Конец декабря в этом году выдался особо морозным. В такие короткие северные дни солнце белесым пятном едва проглядывало сквозь морозный туман. От редких проезжающих по зимнику машин паровозными клубами шел дым, смешивающийся с поднимающейся пургой……….
Михаил Палыч, возвращаясь с учительского семинара, опоздал на последний рейсовый автобус до своего поселка, и принял решение во что бы то не стало, идти по направлению к деревне и тормозить попутки. Но как на зло, в такой мороз машин попадалось чрезвычайно мало, а те, которые проезжали, не останавливались. Так, пройдя около трех километров он успел изрядно околеть. Он уже почти не чувствовал кончики пальцев ног, а его щеки уже начали изрядно ныть от обморожения. Он завязал лицо шарфом и стал периодически пробегать небольшие отрезки пути, чтобы хоть чуточку согреться. По звуку он опять услышал приближающийся автомобиль, снял шарф с лица и повернулся, и стал усиленно махать правой рукой. Но как бы он усиленно не махал пикап пролетел мимо.
-Негодяй! – тихо произнёс в след Михаил Палыч уезжающему джипу, снова закутался шарфом и побежал мелкими шажками.
Ему было уже за пятьдесят, он работал учителем русского языка и литературы в местной школе, как и его супруга – учитель биологии Нина Сергеевна. Дочка Марина, решившая пойти по стопам родителей, училась в педагогическом в областном центре, ежемесячно приезжая домой к родителям. Его высокий рост с трудом гармонировал с чересчур интеллигентной внешностью. Редкие седые волосы, зачесанные назад, голубые глаза, проглядывающие через тонкие очки в металлической оправе. Одет он был в стиле декабристов: пальто, больше похожее на солдатскую шинель, цилиндрическая меховая шапка с козырьком, длинный, обмотанный несколько раз вокруг шеи серый шарф, старые стоптанные зимние сапоги и неизменный кожаный портфель под мышкой. Был он человеком очень чутким и утонченным, начитанным и грамотным, настолько, что был немного оторван от реальности, а потому так смело и бесстрашно отправился пешком в сторону дома по безлюдной зимней трассе, наивно полагая, что ему остановится первая же попутка.
На часах был уже час дня, а это означало, что через два-три часа северное солнце, едва поднявшееся над полоской леса, закатится вновь за горизонт. Мимо проехала еще одна машина, и Михаилу Павловичу стало жутко и до боли обидно за свой безрассудный поступок. Он не на шутку испугался и с каждым пройденным километром ему становилось еще страшнее. Он уже находился на грани отчаяния: бежать уже не было сил, а идти медленно было холодно и страшно. Периодически возникало желание упасть в сугроб и уснуть в нем, но Михаил Палыч этого боялся больше всего, ведь в рассказах Джека Лондона он много читал о том, как заживо замерзают люди, как они засыпают и как им снится теплая баня или натопленная изба. Но еще страшнее становилось от царящей вокруг безмолвной тишины. Это безмолвие словно поглощало всю его сущность, и ему периодически казалось, что он один в этом белоснежном царстве дикого холода и надвигающегося тумана. Вдруг, вдалеке послышался спасительный рев мотора и вскоре он увидел силуэт поднявшегося на соседнюю горку КамАЗа. Он понимал, что если сейчас машина не остановится, он умрет от обморожения, и решил во что бы то не стало остановить машину. Уж лучше под колёсами окажусь – думал он – но не от холода погибну. Но, к счастью, подъезжающий грузовик, увидев человека на дороге, уже заранее включил поворотник и стал снижать скорость. Когда закопчённый КамАЗ остановился, Михаил Палыч так окоченел, что не мог даже залезть в нее и вымолвить и слова. Из машины тут же выскочил кучерявый узбек лет тридцати-сорока и помог ему забраться в кабину. Когда тронулись, тепло стало медленно проникать сквозь одежду. Теоретически он знал, что надо скорее снять верхнюю одежду и растереться, но первое время у него даже не было сил пошевелиться. Онемевшими пальцами он снял и протер запотевшие от резкого тепла очки… Вскоре тепло идущее из печки машины стало согревать и его, он стал чувствовать как согревающаяся кровь отогревает его окаменевшие суставы. За рулем ловко крутил баранку молодой .
