12. В ДЕРЕВНЕ
Машу послали в командировку в некую очень отдалённую деревню. Девушка должна была сделать там зарисовки местной жизни для нового репортажа. Артём не находил себе места. На одном из поэтических вечеров он прочитал стих:
Моя любимая, ты далеко,
Я без тебя душой рыдаю.
Как жить мне дальше – я не знаю,
Теперь и небо – хрупкое стекло.
Я о душе моей не говорю,
Она теперь как сто осколков.
Но фотографию на полке,
Как тень луны, я всё же берегу.
О, рассказать она не может всё.
Запечатлеть ли голубицу?
Нет, обломаются все кисти,
Они не в силах рисовать её.
Лишь я её рисую в бренных снах.
О, как я жалок, как я бренен!
Душой я нищ, а сердцем беден,
И в моих строках бьётся только прах.
Но ты прими, прими его, молю!
О Маша! Нет пути обратно!
И я шепчу, шепчу невнятно
Тебе мой хилый плач, как соловью.
После него вышел Шуберт и прочитал свой стих:
Я сегодня был на речке,
Она льдом покрылась вся,
Падал снег, как сто овечек,
Ай, какая красота!
Мы с моей любимой нежно
Обнимались под сосной.
А сосна стоит железно,
Словно старый часовой.
Мы с моей любимой пели,
И смеялись, и бегали.
Камыши все словно кегли,
Я доволен этими кеглями.
Сундуков хмыкнул, но не посмел ничего сказать, ведь он помнил, как Рябчиков тогда побил его за критику Шуберта. А теперь, когда Рябчиков помирился с поэтом, это было снова опасно.
Артём подошёл к Шуберту и Рябчикову и зарыдал:
– О мой юный лирик! Твой бесценный талант вновь пронзил меня! О, как я хочу так же любоваться кеглями, ой, то есть камышами с моей Машей, с моей чернокрылой голубицей! Но она уехала, уехала! О горе, горе мне, несчастному!
– Но ведь она вернётся, – улыбнулся Шуберт. – Она же тебя любит – это самое главное. А разлука эта – временная. Она там порисует, порисует – и вернётся.
– Любая разлука для меня как сто кинжалов, вонзенных в мою хилую душу! – сотрясал руками Артём. – О Рябчиков! У тебя ведь есть машина! Отвези меня в деревню хоть на два денька! Поедем на эти выходные! Я не в силах вынести разлуку!
– Да ты сбрендил, что ли? Чтобы я в глухомань какую-то поехал? – отмахнулся Рябчиков.
– Рябчиков, пойдём на минутку, – сказал Шуберт.
– Что такое?
– Поговорить надо.
Они вышли, а позади всё ещё слышались вопли Артёма.
– Рябчиков, пожалуйста, не отказывай ему в этой просьбе. Он так и расцвёл, когда стал встречаться с Машей. Я ужасно боюсь, как бы он снова не закис, как раньше. Ему надо помогать не закиснуть.
– Вот друга нашёл! Защитника! – проворчал Рябчиков. – Ладно, Шуб, уговорил.
На следующий день они собрались втроём. Они не хотели брать с собой девушек в глухомань, но Лида с Викой быстренько разузнали о предстоящей поездке и присоединились. Лида упрекала Рябчикова, что он считал её слабой, раз не звал, а Вика ласково пожурила Шуберта, что он хотел уехать без неё и лишить её таких романтических дней.
– Я, ты и глушь… Что может быть прекраснее? – восторженно повторяла она.
И вот они поехали впятером. Рябчиков хорошо ориентировался по карте и ехал в нужном направлении. Он то и дело менялся с Лидой местом за рулём, Шуберт с Викой сзади смотрели открытки с деревенскими пейзажами, а Артём выкрикивал какие-то трагические стихи, чем немало раздражал Рябчикова с Лидой. Они ехали почти целый день. Цивилизация оставалась позади, и с каждым километром леса становились всё непролазнее, дороги – всё более заснеженными и холмистыми, но с горем пополам путники всё-таки добрались до заветной деревни. Перед их взорами предстали покосившиеся домишки с низкими крышами, чуланы и старушки, много-много старушек.
– Вы к кому пожаловали? – шепеляво спросила одна из них, кутаясь в синий с малиновыми цветами платок.
– К моей невесте! – ударил себя кулаком в грудь Артём.
