Глава 21 - Флэшбэк M - Начало взрослой жизни

Галина Коревых
     Я благодарна судьбе, что зачастила в Питер с первого случайного визита,  и что она близко свелa меня с этим городом. Но там я впервые затянулась сигаретой, после чего обнимала унитаз, а потом стала заядлой курильщицей, там впервые в ресторане "Астория" меня приобщили к коньяку. Окружение моё было, хоть и нетрезвое, но вело себя благородно:  уважали мою молодость, не пытались затащить в постель и радовались простому человеческому общению.  Я была машинисткой - чернорабочей, способной пахать без перерыва сутками, - за это меня и держали, и посылали в Питер три раза в год.  Как ни странно, на работе не забывали то, что успела уже забыть  я:  например, то, что при поступлении на работу я знала испанский язык, что к этому времени я уже хорошо знала английский (параллельно с работой училась достаточно добросовестно каждый день по четыре - пять часов в МГИМО). Большим удивлением было, когда старшие сослуживцы предложили мне - машинистке - составить им компанию в сдаче английского языка на процентную надбавку к зарплате. Я опешила:

  - А я разве имею право? Я же без высшего образования !
  - Имеешь! Обрадовались коллеги, потому что сильно надеялись на мою подсказку во время экзамена, и я их не подвела!

     Мы пошли туда, где, как я считала, мне не место. Написали письменный экзамен с коммерческим письмом, сдали устный экзамен с экономическим текстом и испытанием по общему знанию языка. Через две недели на доске приказов вывесили результаты, полученные из "центральных кадров", Смоленской высотки.  У доски собралась толпа: я возглавляла список с единственной пятеркой по устному и письменному, далее по убывающей шёл список результатов, замыкали который троечники.
 

   Яркая жизнь шла вдалеке от этих бюрократических утех. Меня влекло искусство. Я читала запоем, впитывала, как губка и чувствовала, что моя судьба - кино. Мне было девятнадцать лет, за два года взрослой жизни между  вечерним институтом и дневным офисом я ощутила жажду творчества и поняла, что именно единственное синтетическое искусство даст мне необходимые возможности для самореализации. Основаниями для этого у меня были лишь знание мирового и русского кино: библиотека моя дома лопалась от исторической и современной кинолитературы, - да несколько месяцев занятий в изостудии. Для охоты на изображение был лишь детский фотоаппарат Смена. Написать сценарий я не смогла бы, не зная, с чего начать, как рассказать историю.  Но я понимала, что  чувствую картинку, волшебную силу монтажа, темпоритм, имею солидную литературную подготовку.  Никогда я не хотела быть актрисой! Как быть режиссёром - тоже не понимала. Мечтой было делать кино, хотя как это осуществить, я не представляла.

    В девятнадцать лет я все же приняла решение: начать движение в сторону кино и отправилась в похожую на мою контору "Совэкспортфильм". Там я заполнила анкету,  сообщив о своих претензиях: работать по специальности, которую я должна была получить через пару лет, а для начала просто перейти на должность машинистки. Мои данные оставили на рассмотрение, дома я сообщила о предполагаемом повороте в судьбе. Мне не возразили, но на следующий  день папа пошёл в "Совэкспортфильм", а вернувшись сообщил:

 -   Если хочешь - иди, но тебе предлагают место машинистки либо в первом отделе,  либо в бухгалтерии.  Там ты и останешься на всю жизнь, потому что единственная девушка, которая сделала карьеру в этой фирме, была дочерью министра.

     Ночь была бессонной:  пыталась представить, хватит ли мне сил и харизмы пробить кастовый заслон, осуществить стратегический план: постепенно перекочевать в творческий ВУЗ и добраться до студии.  К утру я поняла: не хватит!  Будь они у меня, я бы к тому времени уже правила миром, а я ещё даже ни с кем не переспала, а из корысти не стала бы вообще, - лучше умереть.