-Скажите, а вы до Маркова едете?
-Марково, да-да, Марково – отвечал водитель с азиатским акцентом.
Михаил Павлович, хотел было выразить слова благодарности, но вскоре понял, что тот едва понимает по-русски. На его литературные фразы: «Послушайте, вы теперь мой спаситель! Ведь вы меня так выручили!!!» и «Вы даже не представляете, что бы я сейчас без вас делал!!!», узбек загадочно кивал и говорил что-то типа «Да-да». Набравшись смелости, учитель немного разлегся на широком сиденье КамАЗа, снял сапоги и вытянул ноги. Водитель услужливо достал из спальника засаленную подушку и предложил пассажиру. Михаил, поблагодарив шофера, подстелил её под левый бок и улегся, насколько позволяли габариты кабины. В распрямившиеся сухожилия еще сильнее стало поступать спасительное тепло. В такие минуты особенно начинаешь ценить жизнь! Грузовик лихо штурмовал горки, а в магнитоле тихо играла какая-то восточная музыка. Изредка попадались встречные машины, но ни одна машина не обогнала КамАЗ!!! Михаил Палыч все с большим ужасом начинал осознавать, что он был на волосок от смерти. И по мере согревания в его голове то и дело начинали роиться столь жуткие мысли: А что бы было, если бы я замерз?! Как бы там моя Нина Сергеевна!? А Мариночка?! А в школе бы как отреагировали?! Опомнившись, он как сигаретный пепел, стряхивал эти кошмарные мысли, но они, словно назойливые мухи незаметно прокрадывались вновь в его сознание… Был он человеком весьма рассудительным, а потому, волевым усилием заставил свой разум успокоиться, внушив себе, что все страшное позади, и стал думать о предстоящих делах. «Всё хорошо»: успокаивал себя он – «Всё обошлось…» Он думал о нововведениях в школьной программе, о том, как их с пользой применить к его предметам. Так же он стал мысленно готовиться к предстоящему выступлению на факультативном литературном кружке по его любимой теме гуманизма в русской литературе. Но коварные мысли никак не отпускали его, и чтобы избавиться от них он снова решил заговорить с узбеком.
-Как вас зовут?
-А?!
-Звать вас как? Как ваше имя?!
-Коля -почти без акцента ответил узбек.
-А настоящее имя какое?
-Абдулла…
-Абдулла. Абдулла Кадыри. Был такой узбекский писатель Абдулла Кадыри. – перекрикивал рев КАМАЗА Михаил Палыч, - Его расстреляли в 1937, во времена сталинских репрессий. Потом реабилитировали. Много замечательных романов написал. «Минувшие дни» про дореволюционный быт узбекского народа, «Скорпион из алтаря». Не читали?!
Абдулла молча кивал головой и было неясно, понимает ли он собеседника. А Михаил Палыч продолжал.
-А вы из какого города?
-Самарканд.
-Самарканд! Красивый город! Очень красивый! Регистан, Русский Самарканд!
-Регистан, Русский Самарканд - заулыбался и часто закивал узбек, понявший, о чем говорит попутчик – Гур-Эмир, Шахи-Зинда.
-Там, наверное, сейчас тепло?
-Тепло.
-Там у вас жил писатель Михаил Шевердин, знаете?
Абдулла опять радостно закивал.
-Вы читали его?
Водитель только кивал, и Михаил Павлович понял, что тот понимает только половину его слов.
Начинало темнеть. Камаз потихоньку забирался в затяжной подъем. Вдруг машина стала очень тихо ехать и в конце концов остановилась и заглохла. Водитель снова завел ее и стал частыми качками давить на газ. Было слышно, как двигатель сначала набирает, а потом плавно сбрасывает обороты, и в конце концов глохнет. Судя по выражению лица водителя, Михаил Палыч понял, что с машиной что-то случилось. Шофер еще несколько раз безуспешно попробовал завести мотор, но стартер уже едва проворачивал маховик. Он вылез из кабины и еще минут пять ковырялся где-то снаружи. Потом снова сел за руль и опять тщетно пытался завести машину. В кабине стало холодно.
- Поднимать– сказал Абдулла, показывая на кабину.