– А ктой-то у тебя невеста? – зашамкала обвисшими губами старушка. – Ась? А мы не старенькие для тебя? Хи-хи! Каравай-каравай, кого хочешь – выбирай!
Тут же откуда ни возьмись появилась ещё стая старушек, они все облепили Шашкина и стали водить хоровод вокруг него. Шуберт с Викой захохотали, а Рябчиков с Лидой отправились на поиски Маши. Когда они привели её, старушки уже чуть было не дрались из-за Артёма.
– Да прекратите вы, мать вашу! Вот его невеста! – слегка прикрикнул Рябчиков.
– Ась? – разом откликнулись старушки.
Артём задрожал. Он пошёл навстречу Маше, которая сияла, но попыталась принять строгое выражение лица.
– Ты ведь знал, что я в командировке. Неужели так трудно подождать недельку?
– О Маша! Всё моё сердце принадлежит только тебе! Вся моя кровь до последней капли – твоя. Послушай мой ничтожный и жалкий стих, который я посвятил тебе, любовь моя! – и он прочитал тот самый стих, который читал на поэтическом вечере.
Маше стих понравился, она похвалила его, но нашла некоторые недочёты и посоветовала Артёму исправить их. Шашкин взял бумагу и тут же принялся переписывать, а старушки между тем повели гостей в ветхие избушки. Каждая старушка взяла себе по гостю. Они просили пришельцев чувствовать себя как дома, но предупредили, что нужно быть осторожными, ибо в здешних краях водились гадюки и спали зимой в старых пнях. Артём не услышал это и побрёл в лес в поисках вдохновения, пока Маша заканчивала очередную зарисовку. В лесу он подобрал палку и размахивал ею, как тростью, а потом стал шебуршить ею в углублении старого пня и разбудил клубок гадюк, испугался, но всё же взял одну из них, положил её в сумку и пошёл обратно. Он не знал, что змея ядовитая, но она чудом не укусила его. Придя домой, он вошёл в избушку, где Маша ела жидкую похлёбку с раскрошенным в ней хлебом (фирменное блюдо старушки), и показал невесте змею. Девушка пронзительно вскрикнула, на этот крик прибежал Шуберт. Не заметив змею, он наступил на неё, и гадюка тут же укусила его за ногу. На шум сбежались и все остальные. Шуберт лежал без сознания. Вика громко вскрикнула и стала судорожно просить кого-нибудь помочь Шуберту, так как сама не знала, что надо было сделать.
– Да не кричи ты, дурочка! – резко сказала Лида, решительно подошла к Шуберту и хотела отсосать яд, но Рябчиков оттолкнул её и сам сделал это; Маша встряхнула валявшегося в обмороке Артёма и сказала:
– Собирайся. Мы сейчас отнесём гадюку, откуда ты принёс. Показывай мне дорогу.
Вика плакала и говорила Шуберту, что он же чуть не умер, а поэт с улыбкой отвечал ей, что не может умереть, поскольку у него есть она, Вика.
Казалось, всё успокоилось, но на следующий день случился переполох. Из леса явился… медведь! Он напугал до полусмерти старушек, Шуберта, Вику и Шашкина, а Рябчиков с Лидой и с Машей вооружились дубинками. Но медведь не привык к такому обращению. Он привык, что его все пугались и прятались по углам, и, увидев вооружённых людей, он тут же скинул медвежий костюм и оказался… человеком. Это был сын одной из старушек, единственный мужчина на всю деревню, который регулярно забавлялся тем, что надевал этот костюм, добытый непонятно откуда, и пугал всех. Старушки уже знали этот номер, но каждый раз от страха у них всё вылетало из головы, и они пугались снова и снова.
– Опять ты, Мишка! – стали махать они на него морщинистыми руками, а он только и хохотал в ответ.
– А можно примерить? – спросил Артём и тут же получил согласие.
И вот они все сидели и пили чай, а на Артёме красовался медвежий костюм с бурой головой, откинутой на плечи, как капюшон. Шашкину так понравился наряд, что Миша почесал в затылке, вздохнул и подарил парню эту одёжу, тем более, как сказал он, чего доброго, старушки однажды нет-нет, да и помрут с перепугу. Артём был в восторге и с горячими слезами благодарил «благороднейшего благодетеля». А ещё через несколько дней друзья вернулись обратно в Москву, оставшись довольными поездкой, в которой сделали много фотографий.