Из реанимационного отделения я попала в палату, где, кроме меня, находились ещё четыре женщины. На появление «новенькой» они не обратили внимания. Колоритная дама с пышной грудью и рыжей копной волос, занимающая койку возле окна, визгливо-резким голосом доказывала свою правоту в выборе нетрадиционных методов лечения от многочисленных заболеваний, поселившихся в её грузном теле. Две другие женщины время от времени вставляли реплики, но им явно приходилось непросто: чтобы остановить или перебить «самую больную на свете», нужно было обладать ещё более визгливым и громким голосом, чем у неё. Разговор длился долго и носил принудительно-познавательный характер: больному слушать о болезнях – сомнительное удовольствие. Лежащая на соседней койке женщина вздохнула, потом повернула ко мне голову и прошептала: «Ну, надо же! И как только язык не отсохнет. Шестой день вынуждена слушать этот бред». Я кивнула в знак солидарности и тут же закрыла глаза. Неприятный голос раздражал так, что хотелось накрыть голову подушкой.
Неожиданно наступила тишина. Соседка зашевелилась на кровати.
- Обход. Сейчас нам что-нибудь новенькое скажут.
Врачи направились в мою сторону. Один из них, среднего роста, подтянутый, с аккуратно стриженной бородкой, в накрахмаленной кипенно-белой медицинской шапочке, улыбнулся:
- Как вы себя чувствуете, Ирина Михайловна?
- Хорошо, – шевельнула я пересохшими губами.
- Вот и замечательно. Напугали меня вчера. Думал, не спасу.
Врачи совещались, пользуясь непонятной терминологией, и вдруг… одно слово поразило меня как молния: метастазы...
Два года прошло после двух первых операций и нескольких курсов химиотерапии, и вот… результат. Не сама болезнь пугала меня, а потеря времени на лечение болезни, лишавшей возможности реализовать задуманное: напечатать книгу, съездить на родину, в Карелию, да и просто гулять, ходить в театры, читать. Перед глазами пролетел год тягостной борьбы за жизнь, и так не хотелось всё начинать сначала!
К вечеру поднялась температура, а голова заполнилась навязчивыми мыслями о предстоящей химиотерапии, которую в прошлый раз, после первой операции, я перенесла с трудом.
Разговорчивая дама не желала засыпать и, несмотря на позднее время, не умолкала ни на минуту. Моя соседка Нина не выдержала - не повышая голоса но в то же время резко, остановила её:
- Уважаемая Ольга Ильинична, выключите, пожалуйста, свет и помолчите уже. Удивительно, но крикунья возражать не стала и просьбу выполнила.
Я не помню, когда задремала. Проснулась от монотонного шёпота: соседка читала молитвы. Каждое слово, обращенное к Господу, доходило до подсознания. Закончив чтение и произнеся «Аминь!», Нина приподнялась на кровати и улыбнулась.
Светало. Окно смотрело на восток, и солнце выпустило в него мощный заряд энергии – в пучке света проявились пылинки, вихрем поднимающиеся к потолку, а лицо моей соседки казалось светлым образом, сошедшим с картин старых мастеров эпохи Возрождения. Глубоко посаженные карие глаза излучали тепло. Казалось, что от этой женщины надвигается волна покоя и надёжности.
- Вам делали операцию или вы лежите на обследовании? - решила спросить я.
В ответ услышала:
- Шесть дней назад оперировали. А то у меня, не знаю, не говорят. Завтра должен приехать сын – ему и скажут. Да я и не тороплюсь узнать. Зачем? Что есть, то и есть.
Она обернулась к иконке, стоящей на тумбочке, перекрестилась.
С этой минуты мы стали подругами. Подругами по несчастью.
Говорила Нина грамотно, выразительно, интонационно выделяла важные слова, и я была уверена, что она работает или преподавателем в ВУЗе или в школе. Но оказалось, что эта обходительная женщина с приятными манерами живёт в далёкой деревне, состоящей из двенадцати дворов, и работает на ферме телятницей. Увидев на моём лице удивление, Нина по-доброму улыбнулась:
- Что, не похожа на деревенскую?
- Да, я бы никогда не подумала, что ты сельская жительница. Мне приходилось жить в деревне – женщины там колоритные, настоящие крестьянки. А ты… ты другая.