-Что поднять? – недоуменно спросил пригревшийся Михаил Палыч – Кабину?!
-Да.
-Как поднять?! Мне надо выйти?!
-Да.
-Ну всё, всё, хорошо. А что, что-то серьёзное случилось?
Водитель ничего не ответил, вышел из машины и стал качать помповый насос.
Михаил Палыч вышел, обошёл вокруг КАМАЗа и стал наблюдать за действиями шофера. В машинах он не понимал ровным счетом ничего, и потому ему наивно казалось, что все скоро образуется, двигатель заведется, в машине снова станет тепло и они поедут домой. Холод вновь стал проникать в его едва согревшееся тело. Это было вдвойне неприятно. Он стал потихоньку разминаться, подпрыгивая и вращая плечами. Водитель в это время запрокинул кабину и стал ковыряться с мотором.
-Ну что там?
-Солярка замерз – сказал Абдулла.
- Это серьёзно? Может помощь какая нужна? Что именно сломалось? – безответно вопрошал Михаил Палыч.
Прошло еще полчаса и стало совсем темно. За это время не проехало ни одной машины. Стояла дикая тьма, лютый холод и звенящая тишина, едва нарушаемая возней водителя с фонариком, терпеливо ковыряющемся с машиной. Михаилу Палычу, уже околевшему до костного мозга, стало до того жутко, что он аж никак не мог поверить случившемуся.
-Давай хоть светить тебе буду – сказал учитель, взяв фонарик в свои руки.
Так он стал ходить за Абдуллой, как привязанный, то с удивлением смотря на оголенные черные руки шофера, то со страхом вглядываясь в кромешную тьму. Мороз уже прогрызал кости. Было просто невыносимо, Михаил Палыч был уже на грани отчаяния. Он уже почти ничего не соображал, ему казалось, что он вот-вот упадет. Водитель, изредка что-то бормоча на своем языке, слил полведра дизельного топлива в ведро, одел тряпку на палку, обмакнул в солярку и зажег факел. Учитель, как жаждущий, завидев воду, набросился на огонь, снял варежки и стал греть руки. Так они вдвоем около пяти минут погрели руки, и Абдулла принялся отогревать трубки топливной системы.
Вдруг во тьме стали видны приближающиеся фары автомобиля. Михаил Палыч стал радостно прыгать, и что-то мычать, так как говорить уже не мог. Когда машина стала приближаться, он выбежал на середину дороги и стал судорожно махать руками. Это оказался микроавтобус УАЗ с марковского магазина. Из него вышел толстощёкий паренек лет сорока, а затем две женщины.
-Михаил Палыч! -загалдела женщина в лисьей шубе, узнавшая его, -Вот вы где! Вас Нина Сергеевна потеряла! Автобус пришел, а вас нет! Как будет связь надо ей позвонить, что вы тут!
-Ой, Галя, да он околел! Смотри, смотри, он обморозился! Саня, сади скорее его в машину! – закричала вторая.
Водитель УАЗа усадил школьного учителя в машину, а женщины, увидев обмороженные уши и нос, стали растирать их ему. В это время узбек все пытался отогреть свой безнадежно замерзший грузовик.
-А этот что там с огнём ходит!? – вновь загалдела первая женщина, - Саня, зови его сюда!
Толстощекий нехотя вышел и подошел к камазисту.
-Чего там у тебя?
-Солярка замерз – ответил узбек.
-Так… -деловито произнёс толстощекий, - так… А ну-ка вот здесь погрей! Ага! Теперь вот тут! Теперь фильтр…
Тут подъехал L-200 с тремя бравыми охранниками.
-Что, мужики, случилось? – спросил один из них.
-Да вон, у КАМАЗа солярка замерзла – ответил толстощекий.
-Плохо дело!
-Да ну! Сейчас отогреет да дальше поедет.
-Если она замерзла, то ее уже не отогреешь.
-Да ерунда, пять-десять минут, и затарахтит.
-Ну-ну,- улыбчиво ухмыльнулся охранник.
Другой охранник в это время заглянул в УАЗик и увидев красные уши Михаила Павловича, констатировал, что у того обморожение, что надо в больницу. Женщины сразу засуетились, выбежали из машины и подняли галдеж.
