13. НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
Множество лиц склонилось над люлькой, в которой барахтался младенец с красным личиком и круглыми ручками и ножками. Все тихо перешёптывались, чтобы не разбудить девочку, которая вдруг проснулась и пронзительно закричала.
– Наташ, тебе пора кормить девочку, а потом и за стол сядем, – важно и деловито произнёс Совок, и его жена удалилась с дочерью в другую комнату. Через какое-то время она вернулась, и ребёнок снова спал.
– Ну и ну! – сказал Рябчиков. – У меня теперь племяшка. Как вы её назовёте?
– Я думаю назвать Леной, а Совок хочет Галей, вот мы и спорим. Ну ничего, она же только родилась, ещё успеем придумать имя. Зато мы уже решили, кто будет крёстным. Это будет Летниский.
– Да, мы очень сдружились с Димой, я другого крёстного и не вижу для Галочки, – отозвался Совок.
– О дети! – воскликнул Шашкин. – О, я ведь и сам был когда-то таким, не знающим о горестях жизни и сладко спящим в детской колыбели!
От криков Шашкина девочка снова проснулась, и Маша слегка подтолкнула локтем жениха. Он осёкся, а младенец плакал. Наташа взяла на руки и стала качать дочь, которая понемногу успокоилась.
– А можно, я тоже подержу её? – слегка застенчиво попросила Вика.
– Конечно, Викуль, – и Наташа передала улыбающийся свёрток девушке.
– Какая прелесть! – восхищалась Вика. – Какие глазки, какие ручки! Шуберт, посмотри! Ну прелесть же! Напиши о ней стих!
Шубурт взял промасленную бумагу, в которую была завёрнута колбаса, и написал:
У Наташи и Совка
Родилась дочурка,
Она очень хороша,
Она станет очень чуткой.
Она станет очень милой
И красивой, как весна,
И какого-то поэта
Пусть сведёт она с ума.
Будет девушка счастливой
И любимой навсегда.
Ей не дали пока имя,
Но ведь это – не беда.
Ребёнок снова стал понемногу засыпать. Артём воскликнул:
– Спи, спи, о дитя! Спи сладким сном, ангелочек! Я и сам когда-то не знал скорбей! Спи, ещё не пришёл твой час, когда ты хлебнёшь…
Рябчиков схватил за грудки Шашкина и зашипел:
– Я тебе хлебну!
– А не пора ли нам хлебнуть шампанского? – пришёл на выручку другу Шуберт.
– У него одно на уме! – расхохоталась Лида.
– Лида, зачем ты так? – слегка обиженно прошептала Вика, но та, к кому были обращены эти слова, не услышала их.
И вот хозяева и гости сели за стол и открыли шампанское. Не было конца и края поздравлениям и пожеланиям, чтобы дочка росла здоровой и счастливой. После нескольких бокалов Шуберта развезло, и его пришлось по настоянию Наташи запереть в одной из комнат. Не без внутреннего сожаления Совок сделал это. Какое-то время поэт ломился, чтобы его выпустили, но потом приумолк. Все подумали, что он заснул. Никто не знал, что Шуберт открыл окно, вылез на улицу и стал бродить по деревне, пока не дошёл до соседнего города тоже посёлочного типа, но более крупного. Вика захотела пойти к поэту, осторожно открыла дверь и с улыбкой заглянула, но тут же улыбка сменилась на её лице ужасом. Окно было распахнуто. Вика поспешно закрыла окно и побежала обратно.
– Шуберт убежал! Шуберт убежал!
– Как убежал? Куда? – загалдели все.
– Да откуда я знаю? Окно было открыто!
