Чуть жива

  
   Бутырский хутор (Бутхут), забытая окраина Москвы. Новый не освоенный район на Севере Москвы. До ближайшего метро "Охотный ряд" тридцать минут езды на троллейбусе  номер три. На Бутхуте в 1949 году, куда Ленькина семья переехала в новый ведомственный министерский дом, редко можно встретить старика или старуху за семьдесят лет. Все вымерли в прокатившейся по России окаянной войне, недавно окончившейся. Вымерли от голода, кто устал жить после получения похоронок.

     Лёньке было удивительно встречать на улице почти каждый день старуху, которая жила в соседнем бараке и ходившая в единственную на Бутхуте булочную за хлебом. На вид ей было не меньше девяносто лет, а может быть и за сто. Определить невозможно. Небольшого роста, сухонькая с морщинистым лицом, впалым ртом, седыми, как лунь волосами, вылитая Баба-яга. Ходила старуха с толстой палкой - укороченный черенок от лопаты. Когда с ней здоровались встречные, она однозначно отвечала: "Какое здоровье? Чуть жива!".

     Семи, восьми летние Бутхутовские бесшабашные балбесы, конечно, слышали, как отвечает на приветствие старуха, и бегали следом за ней и кричали: "Тёть жива, тёть жива, чуть жива, чуть жива!"

   Вслед безжалостным малолеткам бабка ловко швыряла палку и посылала им чертей, чтоб те их забрали. Прохожие не одобряли такое бессердечное обращение к старой женщине и пытались поймать охламонов, чтобы надрать торчащие на стриженой голове уши. Поймать невозможно, все рассыпались, как ртуть в разные стороны.

     Участвовали в такой мерзкой забаве далеко не все ребятишки, а лишь единицы из барачных домов, где жила пролетарская беднота с заводов "Борец" и "Станколит".

      И в благополучном ведомственном доме нашелся один мелкий пакостник. Однажды весной поймал этот "маменькин сынок" кошку привязал к хвосту пустую консервную банку, и бедолага бегала по двору с визгом от боли и грохота консервной банки, бьющейся об асфальт. Лёнька поймал бедное животное и отвязал банку.

      Маленькие девчонки рассказали, кто проделал эту шкоду. Стыкались они с Лёнькой на заднем дворе по честному, до первой кровянки, как было принято по уличному Кодексу чести. За этим дармовым зрелищем внимательно следили, оповещенные набежавшие пацаны. Жаловаться родителям гаденыш, с разбитым в кровь носом и фингалом под глазом не посмел, зная, что житья ему во дворе не будет.