Инга стояла перед контролером и наблюдала, как та пытается справиться с паспортом и распечаткой электронных билетов. Выяснилось, что этот лист вдруг куда-то делся, потом пришел контролер помоложе, отобрал распечатки и все нашел, не совсем по-доброму поругивая старую закалку коллег. После этого Ингу, наконец, впустили в поезд. Вовремя увернувшись от торчащего поручня и не столкнувшись с провожающим, женщина поудобней перехватила рюкзак и мольберт-этюдник.
Пробравшись на свое место, Инга аккуратно уложила написанные за день работы, этюдник, краски и прочее под сиденье, затем опустила его и устроилась сверху.
По вагону носились дети: какой-то мальчик искал свой камаз, а девочка просто бестолково бегала за ним, ведь ей едва исполнилось три года. Соседи Инги снизу, шумные собутыльники, устроили небольшой разгуляй вприкуску с воблой. Они не сильно вопили, и Инга рассеянно наблюдала за ними, делая беглые наброски с натуры.
Ближе к вечеру в окно стал падать сочный солнечно-оранжевый свет заката. Художница не отрывала глаз от него, получая удовольствие лишь от того, что она была здесь, что вокруг копошились эти люди, что гудели и ворковали неизвестные голоса…
Интересно, подумала Инга. Если бы у нее спросили, каким она видит Бога, она бы сказала, что он – художник. Художник-импрессионист, который взял масло и размалевал свой холст так, что никто до сих пор повторить не может. У него своя манера, он по-своему гениален, так же, как и безумен. Но очевидно одно: его картины не оставляют равнодушным никого.
Инга едва заметно вздохнула и перевернулась на другой бок. Солнце уже зашло. Сердце билось.
Ту-ду-ту-дум, Ту-ду-ту-дум, Ту-ду-ту-дум…