     Две последующие недели я рыдала за занавеской, скрывавшей русский телекс-телетайп.  Жизнь кончилась в те дни. Началось доживание.  Так я считаю и теперь.  В те дни я разминулась со своим призванием. Долгие годы это угнетало меня, вызывая неожиданные слёзы, пока технологии не позволили снимать, монтировать и озвучивать видео.  Тогда, уже на закате, я реализовала  юношескую мечту. На остатках гормонов и без профессиональной выучки я несколько лет делала фильмы на интуиции, составив некоторую видеотеку. Долго потом, пересматривая этот любительский продукт, я продолжала обливаться слезами, настолько он был заряжен эмоциями.
 

     А с моими любимыми боссами молодых лет все кончилось очень и очень плохо.  Был октябрь. Я с радостью примчалась в Питер, обнялась и расцеловалась со всеми, с первого до четвёртого этажа нашего Дворца на Московском проспекте. Тамара Николаевна c гордостью показала  подросшие цветы  на подоконнике. У неё они были такие аппетитно зеленые и буйно растущие, что я часто привозила домой их деток. Рассказала она и местные новости.

  -   У нас Джульбарс теперь живёт во дворе. Его из милиции взяли списанного. Хочешь, - познакомлю?
  -   Конечно! Покажите!

    Мы посмотрели на него из  окна четвертого этажа , поговорили издалека:
Тамара Николаевна знала толк в собаках и вообще в жизни: блокадница!

  -   Пошли, - сказала она мне, как своему человеку, допущенному за кулисы.

Мы отправились вниз знакомиться, прихватив пачку печенья "Лимоннное" для налаживания контакта.

  -   Знакомься.  Дай ему штучку… Дай ещё… Ещё…

Пёс был доволен. Тамара Николаевна скомандовала:

    - Попробуй погладить. Он тебя, вроде, запомнил - не рычит.

Я протянула руку к ушам. Он был великолепен!  Чемпион реакции: прокусил мне руку насквозь  аккуратно, быстро, профессионально, испытывая одновременно ужасные угрызения, потому что видел, что я - не совсем тот объект, на какие он был натаскан. Поняв оплошность, он сразу поджал хвост и заскулил: я никогда не винила этого великолепного зверя за рану.  Он был огромный, красивый, но списанный по возрасту: жесткая профессия. Тамара Николаевна жалела нас обоих. Меня отправили в травмопункт.

     Рука опухла, было больно, ночь я не спала и стонала, а рано утром в гостиничный номер постучали: Людмила Николаевна, подруга Муравьева Николая Ивановича, приехавшая из Москвы ”Стрелой”, с порога объявила:

  - Муравьева сняли!

    Когда теперь  я вспоминаю эту ситуацию, мне неприятным  кажется, что она, близкий ему человек не  сказала: “С Николаем Ивановичем беда!”или “Несчастье с Николаем Ивановичем!”
Теперь я понимаю, что его катастрофа для неё была лишь потерей поста.
Не знаю, как я не умерла от наложения душевного страдания на физическую боль: укушенная рука болела невероятно. На память о том дне остался ещё один шрам.
 
     Аукцион был осенний, короткий, мы дождаться не могли окончания, чтобы вернуться в Москву, - помочь. Но что мы могли сделать?

     Николай Иванович был прекрасный русский человек, пьющий, когда надо. Он ехал поездом в командировку в Финляндию и оказался в купе с более слабым мужиком - главой другой внешнеторговой фирмы. Поговорить им было о чем, и они раздавили слово за слово не знаю сколько бутылок и чего именно. Начали, выехав из Москвы.
К прибытию на финскую границу наш дядя Коля был свеж, как огурец - он умел пить, а сосед потерял контроль за ходом событий и затеял драку.   Проводники - чекисты  сняли обоих на ближайшей остановке. Через несколько часов оба были уволены. 
 
     Ужасно, то что последовало. Через несколько дней, вернувшись в Москву, наша добровольная группа поддержки из нескольких сочувствующих, жила посменно  в его доме на Ул. Вавилова-Университетском  проспекте, не спуская  глаз, чтобы он не наложил на себя руки. Мои родители, потрясённые, молча отпустили меня на положенную мне смену.  Я пыталась рассказывать дяде Коле, что выжить можно, приводила в пример папу, уговаривала писать воспоминания, для которых у него материала была масса.  Он старался быть молодцом: учил меня варить щи,  не пил, но вдруг падал на кровать и плакал. У меня сердце разрывалось. К счастью, вечером приходила Ленка Янкун, прибауткам её не было конца (увы, сгорела танцорка и хохотунья от неизлечимой болезни совсем молодой).  Никакого пиетета, но юмора масса - думаю это было важней в тот момент, чем моё унылое сочувствие.
 
