкие проходы и разделили татар, ряды их дрогнули, те, кто могли продраться сквозь неприятеля, пустились бежать.
Зиновий бился наряду с другими и носился взад и вперед по кровавому полю. Вдруг он услышал, что за ним гонится всадник, и не успел он повернуть коня, как почувствовал сильный удар в голову с очевидным расчетом разрубить его пополам. У Хмельницкого потемнело в глазах, он зашатался в седле и бессознательно схватился за гриву коня. Высокая шапка слетела с его головы, но под ней оказался шлем. Несмотря на сильную боль в голове, Зиновий успел в следующий момент схватиться за поводья коня, желая рассчитаться со своим врагом. Каково же было его удивление, когда перед ним оказался Дачевский – его оруженосец.
- Что это значит? – проговорил Зиновий.
Оруженосец смутился. Их окружило несколько казаков. Дачевский между тем оправился и с искусственным удивлением произнес:
- Иезус Мария! Как это я не узнал пана Зиновия! Я думал, что это татарин.
Зиновий молча, угрюмо посмотрел на своего оруженосца и простил его. Он не знал, что Дачевский давно продался подстаросте Чаплинскому и пытался выполнить приказ Чаплинского убить Хмельницкого в бою.
- Други и братья! - крикнул Зиновий. – Вы видите, я жив и невредим. Скорее же вперед, не теряйте времени.
Казаки опять пустились в погоню.
У Зиновия все мутилось в голове. Он совсем не мог распорядиться погоней, даже не мог следовать за казаками. Татары этим воспользовались, большая часть пленников и арб успели ускользнуть в глубину степи, оставив у неприятеля небольшое количество пленных и скота.

204


IV

На другой день староста Канецпольский осмотрел пленных и скот, и был доволен результатом похода.
- Поблагодари от меня пана Зиновия за его службу, - попросил Канецпольский подстаросту Чаплинского, который ожидал старосту с докладом.
- Ясновельможный пан, - с низким поклоном, заискивающим тоном проговорил Чаплинский, - позвольте мне, верному своему слуге, высказать мое мнение.
- Говори!
- Я имею самые точные сведения о том, как было дело в степи. Загоны встретили часть татарской орды, тысячи четыре, и эта орда уже почти у них в руках была, как вдруг кто-то наскочил в темноте на пана Зиновия, и он так испугался этого нападения, что безо всякой причины бросил дальнейшее преследование, упустив, таким образом, вчетверо большую добычу, чем та, что у нас теперь в руках. Как видите, ясновельможный пан, благодарить его не за что.
- Кто передал пану эти подробности? – недоверчиво спросил староста.
- Ясновельможный пан мне не верит?! – обиженным голосом сказал подстароста. – Неужели я не заслужил ничего другого за мою верность и преданность? Я бы не осмелился передавать пану что-либо не вполне достоверное. Но пан питает к этому изменнику симпатии, ему все прощается, его осыпают милостями между тем, как верный и преданный слуга не получил ни одной награды, ни одного отличия. Вижу, я вижу, ясновельможный пан староста, что я здесь лишний. Мне надо уходить...
Пан Канецпольский совсем смутился. Он считал Чаплинского правой рукой и искренне верил в его преданность. Теперь оказалось, что он помимо своей воли оскорбил верного слугу. Пану стало совестно, он был готов всеми силами загладить свою ошибку. Он встал, ласково положил руку на плечо Чаплинскому и проговорил:
- Пан Данило извинит, если я его чем-нибудь обидел. Он знает, как высоко ценю я его заслуги. Пусть он мне скажет, чем я его могу наградить, я охотно для него это сделаю.
- Я позволю себе просить ясновельможного пана подарить мне Суботово, прогнать подальше изменника-казака. И покойный родитель пана на смертном одре жалел, что оставил его в живых. Могу заверить пана старосту, что он наживет много бед с этим казаком. Кто знает, - прибавил он, - может быть, и в этой схватке с татарами он упустил их нарочно, приберегая их дружбу для своих целей. Во всяком случае, пану старосте лучше иметь дело с дворянином, благородным шляхтичем, чем с этим негодным казаком. Клянусь пану в верности по гроб.
Пан Канецпольский слушал его с видимым неудовольствием и несколько секунд колебался с ответом.
- Пан Данило просит невозможного, - сказал он ему, наконец. Я бы почел за величайшее бесчестие нарушить волю покойного отца моего и вмешаться в распоряжение прежних старост, утвердивших Суботово за Хмельницкими. Притом, что пану подстаросте известно, отец Зиновия получил только полосу пустопорожней земли. Все, что теперь находится в этом имении, заведено Хмельницким, они положили в эту землю и
205

труд, и деньги.
- Все это совершенно справедливо, - вкрадчиво возразил Чаплинский, - но прав на обладание хутором у Хмельницкого нет! Этих прав он и иметь не может, потому что он не пан, а просто казак.
- Сказать тебе откровенно, - продолжал староста, - я и сам рад избавиться от этого человека. Полковник Барабаш приходил ко мне на него жаловаться и также предостерегал меня, рассказав историю похищения у него королевской грамоты. Хмельницкий, вероятно, и хитер, и ловок. Но... но... – прибавил он, - я все-таки не решусь открыто попирать волю моего отца, я хочу, чтобы никто не мог меня попрекнуть, что я не чту его памяти, не умею ценить людей, ему служивших.
- Хорошо, - возразил Чаплинский, - предоставьте мне самому разделаться. Хмельницкий не только не имеет документов на владение этим хутором. Кроме того, как казак, он не имеет права держать людей. Я нападу на него, выгоню из дома и овладею хутором. Если он придет к вам жаловаться, то вы скажите, что ничего не знаете, что Чаплинский сделал это без вашего позволения. Если он хочет удовлетворения, то пусть ищет судом. А он судом со мной ничего не сделает, потому что я – польский дворянин.
Итак, решено было покончить все счеты с неприятным казаком хорошо испытанным шляхетским средством – наездом, при этом, само собой разумеется, Чаплинский имел целью похитить и Гелену, ту польку, из-за которой у Чаплинского возник спор с Хмельницким.


V

По приезду домой Чаплинский пригласил к себе своего зятя Комаровского, рассказал о предстоящем наезде на Хмельницкого, и поручил ему набрать для этого людей.
- Набери людей побольше, - советовал Чаплинский зятю, - да поотчаяннее, наших не хватит. У него там видимо-невидимо насажено крестьян на землю, тут двумя, тремя сотнями не отделаешься, и надо, чтобы был отряд, по крайне мере, в тысячу.
Для Комаровского наезд на Суботово представлялся ему таким законным делом, особенно под прикрытием пана старосты, что ему и в голову не приходило соблюдать осторожность. Вербуя людей в шинках и корчмах, подговаривая мелких шляхтичей, он прямо говорил им, что они с ним идут на Зиновия, что недолго казаку важничать, будет он болтаться на виселице.
Слухи о том, что пан подстароста собирает людей и хочет захватить Суботово, дошли до Зиновия. Хмельницкий чувствовал себя не в силах отразить наезд своего врага. Он оставил в Суботово детей и польку и бежал в Чигирин искать защиты от насилия у старосты, то есть к Канецпольскому, который дал молчаливое согласие на разбой.




206


VI

На другой день в большой столовой Суботовского хутора сидела Гелена, а напротив нее за кружкой меда сидел ксендз Хотинский. Он был иезуит в полном смысле слова: худощавый, с желтым морщинистым лицом, с беспокойно бегавшими хитрыми глазками. Он считался давнишним другом Чаплинского и помогал ему во многих его делах. Новое поручение его патрона казалось ему труднее всякого другого. Это была уже не первая попытка Хотинского убедить Гелену согласиться быть женой Чаплинского.
- Знает ли пани, что затевает Зиновий? Он затевает холопское восстание, он мутит и реестровых казаков, и запорожцев, и за такие проделки ему не сносить головы на плечах.
- Пан ксендз забывает, - ответила Гелена решительно, - что пан Зиновий еще не преступник. Преступники те, кто хотят лишить его прав и состояния. Но ведь есть же и законы... Он поехал к пану старосте, и будет просить его заступничества.
- Он опоздал, - не без ехидства заметил ксендз, - пан староста для него ничего не сделает. Пани должна поверить моему слову. Хмельницкому больше не видеть Суботово. А пани Гелене не лучше ли оставаться здесь полною хозяйкой, сделаться настоящей пани. Согласиться быть женой Данила Чаплинского. Опомнись, дочь моя, пока есть время, и не губи своей души! Пан подстароста готов положить все к ногам ее.
Гелена встала и в сильном волнении подошла к окну. Вдруг вдали она увидела, как вспыхнула мельница. К небу взвились снопы яркого света, которые рассыпались по темному своду.
- Иезус Мария! Что это? – вскрикнула Гелена, - никак пожар.
Она хотела выбежать во двор. Но в тот же момент повсюду поднялись крики, целые толпы людей бежали от села на усадьбу, а вдали слышался конский топот и рыканье, точно неслись всадники.
Отряд Чаплинского быстро приближался, впереди ехал пан подстароста с зятем. Они знали, что Зиновия нет, и не рассчитывали на какое-либо сопротивление. Всадники разогнали толпившихся во дворе людей. Пан подстароста спешился и пошел в дом. На пороге его встретил ксендз. Чаплинский подошел под благословение, а ксендз поздравил его с новоприобретенным имением.
- Где пани Гелена? – был первый вопрос подстаросты. – Что же она сказала на ваше увещание?
- Она была сегодня гораздо внимательнее, чем всегда, - ответил ксендз.
- В самом деле? – весело спросил Чаплинский. – Пойдем же к ней! – прибавил он, увлекая за собой ксендза.
Гелена сидела в верхней светелке. Чаплинский вошел в дом победителем, она закрыла лицо руками и заплакала. Она понимала, что теперь она в руках подстаросты, и ей оставались только два выхода: или смерть, или замужество с нелюбимым человеком. Смерти она боялась, ей хотелось жить, веселиться, но и замужество с Чаплинским, которого она в душе ненавидела, презирала, не могло привлекать ее. О том, чтобы спастись бегством, нечего было и думать. Это было невозможно, весь дом оцепила стража
207

нового владельца, и никто не мог проскользнуть.
Когда вошел с Хотинским Чаплинский, она с некоторой сдержанной холодностью отвесила ему поклон.
- Я пленница пана Чаплинского, - сказала она. – Но думаю, что благородство пана не даст мне этого почувствовать.
- Это будет вполне зависеть от пани Гелены, ей стоит только согласиться стать моей женой, и я сам буду ей рабом.
- Прошу у пана позволения об этом подумать, - уклончиво попросила Гелена.
- Я даю пани два дня срока, а на третий день буду ждать ее решительного ответа.


XII

В это время на дворе послышался шум, и на пороге показалось несколько холопов. Они держали за руки десятилетнего мальчика, сына Зиновия. Лицо ребенка было страшно бледно, глаза горели, губы запеклись. В руке он сжимал саблю, поднятую на дворе. При  входе в комнату он вырвался из рук холопов, подскочил к Чаплинскому, намереваясь его ударить саблей, но Комаровский схватил его за руку и крепко стиснул.
- Это еще что за хлопец? – воскликнул Чаплинский.
- Я не хлопец! – гордо возразил ребенок. – Я сын вольного казака, а ты обманщик и трус, дождался, когда отец уехал из дому.
Чаплинский задрожал от злости.
- Отнесите его на конюшню да отпорите хорошенько! – приказал пан подстароста слугам.
Мальчика схватили и под наблюдением Комаровского потащили на конюшню. Он не кричал под розгами. Били долго, нещадно. Остановились только тогда, когда мальчик совсем замер.


VIII

На обширном дворе пана Канецпольского толпились доезжачие, егеря и слуги. Пан только что приехал с охоты, все заняты были расседлыванием лошадей, сортировкой дичи и веселыми рассказами об охотничьих приключениях.
Зиновий медленно взошел на крыльцо и велел дворецкому доложить о себе пану старосте. Дворецкий высокомерно оглядел его с головы до ног и с расстановкой проговорил:
- Не думаю, чтобы ясновельможный пан мог принять теперь. Он только что вернулся с охоты и изволит завтракать.
- Я подожду, - спокойно ответил Хмельницкий.
Прием Хмельницкому был назначен через два часа. Зиновию не оставалось ничего делать, как отправиться в корчму, чтобы скоротать время. Там к нему подошел

208

татарчонок, служивший Зиновию в Суботово.
- Что скажешь, Сант? – спросил Зиновий.
- Дело плохое. В Суботово сегодня утром умер твой сын, его засекли розгами. И еще пани Гелена выходит замуж за сердитого уруса, - прибавил татарчонок. – Завтра их будут венчать.
Зиновий вскочил с места и ударил кулаками по столу. Вид его был страшен, когда он гневно ухватил себя за волосы и не то крикнул, не то заревел:
- Месть им! Смерть им!
В назначенное время пан Канецпольский принял Зиновия холодно, вежливо указал ему рукою на стул и вопросительно посмотрел на него.
- Ясновельможный пан староста, - начал Зиновий, - я с жалобой на пана Чаплинского! Пан староста не откажет оказать мне защиту.
- Что такое? – равнодушно спросил староста.
Зиновий рассказал, в чем дело.
- Я ничего не знаю, - отвечал тот, - нападение сделано без моего ведома, можете
судиться с Чаплинским законным порядком.
- Но ведь пан староста знает, что этот участок дарован отцу моему и мне, что я
немало положил в него труда и что все, что там находится, моя неотъемлемая собственность.
- Я повторяю пану Хмельницкому, - с некоторым раздражением возразил староста, - я тут ничего не могу сделать, пану следует обратиться в суд, и представить свои доказательства на владение.
- Но пан староста знает, что у меня формальных документов нет.
- Это уже не мое дело! – небрежно ответил староста. – Пану Зиновию следовало позаботиться об этом. Мне жаль, - сказал он, вставая, - что пана постигла такая большая неприятность. Пан Хмельницкий довольно долго пользовался своим хутором и сам виноват, что не позаботился упрочить его за собой еще в то время, когда ему доверяли.


IX

Хмельницкий оставил старосту и отправился в земский поветовый суд. Там за большим столом заседал судья, а за другим поменьше сидел его помощник подсудок, в светлом кафтане, опоясанном широким кушаком и в длинном алом кунтуше с заброшенными за спину рукавами. Хмельницкого не сразу впустили к этим вершителям судеб, а сперва он должен был обратиться к земному писарю. Писарь внимательно выслушал его дело и отправился с докладом. Через некоторое время Хмельницкого пригласили к судье и тот, уже знакомый с делом из доклада писаря, предлагал ему вопросы. Он тоже поставил ему на вид, что без форменных документов вряд ли удастся ему сохранить свои права на владение хутором.
- Ведь пан Хмельницкий говорит, что хутор дарован не ему, а его отцу и притом не нынешним старостой, а его предшественником, который уже умер. Следовательно, в этом деле невозможно и личное подтверждение. В благоприятном случае, если этим хутором не
209

владеет его соперник, - прибавил судья с улыбкой, - он отойдет к владениям пана старосты.
- Но самому наияснейшему королю даже известно, что Суботово принадлежит мне, - пытался доказать свои права Хмельницкий.
- Если же, - сказал судья Зиновию, - королю известны ваши права, то советуем вам отправиться в Варшаву и подать просьбу на сейм.


X

Во время наезда на Суботово ни Тимоши, ни дочерей Зиновия с маленьким шестилетним Юрием не было на хуторе. Тимош ездил с письмами отца, а дочери с Юрием гостили у одного из соседей. Надо было как-нибудь устроить их. В Чигирине Хмельницкий обратился к старому еврею, не раз помогавшему ему в затруднении. Еврей подыскал маленький домик на окраине города. Хмельницкий нанял его за сходную плату, дал знать детям и приказал им скорее приехать в Чигирин.


XI

Хмельницкий предложил Чаплинскому покончить спор поединком. Шляхтич, конечно, не мог унизиться до поединка с казаком. Зато в его обычае было действовать грубым и даже гнусным насилием со всяким, стоявшим ниже его.
Поединок был назначен в лесу, у оврага, где росли три тополя.
Перед тем как отправиться к месту поединка, Зиновий позвал сына Тимоша.
- Слушай, Тимош, - сказал он ему. – Я буду завтра биться с Чаплинским, но он человек нечестный и может замыслить измену, привлечь себе на помощь слуг и вместе напасть на меня. До сих пор Бог хранил меня от его злодейств, надеюсь и на этот раз с ним управиться. Но если он меня одолеет, помни, что тогда наступит твой черед отомстить ему.
- Батюшка; я пойду с тобой! – проговорил Тимош взволнованно.
- Нет, сын мой, это поединок чести. Мы должны выйти один на один. Не хочу, чтобы сказали, будто Хмельницкий струсил врага, а предосторожности приму, надену под платье панцирь.
На другой день, под вечер Хмельницкий подъехал на своем статном белом коне к трем тополям, где его уже ждал противник. Чаплинский явился вооруженным с головы до ног, у Зиновия же в руках была только сабля.
- Полагали, что мы будем драться на саблях, пан Данило. Я казак, да вдобавок и бесприютный по вашей милости, вся моя надежда на мою саблю.
- Как угодно пану Зиновию.
Они встали у самого оврага, и зоркий глаз Зиновия тотчас различил в овраге, у деревьев, что-то шевелящееся.

210

- Гей, гей! Прошу пана подождать, - крикнул он подстаросте, размахивая саблей и соскакивая в овраг. – Нет, я и в самом деле на след зверя напал.
За деревьями стояли трое слуг с обнаженными саблями. Они бросились, было, к Зиновию, но он ловким движением вышиб саблю из рук у первого и могучим ударом отрубил ему голову. Один из слуг напал на Зиновия сзади, нанес ему удар, но сабля скользнула по панцирю и даже не погнула крепкой стали. Зиновий быстро обернулся и нанес ему удар в лицо. Обливаясь кровью, холоп бросился бежать вдоль оврага. Чаплинского в первый момент так ошеломила неожиданность, что он стоял неподвижно, колеблясь, броситься ему на помощь холопам или удирать от разъяренного Хмельницкого. Увидев, однако, что второй слуга нанес ему удар в спину, и, полагая, что Зиновий ранен, пан подстароста храбро соскочил в овраг.
- Гей, изменник! – закричал Зиновий, высоко поднимая саблю над головой. – Не подступайся. “Маю саблю в руци: и ще казацька не умерла маты” (у меня в руках сабля, еще не умерла казацкая мать, то есть Сечь).
Но Чаплинский, увидев разгоряченного Хмельницкого, взглянув в его гневные сверкающие глаза, уже и не думал наступать. Он быстро повернулся назад, цепляясь и карабкаясь, выполз из оврага, постепенно отвязал коня, вскочил на него и умчался с места поединка.
Третий холоп упал на колени и молил пощады.


XII

На другое утро пан подстароста с самой подобострастной миной ожидал пана Канецпольского и доложил ему, что у него есть важное дело. Староста удалился с ним в кабинет.
- Что такое? – спросил он тревожно.
- Прошу пана старосту, - проговорил Чаплинский, - послушаться моего совета – заключить в тюрьму этого сорвиголову Хмельницкого. Вчера я ехал по лесу с тремя слугами, как вдруг этот безумец напал на нас и чуть всех нас не зарубил. Одного положил на месте, другого так изранил, что он и теперь лежит, а я с остальным слугой едва ускакал от него.
- Да, да, - отвечал староста с иронией, посматривая на пана, - видел я его в битвах, такого воина поискать. Жаль, что он связался с холопами. – Чаплинский закусил губу.
- Итак, четверо с ним не справились? – весело спросил пан староста.
- Он напал на нас врасплох, - со смущением отвечал Чаплинский. – Да и притом, когда он приходит в бешенство – это зверь, а не человек, потому-то я и предупреждаю пана старосту.
- Чего же пан Чаплинский еще хочет от меня? – спросил Канецпольский.
- Позволения арестовать его.
- Для того чтобы арестовать свободного шляхтича, нужны доказательства его виновности.
- Доказательства у меня есть, - поспешно проговорил Чаплинский. – Напав вчера на
211

нас, он хвалился, что запорожская Сечь не погибла, пока у казака есть сабля в руках. Это слышал я и один из моих холопов, мы можем быть свидетелями.
Канецпольский задумался.
- Повторяю вам, пан подстароста, что я и сам не доверяю Хмельницкому. Если пан рассчитывает овладеть этим казаком, я ему препятствовать не буду.


XIII

Зиновий жил в Чигирине, часто уезжал куда-то и подолгу совещался с посещавшими его казаками.
Был морозный вечер. Веселые колядки шумной волной разливались по Украине. Дочери Зиновия ушли колядовать с девчатами в село. Дома оставались только Зиновий и Тимош. Зиновий рано лег спать. Тимош перед сном решил обойти двор, посмотреть, легли ли спать работники.
Он вышел на крыльцо. В ту же минуту на него бросилось несколько человек, заткнули ему рот тряпицей, связали по рукам и ногам и кинули на снег.
Все нападающие бросились в дом, Тимош бессильно валялся связанный и не мог предупредить отца. Он видел, как через некоторое время вывели сонного безоружного Зиновия.
Зиновия приторочили к коню и увели куда-то. Тимош остался лежать на снегу. Его развязали только сестры, когда вернулись с колядок. Работники со двора исчезли, очевидно, они были подкуплены.
Тимош бросился на розыски отца и узнал, что у Чаплинского за ним зорко смотрят, и нет возможности его освободить.
Зиновий сидел в темном сыром погребе за крепким железным запором, и никто не мог к нему пробраться. Пани Гелена ходила сама не своя, она знала обо всем случившемся, и ей каждую минуту казалось, что вот-вот выведут Зиновия на двор и отрубят у нее на глазах его буйную голову. Она ничего не могла придумать и понимала только одно, что если Зиновия казнят, ей и самой не жить, так он стал ей теперь дорог.
Прошло несколько дней. Гелена, наконец, решилась и пошла к своему мужу.
- Жалко тебе этого казака, что ты за него заступаешься? – спросил он. – Возьму и отрублю ему голову.
Гелена вспыхнула и гневно топнула ногой.
- А-а, если так, то знай, что если только ты его пальцем тронешь, то и меня вместе  с ним в живых не будет... Хмельницкого ты должен выпустить, и помни, что если завтра к вечеру он не будет свободен, не видать тебе меня, как своих ушей... Сбегу от тебя, руки на себя наложу, татарам отдамся... тебе меня не запугать.
Чаплинский побледнел и совсем растерялся.
- Успокойся, Гелена, - проговорил он, - но чего же ты так расходилась... Ну, я выпущу его, что мне в нем.
- Прикажи сейчас же его выпустить, - настаивала Гелена.
- Ну, хорошо, хорошо! Выпускай его сама, - согласился Чаплинский, не зная, как
212

успокоить женщину.
Гелена дрожащая, взволнованная вошла в темный подвал, слабо освещенный фонарем сторожа, и увидела в одном из углов на соломе Хмельницкого, сидевшего с опущенной головой в глубокой задумчивости.
- Пан Зиновий, - робко окликнула она его. – Не кори меня, прости, если в чем виновата перед тобою, а теперь, что могла, то для тебя и сделала, вымолила свободу тебе, уезжай поскорее, пока он не одумался.


XIV

Хмельницкий после возвращения из тюрьмы окончательно решил искать правосудие на сейме в Варшаве.
Сейм в этом году был назначен в мае. На него и уехал Зиновий. Следом за ним поехал на сейм и Чаплинский.
Хмельницкий подал в сейм пространную жалобу и приложил к ней свидетельство, данное ему на имение гетманом Канецпольским. В доказательство он ссылался на давность владения и просил удовлетворения за наезд, смерть сына и похищение невесты.
Чаплинский в свою очередь предоставил выписку из земских книг воеводства, по которым было видно, что Суботово принадлежит к Чигиринской даче.
“Имение, на которое претендует пан Хмельницкий, было несправедливо отторгнуто от староства, и я ничего более не сделал, как только на законном основании возвратил его староству. А владею им потому, что пану старосте угодно было его пожаловать в награду за мою службу Речи Посполитой. Что же касается, что пан Хмельницкий представляет давность владения, то пан староста определяет выдать ему 50 флор”.
Сейм нашел, что сам Хмельницкий виноват в потере своего хутора, так как не запасся форменными документами и советовал ему просить старосту чигиринского, чтобы тот утвердил распоряжение отца и выдал ему форменное свидетельство. Такое решение в виду известных уже нам отношений между чигиринским старостою и сотником означало полную потерю хутора. По делу об истязании ребенка Чаплинский не отрицал, что зять его приказал высечь мальчика “за возмутительные угрозы”, но решительно отверг, что ребенок умер от побоев. Ему удалось убедить сейм, чтобы тот это дело решил в его пользу. Что же касается похищения женщины, то Хмельницкому, конечно, не следовало и поднимать этого вопроса, так как женщина эта стала законной женой его врага и, по-видимому, примирилась со своим положением. Во всяком случае, Чаплинский решительно заявил, что он не отпустит ее от себя.
- Да если бы я и сделал это, - прибавил он, - то она сама не захочет ни за что на свете возвратиться к Хмельницкому.
Заседатели сейма рассмеялись и один из них ответил:
- Охота тебе, пан Хмельницкий, жалеть о такой женщине! На белом свете много красавиц получше. Поищи себе другую, а эта пусть останется с тем, к кому привязалась.

213

Таким образом, Хмельницкий лишился сына, любимой женщины и хутора. Потеря
для молодого человека не малая. И оказывается, что он лишился всего на полном законном основании. Сейм руководился в своем решении не какими-либо симпатиями или антипатиями, а только законом.


XV

Хмельницкий вышел с сейма опечаленный, растерянный, у него оставалась одна шаткая надежда на всегдашнего его покровителя, короля Владислава. Вспомнил Зиновий о сочувствии короля к казакам и о той роли, какую может сыграть выданная королем грамота. В представлении народа король был каким-то мифическим лицом, во всяком случае – желавшим блага своему народу. Зло же все заключалось в панах. Весьма важно было придать внешнюю законность восстанию, пользуясь именем верховного повелителя страны.
Перед отъездом из Варшавы Хмельницкий решил посетить короля.
В богатой приемной королевского дворца Хмельницкого встретил канцлер Оссолинский. Это был высокий уже не молодой человек с холодными, даже суровыми чертами лица, не утратившими его красоты. В его глубоких глазах светился ум. Изящные манеры, полные достоинства, обнаруживали светского человека.
- Пан Хмельницкий желает видеть его величество? – осведомился канцлер. – Могу я знать - по личному или общественному делу?
- По личному, пан государственный канцлер.
Король, видимо, еще находился под впечатлением постигших неудач на сейме, тем не менее, он принял Зиновия ласково, пригласил движением руки занять кресло против себя.
- Канцлер доложил мне, что пан Хмельницкий желает видеть меня по личному делу.
- Да, ваше величество, мне пришлось на себе испытать несправедливость.
Зиновий рассказал все, что с ним случилось.
Король слушал внимательно, потом подумал немного и сказал:
- Да, дело твое правое, в этом я вполне уверен, но помочь тебе невозможно: судебным порядком ты ничего не можешь добиться, там все основано на формальностях, а формальных документов у тебя нет.
- Но, может быть, ваше величество, найдете возможным оказать влияние на старосту Чаплинского, - заметил Зиновий. – От него зависит дать мне нужный документ на владение Суботовом.
Король горько усмехнулся.
- Мое влияние ничего не значит, - отвечал он. - Я самый несчастный король, какого только можно представить! Я должен смотреть в руки панов, делать то, что они прикажут. Ты, Хмельницкий, как честный человек, как казак, гораздо счастливее меня. Ты можешь силе противника противопоставить силу, как воин, как оскорбленный человек, а я? Что я могу сделать? Я связан по рукам и ногам, в моем распоряжении даже нет войска. Всякий
214

их моих приближенных может меня оскорбить, и я не могу требовать удовлетворения, так как это ниже моего королевского достоинства.
- Вашему величеству стоит только пожелать, и войско у вас будет – казаки довольно натерпелись от панов. То, что я испытал теперь, испытывает каждый, многим приходится еще горше, чем мне. Паны так привыкли к своеволию, что даже воля короля для них не священна. Милость, оказанная вашим величеством, только еще более раздражила их против казаков. Они чувствуют, что стоит вашему величеству сказать одно слово, и вы найдете в казаках верных своих слуг.
- Я знаю обо всех угнетениях, - произнес король, - причиненных панами казакам, но в настоящее время я не в силах помочь им. Я не могу стать в открытую борьбу со шляхетством, для этого нужно слишком много военных сил, одних казаков недостаточно.
Хмельницкий ожидал такого ответа.
- Итак, ваше величество, и вы не можете мне оказать ничего утешительного. Несмотря на то, что Чаплинский неправ, он будет владеть Суботовом, а я остаюсь ни с чем!
- Этого я не говорю! – возразил король. - Мог же Чаплинский найти себе и товарищей, и приятелей, это можешь сделать и ты.
Король поднялся с места, его примеру последовал и Хмельницкий.
- Вообще я удивляюсь, вам казакам, - продолжал король. – Вы ищите защиты у короля, а он и сам был бы рад, чтоб его кто-нибудь защитил.
- Что же нам делать, ваше величество?
Король сделал два шага к Хмельницкому, прикоснулся к его сабле и сказал:
- Пора бы, кажется, вам всем вспомнить, что вы воины, у вас есть сабли: кто вам запрещает постоять за себя? Я же со своей стороны всегда буду вашим благодетелем.
С таким напутствием уехал Зиновий к себе на Украину, и скоро панам пришлось жестоко расплатиться за свои неправды.


XVI

Хмельницкий вернулся в Чигирин в конце лета. Он сообщил, что хочет собрать знатнейших казаков на раду.
- Слава Богу, - сказал повеселевший слуга, - давно пора тебе, батько, начать дело! Уж потешимся же мы над панами, а первым вздернем на виселицу этого пучеглазого сурка – Чаплинского.
Рада проходила тайно, на нее было приглашено немного, Зиновий еще не был уверен в успехе. Присутствующие на раде в основном были казаки, испытанные и в бою, и в жизни. Тут был Богун, знаменитый казацкий сотник - красивый, молодой, отважный, с одинаковым хладнокровием способный зарезать человека или в бархатном дорогом кафтане залезть в бочку с дегтем; Ганжа – ловкий, расторопный, сметливый, юркий, одаренный неистощимым красноречием; Филипп Джеджалык – перекрещенный татарин, первый в битвах, неустрашимый силач, готовый на всякое бесшабашное предприятие. Умный Никита Галичан, не задумывавшийся пожертвовать для родины и собой, и своим
215

имуществом, Кривонос, Остап Павлюк, Роман Пешта и много других храбрых воинов, неутомимых мстителей за поругание родины.
Собрались они в лесу, в глуши, где никто не мог их подслушать, и Зиновий, стоя среди этих мощных, закаленных в боях рыцарей, впервые ясно почувствовал свою силу.
- Пусть будет вам известно, - говорил он, - я решился мстить панам-ляхам войною не за свою только обиду, но за попрание веры русской и за поругание народа русского.
Зиновий зачитал тут похищенную у Барабаша знаменитую привилегию Владислава и спросил:
- Ужели далее будем терпеть? Ужели оставим в бедствии братьев наших русских православных? Проезжая по Руси, везде я видел страшные утеснения тиранства, несчастный народ вопит о помощи, все готовы взять оружие, все обещают стать с нами заодно.
Тут казаки припомнили, конечно, и все стеснения, которым подвергаются они от Речи Посполитой и припомнили обиды, насилия от панов и так далее, и так далее, и решают поднять восстание: - Пора нам взяться за сабли, - говорили они, - пора нам сбросить ярмо ляшское.
- Взяться за сабли – дело нетрудное, - возражали им реестровые и те, кто были во власти панов, - но с одними саблями ничего не поделаешь. Ляхи выставят против нас наши же пушки, отобранные комиссарами, тут и ружьями ничего не возьмете.
- Можно позвать татар...
- Не пойдут с нами татары, сколько раз мы их били, не станут они тянуть за нашу руку.
- Тогда нам могут помочь москали, - сказал Хмельницкий. - Москали бы как будто и лучше, они с нами одной веры, православные, да вряд ли они пойдут на поляков, они еще в силу не вошли. Но с татарами нам сойтись тоже нелегко, очень уж они злы на нас. Сколько раз мы их побивали и добычу отнимали от них, и нападали на них врасплох.
Призадумались старшины, но большая часть из них все-таки стояла за союз с татарами.
- Но в руках казаков находится теперь грамота Владислава, - продолжал Зиновий, - разрешая нам готовить чайки и снаряжаться в поход против татар. Ею можно будет воспользоваться и настроить татар против поляков, раздражавших их к тому же постоянной неаккуратностью по части уплаты разных “выкупов”.
Так и порешили. На Зиновия возложили трудное дело переговоров с ордою и тут же хотели избрать его гетманом, но он отказался.
Хмельницкий взял со старшин клятву, что пока они все будут хранить в тайне, но по первому его зову каждый приведет столько народу, сколько успеет собрать.


XVII

Между заговорщиками нашелся предатель. На второй день после казацкой рады в лесу пан Канецпольский сидел вечером в кабинете с полковником Барабашом и Кричевским. Вошел слуга, доложил, что пана старосту желает видеть один из казацких
216

старшин.
- Проси! – сказал староста.
Вошел Роман Пешта.
- Что скажите, старина? – спросил Канецпольский.
- Есть у меня дело до ясновельможного пана, - сказал он, недоверчиво посматривая на присутствовавших тут Барабаша и Кричевского.
- Ничего, говори! Это мои приятели! – ободрил его пан. – В чем твое дело?
- Зиновий Хмельницкий, бывший восковой писарь, на этих днях раду собирал.
Паны переглянулись.
- Раду? – переспросил Канецпольский. – Кто же на этой раде был?
- Все знатные казаки, старшины да атаманы.
- А ты почем знаешь  про эту раду? – спросил Барабаш.
- Я, пан полковник, тоже там был, - отвечал Пешта, немного смутясь.
- Что же Хмельницкий затевает? – спросил староста.
- Он хочет поднять всю Украину против панов, хочет просить помощи и у татарского хана... Старшины хотели его гетманом сделать, да он отказался. Обещали ему людей собрать, а он взял на себя предводительство.
Несколько времени паны сидели молча, посматривая друг на друга. Барабаш, наконец, прервал молчание:
- Полагаю, пан староста, обо всем этом надо дать знать пану коронному гетману Потоцкому.
- Без воли коронного гетмана, - проговорил староста Канецпольский, - я ничем не могу распорядиться, а между тем, пока приедет приказ, Зиновий успеет ускользнуть из наших рук.
- Пан староста не может присудить его ни к какому наказанию, а арестовать его может, и следует это сделать, как можно скорее.