-Саня, давай скорее! Михаил Палыча надо в больницу!
-Сейчас, подожди, заведем КамАЗ и поедем.
-Да сам заведет, - заорала Галина.
-Ну не оставлять же парня, - огрызнулся толстощекий – подожди ты немного.
Тут из микроавтобуса вышел Михаил Палыч.
-Галя, позови водителя в машину, он тоже замерз, - ослабшим голосом прохрипел учитель.
-Ага, сейчас позову, а вы давайте-ка назад, вам нельзя сейчас на мороз!
И она побежала звать камазиста в машину.
Но для того было важнее скорее завести машину, и он отказался. Михаил Палыч, увидев это, вновь вышел из машины и уже громче крикнул:
-Абдулла! Абдулла! Давай в машину, тебе согреться надо!
-Щас, щас – говорил тот, - машин заводить, машин.
-Да все, заводи! – внезапно вмешался краснощекий. – сейчас заведется…
Абдулла опустил кабину, залез в Камаз и стал проворачивать стартер. Машина тотчас же завелась задымила.
-Я же говорил заведется, -важно и деловито сказал толстощекий, надменно поглядывая на охранника.
-Завести то недолго, соляра опять фильтра забьёт, она в баке у него киселем встала, – тихо ответил охранник и пошел в машину.
-Ну все, Абдулла, давай, теперь безо всяких, пошли греться, - сказал Михаил Палыч, и почти силой повел его в УАЗик.
У Абдуллы была очень смуглая кожа, а потому было непонятно, обморозился он или нет. Он молча сидел на переднем пассажирском сиденье и грел руки под горячим потоком воздуха.
-Галя, посмотри, он вообще в одной курточке! – загалдела одна из женщин
-Ну ты что, нельзя так! -причитала вторая, накидывая на него свою шаль.
-Ни шарфа, ни шапки!
-Ну что это?! Разве это шапка?! У нас в таких только летом ходят!
-Если бы не Абдулла, вы бы меня уже заледенелого нашли – сказал Михаил. – Спасибо тебе, друг! Вот людей побольше бы таких, как ты! А то никто, представляете, никто не останавливался! Что за люди пошли бессердечные!
-Да и не говорите! Люди вообще нынче пошли жестокие! – поддержала его Галина. - Ведь видят, что что человек в такой мороз пешком идет! Неужели не понимают, что он замерзнуть может?!
-Люди нынче равнодушные пошли, - подытоживал Михаил Палыч, - это все из-за интернета! Интернет людей делает эгоистами!
-Да причем тут интернет?! – вмешался в разговор Саня.
Тут один из охранников, тот, что спорил с толстощеким, постучал в окно машины и спросил:
-Ну ладно, мы поехали. Вы только камазиста не бросайте! Он скорее всего скоро опять встанет.
-Да ну! Отогрели топливопровод, сейчас еще быстрее нас полетит.
-Ага, полетит! До следующей горки... – иронично съязвил охранник, и пошел в машину, которая через полминуты скрылась в темноте.
-Ну что, до больницы поедем! – нетерпеливо произнес толстощекий.
-Поехали – ответила Галина.
-А этого то куда? – произнесла вторая женщина, показывая на Абдуллу.
-С нами поедет! – живо ответил Михаил Палыч.
-А КАМАЗ то куда денет? – спросила Галина.
-Да все, он же отогрелся, - отвечал Александр, - эти чуреки не соображают ни хрена в машинах, а туда же лезут все! Привыкли у себя хлопок да арбузы возить, не знают, что в мороз солярка замерзает. Понаберут таких пионеров, вот и мучайся с ними. Поехали!
Абдулла, конечно, не все понял из быстрых диалогов, но косовато глянув на толстощекого вышел из машины и пошел к себе.
-Я с ним поеду, - рванулся было Михаил Палыч, но тут же две торгашки загалдели так, что он не в силах был сопротивляться.
-Да все нормально у него, видите же работает машина, - деловито молвил толстощекий, - сейчас у него уже теплее, чем в Ташкенте. Поехали!
И тотчас водитель УАЗа включил скорость и рванул по трассе. Долго Михаил Палыч оглядывался на отдаляющиеся фары следующего за ними КамАЗа, и каждый раз его толстощекий уверял, что все нормально у того, что мол, едет за нами.