Вика, Рябчиков, Артём, Лида и Маша наскоро оделись и бросились на улицу искать поэта, которого уже увозила скорая помощь. Шуберт попал под машину…
Через несколько дней, точно так же, как тогда все склонились над новорождённой девочкой, теперь склонились над поэтом, который находился в коме, но на этот раз на лицах не было улыбок. Врачи сказали, что он вряд ли выживет, уж больно сильно покалечился. Никто не мог поверить в это, все продолжали надеяться на спасение, вспоминая, как он когда-то чудом выжил и даже не стал инвалидом после падения с пятого этажа, но на этот раз через какое-то время Шуберт и в самом деле испустил дух. Врачи горестно сообщили об этом друзьям, и Вика страшно побледнела. У неё помутилось в глазах, и рыдания стали просто душить её. Теперь она сама нуждалась в медицинской помощи. Врачи дали ей успокоительное, разведённое в воде, и сами напоили её, так как руки у девушки страшно тряслись.
– Нет! Нет! Нет! Не хочу! Не хочу! Не хочу! – сквозь рыдания кричала она хриплым голосом. – Верните мне Шуберта! Я всё отдам, всё! – она стала судорожно рыться в тощем кошельке, потом стала лихорадочно снимать серьги. – Я сделаю всё, что вы захотите, только верните мне его! Я не могу жить без него! Я так его люблю!
Она упала в обморок. Все остальные тоже плакали, даже Рябчиков, но особенно заливался слезами Артём. Он написал стих:
О друг мой! Ты ли нас покинул?
Ты был как ясная заря,
И верил я, что наши жизни
Сплестись смогли тогда не зря.
Но нынче! Что за тьма больная?
В моей душе померкнул свет.
И пуля дикая, шальная
Пронзила бренный мой портрет.
О, как мне жить? Как жить мне дальше?
Ты был так дорог мне, поэт!
Скажу тебе без всякой фальши,
Что и меня теперь уж нет.
Маша принялась выхаживать сестру, которая отказывалась есть и худела на глазах. Но вот через два дня раздался звонок, и врачи сказали, что Шуберт жив, что у него была клиническая смерть. Не помня себя, Вика помчалась в больницу и чуть не задушила в объятиях любимого поэта. Он плакал и смотрел куда-то застывшим взглядом.
– Шуберт! Шуберт! Скажи хоть что-нибудь! Я люблю тебя, Шуберт! Люблю! Люблю! Люблю! – рыдала Вика, но парень молчал.
– Ему нужен покой, – сказали вошедшие врачи.
– Вика, – вдруг сказал Шуберт, – я теперь буду совсем другим человеком.
Девушка насторожилась.
– Не надо другим! Хочу прежнего Шуберта, нежного, чувственного и романтичного!
– Ну конечно, я останусь таким! – вдруг улыбнулся поэт, обнимая любимую. – Вика, моя Вика… Просто я больше не буду пить! Как я соскучился по тебе, по твоим глазам, по твоей улыбке, по твоим блондинистым прядкам! – он нежно гладил и целовал её волосы, и оба плакали от счастья. А потом он попросил бумагу и написал:
Любимая! Тебя я не покину,
Ведь мне несносна даже эта мысль,
Что ты одна с тоской у старой вишни
Мою припомнишь сгубленную жизнь.
Я глупым был, я был неосторожным,
Сплелись минуты все в один лишь миг,
И я увидел в диком бездорожье,
О чём не мог читать и в сотне книг.
И буду я хранить завет, что мама
Мне при рожденье бережно дала.
Она сказала мне: «Сынок, ты пламя
Храни, не дай сгореть ему дотла».
А что я делал? Прожигал нещадно
Всё то, что жизнь так щедро раздаёт.
И лишь теперь мне стало вдруг понятно,
Что жизнь назад никто не отдаёт.
Я буду жить! Любимая, я нужен
Тебе – а это веский повод жить.
Ты мне нужна и в зное, и при стуже,
Я буду целый век тебя любить.
Вика снова заплакала от счастья, но на этот раз в её глазах читалось ещё и удивление, ведь этот стих сильно отличался от всего того, что Шуберт писал раньше. А когда она спросила, что он видел при клинической смерти, он снова обнял её и ответил с самым загадочным видом, что расскажет об этом когда-нибудь потом.