XVIII

Тем временем Хмельницкий распродавал остатки своего имущества и повел на ярмарку в село Бужин коня.
Настала ярмарка. Зиновий с конем стоял в стороне и ждал покупателя, как вдруг его окружили жолнеры пана Канецпольского с Кричевским во главе. В первую минуту Зиновий даже не понял, в чем дело, и собирался, было, здороваться с ним. Но тот ему объявил, что арестует его по приказу пана старосты.
- Что это значит, пан Кричевский? – удивился Зиновий.
- Впрочем, куманек, - сказал Кричевский, искоса поглядывая на жолнеров, находившихся в некотором отдалении, - не слишком кручинься, я тебя как-нибудь выручу, только держи себя умненько с панами: тебе сделают строжайший допрос.
Когда Зиновия ввели в канцелярию старосты, он увидел здесь несколько старшин, которые присутствовали на раде.
- Зиновий Хмельницкий, - начал допрос присутствующий комиссар, - тебя
217

обвиняют в том, что ты мутишь народ и что с целью подготовки восстания ты собрал раду казацкую.
- В первый раз слышу! – отвечал Зиновий удивленно. – Кто же меня обвиняет  и когда я собирал раду и где?
- Кто тебя обвиняет, до этого тебе дела нет, - сказал комиссар. – А раду ты собирал на этих днях в лесу, и на ней присутствовали все знатнейшие старшины казацкие.
- Да, на днях мы собирались в роще, но это была не рада, а приятельская пирушка.
- Зиновий говорит сущую правду, - подтвердил один из казацких старшин. - Все мы вместе с ним пировали в роще, вот и товарищи тоже скажут. Все мы готовы поклясться, что и слова лишнего сказано не было. Пили да песни пели, какая тут рада.
- Видите, панове, - подтвердил Кричевский, обращаясь к старосте и комиссару, - я говорю, что тут дело неладно. Как бы нам не быть в ответе за Хмельницкого, к нему ведь и сам король благоволит, - добавил он вполголоса.
- Надо отдать его кому-нибудь на поруки, - сказал комиссар, - пока не придет решение коронного гетмана. Только кто возьмется за ним смотреть?
- Если позволите, я готов служить, - скромно заметил Кричевский.
- Зиновий Хмельницкий, - проговорил староста, - мы не можем решить твое дело помимо коронного гетмана. Пока мы получим его резолюцию, ты будешь сдан на поруки пану Кричевскому.
Кричевский вывел своего узника и повел к себе домой. Полковник отпустил стражу, ввел Зиновия в свои комнаты. Дал команду подать вино и закуску.
- Итак, куманек, ты теперь мой пленник! – сказал Кричевский Зиновию. – Это тебе в отместку за то, что действуешь, не посоветовавшись, с тех пор, как приехал из Варшавы, ко мне носа не показывал.
Слуга принес закуску и вино. Кричевский, налив два кубка венгерского, высоко поднял свой кубок и провозгласил:
- За здоровье будущего украинского гетмана Зиновия Хмельницкого!
- А ведь я думал, что полковник мне изменил. Ты отлично выдержал свою роль и мог бы еще дурачить меня, сколько тебе угодно.
- Нет, пан будущий гетман, теперь дурачиться некогда, надо тебе скорее бежать. Сейчас после закуски я дам тебе лучшего коня, а за тобой пусть едет твой сын, я его уведомлю. Сделаем мы это все ловко, так, чтобы и я не был в ответе. Я притворюсь выпившим, а ты прикажешь подать себе коня от моего имени. Пока слуги разберут, в чем дело, ты уже будешь далеко.
Гетман Потоцкий, раздраженный постоянными восстаниями, не поцеремонился, и одним ударом хотел отделаться от нового бунтовщика: он послал предписание казнить Хмельницкого. Но Хмельницкий был уже вне опасности. “Кричевский не устерег преступника, и он сбежал вместе с сыном Тимофеем”.
Это случилось в 1647-ом году.





218


XIX

Обычный путь, пролегавший в Запорожье, так называемый “Черный шлях”, представлял одну сплошную жидкую массу. Бесконечной лентой тянулась она по оврагам и долинам, взбиралась на небольшие холмы и кряжи, тянулась то там, то здесь в топких болотах.
Зиновий медленно двигался по этому пути с небольшой кучкой вооруженных людей, человек в тридцать. В числе их был Тимош, сын Зиновия.
11-го декабря они подъехали к Сечи, и в нерешительности остановились, раздумывая, что удобнее: прямо ли приехать к кошевому, или отправиться сперва на остров Томаковка, там отдохнуть с дороги у своего земляка Довгуна.
Зиновий распорядился, что он поедет один к кошевому, а все остальные к земляку.
Отряд разделился. Хмельницкий поехал на майдан, где расположены были курени, а остальные отправились к перевозу.
Было воскресное утро. Запорожцы только что отслужили обедню и толпами валили в предместье.
Проехав базарную площадь, Хмельницкий направился к высоким башенным воротам земляного вала, окружавшего майдан (площадь). Внутри земляного вала двумя полукругами располагались курени, носившие название различных городов Украины. Одно полукружие называлось верхними куренями, другое – нижними. Между верхними куренями возвышался дом совета. Там собирались на совещание атаманы и кошевой. Тут же рядом в одном из куреней помещалась квартира кошевого. Хмельницкий подъехал к крыльцу, отдал коня казаку и вошел в курень. Его встретил пожилой благообразный казак с длинными седыми усами и черным чубом с проседью.
- Добро пожаловать, пан Зиновий, - приветствовал он Хмельницкого, - пытливо посматривая на него своими проницательными глазками, - откуда и куда путь держишь?
Хмельницкий отвесил кошевому низкий поклон, помолился на образа и, усевшись с хозяином на широкую лавку, не торопясь проговорил:
- Еду из Украины, где меня опозорили и выгнали, хочу искать и суда, и расправы у запорожцев, в ваши руки предаю и душу, и тело.
- Слухи до меня доходили, но не понимаю, какой помощи ты хочешь от нас?
- Думаю, что ты по старой дружбе не откажешь поднять запорожскую силу.
- Поднять запорожцев не трудно, пойдут на кого угодно, лишь бы не сидеть, сложа руки... Правда, не скоро такое дело делается, в Запорожье только три тысячи наберется, надо кликнуть клич. Кроме того, вокруг Запорожья сидит польская залога: пять сот реестровых казаков да триста жолнеров... Я думаю, что пан коронный гетман уже послал к ним гонца.
- Это все я уже обдумал, друже, - возразил Зиновий. - В Сечи у вас я не буду жить, буду жить на острове Томаковка. А ты собирай людей. Потом я думаю поехать и в Крым, к хану, буду просить у него помощи.
- Верю тебе, пан Зиновий! Если ты затеял дело, то и обдумал его. Постараюсь исполнить то, о чем ты просишь. Месяца два-три на это потребуется.
219


XX

Прошло несколько дней жизни Зиновия с казаками на острове, все было спокойно, однако Зиновий постоянно и из осторожности посылал то одного, то другого из более  ловких казаков на разведку.
Как-то раз утром разведчик вернулся через несколько часов и доложил Зиновию о том, что к расположению казаков приближается польская залога, среди которых находятся 500 реестровых казаков.
- Нам теперь от них не ускакать, надо скрыться в лесочке.
Залога окружила лесок. Зиновий начал советоваться со старшинами, как быть дальше.
- У нас нет другого выхода, как через доброжелателей среди казаков залога переманить их на нашу сторону, - посоветовал один из старшины.
Нашлись охотники отправиться на переговоры. Удалось казаков залога переубедить, что им не по пути с ляхами. Они вскочили на коней и поспешили к Зиновию.
Поляки в первый момент не поняли, в чем дело. Когда они разобрались, в чем дело, то никто из польской залоги не решился остаться в Сечи, все ушли в Польшу. Хмельницкий вернулся во главе пятисотенного отряда. Запорожцы устроили шумное торжество.
Слухи о том, что польский гарнизон перебит и запорожцы свободны, быстро разнесся повсюду. Все, кто скрывался от поляков, повыползали из лесов и ущелий. Кошевой тоже совершенно открыто разослал гонцов склонять запорожцев, много беглых ютилось в землянках по берегам рек, по оврагам и они с радостью стали прибывать в Сечь. Каждый день целыми десятками они приходили к кошевому, и тот их распределял по куреням.


XXI

Запорожцы – отважные воины, однако они были плохими политиками. А дело, задуманное Хмельницким, требовало осторожности, такта, а по тому времени – просто хитрости. Нужно было подготовить не какую-нибудь местную вспышку, а всеобщее восстание. Поэтому нужно было до поры, до времени хранить истинные намерения в тайне, дабы поляки не разведали и не залили кровью еще не успевшего вспыхнуть пламени. Хмельницкий был мастером на такого рода дела. Он посвящает в свои планы только запорожскую старшину, а между простыми заговорщиками распространяется слух, что на первых порах предполагается ограничить все дело посильной депутации к королю. К польским панам и самому коронному гетману он пишет довольно успокоительные письма.
Потоцкий сам не прочь избежать кровопролития, но ему нужна голова Хмельницкого. Он хочет выманить его как-нибудь или, по крайней мере, затянуть время,

220

чтобы собраться с силами. Потоцкий с этой целью посылает опытного в подобных делах
шляхтича ротмистра Ивана Хмелецкого. Тот долго жил между казаками и знал все казацкие привычки.
Хмельницкий принял гостя ласково, извинился, что не может его угостить, как, бывало, он угощал гостей.
- Прошу извинения у пана ротмистра, - говорил он, - нынче я изгнанник, живу в лесу, как в заколдованном замке, ничего не вижу, ничего не слышу, никакие новости до меня не доходят. Но горилки мы все-таки выпьем, - прибавил он, вводя гостя в обширную горницу, где на столе уже была приготовлена закуска и вино.
Они сели за стол. Посол не знал, с чего начать разговор. Хмельницкий держал себя сдержанно, но с достоинством угощал гостя и горилкой, и вином, сам пил мало. Наконец, Хмелецкий решился заговорить.
- Вероятно, пан Зиновий догадывается, зачем я к нему прислан?
- А пан ротмистр разве ко мне приехал, я думал, что он по дороге заехал. Кто же пана послал?
- Я послан паном коронным гетманом. Пан коронный гетман очень жалеет пана Хмельницкого, он желает ему всевозможного блага...
- Благодарю, пана гетмана, - загадочно проговорил Зиновий, чуть-чуть улыбаясь.
- Пан коронный гетман удивляется, что пан Хмельницкий, такой умный, такой проницательный, решился на мятежные замыслы.
- Я? – прервал его Хмельницкий, - я ничего мятежного не замышляю, это все клевета, пущенная моими врагами, чтобы очернить меня перед паном гетманом.
- Пан коронный гетман предлагает пану Хмельницкому вернуться на Украину.
- Я и не думаю, пан посол, оставаться вечно здесь. Но теперь, когда назначена цена за мою голову, когда на меня идут с войском, а у меня никакой нет защиты, кроме пятисот стражников, может ли пан коронный гетман требовать, чтобы я вернулся?
- Даю честное слово пану Хмельницкому, - проговорил ротмистр, - что волос не спадет с его головы.
- Я тоже даю честное слово пану послу, что ни на волос не выйду отсюда, пока пан гетман будет стоять надо мною с войском, пока над казаками будут начальствовать ляхи, пока будут существовать постановления, обидные для казаков, пока будут отняты все права, дарованные им нашим королем и его предшественниками. Пусть пан гетман отменит и уничтожит все это, тогда я с легким сердцем вернусь на Украину.
- Но ведь пан Хмельницкий требует невозможного.
- И пан Потоцкий требует невозможного, - возразил Зиновий. - Я буду тут сидеть, окруженный своим палисадом, до тех пор, пока не испрошу милости у короля.
Все это было сказано Хмельницким так решительно, что послу осталось только откланяться.


XXII

Хмельницкий же, выпроводив гостя, вздохнул свободно, позвал Тимоша и других
221

казаков, преданных ему, и велел собираться к отъезду в Крым.
- Главное, чтобы сборы были незаметные, чтобы даже наша стража не видела нашего отъезда, - отдал он приказание. – Лишнего с собой не брать, ехать налегке, запастись только добрыми конями и оружием.
На другое утро, к великому удивлению казаков, живших на острове, ни Зиновия, ни приближенных к нему казаков, и следа не было.


XXIII

Зала вся блистала золотом и дорогими тканями. В глубине возвышался трон хана с мягкими шелковыми подушками и на нем восседал Ислам-Гирей, весь закутанный в парчу и атлас, покрытый с головы до ног драгоценными украшениями. Вокруг трона стояло множество слуг в богатых одеждах. По стенам тоже лежали подушки, и на них восседали знатные мурзы, окруженные свитами. Великий визирь стоял по правую руку у трона, ожидая приказаний  своего повелителя.
Мурза подвел Зиновия к трону и, опустившись на колено, проговорил:
- Высокий повелитель правоверных! Казацкий начальник Хмель желает быть приятным твоим светлым очам и просит твое ханское величество благосклонно принять от него подарок.
Ислам-Гирей милостиво глянул на Зиновия.
- Принимаем подарки твои,  Хмель, - проговорил он, - и радуемся, что видим тебя в полном здравии. За каким делом пожаловал к нам в Бахчисарай? Или очень у нас понравилось, так?
- Не могу пожаловаться, всемилостивейший хан, чтобы мне у тебя худо жилось, - отвечал Зиновий по-турецки, - теперь же есть у меня до тебя дело.
- Чего же ты хочешь? – спросил хан.
- Грозный повелитель, мы тяготимся польским игом и решились теперь его свергнуть. Вся Украина готова идти на ляхов. Нам нужна твоя помощь против ляхов. Если ты нам поможешь, мы навек клянемся быть с тобой в дружбе и не помыслим воевать с  тобою.
Хан подозрительно посмотрел на Зиновия.
- Чудно это, знаю, что вы воины храбрые и дружбе вашей были бы рады, только сегодня я не могу дать ответа, поживи у нас, я посоветуюсь со своими верными помощниками и слугами, тогда и дам тебе знать о своем решении.
Через несколько дней состоялась новая аудиенция у хана. Хан протянул Зиновию саблю и сказал:
- Клянись мне на этой сабле в том, что не замышляешь против нас никакой измены.
Хмельницкий поцеловал саблю и, окруженный мурзами и сановниками, торжественно поклялся:
- Чтобы объявить войну ляхам, нужно согласие Дивана (правительства), такого согласия еще нет. Но я могу приказать своему мурзе Тугай-бею идти с тобой. Вы начните, а когда Диван решит объявить войну, то и я к вам нагряну. Мы разрешаем Тугай-бею идти
222

с тобой, но с тем условием, чтобы ляхи не знали об этом нашем позволении, пускай они
думают, будто Тугай-бей сам по себе напал на них. Кроме того, в залог нашей верности Хмель должен оставить в Бахчисарае своего сына. Сыну твоему будет у нас хорошо, о нем не беспокойся.


XXIV

Требования Хмельницкого на первых порах были довольно скромны и, во всяком случае, касались только чисто казацких нужд, это видно даже из письма Потоцкого к королю.
“Хотя я и знаю, - писал коронный гетман, - что этот безрассудный человек Хмельницкий не преклоняется кротостью, однако не раз уже я посылал к нему с предложением выйти из Запорожья с обещанием помилования и прощения всех проступков – Хмельницкий отпустил ко мне моих послов с такими требованиями: 1) чтобы я с войсками выступил из Украины; 2) чтобы удалить полковников и офицеров; 3) чтобы уничтожить установленное  республикою казацкое устройство и чтобы казаки оставались при таких вольностях, при которых они могли бы не только ссорить нас с посторонними, но и поднимать свою безбожную руку на ваше величество”. “Что он давно, – пишет затем гетман, - как начать бунт и как действовать, в этом ваша королевская милость убедиться извольте, обратив внимание на число его сообщников, простирающиеся до 3 тысяч человек. Сохрани Бог, если он войдет с ними в Украину! Тогда эти три  тысячи быстро возрастут до 100 тысяч, и нам будет трудно с бунтовщиками”.
Потоцкий не обманывался. Действительность принимала грозный вид. Несмотря на всю осторожность, с какой Хмельницкий вел дело, в народе шла усиленная молва о готовящемся восстании. Собирались своевольные толпы. Побеги холопов участились. Народ запасался оружием. Один Иеремия Вишневецкий отобрал у своих крестьян несколько тысяч самопалов. Наконец, появились агитации Хмельницкого, которые ходили по селам и склоняли народ на сторону казаков. В том же письме к королю коронный гетман говорит, что гибельное пламя восстания уже так разгорелось, что не было ни одной деревни, ни одного города, в котором не раздавались бы призывы к своеволию и где бы ни умышляли на жизнь и имение панов своих и державцев, своевольно нажимая о своих заслугах и о частных жалобах на обиды и притеснения. Пожалуй, уже поздно было “одним страхом” прекращать войну. Нужно было браться за оружие. Разнесся слух, что Хмельницкий выступил с войском из Запорожья и направляется на Украину. Действительно, Хмельницкий, уладив союз с татарами, возвратился на Запорожье и здесь занялся непосредственной подготовкой войска, чтобы с наступлением весны идти на Украину.




223


XXV

Зиновий в сопровождении своих спутников, с четырьмя татарскими начальниками
подъехал к Сечи. Вечер стоял чудный, тихий, теплый, вся Сечь высыпала навстречу прибывшим. Они прошли прямо к кошевому, куда стала собираться и войсковая старшина. Зиновий представил кошевому и старшинам татарских начальников и сообщил добрую весть, что мурза Тугай-бей стоит со своей ордой на реке Базавлуке.
Назначили день многоплановой рады. Когда он настал, раздались один за другим три пушечных выстрела, и вмиг вся площадь покрылась казаками, опоздавшим не было места. На крыльцо вышел кошевой с войсковой старшиной, а за ним Зиновий в сопровождении казаков и татар.
Прибывающий народ стал не вмещаться на площади, место рады было перенесено на поле за крепостью.
- Панове запорожцы! – начал кошевой. – Недобрые дела творятся на Украине: вера святая попрана, иезуиты преследуют ее, униаты творят, что хотят и над священниками, и над церквами. Войско панское гуляет по селам и хуторам, грабит и жжет дома, убивает и мучит православных. Нет казакам ни от кого защиты: ни король, ни сейм не слушают их просьб, а паны своевольничают, как им вздумается. Долго ли мы, други и братья, будем терпеть такие обиды? Пора проучить панов, пора вступиться за веру православную и за братьев украинцев!
- Нам одним не совладать! - кричали из толпы.
- Хмельницкий только что приехал из Крыма. Хан обещал нам помощь. Орда Тугай-бея стоит уже наготове за Сечью. Дело только за нами, - продолжил кошевой.
Курени стали совещаться между собой и выслали своих выборных. Выборные просили слова.
- Слава и честь Хмельницкому! – с поклоном сказали они. – Сам Бог дает тебя нам, чтобы ты вел нас против панов, и мы все, сколько тут нас есть, готовы сложить головы за свое дело.
Принесли из скарбницы королевскую хоругвь, дарованную Владиславом, бунчук с позолоченным шаром, позолоченную булаву с каменьями, серебряную войсковую печать. Кошевой принял из рук писаря клейноды, и с поклоном передал Хмельницкому.
- Славное Запорожское войско, - сказал кошевой, - признает тебя, Зиновий Хмельницкий, своим гетманом и просит тебя принять эти клейноды – знаки твоего нового звания.
Зиновий низко поклонился на все четыре стороны и проговорил:
- Благодарю вас, панове запорожцы, за доверие ко мне и принимаю эти клейноды, но прошу не называть еще меня гетманом, пока я не заслужу этого звания, пока все городовые казаки не признают над собою мою власть, как их предводителя.




224


Глава   вторая

I

Между тем польские паны собирались со своими надворными командами к главному предводителю, коронному гетману Потоцкому. Что значило для польских шляхтичей потушить вспышку казацкого своевольства? Не в первый раз им приходится иметь дело с этой “сволочью”. Рассчитывали, что победа дастся легко, и проводили время в пирушках. К тому же королевские комиссары расхолаживали всякий пыл. Король был уверен, что казаки собрались против турок (по его же наущению), и потому находил, что самое лучшее средство усмирить их – это дозволить им свободно отправиться на море. В таком духе и действовали все комиссары. Однако вести с низовья Днепра становились все тревожнее и тревожнее. Собрали военный совет и решили, что всему войску двигаться незачем и что достаточно будет отправить вперед сильный отряд, который уничтожит дотла презренное скопище и приведет зачинщиков на праведную казнь.
Узнав о движении поляков, Хмельницкий выступил из Запорожья им навстречу
22-го апреля 1648-го года. Тугай-бей шел вслед за ним с татарами. Обойдя крепость Кодак, где сидел польский гарнизон, Хмельницкий направился  к устью реки Тясмин и остановился  лагерем при притоке Желтые Воды, впадающем в Тясмин.
У Хмельницкого было восемь тысяч украинцев, татар на этот раз насчитывали немного, тысяч около четырех. У поляков же реестровых казаков было около шести тысяч да остального регулярного войска от двух до шести тысяч. Может быть, поляки в численном отношении уступали украинцам, но зато они имели хорошую артиллерию 
(8 пушек) и обученное войско, тогда как в рядах украинцев была масса землепашцев, плохо вооруженных и плохо владеющих оружием, а орда вся действовала луками.
Николай Потоцкий выслал 4 полка реестровых казаков в лодках вниз по Днепру, еще два – присоединились к “кварцяному отряду”, который выступил из Крылова навстречу восставшим. Общее руководство этими отрядами численностью 5-6 тысяч человек должен был осуществлять 20-летний сын Николая Стефан Потоцкий. Оба гетмана – коронный Николай Потоцкий и полевой Мартин Калиновский остались в лагере между Черкассами и Корсунем, поджидая подкрепление. За молодым Потоцким, предводительствовавшим передовым отрядом, стоял старый Потоцкий, коронный гетман, а затем и вся масса войска, какую могла выставить Польша. Хмельницкому же в случае неудачи не на кого было рассчитывать. Даже татары, его союзники, и те, несомненно, бросились бы на него при первых неудачных действиях. Для него и для поднятого им восстания все зависело от исхода первого столкновения.


II

Польское войско выступило в поход, сопровождаемое многочисленным обозом. По

225

Днепру спустились байдарки. Они должны были одновременно с сухопутным отрядом подойти к неприятелю. Восемь дней шло войско по степи, болотам, лесам и к вечеру восьмого дня достигло, наконец, притока Желтые Воды. Поляки перешли приток и вдруг совсем вблизи, немного в стороне, увидели укрепленный казацкий лагерь, устроенный из возов.
- Стойте! Надо приготовиться к битве!
- Казаки не утерпят, тотчас покинут укрепления и будут вызывать нас на бой, - говорили более опытные воины.
Весь отряд, выровняв ряды, сомкнулся в простую колонну и замер в ожидании нападения.
Прошло полчаса, еще полчаса, а казаки и не думали выходить из укрепления. Они стояли тихо, торжественно в своем четырехугольнике к великому удивлению ляхов.
В это время на берегу Днепра происходило нечто иное. За несколько часов до заката солнца к берегу причалил отряд реестровых казаков под началом полковника Кричевского. Доложили Хмельницкому, и он поскакал на берег реки, там уже Кричевский выстроил свой отряд и поприветствовал Хмельницкого.
- Вот, пане гетмане, - с улыбкой сказал он, посматривая на бунчук и булаву в руках Зиновия, - пришлось нам свидеться и при лучших обстоятельствах, чем в последний  раз.
Зиновий обратился к казакам:
- Братья казаки! Будете ли вы нам служить верой и правдой?
- Будем, батько, все пойдем на ляхов. Нам присяга не присяга, ее взяли с нас силой. Мы и Барабаша с другими казаками клоним, а не пойдут добром, так заставим силой, независимо от того, что он был близок к ляхам.
- Спасибо, братья казаки! Дай Бог нам удачу!


III

Уже совсем стемнело, когда прибыли и барабашевцы к так называемому “каменному затону”, где их уже ждал Кричевский. Одни причалили к берегу и вышли, другие остались в лодках, намереваясь выйти на берег на другой день утром. Начальство все оставалось в лодках, на берегу толклись только казаки да пехотинцы, одетые в немецкое платье. Между ними появился представитель Зиновия.
- На черную раду! На черную раду! – окликнул он.
- Панове казаки! – кричал казак, - я послан Хмельницким напомнить вам, что все мы братья, что всех нас породила общая мать Украина. Как же мы поднимаем друг на друга руку? Как вы решитесь проливать кровь ваших братьев? Да и за что лучше стоять: за костел или за церковь православную?
- Правду он говорит, - толковали в толпе. – Ляхи наши недруги, они заплатят нам неволей, стоит ли помогать им против братьев наших казаков?
В несколько минут весть о том, что говорил представитель Хмельницкого, разошлась по всем лодкам. Все шесть тысяч казаков, как один человек, стали за казацкое дело, побросали знамена, значки, порвали и растоптали их.
226

Барабаш спал в одной из лодок. Услышав шум, он вскочил и схватился за оружие. Кругом он увидел казаков с угрюмыми лицами, с обнаженными саблями.
- Он враг церкви святой! – кричали одни.
- Он предатель! – кричали другие.
- Он таил королевскую грамоту! – напоминали третьи.
- Казнил казаков в угодность панам!
Однако никто не решился первым поднять руку на старика.
- Что тут долго думать, - прокричал один из казаков.
С этими словами он с силой вонзил копье в грудь старика, поднял труп его и через борт лодки бросил в Днепр. Такая участь ждала и других казаков, подозреваемых в преданности панам. Наконец, собрали раду и выбрали есаулом казака Кривулько.


IV

Задолго до солнечного восхода казацкий лагерь уже был на ногах... Скоро радостный клич разнесся по всему табору: “На ляхов, на ляхов! – повторяли все. Трубачи трубили в трубы, литаврщики били в бубны, повсюду неслась лихая казацкая песня, все ликовали. Хмельницкий сел на своего белого коня и велел построиться.
Менее чем через полчаса все войско стройными рядами стояло внутри четырехугольника. Хмельницкий подал знак, боевая музыка замолчала, настала мертвая тишина.
Подав команду, он быстро повернул своего коня и властным движением руки указал на польский лагерь и проговорил:
- Постоим за себя! На ляхов! Не побоимся пугал в леопардовых кожах, не застращают они нас перьями на шлемах!
- Вперед, братья! – вскричали атаманы.
Как поток лавы все казацкое войско из лагеря перебежало ровное пространство до протоки, быстро кинулось в воду, переплыло речку и стремительно бросилось на польский обоз.
Поляки мужественно встретили нападавших. Артиллерия дала дружный залп по осаждающим. Прекрасная польская конница правильными рядами двинулась на казаков, рядом с конницей выехали и драгуны, но они шли неохотно – начальники их о чем-то шептались.
Между тем в тылу польского войска из-за пригорков понемногу один за другим вырастали казацкие конники... Они крались, как кошки, лошади их неслышно ступали неподкованными копытами по мягкой почве.
Вот уже казаки вступили в бой с польской конницей, вот уже конница смяла передние ряды, как вдруг сзади за лагерем послышались крики “Аллас”, и целые сотни татар окружили войска.
Драгуны в эту минуту тоже остановились.
- Братья! – крикнули драгунские начальники своим казакам. – Неужто мы двигаемся на своих? У кого поднимется рука?
227

Казаки тем временем, оправившись от первого натиска, стали наступать со всех сторон на коронных жолнеров.
Безотчетный страх охватил польское войско. Все пришло в замешательство, хоругви снялись, ряды совершенно расстроились. Напрасно начальники старались собрать свои отряды, всякий летел, сломя голову, куда ему вздумалось, а пушки вместо того, чтобы удерживать неприятеля, последовали за бегущими. Все совершенно растерялись, кроме молодого главнокомандующего. Потоцкий удерживал бегущих, старался их успокоить. Громкий его голос отрезвил бегущих. Орудия снова устанавливали на валах, обратили против неприятеля. Перестрелки длились до вечера. Казаки несколько раз пробовали атаковать обоз, но получили сильный отпор. Наконец, темнота прекратила битву.
На следующий день казаки снова штурмовали польский обоз. Целых пять часов длилась битва – упорная, страшная, такая, что у жолнера руки перестали действовать от постоянной работы.
Поляки сделали ошибку, они не запаслись ни травой, ни водой. Когда казаки окружили их лагерь, им грозила страшная смерть от жажды.


V

Вдруг полил дождь. Вся степь через несколько часов размокла. Пешие и конные вязли в грязи, порох отсырел. Битва прекратилась сама собой. Жутко было панам сидеть в лагере.
Поляки решили вести с казаками переговоры. Отправили посла пана Чарнецкого. Посол попросил дать полякам возможность отступить.
Посла начали угощать. А тем временем было сообщено татарам, что когда поляки начнут отступать, последние пускай не дремлют и расправятся с поляками, как знают.
Посол знал, что у казаков находятся в заложниках польские полковники Михаил Крыс и Максим Кривонос, и он попросил гетмана их отпустить.
- Только в обмен на пушки, - запросил Зиновий.
- Я этот вопрос решить не могу. Это удел главнокомандующего.
Хмельницкий позвал несколько казаков и послал их с предложением в польский лагерь.
Панам некогда было раздумывать, они то и дело ждали, что нагрянут татары, и готовы были выполнить всякие условия, лишь бы выиграть время и отступить.
- Дайте клятву, что вы нас не обманите! – сказал Потоцкий казацким послам.
Казаки поклялись. Тогда Потоцкий отдал приказ отвезти пушки в казацкий табор и возвратить заложников.





228


VI

Хмельницкий понимал, что поляки будут отступать к основным силам, которые находились в  Корсуне через урочище “Княжие Байраки” в верховьях речушки Днепровой Каменки, и он приказал нарыть там на дороге рвов, набросать в них деревьев и камней. Это было исполнено.
На другой день поляки подошли к урочищу “Княжие Байраки”. Не успели они войти в лес, как сзади послышались крики: “Аллас”, и появились целые тучи татар. Среди поляков произошло смятение.
- Измена, предательство! – кричали все.
Лошади под тучами стрел метались, падали, тяжелые возы вязли в болотистом грунте, и их невозможно было перетащить через лесистые буераки, тем более что всюду по дороге лежали деревья, каменья, нагроможденные искусными руками казаков. Полнейший беспорядок царствовал в польском отряде. Одни кричали:
- Сдавайтесь, панове!
Другие бежали вперед, вязли в грязи, спотыкались, падали, третьи теряли всякое присутствие духа, стояли в бездействии, опустив руки. Потоцкий был ранен в грудь, но он не терял мужества.
Несколько времени продолжалась эта упорная защита, но, наконец, сильный натиск татар сломил сопротивление осажденных. Со всех сторон ворвавшись в укрепление, татары сошлись в середине выстроенного противником четырехугольника.
Потоцкий истекал кровью, в пылу битвы он не замечал нанесенных ему ран, и теперь, умирающий, был взят в плен. Вслед за тем все оставшиеся в живых сложили оружие. Среди них был и Иван Выговский, который попросился на службу к Хмельницкому, как писарь.
Другие начальники, взятые в плен, были отправлены пленниками в Чигирин.


VII

Хмельницкий двинулся к Корсуню, где стояло польское войско под начальством польного и великого коронных гетманов Калиновского и Николая Потоцкого.
Поляки пировали. К ним прибыло несколько новых отрядов, и паны военачальники в складчину задали пир приехавшим.
Вдруг полы палатки распахнулись, и на пороге появился запыленный, изнемогающий от усталости драгун. Появление его было до такой степени неожиданным, что паны растерялись и не знали, о чем его спрашивать. Солдат стоял молча, бледный, изнуренный, обведя блуждающим взглядом собрание.
Первым заговорил Калиновский.
- Откуда ты? – спросили драгуна.
- Из лагеря, из-под Желтых Вод, - ответил солдат.

229

Все обступили его.
- Говори скорее, было ли сражение, велика ли добыча, взят ли Хмельницкий? – посыпались на него вопросы.
Солдат с отчаянием махнул рукой.
- Все погибло, - отвечал он, - наши в опасности... Реестровые изменили... Драгуны тоже... Не один я бежал, много бежали... Я бы и не бежал, да думал, что лучше принести вам весть, чтобы вы послали помощь...
Паны молчали и недоверчиво посматривали на драгуна. Все, что он говорил, казалось им до такой степени невероятным, что они никак не могли поверить этому. Только один Калиновский, по-видимому, с полным доверием слушал его рассказ и, наконец, сказал:
- Пан гетман видит, я был прав, что с войском что-то случилось!
- Это мы еще проверим! – ответил Потоцкий. – Ты, кажется, русский? – обратился он к драгуну.
- Русский, пан гетман, - ответил солдат
- Ну, так ты лжешь! – крикнул Потоцкий. – Ты подослан казаками, вам хочется вымести нас отсюда. Ведите его в тюрьму! – крикнул он слугам.
- Смилуйтесь, пан гетман! – завопил драгун. – Я не изменник, я едва дотащился сюда...
- Под стражу, под стражу его! – закричали паны. – Как это возможно, чтобы из всего войска ушел только один, да и тот пешком... Он говорит, что многие бежали, где же они? Нет, это и верно изменник.
Слуги схватили драгуна и увели его. Отправили разведчиков. Прошло несколько времени, стали возвращаться разведчики. Они привели встретившегося им раненого жолнера.
- Откуда ты? – спросил Потоцкий.
- Бога ради, вина, – задыхаясь, проговорил шляхтич.
Дали ему вино.
- Все войско погибло... И казаки, и драгуны изменили... Обоз взят... Много воинов погибло, много взято в плен... А сын твой... – голос шляхтича задрожал, он, видимо, боролся с необходимостью передать такую печальную весть отцу.
- Говори скорее! – торопил Потоцкий.
- Он тоже взят в плен, - проговорил шляхтич, переведя дух...
- Значит, жив! – радостно спросил Потоцкий.
- Был жив, когда я бежал... Но теперь, наверное, душа его на небе... Я оставил его умирающим.
Потоцкий зашатался и свалился на спинку кресла. Паны побледнели, и с минуту продолжалось тяжелое молчание.
- О, сын мой! – воскликнул Потоцкий.
Глухие рыдания вырвались из его груди, у всех на глазах стояли слезы.
- Далеко ли неприятельские войска?- спрашивали раненого.
- Близко, близко! – говорил раненый.


230


VIII

После того как Потоцкий покинул Чигирин, то в городе остался самым большим начальником пан Чаплинский с двумя сотнями жолнеров, которым приказано было спалить Чигирин дотла.
Пан Чаплинский никак не мог понять страха, охватившего коронного гетмана.
- Со стариками горе! – говорил пан подстароста зятю и помощнику своему по службе пану Комаровскому. – Хмель на Желтых Водах, ему до Чигирина идти и идти...
Комаровский смотрел на Чаплинского, не понимая, о чем это он.
Пан Чаплинский засмеялся и приказал джурам подогнать к дому двадцать пустых телег.
- Забирай все! – говорил он тогда Гелене, - мы не такие богатые, чтобы разбрасывать вещи, нажитые в трудах.
Вместе с жолнерами подстароста обшарил брошенные польскими войсками дома, прихватывая все, что поценнее. Грабеж перекинулся, как пожар, на казацкие дома. Загремели выстрелы. Казаки попыталась дать мародерам отпор.
- Сжечь! Все сжечь! – приказал подстароста.
Но тут возвратился уезжавший куда-то Комаровский.
- Чигиринские хлопцы собрались возле церкви. Их много. Они вооружены. Надо уходить.
Пан Чаплинский посмотрел на свой дом, окинул взглядом город.
- Жалко жечь. Да и чего ради? Через неделю-другую, когда его милость гетман придет в себя, мы сюда вернемся...
- Пан Чаплинский! – у Комаровского от ярости свело скулы. – Казаки не дадут нам ни одного дома поджечь. Уходить надо! Бежать!
- Прикажите поджечь стога сена! Потоцкий хочет пожара. Так давайте подымим.
Тяжелогруженый обоз с каретой для жены Гелены выкатил на Черкасский тракт.
Пан Чаплинский дал повод своей лошади жолнеру, а сам сел в карету жены.
- Ну вот, - сказал он радостно и облегченно, как после важного и небезопасного предприятия.
Потрогал руками тюки с материями, повозился в корзине с серебряной посудой.
Пани Гелена, задавленная ворохом вещей, сидела молча, без страха в лице. Она посмотрела на мужа с любопытством, не осуждая его.
- Это все наше! – сказал он ей. – Твое.
Она опять посмотрела на пана Чаплинского, очень серьезно, очень внимательно и совершенно равнодушно.
- Пусть тебе не пугает весь этот переполох, - сказал пан Чаплинский. – Нам он определенно выгоден.
- Казаки! – раздался тревожный крик.
Пан Чаплинский выглянул из кареты.
- Где казаки?
- Впереди.
231

Чаплинский поймал ногой стремя, прыгнул в седло.
Дальнейшее произошло быстро и просто. Казачье войско, загораживая дорогу, развертывалось по-татарски, полумесяцем, чтобы окружить отряд и обоз.
- К балке! – крикнул пан Чаплинский и помчался, уводя жолнеров на другую сторону лесистого глубокого оврага.
Пан Чаплинский беспомощно повернулся к своему обозу и, нахлестывая плетью коня, пустился догонять жолнеров.
- А вот и невеста с приданым! – хохоча во всю глотку, казак стоял у распахнутой дверцы кареты. – Иди ко мне, моя краля!
- Я замужем, - сказала пани Гелена.
- Хлопцы, вы слыхали? Она замужем!
Дружеский гогот вспугнул лошадей.
- Тпру! – закричали казаки, хватая лошадей под уздцы.
- Я хочу видеть вашего старшого!
- Она не хочет простого! Она старшого хочет! – захохотали казаки, им нравилась строптивая полька.
- Эй, Богун! Поди, глянь! Красивая, стерва!
Подошел еще один казак. Лицо узкое, скупые, точеные черные брови у переносицы сошлись, глаза голубые, прозрачные.
- Кто вы?
- Я – пани Чаплинская!
- Пани Чаплинская? – переспросил Богун. – Вы жена того самого Чаплинского...
- Того самого.
Богун посмотрел на пани Гелену с любопытством и откровенным одобрением.
- В вашем случае лучшая защита – объявить себя Чаплинской. Ведь Чаплинскую придется доставить к Хмельницкому, не правда ли?
- Я действительно Чаплинская. Мой муж чигиринский подстароста бросил меня и бежал со своими рыцарями.
- Казаки! От нас ушел пан Чаплинский! Догнать!
Зазвенело оружие, послышался топот.
- Что вы со мной сделаете? – спросила пани Гелена.
- Доставлю к гетману.
- К гетману?!
- Но не к коронному, пани! К казачьему!