Нина кивнула головой:
- Догадливая, однако. Не деревенская я. В детстве жила на берегу Чёрного моря, в Севастополе. Мама работала в театре драмы, а отец был военным моряком. За общим столом собирались редко. Порой маму я не видела неделями, а папу – месяцами. Но зато с бабушкой мы не расставались никогда. О лучшей подруге нельзя было и мечтать. Бабушке я могла доверить любую тайну – она умела их хранить. И ещё…теперь-то я точно знаю: все решения, которые принимала я, на самом деле до меня были приняты бабушкой. Она так мастерски убеждала, что её мысли начинали казаться мне моими собственными. Бабушка прекрасно пела и рисовала, обожала романы. Спасибо ей: в 12 лет я уже знала наизусть «Евгения Онегина» и могла наравне со взрослыми участвовать в разговорах о литературе. В нашей семье не вспоминали о прародителях. Видимо, вспоминать о них было нельзя. Жаль... Теперь я уже никогда не узнаю, кем они были и что с ними случилось.
Нина замолчала. Я ждала продолжения рассказа и услышала:
- Чудесные годы! Мы с одноклассниками любили прогуливаться по Пушкинскому скверу, назначали свидания у фонтана на Приморском бульваре, загадывали желания на мостике с драконами… И вдруг ничего этого не стало. Погиб отец, спасая матроса во время шторма, мама не вынесла страшного известия и отравилась лекарствами, а бабушка сошла с ума от горя. Она никого не узнавала, ни с кем не разговаривала, отказывалась от пищи - её положили в психиатрическую больницу, и через год я осталась одна. Мне было всего 16. Тяжело вспоминать, как я прощалась с мамой и папой, потом с бабушкой, с одноклассниками, с любимым городом, с дорогим сердцу домом.
Меня забрали дальние родственники, о которых я раньше даже не слышала. Оказалось, что живут они в Саратовской области, в деревне Тополёвка, в огромном доме, вдвоём. У них были коровы, свиньи, кролики, куры, гуси – большое хозяйство. Привыкала я долго… Детей у Николая Ивановича и Анастасии Васильевны – я их так называла – не было, но и меня они полюбить не смогли. Иногда казалось, что эти люди вообще не способны любить. В порыве гнева они частенько называли меня приблудной, отродьем, подкидышем и повторяли: «Навязалась на нашу голову!». До сих пор не могу понять, почему… Помню, как однажды Анастасия Васильевна произнесла: «Хватит уж бездельничать – иди работать! Хлеб-то нынче дорогой!» - дала мне ведро и отправила доить корову. Как я боялась эту огромную корову! Мне казалось, что она непременно свалит меня и затопчет, но всё же вошла в хлев. А когда возвращалась с ведром молока, гордилась собой так, будто совершила подвиг. В школу почти не ходила, а ведь мечтала поступить в институт, стать журналисткой! Эх! – вздохнула она, махнув рукой, и продолжила. – Постепенно я научилась ухаживать за скотиной, выращивать овощи, работать на току, а потом вышла замуж, появился сын и… (последовало долгое молчание) – так и живу.
- А в Севастополь ты ездила? – поинтересовалась я.
- Нет, не пришлось. То денег не было, то вот заболела. Давно болею, но к врачам не ходила. Некогда. А тут так скрутило - думала, умру. Сосед вызвал сына (он у меня в Москве работает), а сын привёз меня в Саратов, в эту больницу. Скорее бы уже отсюда выйти! Дел много. Да и в церковь хочется сходить. Батюшка у нас очень хороший, добрый. Сколько раз мне помогал словом Божьим! Знаешь, я ведь раньше в Бога не верила: отец – офицер, нельзя было в церковь детей водить. Бабушка однажды сводила меня в храм, так папа на неё так посмотрел, что даже мне страшно стало. А теперь я верю! Верю – и так хорошо на душе! – Нина посмотрела на иконку и снова перекрестилась.
Мне стало обидно за эту женщину, жизнь которой в один момент изменилась до неузнаваемости, и захотелось спросить её, почему не уехала, не убежала, почему смирилась. Но, подумав немного, сама мысленно ответила на свой вопрос: «Кроткая…»
Нина оказалась замечательной рассказчицей. В её памяти хранились и грустные, и весёлые истории из личной жизни, из жизни сельчан. Но не менее замечательно умела она слушать. Никому раньше я не рассказывала о самых сокровенных тайнах, скрытых глубоко-глубоко - там, куда вход закрыт не только друзьям, но и самой себе. И всё потому, что эта необычно тёплая, располагающая к себе женщина была и не женщиной вовсе - ангелом во плоти.