Через три часа УАЗ подъезжал уже к поселку. По пути им попались знакомые охотники, которые поделились самым первым средством от обморожения – самогоном, настоянным на кедровых орешках. Михаил Палыч, выпивать не любил, но тут, раз так надо, выпил пару стаканов и изрядно захмелел. Он уже не только читал стихи, но и пел некоторые, из его любимых русских романсов. Подвыпившие дамы, охотно подпевали. Как только появилась связь, Галина связалась с фельдшером и сказала, что через минут десять будут на месте. Но по приезду опьяневший учитель отказался от медицинской помощи и попросил отвезти его домой. Дома его встретила заплаканная Нина Сергеевна, налила ему чай и пару рюмок коньяка. Долго Михаил Палыч ей рассказывал о своих сегодняшних приключениях и все вспоминал Абдуллу.
-Вот какой мужик хороший, - говорил он, - остались еще люди на нашей земле-матушке…
Впереди были выходные и супружеская чета еще долго сидела у печи и много, о чем вспоминали.
Наутро Михаил Палыч чувствовал себя хорошо, только уши и нос чесались и шелушились. Сходив к фельдшеру, он получил какую-то мазь от обморожения и вернулся домой. Его все не покидали мысли об отважном шофере, спасшем ему жизнь.
Выходные пролетели быстро, к Михаилу Палычу приходили его родные, а также близкие друзья и коллеги, в миг узнавшие о произошедшем. Все с интересом и восхищением слушали его рассказы о борьбе с холодом и об отважном киргизе, который в одной куртке голыми руками в сорокаградусный мороз гайки крутит.
-Вот это человек! – неустанно повторял он – не то, что нынешнее поколение бездарных интернетчиков!
Начались будни. Литературу Михаил Палыч вел в свободной форме, давая каждому из учеников свободно высказываться. Его урок больше походил на беседу, и это детям очень нравилось и казалось интересным. Так в конце каждого урока Михаил Палыч рассказывал ученикам свою недавнюю историю и делился восхищением о замечательном человеке, спасшем ему жизнь. Он не любил задавать задание, а затем спрашивать. Он пытался сделать так, чтобы дети сами все пережили и поняли. А потому, он сам громко и выразительно читал им произведение или отрывок из него, а затем выборочно вызывал любого из учеников к доске, задавал ему вопросы, позволяя другим ученикам подсказывать отвечающему. И этот прием действительно работал, так как дети начинали раскрепощенно мыслить и рассуждать. Ведь подсказывать было легче, чем отвечать самому! Таким образом, на каждом из уроков создавалась некая дискуссия, непререкаемым судьей в которой был сам учитель. На одном из уроков в 7 «б» классе разбирали стих Пушкина «Песнь о Вещем Олеге». Михаил Палыч, традиционно прочитал стихотворение и произнес:
-Так-с, к доске пойдет, - и он не глядя ткнул ручкой в школьный журнал, - К доске пойдет Фармонов Ильяс.
-А его нету, -выкрикнула одна из учениц, - у него отец на зимнике в машине замерз.
Эта фраза, как удар током высокого напряжения, ошарашила Михаил Палыча. Его сердце часто и нервно забилось. Он с трудом держался на ногах. В горле у него пересохло.
-Так, иди ты к доске, - сказал он выкрикнувшей ученице, - давайте, ребята, сами разбирайте пока, я сейчас приду…
Он немедленно рванул в учительскую и нашел дело ученика Фармонова.
Фармонов Ильяс Абдуллаевич 18.08.2004 г. Абдуллаевич. Абдулла…
Он не мог поверить своим глазам. Его сердце билось все чаще. Он сел на диван.
-Абдулла, - снова произнес он.
Он снова до мелочей вспомнил тот вечер, и ему стало до дикой боли гадко на душе. Гадко за себя и за своих знакомых. Гадко за все!
Трудно сказать, что его мучало больше всего, совесть ли, душевная рана или осознание того, что былое не вычеркнешь и не забудешь. Конечно он и дальше преподает ученикам литературу, но только когда рассказывает им о высокой нравственности героев, о морали и гуманизме, его сердце немного скукоживается при этом...