IX

Зиновию представилось время, и он отправился в Чигирин, направил коня к своему дому.
Снял белый плащ, шапку, вошел в горницу, посмотрел в передний угол. Икона
Богоматери, принесенная в дом покойницей-женой Анной, висела косо. Какой-то не
больно ретивый католик махнул по святыням схизматика то ли саблей, то ли пикой.
232

Зиновий встал на лавку, поправил икону, поднял с угольника и повесил упавшие маленькие иконки святых.
- Ну, здравствуй, Анна, - сказал тихонько для себя, и для нее, - вот, вернулся. Гетман я теперь у тебя.
Дверь распахнулась.
- Заходи, Иван Выговский. Садись. Был Ян – стал Иван.
Широкое простодушное лицо Выговского осунулось, глаза смотрели жестко, с вызовом. Хмельницкий угадал этот ледяной блеск и, сев напротив пленника, улыбнулся смущенно.
- В своем доме, а угостить нечем.
Выговский глухо покашлял, посмотрел Хмельницкому в глаза.
- Человек себе на уме в столь смутное время предлагал бы плен у татар вольной службе восставшему войску. Но я просился и прошусь в это войско, в твое войско, гетман. Я – украинец и должен отпить чашу судьбы своего народа, какая бы она ни была, горькая  или сладкая.
- Так ты дурной? – спросил Зиновий серьезнее.
- Как дурной? – удивился Выговский.
- Ты сам говоришь, человек себе на уме к Хмельницкому не пойдет! Или деваться некуда, ведь я тебя на лошадь выменял.
Выговский покраснел и засмеялся вдруг. Так просто и весело засмеялся, что и Зиновий хохотнул.
- Перемудрил? – хлопнул он Выговского по плечу, расходясь в смехе.
- Перемудрил! – смеялся Выговский.
- А мне ныне очень нужны такие, как ты, себе на уме, - говорил Зиновий, отирая пальцами выступившие на глаза слезы. – Горячих голов предостаточно, а вот холодных, для государственных дел, пока не сыскалось и полдюжины. Вот взяли мы Чигирин, а что дальше?..
- Нужно идти и разбить коронного гетмана.
- Разобьем и гетмана, а потом?
- Необходимо занять как можно больше украинских земель и согласиться на переговоры. Король тебя поддержит. Власть магнатов на Украине станет зависимой от воли короля и украинского князя.
- Украинского князя?
- Украина должна иметь не меньшую самостоятельность, чем имеют ее Радзивиллы и литовцы.
- А будет ли с того облегчение народу? Литва – страна холопов, а казаки – люди вольные.
Народ благоволит тебе, Зиновий Хмельницкий. Он избавится от гонений за свою православную веру.
- Ты православный?
Выговский встал, перекрестился на икону.
- Есть хочется, - сказал гетман. – Займись канцелярией, Иван. Бумаг нам надо
много написать.

233

- Благодарю тебя, гетман! Буду тебе служить умом и сердцем.
Пошел к двери, но остановился.
- Выкладывай все, не оставляй и песчинки за пазухой! – строго сказал гетман.
- Пани Чаплинскую казаки привезли.
Выговский смотрел себе под ноги.
- Что ты хочешь, не пойму? – переспросил Зиновий.
- Пани Чаплинская – воспитанница моей... Боюсь, как бы над ней не надругались (Иван Выговский родом также из Чигирина).
- Сам посмотри! Сам! Теперь у тебя воля! Даже две воли: своя и моя. С делами управлюсь – пришли ее сюда. Хотя бы посмотреть ей в глаза, что ее заставило быть женой Чаплинского?


X

Выговский отправился к пани Чаплинской, открыл дверь в светлицу.
Пани Гелена задрожала, когда увидела перед собой Выговского. Крупные слезы закапали с шелковых ее ресниц.
- Пан Выговский, – прошептала она, прислонившись спиной к стене.
Он поклонился, поцеловал у нее руку.
- Только трус мог бросить вас на произвол судьбы на дороге.
Пани Гелена отерла платком глаза.
- Моему мужу ничего другого не оставалось, как бежать. Он был один перед тысячами казаков.
- Бросил вас и сам не спасся, казаки нагнали его, когда он убегал с жолнерами, и разделались с ним и его зятем Комаровским.
- Я знаю... Но вы ведь знаете, я была против этого брака, - сказала пани Гелена.
- Да, я помню, я тоже был против вашего замужества, - добавил Выговский.
Пани Гелена вскинула вопрошающие глаза: разве не этот человек приходил в ярость, когда она пыталась отказать Чаплинскому.
- Вы сами-то... где? – спросила Гелена.
- Я служу Хмельницкому, - сказал Выговский. – Вся Украина нынче с Хмельницким.
- Ах, вы у Хмельницкого! – сказала она. – Ну, конечно, у Хмельницкого.
- Польскому игу пришел конец.
- Меня тоже, как польку, в тюрьму посадят.
- Нет! Но я пришел сказать, что вас хочет видеть гетман Хмельницкий. Он казак, - сказал Выговский, глядя пани в лицо, - но казак из иезуитской коллегии. Никогда не забывайте об этом.
- Вы говорите что-то очень страшное, пан Выговский. Господи! Выжить бы!
- Тот, кто в этом мире собирается сначала выжить, а потом возвеличиться, выживет, но и только. Кони Хмельницкого могут вынести нас на тесную, но очень
высокую гору, которая предназначена для жизни первых людей государства.
234

- Пан Выговский! О чем вы! Теперь, когда все так зыбко.
- Я скажу вам правду именно теперь. Такие разговоры дважды не разговаривают. – Выговский подошел к двери, постоял, повернулся к столу, сел. – Я за Хмельницкого голову положу. Выслужиться до больших чинов, до больших дел в старом государстве, где все места заняты и расписаны на века вперед, дело, как понимаете, немыслимое. У меня одна жизнь, и я хочу быть при таких делах, от которых зависит жизнь государств и народов. Я могу проиграть жизнь маленького ничтожного человека, а если выиграю, то это будет выигрыш для всего рода Выговских. Выигрыш на века. Вы хотите что-то сказать, но сначала выслушайте меня. Вспомните все, чему учила вас моя матушка - украинка каждой кровиночкой своей. Второе! Отбросьте все страхи. Играйте! Играйте королеву. Третье и главное: будьте прекрасной.
- Но я  мужняя жена, пан Выговский!
- К черту! – Он размахнулся и положил ладонь на стол без звука. – Старый мир, пани Гелена – запомните, Гелена! – рухнул. Мы создаем новую страну и с нею самих себя, новых, великих! Вы всегда были очень тихой, но я знал, что вы - большая умница. В ваших руках, пани Гелена, и сама жизнь ваша, и счастье. Зиновий так и не женат. Я же знаю, не пан Чаплинский, а Хмельницкий был у вас первый мужчина. Пан Чаплинский – это было ваше несчастье, но его нет. Предложит Зиновий вам свою руку, не оплошайте, не откажите ему. – Выговский встал, поклонился. – Я приду за вами вечером.


XI

Был поздний вечер. Зиновий, сделавший за день тысячу дел, сидел в кресле за столом над какими-то бумагами.
Вкрадчиво отворилась дверь, блеснул огонь. Выговский вошел в комнату, осторожно неся перед собой два канделябра.
- Зачем это? – вознегодовал Зиновий.
Выговский не ответил, поставил канделябры, пожелал покойной ночи и вышел.
Дверь опять отворилась, явился джура, поставил поднос на лавку, а на стол почему-то вино, какую-то снедь.
“Очумели, - подумал Зиновий, - среди ночи обед затевают”.
Дверь отворилась в третий раз и в комнату вошла пани Гелена. В одной руке она держала букетик синих цветов, в другой – свиток бумаги. Остановилась у порога, щуря глаза от яркого света.
Зиновий, который сидел спиной к двери, услышав сзади скрип дверей, спросил:
- Еще кто там?
- Я, пани Чаплинская, - подошла к столу. – Это вам! – поставила цветы в кружку, которая стояла возле Зиновия, положила бумагу на стол.
Пани Гелена в страхе краснела. Налился краснотой Зиновий, молчал.
- Что здесь? – гетман показал пальцем на бумагу.
- Я прошу вашу милость помиловать меня.
- За какое зло? - он поднялся, переставил поднос с вином и едой с лавки на стол. –
235

За какое зло миловать? – повторил Зиновий.
- Не знаю, - упавшим голосом сказала она. - За зло... мужа.
- Муж сам ответит мне.
- Его поймали? – спросила она.
- Поймают, если жив... – Хмельницкий вынул из кружки цветы, зачерпнул воды. Сказал почти ласково: - Барвинки.
- Барвинки, - как эхом откликнулась пани Гелена.
- Садись, пожалуйста, - предложил Зиновий, придвинув к столу свободное кресло. Гелена села молча. – Давай выпьем вино, - сказал он ей. – Ты за свое, я за свое. А, может, и за нас с тобой выпьем? За одиночество наше?
- За одиночество, - проговорила она.
- Пока будут победы, будут люди мне как братья, но останется ли кто подле меня в день первого поражения?
Он посмотрел ей в глаза. И она выдержала взгляд.
- Меня бросили одну перед толпой казаков, я уже испытала, что такое быть одной. Если ты меня не прогонишь, я не оставлю тебя в твой тяжкий час, не дай Бог, если он случится.
Она залпом выпила вино. Он смотрел на нее, любуясь.
- Я казак. Ты моя добыча. Но я не хотел бы взять тебя против воли твоей... Ступай, если хочешь с миром. Если считаешь нужным – оставайся.
- Бог послал мне орла! Я готова свить ему гнездо, чтобы он знал отдых от великих дел своих. Я остаюсь.
Зиновий сильно дунул на канделябр и погасил свечи. Она задула свечу на другом канделябре, ее дыхания хватило на одну свечу.
Зиновий встал, подошел  к ней, и стал небрежно снимать с нее одежду.
- Я сама разденусь, - сказала пани Гелена. – Ты ведешь себя как медведь. Вероятно, давно не было у тебя женщины.
- Такой, как ты, не было, - ответил он.
Он взял ее на руки и отнес на кровать. Они занялись любовью,


XII

Хмельницкий уехал в Лебединский лес, на пасеку. Эта земля, с лесом и пасекой, была описана на его имя. Он уехал из Чигирина с Геленой Чаплинской, с джурами и с гадалкой Марушей, чтоб хоть на день отойти от прорвы дел, оглянуться назад и поискать дорогу, по которой идти дальше.
Пасечник, старый казак Кайдан, был рабом у прежнего владельца пасеки. Шляхтич спас Кайдана от виселицы, обязав на вечную службу.
- Пасеку мне отдали, - сказал Зиновий старику. – Ты ныне вольный человек. Хочешь – здесь живи, работай по-прежнему, хочешь – ступай на все четыре стороны.
- Пчела жалит, но с ней покойней, чем с людьми, - ответил гетману Кайдан. – Здесь
останусь.
236

Угостил нового хозяина и всех прибывших с ним ставленым крепчайшим медом.
Едва хмель бросился в голову, Зиновий глянул в черные Марушины глаза.
- Погадай нам, - сказал, обнимая Гелену.
Маруша была молода и хороша собой. С Геленой день и ночь! Гелена – птица, Маруша – соболиной стати.
Блеснула глазами, и ничего не сказав гетману в ответ, выскользнула из хаты вон.
- Зачем нам свадьба? – сказала Гелена, - разглаживая Зиновию морщинки у глаз.
- Я – гетман. Я должен по закону жить!
- Какой же тут закон? Я – соломенная вдова, не разведенная, не брошенная.
- Брошенная! – сверкнул глазами гетман. – Казакам на забаву брошена.
- Да разве паны согласятся обвенчать нас? Я – католичка.
- Не беда. Перекрестишься! – сказал и загляделся на Гелену.
Она вспыхнула от смущения и радости и не отвела глаз, припушила их ресницами для пущей красоты.
- Сатаною ты мне послана или Господом Богом, но ты дорога мне как жизнь, - сказал Зиновий.


XIII

В хату пасечника Кайдана заглянула красавица Маруша и, засмеявшись одобрительно и заговорщически, ибо гетман в ту пору надумал поцеловать свою золотую пани, позвала:
- Зиновий! Поспешай за мной, закипает мед!
- Иди сюда, - позвал гетман, - погадай нам обоим.
- Не проси, гетман. Тебе погадаю и пани погадаю, если попросит. Обоим не буду гадать.
- Да почему же так? – вскричал Зиновий, который успел привыкнуть к тому, что ему не перечили.
- На челе у пани знак.
Пани Гелена невольно повела рукою по честному своему, без единой морщинки лбу.
- То невидимый знак, - сказала серьезно Маруша.
- Да какой же такой знак? – вскипел Хмельницкий.
- Не шуми, гетман. У меня ворожба приготовлена. Не ровен час, спугнете всю удачу. Пошли.
Хмельницкий встал, посмотрел на Гелену.
- Пойду. Не слушай ты ее.
- Не слушай! Не слушай! – обрадовалась ведунья. – Ничего не бойся! Живи, пока живется.
Они ушли. Гелена осталась одна в хате.
Захотелось ей поглядеть  в зеркало, а где у пасечника возьмешь сию
драгоценность? Подошла к печи, глянула в ведро воды, стоявшее на лавке. 
237

Не узнала себя.
Нет, не убавилось в ней красоты, но другая это была женщина, не Гелена – любимица домоседки пани Выговской. Пани Гелена уже маленькой девочкой знала, что она очень хороша собой и что ее ждет счастье. В девичьих мечтах не думала о дворцах, каретах, слугах. Она только знала, что муж у нее будет добрый, любящий человек. Дом у нее будет светлый, уютный, а в доме множество детей.
Теперь же она знала другое: жизнь не удалась. Не будет у нее уютного жома и детей не будет. “Маруша не хочет гадать, потому что суждено погибнуть, - подумала пани Гелена. – Да разве может длиться весь этот ужас? Поляки соберут войско, и разобьют гетмана, а ее - заложницу - повесят за ноги рядом с ним”.
Она не боялась будущего, лишь бы не топор, не сразу.


XIV

Маруша завалила в котел кипящего меда целый муравейник, велела Зиновию перемешать варево. Потом заставила кормить варевом пчел.
- Да будут пчелы работящи, как муравьи! – сказала Маруша. – Да будет твой народ многочисленным и трудолюбивым, как эти оба народа, муравьиный и пчелиный.
Маруша достала из кошеля, с которым не расставалась, щучьи зубы и приказала Зиновию положить их возле пчелиной дуплянки.
- Да будут пчелоньки откусывать от чужих роев грабителей, и да перейдет сия кусачая сила на войско гетмана.
Пошептала, покружилась, дала Зиновию и велела подложить пчелам перец да горицвет
- Да будут казаки гетмана крепки и цветущи, как отныне крепки и цветущи пчелы.
Зиновий достал кисет с талерами, положил в Марушин кошель. Взял ее за плечи, поглядел в черные глаза ее.
- Отчего не хочешь погадать жене? Да не виляй глазами-то!
- Недолог ее век! – сказала Маруша.
Хмельницкий не отпустил ведунью.
- А мой? Мой век долог?!
- Тебе жить и жить!
- Мне лишнего не надо, - сказал Хмельницкий, обмякая. – Хватило бы дело до ума довести.


XV

Через три дня Потоцкому доложили, что Хмельницкий с Тугай-беем уже переправились через Тясмин и находятся верстах в сорока от Корсуня. Потоцкий решился
дать сражение, так как другого исхода не было. Войско засуетилось, нашли какие-то

238

старые окопы в поле между Корсунем и Стебловым, приготовили насыпи, подготовили пушки... Пан коронный гетман разослал отряды в соседние местечки и хутора, приказал сжечь их дотла.
- Что делает пан гетман? – вопрошал Калиновский. – Не затем ли он двинул сюда войско, чтобы не умереть с голоду, а теперь сам себя лишает всякой помощи?!..
- Жаль, что я не спрашиваю совета пана Калиновского, - гордо отвечал гетман и, обращаясь к начальникам отрядов, ожидавших его приказаний, прибавил: - Не жалеть никого и ничего, все русское жечь, резать, вешать и расстреливать! Эти презренные холопы только и ждут пристать к Хмельницкому. Чем больше мы их изничтожим, тем лучше.
Наконец утром, в понедельник, показалась на горизонте пыль: появился Хмельницкий с татарами. Казаков было пятнадцать тысяч, не считая четырех тысяч татар Тугай-бея. В первый день Хмельницкий не хотел давать решительного сражения. Татары несколько раз бросались на поляков, но поляки каждый раз отражали.
Казацкий табор расположился полумесяцем, который окружил поляков. В тыл полякам зашли татары. Паны с минуту на минуту ждали атаки.
Казаки действительно рвались в битву.
- Чего там ждать, батько! – говорили они. – Мы сможем удержать лагерь, не устоять панам, хоть они и окопались...
- Подождите, братья запорожцы, - отвечал Хмельницкий, - мы их другим средством изведем, казацкие головы слишком дороги, чтобы рисковать ими во время атаки.
У Хмельницкого был другой план, он отправил в польский табор казака Микиту Галачана с задачей обыграть поляков, что, как будто он знает места, где отсутствуют казаки и можно выйти из окружения без потерь, набиться им в поводыри и завести поляков в западню.
Проводив Микиту, Хмельницкий позвал к себе корсунского полковника Кривоноса.
- Знаешь “Крутую Балку”? – спросил он его.
- Что у села Гороховцы на Богуславском шляхе?
- Да, знаю.
- Так бери тотчас же шесть тысяч казаков, и скачите туда, да постарайся хорошенько испортить у оврага всю дорогу. Сами же спрячетесь в засаду. Когда подойдут ляхи, угостите их хорошенько спереди, а мы погоним сзади.
- Почем ты знаешь, батько, что они пойдут по этой дороге?
- Уж это мое дело, - уклончиво отвечал Хмельницкий. – Возьми с собой несколько орудий, поставь их на противоположной стороне так, чтобы удобно было обстреливать овраг.


XVI

Микиту Галачана задержала передовая польская стража, привели его к Потоцкому.
- Пытать огнем! – приказал гетман.
239

Микиту на веревках вздернули на перекладину, подкатили смоляную бочку и зажгли смолу. Едва только огонь коснулся его тела, он завопил благим матом, корчась от боли.
- Ой, панове, ой смилуйтесь! Ой-ой-ой, все скажу, как на духу покаюсь.
- Так говори! – приступил Потоцкий.
- Снимите с огня, все скажу! – кричал Микита.
- Сколько вас казаков?
- Не знаю я нашим счета, да и знать его трудно. Холопы к нам бегут, за день их сотни прибывают.
- А татар сколько?
- Тугай-беевой орды будет тысяч пятьдесят. Сам хан с ордой стоит тоже неподалеку.
Потоцкий изменился в лице. Микита взглянул на гетмана и упал ему в ноги.
- Смилуйся, пане, - смиренно просил он его. – Буду служить вам верой и правдой, я всю степь, как пять своих пальцев знаю, каждый кустик мне знаком. Если вы решите выйти из окружения, я вас так проведу, что ни один казак нам на пути не встретится.
Потоцкий решил, что оставаться здесь нельзя. Еще до рассвета установили возы, четырехугольником в восемь рядов, и положили на них пожитки. В середину четырехугольника поместили артиллерию и конницу. Пехоту поставили на флангах. Левым командовал Калиновский, правым – Потоцкий. Прежде чем двинуться в путь, Потоцкий позвал Микиту.
- Слушай, казак, - сказал он ему, - ты проведешь нас по самому безопасному пути и за это получишь в награду столько червонцев, сколько сам пожелаешь, да еще угодья в придачу. Только берегись: если ты окажешься плохим проводником, я велю отсечь тебе голову.
- Слушаю, ясновельможный пане, - с поклоном ответил Микита.


XVII

Потоцкий перед отъездом выпил порядочную дозу горилки и сел в карету.
- Вперед! – дал команду.
Как только войско поляков двинулось, в верстах в десяти за ним по пятам начали движение татары и казаки. Солнце пекло невыносимо. Вся степь накалилась, паны едва двигались в своих тяжелых латах. Вдруг сзади них пронесся татарский крик “Алла” и тучи татарских стрел ударили в обоз. Затем раздался сильный залп, и татары с казаками, как вихрь, набросились на задние ряды, отрезали несколько возов от обоза, невзирая на польские выстрелы, и вместе с добычей отступили назад. Несколько раз повторялся такой же набег, и каждый раз казаки с татарами что-нибудь увозили с собой.
Наконец, вдали показалось село Гороховцы. Отряд драгунов, двигавшийся на одном из флангов польского войска, единственный русский отряд, остававшийся еще у Потоцкого, последовал примеру своих братьев. Драгуны повернули назад и
присоединились к казакам.
240

В это время Галачан делал свое дело: он свернул на тропинку и повел войско в лес. Калиновский был близорук. Он не сразу разобрал, в чем дело. Но когда на пути стали попадаться поваленные деревья, он выскочил из кареты и понял, что они попали в западню.
Роковое место было в конце рощи. Дорога спускалась с крутой горы в долину и дальше поднималась на гору. Вдоль долины и на несколько верст шел выкопанный глубокий ров. Напрасно передние кричали задним: “Стой! Стой!”. Лошади, успевшие достигнуть спуска, не в силах были удержаться, падали с возами один за другим в ров. Другие возы в беспорядке бросались в сторону, но по бокам были овраги, и они туда падали. Прямо по полякам с противоположной горы палили казацкие пушки, а сзади ударили на них изо всех сил казаки и татары.
Поляки смешались. Князь Корецкий со своими двумя тысячами жолнеров покинул обоз. Он благополучно добрался до Киева, там он пробыл только несколько дней и поторопился уехать в свое имение.


XVIII

Калиновский бросился к карете Потоцкого, тот еще сладко спал, покачиваясь на мягких подушках.
- Да проснитесь же, наконец, и опомнитесь! – польный гетман бесцеремонно вытаскивал коронного.
Потоцкий, придя в себя, спросил:
- Где проводник?
- Да где же, наконец, проводник? – переспросил Калиновский.
- Его отбили казаки! – закричали жолнеры.
В это время тысячи поляков опрокинули возы, прорвали четырехугольник и ускакали, преследуемые татарами. Казаки, между тем, не дремали. Передовые тотчас же объявили своим товарищам о пробитой бреши, и не успели поляки поднять опрокинутые возы, как уже сотни казаков один за другим вырвались в середину обоза. Сотни казаков засвистели над головами оторопевших жолнеров, приклады казацких самопалов разбивали черепа, кровь полилась ручьями.
Казаки и татары дружно гнали беглецов к спуску, а из-за срубленных деревьев выскакивали кучки корсунцев. Потоцкий со своей пехотой застрял в болоте. Карета стала, лошади не шли дальше, казаки окружили коронного гетмана и он сдался безо всякого сопротивления. Сопровождавшие пана Потоцкого последовали его примеру.
Не так легко было справиться с Калиновским. Выйдя из кареты, Калиновский вскочил на первого попавшегося коня, увлекая за собой наиболее храбрых. Его преследовали татары. Скоро конь Калиновского пал, пронзенный татарскими стрелами. Скакавшие за ним жолнеры почти все полегли и сдались татарам.
Калиновский, размахивая саблей налево и направо, кричал:
- Возьмете меня только мертвого!
Но понемногу силы его оставили, раненая рука повисла, и волей-неволей он
241

очутился в руках татар.


XIX

Погибла вся коронная (кварцяная) армия Польши мирного времени – боле 20 тысяч человек. Потоцкий и Калиновский были отданы в виде вознаграждения Тугай-бею.
16-го мая у Корсуня поляки потеряли 127 офицеров, 8520 рядовых, 41 пушку.


XX

После корсунской победы Хмельницкий подошел к Белой Церкви, расположился там обозом.
Сразу после этой победы на Украину прибыли основные силы крымских татар во главе с ханом Исламом III Гиреем. Поскольку сражаться уже было не с кем (хан должен был помочь Хмельницкому под Корсунем), был проведен совместный парад в Белой Церкви, и орда с огромной добычей и с многотысячным количеством ясыря вернулась в  Крым.


XXI

В середине июля 1648-го года Хмельницкий отправил в Варшаву четырех депутатов с письмом. Депутация должна была представлять на сейме Хмельницкого и изложить различные обиды и неправды.
“Смиренно повергаем к стопам вашего величества нашу верность, подданство и казацкую нашу службу, - пишет самозваный с польской точки зрения, гетман, только что беспощадно разгромивший коронного гетмана с немалочисленной панской ратью. – Хотя мы уже и наскучили своими беспрестанными жалобами вашей королевской милости о нестерпимых обидах, какие нам делают господа старосты и помощники украинские, но негде нам искать обороны: только на Господа Бога, да на милосердие вашего величества полагаем надежду. Паны полковники наши, их рукодайные слуги вместо того, чтобы нас оборонять от твоих бед и напастей, еще сами им против нас помогают, даже и жиды, надеясь на господ старост, делают нам тягости так, что и в турецкой неволе христианство не переносит таких бед, какие причиняют нам подданные вашей королевской милости. Мы сами знаем, что такие обиды делаются в противность вашей милости, но они нам кричат: “Мы вам покажем короля! А что, такие-сякие сыны, помогает вам король?”. Наконец, после этого мы уже не могли более терпеть такого незаслуженного мучения. Не стало сил жить в домах своих и, побросав жен и детей, принуждена была часть войска бежать куда-нибудь, унося головы с душами”.
Затем Хмельницкий объясняет, как на него напал коронный гетман Потоцкий, и

242

как при сухих дровах досталось “сырым”. А вот и изложение обид по пунктам: 1) Паны державцы и украинские урядники обходятся с казаками не как с рыцарями, а как с рабами; 2) Хутора, нивы, луга, мельницы и все, что понравится, паны отбирают у них, а их самих сажают в тюрьмы, мучат, убивают; 3) Собирают с казаков, проживающих в имениях его королевского величества, точно с мещан, десятину и поповщину; 4) Не дозволяют казацким сыновьям содержать у себя старых отцов и матерей; 5) С казацких вдов, хотя бы у них сыновья были на службе, берут подать, как с мещан, и грабят их без милосердия; 6) Казацкие полковники не защищают их и даже помогают утеснять; 7) Жолнеровская челядь забирает у казаков волов, коров и хлеб; 8) Не позволяют на Днепре и Запорожье свободно ловить зверей и рыбу; 9) Военную добычу, что получили полковники вместе с жолнерами, отнимают у казаков и оставляют им только один брак; 10) Пользуются всяким случаем, чтобы засадить казака в тюрьму и взять с него взятку; 11) Шести тысяч реестровых казаков недостаточно. Король разрешил увеличить это число до 12 тысяч и идти казакам на море, но воля королевская осталась невыполнимой; 12) Войско не получило за пять лет жалованья, которое просят выплатить теперь; 13) Просят ни в чем не нарушать древней греческой религии, и возвратить православным все церкви, обращенные в униатские костелы; 14) Просят сохранить за войском все льготы, дарованные прежними королями.
Итак, даже разгромив наголову польские войска, казаки не думают ни об отделении от Речи Посполитой, ни о ниспровержении панского гнета над простым народом вообще: они перечисляют частные войсковые обиды, и только в самом конце указывают на одну обиду общего характера – просят о древней греческой религии.


XXII

Посланцы казацкие застали Владислава во гробе, были допущены поклониться телу.
Ответ на привезенное письмо Хмельницкого им должен был дать сейм, проведение которого планировалось 22-го июня.


XXIII

В Речи Посполитой наступил период бескоролевья. Тогда же Хмельницкий с шестьюдесятью казаками разослал свои универсалы ко всем жителям по обе стороны Днепра. Он извещал всех о своей победе, уверял, что война была поднята с согласия короля, и призывал всех, владеющих оружием, приезжать к Белой Церкви.
Универсалы получили свое продолжение. В местечко Белая Церковь стекалась масса народа, холопы толпами валили из соседних сел и деревень с просьбой принять их в войско казацкое. Восстание достигло таких размеров, каких не ожидал и сам Хмельницкий. Он рассчитывал только попугать панов, заставить их возвратить права

243

казакам, но теперь нечего было и думать об этом. “Веди нас на ляхов”, - кричал народ, и казацкому предводителю оставалось только подчиняться народной воле.


XXIV

Как только разошлась весть о победе над польским войском, во всех пределах украинской земли, находящейся под властью Польши, вспыхнуло восстание. Холопы собирались в шайки, называемые тогда загонами, нападали на панские усадьбы, разоряли их, убивали владельцев и их дозорцев, истребляли католических духовных. Доставалось и униатам и всякому, кто только был подозреваем в расположении к полякам.
Гибли православные ремесленники и торговцы за то единственное, что носили польское платье, и не один щеголь заплатил жизнью за то, что по польскому обычаю подбривал себе голову. Убийства сопровождались варварскими истязаниями. Сдирали с живых кожу, распиливая пополам, забивали до смерти палками, жарили на угольях, обливали кипятком, обматывали голову по переносице тетивою лука, поворачивали голову и потом спускали лук, так что у жертвы выскакивали глаза. Не было пощады и грудным младенцам.
Самое ужасное остервенение показывал народ к жидам. Они осуждены были на конечное истребление, и всякая жалось к ним считалась изменой.  Свитки закона были извлекаемы из синагог. Казаки плясали на них и пили водку, потом клали на них жидов и резали без милосердия. Тысячи жидовских младенцев были брошены в колодцы и засыпаны землей.
В Ладыжине казаки положили несколько тысяч связанных жидов на лугу, сначала предложили им принять христианство и обещали пощаду, но жиды отвергли эти предложения, тогда казаки сказали: так вы сами виноваты, мы перебьем вас за то, что вы ругались над нашею верою.  И потом всех истребили, не щадя ни пола, ни  возраста.  Страшное избиение постигло жидов в Полонном, где так много их перерезали, что кровь лилась потоками через окна домов. В другом месте казаки резали жидовских младенцев и перед глазами их родителей рассматривали внутренности зарезанных, насмехаясь над обычным у жидов разделыванием мяса на котер (что можно есть) и треф (чего нельзя есть), и об одних говорили: это котер – ешьте! А о других: это треф – бросайте собакам. В то время в Украине жидов погибло до ста тысяч, не считая тех, которые померли от голода и жажды в лесах, болотах, подземельях и потонули в воде во время бесполезного бегства. Везде по полям, по горам лежали тела жидовской братии, не было им спасения, потому что гонители их были быстры, как орлы небесные. Только те спасли себя, которые из страха за жизнь принимали христианскую веру – таким казаки прощали все прежние грехи и оставляли их живыми с их имуществом, но перекресты скоро объявили себя снова жидами, как только миновала опасность, и они могли выбраться из Украины.




244


XXV

Было утро. Хмельницкий недавно встал и находился в своей роскошной палатке, отобранной у какого-то богатого пана, попавшего в плен. Перед ним сидел священник,  который возил в Москву грамоту Хмельницкого русскому царю Алексею Михайловичу, в которой он высказывал желание поступить под власть единого царя. Хмельницкий убеждал царя воспользоваться моментом и напасть на Речь Посполитую, казаки же обещали, что будут теснить ляхов с другого конца.
Когда же обнаружилось, что московские воеводы сносятся с польскими пограничными властями, то Хмельницкий понял, что надежды на русских никакой. Неутешительный ответ привез и священник из Москвы.
- Можно войти? – спросил чей-то голос у палатки.
- Войдите! – ответил Зиновий.
Вошел Иван Выговский и с почтительным поклоном остановился у порога.
 – Будь здоров, пан писарь! – весело приветствовал его Хмельницкий. – А я уже думал, что ты обратно подался к полякам.
- Как можешь, пан гетман! Я все гетмановские поручения выполнил и ожидаю новых приказаний, - почтительно проговорил Выговский.
- Прошу пана рассказать про все свои дела. Да прошу садиться, - любезно проговорил Зиновий, подвигая ему один из табуретов.
Выговский сел с поклоном и начал свой рассказ.
- В Чигирине я видел пани Гелену, передал ей письмо пана, и она велела сказать, что готова хоть сейчас перейти в православие.
Зиновий усмехнулся
- Ты поторопи ее это сделать, - добавил тихо, - письмом...  А к пану Адаму заезжал? – спросил он.
- Как же, заезжал, - ответил Выговский, - но он не дал мне никакого определенного ответа, а обещал прислать вместо себя к пану кого-то из своих приближенных с письмом.
- Благодарю пана Ивана, он добросовестно исполнил мои поручения. Дальнейшие мои приказания будут состоять в следующем: я пошлю пана Выговского с письмами к московским воеводам, а вместе с тем дам ему зазывные универсалы, по дороге он их разбросает, где только можно. Сейчас свободен, завтра утром придешь за письмами и универсалами.
Когда Выговский ушел, Зиновий обратился к священнику:
- Хитер этот Кисель, но я хитрее его. Я уверен, что он только показывает вид, будто доброжелательствует мне, а за спиной готов учинить мне всякую шкоду.
- Почему вы так думаете? – возразил отец. – Воевода Адам верный сын православной церкви, он не может не сочувствовать вам.
Хмельницкий засмеялся.



245


XXVI

Наконец, прибыл от Киселя посланец Петроний Ляшко. Он представился Хмельницкому и вручил письмо Киселя.
- Очень, очень рад, что старый мой приятель Адам обо мне вспомнил, - говорил Зиновий Петронию, - посмотрим, что он нам пишет.
Зиновий распечатал письмо и стал читать. Петроний зорко следил за ним и видел, что по временам усмешка появлялась на губах Хмельницкого. Внимательно прочитав письмо, Зиновий поднял голову и пристально посмотрел в глаза монаху.
- Красноречив пан Адам, надо отдать ему справедливость, - сказал он, - так красноречив, что я, пожалуй, возьму и поверю ему.
- Разве пан гетман не верит дружбе пана воеводы? – спросил Петроний.
- Рад бы верить, - отвечал Хмельницкий, - да только зачем воевода мне пишет одни письма, а в Севек, в Хотмыш, да в Москву – другие?
- Это неверные слухи, - возразил Петроний. – Кто-нибудь пану гетману наклеветал на моего повелителя.
- Мне хотелось, чтобы это была неправда, но... Есть данные, что пан Адам просит Московское государство обуздать нас.
На другой день Хмельницкий созвал раду и зачитал письмо Адама. Но толпа не хотела и дослушать до конца.
- Что с ляхами переговоры вести? – кричали они, - бить их надо так, чтобы ни одного ляха на Украине не осталось.
Хмельницкий дал казакам вдоволь накричаться и нашуметься, и тогда начал свою речь:
- Как хотите, братья казаки, - говорил он, - так и будет. Только Адам Кисель совсем не лях, он такой же православной веры, как и мы. Если он будет стоять за нас на сейме, нашего дела от этого не убудет. Мой ответ таков: попробовать сперва с панами мирным путем, а не послушают, тогда уж их вина.
- Что правда, то правда! – согласились старшины. – Если Адам Кисель не хитрит и не обманывает нас, то отчего нам и не принять его услуг. Только пусть он сам приедет на Украину для переговоров.
- Вот теперь я могу дать пану Киселю утвердительный ответ, - сказал Зиновий Петронию после рады.
Хмельницкий позвал Выговского и распорядился писать Киселю ответ.


XXVII

Кисель по окончании сейма отправился в Киев, где он рассчитывал встретиться с Хмельницким. По пути он заехал на Волынь к своему замку, там он увидел, что вместо старинного дедовского здания лежала на пустынном поле только груда камней,

246

перемешанных с пеплом и мусором. Пока воевода находился на сейме, на Волыни восстали холопы.
- Боже мой, Боже мой! - простонал он, озираясь, - камня на камне не осталось. Все погибло, – в отчаянии Кисель горько зарыдал.
Мать и жену он нашел в монастыре.