Шли дни. Я пошла на поправку, готовилась к выписке. И хотя уже знала, что без химиотерапии не обойтись, но, будучи оптимисткой, смотрела на предстоящие испытания как на временные и строила новые планы. Нина по-прежнему чувствовала себя плохо. Никакие лекарства не помогали, врачи во время обходов возле её постели не задерживались, сын хранил молчание.
В тот день, когда мне принесли выписку об истории болезни, она, улыбаясь, сказала:
- У тебя всё будет хорошо. Ты борец, а я… смирилась. Всё знаю, но делаю вид, будто ни о чём не догадываюсь. Зачем огорчать близких? Уж сама… как-нибудь… с Божьей помощью.
Мы обменялись телефонами. И когда я уже стояла в дверях, готовая вылететь из этого до чёртиков надоевшего заведения, Нина подошла ко мне и протянула конверт.
- Что это? – вопрос вырвался сам собой.
- У меня к тебе просьба: через две недели передай это письмо моей дочери. Адрес и телефон на конверте…
Я удивилась: Нина много рассказывала о сыне – о том, что у неё есть дочь, я услышала впервые. Но, поняв, что ни о чём сейчас спрашивать не должна, взяла конверт.
После выписки из больницы дни полетели один за другим: с утра поликлиника, онкологический диспансер, анализы, врачи … - тоска. Иногда вечерами я звонила Нине (она всё ещё лежала в клинике), справлялась о здоровье, рассказывала новости.
На десятые сутки нашего расставания я узнала, что Нины больше нет. Через две недели, памятуя о просьбе подруги по несчастью, набрала номер телефона, написанный на конверте её рукой, и вдруг… услышала тёплый, спокойный знакомый голос… От неожиданности мурашки пробежали по спине. А голос произнёс: «Алло, риэлтерская фирма «Надежда» слушает». Представившись, я рассказала девушке о просьбе Нины, и мы договорились встретиться вечером у меня дома.
Ровно в 18.00 к дому подъехали старенькие «Жигули», а потом показалась и сама хозяйка машины. Сначала я подумала, что вижу Нину, только моложе и стройнее, чем та, «больничная», но…
Мы пили чай, ели пирожные, специально купленные в кафе «Жульен» для такого случая, и разговаривали. Только после того, как чаепитие закончилось, я отдала Миле – так звали девушку - письмо. Она взяла его в руки, открыла сумочку, намереваясь положить послание туда, но, передумав, попросила разрешения уединиться в соседней комнате. Через десять минут оттуда послышались сначала всхлипы, потом рыдания, переходящие в крик отчаяния: «Ой, Мамочка, прости! Прости меня! Я же ничего не знала! Зачем ты ушла, не попрощавшись со мной?! Почему ничего не рассказала?!!!». Я сидела молча, не в силах подняться с места: реакция Милы на письмо матери пригвоздила меня к дивану. Что могла написать мать своей дочери, чтобы вызвать столь сильную реакцию?..