     А потом настало партсобрание. Проходило оно в бывшем кабинете Николая Ивановича. Я приникала к двери, хотя и так было слышно: все враги встали на дыбы. Многие ранее спасённые им кинули камень, чтобы потопить.
   
  Вместо Николая Ивановича назначили красавца с тенорской внешностью, Виктора Ивановича.  Одного этого назначения было достаточно, чтобы проникнуться к нему отвращением, что я и выразила при  первой предоставившейся возможности.  Как ни странно, он все понял и никогда не только не мстил, но даже доверял мне впоследствии.
    Вскоре после этого не стало нашего питерского шефа, Александра Александровича, который тяжело пережил скандал с увольнением коллеги. Николай Иванович  тоже не выжил. Что же касается его подруги, она была расчетливой “продвинутой” манипуляторшей, словно уже из нашего времени, возглавляла конъюнктурный отдел, что ей очень шло, исподволь плела интриги, вершила кадровые вопросы и была из породы непотопляемых.
   

   Волею судьбы, в мои юные годы именно «королева конъюнктуры» пересадила меня из машбюро во вновь организованный рекламный отдел, не подозревая, что я не только рисующий и говорящий на языках элемент, но и развивающийся и  мыслящий по-другому.  Вероятно, именно она предложила Николаю Ивановичу  использовать меня в новом отделе, который считался совсем не престижным. Карьеристы стремились совсем в другие подразделения, - получить доступ к торговле с иностранными фирмами: иметь свой товарный участок и заключать контракты. Туда брали только партийных и очень редко - женщин. Места эти были «блатными». После распада Союза эти люди остались в выигрыше, имея прямой доступ к ресурсам.

    Я переселилась в новый рекламный отдел, состоявший из четырёх человек. Место моё было очень скромным, техническим: оформлять переписку, вести делопроизводство. Лишь этим незначительным перемещением я и была обязана высокой покровительнице, хотя спустя несколько лет она объявила: "Я тебя породила, я тебя и убью".  На деле  она породила только разновидность секретаря.  Все последующее - плод эволюции. Учеба моя, включая самообразование, продолжалась всю жизнь. Кто мог предположить, что позднее  я смогу  включиться в переговоры, обсуждать условия, высказывать вкусовые претензии? Ничего против "Баронессы", как именовали её  в частных кругах, я не имела, но когда качество нашей рекламной деятельности перешло на уровень, недоступный её компетенции, пришлось решительно выйти из-под потока наставлений.  Мне это дорого обошлось: влиятельным врагом до конца работы в этой славной фирме. Потом, через полтора десятка лет, даже зарубленной характеристикой, которую утверждали на профсоюзной группе, и перспективой стать вообще изгоем.  А потом через месяц сплоченный "баронессой" женский коллектив, завернувший мою  характеристику для выезда за границу, неожиданно проголосовал "за", когда та же характеристика потребовалась для учебы в ИНЯЗЕ на французском факультете.   Вероятно, они считали это непрестижным: там же не платили командировочных двадцать пять долларов в сутки! А может быть просто потому, что голосование провели неожиданно.
 
   Тем временем, именно это cтало поворотным моментом многих направлений в  моей жизни.  Французcкий язык – вообще для тех,  в ком есть  хоть какое-то эстетическое начало, кто ищет контакта с мировой культурой.  Я испытала счастье, учась там!  Три дисциплины французского: общий язык, грамматика, практика-чтение литературы.  Дипломная работа – перевод оригинального литературного произведения и теоретическая: по технике перевода.  Два года счастья.
   Но предшествовала этому длительная учеба в моем первом институте, встречи с Питером где в изобилии было все: от трагичного до водевиля.

Продолжение: http://www.proza.ru/2017/09/03/1113