XXVIII

Все польское, все шляхетское в Южной Руси некоторое время поражено было каким-то безумным страхом, не защищалось, а бежало. Паны, имевшие у себя вооруженные команды, не в силах были и не решались противостоять народному восстанию. Только один из панов не потерял тогда присутствия духа – то был Иеремия Вишневецкий, сын Михаила и молдавской княжны из дома Могил. Он родился в православной вере, но совращен был иезуитами в католичество и сделался жестоким ненавистником и гонителем всего русского. При начале восстании Вишневецкий жил в Лубнах, на левой стороне Днепра, где у него, как и на правой, были обширные владения. Он вынужден был со своей командой, состоявшей из шляхты, содержащейся за его счет, перейти на правый берег и начал в своих имениях казнить мятежников с таким же зверством, какое высказывали ожесточенные холопы над поляками и жидами.
- Ерема идет, Ерема идет! – кричали в маленьком местечке Погребище, в одном из многочисленных имений князя Вишневецкого.
Мирное селение представляло теперь чрезвычайно воинственный вид. Около казацких покосившихся хат на улице толпился народ, и свой и чужой, пришедший из соседних деревень. У всех у них блестели доморощенные сабли и ножи, перекованные из кос и серпов. У многих были самопалы, а кое у кого виднелись и пистолеты. Очевидно, жители сельца составили свой гайдамацкий загон, и, вероятно, не испугались бы ни какого войска, но Ерема нагонял на них панический страх.
- Ерема идет! – снова пронесся крик, и все гайдамаки бросились к низенькой деревянной церкви.
И действительно, не прошло десяти минут, как отовсюду нахлынули жолнеры, драгуны, загрохотала артиллерия.
Чувство самосохранения придало храбрости защищавшимся, они стойко выдержали первый натиск, но железное кольцо, раздвинувшись немного, снова сжалось и при втором натиске сломило беспорядочную толпу, не успевшую даже выстроиться.
Жолнеры Вишневецкого, прекрасные фехтовальщики, ловкими привычными движениями повыбивали из рук противника сабли и стали наносить меткие удары направо и налево. Большая часть легла на месте, но многих взяли в плен, в числе их были и священники.
Князь Иеремия приказал всех пленников вывести на поле за селом.
- Ставить копья, разжечь костры, приготовить буравы! – коротко приказал князь.
Работа быстро закипела. Жолнеры обтесали толстые колья, натаскали хвороста и дров для костров, принесли буравы. Начались страшные, неслыханные казни. Князь
247

Иеремия гарцевал на своем коне и отдавал приказания. Прежде всего, принялись за священников. Им буравили и выкалывали глаза, ломали кости рук и ног, сдирали кожу и измученных, полуживых бросали на костры или обливали горячей смолой. Холопов сажали на кол или вешали за ребро и подпаливали медленным огнем. Но Иеремии и этого было недостаточно.
- Мучьте, мучьте их больше! – восклицал он с ожесточением, - мучьте так, чтобы они чувствовали, что умирают.
Сотни искалеченных тел уже лежало на поле, а рассвирепевший князь и не думал униматься. Своим примером он увлек за собой несколько панов и вместе с ними начал давать отпор народу, сражался несколько раз с многочисленным отрядом холопов и казаков, бывших под начальством полковника Кривоноса, но, несмотря на всю свою горячность, не смог сломить его и уехал в Польшу. Хмельницкий считал Вишневецкого своим первейшим врагом и жестокости, совершенные над народом, ставил поводом к разрыву начатых переговоров.


XXIX

Паны сенаторы, заправлявшие делами во время бескоролевья, составили ополчение из шляхты. Начальства над этим ополчением добивался себе Вишневецкий, но вместо него назначены были три полководца – сын недавно умершего гетмана Станислава – Александр Канецпольский, князь Доминик Заславский и Николай Остророг.
Против мятежного войска сеймом решено было набрать из провинций 36 тысяч человек в виде земского ополчения. На беду, государственная казна оказалась пуста, в ней, как доложил сейму министр финансов, было всего 76 тысяч злотых. Из украинских провинций поступление доходов за всеобщим разорением прекратилось, да и из самой Короны (Польши) значительно уменьшилось. На этот раз, следовательно, паны не могли даже откупиться от татарской орды, помогавшей казакам. Решено было нанимать в войско преимущественно шляхтичей и чужеземцев, холопов же избегать, так как на их верность нельзя было положиться.


XXX

Польское шляхетство в то время не отличалось воинственностью, проводило в своих имениях покойную и веселую жизнь, пользуясь изобилием, которое доставляли ему труды порабощенного народа. В войске, выставленном против Хмельницкого, большая часть имела таких, которые только в первый раз выходили на войну. Привычка считать холопов полускотами побуждала поляков смотреть легкомысленно на войну. “Против такой войны, - говорили паны, - не стоит тратить пуль. Мы их плетьми разгоним по полю”. Другие были до того самонадеянны, что произносили такую молитву: “Господи, не помогай ни нам, ни им, а только смотри, как мы разделаемся с этим негодным

248

мужичьем!”. Польский военный лагерь сделался сборным местом, куда поляки ехали не драться с неприятелем, а повеселиться и пощеголять. Друг перед другом они старались высказать ценность своих коней, богатство упряжи, красоту собственных нарядов, позолоченные луки на седлах, сабли с серебряной насечкой, черпаки, вышитые золотом, бархатные кунтуши, подбитые дорогими мехами, на шапке кисти, усеянные драгоценными камнями, сапоги с серебряными и золотыми шпорами. Но более всего паны силились отличиться один перед другим роскошью стола и кухни. За ними в лагерь везли огромные склады посуды, ехали толпы слуг. В богато украшенных панских шатрах блистали чеканные кубки, чарки, тарелки, даже умывальники и тазы были серебряные. И было в этом лагере больше серебра, чем свинца. Привезли паны с собой бочки с венгерским вином, старым медом, пивом, запасы варенья, конфет, разных лакомств, везли за ними богатые постели и ванны, одним словом, это был увеселительный съезд панов. С утра до вечера отправлялись пиры с музыкой и танцами. Между тем многочисленная прислуга, прибывшая с панами для служения их затеям, и наемные солдаты, которые, получив жалованье вперед, истратили его, бесчинствовали над окрестными крестьянами, грабили их, и жители говорили, что защитники, какими выставляли себя эти военные люди, хуже их разоряли, чем казаки, которых поляки старались выставить неприятелями и разорителями народа.
Польское коронное войско располагалось под Константиновым. Вишневецкий тоже подошел со своим отрядом, но стал не под Константиновым, а под Полянами и намеревался действовать самостоятельно. Он был сильно оскорблен, что сейм не избрал его предводителем войска и не хотел признать над собой начальства Заславского.


XXXI

Паны пировали, а Хмельницкий готовился к продолжению войны. Он поджидал на помощь орду. Из Варшавы вернулись депутаты, которые привезли ответ сейма. Депутаты пытались получить мирные переговоры, однако сейм не мог удовлетворить казаков. В нем ничего не говорилось, примут ли паны при переговорах во внимание требования  казаков.
Посланцы же Киселя привезли письмо, писанное от имени комиссаров и того менее еще успокоительное: о правах казаков снова не было ни слова, а вместе с тем от них требовали удаления татар и возвращения полякам взятого в бою оружия, казни предводителей загонов. То есть от казаков требовали, чтоб они, лишив себя союзников и оружия, предались на полную волю поляков. В лагере Хмельницкого поднялся ропот. Его самого стали подозревать в потачке панам. При таких условиях, мир, конечно, был немыслим. Миротворец Кисель так даже и не добрался до лагеря Хмельницкого. Столь же безуспешным, было и посредничество киевского митрополита Сильвестра Коссова. Может быть, Хмельницкий и искренне говорил ему, что сам он готов миром покончить распрю, но общая рада не согласилась. Вообще, при первых же переговорах обнаружилось глубокое заблуждение польских панов относительно истинного характера восстания. Они не против были удовлетворить разными подачками казацкую старшину, но совершенно игнорировали народ, а между тем восставшая чернь представляла силу, которой
249

вынужден был подчиняться в решительных случаях даже сам казацкий батько.
Итак, военные действия снова должны были открыться.


XXXII

Чтобы еще больше усыпить врага, Хмельницкий снова возобновил переговоры с поляками, только на этот раз с Заславским, и просил его уладить несогласие, возникшее между казаками и Речью Посполитой. Такое предложение льстило полякам и вызывало раздор среди польских военачальников. Заславский собрал военный совет. Кисель также присоединился к польскому лагерю. На вопрос, что делать, отвечал: “Воевать, но не сражаться. Медлительной проволочкой времени мы можем достигнуть вернейшей победы и полнейшего мира”.
Пан Цехлинский поддерживал Киселя. “Нам следует советом, а не оружием, - говорил он, - отклонить и сокрушить замыслы мятежников”
Вишневецкий твердил свое: “Это просто мечты, а не рассуждения, - возражал он миротворцам, - уверяю вас, начатое дело может кончиться только гибелью одного из неприятелей”.
Спор решил Заславский своим в высшей степени характерным рассуждением: “Победа в наших руках, это так, - сказал он, - но какая польза от победы? Если мы истребим казаков, то никто столько не потерпит как я. Большая часть мятежников состоит их моих холопов. Для чего я буду губить своих собственных подданных, когда могу уладить спор с ними  мирными средствами? Никогда я этого не сделаю! Тем хорошо так советовать, которые не имеют здесь местностей. Но что я буду делать, истребив их?! Сам землю пахать не умею, а милостыни просить стыжусь”.
Вот он, один из сильнейших мотивов, почему паны так долго медлили с решительными средствами и старались уладить распри миром. Кто же враг себе? А подавлять мятеж – это значит изводить собственное имущество своими руками. Около двух недель продолжались переговоры. Наконец, и Заславский убедился, что все это – хитрость Хмельницкого, затягивает время в ожидании орды, и передвинул свой стан ближе к полякам, стоявшим под Пилявою.


XXXIII

К концу лета 1648-го года польская армия насчитывала 35-40 тысяч человек (шляхтичи и жолнеры). Армия Хмельницкого имела количественный перевес – около
50-70 тысяч человек.
Был уже конец сентября, когда Хмельницкий подошел к небольшой речке Пилявке и  расположился лагерем. Местность у Пилявки болотистая, а через речку устроена плотина. На другом берегу стояло польское войско, тоже подошло к реке. Кривоносу Хмельницкий отдал приказание немедленно отправиться к Константинову в засаду, чтобы

250

отрезать полякам путь, если они вздумают отступать.
Затем Хмельницкий отдал приказание нескольким начальникам перейти плотину и окопаться на другом берегу шанцами. Сам он намеревался остаться в Пилявском замке за укреплениями.
- Главное, не слишком торопитесь нападать на поляков. Заманивайте их, старайтесь раздразнить их удаль, но в решительную битву не вступайте. Протяните время, быть может, и татары подойдут, - раздавал Зиновий приказания казацким старшинам.
Отложить битву уже не было возможности. Панам хотелось скорее проявить свою удаль. С самого утра начались стычки в одиночку. Казаки, видимо, избегали вступать в общий бой, и паны мнили себя уже победителями. Им удалось захватить несколько пленных. Когда их допросили, они все в один голос заявили, что Хмельницкий ждет хана с большим войском. Это известие заставило панов призадуматься. Между ними многие уже не в первый раз имели дело с казацким войском.
- Гей, смотрите, панове, - говорили они, - недаром казаки прячутся в своем таборе, что-нибудь недоброе они замышляют.
- Они просто нас боятся, - самонадеянно возражали другие.
Прошел еще один день, а казаки все не вступали в серьезный бой.
Уже стемнело. Хмельницкий сидел в своей палатке и вел оживленный разговор с Выговским.
- Мы, Иван, уже однажды начинали разговор, сейчас нужно завязать серьезные отношения с Москвой.
- А что татары? – поинтересовался Выговский.
- Посмотрим, посмотрим, - отвечал Хмельницкий. – Может быть, нам и те и другие помогут.
В лагере в это время происходило какое-то движение, все суетились, бегали, шумели. Хмельницкий послал Выговского узнать, что случилось. Спустя несколько минут, полы палатки распахнулись, вошел сын Зиновия Тимош и направился к отцу. Отец и сын обнялись.
- Здравствуй, отец! Я привел тебе четыре тысячи татар!
- Наконец-то отпустил тебя хан! – проговорил Зиновий. – Дай-ка на тебя посмотреть. Да ты теперь совсем казаком сделался. С кем же хан прислал татар?
- Их привел Каробча-мурза.
- Что-то не припомню такого, - в раздумье проговорил Хмельницкий.
- Да он не из старых. Мы с ним очень дружны, он славный богатырь!
- Четыре тысячи не густо, - выговорил Хмельницкий. – Но ляхи страх как татар боятся. Мы их попробуем и четырьмя тысячами напугать.
Хмельницкий распорядился, чтобы в таборе наделали побольше шума, чтобы ляхи подумали, что прибыли не четыре тысячи татар, а сорок тысяч.
В это время он отправил в польский табор старого казака, переодетого в одежду священника, сообщить им, что прибыли татары.
Не прошло и получаса, как по всему лагерю разнесся оглушительный крик: алла, алла! Вслед за тем полилось шумное веселье, забили в бубны, стали палить из пушек и ружей, запели удалые веселые песни.

251

В это время в польском лагере поймали высокого священника, когда он пробирался между шанцами. Учинили ему паны допрос.
- Что это ты делаешь у нас в лагере?
- Бежал от Хмельницкого, - отвечал тот. – Пришли татары.
Паны переглянулись.
- А много их?
- Тысяч сорок, и пошли слухи еще много их придет.
Паны совсем потеряли головы и не воспользовались даже несколькими часами, остававшимися до рассвета, чтобы приготовить войско к бою. Каждый спешил к своему обозу и отдавал приказания поспешно все упаковывать, снимать шатры, укладывать провизию. Это произвело еще большее замешательство в войске. Все суетились, хватали, что попало, и со страхом посматривали на казацкий табор, откуда доносились крики татар и веселые песни казаков.


XXXIV

Лишь только занялась заря, из казацкого табора бросились к реке тысячи татар и их дикие крики огласили воздух. Ужас объял польский лагерь. Начальники спешили отдавать приказания, но, не сговорившись заблаговременно, только перебивали друг друга. Канецпольский настаивал на том, чтобы встретиться с казаками на берегу реки, но Заславский и слышать об этом не хотел. Он предпочитал держаться в укреплениях.
Жолнеры схватились за оружие, не получая приказания от начальства, каждая хоругвь занимала место по своему благоусмотрению, становясь там, где казалось удобнее. Между тем, густая волна казаков и татар уже хлынула по плотине и атаковала шанцы. Полякам пришлось вступить в бой, чтобы отразить нападение, хотя они приказания еще никакого не получили. Вслед за тем казаки и татары притворным бегством заманили пехоту на узкую мельничную плотину. Поляки погнались за ними. Они перешли плотину и поляки, увлеченные преследованием, тоже очутились на другой стороне реки. Утренний туман, застилавший берег, скрыл оба отряда... Вдруг перед ними выдвинулись из тумана новые полки. Поляки бросились назад, но отступление им было отрезано, на плотине стояли их же товарищи, произошла страшная давка. Одни падали в воду, другие были потоптаны казаками. Хоругви были совершенно уничтожены. К завершению беспорядка в тылу из засады появился Кривонос, и полякам пришлось действовать на два фронта.
Когда вечером битва прекратилась, все поле было усеяно польскими трупами. Паны в тайне переговорили между собой и решили уйти из лагеря.
Первым побежало командование, его примеру последовали остальные. Войско Хмельницкого захватило 90 пушек, огромные запасы пороха, стоимость трофеев оценивалась огромной суммой от 7 до 10 миллионов злотых. Пилявское поражение – одна из самых печальных страниц военной истории Речи Посполитой. Хмельницкий занял Константинов, затем Збараж. Большая часть добычи и пленных, однако, досталась татарам.

252


XXXV

В конце сентября во Львов стекались беглецы из-под Пилявы, которые 29-го сентября избрали И. Вишневецкого заместителем гетмана, а Н. Остророга – его заместителем. Для защиты Львова осталось 4400 человек, остальные (13500 человек) оставили город.
При приближении Хмельницкого к Львову Вишневецкий и Остророг вместе с солдатами покинули город. Оборона практически беззащитного города легла на бурмистра Мартина Гросвайера.
На раде Хмельницкий всячески старался убедить казаков не штурмовать город.
- Мы уже достаточно поживились от врагов наших, - говорил он, - не вернуться ли нам в Украину, не отдохнуть ли от боевых трудов?
Но казаки не хотели и слышать об отступлении.
- Веди нас на ляхов! - кричали они. – Добьем их и станем господами на земле своей.
Хмельницкий видел, что на этот раз ему не уступят.
- Хорошо! – сказал он. – Мы пойдем вперед.
- А куда ты думаешь двинуться, батько? – спросил один из атаманов Чернота.
- Займем Львов, а затем уже пойдем в Польшу.
6-го октября татары и отдельные русские подразделения атаковали окраины города. 8-го октября пришли основные силы Хмельницкого. 9-го октября начались бои за городские укрепления, а на следующий день полк Максима Кривоноса атаковал Высокий Замок, который удалось взять 15-го октября.
Однако больше ввязываться в штурм Львова Хмельницкий не собирался, а скорее стремился заставить магистрат выплатить нужную контрибуцию за снятие осады. Хмельницкий согласился на сравнительно небольшую сумму в 220 тысяч злотых деньгами и товарами, которые  были доставлены в казацкий лагерь 21-го октября. Уже
26-го октября его войско сняло осаду и направилось в сторону Замостья. Основная часть татар ушла в Крым, с гетманом остался только Тугай-бей с небольшим количеством татар.


XXXVI

В Варшаве между тем происходило избрание нового короля. На этот раз близость казаков не позволила панам тянуть избрание целые месяцы, как прежде случалось: потребность главы государства слишком была очевидна. Хмельницкий со своей стороны отправил на сейм депутатов от казаков.
Депутаты повезли казацкие просьбы:
1) всем амнистия; 2) новый 12-тысячный реестр войска Запорожского; 3) восстановление казацкого самоуправления; 4) право свободного выхода в море; 5) удаление с казацких территорий кварцяных войск; 6) подчинение старост на казацкой
253
территории гетманской власти;

XXXVII
Было тогда три кандидата на польский престол: седмиградский князь Ракочи и двое сыновей покойного короля Сигизмунда III – Ян и Карл Казимир. Седмиградский князь был устранен прежде всех. Из двух братьев-королевичей взяла верх партия Яна Казимира. Казацкие депутаты стояли также за него. Оссолинский склонил многих на сторону Яна Казимира, уверяя, что иначе Хмельницкий будет воевать за этого королевича. Дело между двумя братьями уладилось тем, что Карл добровольно отказался от соискательства в пользу брата. Ян Казимир был избран, несмотря на то, что был прежде иезуитом и получил от папы кардинальскую шапку.
19-го ноября король Ян Казимир прислал через депутатов письмо с приказанием прекратить войну и ожидать королевских комиссаров.
Тогда Хмельницкий послал в город сказать о том, что он прекращает неприязненные действия, гарнизон может отворить ворота и принять их, “как своих союзников”, но паны в Замостье не сразу поверили этому. Они дали уклончивый ответ, сказали, что будут ждать прибытия самого короля.


XXXVIII

Стаяла уже половина ноября, когда к казакам явился королевский посол. Торжественно развевались в таборе знамена, довбыши били в литавры, стреляли из самопалов и громко приветствовали посла. Хмельницкий встретил его у самого въезда в табор и с большим почетом проводил до своей палатки. Там их ждала богатая закуска с множеством вин.
- Прошу пана посла не побрезговать нашим угощением, - с поклоном сказал Хмельницкий.
Посол привез Хмельницкому королевскую грамоту. Король приказывал отступить от Замостья и в Украине ждать его комиссаров. Зиновий внимательно прочитал королевскую грамоту, почтительно поцеловал ее и сказал:
- Верно, что вновь избранный король есть избранник Божий, и что он рассудит меня по справедливости. Повинуюсь королевскому приказанию, довольно крови и вражды... А теперь садись, пан посол, и выпьем за здоровье короля... Хорошо ляхи сделали, что избрали Яна Казимира, - сказал он, смеясь, - а то я уже собирался сам идти в Краков и дал бы корону тому, кому бы захотел.
Часа три продолжалось угощение. Затем посол поехал в Замостье, а Хмельницкий приказал готовиться к отступлению, идти на Киев.
Лишь только отдано было приказание, в палатку вошел Тугай-бей рассерженный, недовольный.

254

- Что это значит, Зиновий Хмель? С чего ты вздумал отступать? – угрюмо спросил он Хмельницкого.
- Я исполняю повеление моего короля, - отвечал гетман.
- Да ты ослеп, аллах послал помрачение на ум твой... Зачем тебе король, ты сам можешь овладеть всей Польшей...
- Я подданный короля, и не хочу выходить из его воли.
Татарин только пожимал плечами.
- Забражничал наш гетман, - больше всех возмущался находившийся здесь атаман Чернота, - стал он поблажать полякам, обманет он нас, отдаст в руки панов... С такой силой, как у нас, и отступать... Отступать после того, как мы забрали и войско и гетманов... Он совсем с ума сошел.


XXXIX

Хмельницкий в последнее время действовал противно всеобщему народному желанию. Казаки требовали продолжения войны.
Хмельницкий мог идти прямо на Варшаву, навести страх на всю Речь Посполитую, заставить панов согласиться на самые крайние уступки. Он мог бы совершить коренной переворот в Польше, разрушить в ней аристократический порядок, положить начало новому порядку, как государственному, так и общественному. Но Хмельницкий на это не отважился. Он не был ни рожден, ни подготовлен к такому великому подвигу. Начав восстание из крайности, спасая собственную жизнь и отмщая за свое достояние, он, как сам потом сознавался, очутился на такой высоте, о которой не мечтал, и потому не в состоянии был вести дело так, как указывала ему судьба. Эпоха Хмельницкого в этом отношении представляет один из тех случаев в истории, когда народная масса инстинктивно видит, что следует делать в это время, но ее вожаки не в состоянии облечь в дело того, что народ чувствует, чего народу требуется. Хмельницкий был сын своего века, усвоил польские понятия, польские общественные привычки, и они в нем как-то проявились в решительную минуту. Хмельницкий начал дело превосходно, но не повел его в гору далее, как нужно было. На первых порах совершил он историческую ошибку, за которой последовал ряд других, и, таким образом, восстание Южной Руси пошло по другому пути,  а не по  тому, куда вели его вначале обстоятельства.   










255


Глава   третья

I

Из-под Замостья Хмельницкий направился в Киев. Зиновий ехал в богатой одежде, блестевшей разноцветными каменьями. Гетманская мантия красиво ниспадала с его плеч, а в руке красовалась золотая булава. Перед ним несли польские хоругви, везли польское орудие, военную добычу. На казацких полковниках, которые его сопровождали, блестело польское золото и серебро, пестрели богатые польские кунтуши, опушенные дорогими мехами. Оруженосцы гетмана бросали народу мелкую монету, а народ кричал долгие лета победителю, спасителю Украины, грозе панов, защитнику казацкой свободы.
Гетман был, видимо, взволнован и, когда подъехал к Ярославским воротам, слезы полились у него из глаз. Он набожно перекрестился и при  громком колокольном звоне проследовал в собор святой Софии. Въехал он в Киев через Золотые Ворота на второй день нового 1649-го года. У стен святой Софии его встретил киевский митрополит Сильвестр Коссов со всем клиром при звоне колоколов, пальбе из пушек, радостных восклицаниях народа, бурсаки из духовной коллегии пели сочиненные в честь него стихи, а иерусалимский патриарх, который в то время находился в Киеве по пути в Москву, Паисий, произнес приветственную речь на латинском языке, в которой называл Хмельницкого “знаменитейшим князем”. От лица православного мира на Востоке приносил Хмельницкому поздравления с победами, дал ему отпущение грехов, возбуждал на новую войну против латинства.
Понятно, с каким восторгом встречал простой народ своего героя. Рассказывают, что в церкви ему целовали ноги. Молва о нем разнеслась до отдаленнейших государств Западной Европы.
Хмельницкий находился тогда на вершине своей славы. Едва ли он когда-либо мечтал о таком положении и, во всяком случае, не стремился к нему сознательно, не домогался его. Разве он поднял меч с той целью, чтобы искоренить польское дворянство, истребить римское священство иудеев, наконец, самого антихриста? Нет, он принужден был взяться за меч, чтобы спасти свою голову. Но оказалось, что и целому народу надо было сломать свою голову, и он, как человек “великих способностей”, стал вождем своего народа. Эта страна год-два тому назад цветущая и обильная “плодами земными”, а теперь представлявшая дымившуюся руину, этот народ, встречавший его как своего избавителя, наконец, эти речи патриарха “святого отца”, ясно говорили ему, что дело идет уже вовсе не о спасении собственной головы.
Рассказывают, что Хмельницкий в Киеве сильно переменился. Гетман был в это время  почему-то грустен. В его характере начало проявляться что-то странное: он то постился и молился, то предавался пьяному разгулу и пел думы своего сочинения, то был ласков и ровен в обращении со всеми, то вдруг делался суров и надменен, то молился Богу, то советовался с чаровницами.
Он, несомненно, спас свою голову. Король и паны, в том числе даже

256

непримиримый враг Вишневецкий, готовы были забыть все его сокрушительные деяния и
осыпать почестями.


II

Хмельницкий пробыл две недели в Киеве и, наконец, отправился в Переяславль, где его уже ждала невеста Гелена Чаплинская, брак с которой Хмельницкому разрешил патриарх Паисий, так как все считали, что бывший муж Гелены Чаплинский убит, к тому же Гелена была Хмельницкому кума.
Приехал гетман к пани Гелене с многочисленной свитой. Гелена ждала его  в богатой атласной плахте, окруженная свитой самых знатных казачек. Между ними были и шляхтичи.
- Вот и свершилось, - сказал Зиновий, - отвешивая Гелене низкий поклон. – Надеюсь пани не жалеет, что когда-то спасла изгнанника.
- Пан гетман хорошо знает, что сердце мое всегда принадлежало ему, - кокетливо ответила Гелена, подавая руку.
В числе свиты с гетманом в Переяславль приехала жена Адама Киселя, которого король планировал поставить воеводой Киева. Она проживала до этого в монастыре в Гуще, приехала на свадьбу в качестве посаженой матери.
Пани Гелена немного свысока поздоровалась с пани Кисель
- Пани воеводша думает жить в Киеве, пан воевода полагает, что поладит с казаками?
- Отчего же ему и не ладить? – ответила пани.
- Оттого, что двум господам служить невозможно, пани.
Пани Кисель ничего на это не ответила, но по нетерпеливому ее движению было видно, что она не слишком-то польщена приемом будущей гетманши.


III

Свадьбу назначили через несколько дней. На это торжество съехались почти все казацкие полковники, рассеявшись со своими загонами по Волыни. Приехал и Джеджалык из Турции вместе с турецким посланником Агою-Османом.
- Как дела? – спросил Хмельницкий у Джеджалыка, уводя его в свою комнату.
- Я все исполнил, что приказал мне гетман, - скромно отвечал Джеджалык. – Крымскому хану уже дано приказание идти на помощь со своей ордой, да и паша Силистрийский обещает послать отряд.
- А что они возьмут за эту помощь? – спросил Зиновий.
- Как приказал пан гетман, я обещал им часть Польши.
Хмельницкий угрюмо посмотрел на него.
- Я, кажется, этого не приказывал, можно было бы предложить условия и

257

повыгоднее, мы теперь в силе: нечего слишком-то кланяться туркам. Не помогут они,
поможет Москва.
- А пан гетман думает, что под московской властью казакам будет лучше? Я видел, как христиане живут в Турции, они гораздо счастливее панских холопов или казаков.
- Я сам поставлю условия турецкому послу, - сказал Хмельницкий. – Пускай турки не запрещают нам ездить по Черному морю и Архипелагу и не берут пошлин, тогда и мы будем защищать их.


IV

На другой день Хмельницкий торжественно принимал московского посла Униковского, только что прибывшего в Переяславль. На этом приеме присутствовали послы Молдавии и Валахии, Трансильвании и Турции. Униковский привез гетману богатые подарки: дорогие одежды, собольи меха и выразил ласковые пожелания всяких благ от лица его царского величества царя Алексея Михайловича.
Зиновий с должным вниманием выслушал длинную речь посла и отвечал:
- Все это хорошо, только нам этого мало. Пока его царское величество дружит с Польшей и потакает панам, врагам нашим, мы не можем верить его пожеланиям.
- Его царское величество не может еще разорвать союза с Польшей, - уклончиво отвечал посол.
- А если не может, то и разговаривать нечего, - резко ответил Хмельницкий.
Не поклонившись послу, он встал и ушел.


V

Настал, наконец, день свадьбы гетмана. Ее отпраздновали согласно казацким обычаям шумно и весело. За день до свадьбы целая процессия казаков рука об руку с казачками отправились приглашать гостей. У каждого из них на руке висел венок из искусственных цветов за неимением живых. Во главе всех шел Ивашко с тростью в руках, говорил приветствие и от имени всего казачества приглашал на свадьбу гетмана. Гелена согласно обычаю оделась в длинное суконное платье кофейного цвета, надела цветочный венок на распушенные по плечам волосы. Близких родственников у нее не оказалось, и в церковь вел ее Иван Выговский. Туда и обратно их сопровождала музыка, дудки и скрипки, дома подавалось домашнее пиво, а молодая обносила всех горилкой в золотых кубках.


VI

Через несколько дней пронеслась весть, что едут польские послы. Хмельницкий

258

уже давно поджидал их. Воевода Кисель ехал со своим племянником и несколькими панами в сопровождении многочисленной свиты в качестве комиссара для заключения трактата. Польшу они проехали беспрепятственно, но на границе Украины остановились и послали к гетману просить охраны.
- А что, видно, плохо пришлось панам? – с насмешкой спросил Хмельницкий посланного.
- Уж так-то плохо, ясновельможный пан гетман, - отвечал тот, - ни через одно украинское село проехать нельзя, того и гляди, что на виселицу потащат. Нигде ничего не достать, за сноп сена и то плати шесть форинтов. Да еще хорошо, если дадут, а то и так прогонят.
- Хорошо, я пошлю полковника Тыщу с отрядом казаков, - отвечал Хмельницкий. – Пусть разгоняют чернь и охраняют панов. Если же придется панам в дороге попоститься, пусть не взыщут: на то и война.
Хмельницкий торжественно встретил послов за версту от города, окруженный толпой полковников и сотников.
- Доброго здоровья, пан Кисель! – крикнул он воеводе еще издали.
Зиновий слез с коня и подошел к повозке, в которой сидел Кисель, обменялись с ним приветствиями.
- Не позволит ли мне пан посол сесть с ним рядом, я так рад дорогому гостю. - Усевшись в повозку, обратился снова к воеводе: - Прошу ехать ко мне домой, откушать моего хлеба-соли, взглянуть на мое молодое хозяйство, я только что женился.
- Имею честь поздравить гетмана, - вежливо отвечал Кисель. – Почту за особое счастье быть его гостем.
В эту минуту раздался пушечный залп с городского вала и Кисель невольно вздрогнул.
- Не бойся, пан комиссар! – весело сказал Хмельницкий. – Это только приветствие. – Мы хоть и живем просто по-казацки, а гостей должны встречать по чину.
На улицах толпилось много народу. Все смотрели на послов далеко не дружелюбно.
Когда послы подъехали к крыльцу, пани Гелена встретила их с подносом в руках, и гетман любезно предложил гостям кубки.
- За здоровье его милости короля! – провозгласил Зиновий, залпом осушив кубок.
Примеру его последовали и паны, но невольно поморщились, такой крепкой водки они не приучены пить. Даже пан Кисель, привыкший к иностранным напиткам, поперхнулся, казаки весело смеялись.
Гости вошли в комнаты, где их ждали чужеземные послы и множество приглашенных. Тут же была и пани Кисель, она так обрадовалась приезду мужа, что засыпала его вопросами, на которые он едва успевал отвечать.
Все были приглашены к обеду. После обеда несколько казаков предложили послам отвести их на квартиры.




259


VII

На другой день в двенадцать часов на улице перед домом гетмана состоялась торжественная аудиенция.
Хмельницкий стоял на крыльце в богатой собольей шубе, крытой парчой кирпичного цвета, осененный многими бунчуками. Его окружали полковники с булавами, а пониже на ступеньках помещалась старшина.
Вся улица была покрыта народом, в окнах домов, повсюду виднелись головы. Чужеземные послы находились тут же в почетной толпе, окружавшей гетмана. На особенно устроенной возвышенности помещалась музыка: бубны, трубы и литавры. При появлении послов эти инструменты загудели, загремели и смешались с шумом народной толпы. Кисель торжественно поднес булаву, осыпанную сапфирами, и королевскую грамоту. Он встал в позу оратора и приготовился уже произнести длинную речь.
- Его величество король дарует ясновельможному гетману и всему войску казацкому свою высочайшую милость.
Но продолжать речь ему не пришлось.
Полковник Джеджалык громко перебил его:
- Король, как король, а вы королевята, много наделали, и ты, Кисель, кость от костей наших, отцепился от нас и пристаешь к ляхам.
- Молчи! – крикнул Хмельницкий, - что ты суешься не в свое дело!
Джеджалык грозно махнул булавой и скрылся в толпе.
Произошло некоторое смятение. Смущенный Кисель потерял нить своего красноречия, поскорее вручил булаву и грамоту гетману. Хмельницкий с поклоном принял королевский дар, но хитрая усмешка не сходила у него с лица. Молодой хорунжий поднес гетману красное знамя с изображением белого орла.
Хмельницкий принял знамя с поклоном и велел читать королевскую грамоту. Но вдруг толпа зашумела, и послышались голоса:
-Зачем вы, ляхи, принесли нам эти цяцьки? Знаем мы вас! Вы снова хотите в неволю нас прибрать!
- Теперь вы нас уже не взнуздаете. Не словами, а саблей разделаемся, если  вздумаете противиться. Пусть вам будет ваша Польша, а нам, казакам, пускай останется Украина.
Хмельницкий с притворной досадой посмотрел на толпу, и он не нашел ничего сказать и пригласил послов к себе на обед. Затем начались сами переговоры. Они велись с большими усилиями со стороны польских послов, так как Хмельницкий и казаки явно не желали вступать ни в какое соглашение. От Хмельницкого требовали, чтобы он, как верный подданный короля, положил конец восстанию, не принимал под свое подданство простых холопов, привел их к повиновению своим панам и пришел в соглашение с послами насчет будущего устройства казацкого войска. Но теперь Хмельницкий был уже не тот, что под Замостьем. Он не считал возможным мирное соглашение с поляками на основании предлагаемых ими условий, готовился к новой войне и потому относился чрезвычайно пренебрежительно к послам. На докучливые просьбы последних он говорил:
260

- Я еще не получил полного удовлетворения, враги мои непременно должны быть наказаны. Пусть король выдаст мне Вишневецкого за смуту и кровопролитие. Пока этого не будет, ничего не выйдет из всех ваших переговоров. Либо мне со всем Запорожским войском, либо всей земле Ляшской, всем сенаторам и шляхте сгинуть. Вы тут переговоры ведете, а христианская кровь льется. Радзивилл сажает украинцев на кол, и я уже пообещал, что отплачу ему тем же. У меня больше четырехсот пленников.
- Вельможный гетман, - заметил на это ксендз Лентовский, - быть может, до пана дошли неверные слухи!..
- Молчи поп! – крикнул на него чигиринский полковник Вешняк, и замахнулся булавой. – Твое ли дело учить нас!
Сидевшие подле казаки удержали разгорячившегося полковника, и он в гневе вышел из комнаты, ворча про себя. Все зашумели, каждый говорил что-нибудь оскорбительное послам, а Хмельницкий горячился и отвечал колкостями на красноречивые комплименты Киселя. Женщины, которые участвовали на обеде, встали и ушли поскорее из комнаты, больше всех обиделась пани Кисель. Старушка разрыдалась и призывала всех в свидетели, что никого не может быть хуже казаков.
- И что за охота пану Адаму, - говорила она, - разговаривать с этими неучами, никакого толка из его посольства не будет, только одни оскорбления.
Чтобы успокоить женщин, один из полковников тихонько нагнулся к Киселю и посоветовал ему поскорее убраться домой.
- Пан воевода видит, что гетман и казаки много пили горилки, теперь недолго и до драки... Пусть пан едет домой по добру, по здорову.
Пан Адам собрался с духом, поднялся со своего места и стал вежливо откланиваться.
- Прошу пана гетмана на завтра к обеду, - прибавил он, - со всеми полковниками.
- Хорошо, - отвечал Хмельницкий, - если только не забуду, приду.
На другой день пани воеводша уже с утра хлопотала по хозяйству.
- И было бы для кого хлопотать, - ворчала старая пани, - а то для пьяниц казаков, им бы заварить побольше саламаты да вареников, да выкатить бочку горилки... Право, если бы не паны послы, не стала бы хлопотать, - с неудовольствием закончила она.
В этот день было второе воскресенье великого поста. В городе из открытых шинков доносился гул и крик пьянствовавшей толпы, по улицам гуляли толпы народа, некоторые из них с дудками и бандурами.
По случаю праздника Хмельницкий запил с полковниками. Чуть не забыл, что он обещал пану Киселю приехать на обед. Напомнил джура.
- Ха, ха, ха! – засмеялся Зиновий, - а я позабыл, что обещался быть у них на обеде. Ну, ничего, не поспел к обеду, поспею к ужину, - прибавил он. – Гей, паны полковники, собирайтесь-ка в гости. Хлопцы, подавай коней! – крикнул он, набрасывая на домашнюю одежду дорогой кунтуш, опушенный соболями.
Пан Кисель и пани воеводша, по обычаю, встретили гостей на крыльце хлебом-солью и дорогим вином в кубках. Гетман отхлебнул немного и поморщился.
- Не умеет пан посол принимать дорогого гостя, - сказал он, ставя кубок обратно. – Не люблю я этого пойла, мне казаку горилки-спотыкачу, да и панам полковникам тоже.