Через полчаса Мила сидела рядом со мной, а я читала письмо, которое она настойчиво положила передо мной. Содержание письма потрясло:
Дорогая, любимая Милочка! Прости меня за то, что не смогла рассказать правды. Сколько раз пыталась, но так и не решилась, за что буду казнить себя до последнего вздоха. И всё-таки ты узнаешь правду, потому что должна узнать. Только меня уже не будет… Милочка, я тебя любила, как не любила никого на этом свете. Сколько слёз выплакала, ожидая твоего появления. Ведь ты родилась …не от отца – от человека, которого я не знала и не видела. Однажды Николай Иванович впустил в летний дом двоих незнакомцев, попросившихся переночевать. Когда залаяла собака, он отправил меня посмотреть, что происходит во дворе. Я вышла… а дальше ничего не помню. Утром нашли меня в летнем домике, в углу, на голом матрасе – незнакомцев и след простыл. Николай Иванович приказал мне немедленно собирать вещи и «проваливать» (видимо, не хотел огласки случившегося). Я ушла в никуда. Скиталась по чужим углам, предлагая помощь то в одном селе, то в другом. А потом родилась ты, маленькая, худенькая, болезненная… Сколько слёз пролила я тогда! Если бы не Варвара Ивановна, твоя названная бабушка, не знаю, что бы было. Она нашла нас с тобой в лесу, в землянке, оставшейся после военных сборов. А потом приехал её внук, мой будущий муж и твой отец. Как оказалось, отбывал он срок в тюрьме за ограбление магазина. Нет, я не любила его – любила тебя, и ради тебя вышла за него замуж. Некуда мне было идти, некуда… Жалела ли я о своём поступке? – Ещё как жалела. Но ещё больше жалела тебя. Когда умерла бабушка, твой отец стал водить друзей-собутыльников в дом. Пил так, что хоть беги из этого дома. На все мои просьбы и замечания отвечал: «Ты здесь никто и звать тебя никак. Бери Милку и шлёпай отсюда». Я не могла уйти: тебе было три года, а твоему брату - два. Так и жили… Вы с Мишенькой росли, я частенько болела, но никому не говорила об этом: боялась навредить вам, моим деткам. А потом Иван в пьяной драке убил нашего соседа. Ему дали 8 лет. В деревне двенадцать дворов, молодёжь давно покинула родные места – остались старики, вы да я. Не буду рассказывать, что пришлось выдержать. Скажу только, было невыносимо тяжело. Вы подрастали, радовали меня своими способностями. А потом я водила вас в школу. Десять километров… пешком… по морозу… туда и обратно. Но очень мне хотелось, чтобы вы получили хорошее образование. Теперь, вспоминая об этих годах, думаю, что всё сделала правильно. И только за одно стыдно мне, доченька, что не смогла до конца нести свой крест: встретила Петра Ивановича, полюбила и привела вас в его дом. Был он на двадцать лет меня старше. Серьёзный такой, молчаливый, но ни словом, ни делом не обидел ни разу. Теперь, выйдя замуж, ты должна понять меня. Жили мы бедно, но дружно. До тех пор, пока не вернулся ваш отец. Ты не знаешь, что пришлось мне испытать: выслеживал меня, бил, за волосы таскал… Пётр Иванович защищал, конечно, но однажды не усмотрел: сломал ваш отец мне ребро, а оно повредило лёгкое. Еле выкарабкалась… Долго лежала в больнице, а Иван забрал вас к себе. С этого всё и началось. Не знаю, что уж он вам рассказывал, да только Мишенька ко мне вернулся, хоть и против воли отца, а ты не захотела. Кричала всё, что ненавидишь меня, что я плохая мать, гулящая. Во всех бедах отца меня винила. Даже тогда, когда он, в очередной раз напившись, поджёг наш дом и оставил нас без жилья. Пётр Иванович умер… от инфаркта. А мы с Мишенькой … без дома… без защиты… Слава Богу, нашлись добрые люди, приютили: батюшка наш, отец Иннокентий, и жена его, Мария.
Потом ты уехала в Саратов, даже не простилась со мной. Мишенька тоже уехал, только в Москву. Узнала от людей твой служебный телефон, а ещё узнала, что вышла ты замуж, что есть у меня внучка. Как бы мне хотелось увидеть её, подержать на руках! Видно, не придётся уже. Доченька, прости меня! Прости, Милочка!
Когда-то мечтала я узнать, кто мои предки. Есть какая-то тайна, которую судьба скрыла от меня, я всегда это чувствовала. Исполни мою мечту, доченька. О детстве моём расскажет тебе Ирина Михайловна, а дальше… сама решай. Настоящая фамилия наша Третьяковы.
Дай Бог тебе здоровья и счастья! Люблю тебя и всегда буду любить.
Твоя мама.
Прочитав письмо, я долго не могла успокоиться. Потом обняла Милу и начала рассказывать ей то, о чём узнала от Нины за короткую, но очень памятную встречу. Оказалось, что узнала немало. Мила, слушая, и плакала, и смеялась: разное случалось в жизни её матери. Была полночь, когда я закончила свой рассказ. Мила засобиралась домой, несмотря на настоятельные просьбы остаться до утра. Она уехала, пообещав позвонить. Обещание своё сдержала: сегодня утром сообщила, что едет в Крым.
ОПУБЛИКОВАНО в Альманахе "Планета друзей - 61" - Ялта, 2018 г.