Жил-был паук, махровый такой паучара, с крепким телом и длинными цепкими лапами. Жил он в то ли в хорошем доме, то ли в квартире. Был он умным, трудолюбивым и зажиточным, но был он пауком, то есть хищным насекомым, которое и жило за счет поедания вокруг живущих. Однако была в этом пауке интереснейшая черта. Паук считал себя добрым зайчиком и старался выглядеть добрячком.
Нет, умалишенным он не был. Паук прекрасно видел других пауков, их паучьи сети, их хищные пасти, критиковал их ненасытность и злой нрав, но когда смотрел на себя в зеркало, то почему-то видел доброго зайчика, страдающего от действий других пауков.
Мучений своих жертв этот паук тоже не замечал, потому что зайчики не едят живущих, а едят растущих. Его жертвы ему представлялись овощами и фруктами. А разве можно кому-то ставить в вину наслаждение соком, стекающим из надкушенной груши. Паук именно так видел кровь, стекающую из его жертв.
Вроде бы окружающие могли бы открыть ему глаза, сказать правду, которая его окружает. Но кто скажет пауку правду, когда знает, что первая реакция на нежелательную правду: наказать правдоискателя, который в глазах паука, ощущающим себя зайчиком, будет выглядеть лгуном? Мало кто захочет распроститься с жизнью или ввергнуться в череду бесконечных укусов.
Вот так и жил паук. Он кормил своих гостей и захожан вкусной едой, которая казалась ему по-заячьи доброй, но на самом деле была по-паучьи ядовита. Он строил заячьи постройки, которые казались ему добрыми, но на самом деле стены в этих постройках были из липкой паутины и жильцы влипали... Он жалил окружающих приветливо и учтиво, считая, что по-заячьи добр, но ужаленные, впоследствии, долго болели и страдали.
Мораль состоит в том, что каждый человек, действуя, как матерый хищник, почему-то воображает себя жертвой, достойной жалости и сочувствия.