261

Пан Адам поклонился, дал знать холопам, и те через несколько минут принесли бочонок горилки.
- Вот так-то лучше, - проговорил гетман, наливая себе и полковникам полные чарки.
Пани Кисель едва стояла на крыльце и вся тряслась от гнева. Гости шумной толпой ввалились в комнаты. Послы чинно встали из-за стола и приветствовали гетмана и его свиту.
Выпили по одной, второй и казаки заспорили, и колкости так и сыпались с обеих сторон.
- Что вы нам толкуете о королевских милостях, - говорил Вешняк. – Какие тут милости, когда мы могли спались и вашу Варшаву, да и спалили бы, если б только батько не заупрямился.
- Зачем говорить такие вещи? – остановил его Кисель. - Разве мы не братья ваши? Мы все родились от одной матери, Украина и Польша одна земля.
- Земля-то одна, да люди-то разные! – закричал Джеджалык. – Хороши братья! Мы еще помним, как паны нас, свободных казаков, заставляли на себя работать, как холопов. В турецкой земле таких казней не придумывают, какие изобретали паны.
- Еще бы, - сквозь зубы пробормотал Четвертинский. - Турция твоя родина. Заговорила татарская кровь.
Джеджалык насмешливо прищурил свои косые глаза.
- Татарская кровь не панская, почище панской будет.
- Полно спорить, панове! – усовещивал Кисель. – Бог даст, мы сойдемся с паном гетманом в условиях мира, тогда и конец старым распрям.
- Сойдемся, сойдемся! – запальчиво крикнул Хмельницкий, - если только совсем не разойдемся.
- И я не я буду, - крикнул, стукнув по столу так, что чарки заходили, - если не заставлю принять мои условия! А заупрямитесь, всю Украину у вас отниму и короля вашего из Варшавы выгоню. Гей, хозяйка, еще мне горилки! – крикнул он, оборачиваясь. – Да где же хозяйка?
- Хозяйке, верно, не понравились гости-казаки, - ввернул Чернота. – Вот панночка говорит, что у нее голова разболелась от наших казацких речей.
Хмельницкий усмехнулся и встал с места.
- Куда же теперь, пан гетман? – спрашивали его полковники.
- Тут нас дурно приняли, пойдем-ка к своим в гости. Пан полковник, ты хоть и татарин, а, наверное, угостишь нас на славу, - сказал он, обращаясь к Джеджалыку. – Я тобою нынче доволен, сделаю тебе честь и попирую у тебя до рассвета. А на завтра утром, милости прошу ко мне, будем провожать трансильванского посла. Кстати, и головы поправим после пирушки.
- Быть может, ясновельможный пан гетман снизойдет к нашим просьбам и назначит завтра время для переговоров? – решил сказать Кисель, провожая Зиновия на крыльцо.



262


VIII

Но и на завтра наши послы не дождались аудиенции. Когда пан хорунжий и князь Четвертинский почтительно вошли в комнату, где происходила пирушка,  и объявили, зачем они пожаловали, гетман их и слушать не хотел.
- Ничего с той комиссии не будет! – закричал он. – Вот начну войну, так поверну вас, ляхов, вверх ногами, потопчу и отдам турецкому царю в неволю. Я хоть и милый человек, а стал теперь единственный самодержавец украинский. Так и скажите пану воеводе и послам. Вы стращаете шведами – и те моими будут, и будь их хоть пятьсот тысяч, не сломить им русской, запорожской и татарской мощи. С тем и идите. Завтра будет дело и  расправа.
Паны ушли. На другой день повторилось то же. Хмельницкий, видимо, не хотел вести с ними переговоры. Он отказал выдать им пленных поляков, о чем они его просили. Почти две недели прожили они, ничего не добившись. Наконец, Кисель в последний раз отправился к Хмельницкому и со слезами на глазах упрашивал его пожалеть родину.
Адам Кисель использовал все свое красноречие, чтобы смягчить казацкого гетмана. Пусть войска казацкого будет пятнадцать, двадцать тысяч, говорил он, хотят казаки воевать – пусть воюют с неверными, а не с христианами. Недовольны запорожцы землями – король вознаградит их. На это Хмельницкий отвечал:
- Напрасны речи! Самое время было говорить об этом, когда меня Потоцкий гнал за Днепр, и после Желтых Вод, и после Корсунской забавы, и после Пилявы, и под Замостьем, и когда я из Замостья шесть недель шел до Киева. А теперь я уже сделал это, о чем не думал. И еще сделаю то, что замыслил. Выбью из лядской неволи весь русский народ! Прежде я воевал за свою обиду. Теперь буду воевать за православную веру. Поможет мне вся чернь по Люблин и Краков, а я от нее не отступлюсь. Будет у меня двести тысяч, триста тысяч войска. Орда уже стоит наготове. Не пойду я войной за границу. На турок и татар сабли не подниму: будет с меня Украины, Подола, Волыни, достаточно нашего русского княжества по Холм, Львов, Галич. Стану над Вислой и скажу тамошним ляхам: “Сидите, ляхи! Молчите, ляхи!”. Всех вельмож ваших, князей туда загоню, а станут за Вислою кричать – я их и там найду! Не останется ни одного князя, шляхтишки на Украине, а кто захочет с нами хлеб есть, пусть войску Запорожскому послушным будет и не брыкает на короля.
Во время этой речи Хмельницкий вскакивал с места, топал ногами, рвал на голове волосы, и паны, как потом признавались сами, одеревенели от страха. Казацкие же полковники вслед за гетманом добавляли, что нынешние ляхи уже не те, что были прежде. Теперь это дети, нарядившееся в железо.


IX

Через день послы еще раз обратились к Хмельницкому. Однако полякам пришлось

263

прождать несколько часов, прежде чем их пустили к гетману. Тот подал им бумагу со следующими условиями:
1.  По всей Руси уничтожить само имя, память и след унии;
2.  Униатским церквям не быть вовсе, а костелам оставаться только до времени:
3.  Митрополиту киевскому дать первое место в Сенате после примаса польского;
4.  Все чины и должности в России отдать православным;
5.  Войско Запорожское по всей Украине при своих волостях давних пусть будет;
6.  Гетман казацкий пусть зависит только от короля;
7.  Жиды пусть немедленно выезжают из Украины;
8.  Иеремия Вишневецкий пусть никогда не получает начальства над польскими войсками;
Прочитав эту бумагу, послы даже не знали, что сказать, потом заметили лишь, что  в ней не указано количество реестровых казаков.
На что Хмельницкий отрезал:
- Их будет столько, сколько я захочу: сто тысяч, так сто тысяч, а то и больше.
Послы подписывать эти условия отказались. Через некоторое время они уехали, договорившись о перемирии на три месяца. 


X

Война, впрочем, не прекращалась и после отступления Хмельницкого от Замостья, особенно на Волыни, где отдельные украинские отряды (загоны) продолжали непрерывно партизанскую борьбу с поляками. Польский сейм, собравшийся в Кракове в январе
1649-го года, дождался возвращения послов из Переяславля.
Шумно проходил этот сейм. Особенно много споров вызвало чтение условий Хмельницкого. Король был не прочь примирить требования казаков с панской заносчивостью. Но как он ни желал сдержать разгулявшиеся страсти, ему все-таки пришлось подчиниться желанию панов и идти войной на непокорного казака. Паны готовы были на всякие жертвы, лишь бы усмирить мятежных холопов. Они установили налог для содержания тридцатитысячной армии и “вперед” разрешили королю все непредвиденные расходы. Новые споры возникали по поводу того, кого назначить предводителем. Общее желание предыдущего сейма было на стороне Иеремии Вишневецкого, но король и слышать не хотел о его назначении: у него с Вишневецким были личные счеты, он не мог простить Иеремии, что тот подавал голос на выборе короля за Стефана Ракочи и вел, как говорили, тайные сношения с венгерским двором. Несмотря на сильную партию, поддерживающую Вишневецкого, король настоял на своем – выбрали не Иеремию, а троих предводителей: старика Фирлея, пана Ландскоронского и Остророга. Сам же король принял на себя славное начальство над всем войском и двинулся на Волынь.
Польское войско собралось под Константинополем. Начало для поляков было удачно. В нескольких мелких стычках они одержали верх над казаками. Был июнь на исходе. Хмельницкий не торопился и делал вид, что надеется мирным путем поладить с
264

панами.
В это время в Украине происходил сбор целого народа на войну. Пустели хутора, села, города. Поселянин бросал свой плуг, надеясь пожить за счет панов, на которых прежде работал. Ремесленники покидали свои мастерские, купцы свои лавки. Сапожники, портные, плотники, винокуры, пивовары, могильники (копатели сторожевых курганов), банники – все бежали в казаки. В тех городах, где было магдебургское право, почтенные бургомистры, райцы, войты и канцеляристы, побросали свои уряды и пошли в казаки, обривши себе бороды (по обычаю того времени военные брили себе бороды). Хмельницкий разделял их на полки, которые тогда составляли двенадцать на правой стороне Днепра и двадцать на левой (полки разделялись на сотни: сотня заключала в себе села и города и носила название по имени какого-нибудь значительного местечка). Иная сотня заключала в себе до тысячи человек, сотня делилась на курени. Верховное место управления называлось войсковой канцелярией, там вместе с гетманом заседала генеральная или войсковая старшина, обозный (начальник артиллерии) и хорунжий (главный знаменоносец). В каждом полку была полковая канцелярия и полковая старшина. В сотне была сотенная канцелярия и сотенная старшина. Куренями начальствовали атаманы. Чиновники избирались на радах и утверждались гетманом. Этот порядок, в сущности, издавна велся в казацком войске, но на этот раз распространился на целый народ, так что слово “казак” перенеслось на всю массу восставшего южнорусского населения.
Но не все войско было с Хмельницким. Он отправил часть его в Литву возмущать белорусских холопов.
Сам гетман жил в Чигирине и рассылал универсалы по всей Украине. Он медлил, поджидал Ислам-Гирея со своей ордой. В конце июня Хмельницкий получил весть, что хан с большой ордой двигается по “Черному шляху” и приближается к Житову. Тогда и Хмельницкий быстро поднялся со своим войском и двинулся навстречу татарам. Казацкое войско шло по знакомой дороге - опустевшей, заглохнувшей, с покинутыми селениями, с выжженными и заброшенными пожитками и нивами. Все, что не ушло в казацкий стан, схоронилось, прослышав про татар, скрылось в леса, овраги и постаралось тщательно спрятать свое имущество. Но казаки в походах люди бывалые, запаслись всем необходимым и, несмотря на сильный жар, двигались довольно быстро. Наконец, за селом Житово они увидели татар, расположившихся на отдых. Далеко раскинулся пестро татарский стан, наполненный самым разнообразным людом.
В татарском ополчении были крымские горцы, отличные стрелки из лука, степные ногаи в вывороченных шерстью вверх тулупах, питавшиеся кониною, согретою под седлом, буджацкие татары, сносившие с удивительным терпением жар и холод, изумлявшие своим знанием бесприметной степи, способные, как говорили о них, подолгу оставаться в воде. Были с ханом черкесы с бритыми головами и длинными губами. Явились по зову Хмельницкого удальцы с Дона. Никто не просил жалования вперед. Каждый без торга шел на войну, надеясь разгромить богатую Речь Посполитую.
Дружески, как старый знакомый, встретился он с Ислам-Гиреем, но хан держал себя важно, не выказывал гетману особой приязни.
- Приношу сердечное спасибо всех казаков великому ханскому величеству за

265

помощь, которую вы намереваетесь оказать нам, - произнес гетман после первых приветствий.
- Я исполняю волю моего повелителя – турецкого султана, - сухо отвечал хан. – Если бы не его приказания, никогда бы тебе не видать от меня помощи.
Поляки, прослышав о надвигающейся  на Волынь орде, решили двинуться к Збаражу и ожидать неприятеля за его крепкими стенами. Под Збаражем в это время стоял Иеремия Вишневецкий с Канецпольским и многими другими панами. Как только регулярное польское войско стало лагерем и солдаты прослышали, что князь Ерема близко, они целыми толпами стали уходить к нему, несмотря ни на какие строгие меры и наказания. Главнокомандующие советовались между собой и не знали, что предпринять.
Было предложено Вишневецкому возглавить объединенное войско. Он отказался.
- Нет, я не хочу отнимать чести у старого воина, - отвечал Вишневецкий, - завтра же я соединюсь с вами и буду служить под начальством Фирлея.


XI

Хмельницкий со своим войском осадил польское войско под Збаражем 30-го июля и  держал его в осаде, надеясь принудить к сдаче голодом и беспрестанною пальбою.
Поляки заготовили себе так мало запасов, что через несколько недель у них сделался голод. Роскошные паны принуждены были питаться конским мясом. Простые жолнеры пожирали кошек, мышей, собак, а когда этих животных не хватало, то срывали кожу с возов и обуви и ели, разваривая в воде. Много умирало их. Казаки нарочно бросали в воду трупы, чтобы испортить ее. Поляки доходили до такого положения, в каком были их отцы в Москве.
Осада тянулась долго, почти месяц. Поляки пробовали вступать в переговоры, но гетман соглашался на отступление только с тем, чтобы ему выдали Вишневецкого, Канецпольского и некоторых других панов. Поляки требовали обратиться к хану, но и тут ничего не вышло. Наученный Хмельницким, хан требовал, чтобы для переговоров к нему привели Вишневецкого. Паны ясно видели, что их хотят лишить единственного способного предводителя. Весь польский лагерь давно бы разбежался, если бы не князь Иеремия. Это знал и Хмельницкий, оттого он и настаивал на выдаче Вишневецкого.
Хану не нравилось то, что Хмельницкий тянет с наступлением.
- Долго ли ты еще будешь морочить меня? У тебя огромное войско, а там, за стенами, горсть людей, изнуренных голодом, и ты не хочешь одолеть их. Если ты в три дня не покончишь с ними, и у меня не будет обещанных пленников, то я уведу тебя с твоими казаками!
Угрюмый и раздраженный вернулся Зиновий в свой шатер. Созвал на раду полковников.
- Пора нам расправиться с ляхами! – говорили все.
Казаки построили высокие деревянные башни на колесах, “гуляй-городки”. В этих башнях они могли подъехать к самим укреплениям и, запасшись веревками с крючками, вытаскивать поляков из-за валов, как рыбу из воды. Приготовив все, они двинулись на
266

приступ. Впереди гнали пленных, служивших им щитом. Несколько казацких пушек обстреливали осажденных, и пороховой дым застилал всю окрестность. Все главнокомандующие растерялись, исключая князя Иеремию. Тех, кто предлагал отступление, он останавливал, указывая на невозможность пробиться сквозь неприятельские ряды.
- Если бы мы и могли спастись, то рыцарская честь не позволяет нам бросить слуг и мещан в беззащитном замке. Будем обороняться до последних сил, может быть, и удастся нам спастись, - говорил Вишневецкий.
Вишневецкий с обнаженной саблей бросился защищать окопы, увлекая за собой ободренных солдат. Сам напал на один из гуляй-городов и стал рубить направо и налево. Казаки, двигавшие укрепление, разбежались. Ему удалось подбросить несколько горящих пучков соломы, облитых смолой и зажечь “городок”. Одушевленные его примером, поляки бросились на неприятеля: произошло смятение, казаки стали отступать.


XII

Несколько раз уже распространялось между жолнерами намерение разбежаться, хотя это значило идти всем на явную смерть, потому что холопы не оставили бы в живых никого – но весь обоз удерживал все тот же воинственный князь Иеремия Вишневецкий. По его совету один шляхтич, по имени Стомиковский, причесавшись по-мужицки, взял с собою письмо к королю. Ночью он перелез окопы, бросился в пруд, примыкавший с одной стороны к польскому обозу, переплыл пруд, прополз среди спящих неприятелей, к рассвету пробрался до болотистого места, где просидел целый день. Следующий день опять полз среди спящих неприятелей, при малейшем шуме припадая к земле и затаивая дыхание, как делают охотники за медведем.
Минувши неприятельский стан, он пустился бежать, выдавая себя за русского холопа, потом взял почтовых лошадей и прискакал в местечко Топоров, застал Яна Казимира.


XIII

Король, получивши от папы благословение, освященное знамя и меч, выехал из столицы и следовал медленно, ожидая прибытия из разных воеводств ополчений посполитого рушения. У него было регулярного войска тысяч двадцать. Посполитое рушение беспрепятственно прибывало по частям.
Услышав об осаде Збаража, король двинулся на выручку осажденных. Но он не пошел прямо к Збаражу, а направился к Зборову, желая точнее узнать силы неприятеля.
Погода стояла ужасная. Каждый день шел сильный дождь. Дороги испортились, войско едва двигалось. Русские, встречавшиеся на пути, ничего не говорили. Король шел наугад, не зная, с какой неприятельской силой он встретится. Так он подошел к местечку

267

Зборову. Тут он расположился на отдых и выслал несколько отрядов на разведку. Вечером привели к нему какого-то татарина, пойманного в поле. Его пытали.
- Казаки и татары, - показал он, - стоят вместе под Збаражем. Хан прибыл с огромной ордой, но, когда услышал, что идет король, решил уходить. У нас, татар, только руки да сабли. У вас ружье и пушки. Нам с вами трудно воевать.
Король был в нерешительности, верить ли ему. Быть может, это казацкий шпион, обманывающий поляков. Он остался у Зборова и не знал, куда ему двинуться.


XIV

Хмельницкий знал каждый шаг короля, русские охотно помогали ему. Мещане Зборова тотчас, как только король расположился лагерем, дали знать гетману и обещали помогать ему. Оставив пешее войско под Збаражем, Хмельницкий взял с собой конницу, в сопровождении крымского хана и татар отправился к Зборову.
Был пасмурный дождливый день 2-го августа 1649-го года, канун Успенья у католиков. Никто в лагере короля не предполагал, что Хмельницкий сторожит их, как кот мышь. А за милю от них в деревне Меново стояли казаки с татарами, прикрывшиеся за дубовым лесом, тянувшимся с одной стороны Зборова и терявшимся вдали, и следили за всеми движениями поляков. Хмельницкий выслал в лес смелых расторопных испанцев, а зборовские обыватели то и дело посылали шпионам вести о том, что делается в польском лагере.
- Поляки готовятся переходить с правой стороны реки Стриты на левую, - доложил прискакавший казак.
- Вот это добре, - заметил Хмельницкий.
Когда половина посполитого рушения успела переправиться, а другая осталась на противоположном берегу, и шляхтичи, не ожидая нападения, расположились обедать – казаки и татары ударили на них и истребили всех до последнего из бывших на одной стороне реки. Вслед за тем началось сражение на противоположном берегу. Руководство на этом берегу взял на себя король.
Польское войско долго держалось. Несколько раз подавалось назад и опять возвращалось на свою позицию. Тучи стрел и дым от выстрелов затемнили воздух. Ничего не видя, в смятении, поляки били друг друга вместо неприятеля, татары вдруг дружным натиском ворвались в середину польского войска, произошел полный беспорядок, ряды заколебались, передние обратились в бегство и стали теснить задних. Король с саблей наголо старался удержать бегущих, умолял не губить отечество, грозил смертью беглецам, но ничего не помогало. Все левое крыло бежало, а татары их преследовали, нещадно убивая.
Битва продолжалась вплоть до вечера.
Стемнело, и разрозненные кучки уцелевших поляков собрались в обоз. Неприятель оцепил обоз, спасения не было, все это знали и в немом отчаянии смотрели друг на друга, не зная, на что решится.
- Нельзя ли тайно вывезти короля из обоза? – говорили одни. – Его жизнь дороже
268

всех нас.
- Никогда! – отвечал король. – Я не трус и готов умереть вместе с вами, если нет спасения.


XV

По совету канцлера Оссолинского король написал крымскому хану письмо, предлагая ему дружбу с тем, чтобы отвлечь его от Хмельницкого. Письмо составили и послали его с пленным татарином к Ислам-Гирею.
В это время в лагере разнесся слух, что король покинул войско. На всех напал страх.
Король между тем только что прилег в своей палатке. Не успел он еще заснуть, как к нему явился его духовник.
- Ваше величество, в войске смятение! Говорят, что король вместе с военачальниками и панами покинули лагерь.
Король вскочил на ноги и быстро вышел из палатки.
- Коня! – вскричал он. – Я поеду по всему лагерю, пусть видят, что я с ними. Зажгите факелы, - приказал он своим оруженосцам, - и идите впереди меня, пусть всякий видит мое лицо.
Держа в руках шляпу, он медленно поехал между рядами.
- Вот я! – громко говорил он – Не бегите от меня, благородные шляхтичи, не покидайте государя своего. Завтра, с помощью Божьей, может быть, мы победим врага. Если же нет, я сложу вместе с вами голову.
Появление короля сразу же изменило дело. Шляхтичи и солдаты приободрились,  а паны уверяли их, что завтра их, наверное, ждет победа.
С солнечным восходом битва возобновилась. Казаки ударили на лагерь с двух сторон. Сражение было кровопролитное. Казаки ворвались в польский стан и достигали, было, уже до короля. Вдруг все изменилось. Из казацкого стана раздался крик: “Згода”. Кричал лично гетман, он не хотел, чтобы короля взяли в плен и передали татарам. Прокричав несколько раз, он поскакал к тому месту, где стоял король.
Казаки так рассвирепели, что не сразу послушались приказания гетмана.
Король не хотел верить своему счастью, когда оставался один с панами в лагере и убедился, что казаки действительно отступают. Он велел служить благодарственный молебен и усердно со слезами молился о своем спасении.
Вслед за тем в польский обоз явился татарин с письмом от крымского государя. Ислам-Гирей желал польскому королю счастья и здоровья, изъявлял огорчение за то, что король не известил его о своем вступлении на престол и выразился так:
“Ты мое царство ни во что поставил и меня человеком не счел: поэтому мы пришли зимовать в твои улусы и по воле Господа Бога останемся у тебя в гостях. Если угодно тебе потолковать с нами, то вышли своего канцлера, а я вышлю своего”.
Прислал королю письмо и Хмельницкий, уверял, что он вовсе не мятежник и только прибегнул к великому хану крымскому, чтобы возвратить себе милость короля.
269

“Вашему величеству, - писал Хмельницкий, - угодно было назначить вместо меня гетманом казацким пана Забусского. Извольте прислать его в войско: я тотчас отдам ему булаву и знамя. Я с войском Запорожским, при избрании вашем, желал и теперь желаю, чтобы вы были более могущественным королем, чем был ближайшей памяти брат ваш”.


XVI

Начались переговоры. Король послал канцлера, хан - визиря, и после обычных формальных приветствий на вопрос канцлера визирь ответил, что татары удовольствуются обычной данью и утверждением договора, какой угодно будет предложить Хмельницкому.
- Поляки, народ свободный, - отвечал гордо Оссолинский, - и никому дани не платили, в том числе и татарам.
- Что спорить о словах, - отвечал визирь, - дань ли, подарок ли, лишь бы были деньги. Заплатите нам, как платили прежде, да утвердите казацкий договор, мы тотчас же заключим с вами мир и уйдем домой.
- Хорошо, я доложу королю! – отвечал Оссолинский и вернулся в лагерь.
Королю ничего не оставалось делать, как утром на следующий день послать комиссаров для заключения мирного договора с казаками и татарами. Переговоры были непродолжительными и через день был подписан трактат, по которому польский король обязался платить крымскому хану 90000 злотых ежегодно, и сверх того дать 200000 злотых единовременно.
Кроме того, должен соблюдать вечный мир не только с Ислам-Гиреем, но и с его приемниками.
По получении денег татары должны были тотчас же отступить в степь и отнюдь не трогать польских областей.
С казаками был заключен особенный договор, известный под названием Зборовского. Этим договором определялось будущее устройство Украины. Он представлял, так сказать, максимум, на который согласились поляки, однако, оказался, как мы сейчас увидим, далеко не соответствующим желаниям народа. По договору число Запорожского войска назначалось 40 тысяч реестровых казаков. Определялся район по обеим сторонам Днепра, в границах которого казаки должны были проживать. В этих местах коронным войскам запрещалось занимать квартиры, а жиды изгонялись совсем. Все должности и чины в воеводствах Киевском, Брацлавском и Черниговском решено было замещать впредь только местными дворянами, исповедующими греческую веру. Казаки получали право курить вино для собственного потребления и для оптовой продажи, но “шинковать горилкою” им запрещалось. Что касается дел веры, то митрополиту Киевскому обещано было место в сенате и затем, в его присутствии  и согласно его желанию, должно быть постановлено решение на сейме относительно вопроса об уничтожении унии и возвращения православных церквей и вотчин, приписанных к ним. Иезуитам запрещалось проживать в Киеве и в других городах, где находились привилегированные русские школы. Наконец, Хмельницкий сохранял за
270

собой гетманский сан, и ему на булаву отдавалось чигиринское староство. Всем шляхтичам, принимавшим участие в восстании, объявлялась амнистия, и вообще, все происшедшее предавалось забвению, и никакой пан не должен был мстить и казнить за прошлое. Кроме того, Хмельницкий захватил в свою пользу богатое местечко Млиев, доставлявшее бывшему своему владельцу Канецпольскому до двухсот тысяч талеров дохода. Каждый казак был самостоятельным владельцем своего участка, обязан был за то нести военную службу, и был освобожден от всяких других тягостей и поборов.
Чигирин со всем прилегающим к нему округом назначался в вечное владение гетмана.
Когда король подписал трактат, и его доставили к Хмельницкому, и он увидел подпись короля, тотчас изъявил желание ехать к королю и упасть в его ноги. Стоявшие вокруг него полковники заволновались.
- Не пустим тебя, батько, не пустим! – кричали они. – Ляхи заберут тебя и не отдадут нам. Оставьте кого-либо из его панов в залог! – кричали они. – Без заложника ни за что не пустим.


XVII

Оставив заложником польского комиссара пана Любомирского, Хмельницкий отправился к королю.
Хмельницкого сопровождала сотня знатнейших казаков, и он с достоинством вошел в королевский шатер, держа себя почтительно, но свободно. Король этого не ожидал, и немного смутился. Хмельницкий стал на одно колено и произнес длинную речь. В ней он старался выяснить, что только обстоятельства, от него не зависящие, вынудили его вести войну. Сам он никогда бы не поднял оружие против короля, если бы паны не угнетали народ.
- Терпение наше потерялось, - выразился Хмельницкий, - мы принуждены были призвать чужеземцев против шляхетства. Нельзя осуждать нас за то, что мы защищали нашу жизнь и наше достояние! И скот бодается, если его мучить!
Это было 10-го августа.
Король слушал Зиновия с удивлением, он не предполагал такого красноречия в простом казаке. Боясь как-нибудь уронить свое королевское достоинство, он ничего не ответил Хмельницкому, а только протянул ему руку. Гетман почтительно поцеловал ее.
Литовский подканцлер Сапега отвечал гетману от имени короля:
- Его величество в своей бесконечной милости забывает все прошлое, прощает все вины казаков, если только впредь они будут верны своему королю и постараются принести пользу своему отечеству.
После речи Сапеги гетман откланялся.
На другой день оба войска снялись с лагеря. Король пошел во Львов, а Хмельницкий с ханом пошли к Збаражу.
Мирный договор избавил от поражения остаток войска, погибавшего от голода под Збаражем. Вслед за тем дано было приказание прекратить войну и в Белоруссии.
271


XVIII

Однако основной вопрос – глубочайшее противоречие между интересами двух общественных классов тогдашней Руси: польского панства и русского холопства – этим договором не был разрешен, не был даже сколько-нибудь серьезно затронут. Из-под панской власти высвободилось только 40 тысяч человек! Вместе с женами, детьми, слугами и т.д. они могли составить самое большее 300 тысяч. Что же значили эти 300 тысяч перед всей той массой народа, которая принимала участие в междоусобной войне? Сотни тысяч, миллионы должны были возвратиться под власть панов, и снова отбывать панщину! Но если эта панщина была тяжела и подчас невыносима до восстания, то как народ мог снести ее теперь, после двух лет необузданного своеволия и дикой свободы? Тем более что паны, так много потерявшие, вовсе не намерены были предавать забвению прошлое. За что же, сказывается, боролись эти сотни тысяч, эти победители, силой бумажного договора превращенные в побежденных? За булаву Хмельницкому? За воеводства русичам Киселям и ему подобным? Нет, народ боролся за то, чтобы на Украине не было “ляха-пана”, не было “жида” и не было “унии”. Но Зборовский договор не разрешал радикально и окончательно ни одного из этих вопросов.
Надо думать, что Хмельницкий согласился на такое мирное согласование просто потому, что в тот момент не было другого выхода: поляки не шли на большее, а татары, помирившись с поляками, принудили и его к миру. В противном же случае готовы были обратить свое оружие против казаков.


XIX

Хмельницкий присягнул королю и, сняв осаду Збаража, отправился на Украину устраивать внутренние дела на основании нового соглашения. В городах оставалось прежнее устройство. Большее число из них пользовались самоуправлением на основании магдебургского права, другие же, которые находились в зависимости от панов, тоже получали возможность устроиться на началах самоуправления.
Главное внимание гетмана было обращено на устройство военного класса казаков. Территорию, отошедшую по Зборовскому договору под власть гетмана, Хмельницкий разделил на 16 полков и приступил к регистрации  казаков, то есть к составлению казачьих списков. Все, не попавшие в списки, должны были возвратиться под панское начальство. Не попавшие в списки, поднимали ропот. Гетман просил панов помедлить несколько со своим возвращением на Украину. Кисель, назначенный киевским воеводою, настаивал:
- Наступает зима, - говорил он, - каждый хотел бы обогреться на своем пепелище, каждому дом свой мил: после двухлетней драки каждый научился держать себя скромно и привлекать к себе подданных.
Хмельницкий ждал утверждения Зборовского договора сеймом и, только получив извещение об этом от короля, разрешил панам возвратиться в свои имения. Нужно
272

заметить, однако, что Зборовский договор был нарушен на сейме в одном из существеннейших пунктов: митрополита Киевского не допустили к заседанию в сенате. Кроме того, весь договор вообще вызвал крайнее неудовольствие в Варшаве, и паны говорили тайно и явно, что он будет нарушен при первом удобном случае. Хмельницкий знал обо всем этом, но до поры до времени молчал и исполнял обязанности, принятые на себя. Он казнил в Киеве до двадцати казаков за убийство шляхтича. Затем издал универсал, в котором приказывал всем не записанным в казачьи реестры, повиноваться своим владельцам под страхом смертной казни.
Вместо свободы, следовательно, народ получил сорокатысячное войско, которое должно было действовать против него же, народа, при малейшей его попытке сбросить с себя шляхетское иго.
Понятно, с каким негодованием встретил народ возвращавшихся панов. Холопы бранили гетмана и отказывались работать на панов. Тогда некоторые из панов, побогаче и поотважнее, стали силою приводить к покорности своих подданных, хватали зачинщиков и казнили их. Холопы, в свою очередь, брались за оружие. То там, то здесь происходили вооруженные столкновения.
Жители Буга и Днестра отличались перед всеми буйством и отвагою. По известиям малороссийской летописи, брацлавский полковник Нечай отличался смелостью и заступился за народ.
- Разве ты ослеп? – говорил он гетману, - не видишь, что ляхи обманывают тебя и хотят поссорить с верным народом?
Хмельницкий, строго придерживаясь договора, беспощадно преследовал нарушителей: вешал их, сажал на кол. Но строгость эта приводила только к тому, что имя гетмана теряло в народе свое обаяние.
Когда был окончен список реестровых казаков, то для его утверждения была собрана генеральная рада в Переяславле. После утверждения реестра решилась окончательно судьба всех не внесенных, и Хмельницкий хотел сложить с себя, так сказать, ответственность за их участь. Однако на раду приехало много недовольных, и там вспыхнул настоящий мятеж.
Следовательно, вскоре в реестр было вписано еще 20000 казаков, составивших резерв и находившихся под управлением Тимофея Хмельницкого. И все же проблемы это не решило: беспорядки не прекратились. Тогда Хмельницкий позволил быть казаком каждому, оправдывая это тем, что, кроме реестровых, могут быть и “охочие” казаки. На упреки польских комиссаров он отвечал:
- Сами посудите: 40000 казаков, а с остальным народом, что я буду делать? Они меня убьют, и на поляков все-таки поднимутся.
Таким образом, Хмельницкий убедился, что невозможно выполнить Зборовский договор. Отправил послов к королю. Ко времени их приезда в Варшаву там уже открыто говорили о предстоящей войне с казаками. Требования Хмельницкого панами были выслушаны с негодованием и отвергнуты. Хмельницкий требовал совершенного уничтожении унии, как в Короне, так и в княжестве Литовском и возвращение православным всех униатских епархий, кафедр, церквей, земель и так далее: просил защиты от панов, иначе, говорил он, мы, спасая свои головы, должны будем в

273

предупреждение зла искать себе приятелей.


XX

В 1650-ом году, понимая, что исполнение Зборовского договора невозможно, Зиновий Хмельницкий обратился за поддержкой к государству Московскому. В его намерение входило втянуть русских в войну с поляками, тем самым ослабив последних. Весной гетман тайно отправил к Алексею Михайловичу послов с известием, что поляки пишут книги, оскорбительные для царя и поносящие православие. В доказательство им были переданы сочинения известного поэта Твардовского с “сатирическими выходками” против Михаила Федоровича, отца Алексея Михайловича, и история Владислава IV, написанная на латыни Вассенбергом. В последней, в частности, было сказано: “Москвитяне только по одному имени христиане, а по делам и обычаям хуже всяких варваров: мы их часто одолевали, побивали и лучшую часть их земли покорили своей власти”. Между тем, в отношениях между московским и варшавским дворами уже ощущалось некоторое напряжение. Царь еще прежде жаловался на то, что поляки не полностью пишут его титул.
Вскоре в Варшаву прибыли русские послы во главе с Гаврилой Пушкиным. В частных беседах с вельможами во дворце, вспоминая о прежних войнах с Речью Посполитой и вздыхая о неудачах, они говорили:
- Если поляки не отдадут нам Смоленска и княжества Северского и Черниговского, отделенных от России при Владиславе, то едва ли можно надеяться на покой.
После этого распространился слух о возможном разрыве между государствами. Польское правительство и думать боявшееся о войне, срочно отправило к русским послам сенаторов во главе с Радзивиллом, чтобы узнать о требованиях московского двора.
Москва требовала, во-первых, писать титул царского величества “с большим страхом и без малейшего пропуска”, во-вторых, сжечь все “бесчестные книги”, а всех виновных по обеим статьям, в том числе сочинителей, наборщиков, печатников, содержателей типографий, и даже владельцев земель, на которых находятся типографии, казнить.
Выполнить такие обещания поляки, если бы и хотели, не смогли – одним из виновных в обеих статьях был Иеремия Вишневецкий, пользующийся большим уважением у шляхтичей, чем сам король. В ответ сенаторы сказали:
- Из ваших требований видно, что царское величество ищет предлог к войне... Стоит ли какое-нибудь оскорбительное слово, написанное по легкомысленности, как ошибка в титуле, произошедшая, может быть, от случайного недостатка чернил, стоит ли это того, чтобы проливать человеческую кровь?
Московские послы стояли на своем. После долгих совещаний с королем в присутствии Гаврилы Пушкина с товарищами были сожжены некоторые “бесчестные книги”, включая сочинения Твардовского. Однако это не решило проблемы, и, покидая Варшаву, московские послы повторили, что только наказание сочинителей “бесчестных книг” и писавших царский титул с пропусками позволит отвратить войну. Московского
274

государства с Польшей.


XXI

Затем в Варшаву прибыл посол от Ислам-Гирея: великий хан предлагал совместными силами начать войну с Московским государством.
- Нападем вместе на этих бородатых коз, - говорил его посланник Мустафа-ага, - сто тысяч крымцев хоть сейчас готовы к услугам Речи Посполитой.
Поляки, в свою очередь, на тайном совещании предлагали татарам после окончания войны, если, конечно, она будет удачной, совместно напасть и на казаков. Также было послано приглашение Хмельницкому присоединиться к татарам и полякам, и вместе с ними идти на Москву.


XXII

Между тем все это время Хмельницкий вел оживленные переговоры с Москвой, получал от царя подарки и настраивал его против поляков. После предложений поляков он послал в Москву гонца с предостережениями и заверениями в дружбе, мол, “пусть его царское величество не думает ничего дурного о нас, мы не замышляем и замышлять не будем никакого зла”.
Тогда же Хмельницкий просил царского покровительства над Украиной. “Московское правительство, - считает Костомаров, - действовало в его пользу нерешительно, а между тем Хмельницкий видел со стороны поляков явное желание разорвать Зборовский договор. Татары принуждали его воевать с Москвою и скрывали под этим предлогом другой план: напасть на Украину. Им все равно, где бы ни воевать, лишь бы грабить и наезжать. Они могли служить Польше удобным орудием к порабощению Украины, как недавно служили Украине к ее освобождению. Они заранее показали это, потому что, скучая миром, нападали загонами на украинские села”.
Понимая, что война неизбежна, Зиновий Хмельницкий стал искать союзников. Взгляд его устремился на Турцию и Трансильванию, а затем и на Швецию.
Посланник Хмельницкого в Константинополе предлагал туркам союз, просил приструнить татар и чуть ли не обещал отдать Украину под покровительство Турции. Турецкое правительство в случае, если Хмельницкий признает над собой власть султана, а также отдаст во владение Турции всю землю по Днепру, обязывалось помогать ему против поляков и дать потомственное княжество в Украине.
Вскоре об этих сношениях стало известно в Варшаве. К гетману приехал брат Адама Киселя, Юрий, и стал уговаривать не знаться с неверными. Хмельницкий был пьян и разгневан, и в ответ на его уговоры кричал:
- Не только Украину, Польшу всю и Крым завоюю да туркам отдам.


275


XXIII

Сблизившись с Турцией, Хмельницкий смог воздействовать на татар. Он заставил хана разорвать договор с поляками, а затем послал татар с казаками в Молдавию мстить господарю Василию Лупуле. Как уже писалось, в 1648-ом году молдавский господарь обещал выдать свою дочь Домну Розанду за сына Хмельницкого, Тимофея. Свои обещания Лупула не сдержал, отговариваясь тем, что необходимо получить позволение Турции. Хмельницкий обратился к турецкому двору, и этот брак был одобрен. Тогда Лупула сблизился с поляками, и тайно стал действовать против Хмельницкого.
Что касается самой Домны Розанды, то украинские историки пишут, что она была влюблена в Тимофея, а польские – что ее сердце было отдано “молодому и ловкому кавалеру” Дмитрию Вишневецкому, который, прослышав о красоте молодой дочери господаря, под чужим именем приехал в Молдавию и познакомился с ней “очень романтично”. Василий Лупула предпочитал поляка казаку. Его старшая дочь была замужем за Радзивиллом, и если бы молдавскому господарю удалось выдать младшую за Вишневецкого, он бы породнился с двумя самыми влиятельными фамилиями в Речи Посполитой. Хмельницкого такое положение дел не устраивало, и он грозил Лупуле: “Если не отдашь дочь за моего сына, я пошлю к тебе сто тысяч сватов!”. И, в конце концов, исполнил свою угрозу: в Молдавию двинулись 16000 казаков под предводительством Тимофея Хмельницкого и 20000 татар. “Свадебные поезжане”, как они сами себя называли, разоряли боярские дворы, отбирали хлеб и скот, уводили в плен людей. Пылали города и села. Господарь бежал в Яссы и оттуда прислал Хмельницкому повинное письмо, в котором сам предлагал свою дочь за Тимофея. Кроме того, Лупуле пришлось отдать татарам 300000 талеров.


















276


Глава   четвертая

I

Прошло почти два года, а волнения в Украине все не унимались. В начале февраля 1651-го года Потоцкий и Калиновский, вернувшиеся из плена, снова получили начальство над тридцатью тысячами кварцяных жолнеров. Они отправились с этим войском в Подолию и стали: Потоцкий под Каменцем, а Калиновский у Бора.
Они не решались помогать молдавскому господарю, но занимались укрощением подольских холопов, которые образовывали тогда шайки под названием “левенцов”  и открыто вели войну с коронными жолнерами. Польский отряд под начальством Кондратского разбил их и привел к Потоцкому главного их предводителя Мудренко с двадцатью другими атаманами. Потоцкий приказал их изуродовать и распустить, чтобы они наводили страх на всякого, кто не захочет повиноваться панам. Этих изуродованных привели к Хмельницкому. Хмельницкий отправил к Потоцкому полковника Кравченко.
- Или ты еще не напился крови нашей, пан гетман, - сказал Потоцкому Кравченко. – Зачем нарушаешь договор? Зачем переходишь за черту на казацкую землю, когда не слышно неприятеля?
- Земля никогда не была казацкой! – гневно закричал Потоцкий, схватившись даже за саблю. – Земля принадлежит Речи Посполитой. Имею право стоять и на черте и за чертою.
- Речь Посполитая, - сказал Кравченко, - может положиться на казаков. Мы защищаем отечество.
- Какие вы защитники, – сказал Потоцкий, - когда вы делаете насилие шляхетству и вынуждаете владельцев бежать из своих имений?
- А зачем паны мучат и утесняют народ? – сказал Кравченко. – Владельцы должны ласково и кротко обращаться с поселянами, потому что они, хотя и подданные ваши, а в ярмо шеи класть не станут.
После этого крупного разговора коронный гетман Потоцкий доносил королю, что Хмельницкий обманывает поляков и полякам остается напасть на Хмельницкого и уничтожить казачество.


II

В декабре в Варшаве собрался сейм. Хмельницкий прислал на него депутатов: Марковича, Гурского и Дорошенко. Они привезли требование: во-первых, уничтожить унию; во-вторых, чтобы знатнейшие чины Польского государства утвердили присягою Зборовсий договор; в-третьих, чтобы четыре знатнейших пана: Вишневецкий, Канецпольский, Любомирский и коронный обозный Калиновский – оставались заложниками мира и жили в своих украинских имениях без дворни и ассистенции; в-

277

четвертых, чтобы русский народ не терпел никаких стеснений от панов духовных и светских.
Это требование произвело чрезвычайное волнение, как в сенате, так и между послами. Адам Кисель стал, было, доказывать, что поляки действительно обязаны уничтожить унию, представляя, что тогда и сами православные будут поддерживать Речь Посполитую. Но заявление Киселя еще сильнее взволновало поляков. Они закричали:
- Как козел не станет бараном, так и схизматик не будет искренним защитником католиков и шляхетских вольностей, будучи одной веры с бунтовщиками и холопами.
Такой был голос всей католической и шляхетской Польши того времени. Домогательства русских уничтожить унию затронули религиозную струну польского сердца и поэтому поляки решили начать войну 24-го декабря единогласно. Положили собрать посполитое рушение и сделать временный налог для платы регулярному войску.


III

Неприязненные действия начались в феврале 1651-го года. Находившиеся на Подоле Потоцкий и Калиновский рассылали универсалы жителям, что будут только усмирять волнения и разгонять загоны, но, ни казаки, ни обыватели им не верили. Казацкий полковник Нечай собрал до трех тысяч войска и двинулся на Бор, не обращая внимания на запрещения воеводы брацлавского Ляндскоронского. В местечке Красном, не доходя Бора, Нечай остановился, чтобы справить масленицу. Он любил погулять и выпить и не хотел пропустить удобного случая. Казаки предостерегали его:
- Эй, пане Нечаю, смотри, как бы ляхи не пронюхали.
- А вот я пошлю моего доброго хлопца сотника Шпака, пусть сидит в Ворошиловке, сторожит ляхов и, как увидит их, даст мне знать!
Сотник Шпак отправился в Ворошиловку, но один из ворошиловских крестьян, лях родом, в тот же вечер прибежал к Канецпольскому и сообщил ему:
- Казак Нечай празднует со своими масленицу в Красном, а в Ворошиловке сидит сотник Шпак и сторожит пана.
Было прощальное воскресенье. Нечая кто-то из крестьян пригласил в кумовья, и он отправился на крестины.
Пока Нечай находился в гостях, Калиновский с отборным отрядом немцев, драгун и польской конницей неслышно подкрался к городу и перебил подвыпивших сторожей. Жолнеры открыли ворота, расставили вокруг города драгун и впустили в город конницу. Вдруг залаяла собака, другая, третья, сонные горожане повысовывались из окон и увидели ляхов. Весь город в одну минуту ожил. Кто-то ударил в набат. Жители побежали, казаки, не бывшие на крестинах, схватились за сабли и бросились на жолнеров. Побежали за Нечаем. Он сидел еще за ужином.
- Бежим, батько! Ляхи завладели городом...
Нечай вскочил из-за стола, закричал:
- Джура, коня! Вырежем всех ляхов до одного...
Нечай вскочил на неоседланного буланого. Он выехал за ворота и бросился туда,
278

откуда доносились крики. Сам бросился на хорунжего - увидев своего батька, казаки еще усерднее принялись рубить врагов, а горожане забрались на крыши, на заборы и стали стрелять в ляхов. Жолнеры пришли в беспорядок, бежали, и казаки погнали их за городские ворота. Вдруг совершенно неожиданно подоспело подкрепление, свежий отряд поляков, который вошел в город и зажег его с нескольких сторон. Как лев бился Нечай, кровь лилась из него ручьями, а он все махал саблей и не отдавался живым. Казаки ополчились около умиравшего батька и защищали его от наступавших ляхов. Им удалось унести его в замок.
Он еще дышал, и тут он проговорил окружавшим его казакам:
- Прощайте, хлопцы, не поминайте лихом! Кто из вас останется в живых и вернется домой, снесите поклон моей матери, скажите ей, чтоб не тужила больно... Да схороните меня... не давайте ляхам на поругание...
Казаки со вздохом поклонились телу умершего батьки и заперлись в замке. Трое суток по обычаю отпевали попы Нечая и на четвертые сутки собрались его погребать. Но тут поляки взяли замок, перебили священников, а труп казацкого батьки изрубили на мелкие куски и пустили по воде. Только голову Нечая удалось казакам спасти. Они погребли ее в какой-то церкви, а сами все погибли  в битве с врагом.
Вслед за тем Калиновский разорил несколько подольских городов, но сам получил неудачу под Винницей от полковника Богуна, который приказал сделать на льду реки проруби и покрыть их соломой. Поляки бросились на лед и во множестве потонули.


IV

Король и Хмельницкий готовились к новой войне. Королю папа прислал мантию и освященный меч, блестевший драгоценными камнями, а Хмельницкого – Коринфский митрополит опоясал мечом, освященном на гробе Господнем. У митрополита шли долгие оживленные переговоры с гетманом. Он убеждал его вступить в подданство московского царя. Гетман почти согласился на его убеждения. Тайные гонцы то и дело посылаемые Иосифом к брату его Илье, жившему в Москве, решить вопрос о подданстве царю.
Положение Хмельницкого было довольно затруднительным. Его популярность значительно упала. Народ был недоволен союзом гетмана с татарами, так как не доверял последним и много терпел от их своеволия.
Между тем Хмельницкий не считал возможным обойтись без помощи татар. Он отправил полковника Ждановича в Константинополь и склонил на свою сторону султана, который приказал крымскому хану всеми силами помогать Хмельницкому, как вассалу турецкой империи. Татары повиновались, но эта помощь, как добровольная, не могла быть прочной.
Было уже начало мая. Король выступил в поход. Хмельницкий медлил, поджидая хана. Но от хана не было никаких вестей, и гетман один двинулся к Каменцу.
Только 8-го июня хан соединился с казаками. У Хмельницкого было около 100 тысяч человек (40-50 тысяч казаков и остальная часть – ополчение). Татарская конница достигала 30-40 тысяч.
279

Коронная армия имела 40 тысяч бойцов регулярной армии, 40 тысяч жолнеров и 40 тысяч шляхетского ополчения (рушения).
Хмельницкий тщательно следил за продвижением польского войска, имел в нем своих шпионов, доносивших ему обо всем, что там происходило. Он узнал, что поляки избрали театром войны Волынь и хотят расположиться лагерем у Берестечка на реке Стыре.
Один из полковников, хорошо знавший местность, сказал гетману:
- Есть там болото между Соколом и Берестечком, этого болота не миновать нельзя. Если мы нападем на них в этом месте, то, наверное, перебьем их.
- Хорошо, а пошли отряд на разведку, - отвечал Хмельницкий.
Был полдень, солнце сильно пекло. Разведотряд остановился на отдых в небольшой котловине. Сторожевые стояли на кругу оврага, на недалеком расстоянии друг от друга, и зорко смотрели вдаль.
Вдруг один из них быстро соскочил с коня и приложил ухо к земле. Вдали ясно послышался топот коней.
- Ляхи! – крикнул он товарищам и стремглав спустился в овраг.
Мигом повскакивали казаки на коней и стали поджидать неприятеля.
Через четверть часа вдали показался отряд с князем Иеремией во главе. Король выслал его вперед с тремя тысячами жолнеров, чтобы добыть языка.
- Ерема, Ерема! – в ужасе произносили казаки, и сейчас же послали гонца к Хмельницкому.
Началась жаркая схватка. Казаков было слишком мало, большинство их легко на месте, остальных жолнеры взяли в плен. Князь Ерема тотчас же послал пленников к королю. Королевские войска едва двигались между тополями и болотами. Когда привели к королю пленных, он объезжал войско и распределял его на отряды, чтобы не было беспорядка при проходе через болота. Берестечко было еще далеко, но король думал, что лучше заранее распорядиться, чтобы отдельные части не мешали друг другу при переправе. С восьми часов король  принялся за распределение. Теперь было уже двенадцать часов. Время походного обеда, а дело продвинулось вперед только наполовину.
- Ваше величество, не прикажите ли сервировать обед? – спросил королевский адъютант.
- Нет, нет! Я сперва кончу это дело! – ответил король.
В это время подскакал другой адъютант и доложил, что прибыли пленные из казацкого отряда, разбитого князем Вишневецким.
- Пытать их! – коротко приказал король и продолжал свое дело.
Через полчаса королю доложили, что пленники под пыткой сказали о намерении Хмельницкого подстеречь короля при переправе и разбить его войско.
- А где теперь Хмельницкий? – спросил король.
- Они говорят, что далеко, в степи, ждет хана. Князь Иеремия наткнулся только на передовой отряд.
Король ничего не сказал. Он наскоро на ходу пообедал и приказал тотчас же садиться на коней и трогаться в путь. Войско безостановочно шло пять дней и пять ночей

280

и, наконец, достигло Берестечка. Тут началась переправа с левой стороны реки Стыри на правую. Сначала все шло в полном порядке. Но, к несчастью, король  пустил вперед немцев, и это возбудило неудовольствие во всем войске.
- Король нас ни во что не ставит! – кричали шляхтичи. – Он отдает предпочтение иноземцам. Пусть они его и защищают!
Поднялся шум, беспорядок. Мелкая шляхта перессорилась.
Переправа затянулась еще на несколько дней.


V

В лагере Хмельницкого в это время происходило торжество: приехал хан с ордой и его шумно встретили.
- Доброго здоровья его ханскому величеству! – почтительно встретил гетман хана.
- Мое-то здоровье при мне, а вот тебе, мятежнику, скоро не сносить головы! – далеко не дружелюбно встретил его Ислам-Гирей.
- За что изволит гневаться на меня ханское величество? – еще почтительнее проговорил Хмельницкий.
- Как на тебя не гневаться? – сурово воскликнул хан. – Зачем нарушаешь договоры? Сидел бы смирно в Чигирине. Зачем опять потревожил нас? Ты думаешь, что все будешь загребать нашими руками жар?
- Ваше ханское величество напрасно гневается на своего верного слугу! – отвечал гетман. – Если сам падишах объявил нам свою дружбу, то не следует хану, вассалу его, с ним спорить.
- Султан мог принудить меня, - гордо отвечал Ислам-Гирей. – Но буду ли я для тебя еще желанным союзником, это мы увидим! Гораздо было бы лучше, если б ты соблюдал договор. Я взял бы деньги с ляхов, а потом вместе с ними пошли бы войной на Москву.
- И теперь, ваше ханское величество, получите хороший ясырь, а быть может, и самого короля в плен возьмете.
Польским разведчикам удалось захватить несколько татар. Те в один голос показали, что хан неохотно начал войну и ждет удобного случая, не навлекая на себя гнева султана, оставить Хмельницкого. Король тотчас же велел разгласить эту весть по лагерю, чтобы ободрить войско, более всего боявшегося татар. Однако, несмотря на показания пленных, 18-го июля на горизонте вдруг показались татары, и через минуту туча стрел взвилась над лагерем. Все засуетились. Холопы закричали и стали прятаться, войско поспешно построилось, начальники отдавали приказания. Все были уверены, что это сам Ислам-Гирей с ордой. Но страх был преждевременный, оказалось, что это только передовой татарский отряд.
Всю ночь польская сторожевая конница простояла в открытом поле в ожидании неприятеля. На рассвете показались казаки, надвигавшиеся, как грозная туча, с шумом, криком, песнями. Они разбили свой лагерь верстах в пяти от поляков. За казаками появились и татары. Казаки и татары тотчас же по приходе бросились на неприятеля.
281

Целый день продолжалась битва: ни та, ни другая сторона не уступала. Бились до ночи, и только темнота прекратила сражение. И поляки, и казаки приписывали себе победу. Хан расположился в ставке на холме, отсюда он мог видеть весь ход сражения. Его окружали мурзы, им он сообщал свои замечания.
- Много ляхов, ой много! – говорил он. – Я и не думал, что у короля так много войска.
- Хмель тебя обманул, высокий повелитель! – заметил хитрый мурза Белибей. – Он нарочно говорил, что у короля и тридцати тысяч не наберется.
- А нельзя ли нам как-нибудь помириться с ляхами? – обратился хан к своим советникам.
- Ляхи и сами не прочь помириться с тобой, - отвечал Белибей. – Пусть дерзкий казак сам сражается с ними, как хочет.
- Я бы рад был его бросить, - заметил хан, - да только надо, чтобы было за что, а не то мне придется отвечать перед султаном.
Эти слухи дошли до Зиновия. Он отправился к хану. Хан был не в себе, покричал на гетмана, почему, мол, тот не наступает на короля. Предупредил:
- Завтра же ты должен покончить с поляками! Завтра же, не позже! Слышишь ли ты? Не то я  тебя самого отведу к королю.
- Хорошо! Завтра, так завтра! – коротко ответил Хмельницкий, видя, что хан слишком разгневан.


VI

19-го июля 1651-го года войска сошлись.
Татары расположились на равнине длинным узким полумесяцем, загнутым назад. Против них стояло правое крыло польского войска под началом Потоцкого. А знаменитый польский герой Иеремия находился на левом крыле под начальством Калиновского. Это левое крыло упиралось в реку, правое же тянулось до самого леса. В центре стоял сам король, охраняемый пятьюстами знатнейшими всадниками, молодцеватыми гусарами с длинными копьями, немецкой пехотой и артиллерией. Позади этого несокрушимого ядра стояла пехота и лагерь, так же, как у казаков, защищенный связанными возами. Король не думал оставлять поле битвы. Он бодро стоял на избранном пункте и взором опытного воина обозревал всю позицию. Приближенные советовали ему удалиться и предохранить себя от опасности.
Войско стало, наконец, в боевой порядок, и тогда показалась процессия. Несли чудотворный образ Холмской Божьей Матери, по преданию написанной евангелистом Лукой с пением молитв, осеняя воинов крестом, духовенство медленно двигалось вдоль рядов. Король с блестящей свитой последовал за процессией. С непокрытой головой, с обнаженной саблей Ян Казимир громко вдохновлял войско к предстоящей битве.
В казацком таборе тоже служили молебен. Митрополит Иосиф в архиепископском одеянии на коне объезжал казацкие ряды. За ним на белом аргамаке, в черной мантии, с драгоценной булавой и освященным мечом следовал гетман и громким голосом ободрял
282

казаков.
Взошло солнце. Густой туман, закрывавший окрестности, стал подниматься под его горячими лучами. И в том, и в другом лагере тихо и стройно стояли ряды воинов, стояли долго, с рассвета до полудня. Ни та, ни другая сторона не нарушала безмолвия. Такое безмолвие было хуже битвы. Поляки не доверяли казакам и частенько посматривали назад, полагая, что это военная хитрость, что Хмельницкий думает напасть на них сзади.


VII

20-го июня в два часа дня началось сражение.
Четырехугольник двинулся, и в то же время татары с диким криком бросились на польский центр. Но князь Иеремия не дремал. Быстрым движением он бросился на казаков. С обнаженным мечом летел он впереди своего войска, мужественно прокладывая себе дорогу среди неприятеля. Пехотой в казацком лагере командовал Гурский, недавно пожалованный дворянством. Вместо того чтобы встретиться с отрядом Вишневецкого, он отодвинулся назад, так что князь Иеремия со всем своим отрядом очутился среди неприятельского лагеря. Следом за ним двинулась артиллерия и иностранная пехота, а правое крыло атаковал Канецпольский со своими дружинами.
Началась адская резня. Загремели пушки. Повалились целые груды трупов и с той, и с другой стороны. Стоны раненых, ржание коней, рев испуганных волов, все слилось в нестройный грозный гул.
Поле битвы покрылось густой пеленой порохового дыма.
Дни боев совпали с мусульманским праздником Курбан-Байрам, поэтому большие потери у татар (погиб постоянный союзник и побратим Хмельницкого Тугай-бей) были восприняты татарами, как кара Божья. В начале третьего дня боев под крымским ханом убило пушечным залпом коня, и орда после этого обратилась в бегство.
Бегство хана так поразило гетмана, что он несколько минут стоял, как ошеломленный, на него нашел какой-то столбняк. Полковники обращались к нему с вопросами, а он не отвечал. Выговский спросил, не послать ли вслед за ханом гонца. Хмельницкий только махнул рукой. Придя в себя, он так громко позвал Джеджалыка, стоявшего тут же, что тот невольно вздрогнул.
- Я сам тотчас поскачу за проклятым татарином, может быть, еще остановлю его, а ты прими начальство над войском. Держись крепко в лагере. - Он сорвался с места. Выговский, все время не отходивший от гетмана, не спрашивая позволения, поскакал за ним.
Верстах в двух от места битвы они нагнали хана. Хмельницкий хотел, было, остановить его, но хан увлек его за собой, и они молча проскакали еще версты две.
- Да остановись же ты, наконец! – не вытерпев, сердито крикнул гетман. – От кого ты бежишь? За тобой никто не гонится.
- Не знаю, не знаю! – повторял он. – На нас на всех какой-то страх напал. Сегодня дурной день, мои воины ни за что не пойдут биться. Останься у меня, мы подумаем вместе, а завтра, вероятно, опять пойдем на поляков.
283

Хмельницкого и Выговского окружили и заставили остаться в татарском лагере.
Назначенный Хмельницким начальником над казаками полковник Джеджалык, некоторое время отбивался от поляков, но видя войско в крайнем затруднении, решился вступить в переговоры о перемирии. Король потребовал выдачи Хмельницкого и Выговского и выдачи артиллерии.
Переговоры остались без успеха. Недовольное войско сменило Джеджалыка и вручило начальство винницкому полковнику Ивану Богуну. Так как гетман находился задержанным у татарского хана, начали подозревать последнего в измене. Коринфскому митрополиту Иосифу нелегко было уверить казаков, что Хмельницкий ушел для их же пользы и скоро вернется. Лагерь казаков в это время был расположен возле реки Пляшевой. С трех сторон он был укреплен окопами, а с четвертой к нему примыкало непроходимое болото, через которое были сооружены мосты из подручного материала, по которым армия снабжалась водой и провиантом, также казаки водили на другую сторону выпасать коней, и хоронили там погибших. Десять дней выдерживали здесь осаду казаки и мужественно отбивались от поляков. Поляки узнали о мостах через болото, и польская кавалерия Канецпольского переправилась через реку ниже по течению для того, чтобы отрезать казацкую армию. Когда Богун узнал об этом, то взял с собой 2 тысячи казаков и в ночь на 20-ое июня переправился на другой берег, чтобы их выбить. Надо отметить, что Богун оставил в лагере и пушки, и гетманские клейноды (включая печать) – отступать или бежать он не собирался. Поскольку рядовым казакам было непонятно, куда переправился Богун, в лагере возникла паника. Толпа в беспорядке бросилась на плотины, которые не выдержали такой нагрузки, и в трясине погибло много людей. Для поляков эта паника была неожиданной, и они поначалу боялись атаковать лагерь. Сообразив в чем дело, поляки бросились на казацкий табор и стали истреблять тех, кто не успел убежать и не потонул в болоте. Был убит и митрополит Иосиф, позже королю принесли его облачение и освященный меч. Польское войско не сумело воспользоваться победой в полной мере – многие польские дворяне отказались преследовать казаков, опасаясь засады. Некоторые шляхтичи, у которых не было имений на Украине, покинули армию самовольно и не понесли наказания, создав в истории Речи Посполитой прецедент. Лишь малая часть войск (посполитого рушения) все же двинулась на Украину, опустошая все на пути и давая полную волю чувству мести.


VIII

Татарский хан задержал в своем лагере Хмельницкого и Выговского.
- Ты думаешь держать меня в плену? – спросил хана Хмельницкий. – За меня будет мстить все Запорожское войско.
- Я пошутил, - отвечал хан. – Я возьму за тебя только выкуп. Надо же мне покрыть издержки этого похода. Пошлю твоего писаря, пусть он соберет восемьсот тысяч талеров и привезет их в орду, тогда я отпущу тебя.
- Гетману больше не останется ничего другого делать, - советовал Выговский, - как
согласиться на предложение ханского величества. Я возьму эти деньги из чигиринской
284

казны, пусть только гетман даст удостоверение за своей подписью. Все это займет недели две времени, а за две недели казаки продержатся под Берестечком. Затем можно отступать, и основательно обдумать условия союза с Москвой.
Хан отпустил Выговского, а Хмельницкого увез в Крым.
И только в последних числах июня приехал Выговский с деньгами. Хан получил деньги и отпустил Хмельницкого на Украину.
По дороге в Чигирин в местечке Поволочье к нему из Берестечка прибыл казак Хмелецкий, который и сообщил Хмельницкому о поражении под Берестечком.
- Все пропало! – говорил казак. – Мы разбиты так, что в каждом полку осталось половина казаков...
Вслед за Хмельницким прискакал Джеджалык и нашел гетмана в самом печальном настроении. Зиновий плакал навзрыд, как ребенок, и бил себя в грудь, кричал, что все пропало, проклинал хана, казаков и ляхов. Наконец, он пришел в себя и спросил:
- Больше войска нет?
- Нет, пан гетман! Все на поле боя остались.
Гетман не знал, что ему предпринять. По докладам от его войска почти ничего не осталось, и о продолжении войны нечего было и думать.


IX

Наконец гетман решил собрать новое войско и продолжать войну с Польшей. Он поехал в Чигирин, чтобы достать денег для найма войска, но его в местечко не пустили. Народ волновался, везде собирались мятежные сходы. Хмельницкого называли изменником и осуждали за то, что он бросил войско под Берестечком. Казаки поговаривали о том, чтобы выбрать нового гетмана, решили собраться на Масловом Броде на реке Русаве.
Погожая  ночь только что опустилась над речкой Русавой. Из-за ближнего лесочка стали появляться одна за другой закутанные в бурки фигуры, молча прокрадывались они к береговым камышам и бесшумно исчезали в них, как ночные птицы. Ровно в полночь пронесся над рекой глухой крик совы, потом другой, третий. Медленно, тихо поползли из тростника, точно привидения, какие-то тени, перешли поляну и скользнули в овраг.
Засветилась одна лучина, другая, третья и слабый свет озарил угрюмые казацкие лица. Собралось человек до двухсот, все выборные от разных сотен, полков, местечек и округов.
- Все ли тут? – спросил кто-то шепотом.
- Кого нет, того дожидаться не будем! – ответили собравшиеся. – Довольно нас и так.
Началось совещание.
- Панове братья! – начал один из ораторов. – Войско казацкое посрамлено и побито ляхами. А отчего это случилось? Гетман бросил его, он изменник, он дружит с ляхами и продает нас...
- Врешь, вражий сын! – раздался громкий голос.
285

При бледном свете лучины заговорщики среди своего круга увидели самого
гетмана. Произошло смятение, все попятились назад, некоторые даже перекрестились, полагая, что над ними мутит нечистая сила. Никто не мог понять, как он очутился среди них.
- Что трусы, судить меня вздумали? – сказал он гневно, обводя всех глазами. – Сами вы изменники! Бросили табор, да и разбежались, а я виноват. Что же, выбирайте другого гетмана! Я и сам, пожалуй, от вас уйду... Не хочу больше воевать с ляхами. Вот вам булава и бунчук! – прибавил он, вытаскивая их из-под бурки и бросая на землю.
- Что ты, что ты, батько! – заговорили в толпе. – Да мы с тобой, куда хочешь пойдем... Прости нашу казацкую глупость. Это все они нас подбили, - накинулись казаки на нескольких чигиринцев.
Хмельницкий остался гетманом, и ему удалось убедить казаков, что еще можно все поправить.


X

В это самое время Хмельницкому пришлось пережить тяжелую семейную драму. Его вторая жена Гелена была заподозрена в супружеской неверности. Гелена еще при замужестве за Данилом Чаплинским пристрастилась к вину. Эту плохую привычку она не смогла бросить и при втором замужестве.
Пока Зиновий Хмельницкий был на войне и в плену у татар, она сдружилась с часовым мастером, приставшем к Хмельницкому в 1648-ом году под Львовом и ставшем потом его домовым казначеем. Их дружба привела к недостаче в казне. Сын гетмана Тимош, не любивший мачеху, без приказа гетмана распорядился повесить ее вместе с ее возможным любовником.
К удивлению казаков и поляков Хмельницкий вновь женился: третья его жена была Анна Золотаренко, брат ее был нежинский полковник.


XI

Народ южнороссийский, несмотря на понесенный удар и на новые усилия врагов покорить его, казался готовым лучше погибнуть, чем поступить в прежнее порабощение. Казацкие полки быстро пополнялись новыми охотниками. Жители поголовно вооружались, за недостатком оружия, косами и ножами.
Польское войско вступило в Украину и встретило сильное единодушное сопротивление. Жители истребляли запасы, жгли собственные дома, беспрестанно нападали на поляков отдельными шайками, отнимали у них возы, лошадей, портили дороги, ломали мосты. Польское войско стало терпеть недостаток продовольствия. Лишившись в Поволочье скоропостижно умершего Иеремии Вишневецкого, поляки 13-го
августа пришли к местечку Трилисы и там шестьсот казаков с полковником

286

Александренко и местными жителями долго отбивались от целой тысячи драгун и
жолнеров. Спасшийся казак рассказывал, как упорно защищались жители.
- Стояли мы сперва за толстым дубовым забором, - говорил он, - ляхи ядрами пробили забор. Мы отступили в замок, с нами были и трилисенцы, женщины и мужчины, с кольями, рогатинами, косами... Полезли ляхи на вал, впереди немцы со своим начальством. “Сдавайтесь! – кричат, - всех вас вырежем!”. А казаки в ответ: “Убирайтесь, ляхи, король ваш в Польшу утек, и вы идите за ним, это не ваша земля”. Начальник немцев что-то сказал своим и полез вперед. Видит, стоят бабы с косами, думал, с ними легче справиться. А одна из баб хватила косой полковника Штрауса и зарезала. Другие тоже ударили на немцев, и легло их более ста человек на валу. Никто полякам живым в руки не дался. Кто мог убежать – убежал, а кто остался – всех ляхи положили на месте, даже грудных младенцев не пожалели, об стены головами разбили. Замок, церковь – все сожгли. Не хотел верить, что женщины с ними бились, уверяли, что то мужчины переодетые.
- А полковник? – спросил Зиновий.
- Полковника посадили на кол.
- Пусть их! – говорил Зиновий. – На свою голову они народ поднимают.
- Поляки за сопротивление в Трилисы, - добавил казак, - пришли в такое неистовство, что рассеявшись по окрестным хуторам, истребили всех русских, не щадя никого. За что со своей стороны русские с особенным зверством мучили попавшихся к ним поляков и служивших в польских войсках немцев. Приводя пленников куда-нибудь в лес или ущелье, они сначала для поругания угощали их вином и медом, вели с ними приятельскую беседу, а потом прокалывали их ножами, сдирали с живых кожу и тому подобное.


XII

С северной стороны нахлынула на Украину другая военная сила: предводитель литовского войска Радзивилл послал отряд против Черниговского полка, которому Хмельницкий поручил беречь границы. По причине оплошности черниговского полковника Нетоба казаки потерпели поражение. Радзивилл занял Чернигов, а потом в последних числах лета подступил к Киеву. Киевский полковник Жданович вышел из города в надежде напасть на литовцев, когда последние будут находиться в Киеве. Город был занят литовцами 6-го августа: казаки с двух сторон, сухопутным от Лыбеди и на судах по Днепру стали приближаться к городу. Тут киевские мещане сами зажгли город, чтобы произвести в литовском войске замешательство и тем пособить защищавшим его казакам.
Но корсунский полковник Мозыря не послушался Ждановича, начал давать не в пору огнем сигналы плывшим по Днепру и тем испортил план Ждановича. Литовцы не могли быть застигнуты врасплох и отбили нападение. Киев сильно пострадал от пожара. После этого Радзивилл снесся с Потоцким, и оба войска по состоявшемуся между их
предводителями договору, с двух противоположных концов в конце августа сошлись под
287

Белою Церковью, близ которой находился Хмельницкий со своим войском.


XIII

Находясь со своим войском под Белою Церковью, Хмельницкий колебался. Он ясно сознавал, что власть его теперь не та, что была до Берестечка. Богун совсем не слушался его приказаний. Гаркуша и Жданович, бившиеся с Радзивиллом под Киевом, тоже действовали на свой страх, а хан и не думал присылать ему подмоги. Шпионы Хмельницкого доносили ему, что хан только хитрит и вовсе не желает вести войну с ляхами. У самого Зиновия не было и шести тысяч войска, а с такой силой нельзя было двинуться даже на коронного гетмана.
- Послушайте моего совета, - нашептывал ему Выговский, - помиритесь с панами хоть для виду на время, а там будем думать о Московии.
Хмельницкий долго колебался, но, наконец, решился послать к Киселю послов с просьбой походатайствовать за него в польском лагере. Посланному было вручено письмо коронному гетману. В этом письме Хмельницкий оправдывал свои действия, намекал на то, что военное счастье переменчиво, просил посоветовать королю помириться с казаками. Заканчивал он свое письмо так: “ Мы не подвигаемся с вашим войском, будем ждать милостивого вашего решения и надеемся получить его в понедельник”.
Потоцкий долго совещался с Киселем.
Прочитав письмо гетмана, он сказал:
- Этот казак в самом деле воображает, что мы его вассалы, мы одерживаем победу за победою, а он осмеливается присылать нам свои приказания!
- Согласитесь, пан воевода, - заметил Кисель, - победы наши не слишком-то значимы. Сам Хмельницкий нам не страшен, а страшны холопы, ожесточенные до того, что они готовы лезть с ножом на каждого пана. Того гляди, придут к казакам турки на помощь, или, еще хуже, поднимется на нас московский царь и тогда Хмельницкого не уговорить заключить мир. А войско наше? Оно больше терпит от голода и от всяких недостатков, чем от неприятеля... Вот уже у нас появились болезни, мор на людей... Это хуже борьбы с казаками...
Потоцкий в душе соглашался с доводами Киселя, но по врожденному упрямству хотел, по крайней мере, дать почувствовать послам унижение. Он разбранил послов, затопал на них ногами, чтобы они выдали ему Хмельницкого, перевязали татарских мурз и перебили всех татар, находящихся в их лагере.
- Вот увидите, - говорил он им, - завтра я соединюсь с литовским гетманом и тогда мы ударим на вас так, что от вашего табора и следа не останется.
Одного из послов он оставил заложником, другого отпустил к казакам с паном Маховским, назначенным им комиссаром от польского войска.




288


XIV

Хмельницкий со своим войском стоял в то время под Рокотой. Польского
комиссара встретили с честью, стреляли из пушек. Однако прежде чем приступить к переговорам, комиссара пригласили на банкет, где находились все полковники и в дружеской беседе говорили о Берестечке.
Пан Маховский умный, обходительный аристократ, сразу расположил всех к себе своими мягкими манерами и непринужденным тоном.
- Всему виной этот злодей хан! – говорил полковник Богун. – Если бы не он, мы бы поляков побили бы.
- Да! – прибавил Хмельницкий, - этот бессовестный басурман славно меня обманул. Он клялся и Аллахом, и Мухаммедом, что вернется, а как заманил меня подальше, и взял с собой.
- Это потому что казаки завели дружбу с неверными, - отвечал Маховский, - теперь казаки сами видят, насколько можно полагаться на татар.
- Ну, теперь довольно повоевали, - сказал Хмельницкий, - пора дать народу и отдых.
- Совершенно верно изволил заметить пан гетман, - ответил Маховский и подал Хмельницкому королевское письмо.
Гетман торопливо пробежал королевское письмо, нахмурился и гневно проговорил:
- Милостивые паны, коронные гетманы лишают меня моего гетманского титула, дарованного мне королем.
- Не хорошо это, панове! – заметил Джеджалык. – Не хорошо отнимать честь от нашего батька.
- Ясновельможные паны коронные гетманы и не думали оскорблять пана гетмана, - мягко отвечал посол. – Но панам казакам известно, что милостивый король изволит гневаться на пана Хмельницкого, и не приказывал признавать за ним гетманского достоинства. Все это перемелется, если вы разорвете союз с ордой и прекратите всякие отношения с татарами.
Какие еще ни приводил польский посол доводы, Хмельницкий упорно стоял на своем.
- Вижу, что мне не переубедить пана гетмана, присутствие мое здесь бесполезно, прошу позволения уехать, - и он направился к дверям.
Хмельницкий вслед попросил его:
- Прошу пана Маховского посоветовать панам утвердить Зборовский трактат.
Маховский уехал, а Хмельницкий перевел лагерь под Белую Церковь.
- Пан Кисель, я к вам с поклоном, - говорил Потоцкий старику-воеводе, приглашая его в свою палатку, - не откажите опять ехать комиссаром к этому вздорному казаку. Быть может, на этот раз вам удастся уговорить его на наши предложения.
- С удовольствием, пан гетман! – отвечал Кисель.
Комиссар Адам Кисель направился для переговоров с гетманом и старшиною в

289

белоцерковский замок.
Народ узнал о приезде комиссаров и толпой собрался возле замка. Раздались яростные крики:
- Долой ляхов! Отнять у них коней! В петлю их! В воду их, в воду их!
- Пан воевода, конец нам пришел! – в страхе шептали другие паны.
- Ничего не бойтесь! – ответил Кисель, - я тотчас укрощу их.
Он высунул голову из экипажа и проговорил самым мягким голосом:
- О чем вы шумите, друзья мои! Мы не ляхи, а русские, у меня такие же русские кости, как у вас.
- Кости-то у тебя русские, да мясом-то обросли ляшским, - отвечали ему из толпы. – Да что с ними толковать, вздернуть их на дерево!
Несколько своевольных рук уже потянулось к экипажу, другие бросились отпрягать коней, драгун совсем оттеснили, они ничего не могли сделать... Вдруг отворились ворота замка, и гетман в сопровождении писаря и полковников поспешно поскакал навстречу почетных гостей.
- Не сметь трогать послов! – грозно закричал гетман.
Толпа сразу отхлынула. Казаки быстро окружили экипаж, торопя возницу въезжать в замок.
- Паны комиссары не поставят нам это в вину, - извинялся Хмельницкий. В толпе, бежавшей за экипажем, слышались грозные крики:
- Гетман с ляхами братается! Гей, пане гетмане, не доброе ты дело затеял.
В это время в ворота замка въезжали возы со съестными припасами.
- Смотрите! Смотрите! – крикнул один казак, - это мы будем ляхам подати платить...
Но он не успел докончить своей остроты, Богун саблей разрубил ему голову.
Энергичный поступок полковника немного обуздал чернь, толпа отхлынула, и паны комиссары благополучно въехали в ворота замка.
Гетман торопился скорее окончить этот съезд переговоров. Его беспокоило народное волнение.
- Лучше бы было ехать в польский лагерь, - в полголоса заметил он Выговскому.
- Пану гетману не угодно было слушать советов своего верного слуги!
Условия мира клонились к тому, чтобы ослабить казацкую силу: число реестровых ограничено только двадцатью тысячами. Казакам предоставлено жить лишь в Киевском воеводстве, коронные же войска имели право занимать всю Украину. С татарами Хмельницкий должен был разорвать союз, если бы потребовалось обратить на них свое оружие.
Переговоры кончились. Настала самая критическая минута. Условия надо было объявить народу.
Гетман вышел с полковниками из замка. Толпа сразу так стихла, что можно было слышать, как шуршала бумага в дрожащей руке гетмана. Холопы слушали сначала внимательно, но чтение не дошло до половины, как в толпе поднялся шум.
- Ты, гетман, ведешь трактаты с ляхами и нас покидаешь, себя самого и старшин спасаешь, а нас знать не хочешь, отдаешь нас под палки, батоги, на колы да на виселицы.

290

Нет, прежде чем до этого дойдет – и ты положишь голову, и ни один отсюда живым не
уйдет.
Послышалось несколько выстрелов. Две-три пули пролетели около гетмана. Гетман порывался крикнуть на толпу, но Выговский и полковники силой увлекли его в замок.
Народ обступил замок со всех сторон и готов был взять его штурмом.
- Паны комиссары теперь видят, как трудно совладать с чернью. Охраняя вас, мы сами пропадаем, не только по нашим трупам они дойдут до вас, - сказал Выговский.
В этот момент раздался страшный рев снаружи замка. В окна полетели каменья, несколько стрел просвистели над головами панов комиссаров.
- Пустите меня! – закричал Хмельницкий.
Схватив обеими руками тяжелую булаву, он вырвался из рук полковников и выбежал за ворота, размахивая булавой направо и налево.
- Вот я вас! – кричал он. – Изрублю как капусту, прежде чем вы до моей головы доберетесь!
Выговский старался усовестить толпившихся около гетмана холопов, грозивших саблями и дубинами.
- Злодеи! – кричал он. – За что вы обижаете панов? Разве послов можно трогать, разве они в чем-нибудь виноваты? Послы всегда безопасны, их даже нехристи не трогают.
Более благоразумные поддержали Выговского. Волнение поутихло.
Только на третий день, когда народ полностью успокоился, польские комиссары выехали в свой лагерь. Договор они только согласовали, но не подписали.
По дороге  на комиссаров напали холопы и татары, принудили выйти из экипажей и отобрали у них все, что при них имелось, даже перстни.


XV

Через несколько дней после возвращения комиссаров прибыли в польский лагерь казацкие полковники и от имени Хмельницкого изъявили согласие подписать мирный договор.
Коронный гетман радовался своему успеху и со всем войском двинулся к Белой Церкви. По приходе  туда на некотором расстоянии от польского лагеря, на кургане “Острая могила”, он раскинул великолепный шатер. В нем казаки должны были принять присягу в том, что будут хранить договор нерушимо. Паны комиссары приняли торжественный вид и ожидали казацких послов.
Наконец, послышался конский топот и двенадцать казаков с полковником во главе подъехали к шатру.
- Пан Кисель, - с изумлением проговорил Гонсевский, один из комиссаров, - казаки не те, другие, все незнакомые лица.
Пан Кисель вышел из шатра.
- Что угодно панам казакам? - обратился он к приехавшим. – Мы ждали пана Выговского и полковника Москаленко, а приехавших панов я не имею честь знать...
- Мы с поклоном от войска Запорожского к вашим милостям, будьте добры,
291

утвердите Зборовские статьи, и пусть войско коронное выйдет из Украины, а мы не перестанем сноситься с татарами, они охраняют нашу свободу.
При этом неожиданном вступлении даже спокойный Кисель не выдержал:
- Презренные холопы, они играют нами! – прошипел он. – Мы ожидали от вас присяги, а вы опять начинаете новую смуту.
- Мы и покоримся, и присягнем, только подпишите Зборовский договор, - настаивали казаки.
- Опомнитесь! – увещевал Кисель, - какой Зборовский договор? В Белой Церкви заключили новый...
- Ничего мы не знаем, ничего не ведаем, что у вас там было в Белой Церкви, - отвечал старший казак. – А нас войско с этим послало.
Кисель призвал Бога в свидетели, что султан захватит всех казаков и обратит в мусульманство. Однако казаки настаивали на своем – чтобы поляки утвердили Зборовские статьи.
Терпение комиссаров истощилось.
- Бог с вами! – сказал Кисель. – Вы коварный народ. Мы уезжаем. Пеняйте сами на себя!
- Как угодно панам! – смиренно отвечали казаки. – Коли драться, так драться. Мы пришлем ваших заложников невредимыми.
Заложники возвращены. Снова войско выстраивается в боевом порядке, снова начинается сражение. Но противники действуют нерешительно. После первой стычки казаки отступают с поля битвы. На следующий день они с гиком и криком кидаются на польский лагерь. С обеих сторон – значительные потери. Проходит еще один день, казаки еще теснее обступают польский лагерь.
- Если под Берестечком, - говорил панам Кисель, - в чужой земле, окруженные войском втрое многочисленнейшим, оставленные своим вождем и татарами, находясь в дурном местоположении, казаки не только не сдались, но на виду поляков вышли из окружения и разрушили наши предположения, то легко ли покорить этот народ на его собственной земле?!
Старый Потоцкий также хочет мира, но остается глух к советам уничтожить казачество до основания. Хочет мира и старый Хмельницкий, так как не надеется одолеть поляков. Бушевавшая чернь тоже присмирела: она убедилась, что взять панов не так-то легко и что только несогласие полководцев мешает им, панам, разбить казаков наголову. Тогда Хмельницкий снова возобновил переговоры.
Решительность Хмельницкого и влияние, которым он все еще пользовался, несмотря на разлад с народными требованиями, удержали на время народ от дальнейшего взрыва. Переговоры тянулись не один день. Хмельницкий посылал то одно, то другое добавление. Между тем казаки делали нападения на польское войско. Гетман отговаривался, что это происходит не по его желанию.
Хмельницкому опасность угрожала с обеих сторон. Он не решался вступить в решительную отчаянную битву, не надеясь выиграть победы. Не решался и заключить мир, потому что народная толпа, по-видимому, готова была растерзать его за это. Так прошло время до 16-го сентября.

292

В это время появилось моровое поветрие, как в польском таборе, так и в казацком войске. Обстоятельство это ускорило заключение мира. По договору, называемому в истории от места его составления, Белоцерковским, у Хмельницкого вместо трех воеводств в пределах казацкой черты осталось одно Киевское воеводство, и в силу такого сужения границ, число реестрового войска было уменьшено до двадцати тысяч.


XVI

После подписания Белоцерковского договора Хмельницкий заявил полковникам:
- Я хочу теперь видеться с ляхами! Пусть они пришлют вам за меня заложников, я поеду к пану коронному гетману.
- Что тебе дались ляхи? Что тебе за неволя им кланяться? – спрашивали полковники.
- Ничего вы не понимаете! – резко отвечал гетман. – Нам теперь надо ладить с панами.
- Не пустит тебя народ! – отвечали ему.
- Я им горилки выкачу. Перепиться недолго. Тогда и уеду.
Так и было сделано, когда казаки и не заметили, как их гетман уехал в польский лагерь.
В роскошном шатре Потоцкого собрались все знатнейшие паны. Хмельницкий держал себя скромно. Но за обедом поспорил с Радзивиллом, затем с молдавским господарем Лупулой.
- Изменник Лупула, хоть ты и зять его, но я скажу, что готовлюсь воевать с ним. Он обещал выдать свою дочь за моего сына Тимофея, да так и не отдал. Много у него денег, а у меня людей. Разграблю его сокровища и, наконец, его одолею. - Князь побелел от злости, вышел из-за стола. За ним вышел и один полковник из свиты Хмельницкого. Проходя мимо, где в углу стоял Радзивилл и что-то толковал о чем-то с панами, он услышал, как паны Радзивиллу предлагали поднести отравленное вино, но кому - полковник догадался сам. “Хотят отравить Хмельницкого”, - сообразил он, и отправился назад за стол к Хмельницкому, нагнулся к его уху.
-Батько, тебя отравить хотят! – прошептал он. – Не пей вина, которое подадут.
Через полчаса в шатер внесли на огромном подносе заздравные кубки. Для Хмельницкого стояла особая чарка художественной работы с инкрустациями.
Все встали из-за стола. Зашумела музыка, раздались пушечные выстрелы. Из казацкого лагеря отвечали тем же.
- Да здравствует король! – громко проговорил Потоцкий, высоко поднимая кубок.
Хмельницкий снял шапку, почтительно наклонил голову, но не прикоснулся к чарке.
- Предлагаем тост за все благородное шляхетство! – предложил Радзивилл.
Все снова обнажили головы, но Хмельницкий нахлобучил шапку, судорожно схватил кубок, стукнул им по столу и вышел. Паны бросились за ним.
- Пан гетман, куда же? Мы еще будем пить за здравие пана.
293

- Благодарю! Мое здоровье у панов может совсем расстроиться! – ответил он.
Вместо коляски гетмана ему подали прекрасного коня в богатой сбруе. Он вскочил на него и помчался в свой лагерь сопровождаемый полковниками.


XVII

Белоцерковский мир, приводивший Украину к такому же положению, в каком она была до 1648-го года, не мог просуществовать долго. Это отчетливо понимали обе стороны. Жители Южной Руси, не желая быть в порабощении панов, во множестве бежали в Московское государство на слободы около Рыльска, Путивля, Белгорода. Первый пример показали вольные казаки возникшего, было, Острожского полка, под предводительством Ивана Дзинковского, основали, с царского позволения, на берегу реки Тихой Сосны Острожск и перенесли с собой все казацкое устройство. Таким образом, явился первый Слободской полк. За ним малороссы начали переселяться в огромном количестве в привольные южные степи Московского государства с берегов Днепра, Буга и других мест. Они сжигали свои хаты и гумна, чтоб не доставались врагам, складывали на возы свои пожитки и отправлялись искать новой Украины, где бы не было ни ляхов, ни жидов.
Отряды польского войска заступали им дорогу: украинцы пробивались с ружьями и даже пушками на новое жительство. Тогда в менее чем в полгода появились в пограничных областях многие малорусские слободы, из которых некоторые дали начало значительным городам. Так были основаны Сумы, Короча, Белополье, Ахтырка, Лебедин, Харьков и другие. Поселенцы выбирали места по возможности безопасные и потому большей частью вблизи болот, мешавших татарам внезапным нападением.


XVIII

Сам Хмельницкий своими универсалами запрещал народу дальнейшее выселение и строго приказывал не вошедшим в реестр повиноваться панам.


XIX

Но перед этим весной 1652-го года Хмельницким был отправлен посланник к царю Алексею Михайловичу с предложением переселения всех казаков на его земли. Хмельницкий писал царю: “Пожалей нас, государь православный, умилосердись над православными Божьими церквами и нашею невинною кровью. Ничего не исполняют поляки, что с нами постановили: святые Божии церкви, какие обещали отдать нам из унии, не отдали, да еще обращают в униатские и те, которые оставались у нас. Они хотят искоренить православную веру в народе нашем, а для того собрали на нас коронные

294

войска свои: они ругаются над святынею, мучают христиан православных духовного и мирского чина и делают такие жестокости, что вашему царскому величеству и слушать будет жалко. Со слезами просим твое царское величество, не дай, великий государь, клятвопреступникам и мучителям разорить нас до конца. Прими нас по свою крепкую
руку”.
Казацкий посланник Искра в беседе с дьяком Волошиным, присланным на переговоры царем, уточнил, что Хмельницкий просит позволения поселиться на границе литовской, на землях около Путивля. Однако Алексей Михайлович весной 1652-го года, не желая нарушать мира с королем Яном Казимиром, советовал казакам помириться с поляками.
Но русский народ не думал повиноваться панам. Весной 1652-го года вся Украина была уже в огне. По Бугу и Днестру жители бросали свои жилища, скрывались в ущельях и лесах, составляли шайки, нападали на поляков. На правой стороне русский шляхтич Хмелецкий собирал и возбуждал недовольных, как против поляков, так и против своего гетмана. На левой – составлял ополчение бывший корсунский полковник Мозырь, смещенный Хмельницким. В Миргородском полку полковник Гладкий пристал к народному заговору против расставленных польских жолнеров, и в день Святого Воскресения все они были перебиты. Такую же резню произвели над литовцами около Мглина и Стародуба. Около Лубен мятежные холопы низлагали с гетманства Хмельницкого и выбрали какого-то Бугая своим предводителем.
Хмельницкий не был в безопасности в собственном Чигирине. Пришедшая в отчаяние народная громада, готова была нагрянуть на него и убить. Гетмана везде начали называть изменником, продавшим ляхам Украину. В таком положении Хмельницкий дозволил записываться в реестр более определенного числа.
Польский военачальник Калиновский упрекал его за это. Хмельницкий объяснял, что он сделал это распоряжение для пользы самих поляков, потому что иначе народ усмирить невозможно.
По требованию короля Хмельницкий, однако, подписал смертный приговор Гладкому, Хмелецкому и Мозырю. Им отрубили головы. Кроме этих жертв, было совершено еще несколько смертных казней.


XX

Белоцерковский договор не был утвержден на сейме, сорванном поляками по причинам, не имеющим отношения к казакам, однако Хмельницкий мог считать себя свободным от исполнения его условий.
Молдавский господарь Василий Лупула обещал в 1650-ом году дочь свою Домну Лаксандру в жены Тимофею Хмельницкому, но, извиняясь молодостью невесты, просил отсрочки на год. Потом он не только не хотел исполнить данного обещания, а еще и тайно вредил Хмельницкому. В 1652-ом году Хмельницкий напомнил господарю свое обещание и выслал своего сына с казаками к границам Молдавии, давая знать этим, что если господарь не захочет исполнить данного слова добровольно, то принужден будет
295

исполнить его поневоле.
Хмельницкий приказал казакам готовиться к походу на Молдавию, а также пригласил поучаствовать в нем татар. С последними он заключил союз заранее, предполагая, что поляки сами подадут повод к разрыву этого унизительного
Белоцерковского договора. И Нуреддин, брат Ислам-Гирея, Карач-мурза с 20000 татар уже стоял на границе Украины.
Лупул известил об угрожающем ему насилии предводителя польского войска Калиновского, и Калиновский, расположивший свое войско над рекою Бугом, вздумал пресечь путь сыну Хмельницкого, идущему в Молдавию.
Гетман Хмельницкий предупредил Калиновского письмом, просил не трогать Тимофея и отступить с дороги, так как Тимофей идет жениться и не имеет никаких враждебных намерений против поляков – иначе не ручался, чтоб казаки, которых он называл свадебными боярами, не завели ссоры, и не вышло бы нарушение мира.
Но Калиновский, назло Хмельницкому, нарочно против его предостережения, сам напал на Тимофея Хмельницкого, который шел не только с сильным казацким отрядом, но и еще в сопровождении татарского Карача-мурзы с его ордой.
Калиновский загородил дорогу, и около местечка Ладыжино произошла крупная битва. К этому месту со своим войском подошел и сам Зиновий Хмельницкий.
Во время нападения русские холопы, бывшие на работе в польском обозе, умышленно зажгли сено, распространился пожар... Казаки и татары стеснили поляков и совершенно разбили. Польское войско погибло, а Калиновский был убит. Попав в окружение в этом бою, погибла вся польская кавалерия, даже татары отказывались брать пленных и уничтожали всех, кто сдавался, поголовно.
Поляки бежали во все стороны, казаки и окрестные холопы гонялись за ними, не слушая никаких молений о пощаде, и без сострадания убивали, приговаривая:
- Вот вам за унию, вот вам за Берестечко, вот вам за ваши победы!
Все польское войско в числе 20000 тысяч погибло в этой знаменитой битве, прозванной по урочищу, где она происходила, Батогскою. Удар, нанесенный Польше, был не легче Корсунского. Тимофей Хмельницкий благополучно достиг пределов Молдавии, по просьбе господаря оставил свое войско на границе, сам переехал в Яссы и сочетался браком с молдавскою принцессою Домной Розандой.
А в первых числах сентября Лупула проводил молодых в Украину.
Сам же Зиновий Хмельницкий, желавший воспользоваться временем, пока не будет собрано польское войско, после батогской битвы двинулся к Виннице. Тогда же он послал письмо к королю, в котором сообщал о случившемся под Батогом, возлагал всю вину на Калиновского. Кроме того, гетман разослал по соседним городам универсалы, в которых извещал народ о сражении, окончившемся совершенным поражением поляков, приказывал не поднимать мятежа, но быть наготове на случай польского нападения.


XXI

Поражение поляков под Батогом вселило панический страх всему королевству. Был
296

созван чрезвычайный сейм, где выбрали новых воевод. Так вместо погибшего коронного гетмана эту должность занял один из сыновей Николая Потоцкого, а обозным был назначен Чарнецкий. Также в случае крайней нужды было решено собрать посполитое рушение, а пока же довольствоваться вербовкой новобранцев. К военным действиям
поляки смогли приступить только в следующем году.
Весной 1653-го года Чарнецкий с 12000 войском подошел к берегам Буга. После смерти Иеремии Вишневецкого Чарнецкого считали храбрейшим полководцем. Жолнеры под его командованием резали жителей без разбора, не щадили ни красивых девушек, ни беременных женщин, ни грудных детей. Хмельницкий послал против него винницкого полковника Богуна. Храбрый винницкий полковник остановил этот варварский набег и обратил Чарнецкого в бегство. Но этот набег был лишь началом войны против казачества. Вслед за бегством Чарнецкого собралось большое польское войско под Глинянами с намерением идти на Украину и предать ее окончательному разорению. Между тем, война разыгрывалась и в другом краю - в Молдавии. Там, между Лупулом, тестем Тимофея Хмельницкого, и Стефаном Гергицею, купившем себе в Константинополе право на господарство, происходила борьба. Тимофей с казаками защищал тестя. Венгерцы и поляки подали помощь врагу его из нежелания, чтоб родственник и союзник Хмельницкого владел Молдавией.


XXII

Гетман Хмельницкий обратился опять к царю Алексею Михайловичу, умоляя принять его с казаками под свою руку. Царь на этот раз, хотя все еще не дал согласия, но отвечал, что принимает на себя посредничество примирить польского короля с Хмельницким.
20-го июля явился в Польшу царский посланник боярин Репнин-Оболенский с товарищами, припомнил прежнее требование о наказании лиц, делавших ошибки в царском титуле, и объявил, что царь простит виновных в этом, если поляки со своей стороны помирятся с Хмельницким на основании Зборовского договора и уничтожат унию.
Паны на это отвечали, что уничтожить унию невозможно, что это требование равносильно тому, если бы поляки потребовали уничтожить в Московском государстве греческую веру, что греческая вера никогда не была гонима в Польше, а с Хмельницким они не станут мириться не только по Зборовскому, но даже и по Белоцерковскому договору, и приведут казаков к тому положению, в каком они находились до начала междоусобия.
Тогда московский посол сказал, что если так, то царь не будет больше посылать в Польшу послов, а велит писать о неправдах польских и о нарушении поляками мирного договора во все окрестные государства и будет стоять за православную веру, за святые Божии церкви и за свою честь, как ему Бог поможет.


297


XXIII

Поляки, соображая, что Хмельницкий пойдет с войском на помощь к сыну,
который находился в стесненном положении в Молдавии, двинулись с войском на Подол к Каменцу. Войсками предводительствовал сам король. Поляки надеялись перерезать путь Хмельницкому, который собирался идти в Молдавию на выручку сына. Собираясь в поход, он известил царя, что поляки идут на порушение веры и святых церквей и прибавил: “Турецкий царь прислал к нам в обоз в Борки своего посланника и приглашает к себе в подданство. Если ваше царское величество не сжалится над православными христианами и не примет нас под свою руку, то иноверцы подобьют нас, и мы будем чинить их волю. А с польским королем у нас мира не будет ни за что”.


XXIV

Тесть Тимофея, Лупул, ушел из Молдавии, а Тимофей с тещею заперся в Сочавском замке. С Тимофеем были казаки. Огромное войско, состоявшее из валахов, молдаван, сторонников Стефана Гергицы, венгерцев и поляков осадили Сочаву. Осажденные храбро отбивались, осколок от дерева разбитой ядром повозки смертельно ранил Тимофея в голову и в ногу. Тимофей умер. Казацкий полковник Федоренко продолжал несколько времени отбиваться, но голод принудил его сдать крепость. 9-го октября казаки вышли из Сочавской крепости, выговорив себе свободный проход на Украину с телом Тимофея Хмельницкого. Зиновий Хмельницкий встретил на дороге тело сына, приказал везти его на погребение в Чигирин, а сам пошел на поляков.


XXV

К нему пристал тогда крымский хан. Поляки, считая себя победителями татар под Берестечком, перестали платить ему деньги, сумму поставленную под Зборовом. Хану захотелось возвратить доход.
Враги встретились на берегу Днестра под Жванцем, в пятнадцати верстах от Каменца против Хотина. Была уже поздняя осень. Положение поляков было печально. Войско их, составленное из непривычных к ратному делу воинов, разбегалось. Но хан наблюдал одну только выгоду и предложил полякам мир с условием, если ему заплатят единовременно сто тысяч червоных, а потом станут платить ежегодно на основании Зборовского договора и вдобавок дадут татарам право на возвратном пути брать сколько угодно пленников в польских областях.
Каким ни диким казалось последнее требование, но поляки согласились и на него, выговоривши себе только то условие, чтобы татары брали в плен в продолжении сорока дней одних русских и не трогали поляков.

298

Ханский визирь договорился с поляками и в том, что с этих пор хан отступит от казаков, но в настоящее время просил для вида обещать им утвердить Зборовский договор, чтоб не раздражать казацкую толпу. Впоследствии же хан сам обещал помогать полякам укротить казаков.
Хмельницкий, узнав об этом тайном условии, умолял хана не покидать его – все было напрасно.
Союз с поляками, по расчету хана, был выгоднее, чем с казаками. Хмельницкому невозможно было отважиться в данную минуту на борьбу разом и с поляками, и с татарами. Он принужден был молчать. Одна надежда у него осталась тогда на царя московского. 16-го декабря ушел король. За ним разошлось польское войско. Вслед за тем татары по условию страшно опустошили Южную Русь до самого Люблина. Однако и поляки не остались без наказания за постыдный договор с ханом, которым они, всегда гордившиеся званием свободной нации, избавили себя от легальной для них необходимости предоставить свободу русскому народу. Татары, не разбирая своих жертв, сжигали шляхетские дома и увели в плен множество шляхты обоих полов.
Орда только на Подоле опустошила 270 сел и местечек, спалила не меньше тысячи церквей, убила 10 тысяч детей.


XXVI

На ранее цветущей Украине наступил голод. Москва, сочувствуя соплеменникам и единоверцам, летом отменила таможенные сборы на заказ хлеба на Украину (при этом заняв выжидательную позицию, не вмешиваясь в войну), а турецкий султан снял пошлины при торговле в османских портах. Однако цены на хлеб поднялись так быстро, что вскоре населению нечем было платить. Уже в ноябре 1649-го года казаки и мещане снова жаловались российским дипломатам, что они снова помирают от голода.
Подошли эпидемии. От одной из них (чумы) умер знаменитый полковник Максим Кривонос. В 1950-ом году от Днестра до Днепра “люди падают, лежат, как дрова”, “не было милосердия между людьми”, - свидетельствует самовидец.













299


Глава   пятая

I

После решительного ответа, данного панами московскому послу боярину князю Репнину-Оболенскому, московское правительство приступило, наконец, к решительному шагу. Оставаться зрителями того, что делалось по соседству, далее было невозможно. Предстояла опасность, что казаки отдадутся Турции и вместе с крымскими татарами начнут делать опустошения в пределах Московского государства.
Дело было первой важности, и царь Алексей Михайлович 1-го октября 1653-го года созвал земской собор всех чинов Московского государства в Грановитой палате.
Думный дьяк изложил все дело о пропусках в титуле, о бесчестных книгах, о том, как гетман Зиновий Хмельницкий много лет просил государя принять его под державную руку, о том, как царь предлагал полякам прощение виновных в оскорблении царской чести с тем, чтобы поляки уничтожили унию и перестали преследовать православную веру, и как поляки отвергли это предложение.
Извещали, наконец, что турецкий царь зовет казаков под свою власть.
Потом рассматривался ответ на вопрос, принимать ли гетмана Зиновия Хмельницкого со всем войском Запорожским под царскую руку.
Бояре дали такое мнение: Ян Казимир при избрании на королевский престол присягал остерегать и защищать всех христиан, которых исповедание отлично от римско-католического, не притеснять никого за веру и другим не дозволять, а если своей присяги не сдержит, то в таком случае подданные его освобождаются от верности ему и послушанию.
Король Ян Казимир присяги своей не сдержал. Восстал на православную христианскую веру, разорил многие церкви, обратил в униатские. Стало быть, гетман Хмельницкий и все войско Запорожское после нарушения королевской присяги – вольные люди, от своей присяги свободные. А потому, чтобы не допустить их отдаться в подданство турецкому султану или крымскому хану, следует принять гетмана Зиновия Хмельницкого со всем войском Запорожским, со всеми городами и землями под высокую государеву руку.
Гости и торговые люди вызвались участвовать вспоможениями в предстоящей войне, служилые люди обещались биться с польским королем, не щадя голов своих и умирать за честь своего государя. Патриарх и все духовенство благословило государя и всю его державу и сказали, что они будут молить Бога, Пресвятую Богородицу и всех святых о пособии и одолении.
После такого земского приговора царь послал в Переяславль боярина Бутурлина, окольничего Алферова и думного дьяка Лопухина принять Украину под его высокую руку.
Послы эти прибыли на место 31-го декабря 1653-го года. Гостей с долженствующей почестью принял переяславский полковник Павел Тетеря.

300


II

Просторный, удобный дом полковника Тетери был освещен сверху донизу. Тяжелые дубовые двери то и дело отворялись и холопы сновали взад и вперед по двору. Когда дверь отворялась, из дома вырывался гул множества голосов, смешанный со звуками музыки.
Полковник принимал дорогих гостей, московских послов, боярина Бутурлина со свитой. Тучный боярин, в дорогом кафтане, вышитом золотом, с драгоценными камнями вместо пуговиц, важно сидел в высоком кресле. Возле него сидели думный дьяк Лопухин и окольничий боярин Алферов. Они ожидали Зиновия Хмельницкого.
- Да скоро ли приедет его милость Зиновий Михайлович? – спрашивал посол.
- Не могу тебе этого сказать. Он теперь и недалеко, да через Днепр-то переехать невозможно. Морозы настали недавно, лед еще не окреп.
- А где он теперь? – осведомился Лопухин.
- Да в Чигирине, - со вздохом ответил Тетеря. - Не везет ныне нашему батьку. Трех лет не прошло, как любимую жену схоронил, а теперь старшего сына хоронит.
- Чего ты говоришь? – с участием спросил посол. – Разве он овдовел?
- И овдовел и снова женился, - ответил полковник. – У нашего батьки все скоро делается, и полгода не вдовел.
- На ком же он женился? – спросили послы.
- На сестре нашего полковника Золотаренко. Эта, не то что вторая его жена, та была белоручка, панского рода, а эта настоящая казачка. Она нашего батька в руках держит и до горилки его не всегда допускает.
Послы засмеялись.
- А с чего же его сын умер? – спросил Бутурлин.
- Да разве вы не слыхали? Он за тестя своего сражался.
- Вот какие дела! – покачал головой боярин.
- Да, жаль хлопца! – проговорил полковник.
Целую неделю прожили бояре в ожидании гетмана. Только в день Крещения, 6-го января, он, наконец, приехал. Бояр он встретил ласково, с достоинством и, когда они стали торопить его принятием присяги, ответил им:
- Я сам рад покончить поскорее с этим делом. Вот только семейное горе задержало. Послезавтра мы назначим генеральную раду и присягнем милостивому государю московскому.
8-го января 1654-го года вся Переяславская площадь была полна народу. Довбыши с седьмого часа утра били в котлы, есаулы и сотники приводили в порядок казаков, стекавшихся со всех сторон и толпившихся около просторного деревянного помоста, покрытого красным сукном.
Пока народ собирался на площади, Выговский отправился к русским послам. Боярин Бутурлин еще изволили почивать, и писарю пришлось ждать с полчаса, пока он к нему вышел. Боярин был одет в роскошный кафтан, осыпанный драгоценными            

301

каменьями.
- Бью челом ясновельможному пану послу! – с поклоном приветствовал Выговский Бутурлина.
- Здравствуй, батюшка, Иван Казимирович! – Хорошие ли новости принес?
- Готов служить его царской милости, - скромно проговорил Выговский. – Что мог, то сделал, для его светлых очей. Сейчас только с тайной рады: все полковники, судьи и есаулы были у гетмана. Могу поздравить высокородного боярина с полным успехом. Мы так искусно повели дело, что ни одного голоса не было против, а кто и был против, тот молчал, чувствовал полное свое бессилие.
- Спасибо тебе, батюшка, Иван Казимирович, - проговорил боярин с легкой усмешкой. – Великий государь мой, царь Алексей Михайлович, не забудет трудов твоих. А теперь, пожалуй, пора нам и на площадь. Довбыши, почитай, часа два в котлы звонят.
Ровно в одиннадцать часов гетман в богатой одежде, сопровождаемый всей войсковой старшиной и казацкими полковниками, вышел на площадь. Над головой его держали бунчук, а в руках у него была булава, осыпанная драгоценными каменьями.
Есаулы и сотники засуетились, раздвинули народ и образовали широкий круг около помоста. Гетман со своей свитой поднялся на возвышение. Московские послы стояли поодаль, на особом назначенном им месте.
Все крыши прилегавших к площади домов были густо покрыты народом.
- Смирно! – крикнул генеральный есаул.
Вдруг сразу воцарилась тишина, и громкий голос гетмана звучно пронесся по площади.
- Панове полковники, есаулы, сотники, все войско Запорожское и все православные христиане! – говорил гетман. – Всем вам известно, как нас Бог освободил из рук врагов, преследующих церковь Божью, озлобляющих все христианство нашего восточного православия, хотящих искоренить нас так, чтобы и имя русское не упоминалось на земле нашей. Всем нам это стало уже несносно, и, видно, нельзя нам жить более без царя. Поэтому мы собрали сегодня раду, явную всему народу, чтобы вы с нами избрали себе государя из четырех: первый царь – турецкий; второй – хан крымский; третий – король польский; четвертый – царь православный Великой Руси, царь восточный. Которого хотите, того и выбирайте! Царь турецкий басурман. Всем нам известно, какую беду терпят наши братья, православные христиане греки. Крымский хан тоже басурман, хотя по нужде мы и вели с ним дружбу. Об утеснениях от польских панов не надобно и сказывать: сами знаете, что они почитали лучше жида и собаку, чем нашего брата христианина! А православный христианский царь восточный одного с нами благочестия, одного исповедания. Закалившись под угнетением православной церкви в нашей Малой Руси, этот великий царь склонил к нам милостивое свое царское сердце и прислал к нам своих ближних людей с царской милостью. Возлюбим его с усердием. Кроме его царской руки, мы не найдем благотишайшего пристанища. Кто нас не желает послушать, тот пусть идет, куда хочет: вольная дорога.
Тогда раздались тысячи голосов:
- Волим под царя восточного! Лучше нам умереть в нашей благочестивой вере, чем доставаться ненавистнику Христову.

302

- Все ли так соизволяете? – спрашивал полковник Тетеря, обходя круг и обращаясь на все стороны.
- Все, все! – кричал народ.
Опять раздался звучный голос гетмана:
- Пусть будет так! Да укрепит нас Господь Бог под его царской рукой. Боже, укрепи, чтобы навеки мы все были едины.
Выговский тогда прочел заранее заготовленные условия: договора с Москвой. Смысл его был таков: за войском Запорожским сохраняются все прежние его права и вольности; в дела его не вмешиваются ни воеводы, ни бояре, ни стольники царские; судится войско своим товарищеским судом; “Где три человека казаков, тогда двое третьего должны судить”; гетман и старшина избираются вольными голосами; казаки сохраняют все свои права на землю и разные “пожитки”, находившиеся в их владении; состав войска Запорожского определяется в 60 тысяч; гетман сохраняет за собою право принимать чужеземных послов, но оно ограничивалось: во-первых, гетман должен немедленно извещать государя о своих переговорах; во-вторых, послов, пришедших “с противным государю делом”, он должен задерживать, и, в-третьих, с турецким султаном и польским королем без царского указа вовсе не сноситься. Жалованье казаки получают из местных доходов; шляхта, домоводство, города и вообще мирские люди остаются при своих вольностях, какие они получали от великих князей русских и королей польских; пашенные крестьяне будут “должность обыкновенную его царскому величеству отдавать, как и прежде сего”; управление же всеми делами и даже сбор податей в казну остается в руках местных выборных людей; царь посылает своих сборщиков только для приема податей и надзора за правильным поступлением их.
Такие условия понравились казакам, и те, кто недовольны были союзом с Москвой, должны были замолчать среди всеобщих одобрительных криков.
По обычаю послы выждали, чтобы народ затих. Торжественно вошли они на возвышение. Бутурлин отвесил низкий поклон гетману и войсковой старшине и громко проговорил:
- Его царское величество, великий царь и государь всея Руси Алексей Михайлович, повелел мне, нижайшему слуге своему, узнать о здоровье твоей гетманской милости.
- Нижайше благодарим его царское величество! Мы находимся в добром здравии и его величеству, самодержавнейшему государю, того же желаем.
Когда пришлось присягать, гетман и казацкие старшины домогались, чтобы московские послы присягнули за своего государя, так как всегда присягали сейму  польские короли при своем избрании на престол. Но московские послы уперлись, приводя, что “польские короли не верные, не самодержавные, не хранят своей присяги, а слово государево не бывает переменно”, и не присягнули. После того послы поехали совместно со стольниками и стряпчими по городам для приведения к присяге жителей. Малороссийское духовенство неохотно соглашалось поступать под власть московского царя. Сам митрополит Сильвестр Коссов хотя и встречал за городом московских послов, но внутренне не был расположен к Москве. Духовенство не только не присягнуло, но и не согласилось посылать к присяге шляхтичей, служивших при митрополите и других духовных особах, монастырских слуг и вообще людей из всех имений, принадлежавших

303

церквам и монастырям. Духовенство смотрело на московских русских, как на народ грубый, и даже насчет тождества своей веры с московской происходило у них сомнение. Некоторым даже приходила мысль, что москали велят перекрещиваться. Народ присягал без сопротивления, однако и не без доверия, малороссы боялись, что москали станут принуждать их к усвоению московских обычаев, запретят носить сапоги и черевики, а заставят одевать лапти.
Что касается казацкой старшины и приставших к казакам русских шляхтичей, то они вообще, скрепя сердцем, только по крайней нужде отдавались под власть московского государя. В их голове составился идеал независимого государства из Малороссии. Хмельницкий отправил своих послов к царю, которые были приняты с большим почетом (в это время вообще малорусских послов принимали с большим почетом, потому что малороссиян, как недавно поступивших в подданство, хотели расположить к себе ласковым обхождением). Царь утвердил Переяславский договор и на основании его выдал жалованную грамоту.


III

Московское правительство формально объявило Польше войну. Она вспыхнула разом и на Украине, и в Литве. Весною 1654-го года польское войско вступило в Подол и начало производить убийственную резню. Город Немиров был истреблен до основания. 300 жителей столпились в большом каменном погребе. Поляки стали выкуривать их оттуда дымом, предлагали пощаду, если выдадут старших. Никто не был выдан, и все задохнулись в дыму. Отсюда поляки разошлись по разным путям отрядами, и где только встречали местечко или деревню, истребляли там и старого, и малого, а жилища сжигали. Везде русские защищались отчаянно косами, дубьем, колодами, все решались лучше погибнуть, чем покориться ляхам. На первый день Пасхи поляки вырезали 5000 русского народа в местечке Мушировка: “Там русские не слушались никаких увещаний и погибали, защищаясь до последней капли крови. Но казаки отбили поляков от крепких городов Брацлава и Умани, и они до времени вышли из Украины”.
В Литве дела пошли счастливо для русских. Царь разослал грамоту ко всем православным Польского королевства и Великого княжества Литовского, убеждал отделаться от поляков, обещая сохранить их дома и достояние от разорения. В грамоте уговаривали православных постричь на головах хохлы, которые носили по польскому обычаю: так много придавали в Москве значение внешним признакам, едва ли эта грамота имела большое влияние. Гораздо больше помогало успехам царя чувство единства веры и сознание русского единородства. Могилев, Полоцк, Витебск сами добровольно отворили ворота и признали власть царя. Смоленск держался упорнее, но князь Радзивилл, шедший на выручку Смоленска, 12-го августа был разбит наголову князем Трубецким и казацким полковником Золотаренко Смоленск держался еще до конца сентября. Наконец, воевода Филипп Обухович, видя, что ему нет ниоткуда помощи, сдал город, выговоривши себе  с гарнизоном свободный пропуск. Царь вступил в Смоленск и приказал обратить в православие церкви костелы, которые были поделаны поляками из церквей.
304


IV

Между тем поляки нашли себе союзников в крымцах. Ислам-Гирея уже не было на свете: одна малороссиянка, взятая в его гарем, отравила его в отмщение за измену ее отечеству. Новый хан Махмет-Гирей, ненавистник Москвы, заключил договор с поляками. Зимою, в ожидании вспомогательных татарских сил, поляки опять ворвались в Подол и начали резать русских. Местечко Буша первое испытало их месть. В этом местечке, расположенном на высокой горе и хорошо укрепленном, ополчились до 12 тысяч жителей обоего пола.
Никакие убеждения польских военачальников, Чарнецкого и Ляндскоронского, не подействовали на них. И когда, наконец, поляки отвели воду из пруда и напали на слабое место, русские, видя, что ничего не сделают против них, сами зажгли свои дома и начали убивать друг друга. Женщины кидали в колодцы своих детей и сами бросались за ними. Жена убитого сотника Завистного села на бочку пороха, сказавши: “Не хочу милого мужа достаться игрушкою польским жолнерам”, - и взлетела на воздух. Семьдесят женщин укрылись с ружьями недалеко от местечка в пещере, закрытой густым терновником. Полковник Целарий обещал им жизнь и целость имущества, если они выйдут из пещеры, но женщины отвечали ему выстрелами. Целарий велел отвести воду из источника в пещеру. Женщины все потонули. Но одна не сдалась. После разорения Буши поляки отправились по другим местечкам и селам: везде русские обоего пола защищались до последней возможности. Везде поляки вырезали их, не давая пощады ни старикам, ни молодым. В местечке Домовке происходила ужаснейшая резня. Там погибло 14000 русского народа.
Вслед за тем прибыла к полякам на помощь крымская орда и поляки вместе с татарами двинулись далеко вглубь Украины. Полковник Богун отбил их от Умани. Татары с поляками пошли на Хмельницкого, который с боярами Бутурлиным и Шереметьевым стояли под Белой Церковью. Взявши с собой Шереметьева, Хмельницкий пошел навстречу неприятелю. Близ деревни Бавы встретились неприязненные войска. Оказалось, что у Шереметьева и Хмельницкого войско было меньше. Русские отступили, но чрезвычайно храбро и стойко отбивались от преследуемых их поляков и татар. Не отваживаясь напасть на русский обоз под Белою Церковью, поляки опять пустились разорять украинские села и местечки.
Однако в 1655-ом году московские русские получили чрезвычайный успех в Литве. Они взяли Минск, Ровно, наконец, Вильно. Алексей Михайлович въехал в столицу Яггелонов и повелевал именовать себя великим князем литовским. Города сдавались за городами большей частью без сопротивления. Мещане и шляхтичи, сохранившие православие, а еще больше угнетенные владычеством панов, поселяли, принимали московских людей, как освободителей. Успех был бы еще действительнее, если бы московские люди вели войну с большим воздержанием и не делали бесчинств и насилий над жителями.


305


V

В это время, когда вся Литва была в руках московского государя, Польшу наводнили шведы. Уже несколько лет Хмельницкий сносился со шведами и побуждал их к союзу против поляков.
Еще в 1652-ом году вместе с Хмельницким действовал с этой же целью изменник, польский подканцлер Радзиевский, но пока царствовала королева Христина, предпочитавшая классическую литературу и словесность военной славе, трудно было впутать шведов в войну.
В 1654-ом году она отреклась от престола. Племянник и приемник ее Карл X объявил Польше войну за присвоение польским королем титула шведского короля. Летом 1655-го года он вступил в Польшу. Познань, а потом Варшава сдались без боя. Краков, защищаемый Чарнецким, держался до 7-го октября и все-таки сдался. Король Ян Казимир убежал в Силезию. В это время Хмельницкий с Бутурлиным двинулись в Червоную Русь. Разбили польское войско под Градеком, осадили Львов, но этот город, несмотря ни на какие убеждения, не хотел нарушать верности Яну Казимиру и присягнуть Алексею Михайловичу. Между казацкими вождями и московскими боярами тогда уже происходили недоразумения. Хмельницкий ни за что не хотел брать штурмом Львов.
Здесь явился к Хмельницкому 29-го октября посланец от Яна Казимира, Станислав Любовицкий, давно знакомый Хмельницкого, и привез от своего короля письмо, исполненное самых лестных комплиментов, хотя у Любовицкого было в это время другое письмо к татарскому хану, враждебного Хмельницкому.
Любовицкий передал Хмельницкому украшение с драгоценным камнем, подарок жене Хмельницкого от польской королевы Марии-Людовики. Королева даже написала ей прелюбезное письмо, просила ее заступничества перед гетманом.
Зиновий Хмельницкий так расчувствовался, что заплакал, но на предложение короля разорвать союз с Москвою и со шведами не согласился.
- Вы будете уже не казаками, - говорил Любовицкий, - а друзьями короля. Вам будут даны достоинства, короны и имения.
Хмельницкий отвечал, что он не может нарушить тесного союза, заключенного с москалями и шведами.
- Если угодно его величеству, - говорил он, - пусть король возвращается из Силезии и начнет переговоры со шведами и москвитянами, дальнейшее предоставим времени.


VI

Однако взявши со Львова небольшую сумму в 60000 злотых, Хмельницкий отступил от этого города под предлогом, что татары разоряют Украину. Реально он отступил согласно условиям тайных переговоров со шведским королем. Карл-Густав предлагал казакам приостановить военные действия и дожидаться мира, обещая

306

предоставить им всю русскую землю, а Казимир не скупился на обещания всяческих милостей, если только Хмельницкий расторгнет свой союз с Москвой.
Через два дня Хмельницкий двинулся в обратный путь на Украину. За ним последовал и Бутурлин. Между представителями, очевидно, не было согласия. Каждый действовал сам по себе.
- Я удостоверился собственными глазами, - говорил поляк, присутствующий при переговорах королевского посла с Хмельницким, - что между казаками и москвитянами нет согласия и ладу. Сам Хмельницкий мне сказал, что не хочет знать Москвы. Она очень груба.
После отступления от Львова московские войска вместе с казацкими взяли Люблин. Этот город присягнул Алексею Михайловичу, вскоре потом присягнул шведскому королю, а затем – прежнему своему государю Яну-Казимиру.


VII

Весной 1656-го года поляки снова попытались примириться с Хмельницким и просили помощи против шведов. С этой целью приехал к Хмельницкому пан Ляндскоронский.
Хмельницкий отвечал:
- Полно, господа, обманывать нас и считать глупцами. Полякам за их всегдашнее вероломство никто в мире не верит. Было время, мы соглашались на мир в угождение королю. А король в душе чинил противное тому, что показывал на вид. Мы не войдем с Польшею ни в какие договоры, пока они не откажутся от целой Руси. Пусть поляки формально объявят русских свободными, подобно тому, как король испанский признал свободными голландцев. Тогда мы будем жить с вами, как друзья и соседи, а не как подданные и рабы ваши, тогда исполним договор на вечных скрижалях. Но тому не бывать, пока в Польше властвуют паны. Не быть миру между русскими и поляками.
Поляки успешнее обделали свои дела в Москве, чем в Чигирине. Посланник немецкого императора Алеретти, природный славянин, знавший по-русски, прибывши в Москву, сумел расположить к миру с Польшею бояр и духовных, указывал надежду обратить оружие всех христианских государей против неверных. Патриарх Никон убеждал царя помириться с поляками и обратить оружие против шведов, чтобы отнять у них земли, принадлежавшие великому Новгороду. Царь прельстился возможностью сделаться королем польским мирным образом. Царь отправил своих уполномоченных в Вильно, где после многих споров и толков с уполномоченными Речи Посполитой в октябре 1656-го года заключен был договор, на котором поляки обязывались после смерти Яна Казимира избрать на польский престол Алексея Михайловича. Алексей Михайлович, со своей стороны, обещал защищать Польшу против ее врагов и обратить оружие против шведов.
Хмельницкий, узнавши, что в Вильно собираются уполномоченные для восстановления мира, отправил туда своих посланников, но московские послы напомнили им, что Хмельницкий и казаки – подданные, а потому не должны подавать голоса там, где
307

решают их судьбу послы государей.
Неудовольствие Хмельницкого и казацкой старшины вызвал Вильненский договор 1656-го года, заключенный между Польшею и Москвою по следующим причинам: первое, что оскорбило их – это недозволение казацким послам участвовать в переговорах.
Казацкие посланцы, воротившись в Украину, в присутствии всей старшины говорили гетману:
- Царские послы нас в польский шатер не пустили, мало того – до шатра издалека не пускали, словно псов в церковь Божию. А ляхи нам по совести сказывали, что у них учинен мир на том, чтобы всей Украине быть по-прежнему во власти у ляхов. Если же войско Запорожское со всею Украиною не будет у ляхов в послушниках, то царское величество будет помогать ляхам ратью своею бить казаков.


VIII

В заключении союза с Москвою, которая помогла украинцам победить в их 6-ти летней войне с Польшею, она в итоге стала для украинцев ничем не лучше Польши.
Заключая договор, гетман обязан был видеть не только тактические выгоды, но и стратегический проигрыш “объятий” Москвы, которая забыв о конференции, начала считать украинские земли “своими”, насаживая своих воевод и свои порядки, назначая своих гетманов. В итоге Хмельницкого можно считать прямым виновником в заключении Москвою и Польшей Вильненского 1656-го года и позже Андрусовского 1667-го года договоров, когда без мнения казаков русские получали мир, отдавая часть земли украинской. Особенно это обидно было для украинцев, когда Москва поделила украинские земли по Днепр – Правобережье отдали Польше, за что получили Смоленск, ибо Москва оставила Левобережье.
Хмельницкий прямой виновник 30-летней “Руины” (1657-1687), начавшейся после его смерти на украинских землях. 10 гетманов после его смерти пытались избавиться от власти Москвы, и большая их часть погибла, так и не исправив главной ошибки Зиновия Хмельницкого.
Во-вторых, по Вильненскому договору между Польшею и Москвой состоялась сделка такого рода: царь будет защищать короля и Польшу от шведов, зато поляки обязуются после смерти Казимира избрать его, Алексея Михайловича, на польский престол. Такая комбинация была в высшей степени неблагоприятна для панов Хмельницкого. Больше, чем когда-либо, он думал теперь об удельном южнорусском княжестве. Для этого нужно было уничтожить само существование Польши и разделить ее между Швецией, Москвой и Украиной. Карл-Густав благоприятствовал его предположениям. Поэтому Хмельницкий стоял за теснейший союз со Швецией. Благодаря же Вильненскому договору, Польша сохраняла свою целостность, получила даже защитника в лице московского царя, и казаки должны будут в соединении с московским войском воевать за Польшу и против шведов. Получалось как раз обратное тому, к чему стремился казацкий гетман. Затем, что станется с Украиной? Не будет ли разделена ее целостность?  Если поделят ее между Москвой и Польшей, не обессилят ли ее таким
308

образом окончательно? Как отнесется царь, если казаки, продолжая начатое дело, будут с оружием в руках отстаивать свою независимость от Польши? Ведь он теперь союзник польского короля...
Получив сведения о заключении Москвой и Польшей Вильненского договора, Хмельницкий совсем вышел из себя, рвал на себе волосы, плакал, проклинал царя и гнал от себя своего писаря.
- Это ты, ты виноват! Ты первый надоумил меня заключить союз с Москвой, лучше мне было дружить с басурманами.
Выговский упал ему в ноги и умолял укротить свой гнев.
- Быть может, до нас дошли неверные слухи, - говорил он.
Но Хмельницкий не хотел слушать, и тотчас же послал за полковниками. Выговский забежал к ним вперед и надоумил каждого из них уговорить гетмана не разрывать союза с Москвой.
- Дитки, - сказал Хмельницкий собравшимся полковникам, - нужно отступить от царя, пойдем туда, куда велит Вышний Владыка. Будем под басурманским государем, не то, что под христианским!
Когда Хмельницкий выразил полковникам свои опасения, они возразили ему:
- Невозможно, чтобы царь опять отдал нас в руки врагов православной веры. Если нам, не узнавши подлинного дела да отступить от его царского величества, мы во всем свете прослывем за изменников и клятвопреступников. - Гетман сделал вид, что убедился доводами полковников.
Успокоившись от первого волнения, Хмельницкий написал царю письмо, и высказал ему правду так:
“Ляхи этого договора никогда не сдержат, они его заключили только для того, чтобы немного отдохнуть, уговориться с султаном турецким, татарами и другими и опять воевать против царского величества. Если они в самом деле искренне выбирали ваше царское величество на престол, то зачем они посылали послов к цезарю крымскому просить на престол его родного брата? Мы ляхам верить ни в чем не можем, мы подлинно знаем, что они добра нашему русскому народу не хотят. Великий государь, единый православный царь в поднебесной! Вторично молим тебя: не доверяй ляхам, не отдавай православного русского народа на поругание!”
Но Москва была глуха к этим советам. Хмельницкий видел, что пропускает удобный случай освободить русские земли из-под польской власти. А между тем не только одна Москва, но и другие соседи мешали его намерениям. Немецкий император с угрозами требовал от Хмельницкого мира с Польшею. Крымский хан и турецкий султан были в союзе с Польшею и не боялись ее трактатов с Москвою, зная, что со стороны поляков это не более как обман. Напротив, им страшны были успехи Хмельницкого, которые вели к объединению и усилению русской державы. Хмельницкий впал в тоску и уныние и, наконец, в болезнь. Он видел в будущем порабощение Украины ляхами и прибегал к последним мерам, чтобы предупредить его.
В начале 1657-го года Хмельницкий заключил тайный договор со шведским королем Карлом X и семиградским князем Ракочи о разделе Польши.
По этому договору королю шведскому должны были достаться Великая Польша,

309

Ливания и Гданьск с приморскими окрестностями. Ракочи – Малая Польша, Великое княжество Литовское, княжество Мозовецкое и часть Червоной Руси. Украина же с остальными южнорусскими землями должна быть признана навсегда отделенною от Польши.
Сообразно с этим договором, Хмельницкий послал на помощь Ракочи 12000 казаков под главным начальством киевского полковника Ждановича. Ян Казимир дал знать о кознях Хмельницкого московскому государю.
Как только это дошло до царя, Алексей Михайловича  послал к Хмельницкому окольничего Бутурлина и дьяка Михайлова со строгим выговором.
Зиновий в это время сильно расхворался. Силы его с каждым днем слабели, он становился мрачен, раздражителен и часто подолгу задумывался.


IX
Настал май 1656-го года. Яблони покрылись душистым цветом, зацвели вишни и сливы, засвистели соловьи в розовых кустах, воздух был полон аромата.
А гетман ходил сумрачный, как ночь, и о чем-то крепко размышлял. Анна часто с беспокойством посматривала на него и старалась развеселить его своими шутками, но он или угрюмо отмалчивался, или тихо говорил ей:
- Не до веселья мне, спой-ка лучше думку пожалостливее, такую, чтоб за сердце брало.
Анна послушно брала бандуру и пела какую-нибудь заунывную думу, а гетман, опершись на руку, глядя вдаль, тихо подпевал знакомую мелодию. В половине мая он как-то оживился, часто призывал Выговского и долго с ним советовался о чем-то, потом стал рассылать холопов к полковникам, сотникам и выборным, скликая их на раду в Чигирин.
Место для рады было назначено за широким двором Хмельницкого, на поле, под развесистыми деревьями. Много собралось казаков на эту раду. Многие из них сильно постарели за последнее время, лица их смотрели угрюмо, они чуяли, что невеселое слово скажет им их гетман. А он стоял перед ними хилый, больной, с поникшей головой и упавшим ленивым голосом говорил:
- Панове братья! У меня не хватило бы ни времени, ни слов, ни здоровья пересказать все печали и горести, которые мы с вами пережили, но вы их сами хорошо знаете... Теперь же Бог нас посетил милостью и благодатью. Прежнее благочиние возвращено нашей церкви, и народ русский освободился от тяжкого и постыдного рабства. Волей Божьей угодно было, чтобы это совершилось вашим мужеством, соотечественники милые, казаки-рыцари, и под моим предводительством. Десять лет не щадил я ни здоровья, ни жизни, служа отечеству. Но старость и болезнь одолели меня. Чувствую, что схожу в могилу, други-братья, недолго мне еще быть с вами. Благодарю вас, братья возлюбленные, за ту честь, которую вы оказали мне, избрав меня в гетманы. Благодарю за доверие ко мне, за верность, за послушность. Благодарю вас за храбрость: тридцать четыре сражения имели мы с поляками, венграми, волохами и татарами. Много побед одержали мы, много трудов и лишений перенесли в походах. Возвращаю вам теперь знаки моего гетманского достоинства: булаву, бунчук, знамена и все клейноды...
310

Избирайте гетманом, кого хотите, а меня, дорогие товарищи, простите по-христиански, если я по немощи человеческой кого огорчил или против кого-либо из вас погрешил.
Гетман отвесил низкий поклон Тетере и, тяжело дыша, старался собраться с  силами. Наконец он снова заговорил:
- Не дал мне Господь, братья, окончить мое дело – утвердить навеки независимость и вольность вашу и избавить народ от ига польского... Умираю с великим прискорбием и не знаю, что после меня будет... Прошу вас, братья, изберите себе гетмана, пока я жив, на моих глазах, тогда мне легче будет сойти в могилу.
Молча стояли казаки вокруг своего батька, и никого не предлагали в гетманы. Тогда гетман сам прервал молчание
- Мало ли среди нас достойных людей: и полковник киевский Антон Жданович, и полковник переяславский Тетеря, и полковник  полтавский Мартын Пушкаренко, но всего лучше был бы Иван Выговский. Он знает всю политику и лучше всех управится с войском. Если бы вы его выбрали, то я умер бы спокойно.
- Благодарю пана гетмана за честь, - отвечал Выговский, - но, думаю, что гетманство должно оставаться в славной семье Хмельницких. Велики заслуги Зиновия Хмельницкого перед Украиной: разумом и мужеством избавил он казаков от ярма ляшского. Казаки должны и по смерти Зиновия оказывать честь его дому.
Толпа встрепенулась.
- Да, да! – крикнули казаки. - Краше Юрия Хмельницкого никто не может быть нашим гетманом.
У старика Хмельницкого заблестели глаза от удовольствия. Его тайное желание осуществилось, но он не хотел сразу дать заметить свою радость:
- Вижу, друзья и товарищи, что вы меня любите, но я должен вас отсоветовать – сын мой очень молод, он почти дитя, а для гетманской должности нужен муж опытный.
- Что ж, что сын твой молод, мы его окружим опытными людьми, а всем нам будет легче, если гетманом нашим станет опять Хмельницкий. Мы будем тогда вспоминать тебя, милого нашего батька.
Хмельницкий заставил себя долго уговаривать и, наконец, согласился. Позвали шестнадцатилетнего Юрия и вручили ему знаки гетманского достоинства. Отец при этом ему сказал:
- Сын мой, воздавай честь старшим тебя и не пренебрегай их советами. Не льни к богатым, не презирай убогих, а люби всех равно. Храни заповеди Божьи, будь верен царскому величеству. Если поступишь противно этому, то пусть все зло отвратится от других и обратится на твою голову.
Молодого гетмана прикрыли знаменами и шапками. Заиграла музыка, стали стрелять из пушек и ружей, то и дело слышались громкие восклицания в честь Юрия. Зиновий Хмельницкий так утомился, что едва дошел до своей постели и с этого времени почти не вставал.




311


X

В начале июня прибыли царские послы  с выговором и застали гетмана до того  ослабшим, что он едва мог встать с постели.
Их встретил Юрий Хмельницкий, Выговский и войсковая старшина.
Юрий отвесил низкий поклон послам и проговорил:
- Здоровы будьте, паны послы! Отец мой шлет вам поклон и просит не гневаться, что он не встречает вас. Он уже вторую неделю не встает с постели. Сегодня ему очень плохо, да и вы утомились с дороги. Мы проводим вас до вашей квартиры, а завтра и повидаете отца.
На второй день послы въехали на широкий гетманский двор, поднялись на крыльцо и в сенях встретили Выговского.
- Гетман никак не может встать вам навстречу, он очень слаб, вот сами увидите.
Зиновий действительно лежал в постели. Лицо его сильно осунулось и пожелтело. Глаза ввалились и светились нездоровым беспокойным блеском.
- Его царское величество велел спросить о здоровье твоей гетманской милости! – сказал посол.
- Благодарю его царское величество! – ответил гетман. – Плохо мое здоровье. Вот уже который день лежу, и подняться не могу.
- Бог даст, поправишься! – заметил Бутурлин. – А вот царское величество шлет тебе и писарю твоему и полковникам по росписи царское жалование.
- Благодарю царское величество! – проговорил гетман слабым голосом.
- Наказано нам, послам, еще переговорить с тобой, гетманом, о государевых делах, а тебе, гетману, те государевы дела от нас выслушать.
- Невозможно это, - отвечал гетман. – Вы видите, какая великая скорбь меня постигла. Пусть за меня выслушает войсковой писарь Иван Выговский.
- По указу великого государя мы посланы к тебе, гетман, и можем говорить только с тобой, а не с писарем.
- Все равно, что вы ни скажите мне, я не утаю от писаря и все, что вы ему скажите, он не скроет от меня. А теперь по великой моей болезни не могу говорить о государственных делах.
Бутурлин потерял терпение и сердито отвечал:
- Все это отговорки! Надо тебе самому слушать указ и повеление великого государя.
- Указ и повеление государя я смогу выслушать, но ответ держать не могу. Бог даст, полегчает, тогда пришлю вам сказать.
Послы, по царскому приказанию, сказали ему, что он забыл страх Божий и присягу, дружит со шведами, и с Ракочи, и с Молдавией.
Послы прожили больше месяца. Гетману становилось то хуже, то лучше. Наконец, ему позволили силы, и он дал ответ послам:
- У нас давняя дружба со шведами, и никогда не нарушу ее. Шведы – люди правдивые, держат свое слово. А царское величество помирился с поляками, хотел отдать
312

нас им в руки, и теперь до нас доходит слух, что он послал свое войско на помощь полякам против нас, шведского короля и Ракочи. Мы еще не были в подданстве у царского величества, а ему служили и добра хотели. Я девять лет не допускал крымского хана разорять украинские города царские. И ныне мы не отступаем от высокой руки его, как верные подданные, и пойдем на царских неприятелей басурманов, хотя бы мне в нынешней болезни дорогою и смерть приключилась – и гроб повезу с собою. Ему, царскому величеству, во всем волею. Только мне дивно то, что бояре ему ничего доброго не посоветуют, и короною польскою не овладели, мира не довершили, а с другим государством, со Швециею, войну начали!
Выслушавши гневные упреки от царского посла, Хмельницкий не стал отвечать, извиняясь болезнью, а в другой день, 13-го июня, Хмельницкий, призвавши к себе послов, отвечал:
- Пусть его царское величество непременно помирится со шведами. Следует привести к концу начатое дело с ляхами. Наступим на них с двух сторон – с одной стороны войско царского величества, с другой – шведского короля. Будем бить ляхов, чтобы их до конца искоренить, и не дать им соединиться с посторонними государствами против нас. Хотя они и выбирали нашего государя на польское королевство, но это только на словах, а на деле того никогда не будет. Они это затеяли по лукавому умыслу для своего успокоения. Есть свидетельства, обличающие их лукавство. Я перехватил их письмо к турецкому цесарю и отправил его к царскому величеству со своим посланником.
Положение Выговского между недовольными послами и раздражительным больным гетманом было крайне затруднительным. Он уговаривал послов:
- Не сердитесь на гетмана. Он болен и от болезни стал запальчив и раздражителен. Он и нас всех бранит, за что-нибудь малое так рассердится, что и подойти к нему нельзя.
Следовала статья, но труднее.
- По указу великого государя, - говорил Бутурлин, - велено в Киеве стрельцам жить с женами и детьми, и дать им под дворы места и под пашни земли, чтоб стрельцы в Киеве от  неприятельских безвестных приходов всегда были готовы, но в Киеве полковник и войти без твоего гетманского письма под стрелецкие дворы мест не дает, и стрельцы с женами живут по шалашам, и вы сами городу от неприятелей разоренье навести хотите, потому что стрельцы в Киеве без дворов жить не станут и побредут врознь, и если без ратных осадных людей что под Киевом учинится, и то будет от вас: так ты бы отписал в Киев поскорее, что места и земли велел отвести...
Тут писарь Выговский и есаул Ковалевский стали кричать:
- Как это можно отнимать собственные стародавние места, которые даны церкви прежними князьями русскими и королями польскими, также собственные дома и земли казацкие и мещанские отнять и отдать стрельцам?! Ляхи у гетмана отняли стародавнюю местность Суботово, и за эту кривду до сих пор кровь льется. В Киеве можно прожить и без московских стрельцов, такими молодыми людьми от неприятеля не оборониться.
И отказали впрямь....
Бояре, видя, что от гетмана ничего не выпытают, старались узнать у писаря, какие дела ведет гетман со шведским послом и приехавшим от Ракочи посланным. Но Выговский уклонился от ответа, уверяя, что послы приехали заявить о любви к Запорожскому войску. Послы настаивали на свидании с самим Хмельницким, но он действительно был так слаб, что долго не могли их принять.
Тем не менее, Хмельницкий, по требованию царских послов, выдал приказ Ждановичу оставить Ракочи. Это повредило последнему, успевшему уже завоевать Краков и Варшаву. Ракочи был побежден поляками и отказался от своих притязаний.


XI

Ян Казимир попытался еще раз сойтись с Хмельницким и отправил к нему пана Белевского. Польский посол прибыл в Чигирин.
- Что мешает вам, гетман, - говорил Хмельницкому польский посланник, - сбросить московскую протекцию? Московский царь никогда не будет польским королем. Соединитесь с нами, старыми соотечественниками, как равные с равными, вольные с вольными.
- Я одной ногой стою в могиле, - отвечал Хмельницкий, - и на закате дней не прогневаю Бога нарушением обета царю московскому. Раз я поклялся ему в верности, сохраню ее до последней минуты. Если мой сын Юрий будет гетманом, никто ему не помешает заслужить военными подвигами и преданностью благосклонность его величества, не только без вреда московскому царю, потому что как мы, так и вы, избрали его публично своим государем, обязаны ему сохранить верность!
Польский посол был уполномочен заключить с Хмельницким договор против шведов и Ракочи. Король думал разжалобить гетмана, укоряя, что он навлечет новую гибель на свою родину, заключая союз с иноземцами.
Хмельницкий представился растроганным, клялся, что и сам не желает кровопролития, уверял, что и не думал заключать союза с Ракочи. Казаки действуют самовольно, и он ничего не может с ними поделать. Кое-как договорились относительно границ Польши и Украины, подписали договор, оставив спорным статьи до утверждения их на сейме.
Не успел Хмельницкий отпустить польского посла, как приехали к нему послы от татарского хана Махмет-Гирея, приемника Ислам-Гирея, и гетман возобновил с ними прежний союз. Он уступил им южную степь у Днепровского лимана, дозволив им беспрепятственно кочевать со своими стадами. Они обязались свободно пропускать казаков к Черному морю.


XII

Накануне дня Успения Пресвятой Богородицы, 6-го августа 1657-го года, Хмельницкий почувствовал, что ему нехорошо, и призвал всех домашних.
- Я умираю, - сказал он, - но не хочу, чтобы кости мои лежали в Чигирине. Похороните меня в Суботово: его я приобрел кровавыми трудами, а когда его от меня отняли, загорелось пламя войны, освободившей Украину.
Гетман скончался тихо ровно в полдень от кровоизлияния в головной мозг

313

(инсульт), и целую неделю тело его стояло в Чигирине, куда со всех сторон стекались казаки в последний раз поклониться своему батьку.
Затем торжественно перевезли его тело в Суботово, где его и похоронили в каменной Ильинской церкви рядом с его сыном Тимофеем.
В 1664-ом году польский воевода С. Чарнецкий сжег Суботово и велел выкопать прах Хмельницкого и его сына Тимофея и выбросить тела на “поругание” из могилы. Затем тело гетмана он сжег, и пепел выстрелил из пушки.


XIII

Несмотря на важные промахи и ошибки, Хмельницкий принадлежит к самым крупным двигателям русской истории. В многовековой борьбе Руси с Польшей он дал решительный поворот на сторону Руси и нанес аристократическому строю Польши такой удар, после которого этот строй не мог уже держаться в нравственной силе. Со старанием Западная и Южная Русь была уже фактически под единою властью с Восточной Русью.
Не его вина, что близорукая, невежественная политика боярская не поняла его, свела преждевременно в гроб, испортила плоды его десятилетней деятельности и на многие поколения  отстрочила дело, которое совершилось бы с несравненно меньшими усилиями, если бы в Москве понимали смысл стремлений Хмельницкого и слушали его советы.


XIV

Гетманский род Хмельницкого прекратил свое существование через несколько десятилетий после смерти гетмана в конце того же XVII века.
У Зиновия-Богдана Хмельницкого было трое сыновей и четыре дочери. Если судьбы дочерей еще хоть как-то сложились (за исключением Степании, которая вместе со своим супругом попала в плен и предположительно была сослана в Сибирь), то сыновья Хмельницкого никогда не умирали собственной смертью. Самый младший из них был забит прутьями по приказу чигиринского старосты. Старший сын Тимофей погиб 15-го сентября 1653-го года, поскольку был смертельно ранен во время осады молдавской крепости Сучавы, которую он защищал со своим казацким войском. А Юрий, средний сын Хмельницкого, стал его приемником, погиб в 1679-ом году в битве под Казикерменем.








314


Заключение

11-го июля 1888-го года в городе Киеве на Софиевской площади при колокольном звоне всех старокиевских храмов был торжественно открыт памятник Богдану (Зиновию) Хмельницкому. После панихиды о рабе Божьем Богдане митрополит киевский Платон освятил памятник.
Хмельницкий изображен в полном гетманском одеянии на коне: левой рукой гетман удерживает коня, правая же с булавой указывает на северо-восток по направлению к Москве. На скале надпись: “Волим под царя восточного православного”. На двух сторонах гранитного пьедестала, имеющего вид кургана, высечено: с одной стороны – “Единая независимая Россия Богдану Хмельницкому”, с другой – “1654-1888”.
На открытии присутствовали представители города, войска, депутаты и гости, прибывшие из разных мест России, а также из славянских земель, чтобы принять участие в праздновании киевлянами девятисотлетия крещения Руси, и многочисленная толпа народа. При звуках военной музыки, игравшей “Коль славен наш Господь в Сионе”, войска прошли перед памятником церемониальным маршем.
Девятьсот лет тому назад  в Киеве Русь приняла крещение от православной восточной церкви, двести пятьдесят один год тому назад при содействии Зиновия-Богдана Хмельницкого Юго-Восточная Русь, Малороссия, снова присоединились к своей матери – России.






















316


Содержание


Предисловие    ______________________________________________       3

Часть первая
Глава первая     ______________________________________________       7
Глава вторая     ______________________________________________      29
Глава третья     ______________________________________________      40
Глава четвертая     ___________________________________________       63
Глава пятая       ______________________________________________      74
Глава шестая    ______________________________________________    104
Глава седьмая   ______________________________________________    142
Глава восьмая   ______________________________________________    171
Глава девятая    ______________________________________________    192

Часть вторая
Глава первая     ______________________________________________    198
Глава вторая     ______________________________________________    224
Глава третья      ______________________________________________   255
Глава четвертая    ____________________________________________    276
Глава пятая        ______________________________________________   299

Заключение      ______________________________________________   314